Тени вечного притяжения

Пролог

Прага, 1680 год.

Собор Святого Вита впивался в небо оскалом каменных горгулий. Их крылья, покрытые вековой копотью, застыли в вечном падении. Луна, словно вырезанная из желтого пергамента, цеплялась за шпиль, освещая витражи - кровавые рубины и синие сапфиры. Стекла мерцали тускло, будто сквозь них просачивался не свет, а сам мрак, уставший от собственной тяжести. Воздух был пропитан запахом гниющих лилий - их лепестки, брошенные к подножию алтаря, сливались в кашицу под ногами прихожан. Но прихожан не было. Лишь крысы, шуршавшие по углам, да ветер, вывший в узких окнах, как души, запертые между исповедью и проклятием.

В крипте, куда не доходили даже отголоски молитв, камень плакал. Влага сочилась по стенам, оставляя следы, похожие на струпья. Капли падали с потолка, как слюна больного зверя, оставляя на полу лужицы, в которых плавали личинки. Саркофаги стояли вплотную, словно кости в переполненной могиле. Их крышки были изъедены временем: на одних гербы стерлись до призрачных контуров, на других - надписи на латыни превратились в шрамы, будто кто-то вырезал их ножом с тупым лезвием. И только один гроб был расколот - древний, из черного дуба, скрепленный железными полосами, ржавыми от времени. Над ним, не касаясь ногами пола, парила она.

Ее платье, сшитое из ночи и паутины, обволакивало тело, как дым. Рукава, расшитые серебряными нитями - узоры из шипов и безглазых ворон - свисали до пола, растворяясь в тенях. Кожа, лишенная тепла, отливала голубоватой белизной, словно внутренняя сторона льда. Волосы, черные до неестественности, лежали тяжелыми прядями, будто каждую из них вымочили в чернилах Гутенберга. Она не дышала. Не моргала. Даже ресницы, покрытые инеем времени, не дрогнули, когда ее пальцы - длинные, острые, с ногтями, напоминавшими обломки кинжалов - коснулись края гроба.

Она помнила этот дуб. Его срубили в год ее смерти. Дерево стонало под топором, а она смеялась, уже чувствуя, как холодная рука Создателя сжимает ее горло. Теперь гроб пах тленом и медью. Черный дуб, почерневший не от возраста, а от огня - на его поверхности все еще читались волны обугленной плоти. Железные скобы, некогда скреплявшие дерево, поржавели и лопнули, словно не выдержав того, что скрывали внутри. А внутри, под слоем иссохших лепестков чертополоха, лежало то, что осталось от него.

Не тело - пародия на него. Кожа, когда-то белая, как пергамент для королевских указов, теперь потемнела и обвисла, обнажая ребра, похожие на прутья ржавой клетки. Кисти рук, сведенные судорогой, напоминали корни мертвого дерева, впившиеся в каменное ложе. Лицо из высохших мышц и жил венчали губы, сжатые в вечной усмешке. Даже в смерти он казался насмешливым. Но главное - его клыки. Два обломка, сколотые у основания, словно их вырвали в ярости.

Моргана знала, чья это работа. Её. Она провела пальцем по краю гроба, и палец стал влажным - не от сырости, а от чего-то густого, маслянистого. Это был страх. Тот самый, что сочился из пор камня, пропитывал воздух, въедался в одежду. Страх всех, кто когда-либо спускался сюда: монахов, прятавших грехи под рясами; воров, искавших золото в зубах покойников; девушек, которые верили, что вампир в гробу - всего лишь сказка.

- Ты любил говорить, что мы - вечность, - прошептала она, и голос звучал хрустально, как ломающийся лед. - Но вечность оказалась тесной.

Ветер, которого не должно было быть под землей, шевельнул ее волосы. Он принес запах горелой плоти - тот самый, что витал над Прагой в день, когда ее превратили в пепел. И воскресили.

Моргана не шевельнулась, когда крыса пробежала по ее босой ступне. Холод кожи был глубже могильного - он просачивался в кости, кристаллизовался в суставах, делая каждое движение точным, как удар часовой стрелки. Ее глаза, цвета застывшей ртути, скользнули по телу в гробу. Его телу. Нет, это не тело - реликвия. Музей жестокости, который он собрал за века: шрам на левом плече (от топора палача, что казнил их первую жертву), перекошенный палец (сломанный в схватке с оборотнем, которого он назвал «другом»), темное пятно на грудине - место, куда она вонзила кинжал в ту ночь, когда поняла, что любовь пахнет предательством.

Она наклонилась ближе, и волосы, тяжелые от вековой пыли, коснулись его лица. Нет, лица - это было слишком щедрое слово. Лишь обтянутый пергаментом череп, на котором застыла гримаса. Его губы, когда-то целовавшие ее шепотом «ты - моя вечность», теперь обнажали десны, посиневшие, как у утопленника. Но она помнила тепло тех слов. Помнила, как они обжигали, когда он говорил их, прижимая ее к стене склепа, а его клыки царапали горло, не решаясь прокусить.

