Тайна

1.

***

Пока я твёрдо стою на ногах, но уже начинаю дрожать.
И я не знаю, сколько ещё смогу выдержать.

rob thomas - this is how a heart breaks

В песне Тома Пэтти, одного из популярных в прошлом столетии исполнителей и любимчиков моего отца, я однажды услышала фразу «Любовь — это долгая-долгая дорога».

И слова эти засели во мне так глубоко, что десятилетняя я, сраженная наповал музыкой и текстом, который в то время ещё не могла понять, была в лёгком ступоре: неужели то, что я чувствую ко всей своей семье — это сложно и долго?

Казалось, что при взгляде на старшего брата, этого длинноногого парнишку с громогласным смехом, я могла бы разложить все свои эмоции по полочкам: вот мне волнительно и страшно, но не по-настоящему и как-то больше игриво, когда он бросает меня в траву и начинает неистово щекотать.

Он знает, что я ненавижу, когда меня щекочут, и это в какие-то моменты доводило до слёз, но я терпела: Люк так смеялся и восторгался моими истериками, что иногда можно было и потерпеть.

Вот он чинит мой сломанный велосипед: весь измазанный в какой-то вонючей жиже, от которой потом трудно отмыть руки, и я им горжусь. Эта эмоция немного отличается, но всё же такая же родная и тёплая. Понять её было сложно тогда, но я старалась.

Так почему-же этот светловолосый певец с экрана телевизора отца пел, что «Любовь — это долгая-долгая дорога»? Любовь она вот она, рядом. Простая и лёгкая, как сахарная вата в ларьке возле супермаркета или как наш любимый кот Бун — он как пушинка, изворотливая и острая на коготки.

Я так же любила родителей: любовь к ним протекала в буднях, часах, минутах и секундах. Для мамы — помощь на кухне, сбегать в магазин и принести то, что она попросила. Для отца — подать пару ключей в гараже, сходить на рыбалку и послушать его рассказы о работе, пусть мне и многое было непонятно и сложно.

Для Люка — пустить его с другом поиграть в мою приставку. Он сам подарил мне её, когда ему исполнилось шестнадцать, но потом, стоило обзавестись друзьями в старшей школе, как он чуть ли не каждые пару дней водил в дом такого же долговязого парня с отросшими по плечи волосами, и имя его я никак не могла запомнить.

Люк благодарил меня ледяными баночками с «колой», таскал у одноклассниц плакаты с моими любимыми играми и сериалами, пытался не обижать, пока вырастал во взрослого самостоятельного мужчину.

Мы родились с разницей в восемь лет, и разрыв этот не мог означать ровной и милой жизни, пока бушующий от гормонов Люк пытался разбираться в себе. Отец долгое время не мог взяться за его воспитание, обеспечивая семью, что в какой-то момент мой любимый брат просто...

Взялся сам за себя. Он пропадал с новыми друзьями всё чаще, терялся в дальних районах нашего маленького городка, а затем возвращался пьяный, ругался с мамой и заваливался спать прямо в гостиной.

Мне исполнилось десять, и я услышала из гаража, где папа возился с чем-то под капотом, ту самую песню Тома Пэтти: «Любовь — это долгая дорога», и никак не смогла справиться с накатившими непонятно откуда эмоциями.

Спустившись из комнаты, я присела на край постели, на которой спал Люк, то и дело мыча во сне, ворочаясь и почти ударяя, случайно, пяткой по мне, свесившей ноги к полу.

Страх за Люка — вот, что я тогда ощутила. Он был блеклым, как не отмывающаяся от палитры краска, как та самая мутная вода в стакане, когда окунаешь туда кисточку.

Я смотрела на брата, который взрослел быстрее меня, и не могла выпытать, откуда берётся вся эта... любовь.

Я понимала, что мне неприятно слышать ругань между Люком и мамой, когда он доводит её до слёз своими словами, но мне не хотелось ударить его или что-то такое. Мне было горько, и я боролась с этой горечью.

Об этом пел тот светловолосый певец? Мне было не понять.

В ту ночь я уснула с тем же волнением, что и Люк на диване в гостиной, тёмной и прохладной: мне хотелось бы, чтобы ко мне вернулся тот самый Люк, который чинил мне велосипед лишь несколько месяцев назад, но почему-то уже заранее знала, что такого не случится.

А потом произошло ещё кое-что.

Когда Люк закончил школу, они с друзьями поехали праздновать выпускной к озеру: мама на кухне недовольно бурчала, что всем этим «мелким» обязательно нужно поехать не по домам, а «чёрт знает куда».

Папа тогда успокаивал её, говоря, что в их возрасте ничем выпускной не отличался, и его слова успокаивали уже меня, сидящую на улице в комбинезоне и глазеющую на проезжающие туда-обратно грузовики местной доставочной службы.

В этот день Люк дал мне слово, что когда вернётся, то посмотрит несколько рисунков, которые я подготовила специально для его выпускного: это был своеобразный детский подарок, а ничего другого я позволить и не могла.

Приставка больше не интересовала его, точно так же, как не интересовали и игры со мной, но я крепко-накрепко соединила в себе несколько мыслей: Люк уже взрослый и он совсем скоро поступит в колледж и уедет.

Я готовилась к этому, приучая себя быть одной.

Когда мама позвала спать, я осталась ещё на несколько минут; сказала, что Бун, это пушистое облако на ножках, опять убежал к соседям, и она поверила — так было всегда. А на самом деле я продолжила ждать Люка, даже когда время перевалило за полночь, а на плечи пришлось накинуть куртку.

Наконец, услышав скрип покрышек, я подняла голову и подскочила, но перед домом остановилась не наша машина. Это был тот самый друг Люка, с которым я была знакома лишь по виду — вот он, пришёл играть, и вот он — ушёл.

Теперь он, почти незнакомый и всегда с непроницаемым лицом, был трезв, но напряжён; темные густые брови, сведенные к переносице, и отчётливый бас я запомнила навсегда:

— Алекс! Ты Алекс, да? Мне помощь твоя нужна!

— Родители спят! — вместо приветствия сказала я, подойдя к машине и дождавшись, пока мне откроют дверь, — Что такое?

2.

Он был такого же роста, как и Люк, но выглядел немного другим: не было такой же искорки, задора или...

Конечно, он же не был моим братом, поэтому и ощущения оказывались непривычными, новыми.

Пусть мы друг друга и не знали, но он остановился у машины, пока я пыталась согреться, потирая плечи сквозь ткань куртки. Ночь была морозной и волнительной в тот день — и я помню его до сих пор.

Парень повернулся, задумчиво глядя на меня, мелкую и тонкую, как спичка, застрявшую на пороге, и вдруг подошёл снова, чуть наклонившись:

— Слушай, у Люка сейчас проблемы, и... Тебе о них знать не обязательно, и родителям тоже. Ты видела кровь на его руке?

Я вновь вздрогнула. Да, я видела, но тогда мысли о том, что розовый развод может быть кровью, не было. А теперь, когда он сказал об этом, я вдруг испугалась так, что глаза сами по себе широко раскрылись.

— Да. — почти пискнула я.

— Пожалуйста, проследи за ним, ладно? — спросил он.

— Он же взрослый...

— Да, но мозгов у него меньше твоего. Не давай ему совершать глупости.

— А ты не можешь? Ты сильнее и старше, а что я ему сделаю? — непонимание протянулось в моём голосе неуверенностью, а парень напротив только цокнул.

— Понимаешь ли, я уезжаю, и очень-очень далеко. И надолго. Я не смогу быть с Люком и следить, чтобы он не творил глупости. Оставляю это на тебя.

— Хорошо, — выдохнув, я смирилась со своей новой ролью, пусть до сих пор и думала, что всё происходящее — пустяк, и у Люка просто плохой день, — А куда ты уезжаешь?

— Учиться. — ровно ответил тот, — Но не туда, куда поедет Люк. В другое место, где я не смогу ему помочь.

— Я поняла.

— Надеюсь. Пусть это останется нашим с тобой небольшим секретом, хорошо? — лязгнув ключами в кулаке, он повернулся и вернулся в машину, а затем уехал так же быстро, как и появился.

На улице я простояла ещё около минуты, думая о том, что же происходит в голове Люка, который ещё совсем недавно не вёл себя так, а помогал родителям так же, как и я, и почему я не заметила, как он так быстро стал другим.

Может, я слишком много проводила времени в школе и за уроками, а потом — рисовала в комнате или слушала музыку с папой в гараже? Я не смогла бы ему помочь, если бы заметила эти изменения?

Переодевшись в домашнюю пижаму, я вернулась в комнату Люка на цыпочках, чтобы вдруг не разбудить родителей; закрыв дверь как можно тише, я присела на кровать и заметила правую руку брата, согнутую, со спрятанной под подушку ладонью.

