Тайна Озёрной Глади

Тайна Озёрной Глади

Город гудел за окном монотонным, привычным гулом. Сирена где-то вдали, приглушенный грохот метро под землей, бесконечный поток машин – этот звуковой коктейль был саундтреком жизни Алисы вот уже девятнадцать лет. Она стояла у окна своей комнаты, прижав ладонь к холодному стеклу, и смотрела, как сумерки окрашивают бетонные коробки соседних домов в грязно-лиловый цвет. Ей казалось, что если очень сильно захотеть, можно почувствовать, как здание под ногами медленно, почти незаметно, дышит, как живой организм. Но нет, это была лишь иллюзия, игра уставшего сознания.

Комната была ее крепостью и в то же время клеткой. Здесь, на забитых книгами полках, современные учебники для поступления в институт по экономике мирно соседствовали с потрёпанными томами славянских мифов и скандинавских саг, купленными на блошиных рынках. На стене висел ковер с причудливым узором, напоминающим то ли дремучий лес, то ли сплетение корней. На туалетном столике в беспорядке лежали странные находки: отполированное морем стеклышко, похожее на самоцвет, причудливая сухая ветка, перо вороны. Эти вещи, не имеющие ценности в мире ее матери, были для Алисы сокровищами. Они пахли чем-то другим – ветром, свободой, тайной.

Ее собственная жизнь такой тайной не казалась. Она была расписана по пунктам, как деловой план: успешно сдать экзамены, поступить на престижный факультет, построить карьеру. Мысль об этом вызывала тошнотворную тяжесть в животе. Цифры, графики, отчёты — всё это казалось таким же бездушным, как стеклянно-бетонный пейзаж за окном.

Единственным убежищем были сны. Почти каждую ночь ей снилось одно и то же: она бежит по лесу, не чувствуя под ногами колючих веток, или стоит на берегу огромного озера, в тёмной воде которого отражаются незнакомые созвездия. Она слышала шёпот, похожий на шелест листвы, и чувствовала на себе чей-то взгляд, полный древней мудрости и бездонной тоски. Просыпалась она с щемящим чувством потери, будто оставила за гранью яви что-то очень важное.

Дверь в комнату открылась без стука. В проеме возникла Светлана. Она выглядела безупречно, как всегда: строгий деловой костюм, идеальная укладка, взгляд, способный просверлить бетонную стену. От нее пахло дорогими духами и холодной решимостью.

— Алиса, я тебя трижды звала. Ужин на столе. И убери, пожалуйста, этот хлам, — она бросила критический взгляд на ветку на полке. — Похоже на метлу для Бабы-Яги. Неужели нельзя купить нормальный декор? Цветок в горшке, например.

— Это не хлам, мама, — тихо возразила Алиса, не поворачиваясь от окна. — Она красивой формы.

Красивую форму имеют бриллианты, дорогая. А это — просто палка, — Светлана вздохнула, демонстрируя своё истощённое терпение. — Не надо опять уходить в свои фантазии. Мы договорились обсудить твоё заявление в институт. Я договорилась о встрече с репетитором по математике на среду. Нужно подтянуть тебя до нужного уровня.

Вот так всегда. Любая попытка Алисы выразить себя натыкалась на непробиваемую стену прагматизма. Ей казалось, что мама говорит на другом языке, языке цифр и планов, где не было места ни снам, ни «красивым веткам».

— Мам, я не уверена насчёт экономического, — рискнула она сказать, глядя на отражение матери в тёмном стекле. — Может, есть что-то ещё…

— Что «ещё»? — голос Светланы зазвенел, как натянутая струна. — Филология? История? Чтобы потом не найти работу? Я не для того строила свою жизнь, чтобы моя дочь влачила жалкое существование. Мир не крутится вокруг твоих фантазий, Алиса. Он жёсткий. И нужно быть к этому готовой.

Алиса сжала кулаки. Спорить было бесполезно. Этот разговор они вели уже сто раз, и он всегда заканчивался одинаково — молчаливым противостоянием и чувством вины с её стороны.

Разговор прервал звонок в дверь. Светлана, бросив на дочь последний предупредительный взгляд, пошла открывать. Это была почта. Не электронная, а самая что ни на есть настоящая. Конверт из плотной желтоватой бумаги, с кривым, будто бы выведенным дрожащей рукой, адресом. Алиса увидела его первая. Конверт пах. Слабый, едва уловимый аромат сушеных трав, древесной коры и чего-то неузнаваемого, но до боли знакомого. От этого запаха сердце забилось чаще.