- Ты боялся, - прошептала она, и язык, лишенный влаги, прилип к нёбу. - Боялся, что я стану сильнее.

Ее рука скользнула под его спину, нащупывая то, что осталось от сердца. Плоть рассыпалась, как труха, но там, под ребрами, что-то блеснуло. Медальон. Медный, с гравировкой - два змея, пожирающих друг друга. Она сжала его в кулаке, и края впились в ладонь, оставив синяки, которые исчезли прежде, чем капля крови успела выступить.

- Ты хранил это? - ее смех разорвал тишину, как нож пергамент. - Все эти годы?

В медальоне лежал локон. Русый, выцветший от времени, перевязанный шелковой лентой. Ее волосы. Те самые, что он отрезал в ту ночь, когда она еще дышала. Когда сердце билось, а не замерло, как птица в ледяной ловушке.

Моргана выпрямилась, и тени поползли за ней, цепляясь за подол, как голодные дети. Она разжала пальцы - медальон упал на грудь скелета, провалился меж ребер, зазвенев о камень.

- Даже в смерти ты носишь свою слабость, как крест, - сказала она громче, будто крипта была заполнена незримыми свидетелями. - Но я не стану тобой.

Надгробие за ее спиной треснуло - старый камень не выдержал тяжести тишины. Моргана обернулась, и в этот миг луна, пробившись сквозь разлом в своде, упала на ее лицо. На щеке, там, где когда-то была слеза, лежала тонкая трещина - шрам от серебряной пули, выпущенной им же. Рана, которая никогда не заживет.

Акт l, глава 1, Лифт в никуда

Лифт не просто «пах» - он вонял. Затхлостью старой шерсти, пропитанной потом, и сыростью, будто кто-то разлил в углу лужицу и забыл вытереть. Александр представил, как десятилетиями здесь копил запахи пьяный уборщик: крошки от булок, прогорклый одеколон, пыль из вентиляции. Даже кнопки лифта, засаленные пальцами, будто сочились этим запахом. Он попытался дышать ртом, но воздух лип к языку, как кисель.

Александр прислонился к стенке. Зеркало, потёртое до матовости, кривило его отражение, как в балаганном аттракционе. Галстук висел на шее удавкой, пиджак морщился на локтях, а тень под левым глазом казалась синяком. Он чувствовал себя так, будто его вывернули наизнанку: потная спина прилипала к стенке, а в груди колотилось что-то жирное и беспокойное, как крыса в ловушке. «Смотришься, как покойник на скидке», - подумал он и закрыл глаза, чтобы не видеть, как зеркало мнёт его лицо в гармошку.

Кактус в его руках был жалок. Маленький, с покосившимся стеблем и желтеющими колючками, будто его неделю пинали по офису. «Ровно как я», - Александр сжал горшок так, что пальцы побелели. Коллега, для которого цветок предназначался, уже два месяца не разговаривал с ним после того совещания, где Александр случайно назвал его проект «кретинизмом в таблицах Excel». Теперь этот кактус казался не подарком, а издевкой: «Не забывай поливать» - да он сам засох, как этот росток в пластиковом горшке. Буквы на горшке, ярко-розовые и курчавые, словно насмехались: «Поливай карьеру! Поливай отношения! Поливай жизнь, дурак!». Александр едко фыркнул. Вот и весь секрет успеха - купи горшок с мотивационной надписью, и всё наладится. А тем временем его собственные «корни» гнили в этой конторе: шесть лет одни и те же отчёты, те же шутки про кофе, те же вздохи у кулера.

Запах машинного масла ударил в нос - густой, как дёготь. Александр вспомнил деда, который чинил в гараже «Жигули» и матерился на ржавые гайки. «Хоть бы этот лифт рухнул», - подумал он, и картина возникла сама: треск тросов, вопли, удар… А потом тишина. Мечта. Ни звонков от начальника, ни ипотеки, ни этого кактуса. Только тьма и возможность наконец выспаться. Хоть смерть - хоть пять минут покоя.

Тогда он её услышал. Это началось с тишины. Не той, что обволакивает, а той, что высасывает воздух, как пылесос. Александр почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом - будто кто-то провёл льдинкой по позвоночнику. Даже гул лифта затих, словно техника затаила дыхание. И тогда - щелчок. Точный, как курок пистолета. Не звук, а предчувствие. Сначала - звук каблуков. Чёткий, как отсчёт секунд до расстрела. Каблуки били по полу не просто громко - они выбивали ритм. Тук. Тук. Тук. Как будто кто-то забивал гвозди в крышку его гроба. Александр съёжился, машинально прижимая кактус к груди. Колючки впились в ладонь, но боль казалась далёкой, словно через вату. Он вдруг вспомнил, как в детстве прятался в шкафу от пьяного отца - тот тоже стучал кулаком в дверь, отчитывая: «Выйди, или я сломаю эту херню!»

