Тайна Оболенского Университета

Действующие лица

Валерия Ланская (21 год) — студентка 5 курса факультета медиевистики.
Арсений Витальевич Романов /ненастоящее имя/ (29 лет) — новый научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии. На самом деле является другим человеком.
Андрей Николаевич Ланской (43 года) — отец Леры. Преподаватель юриспруденции.
Наталья Алексеевна Ланская (в девичестве Березина) (37 лет) — мать Леры, воспитывала ее одна после развода. Погибла в аварии, когда Лере было 16 лет.
Павел Аркадьевич Радзинский (71 год) — научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии. Погиб (убит).
Захар Артемович Нилов (30 лет) — преподаватель латыни, старший брат Юры.
Аристарх Борисович Рылев (54 года) — преподаватель всемирной истории.
Евгения Матвеевна Селезнева (39 лет) — преподаватель эстетики.
Елизавета Васильевна Ремизова (35 лет) — преподаватель риторики.
Ян Эдуардович Гуревич (31 год) — преподаватель физической культуры.
Филипп Александрович Дрейфус (83 года) — преподаватель истории. Умер за полтора года до описываемых событий.
Александра Дмитриевна Филиппенко (54 года) — преподаватель истории кино.
Сергей Петрович Вдовин (78 лет) — главный библиотекарь.
Галина Павловна Вдовина (70 лет) — супруга Сергея Петровича Вдовина. Умерла за два года до описываемых событий.
Геннадий Владимирович Мурашов (28 лет) — университетский повар.
Юлия Владимировна Мурашова (26 лет) — супруга университетского повара.
Михаил Романович Шеллар (36 лет) — университетский врач.
Иван Викторович Серов (51 год) — ректор Оболенского Университета.
Арина (Рина) Миланова (21 год) — однокурсница Леры и ее лучшая подруга.
Юрий Нилов (22 года) — однокурсник Леры. Влюблен в нее. Младший брат Захара.
Альберт Шульц (21 год) — однокурсник Леры. Потомственный немецкий барон. Его предки учились в Оболенском университете с момента его основания. После революции Шульцы уехали, и Альберт первый за несколько десятилетий представитель своей фамилии учащийся в Оболенке.
Петр Авилов (21 год) — однокурсник Леры, бывший парень Арины.
Елена Королева (22 года) — студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Дипломница Андрея Николаевича Ланского.
Иван Костромицкий (22 года) — студент выпускного курса факультета истории. Влюблен в Арину Миланову.
Марина Позднякова (21 год) — однокурсница Леры, одна из самых популярных девушек Университета. Главная сплетница.
Анна Фролова (21 год) — студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Бывшая подруга Лены Королевой, теперь ее соперница и враг.
Денис Лядов (22 года) — студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.
Алексей Фомин (21 год) — студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.
Виктор Семенович Шолохов (72 года) — российский ученый, разработал препарат-аналог стволовых клеток. Погиб во время взрыва в Марракеше 28.04.2011.

1. Вместо пролога. Профессор Радзинский выходит в тираж

Стук моих каблуков эхом разносился по пустым коридорам здания, отстроенного два с половиной века назад, еще при императрице Екатерине Великой. Каменные стены с остатками красочных росписей, резные массивные двери в аудитории, где некогда преподавали лучшие профессора не только России, но и всего мира, тяжелые ковры, сами по себе представляющие культурную ценность. Моя Alma-Mater, мой родной Университет. Университет наук и искусств имени Петра Семеновича Оболенского*. Покинув это место более пяти лет назад, я снова здесь.

Главный холл и большая мозаичная надпись «Кαλοκαγαθία» (Калокагатия), что в переводе с древнегреческого означает «прекрасный и хороший». В античной культуре этот термин нес в себе следующий смысл: гармоничное сочетание физических и нравственных достоинств, совершенство человеческой личности как идеал воспитания человека. Человек-носитель калокагатии в Древней Греции был идеальным гражданином полиса, который стремится к осуществлению коллективных целей гражданского общества. В нашем Университете принцип калокагатии всегда являлся центральным: выпускники Университета Оболенского должны быть максимально эрудированными, нравственными и физически развитыми.

Более двух веков в стенах моего Университета обучались лучшие умы страны — политики, военные, деятели культуры и искусства, ученые и философы. Университет Оболенского никогда не терпел посредственности. Каждый студент был обязан полностью и без остатка отдаваться занятиям, будь то познание наук или физическая подготовка, а наградой за труды являлись широкие возможности для выпускников.

Я прошла дальше по длинному коридору, вдоль галереи картин, некогда подаренных выпускниками Оболенки, прославившимися в живописи. Сейчас — это целое состояние, вот только их судьба — быть навсегда погребенными в стенах Университета.

Остановившись у огромных дубовых дверей в библиотеку, я не сразу решилась их открыть. И, видимо, чувствуя мои сомнения, они поддались не сразу, со скрипом приоткрыв мне лишь щель к ныне пустующему святая святых Университета Оболенского. Многотысячное собрание книг сейчас было перенесено в новое здание, которое выделили, пока исторические помещения находятся на реставрации. С легкой улыбкой я вспомнила, сколько времени я проводила здесь, готовясь к семинарам и коллоквиумам. Я всегда была прилежной студенткой, много занималась и ставила учебу на первое место, пока не появился один дурной преподаватель… А вот большой стол, за которым некогда восседал бессменный десятилетиями, главный библиотекарь Сергей Петрович.

Я снова вышла в коридор и, оставив попытки закрыть тяжелые двери, пошла дальше. Здание уже несколько лет обесточено, поэтому приходилось пробираться темными проходами, освещая путь большим фонарем. Хотя здесь я бы не заблудилась даже в кромешной тьме. Каждый закоулок навсегда врезался в память.

Как-то неожиданно я оказалась у философской кафедры, такой до боли родной… И ноги сами отвели в аудиторию, где нам читали лекции по философии Средневековья. Со старшей школы меня очаровывало это время своей загадочностью и мистицизмом. Темные века, которые дали человечеству колоссальный толчок для дальнейшего своего развития.

В аудитории все было как прежде. Огромные витражные окна, что не уберегали от зимних морозов, скамьи и парты, доска с разбросанными рядом кусочками мела, цветочные горшки, в которых некогда распускались комнатные растения, бережно переданные смотрителем оранжереи. Четыре года подряд я слушала здесь увлекательные лекции профессора Радзинского, который великодушно согласился стать моим научным руководителем и помогать в работе над дипломом. Я всегда до глубины души уважала этого удивительного человека. Работать с ним было легко и приятно, чего не скажешь о его преемнике… В последний год моего обучения в Оболенке в этой аудитории преподавал Арсений Романов, человек, кардинально изменивший мою жизнь. Тот самый дурной преподаватель.

Я подошла к столу, на котором мы когда-то так безответственно предавались страсти. Проведя рукой по столешнице, чувствуя легкое покалывание, я собрала слой пыли. Как давно тут никто не сидел. Я поглаживала поверхность стола, как когда-то Арсений гладил мое обнаженное тело. Прикрыв глаза, я вспомнила, как он брал меня: грубо, дерзко, страстно, совершенно не думая, что где-то за дверью могут быть его студенты. Он целовал мои затвердевшие соски, легко прикусывая, заставляя меня с трудом сдерживать рвущиеся наружу стоны. Я шумно выдохнула, словно вновь мой неистовый любовник перевернул меня, чтобы я могла упереться руками о стол, а сам встал сзади... Это только воспоминания, а я уже почувствовала возбуждение, такое сильное, что еще чуть-чуть и забуду зачем я здесь. Но все же я не могла задерживаться надолго. Обратный отсчет давно уже пошел.

Я покинула здание учебного корпуса и не торопясь шла вдоль университетского городка. Со стороны можно было подумать, что я всего лишь гуляю, но для меня это было прощанием. Жилые корпуса, дома преподавателей, столовая, оранжерея, спортивный зал и бассейн — Оболенский Университет представлял собой небольшой городок со своей инфраструктурой. Он располагался между Москвой и Санкт-Петербургом в трехстах километрах от обеих столиц. За два с лишним века окрестности не были заселены, а ближайший населенный пункт к Оболенскому находится в тридцати километрах.

Справа от дороги стоял корпус, где на втором этаже располагалась моя комната. Студентам Оболенки отводилось отдельное здание, где у каждого из нас была своя комната. Питались мы строго по расписанию в столовой, которая находилась между учебным и жилыми корпусами.

Обслуживающий персонал, так же как и студенты, селился в отдельное трехэтажное здание, а вот преподавательский состав получал в свое распоряжение квартиры или даже небольшие дома.

Пройдя дальше по широкой ивовой аллее, некогда ухоженной силами садовников, а сейчас заросшей, я оказалась у большого фонтана, где как-то подшутил Юра. Он бросил туда бутылку средства для мытья посуды. Сколько было пены, и какой был скандал. Виновного бы исключили, если бы не ходатайство его старшего брата Захара, который преподавал у нас латынь.

2. Явление демона

После трагического случая с профессором Радзинским расписание занятий в Университете изменили. В течение двух недель историю средневековой мысли нам не читали. Моя работа над дипломом продолжалась, но из-за невозможности с кем-то обсудить мои размышления, я чувствовала, что стою на месте. У Павла Аркадьевича дипломную работу писали два студента — я и мой однокурсник Петр Авилов. Работа Пети затрагивала скорее исторические аспекты, чем философские, поэтому ему легко нашли руководителя. А вот я пока оставалась в свободном плавании.

Все это время мне не давала покоя мысль, что Павел Аркадьевич пытался мне что-то сказать. Он предвидел свою смерть и даже знал, как именно это случится. Значит ли это, что профессора убили? Несомненно. Но кто? Так хотелось поделиться с кем-нибудь своими открытиями, но я не могла. Для начала нужно было самой разобраться во всем. Радзинский был умным человеком, а, значит, не просто так решил передать эту гравюру именно мне. Это послание, и я должна его разгадать. Из раздумий в реальность меня вернул телефонный звонок. Отец. В последние недели мы стали реже общаться из-за его загруженности на работе, поэтому я обрадовалась звонку.

— Да, папа.
— Лерочка, детка, как ты? — как всегда, учтиво, не по-отцовски, а по-учительски поинтересовался он.
— Хорошо, папочка, а ты как? — я присела на кровать и посмотрела на наше совместное фото, как делала всегда, когда он звонил.
— Тоже неплохо, только соскучился по моей умнице-дочке, — я услышала, как он улыбнулся в трубку, — сегодня хочу, чтобы ты поужинала у меня. Приходи вечером. Пообщаемся.

