Тень, что шепчет моё имя

Акт I. Призрачный холст. Глава 1

«Художник должен быть готов полюбить свое чудовище. Иначе оно никогда не откроет ему свою истинную красоту».
(Из дневников тетушки Алисы)

Воздух в студии был густым и тяжелым, пахший скипидаром, дорогими масляными красками и горьким разочарованием. Алиса стояла перед мольбертом, замершая с кистью в руке, как преступница на месте преступления. «Преступница, да. Совершила преступление против самой себя. Нарисовала ложь».

Кисть была сухой. На холсте — залитый ядовито-ярким, фальшивым солнцем пейзаж. Она писала его для модной галереи, за большие деньги. «Нам нужно что-то жизнеутверждающее, светлое, полное надежды!» — просил галерист.

«Надежды, — мысленно усмехнулась Алиса. — Я бы сейчас и крошку надежды изобразила с трудом. А он хочет целый пирог. Светлый. А я могу предложить только пепел».

Получилась пошлая открытка. Каждая мазня была криком ее творческого бессилия.
«Нет, не бессилия, — вдруг поймала она себя на мысли. — Это крик сопротивления. Рука отказывается слушаться, потому что душа не хочет этой сладкой ваты. Эти краски врут. Они кричат о жизни, которую я не чувствую. Может, проблема не во мне, а в них? В этом ослепительном, плоском, обманчивом свете?»

Она провела пальцем по мазку кадмия желтого. Цвет был ядовитым, агрессивным.
«Он как будто выжигает сетчатку. Требует, чтобы ты радовался. Приказывает. А что, если настоящая жизнь не здесь, в этой яркости? А где-то там, в тени? В тех тонах, которые я задвинула в самый дальний ящик, потому что они «депрессивные»? Может, моя надежда — не в свете, а в умении разглядеть глубину во тьме?»

Эти мысли были опасными. Они вели куда-то не туда. Но именно они заставили ее сердце биться чуть быстрее. Не от страха, а от предчувствия.

Она отступила на шаг, и взгляд ее упал на другие холсты, прислоненные к стене. Десяток работ, и все — неудачные. Озеро, которое должно было искриться, выглядело лужей олифы. Лес, что должен был манить тайной, напоминал декорацию из дешевого спектакля. Краски, которые раньше пели на холсте, теперь молчали. Они лежали мертвым, безжизненным слоем.

– А может… я слишком самокритично к себе отношусь? — эта мысль прозвучала в тишине так же неожиданно, как если бы одна из картин на стене вдруг заговорила. Стоило ли вообще стремиться к идеалу, который выжег душу дотла?

Идеал — это мертвый, гладкий мрамор. А жизнь… жизнь была здесь, в этой шероховатой, неровной фактуре, в этих «ошибках», которые и были единственной правдой.

В этот миг что-то мягкое и теплое коснулось ее ноги. Алиса вздрогнула и опустила взгляд. Из-под мольберта, греясь о деревянную ножку, на нее смотрели два бездонных изумрудных глаза. Уличный чёрный кот, вечный попрошайка, каким-то чудом проникший в студию, тихо мяукнул, будто вторя ее мыслям.

Он терся о ее ногу, мурлыча на низких, утробных нотах. В его простом, незамысловатом жесте не было ни капли сомнения. Он не видел на холсте ни идеала, ни провала. Он видел лишь теплое место и человека, который может его погладить. И в этом простом мяуке прозвучал самый честный ответ: «Нет, не стоило. Стоило стремиться к чему-то настоящему».

Алиса медленно присела на корточки и протянула руку. Кот блаженно уперся лбом в ее ладонь.
«Вот он, — подумала она с горьковатой улыбкой. — Единственный ценитель моего творчества, которому неважны ни свет, ни тень. Ему важна лишь искренность прикосновения».

Возможно, путь заключался не в том, чтобы нарисовать идеальное солнце, а в том, чтобы найти того, кому будет достаточно простого тепла твоей руки. Или того, кто, как эта тень на холсте, будет любить тебя именно за неровности и трещины.

Алиса поднялась, оставляя кота на полу и вновь провела пальцами по палитре, испачканной в ярких, кричащих цветах — кадмий желтый, кобальт синий, изумрудная зелень. Цвета, которые когда-то заставляли ее сердце биться чаще, теперь вызывали лишь тошноту. Ее собственная жизнь стала такой же: внешне — успешная художница, дорогая студия с панорамными окнами на вечно спешащий город; внутри — выжженная пустота, серая и беззвучная, как экран выключенного телевизора.

