Тень на той стороне

Глава 1.

Когда она услышала, как томный и бархатный звук разливается по всему залу, мурашки вмиг побежали по всей спине. С каждым разом беря смычок и альт, Менелая осознавала, что не ошиблась с выбором. Никакой другой инструмент не смог бы передать такой мощный, резонансный и насыщенный тембр, проникающий под кожу и вызывающий волнение и мрачные предчувствия.

Альт для Менелаи был инструментом-философом, который не привлекал к себе внимание, а скромно устроился в оркестре между скрипкой и виолончелью. Этакий непризнанный гений.

Еще в семь лет он зацепил её: в каждой ноте звучало благородство и такая тоска, что сердце Менелаи Ван Аллен замирало. Родители удивились выбору музыкального инструмента, отдавая своё предпочтение скрипке, но настаивать не стали. И вот уже двадцать лет… как не прошло и дня, чтобы Лайа, как ласково называли девушку близкие, не играла на альте.

Сейчас они выступали с «Концертом для альта с оркестром А.Шнитке» в городке Клерво округа Дикирх, который ежегодно приглашает их на Национальный день Люксембурга.

Для каждого люксембуржца было честью проявиться и выступить в этот особенный день. Менелая, переехав в эту страну вместе с семьей из Бельгии в возрасте десяти лет, влюбилась в Люксембург с необычайной скоростью.

Да в него невозможно не влюбиться.

Люксембург будто сошёл со старой фотографии, чуть пожелтевшей от времени, но всё ещё удивительно живой. Его улицы — это не просто маршруты, а воспоминания, растянутые во времени. Камень здесь не холодный, а тёплый на ощупь, как воспоминание о том, сколько ног по нему прошли, сколько голосов срывались на шёпот у стен домов.

Архитектура в городе, как хорошо сшитое пальто: сидит идеально, ничего не выпячивает, всё говорит о вкусе, а не о тщеславии. Готические шпили, барочные фронтоны, мосты, вросшие в скалы, словно выросли вместе с ними. И каждый дом здесь как собеседник: один молчит с достоинством, другой вспоминает что-то смешное и криво улыбается черепичной крышей.

Утром Люксембург обычно обнимает серым пледом тумана, в полдень может распахнуть небо с хрустальной прозрачностью, а к вечеру снова натянуть на город шляпу из дождя. Здесь воздух пахнет сырой травой, кофе с корицей и старой древесиной. После дождя тротуары блестят, как старое серебро, и кажется, будто город только что умылся.

Люди здесь умеют быть незаметными. Они текут по улицам. Сдержанные, собранные. В них нет потребности доказать свою значимость — она у них внутри, как хорошо настроенный инструмент, звучащий только тогда, когда нужно.

Люксембург не оглушает, он сонастраивает с глубиной твоей души.

Менелая сравнивает его с альтом: тихий, глубокий и такой проникновенный и честный.

Концерт был окончен, и Ван Аллен облегчённо выдохнув, смогла улыбнуться. Аплодисменты зрителей словно прилипали к её телу и чёрному атласному платью, даря чувство удовлетворения и гордости за себя и свою оркестровую труппу.

«Прежде чем поеду в Люксембург, заскочу к родителям в родной Дикирх. Наверняка мама сделала что-нибудь вкусное», - эти мысли заставляли Лайю улыбаться ещё больше и быстрее складывать инструмент в футляр.

Садясь в старенький фольксваген гольф, Ван Аллен помахала на прощание рукой своим коллегам и тронулась в путь, так и не переодев платье.

Несмотря на летний день, темнеть начало рано. Лайя вела машину одной рукой, в другой держала пластиковый стаканчик с кофе, который остыл ещё полчаса назад. Радио играло тихо: какой-то джаз, почти на фоне, как плетущаяся мысль.

За окном проплывали поля и холмы, напоенные влажным июньским воздухом. Земля ещё хранила жар дневного солнца, но в небе уже гуляли прохладные тени: лёгкие, сине-серые, как крылья больших птиц.

Асфальт казался бесконечной лентой, размотанной для неё одной. На обочинах — корявые яблони, одинокие телеграфные столбы, и редкие, будто задумавшиеся, дома с выключенными окнами.

Она любила такие моменты за возможность остаться наедине с собой: думать, представлять, петь, орать, размышлять и философствовать. Как бы лирично это не звучало, Менелая разрешала себе быть настоящей, но в тоже время в обычной жизни никогда не стеснялась своей страсти будь то к музыке, к жизни, к людям.

Но иногда она задавалась вопросами, от которых в будние дни обычно отмахивалась: «Почему всё ещё одна? Почему не получается построить отношения? Почему так предвзято относится к мужчинам?».

Фары выхватили силуэт дорожного указателя. До Дикирха оставалось десять километров. На повороте лес вдруг стал гуще. Дорога сузилась.

Именно в этот момент что-то мелькнуло в зеркале. Быстро, как тень. Или, может, показалось. Она прищурилась. За машиной никого не было. Только вечер, деревья, и узкая лента дороги, съедающая свет фар.

Лайя откинулась на спинку сиденья. В груди будто что-то потянуло — не боль, но напряжение, как перед концертом, когда зал притих, а ты ещё не поднял смычок.

Внезапно — туман. Он не полз, не стелился, не подкрадывался. Он появился. Мгновенно, как будто кто-то выключил сценический свет и включил другой, рассеянный, молочный.

Лайя резко убавила скорость. Фары выхватывали только близкие метры: густая белизна съедала всё остальное. Машина двигалась осторожно, будто наощупь.