Как правило, мой отец ужинал в общей столовой, несмотря на то, что в его доме была и кухня, и столовая. После расставания с мамой он так и не женился, а сам вести хозяйство не умел. Возможно, ему было бы удобнее жить одному в квартире, а не в особняке, который ему выделил университетский совет. Но мой отец не захотел отказываться от дома и долгие годы жил один, пока я не перебралась к нему. После того, как я стала студенткой Оболенки, у меня был выбор — остаться жить с отцом или получить свою комнату. Я предпочла второе. Мне не хотелось выделяться среди других студентов, к тому же я стремилась как можно раньше получить независимость.

— С радостью, папочка! Я приду пораньше и приготовлю нам что-нибудь вкусное.
— Буду ждать тебя, милая, — ответил папа, — до вечера!
— До вечера! — сбросив вызов и положив телефон на тумбочку, я откинулась на кровати, продумывая, что можно приготовить.

Поскольку большинство жителей Оболенки, от студентов и преподавателей до обслуживающего персонала, питались в общей столовой, получить продукты домой было непросто. Раз в две недели составлялся список необходимых покупок, куда каждый преподаватель или служащий Университета мог внести то, что ему необходимо. Несколько человек, отвечающих за провизию, выезжали в подмосковный гипермаркет и покупали все необходимое. Закупками для студентов занимался куратор, которого выбирали на университетском совете, и студенческий список утверждался преподавательским составом. Нам было запрещено покупать сигареты, алкогольные напитки и вредную пищу. У преподавателей и обслуги таких ограничений не было. Я не помнила, что осталось у папы от прошлого привоза продуктов, поэтому так и не смогла придумать меню вечера, решив сориентироваться на месте.

К шести часам я уже подходила к папиному дому. Это был двухэтажный особняк с тремя спальнями на втором этаже и большой светлой гостиной внизу. Тут было уютно, всегда тепло, даже в самые суровые зимы, и по-домашнему хорошо. Такой контраст с небольшой московской квартиркой, где жили мы с мамой. Как бы мы могли быть счастливы в этом доме все вместе, жаль, что родители не уберегли нашу семью. Может быть, поэтому мне всегда так грустно у отца?

— Лерочка, ты уже пришла! — обрадовался папа, попивавший дымящийся кофе на крыльце.
— Я же обещала быть пораньше, — напомнила я и поцеловала отца в щеку.
— Проходи, милая, — он открыл дверь и впустил меня внутрь, — все, что осталось из продуктов — в холодильнике. Когда будешь решать, что готовить, помни, что у нас есть бутылочка Пино Гриджио.

И пусть вино было запрещено в Оболенке, отец иногда позволял мне такие мелкие нарушения, как бокал итальянского сухого. Конечно, если они происходили под его присмотром. А вот съестные запасы оказались довольно скудными, поэтому я остановила свой выбор на стейках из замороженной семги. Рыба и белое вино — неплохое сочетание.

— Детка, очень вкусно, — прикрыв глаза, сказал папа, пробуя рыбу.
— Я старалась, — улыбнулась я и опустила взгляд, чтобы нагло не демонстрировать, как горжусь собой за хороший ужин.
— Милая, я хотел поговорить с тобой по поводу твоей работы. Тебе пока не назначили руководителя, и это нехорошо, но я спешу тебя обрадовать, — папа улыбнулся и, чуть прищурившись, посмотрел на меня. Сразу стало ясно, что этот ужин он затеял неспроста.
— Чем?
— Завтра к нам приезжает выдающийся профессор-медиевист*, — начал восхищенно папа, — он получил степень в Болонском университете. Обучался у самого Эко.
— Умберто Эко**? — удивилась я, недоверчиво поморщившись.
— Да, и он займет место профессора Радзинского.

Умберто Эко был человеком, которым я поистине восхищалась. Ученый, философ, культуролог, публицист, специалист по семиотике. Он внес колоссальный вклад в культуру ХХ века. Я мечтала познакомиться с ним, и то, что его бывший ученик будет преподавать у нас, стало для меня действительно шокирующей, в хорошем смысле, новостью.

— Он берет студентов-дипломников? — сразу оживилась я.
— Не знаю, милая, мы это не обсуждали с ректором. Но я замолвлю словечко, — подмигнул мне папа, — к тому же Евгения Матвеевна послезавтра дает приветственный ужин для нового профессора, и я возьму тебя с собой.
— Спасибо, папочка, — обрадовалась я, — если он возьмет меня с дипломом…
— Только ты должна как следует подготовиться, чтобы представить свою работу так, чтобы его заинтересовать, — строго сказал отец.
— Конечно! — воскликнула я, — тем более, что с Павлом Аркадьевичем мы начали составлять тезисы по тому, что я написала.
— Да, — грустно сказал папа и отпил немного вина, — бедный Павел.
— Знаешь, я ведь заходила к нему перед тем, как он уехал, — то ли вино расслабило, то ли в уютой домашней атмосфере хотелось довериться отцу, но я решила поделиться своими догадками, — он мне показался каким-то странным. Говорил так, будто знал, что не вернется.
— Глупости! — отрезал отец — И тебе вообще не стоит думать о таких вещах. Лера, главное — диплом!
— Но, папа, это никакие не глупости, — я обиженно надула губки и отодвинула от себя тарелку с недоеденной рыбой, — он сам начал говорить, что я справлюсь с работой и без него. Потом сказал, что за мной большое будущее, и я не должна забывать, что в любой ситуации надо действовать по совести, а потом…
— Лера, и слушать не хочу, — вдруг вспылил отец и раздраженно бросил на стол салфетку, никогда раньше я не видела его таким, — забудь все, что тебе сказал Радзинский.
— Папа, что с тобой? — тихо спросила я, и отец понял, что напугал меня. Он сделал глоток вина, перевел дыхание и вроде немного успокоился.
— Извини, милая, просто ты не все знаешь. В последнее время Павел был немного не в себе. Он стал рассуждать о странных вещах. Я бы даже сказал, что у него развилась паранойя. Я бы не хотел, чтобы ты забивала свою славную головку всякими глупостями.
— Хорошо, папочка, — согласилась я, но только лишь затем, чтобы не ссориться. Мое желание разобраться в смерти Радзинского отнюдь не пропало.

3. Слабые попытки оправдания

Это был наиотвратительнейший день! Сначала этот мерзкий Арсений, потом Миланова со своим обманом, непреступный Михаил Романович с выговором, сволочь-Петька и снова чертов Арсений! Да как он смел говорить со мной подобным образом?! Напыщенный индюк!

Переполняемая гневом, я направилась к себе, но почти у порога комнаты вспомнила, что отец обещал договориться с ректором, чтобы новый талантливый преподаватель стал моим научным руководителем. Нет-нет-нет! Этого я допустить не могла и помчалась к папе, но его не оказалось дома. Дозвониться тоже не удалось, сотовый был не доступен. Мой отец был слегка рассеянным: на лекциях отключал телефон, а после забывал включить. Я побежала в Университет, но и на кафедре его не нашла, зато застала в его аудитории Евгению Матвеевну Селезневу, преподавательницу эстетики. Это была статная дама лет сорока, выглядящая всегда слишком консервативно, и если бы не привлекательное, чистое от морщин лицо, то можно было бы смело назвать ее зрелой. Стоило ее увидеть, и я вспомнила про званный ужин в честь этого мерзкого нового преподавателя, куда меня пригласил отец.

— Валерия, ты что-то забыла? — приспустив на нос очки в тонкой золотой оправе, женщина окинула меня взглядом.
— Евгения Матвеевна, добрый день, — учтиво поздоровалась я, — вы не видели отца?
— Ему пришлось уехать в город по университетским делам, — сообщила Селезнева и, все-таки сняв очки, закусила одну дужку, — но Андрей Николаевич успел предупредить, что завтра ты придешь ко мне на ужин.
— Да, конечно, — наигранно улыбнулась я.
— Тогда до завтра, Валерия! — Селезнева снова нацепила очки и стала дальше проверять какие-то тесты.

Я вернулась в корпус совершенно без настроения. И Аринки не было, чтобы выговориться. Увалившись на кровать и прикрыв глаза, я задумалась о новом профессоре. Он очень странный и такой агрессивный по отношению ко мне. По сути я ничего ему не сделала, немного нагрубила, но ведь это не смертельно. Может быть, еще можно все уладить? То, что его лекция показалась мне поверхностной, могло оказаться заблуждением, основанным на предвзятом отношении. Надо посмотреть на Арсения с другой стороны. Он мог волноваться на первом занятии или приберегал свои размышления для другого раза. В любом случае, неумение вести лекции не говорит о его глупости. Обо мне он тоже сделал преждевременный вывод. Завтра надо все исправить! С такими мыслями я спокойно уснула.

На следующий день, полная решимости наладить отношения с новым профессором, я спешила на учебу. История средневековой мысли стояла лишь третьим занятием. Сначала предстояло высидеть латынь и высшую математику.

Как только математик нас отпустил, я сразу направилась на кафедру философии с четким желанием поговорить с Арсением. Мне повезло, и я застала его одного.

— Арсений Витальевич, можно с вами поговорить? — слегка взволнованно спросила я.
— Валерия… — профессор указал рукой на стул, и я послушно присела.
— Арсений Витальевич, вчера у нас произошел неприятный конфликт. Я вам нагрубила, за что хотела бы извиниться, — произнесла я.
— Вы умнеете на глазах, Валерия, — произнес мой собеседник, возвращаясь взглядом к книге, которую читал до моего прихода.
— Но и вы были не правы, — не выдержала я, разозлившись его безразличием.
— Что вы сказали? — переспросил он, оторвавшись от книги, а его сапфировые глаза вспыхнули недобрым блеском.
— Вы были не правы на мой счет. Конечно, я поступила некрасиво, когда заснула, но это произошло еще до лекции. У меня был насыщенный предыдущий вечер, — честно выпалила я, а профессор приподнял бровь после моего заявления про «насыщенный вечер». Он точно неправильно меня понял, но сейчас это было неважно, — я не прикрываюсь тем, что мой отец преподает. Вы можете в этом убедиться сами. Не хочу показаться нескромной, но медиевистика — это действительно то, в чем я недурно разбираюсь.
— Это все, что вы хотели сказать? — равнодушно уточнил Арсений.
— Да, — пропищала я, чувствуя, что моя попытка навести мосты потерпела глобальное фиаско.
— Хорошо, в таком случае, присаживайтесь на свое место, а на что вы способны, сегодня проверим, — вздохнул Арсений, как мне показалось, обрадованный тем, что мне нечего возразить.