Он спал крепко, почти беззвучно сопя, и его повзрослевшее лицо казалось мне совсем чужим в свете с улицы; окно раскрыто, впуская холодный воздух и проветривая помещение. На столе друг Люка оставил воду, таблетки и что-то написал на бумажке, вырванной из тетради.

Комната погасла в ночи, оставляя перед глазами лишь очертания стола, стула и сброшенной одежды; в углу торчал гриф бас-гитары, которой так грезил Люк ещё пару лет назад. Он, получив эту гитару на Рождество, мешал всем спать несколько недель, потому что наушников у него не было.

Я почти рассмеялась, но вовремя куснула себя за кожу во рту. Люк был совсем, совсем другим ещё даже несколько недель назад!

Но видимо что-то в нём изменилось, и сделалось это резко, как гром, пугающий ночью до дрожи в коленках.

Его рука была перемотана, а повязка пропитана розовым в некоторых местах, и это напугало меня. Напугало так, что я перестала улыбаться и сразу же напряглась, задрожав всем телом: об этом же и сказал его друг. Это кровь, а не что-то другое. Люк пытался порезать себе руку.

Люк хотел покончить с собой.

Я помнила, как отец смотрел по телевизору передачу о самоубийцах, и тогда я узнала, подслушав, что такие как Люк не попадают в рай. Что они на всю жизнь остаются здесь, и им тяжело.

Но страшнее всего было другое — это был мой Люк, который всегда обещал быть рядом и помогать, мой старший брат, с которым мы пусть и ссорились иногда по мелочам, но всё-таки оставались родными.

И Люк захотел сделать такое с собой?

Вот, наверное, почему любовь — это долгая дорога... Потому что она разная и иногда тяжёлая, потому что её иногда приходится терпеть? Что так тяжело бывает смотреть на того, кого всем сердцем любишь, а он — уже не тот? Что он другой?

Как Люк.

Слёзы пришлось стереть, а дыхание держать в себе, когда я медленно выходила из его комнаты, оставив на столике несколько немного помятых рисунков. Прошлёпав босыми ногами в свою спальню, я расплела длинную косу и легла спать, надеясь, что завтра утром проснусь и всё будет хорошо.

Но хорошо уже не было.

Утром Люк ругался с мамой, пока отец был на работе: я подскочила сразу же, как услышала крик брата, смешанный с рёвом и каким-то злобным чувством. Я, непричесанная и сонная, сбежала по ступеням на первый этаж.

— Я сказал, что поеду, и ты меня не остановишь! Ни ты, ни отец! Кому хочешь звони, я всё решил! Я поеду с Джошем.

— Я сегодня услышу хоть что-нибудь другое? — шикнула мама из кухни, в ярости швыряя что-то металлическое в раковину. Я зажмурилась, услышав этот противный скрежет.

— Не услышишь. — оборвал Люк, и я замерла за лестницей, притаившись так, чтобы меня не прогнали обратно в комнату.

Они снова ругались, и на этот раз громче и серьёзнее, чем обычно. Я не боялась, что кто-нибудь поднимет руку — такого Люк никогда в жизни себе не позволял. Он мог в шутку шлёпнуть меня по ладони или толкнуть, но всегда безопасно и без лишней жестокости. Никогда не делал мне больно.

Я вспомнила его перемотанную руку, вспомнила слёзы вчера в чужом гараже в незнакомом месте. Вспомнила, что его друг куда-то уезжает и больше не сможет присматривать за Люком. Видимо, у Люка и правда есть какие-то проблемы, которых ни мама, ни я не понимаем. Он ни о чем таком не рассказывал.

И вряд ли расскажет. Уж точно не мне — десятилетней девочке, которая не поймёт всей его боли, которую он носит с собой. Тогда бы я действительно этого не осознала в полной мере. Так, как видит её он.

3.

Все эти пятнадцать лет, что Люк проводил в разъездах между домом и службой, пробежали мимо меня, как целая толпа марафонцев. Лишь оглядываясь назад в свои почти двадцать шесть, я понимала, насколько сильно мы все изменились за это время.

Даже возвращаясь домой после года командировки, или не возвращаясь вовсе, Люк давал всем понять, что прикипел к службе и не собирается мириться с недовольствами, которые породил с самого начала этого пути: мы жили так, словно он был в полнейшей безопасности.

Играли для него роли идеальной семьи, вывесив на крыльцо флаг, и на стекле я лично оставила глянцевую наклейку со звездой — своеобразный знак для всех, что в нашей семье кто-то прямо сейчас служит в далеких странах.

Пятнадцать лет — огромный промежуток для меня, в который я старательно вырисовывала для Люка собственное...

Спокойствие.

Каждый из нас, и мама и отец, стремился давать ему какую-то долю уверенности: «Ты всё перенесешь, со всем справишься, Люк! Мы любим тебя».

Но я прекрасно понимала, что каждый такой момент может стать последним. Армия отняла у меня брата, превратив его во взрослого и уже не совсем похожего на себя мужчину.

А я, оставшаяся в этом крохотном городе с видом на бесконечные поля и линии электропередач, росла отдельно — в другом мире.

И в какой-то момент я просто позволила всему этому происходить: отучилась в школе, получила диплом преподавателя по языку и... Не смогла работать по профессии.

Моим местом работы стал ночной супермаркет на двойной ставке: я проводила в нём уже около года, бросив учить детей в младших классах, ведь с каждым днём все больше понимала, что пока просто не готова.

Худшим из всего, что могло произойти, оказалось отсутствие друзей: сложно было представить молодую девушку, которой даже нет тридцати, и понять, что ей некому пожаловаться, не с кем провести время или просто встретиться вечером за будничными темами.

Я общалась только с Мэттом — сыном хозяина супермаркета, расположенного у заправки, где и проводила ночи за пересчетами, обслуживанием дальнобойщиков и простых зевак, забывших купить сигареты.

И Мэтт порой выводил меня из себя, как бы не старался, и я это замечала, понравиться: пусть мне и не было до него дела.

Мэтт Лоуренс был не тем, на кого откликалось бы моё сердце, но и навязчивым казался не всегда — просто увлеченный парнишка моего возраста с любовью к бесконечным разговорам.

На самом деле, всё щёлкнуло именно в ту ночь, и отрицать это стало бы ошибкой, о которой я вскоре бы пожалела. Уткнувшись в журнал проверки кассового аппарата, я заполняла поля и не спешила брать трубку, которая дребезжала на стойке.

Для этого у нас существовал Мэтт, одаренный бархатным тембром и «работавший» в подростковом возрасте на школьном радио.

— «12/7», — ответил он, прижав трубку плечом, — Всегда открыты! По какому вопросу обращаетесь?

Ненадолго в торговом зале затаилась тишина, и я даже перестала шуршать листами, вшитыми в папку: подняв голову, поправила футболку и наклонилась, стараясь прислушаться к голосу, но так и не смогла понять, в чём дело.

Кто мог позвонить в три часа ночи, кроме поставщиков? Если бы это были они, то пришли бы через задний выход, где обычно паркуются минивэны.

Молчание Мэтта начало казаться почти удручающим, так что я отложила все свои дела и уставилась на него, замершего в стороне и хмуро слушающего собеседника.

— В чём дело? — одними губами спросила я, на что он нахмурился ещё сильнее и отвернулся.

— Мэтт!

— Алекс, это Люк. — наконец-то сказал он, тяжело выдыхая и кусая губу, следом обращаясь к телефону, — Слушай, она бы всё равно узнала! Смысл скрывать? Дать трубку?

Он не звонил уже целый год: иногда писал письма, но всё, что приходило — достигало дома с задержкой, а звонки стали поступать всё реже и реже, и рассказать он ничего не мог, скидывая все сложности на рабочий распорядок. Просто запрещено разглашать информацию.

Я задержалась на несколько секунд, ощутимо продрогнув, когда Мэтт передал трубку и ушёл в подсобку, оставляя меня наедине с молчащим динамиком. Прикрыв глаза, я перевела дыхание и прижала телефон к уху.

— Привет...

Люк тоже молчал. Так долго, что сначала показалось, будто он и вовсе не со мной.

— Алекс, как ты, малышка? — спросил он тихо и мягко, а я тут же присела на край офисного стула возле кассы.

— Работаю. Ничего нового. Ты в порядке, не ранен? Мы уже столько не говорили...

Каждый раз как первый: я словно знакомлюсь с родным братом заново, прислушиваясь к изменчивому голосу и новым эмоциям, в нём отражающимся.

Каждый такой звонок был волнительным и трепетным, и больше всего я боялась бы услышать чужой голос, не принадлежащий Люку.

