Темная сторона души (сборник)

Улыбка

Сергей Григорьевич вытер рукавом мятой пижамы запотевшее зеркало, но его все равно не порадовало увиденное там отражение. Темные вихры на голове уже заметно тронула на висках седина, под глаза заползла предательская синева, поникшие уголки губ безвольно проиграли борьбу гравитации. Он положил обратно в стаканчик одинокую зубную щетку и попробовал улыбнуться, но потом сразу же спохватился. Есть люди, которые часто улыбаются. Есть люди, которые всегда на серьезных щах.

Сергей Григорьевич принадлежал к последним.

Зачем делать лишние движения? Зачем притворяться тем, кем ты не являешься? Зачем насиловать себя этой лицемерной, вымученной улыбкой, когда комфортная, более подходящая для местных суровых ландшафтов и не менее мрачных реалий родная all-purpose мина «на серьезных щах» всегда с тобой? Кого ты вообще можешь здесь обмануть?

Именно поэтому Сергей Григорьевич никогда не улыбался. Даже когда он делал над собой это усилие, все его семейные фотографии были похожи на фото в паспорте, а после того, как от него ушла жена, которой, как она сама выразилась, «надоело смотреть на его вечно унылую рожу», особых причин улыбаться у него все равно не было.

Он тяжело вздохнул.

Трезвый — значит грустный. Сергей Григорьевич знал об этом не понаслышке. Маленькое латинское слово satis, означающее «достаточно», являлось источником большого количества английских слов, каждое из которых имело сходное значение достаточности или удовлетворенности. Например, «satiate» использовалось для обозначения «полностью удовлетворенный или наполненный» с начала пятнадцатого века. То же самое касалось слова assets — в буквальном значении это слово означало, что-то имущество, которое у тебя есть, достаточно ценно, чтобы покрыть стоимость твоих долгов. Как это не удивительно, когда слово «sad» только появилось в древнеанглийском языке, жизнь его была вполне удовлетворительной. Можно даже сказать, насыщенной.

Как это часто бывает в нашем мире, негативные коннотации начали проявляться уже в раннем Средневековье, когда слово стали использоваться в значении «тяжелое сердце», «утомленный», «измученный». Достаточно любопытный семантический сдвиг, вследствие которого удовлетворенность стала ассоциироваться с невыносимым избытком. На рубеже четырнадцатого века это слово использовалось для обозначения чего-то «увесистого», «твердого», «уплотненного» и «устойчивого» и приобрело коннотации «устойчивый», надежный», «заслуживающий доверия», «подлинный». Опираясь на свою ассоциацию со стойкостью и твердостью, «sad» неожиданно стали использовать в значении «трезвый», и уже чуть позднее через эту коннотацию стало употребляться в значении «серьезный», «грустный».

Эти новые значения в сочетании с более ранними ассоциациями «sad» с усталостью и тяжелым сердцем слились в брачном союзе на рубеже пятнадцатого века. Все более ранние положительные коннотации со временем постепенно стали постепенно исчезать с горизонта, а негативные значения с этого момента все более укрепляли свои позиции. Благодаря изобретательности разговорного сленга в двадцатом веке слово «sad» стало использоваться в основном только для обозначения всего «жалкого», «неадекватного» и, соответственно, чего-то немодного, вышедшего из моды и устаревшего.

Именно поэтому Сергей Григорьевич взял себе в сети в качестве псевдонима самоироничный никнейм Sad-Sack.