После разговора с Романовым я только сильнее утвердилась в мысли, что первое мнение о нем оказалось верным. Его высокомерие раздражало настолько, что теперь стало делом чести доказать, что я действительно чего-то стою. Арсений сказал, что сегодня у меня будет такая возможность. Отлично!

Аудитория постепенно заполнилась студентами, и я с трепетом ожидала начала семинара в надежде блеснуть своими знаниями. Но наш преподаватель все так же читал книгу, только по звонку он обратил внимание на студентов.

— Добрый день, — сухо поздоровался он, — сегодня вы пишете эссе. Хочу увидеть, как вы умеете мыслить. Тема: «Логика Аристотеля в синтезе с христианским богословием как основа схоластики».

Профессор Романов для наглядности записал тему на доске, обвел взглядом аудиторию и сел за свой стол. Студенты принялись за написание работы, в то время как Арсений углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдала. В этом человеке что-то настораживало. Тема, которую он предложил, была слишком обширна и подразумевала собой сведение к простому определению схоластики. Неужели такому выдающемуся профессору действительно будет интересно читать такую банальщину? Мне было бы скучно. Мне и писать-то было скучно…

— Валерия, — как гром прозвучал его строгий голос, — вам нужно особое приглашение, чтобы начать писать?
— Извините, просто обдумывала тему, — я схватилась за ручку и начала писать определения, не желая снова вступать в конфликт.

Арсений продолжал недовольно смотреть на меня, и только когда ручка забегала по бумаге, отвернулся к окну. До конца пары я старалась избегать с ним зрительного контакта, хотя несколько раз чувствовала на себе его взгляд. Как только очередной звонок известил нас о свободе на ближайшие двадцать минут, я одной из первых сдала работу и практически выбежала из аудитории.

4. Книга в книге

Совершенно сбитая с толку словами профессора Романова, я стояла в саду перед домом. Во мне смешались обида, злость и страх, и возвращаться на прием хотелось еще меньше, чем раньше. Видеть сейчас Арсения для меня все равно что идти к дантисту, когда нет желания, заранее зная, что будет неприятно, но выбора не остается. И если раньше я еще пыталась как-то его оправдать, то теперь он перешел черту.

Что же, черт возьми, такого я сделала этому индюку? Его слова звучали как угроза, не хватало только ножа у горла или дула пистолета меж ребер. И как можно было помыслить, что он привлекательный? Видимо, двадцатилетнее отсутствие мужчины окончательно снесло мне крышу. Впервые за все эти годы я позволила естественным инстинктам победить разум, но только направила свое либидо отнюдь не туда, куда нужно. А куда нужно? Нужно ли? У меня диплом, учеба, а я думаю о любви… Хотя кто говорил о любви? В конце концов, я — молодая женщина, мое тело требует ласки, и это естественно. Отсюда и разного рода странные мысли, героем которых вдруг стал новый преподаватель.

Я глубоко вдохнула и задержала воздух мышцами живота. Известное йоговское упражнение должно было унять бешеное сердцебиение, а заодно настроить на неизбежную встречу с Романовым. Как-то не очень-то вышло, но себя я убедила, что теперь готова вернуться. Однако не успела я ступить к дому, как почти налетела на Юрку. И как же я была ему рада.

— Лер, ты куда запропастилась?
— Там так душно, я просто вышла подышать — соврала я.
— Андрей Николаевич уже волнуется. Пойдем обратно?

Юра опустил руку мне на талию, как бы невзначай подталкивая на дорожку к дому, но этого оказалось достаточным, чтобы мои эмоции вышли наружу. Я потянула на себя парня, крепко прижавшись к нему всем телом. Мне отчаянно требовалось испытать то же желание, что и к Арсению, доказать таким образом свою правоту, что мне просто-напросто нужен мужчина.

— Лер, точно все в порядке? — его голос дрогнул, он был неуверен, и, скорее всего, во мне. Видимо, считал, что я передумаю.
— Да, я же сказала, — прошептала я и подняла взгляд на его губы, желая почувствовать то же, что и к Арсению. Этого было мало. Словно движимая какой-то невидимой силой, отбросив все сомнения, неуверенность, стеснительность и страх, я страстно поцеловала Нилова.

Юрка ответил не сразу, поначалу опешил, не ожидая моей инициативы, но он быстро реабилитировался и практически вжал меня в то самое дерево, которое до этого было свидетелем сцены с Арсением.

Запустив руку в его густые волосы, я потянула Юркину голову назад, заставляя обнажить шею, чтобы спуститься на нее губами. А стоило немного прикусить его кожу, как парень издал легкий стон. Но все, что я делала, было не больше, чем игрой. Мне хотелось чувствовать себя опытной, уверенной в себе женщиной, пусть такой я и не была на самом деле. А вот Юрка все воспринял всерьез. Бедром я чувствовала его возбуждение, он уже беспардонно гладил мою ягодицу одной рукой, в то время, как вторая оглаживала вырез платья. Еще немного, и моя глупая шалость грозила перерасти в серьезную ошибку. Пора было это прекращать.

— Нам, правда, нужно возвращаться, — отстранившись от парня, пытаясь восстановить дыхание проговорила я.
— Хорошо, — улыбнувшись мартовским котом, ответил Юрка, — идем, — он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и повел к гостям.

Вернувшись в зал за руки, мы тут же привлекли к себе внимание. Папа нахмурился и громко отодвинул мой стул, и я обреченно на него опустилась, получив при этом короткий выговор на долгое отсутствие и неподобающий внешний вид. Растрепанные волосы и распухшие от поцелуев губы практически кричали, чем я только что занималась в саду. И да, это, конечно, было неуважением ко всем собравшимся, но волновал меня только Арсений. Почему-то перед ним было стыдно, хотя реальной причины на то не было. Зато Юрка светился от счастья, не обращая внимания на грозный взгляд моего отца.

К счастью, сразу после ужина виновник торжества ушел, сославшись на необходимость готовиться к лекциям. Но, судя по методике его преподавания, это была пустая отговорка. Только полный идиот не заметил бы, что молодой профессор на вечере чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя женская половина преподавательского состава была совершенно им очарована. Чего стоили только знаки внимания Селезневой, которая лично подавала гостям десерт.

К одиннадцати вечера и мой папа выказал желание уйти. Как полагается, он поблагодарил хозяйку за изумительный ужин, а коллег за интересные беседы. Евгения Матвеевна, в свою очередь, предложила задержаться еще на чашку чая, но отец отказался.

Мы шли вдоль преподавательских коттеджей, наслаждаясь прохладным свежим воздухом. Тишину ночи нарушало лишь прощальное пение птиц, которые совсем скоро отправятся на зимовку в теплые края. На черном небе холодным блеском мерцали звезды. Но даже это сказочное мгновение не смогло успокоить отца, и он завел разговор обо мне и Юре. Я знала, что папе он нравится, тем более, что его старший брат, когда был студентом Оболенки, учился у отца. Юрка всегда вызывал папину симпатию своей обязательностью, усердием и умением идти к цели, притом, что всегда оставался главным заводилой университета. Но как бы хорошо папа ни относился к парню, когда дело касалось единственной дочери, никакие аргументы не принимались. Внимательно выслушав мой рассказ, тяжело вздохнув, папа все же дал согласие на наше свидание с Ниловым, но при условии, что я буду благоразумной. И пусть мне двадцать, пусть другие уже имеют опыт общения (и не только) с парнями, я, по мнению папы, другой случай.

— Папа, я тебе обещаю, что буду благоразумной. Ты же меня знаешь. Тебе не о чем волноваться, — взяв его покрепче под руку, проговорила я.
— Да, Лерочка, знаю, но не могу не волноваться. Ты — моя гордость, единственная дочь, звезда университета!
— Как раз об этом… Пап, я бы не хотела работать над дипломом с Арсением Витальевичем…
— Что?! — отец остановился и внимательно посмотрел на меня, и когда не увидел и тени шутки, нахмурился.
— Дело в том, что у нас как-то не сложились отношения, да и подход к теме совершенно разный. К тому же, мы умудрились повздорить, — я перевела дыхание, чувствуя, как покалывают кончики пальцев от волнения под суровым отцовским взглядом.
— Валерия, я не понимаю тебя! Романов — блестящий медиевист и талантливый ученый. Даже если у вас разные взгляды на изучаемую проблематику, это только на пользу! Вспомни, что сказал Сократ: «В споре рождается истина», — первый шок прошел, и отец, успокоившись, снова повел меня к дому.
— Да? А Ювенал говорил: «Воздержись от спора — спор есть самое невыгодное условие для убеждения»!
— Вот именно, Ювенал твердил про убеждение. А вам не надо никого убеждать! — усмехнулся папа. — Вам надо достойно написать работу. Он будет твоим руководителем, и точка. Тем более, об этом я просил ректора как о личной услуге и не стану идти на попятную.

5. Игра

— Валерия, добрый день! — на удивление учтиво поздоровался Арсений, и даже его взгляд показался приветливым. — Хорошо, что встретил вас.
— У вас ко мне дело? — удивилась я.
— Да, — он почесал шею, что выдало его волнение, — я же все-таки ваш руководитель. Мне стоит ознакомиться с вашей работой, прежде чем вы принесете мне на вычитку новые главы.
— С радостью покажу вам свои наработки, — воодушевилась я, а в душе промелькнула надежда, что с Романовым может что-то получиться, если он заинтересуется дипломом.
— В таком случае, если вас не затруднит, то занесите черновики завтра в обед.
— Хорошо, в три вам будет удобно?
— Да, буду ждать, — ответил преподаватель, — мой дом напротив коттеджа вашего прошлого руководителя, тот, что с зеленой крышей.
— Да, я его знаю. Завтра буду у вас.
— В таком случае, Валерия, всего хорошего, — он чуть поклонился, как герой фильма про английских лордов, и пошел в свою сторону.

Пусть не по своей воле, но Арсений заинтересовался моей работой, и это не могло не радовать, но сейчас меня меньше всего волновал диплом. Поднявшись в свою комнату, я достала книжку Радзинского и стала внимательно ее изучать. Это был не новый экземпляр, пожелтевшие страницы и потрепанная обложка говорили, что ему не один десяток лет, но судя по прошивке, возраст ее не более века.