— Кому это? — Светлана вертела конверт в руках с видом человека, разглядывающего подозрительный предмет. Её лицо резко изменилось, стало каменным и напряжённым, когда она разглядела обратный адрес. — Заречье. Бабушка Марья.

Она произнесла это имя так, словно оно было проклятием. Алиса замерла. Бабушка Марья… смутный образ из раннего детства: морщинистое доброе лицо, теплые руки, пахнущие медом и молоком, и огромный, казавшийся ей тогда волшебным, лес за окном деревенского дома. Она не видела бабушку лет десять. Светлана никогда не хотела ездить в Заречье, ссылаясь на занятость, а потом и вовсе перестала о ней говорить.

— Дай я, — Алиса протянула руку.

— Не надо, — резко сказала Светлана, собираясь разорвать конверт.

— Мама, это же мне! — Алиса неожиданно для себя выхватила письмо. Оно было теплым на ощупь. — Адресовано мне. Смотри.

Светлана смотрела на нее с непонятной смесью гнева и страха. — Алиса, не читай. Выбрось. У бабушки… странности. Она живет в своем мире. Не надо впутываться в это.

Но Алиса уже вскрывала конверт. Внутри лежал сложенный в несколько раз листок бумаги, исписанный тем же нетвёрдым почерком.

«Дорогая моя внученька Алиса,

Пишу тебе, зная, что это письмо будет для тебя нежданным. Прости старую женщину за беспокойство. Дела мои плохи, здоровье пошатнулось сильно. Ноги не слушаются, старенькие уже, а в доме одной управиться трудно. Крыша в сарае течёт, дрова рубить некому, огород требует руки.

Не решалась беспокоить, знаю, что у тебя своя жизнь, городская, институт на носу. Но сердце чует, что пора. Очень хочу повидать тебя перед тем, как отправиться в последний путь. Лето на носу, каникулы. Может, выкроишь недельку-другую, чтобы помочь старухе? В деревне воздух хороший, тишина благодатная. Отдохнёшь от городской суеты, голова прояснится.

Глава 2: Бабушка Марья и Тени Прошлого

Автобус, скрипя тормозами, остановился на краю света. По крайней мере, так показалось Алисе. Кончился не только асфальт, но и, казалось, сама цивилизация. За пыльным окошком автобуса расстилалось бескрайнее море зелени, упирающееся в линию темного, почти черного леса на горизонте. Воздух, ворвавшийся в легкие при открытии двери, ударил в голову, как крепкое вино. Он был густым, сладковатым от цветущих трав, с горьковатой ноткой хвои и свежего навоза. После городской гари Алиса закашлялась, но с каждым вздохом чувствовала, как с легких спадает какая-то многолетняя окалина.

Деревня Заречье приютилась на берегу медленной, ленивой речки, через которую был перекинут шаткий деревянный мост. Избы стояли криво, но с достоинством, некоторые были украшены затейливой резьбой, потемневшей от времени. Курицы бродили по единственной улице, важный петух орал на завалинке. Все здесь было неспешным, укорененным, настоящим.

Алиса с трудом вытащила свой городской рюкзак из багажного отделения и осталась стоять на пыльной дороге, пока автобус, фыркнув черным дымом, развернулся и покатил обратно в большой мир. Одиночество нахлынуло мгновенно, но оно было не пугающим, а величественным. Тишина оглушала. Не абсолютная, нет — здесь был свой оркестр: жужжание пчел, стрекот кузнечиков, отдаленный лай собаки, шелест листьев. Но это была живая, природная тишина, а не мертвая гулкая тишь бетонных коробок.

«Дом на отшибе, у старого ельника», — вспомнила Алиса слова письма. Спросив у загорелой женщины с ведром молока, как пройти к Марье, она получила в ответ долгий, изучающий взгляд.

— Марья-то? Через мост, милка, да прямо по тропке, что в лес уходит. Там ни с кем не спутаешь. Скажешь, Агафья с поклоном.

Тропинка действительно была одна. Она вилась между кочковатым лугом, уходя вглубь ельника. Стволы елей стояли тесной стражей, их ветви сплетались в плотный полог, сквозь который пробивались лишь редкие солнечные лучи, ложась на землю золотистыми пятнами. Воздух стал еще гуще, пах смолой и влажным мхом. И снова это чувство — дежавю. Она здесь уже была. Не в детстве, а в своих снах.