Потом - запах. Запах вполз в ноздри, обжигая, как глоток самогона. Дым - не от костра, а от чего-то горелого, вроде старых покрышек. И железо - ржавое, как трубы в подвале их дома, где капала вода и пахло плесенью. Александр закашлялся, но аромат въелся в лёгкие. Он вдруг представил кровь. Не алую, а чёрную, как нефть. И понял, что это не фантазия.

И холод. Холод, который не шел от кондиционера. Он начал с пяток. Пополз вверх, обвивая лодыжки, словно цепь из ледяных звеньев. Александр дёрнулся, ударившись головой о зеркало. Осколки мыслей: бабушка в гробу, её восковая кожа; замёрзшие окна в школе; сосулька, упавшая ему за воротник в шесть лет. Но это был не холод смерти - холод отсутствия. Как будто сама жизнь вокруг испарялась, оставляя вакуум.

- Застрял? - голос был бархатным, но с осколками стекла внутри.

Александр повернулся так медленно, будто его шею сдавили тисками. Каждый позвонок хрустел, как пересохшие суставы старика. В глазах мелькнули блики от зеркала - на миг он увидел своё лицо: бледное, с каплями пота на верхней губе. «Не сходи с ума, это просто усталость», - подумал он, но сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из клетки рёбер.

Она стояла в дверях. Зеркало, мутное и покоробленное, показывало лишь блеклую пародию на неё: размытые контуры, будто призрак в тумане. Но в реальности она была осязаемой. Рядом с ней он выглядел картонным силуэтом. Его костюм, ещё утром казавшийся строгим, теперь висел мешком, а её платье струилось по телу, словно жидкий металл. Даже воздух вокруг неё вибрировал - не от жары, а от чего-то плотного, как давление перед грозой. Александр машинально потянул галстук, чувствуя, как воротник душит. «Как будто я тут лишний», - мелькнула мысль, и он внезапно вспомнил школьные линейки, где всегда стоял в последнем ряду, невидимый.

Это было не платье - заклятие. Ткань переливалась, как крылья ворона на солнце, и Александр поклялся бы, что видит в складках движение. Будто тени под материей шевелились, пытаясь вырваться. Вырез платья открывал ключицы, острые, как лезвия, а на шее мерцала цепочка с кулоном - чёрный камень, внутри которого пульсировала капля крови. Он невольно потянулся к нему пальцем, но она повернулась, и камень скрылся в тенях.

На тыльной стороне левой перчатки был вышит узор: шипы, обвивающие сердце. Александр заметил, что некоторые нитки порваны, будто кто-то пытался вырваться. «Как она в этом дышит?» - подумал он, и тут же сообразил: она не дышит. Вообще. Грудь не поднималась. Но лицо… Лицо заставило его самого забыть, как дышать. Скулы, будто вырубленные из мрамора, губы - ярче вина, что он пил на корпоративе, и глаза. Боже, глаза. Они светились, как лужицы ртути, в которые упали звёзды. Александр понял, что задохнулся. Воздух вышел из лёгких свистом, но вдохнуть не получалось - грудь сковало.

Глава 2, Квартира с Призраками

Александр очнулся от гула старинных часов - их тяжёлые, глухие удары пробивали тишину, словно кто-то колотил кувалдой по бронированной двери. Каждый бой отдавался в висках пульсирующей болью, будто в череп воткнули ржавые иглы. Он зажмурился, пытаясь отдышаться, но воздух в комнате был тяжелым и обжигающим, как дым от костра, в котором сжигали нечто запретное. Глаза слипались, словно их залепили смолой, а веки дрожали, будто пытаясь удержать обрывки сна: тени с когтями, холодные пальцы на горле, её голос, режущий тишину, как нож пергамент.

Запах ударил в ноздри первым - ладан, горький и душный, как в склепе бабушкиной церкви, где он прятался в детстве от пьяных криков отца. Но под ним сквозило что-то кислое, резкое. Александр приподнялся на локтях, и нос наткнулся на аромат, от которого сжался желудок: прокисшее вино, смешанное с медью. Будто кто-то разлил бутыль на старые монеты и оставил тухнуть.

Кожаный диван под ним скрипел, как кости старика, ворочающегося в гробу. Каждое движение оставляло на спине полосы - не от ткани, а от швов, грубых и неровных, будто диван сшивали из обрезков чужой жизни. Кожа была холодной и влажной, словно только что сняли с мертвеца. Александр провёл ладонью по поверхности, и пальцы слиплись от какого-то налёта - то ли плесень, то ли засохшая кровь.

Он поднял голову, и потолок навис над ним, как живой кошмар. Фрески, выцветшие до оттенков гниющей зелени и запёкшейся крови, изображали ангелов с пустыми глазницами. Их крылья, когда-то позолоченные, теперь походили на сломанные зонтики, а пальцы с длинными ногтями впивались в змей, чьи чешуйчатые тела извивались в предсмертных судорогах. Один из ангелов, прямо над диваном, был лицом словно близнец Морганы - те же острые скулы, будто вытесанные из мрамора, тот же взгляд, пустой и всевидящий. Его глаза, написанные серебряной краской, мерцали тускло, словно сквозь толщу льда. Александр застыл, ловя себя на мысли, что ангел шевелит губами. «Беги», - прошептали они беззвучно, и по спине пробежали мурашки.

