Тень над белым

1. 1 Дышать

«Белое слишком рано.»

Этой ночью было холоднее, чем обычно. Я подтянула тонкое одеяло поближе к носу и тихо вздохнула, чувствуя, как тело пробирает легкая дрожь. Обычно в это время я сплю достаточно крепко и в голову не лезут липкие мысли о том, что будет завтра или через неделю. Мои дни похожи один на другой: с восьми до двух я нахожусь в учебном заведении имени святой Марии, а потом отправляюсь на работу — как и полагается всем жителям этого маленького города. Работают все. Включая детей от десяти лет до того момента, пока… Пока твое имя не появится на доске.

Детям чаще всего поручают несложную работу, требующую скорее физических усилий, чем глубоких познаний. Моя работа — тоже не из разряда особенных. Я мою посуду в ресторане, который считается довольно крупным по меркам нашего небольшого города. Ходят слухи, что там собираются Они — из Верхнего Города.

Нам строго запрещается сплетничать и обсуждать это. Поймают за распусканием слухов - останешься без еды на целый день, и это в лучшем случае. Таков закон. И все мы обязаны блюсти его. На самом деле, лишь немногие Старшины когда-либо видели Их. Эта привилегия доступна лишь избранным — или посредникам.

За полгода до исполнения девятнадцати лет, много девушек, а также юношей забирают на четыре месяца в закрытую часть нашего города. Их подготавливают к Верхнему Городу. Никто не знает, что происходит в закрытой части и, даже моя сестра Лайла, которая вернулась шесть недель назад, не рассказала мне ничего, как бы сильно я ее не умоляла. Ее губы были лишь плотно поджаты, а глаза выражали усталость. Когда я возвращалась к этой теме, она всегда беспокойно осматривалась, но все равно не проранила ни слова.

Моя сестра была старше меня на год. Мне исполнится восемнадцать, когда ей будет девятнадцать, и ее заберут, потому что ее имя было на этом злополучном табло. Обычно устраивают что-то похожее на праздник: за день до девятнадцатилетия Старшины нашего города даже позволяют имениннику собрать друзей, чтобы провести с ними последнюю ночь и попрощаться. «Друзья» - это очень кричащее слово, оно здесь непозволительно, но нам нравится так называть знакомых, окружающих, жителей этого колониального сообщества, которые готовы сдать тебя за один дополнительный ужин — именно так, создавая иллюзию спокойной и размеренной жизни. И наутро посредник забирает виновника торжества. И больше его никто не видит. Никогда.

Посредники всегда выглядели безупречно. Мне не доводилось часто их видеть, но пару раз все же удалось. За девушками, как правило, приходили женщины — в идеально выглаженной одежде: юбка, на пятнадцать сантиметров ниже колена, черного цвета, плотная бежевая рубашка и туфли на небольшом каблуке. Выглядело это просто, но при этом присутствовало в этом что-то стерильное. За юношами приходили мужчины — так же превосходно одетые, как и их коллеги.

Лайла спокойно спит, словно вовсе не переживает о том, что скоро мы с ней уже не увидимся. Шанс того, что нас отправят в один Высший Город, ничтожен. Что меня вообще отправят туда. Все же мое имя еще не появилось на табло, и, скорее всего, не появится. Все же, хоть мы и сестры, она всегда была более прагматичной и отстраненной. Нет, я уверена, что она меня любит, но своей любовью старшей сестры, особенной. Я же всегда была ближе к ней эмоционально. Будучи ребенком, всегда таскалась за ней по пятам, пока ей не пришлось работать после школы — и она не получила выговор за то, что стала приводить меня с собою. А через год пришлось работать и мне.

Мы были с ней похожи: темно-каштановые, отдающие в медный оттенок, волосы были слегка волнистыми и достигали поясницы, небольшой нос и слишком большие зеленые глаза с вкраплением жидкого золота — они всегда казались мне несуразно большими для лица. Мы были очень похожи — если не считать разность характеров и рост. Лейла была выше меня на голову. Мы даже родились в один день, но с разницей в год.