Пролистав книгу от корки до корки, я сумела найти и ту самую гравюру, рисунок с которой украшает спортивный зал — «невиновность». А до нее шли две других гравюры: уже известная мне «предатель» и другая — «суд». В последней я узнала роспись северной стены спортивного зала — огромные весы с гроздью винограда на одной чаше и яблоками на другой. Никогда раньше я не трактовала это изображение так, полагая, что это простое взвешивание продуктов. Если проследить последовательность изображений по книге, то можно увидеть логическую цепочку. Суд, который решит, предатель ли ты или невинен. Если это так, над Радзинским был суд, и приговор мне хорошо известен. Именно его исполнения боялся Павел Аркадьевич.

Я вспомнила, что говорил мне отец, будто у Павла Аркадьевича началось помутнение рассудка, и он нес какие-то странные вещи. Нужно было узнать, что именно говорил Радзинский, чего и кого боялся. И пусть папа просил в это не лезть, я не могла оставаться в стороне после всего, что узнала.

Я пришла к папиному дому и уже в наглую хотела потянуть за ручку, как дверь распахнулась, и на пороге появилась Лена Королева, его студентка. Мы учились на параллельных курсах, но никогда особо не общались. Папа часто хвалил Лену, а ей рассказывал про мои успехи. Так мы были знакомы заочно куда больше, чем реально.

— Значит, папа дома, — улыбнулась я, — привет, Лен.
— Ага, он у себя. Мы как раз закончили на сегодня с моим дипломом, — девушка театрально изобразила облегчение, и мы обе рассмеялись.
— Как продвигается работа?
— Замечательно, твой папа мне очень помогает. А ты как? Слышала, работаешь с новым профессором?
— Да, но мы еще не начинали толком заниматься. Завтра несу свои черновики.
— Ну, ничего, у вас впереди целый год, — улыбнулась Ленка и подмигнула мне, — кстати, он такой красавчик.
— Как-то не смотрела на него в этом плане, — соврала я, в то время как воображение вовсю рисовало его злосчастный образ.
— И правильно, зачем тебе этот старпер, когда рядом есть Нилов, — улыбнулась девушка, но, взглянув на часы, засуетилась, — извини, пора бежать.
— Пока.

Отца я нашла на кухне, он пил ароматный кофе и совершенно не слышал моих шагов. Пользуясь его задумчивостью, я подошла со спины и крепко к нему прижалась. Он засмеялся, поставил на стол кружку и развернулся ко мне.

— Лерочка, дочка, ты чего?
— Я не могу навестить своего папочку? — игриво спросила я, делая глоток из отцовской кружки. — Сахар! Папа, тебе же нельзя!
— Всего две ложки. Ты же знаешь, что я не могу пить кофе без сахара.
— Тебе бы и от кофе отказаться… — задумчиво проговорила я и, выпутавшись из папиных объятий, вылила всю кружку в раковину.
— Знаю, но что-то вдруг захотелось… Милая, так зачем ты пришла? — он серьезно посмотрел на меня.
— Я просто соскучилась.
— Тогда пойдем в гостиную.

Папа сделал нам чай, и некоторое время мы беседовали на самые разные темы, никак не связанные с причиной моего прихода. Но, когда речь вернулась к диплому, появился шанс коснуться запретного.

— Кстати, о Павле Аркадьевиче, — начала я, — ты говорил, что в последнее время его тревожили странные мысли.
— Возраст, милая, — развел руками отец, — он на старости лет выдумал не весть что и сам в это поверил
— Например? — не унималась я.
— Зачем тебе забивать свою прекрасную головку всякой чушью? — отец подлил мне в чашку кипятка. — Лучше расскажи, как твоя работа с новым преподавателем.
— Но почему глупостями? Я просто хочу знать, что его тревожило.
— Для чего, Лер? — неожиданно строго вопросил отец, со звоном поставив свою чашку на блюдце.
— Мне надо знать, — прошептала я.
— Повторяю, Лера, для чего?
— У меня есть подозрения, что его смерть не была случайной, — я виновато посмотрела на отца и испугалась его тяжелого взгляда, словно была не его дочерью, а студентом на пересдаче.
— Откуда такие подозрения? — процедил папа.
— Просто провела логическую цепочку. Павел Аркадьевич странно вел себя перед отъездом. Его напутствие мне, как будто он не вернется, а потом авария, — про гравюру я решила умолчать.
— Ты говорила уже кому-нибудь о своих подозрениях? — отец заметно заволновался, и это мне совсем не понравилось. Неужели он был осведомлен куда больше, чем я думала.
— Нет, никому. Только тебе.
— И не говори никому! — строго произнес он. — Все, что ты сказала, не должно выйти за стены этого дома.
— Ты что-то знаешь, ведь так?
— Я ничего не знаю, кроме того, что не стоит забивать голову бредом сумасшедшего, — грозно сказал отец. Еще немного, и он бы повысил голос. Но я не могла пасовать.
— В чем заключался его бред?!
— Лера!
— Папа!

6. Партия сыграна. Кто победил?

Я молниеносно прошмыгнула за угол дома, и, кажется, Арсений меня не заметил. Вот только домой возвращаться он не спешил. Послышались приближающиеся шаги. Чувства словно обострились, даже у воздуха появился горьковатый привкус опасности, а время замедлилось. Отрезвил шлепок ботинка по сырой листве совсем рядом, и я со всех ног бросилась прочь.

Он видел, как я убегаю, но не стал преследовать. Капюшон бесформенной толстовки скрыл длинные волосы, джинсы и кеды не выдали девичью натуру. Арсений не мог узнать меня, лишь только догадаться. Пробежав до конца улицы, я обернулась. Профессор смотрел мне вслед, стоя на дорожке у дома. Его лица не было видно, и одному богу было известно, насколько сильна была его ярость. Чтобы унять дрожь от страха, я снова побежала и не останавливалась, пока не оказалась в своей комнате.

Скинув всю одежду, я пошла в душ, но успокоить бешеное сердцебиение не получилось. Я терялась в догадках, что делать, если Арсений узнал меня, как объяснить свою слежку. Заглядывать ночью в окно преподавателя — безумие! Строгий выговор, вызов к ректору на ковер, объяснительная и разочарование папы. Но ведь даже если чертов профессор меня узнал, он не может быть в этом уверен? Было темно, да и лица моего не видел. Можно все отрицать, как говорится: «не пойман — не вор». Состроив коварный план обмана, я вдруг поняла, как устала за пару ранних утренних часов. Снова забравшись под одеяло, я сладко уснула, да так, что пропустила завтрак.

Кроме общей столовой на территории Оболенского Университета стоял кафетерий, где помимо ароматного крепкого кофе готовили салаты, супы и сандвичи, но за отдельную плату. Пересчитав остатки своей стипендии, я прикинула, что вполне могу позволить себе салат, сандвич и какой-нибудь десерт. Стоило только подумать о еде, как голод гулко отозвался в животе. Правда, до завтрака нужно было сделать одно важное дело.

Я достала из ящика большой черный мусорный пакет и сложила туда вчерашнюю одежду. Ветровка была старая, ее было не жалко, а вот джинсы, толстовка и кеды… Но выбора не было. Мусорные контейнеры стояли сразу за жилым корпусом, и я быстро, не привлекая внимания, к ним прошмыгнула. Но как только я открыла крышку бака, чья-то тяжелая ладонь опустилась мне на плечо. Вздрогнув от испуга, я отскочила в сторону и приготовилась давать объяснения Романову, но передо мной стоял не он.

— Авилов, придурок! Ты напугал меня.
— Это я и планировал, — усмехнулся он и схватил за руку с мешком, — что это у тебя в пакете? Уж, не труп расчлененный?
— Ты больной! — отдернула руку я и быстро выбросила компромат в мусор.
— Да, ладно тебе, Лерочка, — Петя шагнул ко мне и практически вжал в стену, — расскажи, что там было в пакете.
— Для тебя там не было ничего! — упираясь ладонями в его грудь и отталкивая от себя парня, сказала я. — Просто старая одежда.
— Старая одежда? Неинтересно, — фыркнул он и, шлепнув меня по ягодице, пошел к корпусу.

Авилову удалось испортить мне настроение, да еще и голод превратил меня в разъяренную фурию, усмирить которую мог только вкусный завтрак. Кафетерий был практически пуст, но я все равно присела за барную стойку. Казалось, что если буду видеть, как готовят еду, ее подадут быстрее. Наконец, передо мной поставили тарелку с греческим салатом, но не успела я его попробовать, как в кафетерий зашел профессор Романов собственной персоной. Видимо, этот день решил доконать меня окончательно, посылая одного за другим людей, которых я не переносила. Уткнувшись в тарелку, я понадеялась остаться незамеченной. Голод моментально пропал, и теперь кусок в горло не лез. Мне уже принесли горячие сандвичи, а я так и не поела. Романова же не было слышно, кажется, он даже не делал заказ, и я решила обернуться, чтобы проверить, не ушел ли этот индюк.

Вопреки моим надеждам Арсений не просто не ушел, он внимательно рассматривал меня. Под его изучающим взглядом стало неприятно до покалывания кончиков пальцев ног, как это бывало на приеме у врача. Неужели пытался узнать во мне ночного гостя? Наши гляделки затянулись до неприличия, и я кивнула профессору, но он воспринял как знак и подошел к стойке.

— Добрый день, Валерия…
— И вам.
— Завтракаете? — он взглянул на мой салат и поморщился, чему я не удивилась, ведь у этого человека аллергия на все, что как-то связано со мной.
— Как видите. А вы вот нет? — я взглянула через плечо на его пустой столик.
— Я зашел, когда увидел вас, — спокойно ответил Арсений, словно это было чем-то обычным. Зайти в кафе ради меня и специально выжидать, чтобы я его заметила.
— Почему тогда не подошли? И что вам вообще от меня нужно?!
— Только напомнить, что к трем жду ваши наработки по диплому, — улыбнулся он, продолжая всматриваться в мое лицо, пытаясь поймать на нем каждую эмоцию.
— Я помню, Арсений Витальевич. Не переживайте, я не опоздаю, — ответила я, расплываясь в такой же лицемерной улыбке.
— Отлично, тогда не задерживаю вас, — кивнул он и уже хотел уйти, как задержался и снова бросил взгляд на мой салат, — лучше бы мясо ели, а не всякую траву.
Человеческий организм — вещь очень интересная. Стоит нам утолить голод, как настроение поднимается. Как только Романов ушел из кафетерия, ко мне вернулся аппетит. Я даже предположила, что индюк может быть демоном, обладающим сверхсилой влиять на работу внутренних органов. Например, не позволять желудку принимать пищу. Вот он ушел, и я снова смогла поесть. Усмехнувшись своим мыслям, я снова погрустнела, вспомнив, что совсем скоро мне предстоит снова встретиться с Арсением. Да еще у него дома один на один!

