Тени, что помнят меня

Глава 1.

"Там, где древние деревья пронзают небесный свод, а их листва хранит секреты ушедших эпох, спрятала Мать-Земля свой народ. По её велению бурные воды воздвигли неприступный барьер — и вот уже много веков оберегают покой лесных жителей…"

Тягуче выводил рассказчик, но его плавный ритм был грубо нарушен.

— Отец, а от кого нас спрятала Матерь? — Лиин взмахнул руками, чтобы привлечь внимание учителя — и по совместительству родителя.

Мужчина аккуратно закрыл большую толстую книгу, составленную из тонких листьев древа науми, и устало потёр переносицу, собираясь ответить. Но не успел раскрыть рта — как за него это сделала Арина:

— От зла, глупый, — сказала девушка, сидевшая бок о бок с мальчиком.

Тот недовольно поморщился и несильно дёрнул сестру за локон белокурых волос.

— Я знаю это! Но что такое зло? Как оно выглядит? — громко возмутился ребёнок.

Курт взял сына за руку. Матерь-Земля наградила мужчину обворожительной и кроткой дочерью — Ариной, прекрасной, как сама луна, — и неугомонным, любознательным сыном Лиином, который переставал задавать вопросы только когда спал. Ему было всего шесть сезонов цветения, но возраст был тот самый, когда хочется узнать, что происходит вокруг. И Курт — его отец и учитель — прекрасно это понимал. Он старался передать сыну всё, что когда-то узнал сам: от отца, от деда, от предков — из поколения в поколение.

— Не стоит причинять сестре боль, — мягко сказал он. — У неё период цветения. Когда касаются её волос, ей неприятно.

Волосы у Арины были длинные — доставали до земли даже когда она стояла. Тут и там из густой шевелюры выглядывали нежные розовые цветы — особенность семьи её матери. Их дерево — Рувики: тонкостенное, с маленькими зелёными листьями, шепчущими на ветру.

— Тисса сказала, что если потерять все цветы — потеряешь разум, — с ужасом прошептала девушка. — Ты хочешь, чтобы я стала безумной, как корейна?

Секунду спустя, осознав, что сказала, Арина прикрыла рот рукой. Но слов было не вернуть. Её отец нахмурился и невольно взглянул на берег, где сидела его мать — Ирида.

Красивая женщина выглядела болезненно худой. Сквозь тонкую белую кожу проступала сеть голубых вен. Она не разговаривала. Плохо ела. Много спала. Уже прошёл ни один сезон цветения — а она так и не пришла в себя.

Богиня учила свой народ милосердию и состраданию. Но даже она не могла остановить страх, что отравил сердца людей. В поселении такого не было — никогда. Достигнув возраста увядания, они просто уходили в священный лес, где их встречала Матерь. И тогда их древо сбрасывало листья… и засыпало.

Красное дерево было родовым в семье Курта. Он, Ирида и Лин — яркие представители семьи Плачущего Клёна: светлая кожа, огненно-рыжие волосы. Прекрасные дети прекрасной Богини…
…или были таковыми — пока корейна не изменилась.

Мужчина сжал в ладони стебель чернильного цветка. Дочь задела больную тему — и он, не найдя подходящих слов, выдал банальное:

— Богиня поможет нам.

На лице Арины промелькнуло недовольство — но тут же скрылось под маской добродушия. Так быстро, что Курт подумал — ему это показалось.

— Можете идти. На сегодня мы закончили.

— Спасибо, учитель! — в один голос ответили дети и, мигом соскочив со своих мест, умчались к друзьям, давно поджидающим их неподалёку.

Их народ менялся — особенно это отражалось в детях. Но и в себе Курт чувствовал перемены. Спокойствие и мир, что царили в душе, в какой-то момент уступили место страху и смятению.

— Что-то грядёт, — раздалось за спиной.

