Тень Сент-Элери

Потеря

Аудитория пуста и напоминает комнату, которую давно не открывали.

На доске виднеется серый налёт старого мела, в воздухе висит сухой, терпкий запах, как от старых книг. Сквозь жалюзи пробивается мягкий свет, и в нём медленно тянутся вниз пылинки, будто кто-то опустил в воздух невидимую завесу.

Я сижу на последней парте, провожу пальцем по тонкой царапине на крышке стола. За окном гудит улица, но сюда шум доходит приглушённым, как разговор за стеной, и кажется, что мир за дверью чуть дальше, чем он есть на самом деле.

Резкий скрип петель разорвал тишину.

— Анна, — в проёме стоит секретарша из деканата. Худое, выцветшее лицо, плотно приглаженные к вискам волосы и острый, сухой голос. — Вас ждут.

Я встала, машинально поправила ремешок сумки и пошла за ней по длинному коридору. Шаги гулко отдаются в стенах, и в этом звуке была особая, неотвратимая окончательность.

В деканате пахнет кофейной гущей и приторными духами, и от этого запаха подступает тошнота.

За столом, окружённая ровными башнями папок, сидит бухгалтер. Очки сползли на кончик носа, спина идеально прямая, пальцы безостановочно перелистывают страницы.

— Оплата за семестр не поступила, — произносит она ровно, без тени злости или жалости, лишь пустота. — Мы отправляли уведомления.

Я киваю. Уведомления приходили. Они лежат в общаге, в ящике стола, как белые призраки, к которым я не решалась прикоснуться.

— Поймите, — говорит она, перелистывая ещё одну страницу, — мы не можем держать место за вами.

Эти слова вошли в меня холодным гвоздём. Не громко, не резко, но глубоко, так, что вытащить уже было невозможно. Где-то внутри меня что-то треснуло, как ветка, прогнувшаяся под тяжестью снега.

Я молча смотрю на стол, и вдруг замечаю: тонкая полоска меловой пыли на лакированной поверхности медленно потянулась ко мне, будто подхваченная незримым сквозняком. На миг показалось, что она складывается в букву, но бухгалтер подняла взгляд, и пыль осела, оставив лишь бледный след.

Всё. Дверь захлопнулась — и по ту сторону осталась моя мечта стать писателем.

В коридоре пахнет линолеумом и дешёвым моющим средством. У выхода стоит парень с конвертом — белый, плотный, с синей полосой по краю. Он мнёт уголок, как жвачку.
— Очередь? — спрашивает он шёпотом, будто мы в храме.
— Уже нет, — отвечаю.
Он скользит по мне взглядом и на секунду задерживается на моих пустых руках. Конверт у него дрожит — или мне кажется.
Из соседней двери выходит женщина в шарфе, громко смеётся в телефон:
— Да-да, всё оплатим, не смеши, у нас дедлайн только в пятницу…
Смеётся ещё и бросает на меня беглый взгляд, в котором нет ни злости, ни жалости — только желание пройти мимо.
Я делаю шаг, и вдруг замечаю: тонкая линия пыли на дверной табличке «Бухгалтерия» тянется, складывается в косую букву «А», как в моём имени. Я моргаю — она рассыпается, будто её и не было.
— Эй, подскажи, — парень с конвертом делает полшага ко мне, — это сюда оплачивать или в кассу?
— Сюда, — говорю и двигаюсь дальше.
— Удачи, — кидает он мне в спину, но звучит это так, будто он уже знает, что её не будет.

Длинные, пустые коридоры с выцветшими стенами, где краска облезла клочьями, а лампы моргают, как от усталости, тянутся бесконечно.

На улице сразу обдало холодом. Воздух влажный, с привкусом мокрого асфальта. Небо висит так низко, что кажется, будто оно готово упереться мне в макушку.

Я шагаю по узкой улице, утопая в гуле города. Машины шипят по лужам, чей-то смех пролетел над головами, глухой и далёкий. Всё звучит так, будто между мной и миром лежит толстое стекло.