Этой ночью мне особенно беспокойно. Я не могу понять, откуда взялось это липкое чувство — оно пожирает меня изнутри, и я не могу отвести взгляда от сестры: ее дыхание ровное и размеренное, хотя днем она казалась мне слишком мрачной и закрытой. Она стала чаще пропадать с того момента, как прошли четыре месяца ее… Подготовки. Раньше она всегда вовремя приходила домой после работы, но в последнее время задерживается, словно не спешит возвращаться ко мне.

Она меня избегает.

У нас осталось две недели, а она меня избегает! Уму непостижимо. Я никак не могу понять, что у нее на уме. Я нервно прикусила свою губу, пока не почувствовала металлический привкус крови во рту. Это меня отрезвляет, и я пытаюсь всмотреться в будильник на тумбочке, на которую слабо падает серебристый лунный свет. Четыре часа утра. Мне вставать через два. Завтра — а точнее уже сегодня — суббота, а это значит, меня ждет тяжелая смена в ресторане. Весь день на ногах и при этом дополнительные часы вечером, которые мне нужно отработать за свое безобразное поведение на учебе. Я всего лишь витала немного в облаках, когда преподаватель по истории задал мне вопрос, который я пропустила мимо ушей. Естественно, он доложил об этом. Я осталась без ужина, так еще и часы отрабатывать. Такими темпами, я стану слишком худой. Благо, мне остался один год в школе и я, скорее всего, даже смогу дотянуть его до конца.

Я сама не заметила, как все-таки уснула. Мое сознание упорно сопротивлялось этому, пытаясь вырываться из пучины сна, но усталость оказалась сильнее. Сон затягивал, как вязкая глубина, и даже страх не смог удержать меня на поверхности.

Просыпаюсь я с головной болью. Будильник неприятно бьет по перепонкам, пока я не смахиваю его с тумбочки. Мимолетное затишье приносит мне краткое облегчение, но через пару секунд надоедливый звук продолжается. Тяжело вздыхая, я все же встаю и выключаю его, потирая глаза. Мой взгляд вскоре задерживается на пустой кровати Лайлы — ее уже нет. Когда она успела? Пару часов назад я еще не спала, а она так шустро ушла.

1. 2 Дышать

Первая половина дня проходит в бессвязных мыслях, которые то и дело кружатся и возвращаются к моей сестре. Ее не было четыре месяца — и это довольно большой срок. Она определенно изменилась за этот время, стала такой отстраненной, словно в ее глазах навсегда поселилась грусть. Чаще всего она старалась улыбаться мне, прогоняя эту пустоту из глаз, но мне хватало этих пару секунд, чтобы понять: она что-то скрывает.

Она мечтала стать врачом — как те красивые, безупречные женщины, которые приезжали в нашу колонию раз в год, чтобы провести медицинский осмотр всех жителей, в частности нас, детей и подростков. Брали кровь, прослушивали легкие и производили полноценный осмотр всего того, что можно было бы осмотреть. Нам всегда это нравилось, потому что тогда заведение святой Марии закрывалось на несколько дней, никого не лишали ужина, и мы не работали в эти дни. Не красота ли?

Поэтому я надеюсь, что моя сестра сможет стать той, кем захочет, ведь, в конце концов, ее отправляют в Верхний Город — в котором столько шансов.

Около шести вечера я выпиваю пару стаканов воды в паузу, чувствуя, как сжимаются внутренности. Вечерняя смена вот-вот начнется. Ко мне подходит Луис и протягивает мне небольшой кекс. Мое лицо расплывается в благодарностях, и я спрашиваю:

— Где ты его взял? — я слишком голодная, чтобы дожидаться ответа или отказываться от подобной роскоши. И довольно быстро несчастный кекс оседает тяжелым комом в желудке. Брюнет улыбается.

— Вчера мою сестру забрали посредники, ей исполнилось девятнадцать. Ее имя было на табло. Немного осталось с пиршества.

И снова кто-то ушёл. А нам остались только крошки от праздника. Кажется, сладость осела горечью где-то глубже, чем желудок. Мы никогда не общались с ним, хоть и условно знаем всех по именам.

— Разве твою сестру тоже не заберут через две недели? — я бросаю на него настороженный взгляд. Его волосы слегка растрепались, а сам он даже не выглядит уставшим. У него всего лишь одна смена, да и обед был, скорее всего, был.