Курт обернулся. Сантор — старейшина деревни, сложив руки за спиной, смотрел прямо на него. Губы изображали приветливую улыбку, но в глазах читалось беспокойство.

— Пойдём, пройдёмся. Мне есть что тебе показать.

Мужчины пошли вглубь леса — и он становился ярче, красочнее, чем дальше они заходили. Солнечные лучи едва пробивались сквозь гигантские кроны, но это не мешало лесному народу обосноваться здесь. Домики прятались в корнях деревьев и на ветвях. Маленькие лесные феи удобно устроились в белоснежных чашах вьюнов, оплетающих жилища. От их крыльев исходил мягкий свет — каждая была похожа на солнышко.
Но последнее время феи всё чаще спали. Многие — навсегда погасли.

Погружённый в тяжёлые мысли, Курт добрался до Колыбели — места, где обитала Матерь и куда уходили дети леса, чтобы прекратить своё земное существование. Он остановился как вкопанный, боясь ступить на святую землю.

— Ты можешь войти, — сказал Сантор. — Твои помыслы чисты.

Курт робко кивнул и шагнул вперёд — преодолевая скорее моральную преграду, чем физическую. Ветер, не теряя времени, запутался в высоких кронах, передавая симфонию из шелеста. Сотни голосов предков что-то шептали нежданному гостю. Мужчина поклонился — приветствуя, прощаясь, прося прощения за то, что потревожил их сон. Потом последовал за старостой, не поднимая глаз. Деревья продолжали шуметь — но Богиня не спешила успокоить своих детей.

— Они напуганы, — тихо прошептал староста. — Матерь не отвечает на мои молитвы. Кажется, она глуха… и к ним.

Страх — неприсущая эмоция для детей леса.
Или была таковой — до недавнего времени.

Курт осознал всю глубину угрозы, когда староста привёл его к семейному сплетению древ. Плачущие клёны всегда были усыпаны яркой листвой, а мощные стволы — покрыты тягучей янтарной смолой. Главное древо их семьи, поглотившее множество предков, возвышалось титаном над молодыми деревьями рода.

Но теперь — оно молчало.
Не шуршало.
Не признавало.
И в этом молчании — что-то едва ощутимое, древнее, слабеющее.

— Подними голову, — сказал Сантор, кладя ладонь на огромные корни.

Листья Плачущего клёна пожухли. Казались сухими, хрупкими, как кости мертвеца. Курт поднял один с земли — и сжал в руке. Тот, тихо хрустнув, рассыпался в прах.

— Нет… — паника сжала мужчине горло. — Нет, нет, нет…

Воздуха не хватало. Курт сорвался с места, запинаясь о корни, и помчался к своему дереву.

Глава 2.

Корабль, нареченный самим Лордом — Вороном, рассекал морскую гладь, как нож — плоть жертвы. Ветер хлестал по парусам, пытаясь сорвать их с реек, а волны шептали проклятия тем, кто осмелился выйти за пределы цивилизации. На борту царила тягучая, гниющая тишина. Команда не пела, не ругалась, не смеялась. Люди были измотаны — не телом, а душой. Многодневное плавание вытянуло из них всё, кроме последней искры надежды: вернуться с трофеями, с именем, с милостью лорда. Слава? Нет. Выживание. Спасение от позора. От забвения.

Среди команды — ветераны, прошедшие через ад сражений, и юнцы, чьи кости еще не знали веса меча. Сыновья купцов, третьи и четвертые дети, те, кого отцы с радостью отправили на смерть — или на славу. Погибнут — семья сохранит лицо перед лордом. Вернутся — войдут во второй круг. А это уже почти бессмертие в этом мире, где бессмертны только боги и их жрецы.

У лордов было три круга приближенных.
Первый — кровь и клятвы. Родные и друзья.
Второй — верные псы, держащие власть в кулаках.
Третий — те, кто купил себе право стоять в тени трона. Их приглашали раз в жизни: чтобы выставить дочь на брачный рынок, или сына — на милость спонсоров. После — либо взлет, либо падение. Ибо вход в замок лорда стоил не золота. Стоил крови. Стоил души.