Она подошла к окну. Город зажигал вечерние огни, и каждый огонек казался ей насмешкой — крошечным, далеким солнцем, до которого ей никогда не дотянуться. Она положила лоб на холодное стекло. Творческий кризис — это слишком мягкое слово для того, что она переживала. Это была смерть части ее души.

Раздался резкий, настойчивый звонок телефона, нарушивший гнетущую тишину. Алиса вздрогнула. Это был не ее личный номер, а рабочий. Наверное, галерист с нетерпением спрашивает о прогрессе.

— Алиса Викторовна? — раздался сухой, лишенный эмоций голос. — Говорит адвокат Смирнов. По поводу наследства после смерти вашей тети, Марфы Игнатьевны Вербицкой.

Новость не стала ударом. Алиса едва помнила эту тетушку-отшельницу, жившую где-то в глуши. Смерть казалась такой же далекой и нереальной, как и все в последние месяцы.

— Я слушаю, — монотонно ответила она.

— Вам переходит в собственность дом с земельным участком в деревне Черные Топи, — адвокат произнес название так, будто это было ругательство. — А также все имущество внутри. Дом… в своеобразном состоянии. Если решите продать, я могу…

— Нет, — неожиданно для себя резко перебила его Алиса. — Не продавать.

Она сама удивилась своему порыву. Почему? Что ей делать в каком-то заброшенном доме в глухой деревне за несколько тысяч километров от города?

Она обернулась, и ее взгляд снова упал на проклятый солнечный пейзаж. На банки с яркими красками. На свой собственный, усталый и пустой, образ в отражении окна.

И вдруг, как молния, в ее сознании мелькнула мысль: «А что, если мои краски не здесь? Что, если они там? В этой глуши? В этом „своеобразном“ доме?»

Возможно, это было отчаяние. Возможно, последняя попытка бегства. Но впервые за многие месяцы в ее внутренней пустоте что-то шевельнулось. Не надежда, нет. Скорее, азарт. Опасное, иррациональное любопытство.

Глава 2. Дороги в Чëрные Топи

Есть мечта, куда не ведут карты. Там заканчиваются чужие тропы и начинаются твои. Она свернула с дороги, чтобы найти свою

Город отпускал ее неохотно, цепляясь утренней пробкой на выезде, будто прося еще раз одуматься. Алиса сжала пальцы на руле, чувствуя, как привычное напряжение сковывает плечи. «Последняя проверка на прочность», — подумала она. Но чем дольше машина стояла в металлическом плену, тем очевиднее становилось: она не хочет одумываться. Суета и гул за окном были чужими, они не имели к ней больше никакого отношения.

Когда поток наконец тронулся, и последние высотки сменились приземистыми складами, а затем и вовсе уступили место полям, Алиса выдохнула. Она опустила стекло. В салон ворвался резкий, холодный воздух, пахнущий прелой листвой и дымком — запах осени, настоящей, а не городской. Она выключила радио. Тишина, прерываемая лишь шумом ветра и гулом шин, была оглушительной. И целительной.

Пейзаж за окном медленно менял палитру. Яркие, кричащие краски рекламных щитов сменились приглушенными, выцветшими под дождями и солнцем тонами: охрой пожухлой травы, серо-голубым свинцом неба, изумрудной хвоей дальнего леса. Алиса-художник невольно оценивала сочетания: «Умбра, сиена жженая... а вон тот проблеск воды — определенно берлинская лазурь, разбавленная». Это были ее цвета. Те, что не лгут.

Она свернула с шоссе на проселочную дорогу, и мир сузился до двух полос разбитого асфальта, уходящих в чащу. Навигатор на телефоне беспомощно мигнул и погас, на экране застыла надпись: «Потерян сигнал». Алиса не испытала ни паники, ни досады. Наоборот. Это было символично. Старая жизнь с ее картами и маршрутами осталась позади. Теперь дорогой была сама дорога.

Чем глубже она уезжала, тем плотнее смыкался лес по сторонам, словно стараясь скрыть ее от посторонних глаз. Ветви старых елей с шуршанием скребли по крыше, и этот звук был похож на шепот. Не угрожающий, а предупреждающий. «Ты уверена, что хочешь ехать дальше?» — спрашивал лес. Алиса прибавила газу.