Дом появился неожиданно. Не изба, как в деревне, а скорее старый, но крепкий сруб, почерневший от времени, с резными наличниками, на которых угадывались фигурки птиц и странные символы. Дом будто вырос из земли, став частью леса. Крыша была поросша мхом, а на крыльце в глиняном горшке цвел яркий, почти огненный, цветок, которого Алиса никогда не видела. Вокруг царил образцовый порядок: дрова аккуратно сложены под навесом, грядки прополоты, но чувствовалась неуловимая заброшенность, отсутствие мужской руки.

Дверь скрипнула, прежде чем Алиса успела постучать. В проеме возникла старушка. Невысокая, сгорбленная, но не дряхлая. Ее лицо было изрезано морщинами, как старую карту, но глаза... Глаза были яркими, пронзительно-ясными, цвета лесной озерной глади. Они смотрели на Алису не с немощью, а с таким глубоким, всепонимающим знанием, что девушке стало не по себе.

— Внученька, — произнесла Марья, и ее голос оказался низким, грудным, совсем не старческим. — Дошла. Я уж думала, заблудишься.

Она не удивилась, не расплакалась от счастья, а просто констатировала факт, будто ждала ее не три дня, а всего пять минут. Шагнула навстречу и обняла Алису. От нее пахло тем же, чем и от письма: сушеными травами, дымком и чем-то неуловимо древним. И снова — щемящее чувство знакомости.

— Здравствуй, бабушка, — выдохнула Алиса, чувствуя, как неожиданное спокойствие разливается по телу. Вся тревога, весь городской нервный комок внутри начал рассасываться.

— Заходи, заходи, дорогая. Чаем угощу.

Дом внутри оказался таким же, как снаружи — древним, но уютным. Воздух был насыщен ароматами сушеных яблок, ладана и все тех же трав. В сенях и в самой избе Алиса сразу заметила странные вещи. Над дверью висел пучок засушенного зверобоя, перевязанный красной нитью. В красном углу, рядом с иконами, висели не то куклы, не то идолы из ткани и веток. На подоконниках стояли склянки с какими-то корешками, а на стене у печи прилеплен был большой, похожий на звезду, камень с дыркой посередине — «куриный бог». Но больше всего Алису поразило то, как бабушка вела себя с растениями на окошке. Подойдя к горшку с геранью, она негромко прошептала: «Ну что, красавица, гостя встречаем? Держись, сейчас водичкой попою». И листья растения, казалось, действительно вздрогнули от ее слов.

За простым деревянным столом, заваренным душистым чаем из самовара с сушеными листьями малины и смородины, Марья расспрашивала Алису о жизни. Но расспрашивала не как мать — не об учебе и планах на будущее, а о снах, о том, что девушка чувствует, глядя на звезды, нравятся ли ей прогулки под дождем. Разговор тек плавно, без суеты. Бабушка слушала внимательно, кивая, и в ее глазах светилось одобрение.

— Мама...... она передавала тебе привет, — соврала Алиса, чувствуя неловкость.

Марья лишь усмехнулась, и в усмешке этой была бездна печали. — Не передавала она мне ничего, детка. И не надо. Знаю я свою дочь. Она от этого мира бежала, как черт от ладана. Искала другую правду. Нашла свою. Я на нее за то не в обиде. Каждому свой путь.

— Почему? Почему она его не приняла? — не удержалась Алиса.

Бабушка задумалась, глядя в окно на темнеющий ельник. — Полукровке трудно. Ни там, ни тут. Она выбрала «там», да всем сердцем, всеми силами. А чтобы выбрать что-то одно, надо от другого отказаться. Выжечь это в себе. Она и выжгла.

Позже, когда стемнело и Марья, сославшись на усталость, ушла в свою комнату за печью, Алиса осталась сидеть у горящей лампады. Ей не спалось. Энергия этого места будто заряжала ее изнутри. Она решила осмотреть дом.

На чердак вела крутая, почти вертикальная лесенка. Чердак был забит старыми вещами, покрытыми пылью и паутиной. В сундуке с отбитой крышкой она нашла детские платьица, выцветшие фотографии и — на самом дне — толстую тетрадь в клеенчатой обложке. На обложке детским, но уже уверенным почерком было выведено: «Света. Моя тайна».

