Тень Рождества

Снег укрывает Осиное Гнездо поздно, ложится только в середине декабря, но его всегда много.

С тех пор, как Линдси начала высаживать сад, они наряжают к Рождеству две ёлки. Одну, большую, чтобы занимала едва ли не половину гостиной, Валентин приносит в дом. Вторая, пока ещё маленькая, за окном.

Эрик носится вокруг обеих по очереди, радостный, как щенок. Ему шесть, и он уже хорошо усвоил, что он особенный, но пока слишком мал, чтобы понимать, как сильно отличается от остальных.

— Тебя не смущает, что наш ребёнок растёт среди вампиров?

— Среди покойников. Говорите правильно, детектив. К тому же, Молли

жива. Никакой проблемы.

Линдси усмехается с горчинкой, качает головой.

Ей всё ещё больно слышать это слово — «детектив» — и, пользуясь собственной репутацией одомашненного маньяка, Валентин повторяет его с завидным упорством. Повышает порог боли, постепенно подсаживает ей эту мысль: ты осталась тем, кем была. Просто статус изменился.

Словно в ответ, она всякий раз бьёт этим «наш ребёнок» наотмашь.

Осознанно?

Валентин не уверен и малодушно не хочет уточнять.

Однажды, барахтаясь в чужой крови и постепенно понимая, что произошло, он очень отчётливо осознал, что детей у него не будет. Или, может быть, это произошло немногим позже, когда серость растянутых в бесконечность дней в больничной палате начало всё гуще заволакивать бурым и алым. Род Маршаллов прервался, он не единственный, он последний.

По большому счету, он даже никогда не хотел. Думать, учитывать, перестраиваться. Вскакивать и бежать, чутко улавливая каждый полузвук.

Сидеть над спящим мальчишкой ночами, отслеживая перемены.

Заострённые уши, слишком экзотичный для человека или хотя бы человекоподобного существа разрез глаз, форма пальцев... Время неумолимо скрадывало его инаковость, Эрик менялся стремительно, всё больше становясь похожим на обычного ребёнка.

Маленький монстр, которому он сам, добровольно, дал свою фамилию.

Бомба замедленного действия, с которой в первые три года мог справиться только Эдвин.

Новый Маршалл.

Валентин благополучно пропустил момент, в который оказался готов уничтожить за неправильный вздох в его сторону.

Не ради Линдси.

Не после первого невнятного «папа».

Просто потому что он незаметно стал неотъемлемой частью. Тем, в ком плещется такое же тёмное, понятное, близкое.

Валентин учит его с осторожностью. Шесть — мальчик ещё очень мал, в этом возрасте иметь дело со смертью страшно.

Батлер уравновесит. Батлер умеет, но не любит убивать.

Для них обоих смерть стала не просто частью, а самой жизнью, и с тех пор, как она справилась, выбралась из своего кокона, Валентин затягивает мальчика... сына в эту жизнь всё глубже.

Вскакивает и бежит, тревожится, отслеживает. Думает. Примеряет мысленно: понравится ли та или иная вещь, можно ли уже такие игрушки.

Среди мёртвых или среди живых...

Эми, младшей дочери Молли, одиннадцать. Идиллическая, почти смехотворная картина: девочка, которая вот-вот станет подростком, и мальчик, не успевший побыть для неё куклой, но ставший другом.

«Твой сын похож на тебя. Тоже любит женщин постарше», — бросает Тара почти без интонации.

Валентин лишь выразительно закатывает глаза, не видя смысла обсуждать подобное.

Поднимая Эрика, чтобы тот мог сам повесить последний дурацкий шар на еловую лапу, он даже не удивляется. Просто новая привычка, новая реальность, в которую завёл себя сам.

Телефонный звонок в такой момент — как привет из прошлой жизни, в которой не нужно было оглядываться ни на кого, кроме себя. Из той, в которой был фамильный дом, голоса и ледяной ветерок, признававший лишь равнодушие.

Не строить живую изгородь из деревьев, потому что он любит уединение.

Не поднимать невидимые щиты, способные обратить в прах любого, кто попробует её потревожить или напомнить лишнее.

В этой новой реальности шериф Мартин замечает вскользь: «Я не видел никого, кто был бы так помешан друг на друге, как вы, ребята».

В ней же Валентин впервые стрижётся коротко, делает скупую лаконичную мужскую стрижку.

«Ты в армию собрался?» — он чувствует себя почти голым, а Батлер гладит по затылку с каждым разом всё нежнее.

Ей нравится ощущение тёплой и беззащитно нежной кожи под коротким ёжиком.

Зная, что это лишь временный эксперимент, Валентин не мешает. И никак не комментирует тот факт, что сама она отпустила волосы почти до талии.

Просто такой период. Надо как-то приладить себя.

Смириться с тем, что уже так естественно — не метнуться к телефону, бросив всё, а просто взять его во вторую руку.

— Телевизор включи, — Покойник не здоровается, не прячет иронию в голосе. — Насладись лучшим реалити-шоу в прямом эфире.

Нужно либо бросить трубку, либо посадить притихшего Эрика на диван.

Валентин точно знает, что он слышит. Возможно, понимает больше, чем положено понимать в его возрасте.

Переключившись на громкую связь, он кладёт телефон на стол и берёт пульт.

Картинка пляшет, смазанная, — оператор снимает из укрытия, с большого расстояния. Возможно, держит камеру на вытянутых руках.

Автобус, заплаканное женское лицо, виднеющееся в окне, хмурые копы и закованная в броню группа захвата.

Вооружённый автоматом вампир. Насколько жалким кретином нужно быть, чтобы, превосходя силой десяток человек, хвататься за оружие?..

Рождественский захват заложников — досадно, грязно, но ничего не обычного. В праздники у многих срывает резьба.

Линдси.

Оператор пытается взять крупный план, картинка пляшет.

Бесконечно далеко. Однозначно узнаваемо.

Небрежно завязанные в узел волосы. Никакого пальто, — разумеется, она же не мёрзнет, — только толстовка, в которой она вышла утром из дома. В магазин.

Валентин никогда не спрашивает, куда она идёт, просто знает: Батлер вернётся.