Темнее Темного

I. Крючок.

- Из-за чёрной магии люди превращались в крыс, если в темноте забывали, что они не одни. Девочка по имени Ниточка взяла моток светящихся нитей и стала тихо подходить к каждому. Не говоря ни слова, она брала их руку, завязывала нить на запястье, а второй конец привязывала к своему поясу. Скоро все жители были соединены одной светящейся паутиной. Шли они в темноту - ниточки натягивались и напоминали: «Ты не один». Так Ниточка ловко лишила магию сил, и она, испугавшись запутаться в сети, тут же оставила людей в покое.

Лицо Лины стало серьезным. Она обернулась к кровати.

- Слышала, Мари? Я буду твоей Ниточкой, ясно? - Она ловко и по взрослому, выжала тряпку над миской и охладила ею лоб старшей сестры. Мари протянула руку и нежно сжала пальцы, ухватившись за тонкий детский поясок.

Ее губы словно обожгло сухим жаром, но взгляд по прежнему был теплый. Тот самый взгляд, которым она одна могла унять Финна, не говоря ни слова.

- Ты упрямица, Линочка, - хрипло прошептала Мари. Если вдруг будешь грустить - придется слушать Финна, он же снова начнет петь, если это случится.

- Вот уж нет, - Лина фыркнула и изогнула бровь. - Он поет, как скрипящая сломанная дверь. Я лучше никогда не буду грустить.

Финн позволил себе короткую, но настоящую улыбку. Он поправил одеяло на засыпающей Мари и бережно убрал мокрую прядь с ее виска. Отточенные, и бесшумные движения не могли сбить ее сон. Лекарств почти не осталось, а их вчерашний обед из трех корнеплодов уже остался в прошлом. Придется снова идти. Финн натянул потрепанный плащ и не вынимая руки из кармана на ощупь пересчитал медные монеты.

- Вернусь быстро, - сказал он. - С бульоном. Ты следи за Мари, Лина. И следи чтобы лампа не потухла.

- Есть - шепнула Лина и, чтобы не расплакаться, сморщила нос. Мари в полудреме тихо коснулась ее щеки.

Шагнув за порог, Финн сделал глубокий вдох, привыкая к запаху улицы. Воздух тут был спертым и густым от пыли и сырости камня. Отовсюду гудел и скрипел несмолкаемый шум города Фаттельбург.

Бросив взгляд на соседский двор, Финн вспомнил, как еще недавно тут кудахтали куры и лаяла охраняющая их сука. Неделей ранее слесарь выбил их дверь и вышел обратно, белый как мертвец: в прихожей была кровь, на стенах длинные, мокрые полосы, а отец семьи сидел на полу, гладил мокрый женский сапог и шептал “Это не проклятье, это точно не Оно…”.

Пастыри запечатали этот дом и с тех пор там не загоралась ни одна лампа.

Пройдя по узкому переулку, где капли из треснувшего водоотвода щелкали по полусгнившей бочке, он двинулся вниз, туда, где шум спасал людей от их собственного отражения. Старики рассказывали, что когда то, лет двести назад над головой светило солнце. Теперь же все живут в кишках подземелий, подсвеченных факелами и орошаемых подземной водой. Тут, на глубине, всегда пахло копотью, влажным железом и пыльным, старым духом древних лабиринтов.

По пути к пекарне Финн ловил привычные ориентиры. В лужах - чужие лица, в зеркальной черноте - тихая тень. На стене над строевой лестницей висела выцветшая до серого тряпка с эмблемой Света: круг с лучами вокруг него означающее забытое солнце. Рядом виднелась грубая надпись: Не корми Проклятье. Кто-то другой, в спешке, провел ладонью - буквы расплылись, остались только серые хвосты.

- Финн! Как у вас дела? - голос пекарши, густой и добрый, словно пропахший теплом, пробился сквозь гул улицы.

На сердце на миг полегчало: Может быть в долг даст? - подсказала наивная надежда.

- Держимся, Рената, держимся! - отклик сорвался с привычной полуулыбкой.

Финн уже готов был попросить, но женщина, не встречаясь с ним глазами, покачала головой и сунула в его ладонь маленькую теплую лепешку.

- Сегодня никак, милок. Сама в долгах как в шелках. Бери, это с утра осталось.

Надежда тихо лопнула. Он положил монету на прилавок - Спасибо за хлеб.

Финн двинулся дальше, сжимая теплое тесто.

Стоптанные ботинки снова зачавкали ступая по мокрому камню. Ноги несли знакомым маршрутом. Он шел и одновременно считал выходы, отмечал темные места, заслоны стражи, тупики, взгляд цеплял отражения в лужах и слепые окна, чьи ставни подрагивали от сквозняка. На перекрестке дуло из вентиляционных шахт холодом, словно сама поверхность дышала подземным народом. Под тусклыми окнами мерцал теплый свет от факелов и ламп - жалкая, но единственная защита от Проклятья, что ждало одного единственного пропущенного ритуала: беспокойной ночи в одиночестве, темноте и тишине.

На площади было тесно, как в бочке с селедками. Толпа вдруг замерла, расступаясь перед двумя высокими фигурами в серых, безликих балахонах. Пастыри Света. Их глаза, ясные и пронзительные, как отполированный лед, будто всматривались в то, что скрыто. Они медленно шли держа в руках по свече и вглядывались в лица, выискивая малейший физический изъян: неестественные волдыри, сросшееся веко, странный оттенок кожи и любые, даже самые мелкие внешние метки Проклятья.

Они остановились у молодого парня, подмастерья кузнеца. Тот что-то весело кричал приятелю, размахивая руками в толстых рабочих рукавицах. И замер, когда холодная бледная рука Пастыря легла ему на запястье.

- Сними перчатку, - голос был ровный, как каменная ступень, без злобы и колебаний.

- Я… я не могу, я обжегся у горна, мастер сказал не снимать… - залепетал парень, и в его глазах вспыхнул звериный, немой ужас.

Пастырь капнул воском со свечи на собственную ладонь, и сжав обжигающие мутные, едва успевшие высохнуть капли, мягко добавил:

- Не дари Проклятью возможности. Покажи руки.

Приятель тут же от него отшатнулся, будто от чумного. Стражники в потрепанных мундирах сомкнули кольцо и синхронно провели большим пальцем по лбу - давний знак молитвы.

Подмастерье, дрожа, стал стягивать грубую кожу. Под ней оказалась правая рука, где указательный и средний пальцы срослись в единую, уродливую дугу.

- Нет! - закричал он, голос сорвался в визг. - Это с рождения! Это не Оно! Ма…