— Извини, что снова пропал. Сама понимаешь, тут не до самоволок. Я завтра возвращаюсь.

Это было приятно. Значит, что он сможет провести с нами хотя бы месяц — обычно это было так, пусть и большую часть времени Люк просто спал в комнате, помогал отцу по хозяйству или...

Зависал с ребятами в баре.

— Надолго? Дотянешь до моего дня рождения? — я улыбнулась, проводя рукой по короткой стрижке и глухо выдыхая. Как же хочется услышать «Да».

— Навсегда, Эл. Половина нашего отряда в отставке, но об этом... Позже. Не по телефону.

Я не выдержала и рассмеялась, а следом за мной засмеялся и Люк. Его трещащий из-за плохой связи голос оглушил меня тем самым громогласным звуком, которого я не слышала уже столько, что на глаза тут же навернулись слёзы.

Это говорит мой Люк — мой родной брат, и уже скоро он вернётся домой!

— Да ты шутишь! — сглотнув, я шмыгнула и вытерла нос схваченной из пачки салфеткой, — Серьёзно?

— Да, для меня служба окончена, теперь буду строить личную жизнь. Я почему позвонил Мэтту, у него же есть машина, если я правильно помню. Надо будет меня захватить от аэропорта.

— О, без проблем, обязательно, Люк! Я поговорю с Мэттом.

4.

Выйти из машины оказалось тяжелее, чем я думала: аэропорт за городом был маленьким, но всем своим видом внушал только неуверенность, страх и волнение. Руки начинали потеть, а голова — кружиться, когда я думала о том, что вот-вот увижусь с Люком окончательно, вживую.

Меня останавливала одна лишь мысль: мы уже не те, что раньше. Не те, что в детстве катались на велосипедах по разбитым дорогам и сваливались за ограды, не удержав ногу на педали.

Теперь ему уже тридцать три, он давно перешагнул тот самый рубеж, которого боялся сам. Он нашёл в себе страсть к службе и вряд ли смог бы вернуться в детство, в ту пору, когда всё для обоих казалось простым и ненавязчивым.

Мэтт сидел за рулём, не желая покидать салон; после двенадцати часов смены он выглядел сонным и бледным, но продолжал пить кофе и настукивать по приборной панели.

— Уверена, что сама дойдёшь? — спросил он, когда я всё-таки решилась дёрнуть ручку двери и выскочить на тёплую улицу. Не было и намёка на дождь или слякоть — всё сухо и почти душно, несмотря на начинающийся сентябрь.

Ни я, ни Мэтт так и не смогли нормально поспать, так что приехали к аэропорту в назначенное время, вечером: сон для меня показался настолько невозможным перед встречей с братом, что я решила, что не буду даже пытаться.

Мама пусть и поинтересовалась, по какой причине я шастала из комнаты в комнату, заглядывая даже в спальню Люка, где всё осталось нетронутым с последнего его появления — на столе всё ещё лежала оставленная пару лет назад книжка Курта Воннегута.

— Уверена, спасибо! — бросила я, затем направившись в сторону главного входа, откуда уже показывались первые прилетевшие тем самым рейсом из Калифорнии.

Пока я уходила, то слышала, как Мэтт в своём "шевроле" выкручивает музыку на полную. Любитель громкой и агрессивной рок-н-ролльной волны, он включил одну из самых популярных в рядах «армейских» группу, название которой я никак не могла запомнить.

Я хотела бы, чтобы сейчас я была здесь с папой: чтобы он обнял Люка первым, постучал по спине и по-мужски одобрительно хмыкнул, похвалив за выдержку, но оказалось, что почти весь зал ожидания уже пуст, а я стою посреди него, ожидая, пока брат заметит меня.

— Эл! — прикрикнули со стороны, и я дёрнулась, замечая сначала футболку цвета хаки и ремень сумки, оплетающий плечо, а затем — самого Люка, поднявшего руку в воздух, — Потерялась?

Но я была там наедине с ним; обняла так крепко и туго, что он, кажется, потерял возможность дышать на первые несколько секунд. Меня накрыло долгожданной волной смеха и волнительной радости, такой естественной и немыслимой ещё пару дней назад.

— Я так скучала, Люк... — вырвалось тихо, когда руки брата по-родному прижали к себе, а дыхание опалило щеку, — Как ты?

— Перелёт не утомил, а вот сеть почти не ловит. Ничего не меняется, а?

— Ничего! — хмыкнула я, отходя и желая схватить у него сумку, но он дёрнул руку, показывая, что это необязательно, — Я даже не спала, больше переживала.

— Сейчас уже, Алекс, переживать совершенно не о чём, — Люк, держа меня под локоть, повёл к выходу, — Приедем, я отосплюсь наконец-то на мягкой кровати, а вечером поговорим как следует. И ты тоже поспи, а то круги под глазами! Кошмар, малышка, тебя эта работа угробит!

— Сказал мне солдат...

— Давай не переводить тему! — ухмыльнувшись, Люк остановился у автомобиля, зашвырнув в предварительно открытый багажник сумку, а потом уставился на меня так, словно видел впервые, — Ты такая взрослая...

— Мы давно не виделись. Просто отрезала волосы, чтобы не мешали и...

— Чёрт с ней, с прической. Ты уже выросла. Я рад, что вернулся. Для меня пока... Всё закончено.

— О чём ты? — напряглась я.

Неужели его возвращение связано с чем-то... Плохим?

— Всё потом, Эл. Садись в машину.

Никто и никуда не спешил. Люк прыгнул в салон, пожал руку Мэтту и принялся рассказывать, как тяжело прошла его последняя неделя, сопровождающаяся сплошной бумажной волокитой и сбором подписей старших. Что его загоняли приятели, выпрашивая, когда и во сколько ждать в гости.

«Для гостей рановато!» — подумала я, добавив про себя ещё то, что сначала Люку стоит побыть с семьей, с нами. Со мной.

— И чем ты будешь заниматься теперь? — поинтересовался Мэтт, отвлекаясь от выстроившейся пробки на перекрёстке, — Есть идеи?

— Да, — кивнул брат, — Есть одна мысль, но её сначала нужно обсудить чуть ли не со всем штатом.

— Ого, смотрю, ты основательно продумал будущее!

— А как иначе? Нужно ещё и личную жизнь устраивать, куда я денусь. Эл, у тебя кто-нибудь есть?

Люк повернулся ко мне, подняв широкую бровь и уже изучено скривившись, прямо как в детстве, когда задавал самый неприглядный вопрос во всей вселенной. Я на момент окунулась в воспоминания, так что вместо неловкого смеха пришлось отвечать серьёзно:

— Никого. Уже пару лет как.

— Это не дело, — фыркнул Люк, — Такая красотка и без защиты! Господи, вовремя же я приехал.

— Её никто не обижает, — подметил в ответ Мэтт, — Даже когда пьяные придурки начинают качать права, я всегда выхожу и помогаю.

— Тебе же лучше, Мэттью.

Откинув голову на сиденье, Люк прикрыл глаза и тяжело выдохнул.

Мне затруднительно было даже на долю представить его чувства: после стольких лет полноценной службы, сражений и стрельбы, он возвращается в маленький уютный уголок, где никому ничего не угрожает.

Где можно спать и есть сколько вздумается, а ещё — встречаться с девчонками, ходить с ними на свидания без мысли о том, чтобы быть пойманным.

Следующие двадцать минут до дома мы все молчали, а Люк и вовсе уснул. Я, двинувшись чуть вправо, чтобы видеть его лицо, заметила, как у глаз вырисовывались тонкие, но чёткие складки.

Моему брату за тридцать, и повзрослел он уж точно не у меня на виду.

Мысль об этом оказалась больше меланхоличной, мягкой и лёгкой, чем удручающей или грустной: все взрослеют, стареют, и отключить подобные метаморфозы никто не в силах.

5.

— Эл...

Я проснулась, выпав из полудрёмы и выронив из руки схваченный во сне плеер; наушники свалились с головы и из них доносился голос какого-то старинного любимого певца нашего папы. Уж много за собой приятных композиций оставил его музыкальный вкус.

Пара пробных щелчков — Люк всегда проверял таким способом, сплю я или нет. В ответ я стукнула два раза по изголовью кровати, и тогда дверь открылась, а брат, потирающий лицо и переодевшийся в домашнюю одежду, уже выглядел куда более энергичным.

— Как спалось? — спросила я, выключая музыку и откладывая всё на стол, затем подгребая ноги и обнимая себя за коленки.

Люк присел рядом и почесал коротко стриженный затылок.

— Великолепно. Ещё и снилось, как мы с парнями швыряем друг друга на занятиях... А когда проснулся, то охренел, что нахожусь дома. Всё-таки до сих пор не верится. Мозг в шоке.

