Тень Красного Колодца

Глава 1. Наблюдательница

Ветер гудел в вершинах сосен, словно старая нянька, баюкающая мир. Деревушка Красный Колодец, названная так за родник с ржавой, но целебной водой, дремала в предзакатном мареве. Дымок из труб стелился по земле, смешиваясь с вечерней прохладой. Мир и покой. Именно за них Анжелина мысленно цеплялась, сидя на толстом суку старого дуба-великана, что стоял на пригорке, как страж. Отсюда, сверху, была видна вся ее жизнь. Вернее, та жизнь, которую она выбрала себе сама.

Ее рыжая шерсть, мягкая и густая, отливала золотом в косых лучах садящегося солнца. Длинный, пушистый хвост непроизвольно подрагивал, отгоняя назойливых мошек. Остроконечные уши, чуткие, как у самой лисы, постоянно двигались, улавливая многоголосую симфонию леса: перебранку двух дроздов на рябине, треск сучка под лапой пробегавшей куницы, неторопливый стук дятла и, конечно, далекий, такой родной смех ребятишек, гонявших по единственной улице пустую бочку.

Дети. Их смех был для нее одновременно и бальзамом, и жгучим воспоминанием. Он согревал душу и в то же время бередил старые шрамы.

Она помнила иное. Не смех, а плач, эхом раздававшийся в каменных стенах. Не тепло печного дыма, а тусклый, мертвенный свет масляной лампы, отражавшийся от холодного металла столов и замысловатых инструментов. Помнила лицо Варгина — не злое, нет. Зло было бы проще. Его лицо было холодным, пустым. Лицом человека, который смотрит на живое существо как на глину, подлежащую лепке, или на испорченный механизм, требующий починки. Помнила боль, пронзавшую каждую клеточку, странное, пьянящее тепло, разливавшееся по венам вслед за болью, и собственный крик, который терялся в гулком подвале.

Она была маленькой, рыженькой девочкой Анжелой, которую привезли в телеге, обещая родителям новую жизнь. Ей подарили новую жизнь, но совсем не ту, о которой она мечтала, засыпая под стук колес.

Ей повезло. Случайная расшатанная решетка в подвале, куда он бросал «неудачные экземпляры». Узкая, небольшая щель, в которую смогло протиснуться ее маленькое, уже начавшее необратимо меняться тело. Бегство сквозь колючий ельник, под вой и рычание тех, кто остался. Тех, кто уже не помнил себя, в ком осталась лишь ярость и боль.

Сперва жители Красного Колодца, увидев в сумерках мелькающую меж деревьев диковинную девушку-лису, крестились и шептали о лешем, о кикиморе, о новом проклятии, насланном на их землю. Бросали в чащу камушки, вывешивали на окна и ворота обереги из полыни и зверобоя. Однажды мужики, вооружившись вилами и топорами, попытались устроить на нее облаву, решив, что она воровала кур.

Она не стала с ними бороться. Она просто исчезла, растворилась в лесной чаще, которую знала лучше, чем они свои огороды. Она наблюдала за ними, видела их страх и невежество, и в ее сердце, рядом с обидой, рождалась жалость.

А потом пришла первая беда. Медведица-шатун, раненная на охоте каким-то проезжим дворянином, обезумев от голода и боли, вышла к самой околице. Отчаянный рев, перепуганная скотина, люди, запершиеся в избах, с ужасом глядящие в окна на огромного, яростного зверя. Анжелина наблюдала с того самого дуба. И видела, как из избы кузнеца Игната выбежала его маленькая дочка Машенька, испугавшаяся за свою единственную козу. Девочка, не раздумывая, понеслась к хлеву.

Медведица наклонила свою могучую голову в сторону ребенка. И в этот миг что-то в душе Анжелины щелкнуло.

Она не нападала. Она просто спустилась с дерева и встала на тропе между девочкой и зверем. Не рычала, не выла, не оскаливалась. Она заговорила с медведицей. Тихим, горловым шепотом, полным той же боли, что была в сердце самого зверя. Она не произносила слов, она посылала образы, чувства. Она говорила о жалости, о покое, о том, что боль должна закончиться, о темноте, которая манит и сулит забвение.

И странное дело — медведица, пошатываясь, остановилась. Ее маленькие глазки, полные огня, смотрели уже не на девочку, а на рыжую фигурку. Она тяжело дышала, и из ее раны сочилась кровь. И вдруг, с глухим вздохом, зверь развернулся и, не оглядываясь, побрел прочь, скрываясь в вечерней тени леса, словно послушав старого и мудрого друга.

На следующее утро на пороге кузницы лежали две связки редких целебных трав, тех, что могли затянуть любую, даже самую гнойную рану. Рядом с травами, на мягкой земле, остался четкий отпечаток небольшой, изящной лапы.

С тех пор все изменилось. Медленно, нехотя, по капле, но изменилось. Анжелина не появлялась в деревне, но ее присутствие ощущалось повсюду. Пропавшая овца вдруг находилась, отбившаяся от волчьей стаи, будто сама чаща ее вытолкнула обратно к пастбищу. Ребенок, заблудившийся по дороге за грибами, выходил к дому, бодро рассказывая о «рыжей тете с теплыми глазами и пушистым хвостом», что показывала ему дорогу, отгоняла змей и угощала сладкими ягодами. Больные выздоравливали, находя у порога те самые, особенные травы.

Страх сменился настороженным любопытством, а потом — глубочайшим, почтительным уважением. Ее стали звать Хранительницей. Аннушкой Лесной. Девушкой-Лисой.

Но Анжелина, глядя с дуба на затихающую деревню, где вот-вот должны были зажечься первые огоньки, знала — это затишье обманчиво. Как обманчив бывает покой перед грозой.

Тень Варгина была длинна, и она падала не только на ее прошлое. Она чувствовала ее холодное, маслянистое дыхание где-то там, на самой границе своих владений, в глухих, буреломных дебрях, куда не ступала нога человека. Он не оставлял своих попыток. Или... его не оставили ученики. Она слышала шепот леса — тревожный, предостерегающий. Лес чувствовал чужого. Чужого, пахнущего железом, болью и той самой древней магией, что когда-то искалечила ее.

Она сжала ладонь, чувствуя, как под шелковистой шерстью напрягаются мускулы, острые, скрытые когти впиваются в кожу. Она спасала эту деревню от мелких бед. Она стала ее тайным сердцем, ее незримым щитом. Но чтобы защитить ее по-настоящему, ей предстояло снова столкнуться с прошлым. Со своей самой страшной болью. И посмотреть в глаза тому, что она оставила за спиной.