Вернувшись к себе, я собрала в большую папку все то, чем занималась больше года с профессором Радзинским. Свою работу я начала как курсовую еще в прошлом году и успешно защитила, тогда Павел Аркадьевич предложил развить ее в диплом. Мы немного расширили тему, и теперь я писала о влиянии трактатов Пьера Абеляра на зарождение номиналистической диалектики средневековья. Такая работа не могла оставить Арсения равнодушным.

7. Во тьме ночной

Порой достаточно одного мига, чтобы ваше сердце, выполнив кульбит, вернулось на место, но уже не билось размеренно, как прежде. Рядом с молодым профессором я почувствовала нечто подобное, в его глазах я была готова утонуть, тело само подалось вперед, но Арсений безжалостно разрушил магию момента.

— Валерия, вы такая неуклюжая, — с долей раздражения сказал он, отпуская меня и вытирая руки о футболку, словно мог испачкаться, держась за меня.
— Боитесь подцепить заразу? — не сдержалась я, чувствуя неприятную обиду.
— На вас у меня может быть только аллергия. С таким медицинским надзором, как в Оболенке, вам никакая зараза не грозит.
— Вы такой обходительный, Арсений Витальевич! — съязвила я.
— До свидания, Валерия, — отрезал он и захлопнул дверь у меня перед носом.

Снова индюк меня разозлил. Он словно ядовитое растение, которое, завидев меня, выбрасывает отравленные щетинки, от которых тут же начинается аллергическая реакция. Но стоит все-таки отметить, что если бы не отвратительное поведение Арсения, в целом, встреча прошла успешно. Подловить меня на лжи ему не удалось, а это главное. К тому же, его неофициальный вид и бардак дома совершенно не вязались с образом сурового мужчины. Стоило мне вспомнить его футболку с мультяшным персонажем, как на лице растянулась улыбка, которая мигом спала, когда я вспомнила Арсения без одежды. Все-таки Романов привлекательный мужчина, и на этот раз даже его грубость не подавила симпатию. Мне нравился мой научрук, глупо было это отрицать.

Возвратившись в свою комнату, я тут же пошла в душ. Впереди меня ждало свидание с Юркой, от которого я бы с радостью отказалась, но было слишком поздно. Странно, еще вчера я была не прочь провести с ним вечер, но сегодняшняя встреча с Арсением все изменила. Хотя, может, и к лучшему, если я встречусь с Ниловым. Вдруг он поможет выкинуть из головы глупые мысли по поводу Романова?

Юрка пришел на пять минут раньше. Надушенный, гладко выбритый, в новых джинсах и рубашке. Без сомнения, он долго готовился к нашему свиданию.

— Привет, проходи, — я пригласила Юру в комнату, а сама поспешила к зеркалу, нанести последние штрихи к моему выходному образу.
— Прекрасно выглядишь! — окинув меня изучающим взглядом, сказал парень.
— Спасибо. Я почти готова.

Затянув на затылке тугой хвост, расправив волосы, уложив их на плечи, я еще раз покрутилась у зеркала. К сожалению, я никогда себе не нравилась. У меня была практически идеальная кожа, длинные ресницы и шикарные густые волосы, но сами черты лица казались неказистыми. Слишком длинный нос, тонкие губы, длинная шея. Может быть, в веке восемнадцатом, будь я дворянкой, слыла бы первой красавицей, а вот сейчас, во времена совершенно иных эстетических идеалов, напоминала гадкого утенка.

— Идем? — вернул меня из раздумий парень.
— Да, только возьму сумочку.

Я потянулась за клатчем, но Юрка меня опередил. Он подал мне сумочку и галантно подставил локоть, предлагая взять его под руку.

В Оболенке было не так много мест, подходящих для свидания. Недалеко от коттеджей преподавателей был центр досуга с кинотеатром, и я нисколько не сомневалась, что Юрка поведет меня туда. Чтобы показываться в Университете, все фильмы проходили тщательный отбор. Так, недалекие боевики или пошлые комедии не могли попасть на экран нашего кинотеатра. Все в Оболенском университете было призвано воспитывать хороший вкус у студентов.

— Лер, как смотришь на то, чтобы пойти в кино? — Юрка расплылся в своей фирменной обворожительной улыбке, словно сделал мне самое заманчивое предложение из миллиона возможных.
— Хорошо. На что пойдем?
— «Лекарство от здоровья». Ты ведь любишь Томаса Манна?
— Это ни для кого не секрет, — улыбнулась я, — а при чем тут он?

Томас Манн был одним из моих любимых писателей. Иногда я чувствовала, что в своих романах он с точностью передает мое настроение. Мне нравились его описания, пронизанные красотой модерна, его герои, глубокие, с тонной личных переживаний и безусловным грузом грехов.

— Увидишь. В фильме будет много отсылок к Манну, к тому же из всего, что у нас идет, «Лекарство от здоровья» — самое интересное. Кстати, если будет страшно, то смело прижимайся ко мне, — подмигнул Нилов и взял меня за руку.
— Не обольщайся, — засмеялась я.

Мы пришли в кинотеатр за полчаса до фильма, потому что иначе не успели бы купить хорошие билеты, по выходным на вечерних сеансах всегда был аншлаг. Вместо традиционных поп-корна и колы, запрещенных в стенах Оболенки, мы могли побаловать себя разве что сухофруктами и минералкой. Но я отказалась от столь изысканных угощений, и Нилов заметно погрустнел.

Кроме нас в фойе собрались и другие парочки. Кто-то мило ворковал, кто-то даже целовался, мы же с Юрой целомудренно держались за руки, но и без того я чувствовала себя неуютно. Многие с любопытством поглядывали на нас, и это явно льстило Нилову. Он демонстративно притянул меня к себе и обнял так, что чуть не выбил воздух из легких. Я не стала его отталкивать, но только потому, что не хотела привлекать лишнего внимания. Первое свидание грозило стать последним, в то время как слухи о нашем «романе» уже завтра поползут по Университету. Облегчение пришло, только когда стали впускать в зал, но я рано радовалась.

Юра позаботился, чтобы наши места были в последних рядах. Явно не о фильме думал мой друг. Как только погас свет, Нилов нежно поцеловал мою раскрытую ладошку и снова переплел наши пальцы. Я не сопротивлялась, стараясь сосредоточиться на ощущениях, чтобы не ошибиться в своих чувствах. Мне нравилось, как он, едва касаясь, водит кончиками пальцев по моей коленке, как легко целует в шею, прикусывая мочку уха, шепчет комплименты. Внутри меня разгоралось пламя, но бабочки так не запорхали. Я чувствовала желание, вот только оно подкреплялось не симпатией к парню, а простой женской потребностью. Я созрела, я была готова, я желала, вот только не хотела, чтобы это было с человеком, к которому у меня не было ничего, кроме физического влечения.

8. Бал. Падение шута

Воскресное утро, как и субботнее, я проспала. Снова пропустила завтрак, не пожелала отцу хорошего дня и потеряла уйму времени. Лениво потянувшись на кровати, я стала не спеша подниматься. Нужно было поторапливаться, если я не хотела остаться еще и без обеда. Правда, собиралась я, как на автомате, думая о том, что видела ночью. Даже в душе перед глазами был образ того человека в плаще. Чтобы прогнать пугающие воспоминания, я решила скорее пойти в столовую.

Окунувшись в гущу студенческой жизни, я смогла, наконец, расслабиться. Сегодня как никогда было шумно. Все обсуждали предстоящий осенний бал. Подсев за столик к девочкам, я быстро влилась в беседу о платьях, туфлях и прочей ерунде.

Балы в Оболенке были старой доброй традицией и устраивались три раза в год: осенью, зимой и весной. Для выпускных курсов Оболенские балы были не просто приятным времяпрепровождением, но и возможностью показать, чему научились в знаменитом Университете.

На осеннем балу мы демонстрировали свои атлетические способности. Девушки танцевали или готовили гимнастические номера, а молодые люди фехтовали, стреляли из лука, встречались на ринге восточных единоборств или противостояли друг другу в рукопашном бою. Зимний бал проходил в преддверье Новогодних праздников. На нем старшекурсники блистали эрудицией и интеллектом, решая при зрителях сложные логические задачи. В конце апреля на весеннем балу Оболенка становилась пристанищем художников, скульпторов, поэтов и музыкантов. Каждый выпускник должен был продемонстрировать свое творческое начало, реализуя себя в каком-либо искусстве. Таким образом, к конце учебного года мы должны были доказать, что придерживаемся главного принципа Оболенского Университета — калокагатии, совершенства тела и духа.

— Лер, ты уже начала готовить номер для бала? — поинтересовалась Ленка, ковыряя вилкой в своем салате.
— Если честно, пока не думала об этом, — пожала плечами я, чувствуя, как необходимость готовить танец повисла неприятным грузом в душе. Времени не так много, а со всеми передрягами, которые на меня свалились, было совсем не до танцулек. К счастью, у меня было несколько поставленных номеров, которые я показывала на студенческих конкурсах, а значит, можно без проблем составить из них один.
— А я готовлю медленный танец. Это будет настоящее драматическое выступление с элементами балета, — гордо заявила Аня Фролова с юридического, за что получила насмешливый взгляд Королевой.

Девушки не выносили друг друга. Когда они поступили в Оболенку, то попали в одну группу и сразу же сдружились, но постепенно их дружба сходила на «нет», а позже и вовсе Фролова и Королева превратились в соперниц за место лучшей студентки факультета. Апогей их конфликта произошел два года назад, когда Анька увела у бывшей подруги парня. Это случилось незадолго до защиты курсовой, таким низким способом Фролова нейтрализовала соперницу, и ее защита была признана лучшей. Скандалы и шумные разборки в Оболенском Университете не были приняты, поэтому свою неприязнь девушки не выплескивали на публике, ненавидя друг друга молча.

— Тебе лишь бы продемонстрировать свою растяжку, — фыркнула Лена, отвернувшись от бывшей подруги, словно та мерзкое насекомое.
— Мне есть, что показать, — в ответ ухмыльнулась Фролова, — ты завидуешь?
— Если бы я так же часто раздвигала ноги, как ты, то и у меня растяжка была бы не хуже, — совершенно спокойно проговорила Лена.
— Идиотка! — Анька вскочила и, ни с кем не прощаясь, ушла за другой столик.