— Я часов пять поспала. Вообще редко сплю больше с этими ночными сменами. Но меня всё устраивает. А сколько времени?

— Шесть утра. Не хочешь кофе?

Да, примерно так и проходят мои дни, когда я на выходных: всю ночь я занимаюсь всякой мелочью, рисую из головы разнообразные картинки в старом альбомчике, а потом засыпаю на несколько часов.

— Всегда хочу, — подскочив, я накинула рубашку поверх майки, — Мама уже уехала?

— Ага, и давно она заделалась в помощники к Шервудам? — мы спускались по лестнице, и Люк никак не мог привыкнуть к тому, что за время его отсутствия мы с мамой умудрились поменять перила.

— С тех пор, как папы не стало. Нужно было чем-то заняться, и она выкупила у них часть земли на ферме. Вот и пропадает теперь с ними, за то всем хорошо!

— Главное, чтобы не навредило. А то, зная её, сляжет ещё с болью в спине...

На нашей крохотной кухне стало побольше места; теперь стол был расположен поодаль, откуда мама убрала горшки с цветами, так что мы с Люком смогли налить по кружке кофе, уже сваренного им заранее, и продолжить разговор в тусклом предрассветном освещении с улицы:

— Нет, пока всё хорошо. Я заставляю её ходить на обследование каждые полгода, как ты и просил. А ты? Как ты?

Было видно, что для Люка эта тема... Не самая комфортная. Он не хромал, на лице не было отметин или совсем заметных шрамов, уже побледневших, но я понимала, что ему где-то прилетело.

— Храни уж свои тайны, — я поднялась, так и не дождавшись ответа, — Лучше про Сьюзан расскажи.

Кофе ранним утром, с Люком на расстоянии вытянутой руки, пока мама проводит веселое и увлеченное время с тётей Люси на ферме — что может быть лучше?

— Ей тридцать, — начал наиграно галантным тоном брат, подняв брови, — Она работает в почтовом отделении на главной улице, и у неё есть сын от прошлого брака. Эл, это самая шикарная женщина, которую я встречал!

— Вау. От тебя такое слышать...

— Знаю, что обо всех так говорил раньше, — замялся тот, — Но понимаешь, она мне писала каждую неделю, пусть и знала, что большинство писем даже не дойдет вовремя. И ни разу не сдалась.

— Похвально. Теперь я точно хочу с ней встретиться, — я снова вернулась к кофе, а потом стрельнула взглядом на вдруг неловко закусившего губу брата, — Чего?

— Я уже поговорил с мамой, пока ты спала. Пока она собиралась.

— Но мы же хотели...

— Да, да, — он отставил кружку, сложив руки на груди и опустив взгляд, будто отчитывался передо мной, пусть я и не просила, — Просто некоторые вещи я хотел обсудить чисто с тобой. Наверное, события летят, как чёрт знает что, но моей вины в этом нет.

— Ты пугаешь меня. — выдохнула я.

— Нет, извини, неправильно начал. Я вчера упоминал, что у нас «что-то получилось», и это что-то связано с тем, что меня представляют к награде. Кое-чему покруче, чем «Пурпурное Сердце» за ранение в задницу.

— Награда? — теперь слова давались с трудом, — И ты молчал всё время? Мама знает?

— Знает, просто... Об этом и вспомнить тяжело, а говорить...

— Тебя будут награждать от лица президента, а ты всю ночь это скрываешь? Говнюк! — протянувшись к нему, я ударила кулаком, пусть и в шутку, по груди брата, — Это же от лица президента, я права?

— Да. И это очень важный день, пусть и награждать будет и не министр, а офицер от ВМС, но...

— Я очень рада за тебя, Люк. Это же просто чудесно! — обняв брата теперь без шуток и легкомысленных ударов, я приняла объятия в ответ.

— Спасибо. И вот, в чём дело... — он поправил футболку, следом выдыхая, — Место уже есть, помнишь администрацию? Там всегда выступал мэр, ярмарки всякие проводили?

— Конечно.

— Вот, всё будет там. Зал огромный, парни приедут... Некоторые. Знаешь, они — единственное, что будет радовать меня там, кроме вас. Я просто хочу, чтобы ты помогла мне держать всё, ну, в порядке там.

— Быть нянькой для взрослых вояк?

— Так точно! — теперь он уже улыбался, развеселенный таким сравнением, — Лучше и не скажешь. Но ладно, отбросив шутки, просто нужно будет следить, чтобы никто не начал конфликт. Будут репортёры, чёрт бы их побрал.

— О, я не планирую светиться на камеру, — тут же фыркнула я, — Ещё чего не хватало!

— Я и не прошу, и к вам они не пристанут! И вот ещё... — он потёр лоб, всё ещё скрывая глаза. Мне этот жест не понравился. А ещё — меня тряхнуло, словно огрели чем-то тяжёлым, когда я увидела ту самую полоску на его руке. Воспоминание о детстве.

— Что? — кружка кофе в моих руках дрогнула.

— Сьюзан жутко хочет с тобой познакомиться, а у тебя завтра выходной, поэтому...

— Уже улавливаю ход твоих мыслей!

Знакомств я никогда не боялась, пусть и осталась после смерти отца лишь с мамой и Мэттом, который своими разговорами мог только забить голову. А вот встретиться с потенциальной невестой брата...

— Просто пройдитесь с ней по магазинам, она хотела прикупить себе какой-то костюм, а ты... глянешь что-нибудь для себя.

На самом деле, после фразы «что-нибудь для себя» я вспомнила, что надеть мне на вечер нечего. Здесь, выходит, у меня не было выбора.

6.

Сьюзан оказалась низкой плотненькой красавицей с краснеющими без всякого на то повода щеками: одетая в широкие джинсы и топ с рубашкой на пару размеров больше, она была обладательницей естественных рыжевато-русых волос, присущих многим знакомым мне урожденным техассцам.

А ещё — у неё был громкий и приятный голос, от которого у меня сразу же исчезли все сомнения: такая, как Сьюзан, проникла бы тайком на базу морских котиков в Ираке собственноручно, не говоря уже о письмах.

Да и я ей, судя по весёлому поведению и активной жестикуляции за рулём, понравилась: было приятно, что она похвалила мою нестандартную стрижку. Не все в таком маленьком городке признавали коротко стриженных девчонок. Вслух может и не говорили, но взглядами одаривали — этого уж не избежать.

— Алекс, да? А как тебя можно называть? — спросила Сьюзи, пока мы стояли на красном свете.

— Так и называй, можно Эл — так Люк зовёт. Я привыкла! А тебя?

— Сьюзи, Сью. Ты извини, что я опоздала — отвозила Кевина к родителям.

— А сколько ему?

— Почти восемь, но тот ещё раздолбай! Всё ему подавай на скейте покататься. Я не против, но колени все — просто ужас!

— Боже, мы с Люком часто «ломались», но у нас были велики! Пусть катается, пока может!

Хотелось бы провести побольше времени за воспоминаниями из прошлого, чтобы вернуть побольше искренней детской наивности, но ситуация была не самой подходящей для попыток вернуться на пятнадцать лет назад.

— А я и не против, главное, что есть где — и машин на улице мало, а я поглядываю в окно, да и он часто остаётся с мамой, пока я работаю.

— И всё-таки, как так вышло, что вы познакомились? Ты здесь, у нас, не в самом центре штата, а он — там...

— Общие знакомые, — улыбнулась Сьюзи, широко раскрывая глаза, отчего я, сама того не соображая, растягивала губы в ответной ухмылке, — Говорили ему, что в другой части города живёт Сьюзи, которая помогает собирать письма для базы. Знаешь, а у меня всё чисто случайно получилось!

— Я даже не сомневаюсь! Люк долго отмалчивался, да и общались мы в моменты его отлучки... Ну, совсем уж редко.

— Он и мне почти не писал. Чаще звонил, и я могла весь день провести в трясучке: зазвонит телефон или нет?

Я понимающе кивнула, хмыкнув и отведя взгляд к окну: за ним сменяли друг друга низенькие здания центра городка, сияли вывески и шумели криками гуляющие парочки и компании школьников, даже несмотря на то, что, в принципе, детское время уходило с каждой минутой.

Мне всегда нравилось то, как проходят вечера в такой отдаленной от столиц и крупных городов местности: много слоняющихся без дела детишек, постоянные уютные посиделки в парках, даже какие-никакие марафоны и концерты. Атмосфера неприкасаемого южного кусочка земли, где никто не старается выказаться крупной шишкой.

Всего и понемногу.

Мы со Сьюзи, немного смущенные, и не без причины, всё остальное время молчали; я сидела впереди, похлопывая ладонями по бёдрам в такт играющей песне старенькой группы W.A.S.P: уж в этом у этой девушки с Люком совпадали вкусы — он тоже любит громыхающие мелодии о весёлой жизни под гитарные соло. Ещё и глэм! Больше глэма, крашенных волос и кожаных штанов.