Где-то в углу щёлкнуло, и он резко обернулся. На каминной полке, меж канделябров, оплывших воском, как свечи на дне океана, стоял череп. Не человеческий - слишком крупный, с рогами, закрученными в спираль. В его глазницах горели крошечные огоньки, синие, как болотные огни. Александр потянулся к нему, но в последний момент одёрнул руку: череп зашипел, и из глубин чёрных орбит выползли пауки, покрытые белым пушком, словно инеем.

Он понял, что дышит слишком часто, как загнанный зверь. Воздух, пропитанный смертью и тайной, обжигал лёгкие. Но где-то под страхом, глубже, шевелилось другое - любопытство. То самое, что когда-то заставило его залезть в старый колодец во дворе, зная, что отец убьёт за это.

«Ты здесь, потому что боишься обычной жизни больше, чем этой комнаты», - будто прошептал ангел на потолке. Александр сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Ему хотелось верить, что это сон. Но диван скрипел слишком реально.

Она сидела у камина - недвижимо, словно манекен, поставленный для устрашения. Огня не было, но угли на дне топки светились тускло, как глаза спящего дракона. Александр заметил, что решётка камина покрыта не сажей, а чем-то липким и блестящим, будто здесь жгли не дрова, а куски янтаря с застывшими внутри насекомыми. Воздух над очагом дрожал, искажая её силуэт, будто она состояла из пара, а не плоти.

В руках - кинжал, знакомый по лифту, но теперь при свете (если это можно было назвать светом) видны были детали. Рукоять в виде змеи была вырезана из чёрного дерева, чешуйки на её теле переливались перламутром, словно кто-то вбил в древесину осколки лунного камня. Глаза змеи - крошечные рубины - следили за Александром, куда бы он ни двинулся. Лезвие, тонкое как лепесток, она протирала тряпкой, пропитанной субстанцией гуще крови. Жидкость стекала с клинка каплями, оставляя на полу пятна, похожие на паучьи гнёзда.

Запах ударил в нос - не железом, а чем-то гнилостным. Мёд, смешанный с уксусом и разложившимися розами. Александр подавился, но Моргана не подняла глаз. Казалось, она полирует не оружие, а ритуальный артефакт, и каждое движение её пальцев - часть заклинания.

За её спиной висела карта - пергамент, пожелтевший как клык старого вампира, с трещинами вдоль складок. Европа XVII века была утыкана булавками с жемчужинами, чёрными и неправильной формы, будто выточенными из окаменевшей смолы. Одна из них, воткнутая в Прагу, была больше других. Александр присмотрелся: под жемчужиной виднелась крошечная надпись - «1589». Год, когда его родной город ещё пах свежей штукатуркой на Карловом мосту.

- Почему Прага? - он не собирался задавать вопросы, но слова вырвались сами.

Моргана провела пальцем по лезвию, и кровь (её? Чья?) выступила на кончике. Она подняла клинок к губам, словно собираясь лизнуть, но вместо этого ткнула им в карту, чуть левее Праги.

- Здесь был мой первый дом, - сказала она. - Сожгли с младенцем внутри. Теперь тут автостоянка.

В её голосе не было печали. Только холод, глубже, чем в камине.

Александр почувствовал, как по спине побежал пот. Не от страха - от осознания, что эти булавки не метки на карте. Это надгробия. И Прага - лишь последнее в ряду.

- Где я? - сорвалось с губ хрипло, будто его горло перетянули проволокой.

Голос звучал чужим, как эхо из колодца: глухим, раздвоенным. Александр моргнул, пытаясь стряхнуть остатки липкого сна, но веки слипались, будто их склеили смолой. Язык прилип к нёбу, как после ночи в дымном баре. Он понял, что это не просто жажда - воздух здесь был густым, словно его вываривали из костей.

Моргана повернулась медленно, как будто её шея скрипела от вековой ржавчины. Свет от люстры-паука - чугунного монстра с лапами, обвитыми цепями, - упал на её лицо. И в этот миг он увидел другое: кожу, золотистую от солнца, веснушки на переносице, две светлые косы, перекинутые через плечи. Девочка. Лет двенадцать. Но в глазах - та же пустота, что и сейчас. Александр дёрнулся, ударившись затылком о диван, и видение рассыпалось. Теперь перед ним снова была она - бледная, с губами цвета винных пятен на скатерти.