За пределами королевства, шептали, всё иначе. Там — иные боги. Иные законы. Но Церковь Мориона-Завоевателя вещала с кафедр: «Рожденный под Его светом не вырвется из телесной оболочки. Гниль — удел отступников. Дух, не освобожденный огнем, не возродится. Бог сражается веками с идолами тьмы — и зовет вас встать под Его знамя. Чтобы мир воцарился под единым взором. Под единым мечом».

На острове погибло одиннадцать. Не просто людей — воинов. Среди них — те, кто прошел через битвы, где земля пила кровь реками. Их тела не сожгли. Не смогли. Остров был диким. Неясно, чей бог там правил — но не Морион. Священники едва отогнали туман, что полз к кораблю, как живое существо, жаждущее плоти. Только молитвы и жертвы остановили его.

Семь пленников. Пять юных дев — с глазами, полными ужаса, но телами, словно выточенными для греха. Один мальчишка — худой, как ветка, с глазами испуганного зайца. И она — старуха. Стройная. Изящная. Без единого седого волоса — но кожа, как пепел. Серая. Сморщенная. Больная. Два дня она металась в горячке, бормоча на языке, что никто не понимал. А потом — затихла. Забилась в угол и затихла.

Капитан Алистер помнил: именно она говорила на имперском языке, на острове. Но теперь она молчала, не отвечала на вопросы, ни о чем не просила. Другие плакали, молили, цеплялись за его сапоги — и он позволял им это. Наслаждался. Пока не надоедало. Тогда — мягко, почти нежно — отталкивал. «Не портить добычу», — говорил он себе. Как будто они — хрупкие цветы.

Он заботился. Кормил. Укрывал одеялами. Приказывал мыть их каждый день — чтобы кожа оставалась гладкой, чистой, товарной. У трюма стоял караул — для охраны от команды. Мужчины, как голодные псы, пытались прорваться в «цветник». Алистер карал жестоко. Пока не поймали Болтливого Дрю — старого, беззубого, грязного, но незаменимого. Его швырнули к ногам капитана под хохот команды.

— Прости, капитан, что ворвался в твой сад… — прохрипел Дрю, не глядя в глаза. — Но не позволишь ли хоть взглянуть на нимф? Пусть глаза насладятся перед смертью…

— Этих дев мы принесем в дар королю, лорду и Богу нашему — Мориону. — Алистер наклонился, голос стал лезвием. — Кто ты, чтобы тянуть к ним свои грязные руки?

Дрю повернулся к толпе:

— А ты? Ты каждый день к ним заходишь. Может, ты выше нас? Держишь нас за чернь… а сам — в их объятиях?

Толпа загудела, закипая от недовольства. Вперёд вышел Юстос — мужчина средних лет с суровым нравом и тяжёлым характером. Всю свою жизнь он провёл в море, сопровождая торговые караваны до самой империи. Благодаря этому опыту он привык считать своё мнение особенно весомым и всегда был готов его отстаивать.

— Мой брат погиб там! — прогремел он, и шрамы на его лице исказились от ярости. Его голос дрожал от сдерживаемых эмоций, а кулаки непроизвольно сжались. — Я вынес одну из этих девушек на своём горбу, рискуя жизнью! А ты… ты сидишь тут, словно напыщенный лорд, и не позволяешь даже попрощаться с погибшими! Мы не предали их земле. Не сожгли их тела. Их души томятся в плену у идолов, корчатся в вечных муках, а ты тут прохлаждаешься в компании своих красоток!

— Жрем тухлятину, а он — пирует! — крикнул кто-то из толпы. — Спим с крысами, а он — на перине, с женской плотью!