Вскоре показался указатель. Деревянный, покосившийся, с почти стершимися буквами: «Черные Топи». Стрелка указывала на еще более узкую, почти незаметную грунтовую колею. Алиса свернула. И вот она, деревня.

Несколько десятков изб, почерневших от времени и влаги, стояли по обеим сторонам дороги, словно выстроившись для немого парада. Ни души. Ни детей, ни собак, ни дымка из труб. Окна, затянутые пылью, смотрели на нее слепыми глазами. Деревня не просто вымерла. Она затаилась. Она наблюдала.

Алиса медленно ехала по главной — и единственной — улице, чувствуя на себе тяжелые, невидимые взгляды из-за ставень. Единственным признаком жизни была старая бензоколонка с ручным насосом. Возле нее стоял тот самый старик, будто ждал ее. Его глаза, маленькие и пронзительные, как буравчики, проводили ее от машины до будки.

— Бензина? — хрипло бросил он, не здороваясь.
—Да, полный бак.

Пока старик возился с насосом, Алиса спросила, стараясь звучать непринужденно:
—Вы не подскажете, как проехать к дому Кроули?

Старик замер. Он медленно повернулся, и его взгляд стал еще тяжелее.
—К дому Кроули? — переспросил он, и в его голосе прозвучало что-то среднее между презрением и жалостью. — Смелая... — он фыркнул, и это прозвучало как приговор. — Дорога одна. Прямо, до конца. Никуда не сворачивай. А то заблудишься. Черные Топи они такие... чужих не любят.

Он взял деньги, не считая, и, развернувшись, скрылся в будке. Разговор был окончен.

Алиса села в машину. На нее накатила не волна страха, а та самая, знакомая по последним неделям в городе, вибрация трепета. Деревня не просто пугала. Она манила своей тайной.

Она поехала прямо. Дорога сужалась, пока не превратилась в едва заметную тропу, ведущую к одинокому силуэту на пригорке. И тогда она его увидела.

Дом.

Не просто старый. Он был живым. Темное, почерневшее от времени дерево вросло в землю, срослось с ним. Острые щипцы крыши пронзали низкое небо. Он не разрушался. Он ждал.

Алиса заглушила двигатель. Тишина, наступившая после воя мотора, была абсолютной. И в этой тишине она почувствовала его. Тот самый холодок, что преследовал ее в городе, но здесь он был в тысячу раз сильнее. Он исходил не откуда-то извне. Он струился от самого дома, тянулся к ней, как прохладное дыхание.

Вместо того чтобы испугаться, Алиса выдохнула: «Вот и все».
Она вышла из машины.Пустота, глодавшая ее изнутри все эти месяцы, вдруг наполнилась странным, вибрирующим ожиданием. Она сделала шаг вперед, затем еще один. Ее пальцы сжали ключ от дома, который прислал адвокат. Металл был холодным.

Прибытие. Это было не окончание пути, а только начало. Первый шаг ей предстояло сделать прямо сейчас, переступив через порог, за которым ждала не просто пыль и паутина, а нечто гораздо более значительное. Нечто, что, возможно, знало ее лучше, чем она сама.

Конечно! Вот дополненная версия с диалогами Алисы, которые раскрывают ее внутреннее состояние.

Она сделала шаг вперед, затем еще один. Ее пальцы сжали ключ от дома. Металл был ледяным, будто его только что вынули из снега. Алиса почувствовала странный импульс — не боль, а скорее вибрацию, — пробежавший от ключа к запястью.

«Воображение, — упрямо повторила она про себя. — Всего лишь воображение и холодный ветер».

Но ветра не было. Воздух был неподвижным и густым.

Дорога к крыльцу была усыпана хрустящими желтыми листьями, но под ними скрывалась темная, почти черная глина. Черные Топы. Ее каблуки вязли в ней.
«Ну что ж,— мысленно отметила она с горьковатой усмешкой, — название свое оправдывает на все сто. Ничего не попишешь».

Она подняла голову к дому. И ей показалось, что на мгновение в одном из окон второго этажа мелькнула тень. Сердце Алисы екнуло.
—Привет? — тихо позвала она, сама удивляясь своей глупости. — Есть кто… дома?

Ответом была лишь звенящая тишина.