Глава 3, Уроки выживания

Подвал Морганы дышал сыростью, словно лёгкие древнего утопленника. Низкие своды, изъеденные временем, нависали над головой, их кирпичи крошились, оставляя на полу песчаные следы, будто кто-то рассыпал прах предков. Паутина, толстая как марля, клочьями свисала с балок, цепляясь за волосы Александра липкими нитями. Каждый шаг поднимал облака пыли, пахнущей не просто плесенью, а чем-то кисло-сладким - как забродивший компот, в котором утонули гвозди. Воздух густел в горле, обжигая лёгкие щелочной горечью, и Александр машинально прикрыл рот рукавом, словно это могло спасти от яда столетий.

Свет единственной лампы с решётчатым абажуром выхватывал из полумрака полки, уставленные склянками. Стекло, покрытое слоем копоти, искрилось зеленоватыми бликами, будто внутри бутылок тлели светляки. На этикетках, пожелтевших и скрученных, угадывались надписи: «Серум №7», «Ноктюрн», «Слезы Гекаты». В углу, на отдельной полке, стояла банка с мутной жидкостью - её содержимое пульсировало, как медуза в ловушке. Пузыри, всплывающие на поверхность, лопались с тихим хлюпаньем, выпуская дымок, который сворачивался в спираль и растворялся, словно чья-то невидимая рука рисовала узоры в воздухе.

Александр прислонился к стене, и тут же отпрянул - кирпич под пальцами был липким и тёплым, словно его обмазали смолой, смешанной с кровью. Он поднёс ладонь к свету: на коже остался бурый след, пахнущий гнилыми ягодами. По стене, от пола до потолка, тянулись тёмные потёки - одни ржавые, будто от водопроводной трубы, другие маслянисто-чёрные, как будто здесь годами капало что-то живое. Где-то в глубине подвала что-то заскреблось - может, крыса, а может, корни старого дерева, проросшие сквозь фундамент.

Он шагнул к полке, и хруст под ногой заставил его застыть. На полу, среди осколков разбитой колбы, валялись засушенные крылья бабочек, перевязанные чёрной нитью. Одно крылышко дрогнуло, поднявшись в слабом сквозняке, и прилипло к его ботинку, словно пытаясь удержать.

Тень за полкой шевельнулась, и прежде чем Александр успел отреагировать, Моргана выплыла, будто её соткали из самого сумрака. Свет лампы дрогнул, окрасив её профиль в янтарные тона, а ядовито-зелёная жидкость в её руках вспыхнула, как светляк в кулаке демона. Стеклянный сосуд, который она держала, был исписан рунами - теми самыми, что Александр видел на старых могилах в Праге.

- Не пугайся, - её голос пропел, как ветер в печной трубе, - это всего лишь отвар из папоротника и когтей ворона. - Она приблизила склянку к его лицу, и жидкость забурлила, выпуская дымчатые завитки. Запах ударил в нос - горький, с оттенком горелого сахара. - Для отпугивания упырей. Но если хочешь попробовать…

Она наклонилась, и её декольте оказалось в сантиметре от его лица. Александр почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он ощутил её аромат - дым и снег.

- Спасибо, я на диете, - он отстранился, но спина упёрлась в полку. Склянки зазвенели, как нервный смешок. - Последний раз, когда я пил что-то зелёное, это был мятный ликёр. Закончилось… некрасиво.

Моргана усмехнулась, поставив сосуд рядом с другой бутылью - алой, густой, как кровь, запечённая на солнце. Внутри что-то шевелилось: тёмный сгусток, похожий на сжатую ладонь, бился о стекло, оставляя жирные следы. Александр невольно прикусил язык - ему почудилось, что «ладонь» машет ему пальцами.

- Любопытно? - Она провела указательным пальцем по горлышку алой бутыли, смахнув слой пыли. На стекле остался чёткий след, будто она провела по нему окровавленным ножом. - Это не для новичков. Даже я… - её ноготь, выкрашенный в цвет старой бронзы, щёлкнул по стеклу, - …дважды подумала бы, прежде чем открыть.

Он заметил, как её зрачки расширились, поглощая свет. В них отражалась бутыль, а в ней - искажённое подобие его лица.

- Ты что, коллекционируешь опасности? - он сделал шаг в сторону, но её рука легла на полку рядом, блокируя путь.

- Коллекционирую выборы, - она наклонилась ближе, и её дыхание смешалось с запахом её волос. - Каждый сосуд здесь - чья-то плохая идея. Как и ты.

Её палец скользнул по его рукаву, оставляя на ткани мутный след от зелёной жидкости. Александр замер, чувствуя, как горит кожа.

- Но плохие идеи, - она прошептала, почти касаясь губами его уха, - самые сладкие.

Где-то в углу упала склянка, разбившись с хрустальным звоном. Моргана не обернулась. Только улыбнулась, будто ждала этого.

Она подняла алую бутыль к свету, и жидкость внутри заиграла рубиновыми бликами, будто в ней плавились самоцветы. Тёмный сгусток в форме когтистой лапы, бившейся о стекло, на миг замер.