Мы продолжили обед, как в столовую, живо беседуя, вошли мой папа и Арсений. Они выглядели так, словно говорили о чем-то интересном и несомненно приятном для обоих. Во мне, конечно же, разыгралось любопытство, ведь отец, несмотря на то, что хорошо отзывался об Арсении, практически с ним не общался, а тут… Извинившись перед Леной, я отправилась к преподавательскому столику, чтобы… поздороваться.

— Милая, что-то случилось? — сразу спросил отец, как только я подошла.
— Добрый день, Валерия, — кивнул Арсений и, откинувшись на стуле так, что папа не видел его лица, хищно улыбнулся. Мне стало не по себе от такого, но все же я сделала вид, что не заметила его оскала.
— Ничего не случилось, папочка. Я просто подошла поздороваться с тобой… и Арсением Витальевичем. Приятного аппетита, — игнорируя индюка, ответила я.
— А мы как раз обсуждали тебя с твоим руководителем, — улыбнулся папа, — Арсений Витальевич так хвалил твои успехи.
— Вот как? — я искренне удивилась и перевела взгляд на довольного Романова. Я ни грамма не верила ему и не сомневалась, что индюк задумал что-то неладное.
— Валерия, я немного ознакомился с вашей работой, — деловито заговорил научрук, — очень неплохо, хотя есть над чем поработать. Как только закончу, получите мое заключение.
— Спасибо, — процедила я, чувствуя, что его заключение еще выйдет мне боком.
— Милая, учебные дела обсудите не за едой. Возвращайся за свой стол, — папа поцеловал меня в щеку и повернулся к Арсению, заводя речь о расписании на неделю.

Кивнув отцу и проигнорировав ехидную улыбку Романова, я вернулась за свой столик. И только я села, как к нам с Леной подбежала Маринка Позднякова. Она, как обычно, была готова поделиться последними сплетнями и начала что-то эмоционально рассказывать, но я ее не слушала. Все мысли крутились вокруг злосчастного научрука. С одной стороны меня пугал его настрой, но с другой… С другой стороны я была готова послать все к черту ради его улыбки, но не такой, которой он награждал меня, а искренней… Как сейчас, беседуя с моим отцом.

— Лер, тебе так повезло работать с этим красавчиком, — захихикала Марина, проследив за моим взглядом, и я тут же отвернулась от Арсения.
— Не говори глупостей. Главное, чтобы он помог с дипломом, — вышло совершенно неправдоподобно, и, кажется, щеки начали гореть. А Маринка только внимательнее стала всматриваться в мое лицо. Ее сканирующий взгляд был способен увидеть малейшую ложь, и это сильно напрягало. Нужно было как-то переключить ее внимание, пока не стало слишком поздно, и моя глупая влюбленность в преподавателя не превратилась в достояние общественности.
— Хочешь сказать, он тебе совершенно не нравится? — не отставала сплетница.
— Нет, он не в моем вкусе, — спокойно ответила я, про себя молясь о чуде, заставившем ее отстать, и мои молитвы оказались услышаны.
— Марин, оставь Лерку в покое, у нее уже есть парень, — Лена заговорчески мне подмигнула, чем окончательно ввела в ступор.
— Да?! Кто? — тут же заинтересовалась Марина.
— Мне тоже интересно, кто, потому что сама я не знаю, — усмехнулась я.
— Разве не ты вчера целовалась с Юркой Ниловым в кино на задних рядах?
— Вот это новость, — Маринка придвинулась поближе, видимо, желая услышать подробности.
— Да, было. Хотели попробовать, но ничего из этого не вышло, и мы решили остаться друзьями, — ответила я, желая отрубить на корню ненужные слухи.
— Ты так останешься старой девой, — простонала Маринка, — а может, ты по девочкам?
— Эй! — я чуть не подавилась соком.
— Ладно-ладно, — девушка подняла руки, но тут же расплылась в улыбке, — зато, раз тебе не нравится Романов, я могу им вплотную заняться.

9. Бритва Оккама

Осенний бал Оболенского Университета окончился трагедией: нетрезвый студент вышел на балкон в кабинете ректора, но не устоял на ногах и выпал. Он умер сразу. Тело Петра Авилова перенесли в отдельную палату лазарета. Его родным сообщили в тот же вечер, и на следующий день убитые горем родители забрали тело сына. Еще через два дня на небольшом подмосковном кладбище прошли скромные похороны несчастного студента. Дениса Лядова и Алексея Фомина, приятелей Пети, с которыми он распивал алкоголь, отчислили из Оболенки сразу же, и на следующее утро после бала оба покинули Университет.

Хотя и студенты, и преподаватели старались не обсуждать трагедию, во всем Университете царила атмосфера подавленности. Над нами словно висело проклятие. Это была вторая смерть в Оболенке за такой короткий промежуток времени, и если многие грешили на злой рок, я понимала, что оба несчастных случая связаны между собой. Петя что-то узнал от профессора Радзинского и пусть не поверил ему, мог ненароком проболтаться, что и случилось на балу. У меня не было никаких доказательств, но я была уверена, что Авилова столкнули, а это значит, что и мне нужно быть осторожной. Кто бы за всем этим ни стоял, он опасен.

Если рассуждать логически, то столкнувший Петю человек был на балу и слышал его пьяный бред, значит, был в зале в момент речи отца. Идем дальше, Авилов был довольно крепким парнем, и столкнуть его с балкона было бы не просто. Девушке вряд ли бы это удалось. Значит, нападавший был мужчина, причем в расцвете сил. К сожалению, я не могла вспомнить, кто во время моего танца был в зале, а кто выходил. Все выступление я видела перед собой только Арсения, в руки которому угодила прямо со сцены. И в глубине души я радовалась тому, что новый загадочный преподаватель, который первым должен был попасть под подозрение, имел алиби. Кроме него я помнила ректора, он был рядом со сценой, и папу, что внимательно следил за моим танцем. Что до остальных, то их лица смешались в памяти, и никого конкретного выделить не получалось.

Во всяком случае, теперь было ясно одно — если этот некто догадается о том, сколько мне известно, я стану его следующей жертвой. От этой мысли по спине пробежал холодок. Я лежала в своей постели с кружкой чая, укутавшись в плед, но даже это не могло прогнать страх. Игра, которую я затеяла, была слишком опасной, но и идти на попятную уже не могла. Снова вспомнилась просьба папы не лезть во все это, и опять неприятная мысль, что он может быть в чем-то замешанным, неприятным червячком пробралась в душу. Но, нет, у отца тоже было алиби на момент убийства Пети, значит, я не должна его подозревать.

Как же мне хотелось с кем-нибудь поговорить, попросить совета, найти защиту, но никого не было. Несколько дней я не могла найти себе места и сходила с ума, не зная, как поступить. Убийца — кто-то из Оболенки, а значит, никому нельзя верить.

Мое состояние заметила Аринка, она пыталась докопаться до причины, но я только сильнее замыкалась в себе, сваливая все на проблемы с дипломом. Подруга не верила, но настаивать не стала. Она дала мне время, чтобы я побыла одна и успокоилась. Если бы Ринка знала, что меньше всего на свете я нуждалась в одиночестве…

Учебная неделя протекала как обычно, и ничего интересного не происходило. Студентов словно специально загружали учебой, чтобы вытеснить все прочие мысли. Семинары, коллоквиумы, споры, беседы… До ночи библиотека была забита студентами, и даже одного вечера не удавалось выкроить на партию в бридж или поход в кино. Только я никак не могла сосредоточиться на учебе и решила все же навестить отца.

Не предупредив заранее, я пришла к папе вечером в четверг. Он сидел в гостиной в своем любимом кресле у камина и проверял студенческие эссе. Треск поленьев, желтоватый свет лампы и аромат чая с чабрецом — уютно и по-домашнему спокойно. Впервые за последнее время я почувствовала себя в безопасности.

— Лерочка? — отец поднял на меня удивленный взгляд.
— Ты никогда не запираешься… — вздохнула я.
— Зачем? Тут все свои, — отец отложил на стол бумаги, поднялся с кресла и обнял меня. Прикрыв глаза, я прижалась к нему и глубоко вдохнула его родной запах.
— Папочка, запирайся. Мало ли… — я не могла смириться с мыслью, что человек, столкнувший с балкона Петю, может беспрепятственно войти к отцу. А что если?.. Нет, даже думать нельзя!
— Хорошо, буду запираться, — усмехнулся отец, выпуская меня из объятий, — что-то случилось? Ты чего пришла?
— Не хотела быть одна, — я улыбнулась, но по взволнованному папину лицу поняла, что не провела его, и он догадался, что меня что-то тревожит.
— Как ты? Сейчас мы все подавлены.
— Не верится, что Петя так глупо погиб.
— Это же надо было?! Напиться в Оболенском Университете?! — всплеснув руками, возмутился папа.
— Да, тем более напиться до такой степени. Насколько же надо быть пьяным, чтобы так сильно высунуться с балкона в кабинете Серова, ведь там такие высокие ограждения, — я внимательно посмотрела на отца, он догадался, к чему я клоню.
— Лер, ты сама видела его состояние, — все же папа сделал вид, что не понял намека.
— Да. Авилов был явно не в себе, да еще и кричал, что Павел Аркадьевич говорил про какие-то убийства.
— Это все бред старика Радзинского. Он надоумил и Петю, — серьезно сказал папа, — видишь, вся эта ерунда до добра не доводит. Так что, Лера, не забивай этим голову. Занимайся дипломом.
— Ты прав, папочка, диплом сейчас на первом месте. Я не забиваю голову случившимся, ведь иначе сделала бы вывод, что Авилова убили за то, что он мог проговориться о чем-то важном, связанным с профессором Радзинским.
— Валерия, перестань! Ты строишь какие-то фантастические догадки, когда все гораздо проще. И в том, что случилось с профессором, и в несчастном случаем с Петром нет никакой связи!

В первый раз я увидела, как отец по-настоящему разозлился. Он никогда не повышал голоса, предпочитая решать все через диалог. К сожалению, его реакция убеждала в моей правоте на папин счет.

10. Демон снимает маску. Решение Валерии

Сейчас, когда я вспоминаю ту злополучную встречу, у меня перехватывает дыхание, ведь с нее все и началось. Давно это было, а вроде, как вчера. Я сидела, рассматривая те чертовы фотографии, чувствуя неприятный ком в горле и жжение на глазах от подступающих слез. Ни одной девушке не хотелось бы видеть своего обожаемого отца в подобных пикантных ситуациях. Тогда я безумно разозлилась на псевдопрофессора, не догадываясь, что этим шантажом он меня спасает, ведь его руководство отдало приказ убрать из Оболенки чересчур любопытную студентку.