Витрины отражают меня размыто, как в мутной воде. В одной из них я на секунду вижу себя — и что-то не совпадает: отражение задержалось на миг дольше, чем я шла. Я моргаю, и оно снова становится обычным.

Асфальт под ногами кажется мягче, чем должен быть, и я ловлю себя на том, что ступаю почти бесшумно — словно город заглушает мои шаги.

Ветер подхватил обрывок газеты, закружил и бросил под ноги. На первой полосе виднеется смазанное фото здания Академии и заголовок, который уже размыл дождь.

Я вспомнила тот день, когда впервые переступила порог Академии.

Дорога тянулась долго, и сердце колотилось так, будто хотело вырваться наружу. Сумки скрипят на колёсах, а воздух в автобусе пахнет пылью и бензином — запахом того, что оставляю позади, и того, что больше никогда не вернётся.

Дома осталась тишина, давящая на грудь. Я шла по коридору со старыми обоями, тусклым светом ламп и ощущением, что сейчас что-то треснет внутри меня. Мать стояла в дверях кухни, глаза её полны чего-то странного — боли, тревоги, предупреждения — и я не оборачиваюсь. Дом уменьшается, сжимается до размера игрушки, которая больше не нужна.

Академия же встретила меня взрывом света и запахов. Огромные двери открыты, и скользящий по мрамору свет играл на плитах. Воздух пах книгами, кофе и возможностями. Я сделала шаг внутрь и ощутила, как дыхание замерло, сердце словно выстреливало прямо в моей груди. Здесь был мой мир. Здесь нет чужих правил, чужих ожиданий, чужих теней. Здесь мечты не давят, а сбываются.

Каждый звук, каждый шорох — будто эхо далёкой жизни, а я поймала себя на улыбке, которая растекается по лицу сама. В груди — тепло, смешанное с трепетом и восторгом. Всё вокруг казалось ярче, крупнее, более настоящим. Здесь я могла быть собой, и, наконец, без оглядки, без страха, без чужих рук, тянущих назад. Я впервые почувствовала, что начинаю жить именно так, как мечтала.

Остаться любой ценой

Пять утра.

В кафе, где я просидела всю ночь, официантка подходит к столу и, чуть наклонившись, говорит тихо:

— Нам нужно готовиться к завтраку…

Это значит: “Пора уходить”.

Я выхожу на улицу, пахнет свежим хлебом из пекарни за углом, и в моём животе предательски вспыхивает симфония голода. Лужи отражают жёлтые фонари, будто город ещё спит и не хочет меня видеть.

Через дорогу я вижу круглосуточный ларёк. За стеклом сидит сонный парень в чёрной толстовке с глубоким капюшоном, жуёт жвачку. Я покупаю хот-дог за последние деньги. Булочка мягкая, тёплый кетчуп капает на мои пальцы, а сосиска чуть резиновая, но это весь мой завтрак. Я жую медленно, чтобы растянуть “удовольствие”, смотрю в экран телефона.

“Администратор. Опыт от одного года.” Листаю дальше.

“Няня, полный день. Опыт от трёх лет.” Листаю.

“Продавец в бутик, презентабельный внешний вид.” Листаю.

Почти каждое объявление выглядит так, словно в нём уже написано невидимыми чернилами: “Не для тебя”.

К восьми я уже иду по городу, пальцы немеют от ремней сумок, плечи гудят.

Первое место — маленькое кафе на углу, витрины запотевшие, изнутри пахнет крепким кофе. За стойкой мужчина в рубашке цвета кофе с молоком даже не поднимает на меня глаз:

— Заполните анкету на сайте. — Он бросает короткий взгляд поверх моего плеча, как будто за мной стоит кто-то важнее. Пар струится из кофемашины, шипит, и в этом шипении моё «а может, прямо сейчас?» растворяется без следа.