Алистер застыл, словно статуя, чувствуя, как напряжение в воздухе становится почти осязаемым. Одно неверное слово — и толпа взорвётся, превратившись в неукротимую силу мятежа. Его взгляд метнулся по собравшимся лицам, искавшим малейшие признаки того, что ситуация ещё может быть взята под контроль.

— Ты прав, Юстос, — сказал он мягко. — Вы заслужили награду. Вернемся — получите удвоенную плату. И… одну девку. На потеху.

— Не обманешь? — Юстос смотрел в глаза. Без страха.

Алистер кивнул и подал знак своему человеку. Из трюма вывели женщину. Длинное платье облегало хрупкое тело. Волосы — спутанные, грязные. Ноги подкашивались. На голове — мешок.

— Одна. Только одна. Остальное — решит лорд. — Алистер протянул руку. — Поторопись. Иначе нектар этого цветка может ответать кто-то другой.

Юстос пожал руку капитана. Схватил женщину и стянул с ее головы мешок.

И взвыл.

— СТАРУХА?! Ты подсунул мне старуху?!

— Юстос, — холодно спросил Алистер, — хоть одна шлюха из портового борделя сравнится с ней?

В толпе послышались смешки, над обманутым мужчиной что зло скрипел зубами. Но тут вмешался Августо — помощник капитана. Молодой, ему было всего девятнадцать лет. Но никто не смел его тронуть. Его отец — первосвященник. Его род — священен. А все что он говорит - истина.

— Морион услышал нас, — сказал Августо, выходя в центр. За ним — два священника, с каменными лицами. — Души павших приняты. Они — в объятиях Отца. Возрадуйтесь.

Глава 3.

Чуть больше пятидесяти лет назад маленькое королевство Триард заключило мирный договор с Империей — на условиях выплаты дани. Империя, обладавшая бескрайними землями, могла легко захватить Триард, но тогда, когда треть его территории занимали непроходимые горные массивы, император сочёл завоевание нецелесообразным. Королевство оставили в покое — за незначительную дань, не стоящую крови.

Но сорок лет спустя всё изменилось.

В Стальных Горах, на территории Триарда, нашли светокамни — редчайшие минералы, способные светиться без огня и питать механизмы. Их открытие произвело революцию на всём материке. Благодаря им Империя получила технологическое превосходство, а лорд Бастиан Аквил, владелец этих земель, стал одним из самых богатых и влиятельных людей на континенте.

Однако договор был священен. Честь Империи не позволяла нарушить его — даже ради светокамней.

И тогда знатные дома, завидуя Бастиану, начали действовать по-старому: через брак.

Молодого вдовца, красивого, богатого и невероятно загадочного лорда, засыпали предложениями от дочерей графов и маркизов. Но Бастиан не был подданным Империи — он был лордом Триарда. И ни одна из имперских дам не имела для него ни малейшей ценности.

Тем не менее, самые отчаянные — ослеплённые алчностью и жаждой власти — пошли дальше. Они не просили. Они действовали. Любым способом стараясь оказаться в постели лорда.

Именно так поступила графиня Фиата Зак.

Ей едва стукнуло девятнадцать. Она была красива, уверена в себе, воспитана в духе имперской элиты — где женщина — это инструмент, а не личность. Её цель была проста: стать матерью наследника Бастиана Аквила. Репутация отца ребёнка её не волновала. Совесть — тем более.

Когда она поняла, что беременна, план был уже готов: сбежать в Империю, разыграть трагедию — изнасилование, угроза, побег. Доказательства — в виде плода. Никто не станет спорить с дочерью графа Винтера Зака, особенно если он сам будет поддерживать эту историю.

И вот однажды ранним утром, когда замок Бастиана еще спал, Фиата сбежала — в карете, в которой её ждал отец.

Она выдохнула с облегчением, чувствуя, как холодный воздух улицы сбивает с лица последние капли пота, оставшиеся после ночи, проведённой в объятиях мужчины, которого она ненавидела.

— Это всё? Просто уедем? — спросила она, глядя в окно.

Граф Винтер Зак поднял бровь.