***

— Как это понимать, я должна буду делать все, что вы скажете? — переспросила я, поежившись от его пристального взгляда и отгоняя сотню непрошенных самых грязных мыслей.
— Давай на чистоту… И да, будем на «ты», так проще.
— Да, как вы смеете? Я не собираюсь переходить на «ты». Догадываюсь, о чем вы меня попросите! — трактуя его слова по-своему, вспылила я, вскочив со стула.
— Идиотка, сядь на место. Мне не нужен секс с тобой, если ты об этом. Да и вообще, в этом плане ты мне не интересна, — прикрикнул Романов, и я опустилась обратно на стул. От его слов стало так обидно, я почувствовала себя настолько уязвимой, что хотелось разрыдаться, но я из последних сил сдержалась.
— Что вам от меня нужно? — прошептала я, снова рассматривая отвратительные фотографии, в глубине души надеясь, что это монтаж.
 — С этого дня будешь делать все, чтобы никто в Оболенке не усомнился, что я профессор. Планы лекций, вопросы к семинарам и коллоквиумам. А если услышишь где-нибудь в закромах, что кто-то подозревает неладное на мой счет, сразу донесешь. Тебе понятно?
— С какой стати? — фыркнула я, обижаясь на его тон.
— Откажешься — я обнародую папку, и твоего отца уволят за сексуальную связь со студенткой, — спокойно ответил Арсений, снова садясь за свой стол.

Закрыв лицо ладонями, я больше не сдерживала слезы. Мой отец, такой правильный, честный, уважаемый, спал со своей студенткой! Да еще и дипломницей. Как Королева пошла на такое? Связаться со своим научным руководителем… Он же вдвое старше. Если о связи папы с Леной станет известно ректору, его уволят, а Оболенка для него вся жизнь. Я не могла этого допустить, и оставалось только согласиться на условия индюка. Но что если этим я только навлеку на нас с отцом беду?

— Кто вы такой? Зачем вам нужно выдавать себя за профессора? — вопросила я, глядя на то, как Арсений прячет папку с компроматом обратно в ящик.
— Хорошо, Лер, — он поднялся из-за стола, подошел к книжному шкафу и достал из-за него большой конверт, откуда вытащил какое-то удостоверение и протянул мне.
— Федеральная служба безопасности… Смирнов Дмитрий Сергеевич. Дмитрий?
— Будем знакомы.
— Вы из ФСБ? — я все еще не верила удостоверению, но Арс… Дмитрий только усмехнулся.
— Как видишь, Лера, сейчас перед тобой два пути. Первый — это сотрудничество. Ты будешь помогать мне в Университете, готовить лекции и объяснять все так, чтобы я доносил материал студентам. Тебе придется поддерживать мою репутацию и следить, чтобы меня не раскрыли. Второй путь — сдаться. Вы с отцом попадете под программу защиты свидетелей. Компромат на Андрея Николаевича выплывет, а у тебя найдут наркотики. Вас обоих выгонят из Оболенки, а спецслужбы обеспечат вам новые имена и другую жизнь.
— Но как я могу быть уверена, что вы из ФСБ? Я впервые вижу перед собой такое удостоверение и не могу быть уверена, что вы его не подделали. Я позвоню в ваше управление и выясню, правда ли вы там работаете, — я решила идти ва-банк, но псевдопрофессор не стушевался.
— Пожалуйста, — он махнул на телефон, — звони сколько влезет.

Номер ФСБ я нашла в Интернете, через добавочный я попала в нужный отдел, где почти сразу мне ответили. Приятная девушка на другом конце провода подтвердила номер удостоверения, фамилию, имя и личные данные Дмитрия.

— Ну, что? Убедилась? — Дмитрий забрал у меня телефонную трубку и положил на место.
— С каких это пор шантаж является методом работы в ФСБ? — ехидно спросила я, откинувшись на спинку кресла.
— Лер, давай будем называть это договором? — улыбнулся мой научрук.
— Хороший договор выходит…
— Я дам тебе время подумать, — серьезно сказал мужчина, — иди домой, а завтра в десять утра приходи. Скажешь, что решила. Если согласишься сотрудничать, начнем с подготовки к понедельничным лекциям.

Ничего не ответив, я встала из-за стола и направилась к выходу, радуясь, что индюк меня отпустил. Во всяком случае у меня будет время обо всем подумать. Но как только я подошла к двери, Дмитрий нагнал меня и, схватив за руку, развернул к себе.

— Завтра в десять, — повторил он, в то время, как его лицо было так близко от моего, что я почувствовала его горячее дыхание.

Снова по телу прошел электрический ток, а голову затуманило отвратительное подобие влюбленности, но псевдопрофессор так сильно сжимал мою руку, что наваждение мигом пропало.

— Не вздумай кому-либо проболтаться. Поняла?
— Поняла-поняла, — ответила я, поморщившись.
— Умница, — ухмыльнулся Смирнов, разжимая стальную клешню, — уверен, ты примешь правильное решение.

У меня перехватило дыхание, а руки затряслись, но я собралась и гордо вышла из его дома. Голова разрывалась от огромного количества мыслей, но я никак не могла сосредоточиться на чем-то одном. Слишком много новостей, слишком много открытий. Я на автомате шла по улице, как заметила, что почти подошла к дому отца. А дальше… Дальше эмоции взяли верх над разумом.

Папа был в саду и сгребал в кучу опавшую листву. Он не сразу меня заметил, и я подошла к нему почти вплотную. Во мне смешались боль, обида, стыд, злость, и я ужаснулась дикому желанию влепить отцу пощечину.

— Папа, надо поговорить, — сжав руки в кулаки, отчеканила я.
— Лерочка? Напугала… Что-то случилось? — папа шагнул ко мне, но я обошла его и направилась в дом.
— Не на улице.

11. Карты на стол

В доме моего липового научного руководителя была восхитительная библиотека. ФСБ прекрасно обеспечили своего сотрудника всем необходимым, поэтому у меня был широкий выбор самых разных книг для подготовки Смирнова к лекции. Я с интересом и некоторой завистью рассматривала корешки редких изданий, пока Дмитрий молча сидел в своем кресле. Моя задетая гордость, даже сейчас, когда приходилось подчиняться индюку, не позволяла тушеваться. Я четко решила дать понять мужчине, что не боюсь его, и раз работаю на него, он обязан со мной считаться.

— А как мне теперь к вам обращаться? На профессора вы не тянете. Сержант Смирнов? Лейтенант?..
 — Майор, но можешь звать по имени — Дмитрий, и давай все-таки на «ты». Мы — партнеры, к тому же поменялись ролями, и теперь ученик я, — индюк криво улыбнулся, но по нему было видно, что он волнуется, и это немного успокаивало: не одной мне неуютно.
— Хорошо, Дмитрий, — я выделила интонацией его имя, — с чего начнем?
— С кофе? — предложил он.
— Да, тебе он точно не помешает, — Дмитрий снова выглядел не выспавшимся, и я специально дала ему это понять. Слишком сложно не поддеть индюка, тем более что по статусу преподавателя я была выше. Не дожидаясь приглашения, я пошла в сторону кухни. — Где кофемашина?
— А ты, смотрю, не теряешься, — усмехнулся Дмитрий и поплелся за мной.
— С чего бы? Теперь мне придется проводить у тебя много времени, а раз так, то мне должно быть здесь комфортно.
— Кофемашина в том шкафчике, — Смирнов указал на пенал справа от холодильника, — мне покрепче.

Я сделала два кофе, омлет с паприкой и ветчиной и тосты. Конечно, не ради индюка, а только потому, что сама не позавтракала, ведь заниматься на голодный желудок не лучшее решение. Пока я хлопотала у плиты, Дмитрий не отходил от меня ни на шаг. Он внимательно наблюдал за всем, что я делаю, но так и не решился заговорить. Конечно, я могла ошибаться, но подумала, что Смирнов стесняется. Еще бы, он точно не ожидал, что я почувствую себя хозяйкой в его доме.

Мы обновили столовую. Как я и предполагала, псевдопрофессор не готовил и питался исключительно в столовой и кафетерии. Он с таким аппетитом уплетал мой завтрак, что мне даже стало жаль оголодавшего ФСБшника, но вспомнив, что он напыщенный, шантажирующий меня индюк, жалость пропала.

— Лер, зачем ты лезла ко мне в окно той ночью? — спросил он, уплетая хрустящий тост.
— Мне не спалось, и я пошла прогуляться. Я не планировала за тобой подглядывать, ты не думай. До твоего дома дошла нецеленаправленно, а когда увидела, что ты не спишь в такое время, не удержалась. А потом этот странный звук… Я не догадалась, что это был факс.
— И у дома моего, значит, ты оказалась случайно? — усмехнулся индюк, насаживая на вилку кусок болгарского перца.
— Можешь не верить. Это, собственно, дело твое, — я равнодушно пожала плечами, стараясь не показывать, что меня задело его неверие, — мой диплом читаешь не ты?
— Я попытался прочитать пару страниц… Знаешь, когда я сюда приехал, то думал, что хуже ваших учебников ничего быть не может. Но когда взял в руки твой диплом, понял, что ошибся. Такой нудятины в жизни не читал.
— Ты просто ни черта не понимаешь! — я швырнула вилку, которая со звоном упала на пол. Сказать, что я разозлилась — все равно, что промолчать. Я была в ярости. Смирнов с такой легкостью оскорблял работу, над которой я сижу часами напролет, вкладываю всю душу, ищу материал, пишу, переписываю.
— Не кипятись, Ланская, я сделал тебе комплимент, — засмеялся индюк, чем еще больше вывел из себя, — если мне скучно, значит, твой диплом стоящий. Я понял, что философия такая вещь, чем нуднее, тем лучше.
— Так что теперь с моей работой? — вопросила я, переведя дыхание и стараясь успокоиться.
— Ты сама прекрасно пишешь. Я буду отсылать твои наработки на проверку и возвращать с пометками от настоящего профессора, — ответил Смирнов, допивая свой кофе и отодвигая в мою сторону грязную посуду, с намеком, чтобы я помыла.
— А как тебе удалось устроиться в Оболенку? Откуда у тебя рекомендации самого Эко?

Я встала из-за стола и составила на поднос посуду и, когда пошла на кухню, Дима пошел за мной. В глубине души было приятно, что он рядом, но я вновь напомнила себе, что он чертов шантажист, поэтому слишком резко открыла посудомоечную машину.