Глава 3: Шепот Озера

Прошло несколько дней, наполненных непривычным, но приятным трудом. Алиса помогала бабушке по хозяйству: колола дрова (сначала неумело и с опаской, потом все увереннее), пропалывала грядки, носила воду из колодца. Физическая усталость была приятной и удовлетворяющей, она прогоняла городскую тревогу лучше любых лекарств. Дом и лес постепенно переставали быть декорациями из сна и становились реальностью.

Марья по-прежнему была немногословна, но в ее молчаливой мудрости, в том, как она показывала, а не объясняла, как обращалась с растениями и животными, как будто понимала их язык, сквозил целый мир. Алиса ловила себя на том, что начинает различать оттенки тишины и звуков леса. Но главное — та тяга, то необъяснимое влечение, которое она ощутила в первый же день, не ослабевало. Оно исходило с юга, со стороны густого ольшаника, за которым, как сказала бабушка, и находилась Озерная Гладь.

Однажды утром, когда Марья собирала травы у опушки, Алиса набралась смелости.

— Бабушка, а можно я прогуляюсь? К озеру, хочется посмотреть.

Марья выпрямилась, опираясь на поясницу, и ее ясные глаза внимательно изучили лицо внучки. В них не было удивления, лишь глубокая, знающая серьезность.

— Ступай, — кивнула она. — Тропа от старой ветлы, что на краю ельника, видна. Только смотри… Озеро оно не простое. Оно живое. Чувствует. И не всякого к себе подпускает.

— Что значит «не простое»? — насторожилась Алиса.

— Люди говорят, русалки там поют, заманивают, — старуха усмехнулась, и в усмешке этой была тень чего-то древнего. — Но это для чужих. А для своих… оно может говорить иначе. Ты только не пугайся, если что-то почувствуешь или увидишь. Вода всегда показывает истину. Иногда ту, которую мы не готовы увидеть.

Эти слова лишь подогрели любопытство. Алиса двинулась по указанной тропе. Она вилась между могучими стволами, то поднимаясь на поросшие мхом холмы, то спускаясь в сырые, прохладные овраги. Воздух становился все влажнее, а тишина — все более звенящей. Сквозь листву начал проглядывать отсвет — не солнечный, а какой-то иной, более глубокий и мерцающий.

И вот лес расступился.

Алиса замерла на берегу, пораженная. Озерная Гладь была огромной. Вода в ней была темной, почти черной, но не мутной, а кристально чистой и, как это ни парадоксально, прозрачной. Она казалась огромным куском полированного обсидиана, в котором отражалось хмурое небо и темная стена леса на противоположном берегу. Поверхность была абсолютно неподвижна, ни единой ряби. От озера веяло спокойной, холодной мощью и покоем. Это было не просто озеро, а некий портал в иное измерение, живое и дышащее существо.

Она осторожно ступила на узкую полоску галечного пляжа. Галька под ногами хрустела оглушительно громко. Алиса подошла к самой воде и присела на корточки, заглядывая вглубь. Сначала она видела лишь свое отражение — бледное лицо, широко раскрытые глаза. Но чем дольше она вглядывалась, тем страннее оно становилось. Черты лица начали плыть, искажаться, как будто кто-то провел рукой по поверхности зеркала. Вода под ней оставалась идеально гладкой, но отражение менялось.

Алиса почувствовала легкое головокружение. Ей показалось, что из глубины на нее смотрит не ее собственное отражение, а кто-то другой. В темной воде проступили очертания иного лица — более острого, с более высокими скулами, а глаза… глаза были того же пронзительного цвета, что и у бабушки Марьи — цвета водной глубины, но с золотистыми искорками. В них была бездна печали и бесконечное любопытство.

Она инстинктивно отпрянула, и видение исчезло. На месте был лишь ее испуганный взгляд. Сердце колотилось где-то в горле. «Вода всегда показывает истину», — вспомнились ей слова бабушки. Что это была за истина? Ее двойник? Ее настоящая сущность?