- Кровь альфа-оборотня, - её голос скользнул по его коже, как лезвие по точильному камню. - Серебро в ней - не благословение, а приправа. Выпьешь - будет гореть так, будто проглотишь раскалённые иглы. - Она наклонилась, и прядь её волос, холодная и тяжёлая, словно мокрый шёлк, коснулась его запястья. Александр вздрогнул - казалось, лёд просочился прямо в вены. - Но если не выпьешь…

Она провела ногтем по его горлу, едва касаясь кожи. Там, где прошёл ноготь, осталась тонкая розовая полоска.

- …когда они учуют твой запах, - продолжила она, - боль покажется тебе милой шалостью. Потому что то, что они сделают с твоими кишками, даже я не смогу описать.

Александр фыркнул, отодвигая бутыль. Его пальцы дрогнули - сквозь стекло он почувствовал пульсацию, будто жидкость была живой и голодной.

- Ты всегда объясняешь всё через страдания? - он скрестил руки, стараясь скрыть, как бешено стучит сердце. - Или это твой изощрённый способ флиртовать? В стиле «посмотри-как-я-могу-тебя-убить»?

Моргана рассмеялась.

- Через реальность, - она бросила на стол амулет. Стеклянная капля с кровавой сердцевиной ударилась о дерево, и цепочка звякнула, как кандалы. - Носи это. Пока он с тобой, даже крысы подземелья будут знать: ты мой.

Он взял амулет. Стекло было тёплым, словно его только что вынули из раны. Внутри, в алой сердцевине, что-то забилось, будто миниатюрное сердце.

Глава 4, Клуб "Клыки и Розы"

Улочки Старого Места петляли, словно змеи, запутавшиеся в собственных хвостах. Луна, спрятавшаяся за облаками, бросала на брусчатку рваные пятна света, и казалось, что камни под ногами шепчут истории о тех, кто здесь спотыкался столетия назад. Ветер гнал по Влтаве туман, цеплявшийся за мосты и фонари, превращая их в призрачные силуэты. Где-то вдали гудел трамвай, но здесь, в лабиринте переулков за Карловым мостом, царила тишина, нарушаемая лишь скрипом вывесок на ржавых цепях.

Моргана шла впереди, её каблуки выбивали дробь, от которой вздрагивали ставни на окнах. Платье - чёрный шелк с разрезом до бедра - обволакивало её, как вторая кожа, сливаясь с тенями. Лишь бледные плечи и шея, будто высеченные из мрамора, мерцали в темноте. Александр, в своей белой рубашке и потёртых джинсах, чувствовал себя пятном на старинной гравюре.

- Ты похож на официанта из дешёвого ресторана, - бросила она через плечо, не замедляя шага.

Он фыркнул, поправляя воротник, который душил сильнее, чем её колкие замечания:
- А ты - на вдову, которая нарядилась для похорон, но опоздала лет на двести.

Она остановилась так резко, что он едва не налетел на неё. Повернулась медленно, как кошка, решившая поиграть с мышью. В её глазах вспыхнул тот самый огонёк, который появлялся, когда он умудрялся задеть её гордость.

- О, теперь ты кусаешься? - Она подошла вплотную, и её пальцы скользнули по его щеке, оставляя ледяной след. - Берегись. Сегодня тебе придётся целовать мне руку. Притворяться, будто ты… мой.

Её дыхание пахло гранатом и снегом - странная смесь, от которой кружилась голова. Александр поймал себя на мысли, что хочет прижать ладонь к её талии, чтобы проверить: дышит ли она вообще?

- Целовать твою руку? - он ухмыльнулся, нарочито оглядев её длинные пальцы с тёмным лаком. - Боюсь, мои губы не выдержат такого холода.

Она рассмеялась.

- Не бойся, я их согрею. - Её губы коснулись его мочки уха на долю секунды, достаточно, чтобы пробежали мурашки. - Но сначала тебе придётся изображать, что я тебе нравлюсь.

Она развернулась и пошла дальше, её смех растворился в скрипе флюгера на крыше. Александр последовал, пытаясь не смотреть, как её бёдра колышутся в такт шагам. На повороте открылся вид на Влтаву - вода, чёрная и маслянистая, отражала огни Пражского Града, искажая их в дрожащие кляксы.

- Красиво, - пробормотал он невольно.

- Красота - это гниль, прикрытая позолотой, - Моргана указала на замок, где в одном из окон мерцал огонёк. - Видишь? Там в 1618 году выбросили из окна двух губернаторов. Начало Тридцатилетней войны.

- Ты там была?

- Я держала лестницу, - её губы дрогнули в полуулыбке.

Они свернули в переулок, где стены домов почти смыкались над головой. Воздух стал гуще, пропитанный запахом влажного камня и гниющей древесины. Дверь была неприметной - потрескавшееся дерево с облупившейся краской, отмеченное лишь кованой розой, чьи шипы впивались в каменную стену. Металл проржавел, словно знак выковали ещё тогда, когда по этим улицам ходили кареты с факелами. Над дверью висела табличка с едва читаемыми буквами: «Клуб “Клыки и Розы”. Вместо ручки - железный шип.