— Да, — немногословно отвечаю, пожимая слегка плечами. Я, конечно, благодарна ему за небольшой кусок еды, но и рассказывать о своих сомнениях не собираюсь, — прости, мне нужно работать, — я вытираю руки о фартук и натягиваю свой перчатки обратно. — И спасибо за еду, правда, выручил.

Я в последний раз улыбаюсь, перед тем как вернуться на своё рабочее место.

Улыбка выходит слишком лёгкой, неестественной — как будто приклеенная к лицу. А внутри всё всё так же пусто и туго. И не от голода.

К. оличество посуды прибавляется. Пик начался. У меня уже нет возможности витать в облаках, и я сосредотачиваюсь на работе, как бы сильно мне не хотелось спать. Наверное, мешки под моими глазами уже всё сказали за меня.

Внезапный вскрик отрывает меня от мытья посуды — как и остальных. Я оборачиваюсь и вижу Андрею, разлетевшуюся по полу вместе с подносом и тарелками, которые она возвращала на кухню. На ее белоснежной форме растеклись алые пятна крови, которые стекают по руке вниз.

Боже, Андрея. С тобою точно что-то не так.

Я скидываю перчатки с рук и сразу же направляюсь к ней, опускаюсь на колени. Снимаю фартук и с усилием рву его на две части. Одну прижимаю к глубокому порезу на предплечье, используя обратную сторону ткани, промакивая рану, а другой плотно перевязываю руку выше — почти под подмышкой, как жгут. Она молчит, но ее тело подрагивает — и явно не от боли.

Она испугана. Не за руку. За последствия.
Она боится, что её накажут? Что кто-то донесёт?

— Ты как? Встать сможешь? — спрашиваю я, не ожидая ответа — просто чтобы отвлечь ее внимание, откуда бы то ни было. Я перекидываю ее здоровую руку себе за плечи и стараюсь встать с пола.

Остальные даже не двигаются с места — будто боятся, что испачкают форму кровью или ее невезение перекинется на них.

Я отвожу ее в прачечный отсек через задний ход, чтобы не наводить шороху в общем зале. Хотя, черт бы его побрал, они точно слышали шум.

Сажу ее на стул. Вокруг — только тихое постукивание барабанов стиральных машин. Она все еще молчит, а складка между моими бровями углубляется.

— Ты заболела, что ли? Что сегодня с тобою такое? Где твоя внимательность? — отчитываю я ее, словно мать, которую она никогда не видела. Как и я — свою. Нас, как и всех, забрали в год от груди.

Разве можно забыть чужие руки, если ты их даже не запомнил?

Я тихо вдыхаю — и слышу шаги. Мы с Андреей синхронно поворачиваем головы к двери и замираем.

В дверях стоят двое Старейшин. Один — в возрасте, другой чуть моложе. Но оба — в стандартных серых костюмах, безупречно застёгнутых, до пуговицы на горле.

Как будто воздух им не нужен. Только контроль.

Их взгляды цепкие, выверенные. Кто-то все же настучал.

— Что произошло, юные леди? — раздается спокойный голос, под которым я все равно слышу несдержанное раздражение. Они оба прекрасно знают, что произошло, но по регламенту обязаны спросить. Андрея не успевает открыть рот — я ее опережаю:

— Она случайно споткнулась и упала. Я помогла ей с перевязкой и сейчас мы приведем ее в порядок, правда, Андрея? — я кидаю на нее мягкий взгляд. Девушка стыдливо смотрит в пол.

На мгновение всё замирает. Секундная доля тишины кажется мне вечностью.

— Андрея отправится домой. О ней позаботятся, а Вы, юная…

Он не успевает договорить, и я подсказываю:

— Джилл. Меня зовут Джиллиан Вайс.

Мои руки спрятаны за спиной, чтобы они не видели, как трясутся кисти рук. От нехватки сна, от голода, от адреналина в крови. Мне стоит это огромных усилий. Уверена, мои зрачки и так расширены до невозможного.

— Что ж, Джиллиан. Ты же моешь посуду, да?

Почему это звучит, как плевок?

Я слышу намеренное оскорбление в его словах. Разве это позволительно?

— Тебе стоит переодеться в чистую одежду.