Я заулыбалась, и тогда Сьюзи, выходя следом из машины и хлопнув дверью, подняла брови:

— О чём думаешь?

— Заслушалась. У тебя и Люка одни предпочтения на двоих?

— О, я мало музыку слушаю. Но эта волна нравится, часто играет что-то... Заводное, знаешь? Мне, как матери, устающей вечно от уборок и уроков, хочется азарта. А давно ты была у нас в клубе?

— Не ходила ни разу, — выдохнув, я положила руки на крышу её низенького "доджа", а следом пожала плечами, — Есть идеи?

— Да, Люк как-то сказал, что ты мало бываешь на свежем воздухе. И вообще куда-то выходишь.

Я неловко ухмыльнулась: успел же, говнюк, пообщаться обо всём, кроме самого важного...

— Много работаю, ходить по барам не с кем. Я не пью. Лет с шестнадцати уже. Когда отец умер, то вообще перестала показываться на улице. Отучилась, поработала в школе...

— Вижу, что тебе не особенно по себе об этом болтать. Пойдём, глянем что-нибудь на завтра?

Я счастливо улыбнулась. Да, Сьюзи определенно меня понимала, пусть и знакомы мы были лишь несколько минут: Люк успел поделиться основными событиями, раскрыть меня как не особенно общительного человека, но...

Стоило ли злиться на него за открытость? Нет. Это лучше, чем выстраивать из близких тех, кем они вообще не являются, а Сьюзи не осуждала меня ни за что.

— А что ты хотела? Брючный костюмчик? — застегнув рубашку, подаренную отцом ещё несколько лет назад, я сложила руки на груди возле самого первого магазина с одеждой.

Там, на стойке с акционными кричащими ценниками, красовались несколько ужасных костюмов, больше похожих на одежду старушек. Такие обычно ругаются в очередях супермаркетов и размахивают истекшими по сроку действия купонами.

— М-да, но теперь не особо уверена... — пробормотала Сьюзи, проходя в зал и тут же хватая плечики с первым попавшимся комплектом, — Слушай, ты в чём пойдешь?

— Я не планирую наряжаться, — выдохнула я в ответ, — Кофту и джинсы... Не хочу бросаться в глаза.

— Ох, такая как ты — и не бросаться в глаза? Это как зайти в красном вечернем платье в библиотеку. Не шути так больше.

— Надо отращивать волосы... — в моём голосе пусть и звучали нотки сарказма, но Сьюзи восприняла их так, как я и хотела — рассмеялась сама.

— Нет, тебе идёт! Главное, чтобы было удобно. А остальные пусть идут лесом, правильно говорю?

— Разумеется.

Для меня было... долгожданным ощущение родственности с кем-то, кроме семьи: до этого дня я, забыв о том, что умею общаться с людьми, чаще всего болтала только за рабочим местом.

Иногда могла перекинуться парочкой фраз с мамочками, покупающими целую тележку всего подряд, либо с дальнобойщиками — нет ли где поблизости классного отеля с «дополнительными услугами».

7.

Я уже и забыла, в кого мы, Лейны, все такие высокие и худые, пока мама не вышла в коридор, тут же меняясь в лице:

— Ты что-то совсем поникла... — её тонкая ладонь, сейчас прохладная и слегка дрогнувшая, дотронулась до моего плеча.

На ней прекрасно смотрелась любая одежда, даже лишенная богатого лоска или брендовых пошивов: сегодня мама была в тёмно-синем платье, доходящем до щиколотки, и выглядела сногсшибательно.

— Нет, просто задумалась.

— О чём? — не унималась она, взволнованно пробегая взглядом вокруг, подмечая, нет ли кого-то лишнего.

— Потом расскажу! — я улыбнулась, пропадая в уборной административной части здания, за углом от главного зала.

Я знала, что мама уже и не вспомнит этот диалог, пока я буду пропадать в туалетной комнате.

На самом деле — о многом. Я провела в туманных размышлениях большую часть дня. Утро началось в двенадцать, а всё последующее время я пыталась выловить Люка, который то и дело пропадал; уезжал на старой маминой машине из дома, возвращался, а затем вновь терялся.

Сьюзи не смогла приехать, чтобы мы смогли добраться до зала вместе, так что мне пришлось собираться с мамой, и весь путь мы молчали, пусть и не были опечалены или, напротив, слишком воодушевлены.

Осталось какое-то... Необъяснимое предчувствие, которое меня не покидало ни секунды с тех пор, как Люк показался передо мной в аэропорту: будто какое-то событие, вот-вот случившееся бы с минуты на минуту, готово перевернуть всё вокруг, и до этого вечера я не до конца осознавала, хорошее оно или плохое.

Когда я смотрела на себя в отражение зеркала над раковинами, пусть и освещение было холодным и строгим, то думала о том, что мне, кажется, правда не хватает только бейджика с криво написанным «Алекс».

Все последние дни пролетали быстро, полные событий и нового, и эта спешка привносила мне очень много адреналина: даже выпитый натощак кофе не бодрил так, как это ощущение...

Непредвиденного. Снова оно, никуда не пропадающее.

За стенами уже приглушенно звучали разговоры, в которых я разбиралась меньше, чем хотелось бы: несколько незнакомых групп мужчин в разномастной одежде и почти все — с одинаковыми армейскими стрижками. Как на подбор.

Они обсуждали всё подряд, теряясь в других темах, летающих по комнате со скоростью света — только отвлекись на секунду — и матч «Хьюстон Тексанс» уже не так интересен, как новый фильм Спилберга, прогремевший в прокате. — и кому он вообще нужен после «Трансформеров»?

Зал был огромным, а в детстве, во время городских гуляний, я вообще могла в нём потеряться и испуганно озираться, стараясь выискать глазами хоть кого-то из родных, будь то Люк, бегающий за девчонкой в рваных джинсах, либо же отца — тот всегда смыкал в круг ближайших родственников, в том числе и дедушку, и начинал обсуждать снующий по стране кризис.

И сегодня я не заметила, как прошла мимо всех, даже не попав под руку избирательной журналистки от громкого телеканала: она, таская за собой операторов и ещё пару ведущих, норовила поймать кого-нибудь за локоть и утащить.

— Попалась! — цокнул Люк, утаскивая меня подальше, когда я только сделала шаг из уборной, где просто поправила тушь, ссыпавшуюся под глаза из-за частых морганий, — От телевизионщиков бегаешь или от меня?

— От тебя я ещё не бегала! — по-доброму фыркнув, я прижалась к стенке и склонила голову, а Люк, поправив галстук и военный китель, вдруг словно побледнел на фоне всех своих уже полученных наград, блестящих золотой вышивкой на груди, — Эй, ты чего?

Он выдохнул, а затем немного истерично рассмеялся. Тридцатитрехлетний Люк Лейн, ветеран многих боевых действий, мой родной брат и друг, сейчас выглядит так, словно идёт получать по шее от директора школы, и я могла его понять.

— Такое случается не каждый день, Люк... — тронув его руку, я ощутила, как крепко он сжал мои пальцы в своих, почти до хруста, но не отреагировала, — Как ты? Не тошнит хоть?

Лицо его исказилось очередным смешком, а в глазах заблестели нервные слёзы; он дёрнул челюстью, и я только сейчас, в этот момент осознала его возраст окончательно. Люку больше не семнадцать, и передо мной взрослый мужчина, прошедший через многое, о чём будет долго молчать.

— Мы с тобой. И столько народа пришло! Это же классно! Даже шериф приехал, представь себе! А парни твои, они вырвались хоть? Ты же...

— Так, хватит! — Люк обнял меня, прижав ближе и обдав затылок горячим дыханием, — Я понял. Я люблю тебя, Эл, спасибо, что ты со мной.

Рука аккуратно приобняла спину брата, а сама я улыбнулась ему в плечо. Всё будет хорошо, а иначе как?

— Парни... Приехали, да. Двое только, правда. Третий не смог, а четвёртый... — но Люк не успел договорить, потому что сзади показался молодой парнишка в фуражке с покрасневшим от волнения лицом.

Я уже представила, как с высоких потолков свет разливается по целому ряду мелких, но всё ещё заслуженных наград на его кителе, и как блеск в глазах наконец-то смешается со всем остальным.

— Побежишь? — шепнула я.

— Да, малышка, — бросил Люк, следом сжимая мою руку в последний раз перед тем, как поравняться с высоким молодым офицером, который в ожидании начал отбивать каблуком по паркету, — Подойди к Сьюзи, она хотела поболтать! Вам всё равно нужно только смотреть и делать вид, что гордитесь мной.

