Tempesta

Буря

Италия встретила меня солнцем, витающим в воздухе запахом моря и жареной рыбы, и беспечной легкостью, которой мне так не хватало дома. Я путешествовала по Европе уже третий месяц – мой личный бунт против устоявшейся рутины, против этого вечного ярлыка «умной, красивой, но одинокой». Родители до сих пор не понимали моего решения бросить стабильную работу ради такого «дурацкого вояжа», как они выражались. Но я устала быть той самой «почти идеальной». Может, в этом и была моя проблема? Отпугивала «неуверенных», а «уверенных» считала наглецами? Или все дело в той юношеской истории, которая закончилась ничем и оставила во мне убеждение, что я – «однолюб»? Не знаю. Но вот я здесь, на солнечном побережье, гостя у своей школьной подруги Иры и ее мужа Дениса (все зовут его ДиДи, и я не исключение).

Их домик был небольшим, но уютным, с террасой, откуда открывался вид на синеву Средиземного моря. Ира, как всегда, излучала энергию и довольство жизнью – счастливая в браке, недавно ставшая мамой. Иногда, глядя на нее, на их маленького сына Мишеньку, я ловила себя на легкой грусти. Не зависти, нет. Скорее на ощущении, что моя жизнь катится по каким-то иным, неведомым мне самой рельсам. Мы болтали днями напролет – о прошлом, о настоящем, о моих путешествиях, о ее материнских хлопотах. ДиДи, как обычно, подкалывал меня своими двусмысленными шуточками про «групповуху» и перепутанные постели. Я отшучивалась или делала вид, что не слышу. Он был… привлекателен, в своем роде. Уверенный, с острым языком. Но женат. На моей лучшей подруге. И это был железобетонный барьер.

В ту пятницу у них собрались гости. Стол ломился, вино лилось рекой, смех стоял до ночи. Когда все разошлись, Ира уговорила меня остаться ночевать – «завтра же суббота, поспим, а потом пойдем на пляж!». Я согласилась. Спала я в большой комнате, на разложенном диване. ДиДи, как водится, перед сном отпустил пару своих «фирменных» шуточек. Я сделала вид, что зеваю и не слышу. Ира пригрозила ему подушкой. Все как обычно. Я уснула под успокаивающий шум моря за окном.

Проснулась я от приглушенных звуков: телефонные звонки, взволнованный шепот Иры, потом – тихий плач Мишеньки. Прислушалась. «Завтра суббота…» – раз за разом повторяла Ира, укачивая сына. Потом ее голос стал звучать настойчивее: «Мама, ну сегодня же суббота!». В голове пронеслось: «Опять ее мама с какими-то срочными делами…». Скрипнула дверь в коридор. Я притворилась спящей, лежа на спине. Слышала, как Ира что-то быстро объясняет ДиДи, голос ее звучит озабоченно. Потом шаги – он вышел в коридор. Их разговор доносился приглушенно, но фразу Иры перед самым уходом я расслышала отчетливо: «И к Але, смотри, не приставай!». Ответный шлепок, довольное хихиканье Иры, хлопок входной двери.

Тишина. Глубокая утренняя тишина субботы, нарушаемая только моим собственным дыханием и далеким криком чайки. Я лежала с открытыми глазами, глядя в потолок. Мысль, что мы с ДиДи остались в квартире почти одни (Мишенька не в счет, он крепко спал), заставила сердце екнуто. Не страх, а скорее… предчувствие чего-то неловкого, неизбежного? Я слышала его шаги в коридоре, потом – скрип двери в большую комнату. Он вошел. В одних трусах. И… да. Утреннее мужское естество было налито кровью, решительно выпирая под тонкой тканью. Я невольно задержала на нем взгляд. Он заметил, что я не сплю.

«Доброе утро, Аля! Как спала?» – его голос прозвучал неестественно бодро для такого раннего часа.
«Привет!» – я постаралась, чтобы мой голос не дрогнул. – «А что случилось-то, почему она так резко ушла?»
Он начал путано объяснять что-то про тещу, срочный пакет для брата в армию, невозможность найти что-то важное по телефону. Пока он говорил, он медленно приближался к дивану. Я видела его взгляд, скользящий по мне, скрытой одеялом. Видела, как его возбуждение не спадает, а только усиливается. Внутри все сжалось. Я понимала, куда это может повести. Часть меня кричала: «Встань, уйди в ванную, запрись!». Но другая часть… Другая часть была парализована странным любопытством и этой гнетущей, сладковатой атмосферой уединения. Я продолжала говорить. О теще, о ее сыне, о том, что армия должна сделать из него мужчину. Голос звучал чужим, автоматическим. Мои слова были щитом, за которым я пыталась спрятать растущую внутри панику и… возбуждение? Нет, не возбуждение. Скорее, острый, почти болезненный интерес к тому, что он сейчас сделает.

А он подходил все ближе. Я видела, как ткань его трусов напряглась еще сильнее, и вдруг… головка члена медленно, почти неотвратимо, выползла наружу. Я подавила смешок – это было одновременно и нелепо, и откровенно эротично. Я отвлеклась на свои рассуждения о Феллини и Антониони, вспоминая кадры из "Сладкой жизни" и "Приключения". Нужно было говорить, говорить что угодно, лишь бы заполнить эту наэлектризованную тишину. Он был уже совсем рядом. Его глаза горели.

«Холодно что-то, согреться надо», – пробормотал он, и прежде чем я успела что-либо сообразить, одеяло было отброшено, а он лег рядом, натянув его обратно на нас обоих. Холодный утренний воздух ударил по коже. Я была только в трусиках. Его взгляд скользнул по моей груди, и я почувствовала, как соски напряглись, предательски выдавая мое смятение. Он положил руку мне на живот. Пальцы скользнули к груди, нащупали сосок. Я вздрогнула. Внутри все кричало. Но я… не остановила его. Продолжала говорить. О итальянских актерах, о Голливуде. Голос начал срываться. Его рука скользнула ниже, к краю трусиков. Инстинктивно я сжала ноги. «Нет», – просигналило мое тело. Он не стал настаивать, но его пальцы заиграли на коже бедра, а другой рукой он продолжал ласкать грудь. Потом он наклонился и взял сосок в рот. Острые волны удовольствия смешались со стыдом и предательством по отношению к Ире. Я вскрикнула, когда он слегка прикусил, и машинально схватила его за волосы, оттягивая голову назад. Но рука не вернулась за голову, а осталась на его затылке, гладя его короткие волосы. Я замолчала. Слова закончились. Остались только ощущения: горячий рот на груди, твердые пальцы на коже, и его член, горячий и упругий, терся о мое бедро. Я прижала его голову к своей груди, закрыв глаза. Это было не возбуждение. Это была капитуляция. Капитуляция перед ситуацией, перед его настойчивостью, перед собственным одиночеством и любопытством. Перед тем, что должно было случиться.