Он снова взял свой смартфон и открыл *запрещенную социальную сеть*. Без особого интереса поскроллив несколько десятков фотографий, он открыл *другую запрещенную платформу*. Увидев перед собой черный экран он с досадой плюнул в сторону. Теперь, даже чтобы посмотреть его любимую передачу на Natural History Channel ему каждый раз приходилось изобретать танцы с бубнами, находя новый протокол шифрования, который еще не был заблокирован. А с этими виртуальными частными сетями на него беспощадной лавиной каждый раз обрушивался поток бесконечной рекламной мишуры, от которого он уже успел отвыкнуть за эти несколько лет. Каждые пять минут «ЗАПИШИТЕСЬ НА НАШ ПОТРЯСАЮЩИЙ КУРС УСПЕШНОГО УСПЕХА!», «КУПИТЕ НАШИ НЕЗАМЕНИМЫЕ ЛЕЧЕБНЫЕ ПОДУШКИ ДЛЯ СНА!», «ПОЖЕРТВУЙТЕ ДЕНЬГИ НА НЕСЧАСТНЫХ ЗАМУЧЕННЫХ ОСЛОВ!».

Сергей Григорьевич прекрасно знал, что единственным замученным ослом во всей этой глобальной схеме массовых махинаций является только он.

«Даже любимую передачу не дадут нормально посмотреть!» — с привычной досадой буркнул Сергей Григорьевич и вышел из сети.

Пройдя крохотный коридор, он зашел на кухню. Нашарив выключатель, он включил свет. Немного помигав, единственная уцелевшая на люстре лампочка ярко вспыхнула белыми искрами и сразу погасла, снова погрузив его в абсолютную пустоту.

Сергей Григорьевич смачно выругался, вспомним свою бурную молодость, проведенную военным переводчиком на балтийском флоте. Кое-как нашарив в темноте холодильник, он открыл дверь и снова уныло чертыхнулся. В холодильнике тоже была абсолютная пустота. Не было даже майонеза приготовить его любимый салат «Оливье». А какой традиционный русский Новый год без французского салата «Оливье»?

Он нехотя оделся и осторожно вышел из дома.

Не успел он порадоваться, что удачно миновал банановую кожуру, оставленную кем-то на ступенях первого этажа, как своим левым заметно потертым ботинком угодил в собачье дерьмо, оставленное аккурат на выходе из подъезда. Сергей Григорьевич с немой тоской поднял голову и посмотрел на серое бесцветное небо, затянутое свинцовыми облаками, и про себя в очередной раз порадовался, что коровы не умеют летать. Боязливым, осторожным шагом он направился к ближайшему супермаркету.

Оптимист

У Валерия Чугункова была улыбка, которая, казалось, была навечно вшита в его лицо. Он как будто родился с врожденой усмешкой, которая бросала вызов мрачным реалиям окружавшего его мира. Он был человеком, которого обычно описывали как «ходячее солнце». Это был не просто оборот речи. От него словно отходило природное сияние, которое, казалось, делало мир вокруг него чуть ярче и светлее. Его волосы, лохматая копна золотистых кудрей, вечно подпрыгивали вместе с жизнерадостностью, отражающей его оптимистичный дух.

В мире, балансирующем на грани хаоса, где газетные заголовки постоянно кричали о грядущих катастрофах, а социальные сети были переполнены мрачными прогнозами и отчаянием, неутомимый оптимизм Чугункова выделялся как одинокий подсолнух на поле чертополоха. Он всегда смотрел на жизнь через поднятый средний палец, превращая все минусы жизни в понятные только ему плюсы. Он видел светлую сторону в каждой неудаче и искренне верил, что завтра всегда будет лучше, чем сегодня, — какими бы непостижимыми ни были доказательства обратного.

Чугунков жил в ничем не примечательной квартире в ничем не примечательном доме на ничем не примечательной улице в маленьком приморском городке Нищанск, затерявшимся где—то на самой крае Куршской Косы. Название города, конечно, было ироничным прозвищем. Его так окрестил какой—то давно проезжавший мимо знаменитый юморист, который, вероятно, обратился к нигилизму, став случайным свидетелем гнетущего упадка города. Это место было печально известно своим бесконечным списком бедствий: экологические катастрофы, экономические спады и общее чувство неблагополучия, которое, казалось, буквально пропитывало воздух. Это был город, который видел лучшие дни — если не годы — и все же Чугунков всегда находил причины ходить по его потрескавшимся тротуарам с жизнерадостностью ребенка новогодним утром.