— А ты чего ждала? Парад?

Фиата нахмурилась.

— Не смешно. Нужно нанять хотя бы пару человек, чтобы оторваться от преследования, если…

Винтер отвёл взгляд. И она сразу поняла.

— Ты проиграл?

— Выиграл! — взорвался он. — В начале выиграл. Потом… проиграл.

— Нет, пожалуйста, отец… Не говори, что ты опять проиграл всё. — Голос её дрожал. — Как же мы теперь…?

Её слова оборвались — резкой, болезненной пощёчиной.

Холодная ладонь ударила по щеке. Фиата замерла. Слёзы застыли в уголках глаз, не успев упасть. Она смотрела на отца — как на чужого.

— Не тебе считать мои деньги! — прошипел он, брызжа слюной. — Я твой отец! Если прикажу — ты будешь отдаваться морякам в порту за одну медную монету!

Он кричал, не заботясь о кучере, не замечая, как дочь рыдает, размазывая слёзы по лицу.

— Заткнись! — прикрикнул он. — Слышала?!

За окнами кареты слышался монотонный стук копыт. Внезапно раздался шум возни, а за ним — отчаянный крик.

Фиата заметила: на козлах мелькнул силуэт кучера — и исчез.

Граф постучал набалдашником трости по стене кареты, но ответа не последовало.

Едва он собрался выйти и выругался, как карета дернулась так резко, словно лошади внезапно потеряли опору под копытами. Винтера швырнуло на бархатное сиденье. Фиата схватилась за спинку. Сердце колотилось в унисон с копытами.

— Уже нашёл… — прошептала она. — Бастион нашёл нас…

Она готова была голодать, жить в подполье, быть рабыней — лишь бы больше никогда не видеть этого человека.

Но как только карета остановилась, граф, словно забыв о больных ногах, первым выскочил наружу, на ходу обнажая меч и готовый сразиться с десятком воинов. Однако рядом не оказалось никого, кроме кучера.

На козлах неподвижно сидел таинственный человек в длинном чёрном плаще с надвинутой на лицо маской. Его руки крепко сжимали вожжи, а фигура казалась высеченной из камня. Ни единого отличительного знака, ни малейшей детали, которая могла бы раскрыть его личность — только тёмный силуэт на фоне серого неба.

— Фиата! — крикнул граф, протягивая руку.

Девушка выбралась из кареты, прячась за спиной отца, не отводя глаз от возницы.

— Храм? — прошептала она.

Отец огляделся. И правда — перед ними стоял небольшой храм Богини Мира. Каменные стены, высокие деревянные двери, резной орнамент — две птицы, сцепленные клювами, символ вечного равновесия.

Винтер забыл обо всём. Он ринулся к дверям, бешено стуча кулаками.

— Убежище! Откройте! Убежище!

В храмах богинь проливать кровь было строго запрещено священными законами, но стоило лишь переступить порог каменных стен, как все запреты теряли силу.

Острая боль пронзила тело графа, словно раскалённая молния. Меч незнакомца вошёл в плоть с ужасающей лёгкостью, будто рассекая не человеческую плоть, а мягкий воск. Винтер замер, не веря в происходящее. Его глаза расширились от непонимания и боли, когда он увидел окровавленное остриё, торчащее из своего живота.

В этот момент время, казалось, остановилось. Воздух наполнился металлическим запахом крови, а в ушах Винтера зазвенело от шока. Его руки инстинктивно потянулись к ране, но было уже слишком поздно. Тёмные пятна начали расплываться перед глазами, а ноги подкосились, не в силах больше удерживать обессилевшее тело.

Фиата задохнулась от ужаса, когда безжизненное тело отца скатилось по ступеням древнего храма. Убийца, не торопясь, снял маску, провожая взглядом умирающего графа. Всего три шага по выщербленной брусчатке и девять ступеней разделяли девушку от человека, только что лишившего её отца жизни.