Тень обещания

Пролог

Николас

Что ты готов сделать, чтобы спасти ее?

Подставить плечо, когда споткнется? Подтолкнуть к правосудию? Указать ей путь к правде, даже если он разорвет ее сердце на куски? Или отдать все — деньги, связи, власть, — лишь бы ни одна тень не посмела коснуться ее?

А что насчет смерти? Готов ли ты убить за нее? Слабаки думают, что смерть — это предел.

Но убить ради нее? Это не жертва, а привилегия. Меньшее, что я сделаю, — разорву глотку любому, кто посмеет коснуться ее света, и буду улыбаться, чувствуя, как их кровь стекает по моим рукам. Это не конец. Это только начало.

Поле для гольфа раскинулось под свинцовым небом, будто ее бог разорвал облака и высыпал пепел на землю. Ветер, пропитанный запахом надвигающейся грозы, хлестал по лицу, срывая с губ привкус табака и озона. Аккуратные лужайки, подстриженные до безупречности, теперь походили на ядовито-зелёный бархат, под которым клубился трупный тлен. Мои ботинки вязли в сырой земле, выворачивая пласты грязи.

Клюшка в моей руке была холоднее, чем дуло «Кольта». Её хромированная ручка, отполированная до зеркального блеска, впивалась в ладонь. Десять минут назад я вырвал её из рук охранника, ощутив, как хрящи его гортани хрустнули под моим локтем. Он захлебнулся кровью, пузырящейся на светлом кафеле, прежде чем его зрачки затянулись матовой плёнкой. Это был лишь аперитив. Главное блюдо ждало у четвертой лунки.

Доверие — это спичка в руках пиромана.

Я понял это в семнадцать, когда мать заперла нас в детской. Она облила бензином – полы, стены и даже деревянные двери, – напевая псалмы об очищении мира от "адовых отродий". Нас. Запах бензина смешивался с её психоделическим потом. Жар лизал дверную щель. Звон зажигалки – её последний аккорд. Она была под кайфом. В последний раз.

С тех пор доверие – роскошь для идиотов. И с каждым моим прожитым годом цена все росла. Слишком многое принадлежало мне. Слишком многое зависело от меня. Я стал центром империи, сотканной из лезвий, пороха и предательств. Каморра, синдикаты, семьи — все они висели на нитях, которые я держал в своих руках. И ценой моего доверия каждый раз становились мои люди. Моя семья.

Каморра не была исключением. Когда дон Деметрио Кастеллани предложил руку своей дочери — Адрианы, с алыми губами и глазами, как обсидиановые клинки, — я знал, это не брак. Это контракт, целью которого было укрепление мира. Он хотел для нее безопасности. Куда уж безопаснее логова хищника? СМИ сходили с ума. Все кому не лень трубили о “свадьбе века”.

Альваро Риццо, старый шакал, десятилетиями лавировавший между семьями, совершил фатальную оплошность — доверил свое капитанство мальчишке с амбициями койота и мозгами голубя. Его сын, этот щеголь в костюме от отцовского портного, даже не понял, что стал мясом в бутерброде Нью-Йорка. Большое Яблоко. Братва. Дети в песочнице, тычущие палкой в гремучую змею.

А она ведь укусит... Ох, как она укусит.

Риццо-старший думал, что нейтралитет спасёт его. Сидел в своём особняке на берегу Мичигана, курил сигары и верил, что пенсия — это броня. Его сын полез в наши дела, как крыса в ловушку, а старик даже не потрудился пристегнуть ему смирительную рубашку.

Ошибка. Фатальная.

Альваро стоял, сгорбившись над мячом. Серый костюм от Brioni сливался с горизонтом, как пепел в крематории. Его седые волосы, зализанные гелем, блестели под тусклым светом. Феникс однажды назвал его старой хищной птицей — крючковатый нос, острые скулы, глаза, жёлтые, как у ястреба. Он не умел играть в гольф, но любил хвастаться на светских вечерах, размахивая кубками, купленными за кокаиновые деньги.

Мужчина замахнулся. Клюшка дрогнула, мяч покатился в сторону, запрыгал по кочкам. Я остановился в трёх шагах, сжимая металл так, что костяшки хрустнули. Риццо обернулся — медленно, будто его позвоночник скрипел от ржавчины. Его глаза блеснули. Не страхом. Азартом. Он был так уверен в своей неуязвимости, что даже не допускал мысли о смерти.

Забавно. Невероятно сладко видеть, как эта уверенность тает, как воск под огнём, когда их лёгкие делают последний, хриплый вдох.

Его взгляд метнулся к тому месту, где должны были стоять его охранники. Там был только Чейз, лениво вертящий окровавленный клинок. За его спиной, на идеальном газоне, лежали два тела — куски мяса, которые ещё недавно дышали. Риццо не дрогнул. Он знал, что я приду. Знал с того момента, как его сын посмел тронуть ее.

Безопасность? Это иллюзия. Тонкая корка льда над пропастью. И каждый думает, что уж его-то пронесет.

— Николас Массерия, — его противный старческий голос растягивал мое имя в светской манере, а я уже запустил обратный отсчет до его исчезновения, — Я заказал виски, а не щенка, который тявкает на поводке. Здесь дресс-код, парень. Где твой галстук?

Щенок.

Ирония заставила мои губы растянуться в оскале, от которого старик вздрогнул всем телом. Ну наконец-то дошло, старый ублюдок? Я здесь не для игр. Боль от сжатой клюшки пронзила запястье. Пустяк. Ничто по сравнению с тем, что они вынесли из-за моей слепоты. Из-за того, что я позволил этой гниде дышать.

В висках застучало: голос брата, звенящий сквозь телефон, вой сирен на заднем фоне, ее крик, рассекающий ночи, непрекращающаяся дрожь. И запах — медный, липкий, как будто кто-то разлил ртуть по всему дому. Кровь Феникса на кухне. Кровь моей жены у подножия лестницы.

Я должен был вырвать сердце этого старика и нахуй растоптать еще тогда, когда он начал вякать на отца. Благоразумие? К чертям эту слабость.

— Ты ошибся, — мой голос был низким рычанием, исходящим из самой глубины грудной клетки. Я сделал шаг. Ужас, густой и сладкий, как патока, начал заливать его взгляд. Осознание неизбежного – лучший спектакль. — Мою семью трогают один раз. В последний.