Она снова посмотрела на воду, но уже не вглядываясь вглубь, а скользя взглядом по поверхности. И тут она заметила другое. По самому краю зрения, на границе воды и воздуха, начали появляться огоньки. Не яркие, а призрачные, голубовато-зеленые. Они танцевали над самой гладью, словно живые существа, и до Алисы донесся едва уловимый звук. Не песня, а скорее шепот. Множество голосов, переплетающихся в странную, гипнотическую мелодию, в которой нельзя было разобрать слов, но которая звала, манила за собой, в прохладную, темную пучину.

Алиса встала и сделала шаг назад, на сухую землю. Шепот тут же стих, огоньки погасли. Но тяга, влечение к озеру никуда не делись. Они стали только сильнее. Озеро проверяло ее. Испытывало.

Она обошла берег, стараясь держаться на почтительном расстоянии. На одном из камней, частично ушедшем под воду, она заметила странные предметы. Присмотревшись, она узнала в них то, что бабушка называла «узелковыми оберегами» — пучки трав, перевязанные красными нитями, и несколько старых, потемневших от времени монет. Местные оставляли их здесь, как подношение или защиту. Значит, бабушка была права — озеро считалось местом силы, с которым нужно было вести себя уважительно.

Проведя у воды больше часа, Алиса почувствовала, как ее начинает знобить от исходящего от озера холода. Она решила возвращаться. Обернувшись в последний раз, она снова увидела их — те самые глаза цвета водной глубины. Они мелькнули в отражении на поверхности, всего на мгновение, и исчезли. Но в этот раз Алиса не испугалась. В ее груди что-то отозвалось на этот взгляд — не страхом, а признанием.

Она шла обратно по тропе, и мысли ее были хаотичны и тревожны. Она вспоминала дневник матери, ее страх перед «не-людями», перед своим даром. Теперь Алиса понимала, чего именно боялась Светлана. Это была не выдумка. Озеро было живым. Лес был живым. И что-то в ней самой, какая-то часть ее крови, отзывалась на этот зов, понимала этот шепот.

Вернувшись домой, она ничего не сказала бабушке о глазах в воде. Но Марья, взглянув на ее бледное, озабоченное лицо, лишь кивнула, будто и не ждала никаких рассказов.

— Видела? — просто спросила она, наливая внучке кружку горячего травяного отвара.

Глава 4: Первая Встреча

Тот вечер в доме бабушки Марьи был наполнен особым, почти осязаемым спокойствием. Они сидели за ужином, и Алиса рассказывала о своих впечатлениях от озера, опуская, однако, самые тревожные детали — глаза в воде и шепот. Марья слушала внимательно, кивая, и в ее взгляде читалось одобрение.

«Вода тебя приняла, — сказала она, отодвигая пустую тарелку. — Не каждого она подпускает так близко. Чувствует она тех, у кого сердце чистое, а душа… родственная».

«Родственная?» — хотела переспросить Алиса, но бабушка уже поднялась и начала собирать посуду, словно случайно оброненная фраза не имела особого значения.

Ночь опустилась на Заречье, черная, безлунная. Лесной воздух, еще не остывший после дня, был густ и сладок. Алиса лежала на своей кровати под тяжелым, поскрипывающим лоскутным одеялом и прислушивалась к ночным звукам. В доме было душно. Мысли о таинственном озере, о дневнике матери, о собственной странной сущности не давали ей покоя, смешиваясь в беспокойный клубок.

Она ворочалась с боку на бок, пытаясь найти прохладное место на простыне. И вот сквозь дрему ей почудился звук. Сначала тихий, едва различимый, словно ветер задел струны невидимой арфы. Алиса замерла, прислушиваясь. Звук повторился, набирая силу и мелодичность. Это была музыка. Не песня, а именно музыка — странная, завораживающая, сотканная из шелеста камыша, звона воды и тихого, переливчатого посвистывания. Она лилась откуда-то издалека, со стороны Озерной Глади, и вплеталась в самую душу, вызывая щемящее чувство тоски и радости одновременно.

Сердце Алисы забилось чаще. Разум кричал, что это безумие — идти ночью в лес на какой-то призрачный зов. Но ноги сами понесли ее к двери. Она набросила на плечи легкую шаль и босиком, затаив дыхание, выскользнула из дома.