- Готов, официант? - Моргана повернулась, поправляя прядь его волос.

- Если там будет бар, я возьму виски.

- Бар есть. Но подают только… - она провела ногтем по его шее, - …красное.

Его смешок прервался, когда дверь открылась сама, выпустив волну музыки - виолончель, сплетённая с электроникой, и смех, слишком звонкий для человеческого горла.

Внутри воздух был пропитан ладаном, который жгли не для молитв, а чтобы заглушить запах греха. Дорогой виски - торфяной, с нотками дыма - смешивался с медным послевкусьем, или чем-то ещё.

- Не дыши так громко, - Моргана притянула Александра за пояс, её пальцы впились в кожу сквозь ткань. - Здесь… любят пульс.

Зал встретил их ослепляющим контрастом. Хрустальные люстры, позаимствованные, казалось, из оперного театра времён Моцарта, бросали блики на стены, расписанные фресками: обнажённые тела, сплетённые в оргиях, ангелы с клыками, пирующие из чаш в форме черепов. Роспись не была старинной - свежие мазки кроваво-красной краски стекали по стенам, словно раны.

Пол под ногами оказался стеклянным. Сквозь мутные плитки, покрытые трещинами, виднелись алые карпы. Или это были тени? Рыбы изгибались, ударяясь о стекло, их рты раскрывались в немом крике, а плавники напоминали пальцы, царапающие преграду.

Гости замерли, повернувшись к новоприбывшим. Мужчины в смокингах, с бутоньерками не из цветов, а из шипов, впивающихся в лацканы. Женщины в платьях, скроенных так, чтобы обнажать не плечи, а шрамы на шеях - рубцы от укусов, старых и новых. Одна из них, с волосами цвета воронова крыла, провела языком по свежей ране на запястье соседа, не отрывая глаз от Александра.

- Смотри на меня, - Моргана шепнула ему в ухо, пока её рука скользила по его спине, будто метя территорию. - Они любят глазами трогать.

Люстры вдруг замигали, и на секунду Александр увидел, что фрески двигаются: ангел повернул голову, окровавленная чаша в его руках переполнилась, и струйка потекла вниз по стене. Женщина с рыжими кудрями на рисунке протянула руку к нему, но свет вернулся, и всё застыло.

- Иллюзии, - Моргана сжала его локоть, заметив, как он замер. - Здесь стены пьют страх. Не давай им повода.

В углу, за дымовой завесой кальяна, музыкант в цилиндре водил смычком по виолончели. Струны визжали, как будто инструмент был сделан не из дерева, а из костей. Рядом танцующая пара - девушка в корсете с застёжками-черепами и мужчина с лицом, скрытым маской из перьев - кружилась в танце, её ноги обвивали его бёдра, как плющ.

- Бальный зал для тех, кто забыл, что такое бал, - процедил Александр, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Моргана усмехнулась, подводя его к бару. Стойка была вырезана из чёрного мрамора, испещрённого прожилками, похожими на вены. На полках вместо бутылок стояли колбы с жидкостями: багровой, чернильной, ядовито-зелёной. Бармен, худой как скелет, с татуировкой паука на лысине, протянул Моргане бокал с чем-то густым.

Глава 5, Ночь в музее Проклятий

Аптека «У трёх воронов» притаилась на улице, где даже днём царили сумерки. Вывеска, некогда позолоченная, теперь висела на одном крюке, скрипя на ветру, как старуха на качелях. Александр толкнул дверь - дубовая, с железными накладками в виде змей, - и его встретил запах, от которого запершило в носу: плесень, сушёная полынь и что-то сладковато-гнилое, будто под полом закопали бочку с абрикосовым вареньем лет триста назад.

- Очаровательно, - пробормотал он, вытирая ладонь о брюки после прикосновения к липкой ручке. - Тут хоть крысы есть или сразу призраки?

Моргана, скользнув внутрь, как тень, лишь хмыкнула:
- Крысы умнее. Они сбежали после того, как хозяин сварил эликсир из их хвостов.

Им открылись витрины с выцветшим бархатом, где лежали осколки склянок. В одном ещё сохранилась этикетка: «Настой мандрагоры. Вызывает истинные сны (и истинную смерть при передозировке)». Счётная стойка из потемневшего дерева, покрытая слоем пыли, в которой кто-то нарисовал перстом: «Лжец». Весы с чашами в виде черепов - на одной всё ещё лежал кусок окаменевшего корня. Банки на полках с мутной жидкостью: в одной плавал глаз с вертикальным зрачком, в другой - скрученная змея, покрытая пузырьками.

Александр подошёл к стеллажу, тронул банку с глазом. Существо внутри дёрнулось, следя за ним.

- Не буди его, - Моргана отдернула его руку. - Последний посетитель, который тронул эту банку, теперь кричит по ночам в городской канализации.

- У вас тут прямо Диснейленд для психопатов.