Каждое утро он стоял перед зеркалом, с жаром чистя зубы, кивая своему улыбающемуся отражению, словно подтверждая некий молчаливый договор со Вселенной. Пена зубной пасты энергично пузырилась, как и его хаотичные мысли, проливаясь на подбородок, а затем в раковину, незамеченная.

— Сегодня будет просто потрясающий день! — заявлял он себе, словно мантру, даже когда новости по радио трещали от бесконечных рассказов о надвигающемся экономическом крахе и очередном урагане, надвигающемся на побережье.

Его жена, Екатерина, как всегда, наблюдала за ним со смесью веселья и раздражения. Она давно уже отказалась от попыток привязать его к гнетущей суровой реальности.

— Валера, дорогой... — говорила она тоном, в котором слышались и нежность, и тихое отчаяние, — возможно, сегодня тот день, когда ты считаешь, что стакан не просто наполовину полон, а, возможно, чуть треснул?

Чугунков весело хмыкнул.

— Моя дорогая Катюша! Если стекло треснуло, это еще один повод насладиться водой, прежде чем она прольется! — отвечал он, нежно целуя ее в лоб, прежде чем выскочить за дверь.

***

В своей фирме, расположенной в унылом здании, которое, казалось, провисало под тяжестью собственной монотонности, Чугунков тоже был аномалией. Его немногочисленные коллеги ходили по офису, словно бесплотные призраки, привязанные к своим столам невидимыми цепями скуки. Флуоресцентные лампы мерцали с энтузиазмом умирающего светлячка, бросая бледность на тесный опенспейс, который, казалось, поглощал всю надежду. Чугунков, однако, был маяком света — или, возможно, слепого невежества. Каждый день он подходил к своему столу, словно к королевскому трону, размахивая степлером, слоно своим скипетром.

— Доброе утро, команда! — как всегда энергично поздоровался он, вызывая стоны и периодические закатывания глаз у своих вечно замученных жизнью коллег.

— Валера, ты слышал? — прошептала Евгения, главная офисная сплетница, голосом, похожим на заговорщическое шипение. — Мне моя подруга из серкретариата по дружбе вчера рассказала, что наше руководство планирует очередной раунд увольнений!

Чугунков кивнул, его глаза сверкнули неземным светом.

— Ах, серьзно? Очень жаль... Но зато подумай о возможностях, Жень! Шанс для новых начинаний! Для поиска своего истинного призвания!

Удивленная Евгения недовольно моргнула, на мгновение обезоруженная его неустанным оптимизмом.

— О Боже... Ты неисправим, Валера... — устало пробормотала она, поворачиваясь обратно к экрану компьютера и покачав головой.

По мере того, как шли недели, внешний мир, казалось, был полон решимости доказать, сколько несчастий можно вместить в один короткий новостной цикл. Стихийные бедствия, политические скандалы и общественные беспорядки разыгрывались как трагическая пьеса, каждый акт которой был еще более удручающим, чем предыдущий. Первая катастрофа, которая испытала непреклонный позитив Чугункова, случилась в среду, день, который начинался как любой другой. Солнце светило ярко, птицы за окном мелодично щебетали, а аромат свежесваренного кофе разносился по воздуху. Чугунков был на кухне, готовя свой фирменный завтрак — тост с вареной колбасой и капелькой оптимизма, — когда неожиданно разнеслось:

«СРОЧНЫЕ НОВОСТИ: КАТАСТРОФИЧЕСКОЕ НАВОДНЕНИЕ В НИЩАНСКЕ. ЗАТОПЛЕНА ПОЛОВИНА ГОРОДА!» — заревел телевизор.

Чугунков остановился на середине разреза, его нож завис над ломтем колбасы. На экране тут же замелькали изображения затопленных улиц, паникующих горожан и плавающих в потоке мутной воды машин.