— Пошёл ты! — в шутку сощурившись, я развернулась и обошла зал с другой стороны.

Слева была небольшая сцена, где уже собрались главные лица, там же располагалась аппаратура, оттуда же шли по всему потолку, достаточно высокому, чтобы закружилась голова, длинные и тёплые лампочки-гирлянды.

В той стороне концентрировались камеры пары телеканалов, та самая норовящая залезть под кожу ведущая новостей, а ещё — несколько одетых в такие же кители военных. Именно они оказались друзьями Люка, и ничуть не разочаровали: с виду даже не показывали никаких других эмоций кроме волнительного ожидания.

8.

От испуга я выругалась, но так, что никто не расслышал, и поспешила помахать на бедняжку Сьюзи, завлекая к ней прохладный воздух. Боже, что с женщинами делает этот чёртов ежемесячный ад!

Мама же, дёрнувшись от неожиданности, прихватила Сьюзи за талию и обняла, когда та, медленно заморгав, вернулась в сознание:

— Алекс, у меня голова закружилась... — пролепетав, она шмыгнула носом и попыталась сфокусироваться на происходящем на сцене.

Со стороны уже слышались характерные выкрики морпехов и «котиков», которые я слышала не раз и не два, пока Люк возвращался домой и смотрел отснятые ролики на карманную камеру...

«Ху-ра, ху-ра»...

В голове перемешалась музыка, крики и разговоры; вместе с ними в нос ударил запах открытого шампанского, приторный и кислый, а Сьюзи, отпустив мою руку, ушла с мамой в сторону, где можно было на что-то облокотиться.

— Всё в порядке? — ко мне, увидев, что происходит с бедной девушкой героя, подбежал тот самый молодой офицер.

Его лицо словно вытянулось ещё сильнее, и паника во взгляде отразилась лишь со временем, а затем и вовсе мелькнула переместилась к маме, поправляющей Сьюзи причёску.

— Не сказала бы, — выдохнув, я провела рукой по затылку и поморгала несколько раз, теперь уже самостоятельно приходя в чувство, — Если нужна будет помощь, мы позовём!

И вернулась к маме, туда-обратно расхаживающей около Сьюзи, лицо которой так покраснело, что мне моментально стало не по себе.

— Ты как? — шепнула я, подходя поближе и поправляя пиджак на её плечах, — Тебе воды...? Таблетки?

— В левом крыле есть кухня, а в ней где-то была аптечка, — сообщила мама, пока я, параллельно Сьюзи, медленно дышала и выдыхала, чтобы поддержать хотя бы морально, — Сбегаешь? Это дальше по коридору! Я передам Люку.

— Да, конечно... — я потерла переносицу, стараясь в толпе, снующей теперь из стороны в сторону и переходящей из компании в компанию, понять, куда идти.

Кухня...

В левом крыле.

Я редко была здесь в сознательном возрасте: иногда мы могли зайти с родителями, чтобы поговорить с помощником шерифа о каком-нибудь громком деле или же просто проведать знакомых с ферм, часто бывающих на выставках местных шедевров агропрома, но чтобы ходить по кабинетам — такое впервые.

Обстановка была такой же простой, как и в любом небольшом административном здании местного муниципалитета: коридоры похожие на школьные, наполненные цветочными горшками и рядами дверей.

Подвернув рукава кофты, я прошлась по пустому крылу; позади оставался громкий зал и подхалимский голос репортёрши, уже допрашивающей либо кого-нибудь из друзей Люка в парадной форме, либо же самого офицера из министерства, но меня сейчас больше всего заботило состояние Сьюзи.

Я пролетела мимо кухни, а затем вернулась, заметив приглушенный свет и оставленную посуду на столе; там же были разложены столовые уборы, множество чистых бокалов и что самое главное — не было ни души!

Пройдя в кухню, я первым делом бросилась к шкафчикам, но, порывшись сразу в нескольких, не нашла и намёка на аптечку или хотя бы парацетамол. В зале что-то грохотнуло; должно быть, кто-то рванул хлопушку или что-то такое.

Интересно, насколько этично взрывать хлопушке в компании служивших в армии мужчин? Считается ли это...

— Хэй? — послышалось из-за спины, но я не спешила обернуться, потому что, кажется, нащупала рукой что-то тканевое. Это вполне могла быть простая покупная аптечка с заправки.

— Эй, — теперь голос раздался ближе, и я дёрнулась, спотыкаясь и хватаясь о столешницу. Сверху свалилась всего-лишь сложенная в несколько слоёв тряпка, — Как долго ещё будет продолжаться вечер? Нужно позвать кого-нибудь прибраться в зал, бутылку разбили.

Передо мной оказался мужчина с тёмной зачёсанной назад шевелюрой и руками, спрятанными в плотные чёрные штаны.

— Прощу прощения, мы знакомы?

— Посланник из главного зала, — ровным, но глухим тоном продолжил мужчина, — Повторюсь — нужно позвать кого-то, чтобы убрали осколки. В зале много людей, а множественные ранения...

— На мне что, висит бейджик? Сэр, вы меня с кем-то путаете. — я прошла к раковине и вымыла руки, так и не найдя аптечку.

— Попросил бы не грубить.

Мне пришлось поднять брови, пусть я и пыталась скрывать скептические и ненужные эмоции. Ругаться с кем-то, кто больше и старше — нет, спасибо.

— Я не грубила вам. Просто сказала, что не работаю здесь.

Шутка, произнесенная в моей голове лишь забавы ради, становится правдой? Неужели одеться в однотонное и не выказывать эмоций — быть похожей на чёртову официантку?

— Тогда почему копаетесь в той части здания, где не должно быть никого, кроме администрации или работников кухни?

— Сэр, — уже теряя хватку, я устало махнула рукой, — А на ваш бейдж можно взглянуть? Я сомневаюсь, что у меня хватит сил спорить дальше.

— Люк сказал мне, что так и будет. — вдруг произнёс незнакомец, и я остановилась, не успев выйти из комнаты.

Теперь от упоминания брата в груди затаилось волнение. Что-то знакомое и незнакомое одновременно.

— Чего? — я развернулась, припав спиной к проходу и откинув голову, — Вы знаете Люка?

— Да, и он попросил вас вернуться в зал. Бутылку разбили.

— Я не уборщица. — ещё раз произнесла я, старательно выбирая из мужчины хоть какой-то напоминающий друзей брата момент. Ни единого не совпадало.

Старше тридцати, уж точно, взгляд тяжёлый. Моего роста. Нет, я не припоминала таких. А это совпадение, чёрт возьми, начинало давить мне на нервы.

— Сьюзан уже принесли аптечку. А за тобой я пришёл, так что... — мужчина кивнул сам себе, затем сводя брови и удаляясь так же быстро, как и пришёл.

Идеальное знакомство с кем-то, кого Люк, видимо, знает. Или это шутка?

Я собралась с мыслями и эмоциями, желая стряхнуть напавшее чувство непонимания, и поспешила вернуться в зал, где вместо волнения и неловкой тишины уже играла негромкая музыка, а все, кто остался — разговаривали, улыбаясь и выкрикивая друг другу фразу-другую.

9.

— Джошуа Спейрс. — представился он негромко, с долей горечи и разочарования, которые я не смогла бы отрицать, даже если бы старалась, — Я не понял, что... Это ты.

— Ты правда принял её за официантку? — Люк поднял брови и уставился на друга, и я всё ещё не могла поверить в то, что вижу именно его.

Пятнадцать лет, сделать круг и вернуться обратно к моменту, откуда всё начало расти...

Такое неприятное, скрипящее на зубах песком чувство. Будто сдуть со старой книжки целый слой пыли и словить аллергию.

— Я думал, что это чья-то подружка.

— Теперь ещё и «подружка»... — цокнув самой себе, я прихватила ещё одну бутылку воды и отошла, извинившись перед братом, — Пойду подышу, а то голова кружиться начинает.

Я произнесла это без каких-либо негативных эмоций к Люку — уж на него злиться из-за чужих слов было не в моих планах. Брата я любила так, что даже будь это его идеей, так пошутить, мне не было бы обидно.

Мне и так не было — просто ситуация в совокупности с другими казалась удручающей.

Выйдя на улицу и спустившись по каменным ступенькам к ограде, я завернула направо и оказалась на заполненной наполовину парковке; много легковушек разбавляла пара минивэнов телевизионщиков, и за ними я скрылась, обняв себя рукой за плечо и постукивая бутылкой по бедру.

Вечерний воздух таял, оставляя на коже тонкое напоминание о том, что окончание лета произошло несколько недель назад, а теперь — жди пасмурных, но всё ещё тёплых сентябрьских деньков. На юге даже звёзды следят за тобой по-другому.