- Это была аптека для особых клиентов, - она провела пальцем по стойке, оставляя черту на пыли. - Вампиров, алхимиков, убийц… и одной маленькой девочки, которая боялась темноты.

Он заметил, как её взгляд скользнул к узкой лестнице в углу - деревянной, с прогнившими ступенями.

- Она покупала здесь конфеты?

- Сон без кошмаров, - Моргана повернулась, и в её глазах мелькнуло то, что Александр научился узнавать: боль, закамуфлированная под цинизм. - Но ей продали подделку.

Воздух нагнетал с каждым шагом. Пыль висела в луче фонаря, который Александр выхватил из кармана, как золотая парча на гробу. Запах пергаментов - тех самых, что гнили в ящиках за стойкой - напоминал старые церковные книги, которые он когда-то находил на бабушкином чердаке. Сладковатый, с нотками тлена.

Он остановился у небольшой бронзовой таблички, вмурованной в стену. Пальцы стёрли вековую грязь: ЗЕРКАЛО ЭОНОВА. Показывает истинную сущность. Цена - память.

- Оптимистично, - фыркнул Александр, тыча в надпись. - Напоминает условия кредита в моём банке. «Память» вместо процентов.

Моргана не засмеялась. Она стояла у лестницы, её плечи были напряжены под тонкой тканью платья.

- Готов? - её голос звучал глухо, будто из колодца.
- А если скажу «нет»?
- Тогда останешься тут с новым другом, - она кивнула на банку с глазом. Тот моргнул медленно, с намёком.

Перед спуском Александр заметил деталь: на последней ступеньке лежала истлевшая лента от косы. Рыжая, как волосы Эльзы с портрета. Он нагнулся, но Моргана резко одёрнула его:

- Не трогай. Прошлое кусается. - Её пальцы сжали его руку - холодные, но не защитные. Предостерегающие.

Моргана сделала шаг вниз. Тени сомкнулись за ней, как вода над утопленником.

- Эй, подожди! - Александр схватил фонарь крепче. - Что там внизу, кроме зеркала?

Она обернулась, и свет выхватил её лицо - бледное, с тенью улыбки, которая не дотягивала до глаз.

- То, что ты боишься увидеть больше всего. Себя.

Исчезла в темноте. Он последовал, чувствуя, как холод поднимается по лестнице, обвивая лодыжки. Вот оно - «царство истины», - подумал он, и первый раз за вечер по-настоящему испугался.

Лестница скрипела под ногами так, будто кости ломались на каждом шагу. Александр шёл вторым, свет фонаря выхватывал из темноты то ступени, покрытые чёрной плесенью, то поручни из потрескавшейся кости (китовый ус? рёбра?), оставлявшие на ладонях липкий налёт с непонятным запахом. Стены были испещрены царапинами - не когтями, а надписями: «Лжива!», «Вернись!», «Не смотри!» на смеси латыни и старого чешского.

Температура упала резко, как в морге. Александр увидел собственное дыхание - белые клубы, тогда как Моргана шла бездыханной тенью.

Подвал открылся им - не комната, а чрево каменного чудовища. Сводчатый потолок терялся в темноте, с него свисали корни деревьев, проросших сквозь фундамент. Каждый корень был обёрнут колючей проволокой, а на шипах висели маски. Сотни. Гипсовые, керамические, кожаные. Плачущие ангелы с пустыми глазницами; смеющиеся демоны с клыками; лица, застывшие в крике - их рты были растянуты неестественно широко, будто в момент смерти. Под ногами - лужи не воды, а вязкой субстанции, светящейся бледно-зелёным. При движении они пузырились, выпуская газ с запахом гниющей земляники.

Моргана остановилась у центрального объекта, скрытого чёрным покрывалом из тяжёлого бархата. Ткань была расшита серебряными нитями - руны, складывающиеся в фразу: «Познавший себя - потеряет всё».

- Готов? - её голос эхом отразился от масок. Одна из них - плачущий сатир - вдруг повернулась к ним, шевеля гипсовыми губами.

Александр поймал движение краем глаза:
- Твои друзья оживают.
- Не друзья. Предупреждения.

Она указала на основание объекта. Рама зеркала угадывалась по очертаниям - сплетённые человеческие кости, покрытые патиной времени. Бедренные, плечевые, ключицы... В местах стыков светились суставы из рубинов, пульсируя в такт его сердцу.
На вершине сидел ворон из обсидиана. Его глаза - два огранённых гематита - следили за Александром. При приближении клюв раскрылся с тихим щелчком, выпуская струйку чёрного дыма.

- Что он курит? - попытался пошутить Александр, но голос дал трещину.
- Страх. Твой, если конкретно. - Она взяла край покрывала. - Последний шанс сбежать.

Моргана дёрнула ткань. Покрывало соскользнуло, но прежде чем зеркало открылось взгляду, Александр заметил, что ворон повернул голову на 180 градусов, костяная рама вздохнула, раздвигаясь шире, а маски замерли в абсолютной тишине.