Ночь встретила ее прохладой и оглушительной трескотней кузнечиков. Тропинка к озеру, днем такая ясная, сейчас тонула во мраке. Но музыка вела ее, становясь все громче и отчетливее. Казалось, сам воздух вибрировал в такт этой неземной мелодии. Впереди, сквозь стволы деревьев, уже виднелась темная гладь озера, но на этот раз она не была черной. По ее поверхности скользили, танцуя в такт музыке, те самые голубовато-зеленые огоньки, которые она видела краем глаза днем. Их были десятки. Они переплетались, рассыпались веером и снова сходились, словно живые звезды, исполняющие свой вечный танец.

Алиса вышла на берег и замерла, завороженная. Вода казалась жидким обсидианом, усыпанным светлячками. А где-то совсем близко, прямо у кромки воды, послышался смех. Звонкий, серебристый, как струи родника, и в то же время насмешливый. Он звучал на грани слуха, то приближаясь, то удаляясь.

«Русалки...» — пронеслось в голове у Алисы, и по телу пробежала смесь страха и восторга.

Она сделала неосторожный шаг вперед, желая разглядеть источник этого смеха. Нога на мокром, скользком камне поехала, и Алиса, не успев вскрикнуть, полетела в воду.

Ледяной удар парализовал дыхание. Вода сомкнулась над головой, и мир погрузился в гулкую, темную тишину. Вместо музыки теперь в ушах стоял лишь нарастающий гул. Она беспомощно забилась, пытаясь выплыть, но сильные, невидимые руки — холодные потоки — схватили ее и потащили вниз, ко дну. Шаль и нижняя рубаха тяжелели на глазах, превращаясь в саван. Свет огоньков над головой таял, сужаясь в маленькую, тусклую точку.

Легкие горели, требуя воздуха. Темнота сгущалась, и в ней начали проступать видения. Ей почудилось, что из глубины на нее смотрят десятки бледных лиц с огромными, бездонными глазами. Шепот, который она слышала днем, теперь звучал прямо в ушах, настойчивый и зовущий: «Останься... с нами... здесь покой...»

Сознание начало уплывать. Алиса перестала бороться, позволив темноте забрать себя. И в этот миг, на грани между жизнью и забвением, она увидела его.

Из самой гущи мрака, из пучины, где не должно было быть ничего живого, возник силуэт. Он приближался стремительно, рассекая воду без единого всплеска. Это был молодой мужчина. Бледная, почти фосфоресцирующая в подводном мраке кожа. Черные, как смоль, влажные волосы, обрамлявшие высокий лоб и острые скулы. И глаза... Глубокого, бездонного цвета темной воды, в которых словно отражались все забытые солнцем глубины. В них не было ни жалости, ни злобы — лишь холодное, испытующее любопытство.

Он скользнул к ней, и его длинные, гибкие пальцы обхватили ее талию. Прикосновение было ледяным, но не отталкивающим, а наполняющим силой. Он смотрел ей прямо в глаза, и Алиса, теряя сознание, почувствовала, как ужас сменяется странным умиротворением. Он что-то сказал, но не голосом, а прямо в ее сознании, одним словом, смысл которого она не поняла, но звучание которого навсегда врезалось в память: «Тише...» «Тёмные Топи»…

Затем сильный толчок, и они понеслись вверх. Вода ревела в ушах, свет приближался. Следующее, что она почувствовала, — холодный влажный песок под спиной и давящую тяжесть в легких. Она судорожно вздохнула, закашлялась, извергая воду. Тело сотрясала дрожь.

Она лежала на берегу, на том самом месте, с которого упала. Над ней сияли звезды, а по озеру, как ни в чем не бывало, продолжали танцевать огоньки, и музыка все так же лилась в ночи. Рядом никого не было. Ни мужчины, ни русалок. Только она одна, мокрая, продрогшая и совершенно обессиленная.

Собрав последние силы, Алиса поднялась и, пошатываясь, побрела обратно к дому. Она была как во сне. Еле доплелась до своей кровати, скинула мокрое платье и, не помня себя, рухнула на подушку, мгновенно провалившись в черную, бездонную яму забытья.

Утреннее солнце, пробивавшееся сквозь занавеску, разбудило ее. Алиса села на кровати, чувствуя себя разбитой. Голова гудела, все тело ныло. Она огляделась. Мокрая одежда валялось на полу лужей. Значит, не приснилось.

Она с ужасом вспомнила леденящую воду, темноту и... его. Тот бледный лик в глубине. Спасение. Было ли это реальностью? Могла ли она действительно встретить в озере... кого-то? Или это были галлюцинации утопающего, порожденные воображением и бабушкиными рассказами?