Тайна Блэкторн-Холла

Глава I. Письмо

Лондон, октябрь 1873 года

Утро в Лондоне было серым и промозглым, как и большинство осенних дней в этом великом городе. Туман, густой и маслянистый, стелился по Бейкер-стрит, приглушая звуки просыпающегося города. Издалека доносились гудки паровозов с вокзала Паддингтон и крики разносчиков угля, но в маленькой комнате на третьем этаже дома № 27 царила мертвая тишина.

Мистер Эдвард Рейнхарт, двадцати пяти лет от роду, сидел за узким письменным столом, уставленным стопками бумаг и чернильницами. Его жилище, состоящее из одной комнаты и крошечной кухоньки, было типичным для молодого человека его положения — единственного сына обедневшего джентльмена, лишенного семейных связей и стабильного дохода. Стены, обклеенные выцветшими обоями с узором из акантовых листьев, покрылись пятнами сырости, а единственное окно, забранное решеткой, пропускало мало света.

Эдвард был высок ростом, с тонкими аристократическими чертами лица, унаследованными от матери — итальянской графини, вышедшей замуж за английского сквайра вопреки воле семьи. Его волосы, темные и слегка вьющиеся, падали на высокий лоб, а глаза цвета осеннего неба смотрели на мир с меланхолической задумчивостью. Одет он был скромно, но с достоинством: черный сюртук, белая рубашка с высоким воротником и серые брюки. На лацкане поблескивала булавка с крошечным изумрудом — единственное семейное наследство, которое ему удалось сохранить.

Перед ним лежал чистый лист бумаги и перо, замершее над чернильницей. Эдвард зарабатывал на жизнь литературной поденщиной — писал рецензии для The Athenaeum, небольшие фельетоны для Pall Mall Gazette и иногда стихи, которые редко печатали. Сегодня он пытался сочинить эссе о влиянии индустриальной революции на английскую поэзию, но мысли его упорно возвращались к более приземленным заботам: квартплате, которую миссис Хиггинс требовала уже третий месяц, и письму от кредитора, лежащему в ящике стола.

В дверь постучали — три коротких, нетерпеливых удара. Эдвард вздохнул и отложил перо.

— Войдите, — сказал он устало.

Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошла миссис Хиггинс — дородная вдова лет пятидесяти с лицом, покрытым сеткой морщин, и голосом, способным перекрыть шум лондонского дока. На ней было платье из блестящего ситца с множеством оборок и чепец, завязанный под подбородком. В руках она держала поднос с чаем и письмо.

— Вот ваш завтрак, мистер Рейнхарт, — проворчала она, ставя поднос на стол. — И почта. Пришло от какого-то важного господина, судя по печати. Черный воск, ворон на гербе. Небось, счет очередной.

Эдвард взял письмо, не обращая внимания на чашку с заварным чаем, уже остывшим. Его пальцы замерли, увидев герб: ворон, держащий в когтях розу с шипами. Это был знак Рейнхартов — древний герб, которым пользовались его предки еще со времен Тюдоров. Отправитель — сэр Гилберт Рейнхарт из Блэкторн-Холла.

Дядя Эдварда был загадочной фигурой даже для собственной семьи. После смерти родителей Эдварда — в эпидемию холеры 1854 года — сэр Гилберт взял на себя опеку над мальчиком, но никогда не проявлял к нему теплых чувств. Единственный раз он появился в жизни племянника, когда тот достиг совершеннолетия, и тогда же объявил, что Эдвард является его единственным наследником. С тех пор прошло восемь лет, и единственным общением между ними были сухие письма с небольшими денежными переводами — ровно столько, чтобы Эдвард не умер с голоду.

Эдвард сломал печать серебряным ножом для бумаги и развернул плотный лист. Почерк дяди, некогда твердый и уверенный, теперь дрожал, словно перо держала рука умирающего:

***

Мой дорогой Эдвард,

Пишу тебе в час, когда тьма сгущается не только за окнами Блэкторн-Холла, но и в моем разуме и теле. Болезнь, что терзает меня уже шесть месяцев, не поддается ни врачебному искусству, ни молитвам. Ночью я вижу ее — женщину с глазами, горящими, как угли в кузнице, и волосами, подобными потокам крови, стекающим по стенам моей спальни. Она шепчет мое имя, касается моего лица ледяными пальцами, и я чувствую, как жизнь покидает меня капля за каплей.

Я не верю в сверхъестественное, Эдвард. Я — человек разума, воспитанный в традициях нашей семьи. Но страх мой сильнее разума, и я не могу отрицать то, что вижу и чувствую. Ты — мой единственный наследник, последний из крови Рейнхартов. Приезжай в Блэкторн-Холл без промедления. Я должен поведать тебе тайну, что тяготеет над нашим родом с незапамятных времен.

Если я умру, прежде чем ты прибудешь, ищи правду в часовне под замком. Но бойся ее. Она ждет. И она знает твое имя.

Твой дядя,

Гилберт Рейнхарт

***

Эдвард перечел письмо трижды, и с каждым разом холодок пробирал его до костей. Женщина с горящими глазами? Часовня под замком? Блэкторн-Холл всегда был окутан слухами и легендами. Еще ребенком Эдвард слышал от няни страшные сказки о призраках, бродящих по его коридорам, о сокровищах, спрятанных в подземельях, и о проклятиях, наложенных на весь род Рейнхартов. Но сэр Гилберт, человек рациональный и суровый, никогда не поощрял подобные суеверия. Он презирал все, что не поддавалось научному объяснению.

"Болезнь," — подумал Эдвард. — "Это всего лишь болезнь. Бред умирающего разума." Но почему тогда письмо написано так отчетливо, с такой пугающей ясностью? И почему дядя, всегда скупой на слова, вдруг решает открыть семейную тайну именно сейчас?

Он встал и подошел к окну. Туман немного рассеялся, открывая вид на шумную улицу. Кэбмены сновали туда-сюда, лоточники выкрикивали свой товар, а мальчишки-газетчики уже размахивали свежими выпусками Times. Жизнь в Лондоне текла своим чередом, не ведая о мрачных тайнах Блэкторн-Холла.

Эдвард вернулся к столу и начал собираться. Он достал из сундука свой лучший костюм — темно-синий сюртук с шелковыми обшлагами, кожаные перчатки и цилиндр. Затем упаковал небольшую сумку: смену белья, бритвенные принадлежности, несколько книг и перо с чернильницей. Последним он положил письмо дяди, но вдруг, передумав, аккуратно сложил его и спрятал в нагрудный карман.