Уставившись в небо, я постаралась выудить взглядом хоть одну падающую звезду, чтобы наконец-то заказать себе немного «остановки» сменяющих друг друга событий.

Потеря отца, возвращение Люка, знакомство со Сьюзи, теперь ещё и Джошуа Спейрс, вернувшийся неожиданно и с неприятной нотой. Словно гитару размозжили о сцену в приступе эмоционального перегруза — так это ощущалось, и никак иначе.

И других сравнений я пока найти не могла. А хотела ли? Вряд ли.

Прохлада успокоила и подарила немного мудрости, чтобы решить — будь что будет, и никто не в силах будет разломать сегодняшний вечер. Даже человек из прошлого, вдруг решивший, что я — официантка на побегушках у морских котиков. Чёрт бы побрал всё на свете.

Но подышать — идеальная идея, когда чувствуешь, что эмоции начинают брать верх. А ещё — прислушиваться, чего мне не хватило: Сьюзи напрыгнула со спины, начиная активно трясти меня, несмотря даже на то, что была меньше меня ростом.

— Что такое?

— Ты же поедешь с нами в бар? Пожалуйста! А то что я буду делать в мужской компании одна?

— Эл, дорогая, — Люк перехватил меня под руку, и я успела только ухватиться взглядом за опешившую Сьюзи, — Надо переговорить...

— А где мама? — спросила я, когда брат утащил нас за грузовик репортеров, благо вокруг никого не было.

— Её отвезли на такси. Уже поздно. — тут же ответил Люк, кратко улыбнувшись, а затем потёр ладони, — Начистоту. Как ты?

— Прекрасно. — я непонимающе махнула головой, — А что?

Неужели он успел поговорить и со Спейрсом, узнать у него подробности нашей неловкой встречи? Успел ли он упрекнуть его в «неподобающем» поведении?

— Эл, ты кого обмануть пытаешься?

— Никого, Люк. Я в порядке, подышала свежим воздухом, просто на кухне произошёл небольшой мелкий казус. Мы перебросились парой фраз и всё.

— Официантка? — цокнул он.

Ещё раз это слово прозвучит за сегодняшний вечер, в том числе и в моей голове, и я начну закрывать уши.

— Люк, если бы он был в парадной форме, а не в гражданской одежде, я бы, может, и поняла бы, кто передо мной. По крайней мере — это был бы однозначно твой знакомый.

Шелест листвы позади, гудки припаркованных по соседству машин, снимающихся по нажатию на ключи с сигнализации: я шаркнула краем ботинка по асфальту, продолжая смотреть на брата.

В этот момент я чувствовала себя самой настоящей младшей сестрой. Той маленькой Алекс, которая притащила в комнату кривые рисунки с отпечатками пальцев по углам.

— Знаю, и ты молодец. Дала отпор самому дотошному человеку в отряде.

— Неудачный день для шуток. — я улыбнулась, и стало проще.

Люк в ответ кивнул, а затем уже привычно обнял одной рукой, перекинув её через спину и оставив на левом плече.

— Поехали с нами. Я куплю тебе безалкогольный мохито, посидишь, послушаешь музыку. Можешь покидать дротики рядом со мной.

— О, да, ради этого я и живу, — саркастично хмыкнула я, — А ещё чего разрешишь?

— Разрешу выбрать песню. Это многого стоит!

Уж что-что, а с музыкой у Люка всегда был особенный трепетный флирт: редко удавалось вырвать музыкальный центр так, чтобы послушать что-то своё, а не довольствоваться любимой мозговыносящей дробилкой брата.

К слову, прошло время — и теперь я понимаю его вкус куда более расчетливо, но это не помогало мне в те моменты, когда вместо того, чтобы лежать вдвоем, мы были по разные стороны света.

— Прыгай. — сказал Люк, когда Сьюзи уже оказалась за рулём, а я остановилась у машины, — Обещаю, никто больше не обидит.

— Меня никто не обижал. — я забралась в салон.

— Ты вернулась такой поникшей! — вдруг продолжила за Люка Сьюзи, — Надеюсь, что ты просто устала из-за такого количества народа. Я постоянно выгораю на публике, хорошо, что всё быстро прошло!

— Я в порядке, — уже который раз говорю я, — Давайте уже просто... Отдохнём?

— Обязательно, — Люк открыл окно и вытащил руку с подвёрнутым рукавом рубашки, а пиджак передал мне, чтобы я оставила его на заднем сиденье, — Нас будет мало. Две девушки, два парня.

— А остальные? — спросила я, пока Сьюзи выруливала с парковки и перестраивалась на нужную линию.

— Дела, другие города и штаты, семьи и ипотеки...

В голосе брата скользнула толика разочарования, задевшая и меня: не только в моей голове до сих пор не укладывается то, насколько мы все повзрослели. Снова эти пятнадцать лет пролетели набором из кадров, мутноватых и резких.

10.

«Неулаженным конфликтом», по мнению Люка, ведущего меня за руку к барной стойке, оказался Джошуа Спейрс; он сидел на краю стула, разговаривая с длинным и худым парнем, трущим со всех сил пепельницу, и даже не планировал обращать на нас внимания.

— Джош, — позвал Люк, и он тут же поднялся с места, стремительно разворачиваясь, чтобы уйти, но вовсе не к столу, — Эй, мать твою, куда ты?

— По делам. — бросил тот, совсем не реагируя, на что я, медленно убрав руку из хватки брата, зажмурилась.

— Забудь, сам же говорил, что просто будем отдыхать. — я глянула в глаза Люка, стараясь напомнить, что этот вечер — совсем не для решения каких-то надуманных проблем, — Люк?

— Что? — он склонил голову, тяжело выдыхая, напоминая мне тем самым отца.

Тот так же реагировал, когда ругался с мамой, а она, не желая его слушать, пропадала на втором этаже за поливкой цветов.

Они могли блуждать друг за другом целый день, пока в конце-концов не разговаривались на какой-нибудь будничной теме.

— Мохито, орешки, песня. — я хлопнула Люка по плечу, почти по-мужски, чему сама удивилась.

Бар.

Ничего и не меняется в подобных заведениях: один этаж, растянутый прямоугольник из стойки, крохотной сцены в самом углу с пылящимися колонками, столики по другую сторону и множество лампочек и гирлянд — последний, наверное, писк моды.

Звук пока приглушенный — людей не так много, чтобы танцевать, а дымка от сигарет, окутывающая целый ряд поодаль, выглядит гуще в потоке света. Пройдя к Сьюзи, я шлёпнулась на диван и громко выдохнула, двигая к себе оставленный кем-то журнал.

Люк остался у стойки; что-то обсуждал с барменом, залез на стул и указывал на меню. Сьюзи говорила по телефону с сыном. Это я поняла, когда услышала её удивленное «В смысле ты уронил банку с паззлами?».

— Кто-то будет очень долго находить остатки зимнего леса? — усмехнулась я, когда ошарашенная Сью положила трубку и посмотрела на меня, широко раскрыв глаза.

— Нет, это ещё хуже. Мы собирали картину с озером Крейтер...

— Ужас какой... — я представила, что на месте Сьюзан, наверное, даже не стала бы пытаться собрать что-то такое повторно. А затем в голове всплыли последние рисунки, которые я забросила в папку, а саму её — закинула на шкаф.

— Ваш мохито, мэм... — Люк поставил передо мной стакан, а второй протянул Сьюзи.

Кончики пальцев ожидаемо обожгло.

— Нос не опускать, — попросила Сью, трогая меня за коленку, и от подобных прикосновений я давно отвыкла, — Джош, кажется, вообще уехать решил. Ну, и пусть едет, какой-то он безынициативный.

— Он просто в плохом расположении духа, — негромко сказал Люк, заваливаясь рядом со мной, чтобы быть напротив подруги, — Свои проблемы.

Его брови дёрнулись, но затем он поднял свой стакан с виски, в ожидании, пока мы повторим его краткий жест.

— За возвращение! — сказали мы со Сьюзи почти одновременно, чем заставили бедного Люка засмущаться, но всё-таки согласно стукнуться краешком стакана по нашим.

Мы даже не вставали.

Безалкогольный мохито показался на вкус как размешанный в стакане концентрат для мятной жвачки. Не было привкуса рома, который я уже начала забывать, но уже напиток не становился: прямо то, что было нужно после перегрева мозга.

— А ещё кто-то будет? — спросила я, осматриваясь.

Столик был маленьким, лишь на четверых или пятерых, если притащить с соседнего ряда стул — и всё тут. Люк отрицательно махнул головой.

— Да ну, всего-лишь мы?

— Самые нужные люди, — ответил он, — Мне больше никто и не нужен. Ну, может Джош ещё придёт, если соизволит.