Второе место — булочная с золотистыми рогаликами на витрине. Дверь звенит колокольчиком, и на секунду мне кажется, что это добрый знак. За кассой стоит полная женщина с платком на голове, глаза усталые:

— Девочка, у нас все работают по десять лет. Мест нет. — Женщина говорит тихо, словно боится, что запах свежих рогаликов вдруг перебьёт её слова. Она чуть касается рукой витрины, как будто защищает её от меня, и улыбается… не из злости, а по привычке жалеть.

Третье место — модный кофе-бар с белыми плитками на стенах. Здесь пахнет свежемолотыми зёрнами и дорогим парфюмом. Девушка за стойкой скользит взглядом по моей куртке, по выцветшим джинсам.

— Мы ищем кого-то… подходящего. — Она тянет паузу, будто пробует слово на вкус, и в итоге сплёвывает его мне под ноги. Её взгляд скользит по моей куртке, задерживается на выцветшем шве, а потом возвращается на телефон — там, наверное, уже мигает сообщение от кого-то более «подходящего».

Четвёртое место — маленький магазинчик у метро, где хозяин с седыми усами даже не даёт договорить:

— Полный день, семь дней в неделю, без выходных. Сможешь? — говорит он ровно, без выражения. Я молчу. Он не дожидается ответа, просто коротко машет рукой:

— Вот и всё.

Солнце уже клонится к обеду, и город кажется ещё более равнодушным. Я обхожу витрины, стучусь в двери, слушаю одни и те же слова — “нет мест”, “оставьте резюме”, “приходите через месяц”.

К полудню ноги гудят, а во рту вкус дешёвого кетчупа сменяется сухой горечью, но я всё равно иду дальше, потому что останавливаться нельзя.

Я бреду по городу, вжимаясь в ворот куртки. Морось тянется тонкими нитями, цепляясь за ресницы, стекая в воротник. Ботинки чавкают по грязным лужам, а в подворотнях пахнет мокрым бетоном и сигаретным дымом. Витрины магазинов проплывают мимо, отражая в стекле моё собственное никчёмное, усталое лицо, будто в каждом окне меня ждёт немой укор.

Я иду, не разбирая улиц, и город становится одинаково серым и чужим. В этот момент я нащупываю в кармане телефон. Он лежит там, как горячий камень, от которого невозможно отмахнуться. Включаю экран — и на меня смотрит короткий список избранных номеров. Первый из них — “Мама”.

Грудь сжимается так, что становится трудно дышать. Я уже вижу, как она берёт трубку, как в голосе появляется настороженность, как я тихо выдыхаю: “Мам…. у меня ничего не вышло…. я еду домой”. И всё. Конец. Я больше не здесь, не в этой попытке, а в той же самой кухне, где пахнет супом и сожалением.

Я медленно опускаю большой палец к кнопке вызова. Ещё секунда и….

Краем глаза я заметила пятно тёплого света, вынырнувшее из дождливой пелены. Маленькая кофейня, зажатая между двумя многоэтажками. вывеска облупилась до металла, буквы едва читаемы, но изнутри свет тянется на улицу, как ладонь, протянутая в темноте. Сквозь запотевшее стекло видны деревянные столики, пар, вьющийся над кружками, и смутные силуэты людей, склонившихся друг к другу.

Я остановилась, не нажимая кнопку, и в этот момент, как назло холодному ветру, до меня донёсся аромат — терпкий, густой, с горечью кофе и сладкой нотой корицы.

Дверь звенит колокольчиком, и тёплый воздух окутывает меня, как плед. Я делаю шаг внутрь, стряхиваю с волос мелкую морось. За стойкой стоит мужчин лет сорока, в мятой клетчатой рубашке, на которой следы кофе будто стали узором. Небольшая щетина, глаза мутноватые, как у человека, которому недосып въелся в кожу и кости. Он держит кружку обеими руками, но, заметив меня, медленно оставил её в сторону.

— Вы по объявлению? — голос хриплый.

Я киваю.