— Лер, ты готовишь вкусно, но не надо крушить мой дом, — вздохнул Смирнов.
— Ты не ответил. Как ты устроился в Университет и откуда такие рекомендации?
— Мы давно хотели внедриться в Оболенку, а после смерти Радзинского освободилось место. Наши специалисты в короткие сроки создали в Интернете образ меня как гениального преподавателя. Что касается рекомендаций, то Умберто Эко сотрудничал с ФСБ, когда приезжал в Москву для открытых лекций.
— Значит, тебя хотели внедрить сюда до смерти профессора Радзинского, а, следовательно, твое дело — это не расследование той аварии, — я стала размышлять вслух.
  — Лер, я и так много сказал. Хватит в этом копаться, — посерьезнел Дмитрий и указал мне на кабинет, приглашая туда, — скажи, кроме тебя кто-нибудь догадывается, что я не профессор?
— Не думаю, — честно сказала я и отвела взгляд, — девушки вообще на тебя заглядываются. Студентки и даже некоторые преподаватели.

Не хотелось выдавать своих чувств, но неожиданная ревность взяла верх. Мне показалось, что я стала похожа на помидор, даже уши горели. Оставалось только сделать лицо кирпичом, чтобы создать видимость невозмутимости.

— Вот как? — похоже, он искренне удивился, но тут же расплылся в улыбке. — Ты тоже?
— Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне не интересен, — я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.
— Да, точно, ты же крутишь с братом Захара.
— Тебе есть до этого дело? — скрестив руки под грудью, я уселась на кресло перед ним и отвела взгляд в сторону, рассматривая штору, словно это не кусок сатина, а картина известного художника.
— Есть, потому что девушки, когда влюблены, перестают думать головой. Ты можешь сказать ему что-то лишнее, — чересчур спокойно проговорил индюк и ехидно улыбнулся, — сократишь с ним общение.
— Что?! — я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза. — Достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.
— Смотри, аккуратнее, Ланская. Нарвешься, — прошипел он, но уже не напугал. Злость на индюка отлично справлялась со страхом.
— Это тебе надо быть аккуратнее, без меня тебя раскроют. То, что пока все было так спокойно, не значит, что у кого-то еще не возникнет подозрений на твой счет.
— Давай, начинай мне объяснять. Первая лекция завтра, тема «Патристика», — он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, словно указывая мое место простого преподавателя.
— Патристика? — переспросила я, намереваясь отыграться. — Отлично, что ты можешь мне рассказать на эту тему?
— Я?! Это ты должна мне рассказывать!
— Я сказала, что помогу тебе разобраться в философии и готовиться к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, — парировала я, наблюдая, как ФСБшное высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный неготовый к лекции студент.
— Хорошо… Патристика — раздел ранней средневековой философии, в основе которого — учение отцов церкви.
— Правильно, отсюда и название «патристика», — кивнула я, — дальше.
— Что дальше? Дальше ты вещай.
— Назови философов этого периода, и как в целом разделяется патристика?
— Не знаю! Не-зна-ю, — по слогам прошипел индюк, — я вообще считаю, что все это чушь собачья. Эти философы только и умели, что чесать языком. Все их размышления давно устарели. Это даже не наука. Вот математика — это да, а тут…
— Дима, прекрати! — громко хлопнув по столу, крикнула я, только потом осознав, что впервые назвала его неполным именем. — Философия — мать всех наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора! А учение о началах в Античности?
— Пифагор создал теорию для геометрии, — с умным видом заявил ФСБшник.
— Браво, что-то ты знаешь, — вымученно вздохнула я, — это будет сложнее, чем я думала.

12. У мадам Барелль

Конечно, невозможно подготовить человека, который совершенно не смыслит в философии, к тому, чтобы он прочел серьезную лекцию, как настоящий профессор. В конце первого дня занятий с Дмитрием Смирновым я была совершенно вымотана. Он же, сославшись на головную боль, обвинил меня, что теперь не сможет работать по своему делу. В результате я составила план лекций для начальных курсов, а для старших пришлось согласиться на очередное эссе. Правда, на этот раз тему выбирала я, а не учебник философии для ВУЗов. Дима хотел продолжить заниматься и завтра, но пришлось его разочаровать, сообщив, что у меня другие планы. Вот только индюк нисколько не расстроился и приказал (именно приказал, нахал!) явиться по возвращении из Москвы.

Утро понедельника выдалось тревожным. Сидя на треклятой эстетике, я только и думала о том, как справляется с лекцией чертов индюк. Именно поэтому, как только прозвенел звонок, помчалась на кафедру философии.

— Можно? — деликатно спросила я, предварительно постучав в дверь. Было такое волнительное чувство, будто я иду узнавать результаты своего экзамена.
— Да.

Дима, как и всегда, был хмур. Он ссутулился над столом, внимательно читая газету. Если бы так он изучал книги… Я знала, что Смирнов меня узнал, хоть и не поднял головы. Он намеренно меня игнорировал? Никак не мог унять свою гордыню, или это что-то другое?

— Как лекция, Арсений Витальевич? — поинтересовалась я, присаживаясь на стул перед ним.
— Что? — растерянно переспросил он, наконец поднимая на меня взгляд.
— Я спросила, как прошла лекция, — специально отделяя каждое слово, повторила я.
— Ах, это… Хорошо, спасибо. Сегодня, когда вернешься из города, зайдешь ко мне и напишешь такой же план на завтра.

Снова этот руководящий тон. Опять эта необоснованная самоуверенность. Как же меня злил Дима, когда так себя вел! Захотелось как-то отомстить, сделать какую-нибудь гадость, и я не нашла ничего лучше, как выхватить у него со стола газету и на глазах индюка смять в большой ком.

— Сдурела, полоумная?!
— Прекрати говорить со мной в таком тоне. Я тебе не служка*. Мы в одной лодке, позволь напомнить. И не надо мне напоминать про твой жалкий шантаж, — я подняла руку вверх, опережая его очередную грубую фразу, понимая, что сейчас должна поставить нахала на место. — Я вернусь поздно. Мы не сможем позаниматься.
— Не страшно, я ложусь не рано, как ты могла заметить, — прошипел он, — буду ждать тебя, Ланская. Тебе еще диплом дописывать, не забывай.
— Ах, так?! — разозлилась я. — Хорошо, я приду, но к этому времени, будь добр, ознакомься с биографией и творчеством Августина Аврелия. Потому что иначе заставлю всю ночь читать вслух его «Исповедь».
— Ведешь себя как престарелая учительница, — хмыкнул Смирнов и, перегнувшись через стол, выхватил у меня из рук помятую газету, положил ее на стол и стал аккуратно расправлять.
— Придурок, — тихо, но так, чтобы Дима услышал, кинула я и гордо вышла из аудитории под его ненавидящим взглядом.

Я шла к залу риторики и мысленно проклинала Смирнова, но неожиданно меня кто-то схватил за руку. Конечно! Мне не хватало только ее!

— Лен, что ты хочешь? — я постаралась всем своим видом продемонстрировать, как не рада встрече с любовницей папы. Пусть знает, что со мной не следует шутить.
— Ты же все знаешь, — виновато пробормотала она. — Лер, давай поговорим.
— Нам есть о чем говорить? — скрестив руки под грудью, вопросила я, внутренне возмущаясь ее нахальству.
— Да, есть. Я должна все объяснить, — это уже прозвучало решительно и отнюдь не виновато. Я не была к такому готова, будучи уверенной, что Королева стушуется рядом со мной.
— Нечего объяснять, Лен! Мне пора на занятие. Тебе, кстати, тоже.
— Лер, прошу тебя! Нам действительно надо поговорить!
— Хорошо.

Я сдалась, но лишь потому что этого разговора не миновать. Пусть уж сейчас. Это, как пластырь на болячке, проще — раз! Больно, саднит, но зато все кончилось.

— Понимаю, как тебе было неприятно все узнать, — начала она, но тут же замялась, подбирая лучшие слова.
— Нет, не понимаешь… Твоего отца не соблазняла девочка-ровесница.
— Но это не то, что ты думаешь. Это не просто связь.
— Тогда что?! — я повысила голос, но тут же замолчала, чтобы не привлекать ненужного внимания.
— Я люблю Андрея, — прошептала Лена, поднимая полные слез глаза. И на секунду я ей поверила.
— Он же в отцы тебе годится. Я видела, с кем ты встречалась раньше. Как ты хочешь, чтобы я поверила в нежные чувства к моему папе? Твоя любовь появилась, когда вы начали заниматься твоим дипломом? Поэтому он так тебя расхваливал?
— Это началось раньше. Я давно люблю его.
— И когда это началось? Папа сказал, что вы вместе только полгода, — возразила я.
— Да, полгода назад Андрей, наконец, смог признать, что у него есть ко мне чувства, но я полюбила за три года до этого, когда Ланской стал читать у нас юриспруденцию. Его рассудительность, тонкий ум, разносторонняя натура — все это не могло не восхищать. Я была с ним не потому, что он мой научный руководитель, он стал им потому, что я мечтала об этом.
— Лен, если ты действительно любишь его, как говоришь, зачем тогда подставляешь? Подумала, что будет с папой, если кто-то узнает о его связи со студенткой? — злиться больше не получалось, и я заговорила спокойно. Мне даже было жаль Королеву, но перебороть себя и принять их связь с отцом я не могла.
— Мы скрывались… Лер, поверь, я меньше всего на свете хочу, чтобы с Андрюшей что-нибудь случилось. Я не желаю ему зла, но когда любишь, и если это взаимно, все, кроме твоего мужчины, перестает существовать.
— Не верю, что ты говоришь это о моем отце, — пробормотала я скорее себе, чем ей, но Лена откликнулась:
— Ты воспринимаешь его как родителя и не видишь то, что вижу я — мужчину! Настоящего мужчину. А разница в возрасте… Да, она есть. Двадцать два года — это не мало, но и не так много. Знаешь, есть пары с куда большей разницей.
— Но здесь вы не можете продолжать встречаться. Это против правил Оболенки.
— Я знаю об условии, которое ты поставила, — ледяным тоном сказала девушка, — ты пообещала Андрею, что примешь меня, если мы докажем наши чувства? Думаешь, я не смогу подождать несколько месяцев, чтобы полноправно быть с тем, кого люблю?
— Нет, Лен, если любишь по-настоящему, то сможешь. Вот только… Твои чувства не угаснут, когда у тебя на руках будет красный диплом?
— Не угаснут, — усмехнулась Королева, — я ждала столько времени, что несколько месяцев быть просто рядом как студентка, но знать, что чувства взаимны — это ничто.
— Я сдержу свое слово, — серьезно сказала я, — если после того, как ты окончишь Оболенку, вы снова сойдетесь, я не буду против.