— Хочешь что-то обсудить? — спросила Сью.

— Да, — кивнув ей, Люк посмотрел на меня, — Есть одна идея для дела, которое можно открыть в городе. Мэр уже дал слово, что поможет с оформлением документов и прочих вещиц, в которых я вообще полный ноль.

— Какое «дело» хоть? — теперь я задавала вопросы, — Бизнес?

— Вроде того. — отпив, пожал плечами Люк.

— Частная охранная компания. — прозвучало уже другим голосом, и на стол швырнули мобильный, громко стукнувшийся корпусом о деревянную поверхность.

Я не шелохнулась, а Джошуа, присев на принесенный за собой стул, упёр руку в стол и посмотрел на Люка, старательно избегая встречи со моим взглядом.

Он и сам похож на официанта: кофта обычная, какого-то блекло-зелёного цвета, такие же, без прикрас, чёрные джинсы — никаких отличительных черт военного. Если у Люка на запястье красовался знакомый всей семье трезубец морских котиков, то Спейрс совершенно не показывал во внешности какой-либо принадлежности к службе.

И всё же мне с трудом верилось в это.

В то, что передо мной — тот, в прошлом худой и нелюдимый, незапоминающийся парнишка, приехавший ночью, чтобы отвезти меня к разбитому Люку. Тогда я заметила синяк под глазом Спейрса, но имени его не знала.

Или знала, но...

Не сейчас. Только не сейчас.

Он то приходил, то уходил — они играли в приставку, читали какие-то журналы в гараже, слушали отцовские старые кассеты, перебирали велосипеды. А ещё — он почти никогда не говорил со мной, молчаливой девчонкой, почти весь день торчавшей на заднем дворе или в школе.

И теперь...

Ему под сорок.

Мне под тридцать.

Люк, в ту ночь резанувший себе руку, сидит рядом и рассказывает про мэра, про будущую компанию и организацию военной деятельности. Что придётся регистрировать столько прав и документов, получать столько разрешений...

— Эй, — меня поддела рука Сьюзи, когда я очнулась одна посреди стола, несколько раз моргая, — О чём думаешь?

— А, про детство вспоминала, — я встала, но и сама не поняла, зачем.

— Сходишь со мной покурить? Просто постоим. — поджав губы, она схватила со стола пачку сигарет и махнула в сторону выхода, — Да и ты весь день уставшая, или я себя накручиваю? Ты всегда такая?

— Почти всегда, — я глубоко вдыхаю, оказавшись на ночной улице, а потом мычу, тихо, от удовольствия, — Какой же воздух...

11.

10 лет назад.
Мне шестнадцать.

Когда Люк уехал, а я в последний раз обняла его в аэропорту, заплаканная донельзя, внутри сразу поселилось какое-то гнетущее состояние затишья.

Не той приятной тишины, которой радуешься, проснувшись в выходной рано утром: не было ни мелкой нежной дрожи в конечностях, когда понимаешь, что за окном — ветер и слякоть, а тебе никуда не нужно, ни какой-либо определенной эмоции — мне просто стало...

Никак.

Связь с братом поддерживалась отвратительно все пять лет, которые он даже не удосуживался делить с нами в отпусках, редких и таких долгожданных: Люк просто не приезжал, и узнавали о его выходных мы из других источников.

Отец часто забегал на «поболтать» к кому-то, кто знал расположение «наших парней», и, получая отрицательный ответ, нередко поникал на ближайшие несколько дней.

Мама злилась на Люка. Её можно было понять, и эта злость, такая разрушительная и порой слишком громкая, переходила и ко мне, наполненной подростковым максимализмом и изнывающей по любому, даже самому плохому общению.

Я знала, что такая привязанность к брату стала проблемой, но дело было лишь в том, что кроме Люка я ни с кем не смогла нормально общаться.

Даже несмотря на то, что мы с ним никогда не проводили время сутками напролёт вместе, его простое присутствие рядом было для меня обязательным.

Из-за этого вся школьная жизнь пролетела быстрым, стремительным потоком из годов-вагонов, словно скоростной поезд сносящий листовки, раскиданные по платформам. Мне стало легче, потому что большую часть времени я просто училась, делала домашние дела, писала уроки и смотрела фильмы.

Из друзей у меня остались несколько одноклассниц, которых легче было поймать где-нибудь в гостях, чем вырвать на улицу, чтобы просто прогуляться, а затем появился Нейтан Филлипс.

Он пришёл в наш класс, когда мне оставалось всего полтора года до окончания школы — и, к счастью или сожалению, я ему понравилась.

И он — мне. Это был тот самый период, когда гормоны перемешиваются с болью и переживаниями, когда необходимо что-то делать с эмоциями, чтобы не разорваться в клочья, и Нейтан мне помогал — по крайней мере, тогда так казалось.

Чуть ниже меня, но весёлый и полный энергии, всегда зовущий на улицу, приезжающий на стареньком отцовском пикапе, он постоянно спрашивал, всё ли хорошо; ем ли я, нормально ли себя чувствую, писал ли Люк.

А Люк не писал уже несколько месяцев. Он присылал редкие, краткие письма, а звонил — ещё реже, ссылаясь на занятость, командировки, тренировки в лагерях по всему миру, мелкие передряги во взводе.

А ещё — на состояние, которое называл «не хочу ни с кем общаться».

В то время всё полетело к чертям — все это знали, а телевизор никак не умолкал от нарастающего напряжения как раз в том куске мира, где мог находиться или находился наш любимый Люк. Где он, очень вероятно, мог бы оказаться в опасности.

Он шёл на это намеренно, поэтому бороться с молодым парнем, решившим, что он однозначно будет служить, мы не могли. Наши слова для него не были чем-то, что можно принять взамен на въевшуюся идею.

Мне его не хватало: просто хотелось услышать, жив ли он, ранен или нет. Не страдает ли он там, так далеко от дома, но осознание было проще, чем я думала: если Люк Лейн до сих пор там — значит так и нужно. Значит ему это требуется.

На дворе стоял ноябрь: градус опустился, а ветер нарывал порывами, хлестал по рукам и тонким открытым щиколоткам, пока я, вышедшая из машины Нейта, осматривалась по сторонам.

Несколько часов назад меня попросили к трубке и сказали, что нужно подъехать к автовокзалу. Там, как раз, было несколько лавочек, где обычно ждали поезда, глазея на тусклый экран с цифровыми отметками.

Голос я не узнала, но всё было официально: перед тем, как меня соединили, девушка оператор сообщила, что звонок поступает с военной базы.

Нейтан, припарковавшийся поодаль, был настроен негативно. Он высовывал светлую макушку из окна, нервно озирался и недовольно вздыхал:

— Ты уверена, что тебя не обвели вокруг пальца? Хорошо хоть, что я с тобой. А то схватили бы и...

— Нейт, пожалуйста... — попросила я, потирая замёрзшие ладони и замечая тёмный высокий силуэт. Я уже знала, что это не был Люк — плечи не его, походка спешная и тяжелая.

— Я буду смотреть. — сказал он снова, — И если кто облапает, кричи как можно громче.

— Никто меня не тронет.

Подождав, пока человек приблизится, я подняла голову и двинулась навстречу, складывая руки на груди. Кожаная куртка Нейтана холодила кожу ещё сильнее, накаляясь от мороза.

— Алекс? — прозвучало глухо и без эмоций.

— Да. — кивнула я, выходя с незнакомым парнем под фонарь, где смогла наконец-то рассмотреть лицо, следом ощущая самые двоякие чувства за свои шестнадцать лет. Прямо как тогда, перед поездкой в гараж.

Это был тот друг Люка, с которым он уехал несколько лет назад. Я вновь не смогла припомнить его имени, но точно знала — это он, просто изменился за эти пять лет — почти до неузнаваемости.

Неужели также было с ним, с Люком? Волосы отстрижены, но уже отрастают — завиваются краткими прядями, чуть залепляют высокий лоб, а глаза — темноватые, почти такие же закрытые, как и голос, в котором совсем нет никаких намеков на новости.

— Это твой парень? — краткий кивок к машине, возле которой туда-обратно расхаживал Нейтан, а затем — чуть сощуренный внимательный взгляд.

— Да, но всё в порядке.

Он прошёл дальше, где я присела на лавочку, потому что лёгкое волнение начинало давить на ноги; они тряслись, нарушая координацию, и сидеть мне, кажется, было бы лучше всего.

— С Люком всё хорошо, — сообщил он, присаживаясь напротив и сбрасывая небольшой армейский рюкзак между нами, — Я приехал к родным, а он — отказался. Это если быть честным. Сейчас часть наших — в Африке, но боёв нет. Ему нужно время, и он попросил передать тебе кое-что...