Будильник взорвал тишину комнаты, как сигнал тревоги. Резкий, назойливый, он вырвал меня из сна, оставив во рту вкус металла, а в груди — раздражение. Я зажмурилась, надеясь, что смогу хоть на пару секунд ещё спрятаться от утра. Не вышло.
За окном уже светало — тёплый, золотистый свет мягко разливался по стенам, как будто весна решила сказать последнее слово перед уходом. Май. Почти лето. Для кого-то — пляжи и солнце, ночи с друзьями и глупый смех до рассвета. Для меня — монастырь.
Я села на кровати и медленно выдохнула. Лето в монастыре. Даже звучит как наказание.
Накинула лёгкое платье — там, наверняка, будет душно — и принялась собирать рюкзак. Сменная одежда. Бутылка воды. Бутерброды, которые всё равно к обеду станут резиновыми. Ничего лишнего. Только самое необходимое — для выживания.
Из кухни доносилось мамино бормотание — как мантра:
«духовный опыт», «новый уровень сознания», «каникулы с пользой».
Я фыркнула.
Спользой для кого? Для духа? Для смирения?
На школьной стоянке уже ждал автобус. Одноклассники сгрудились у дверей — кто-то смеялся, кто-то зевал. Маша, моя подруга, махнула мне с наигранной радостью:
— Ну что, ведьмочка, готова к просветлению?
— Ага, особенно к части с отшельничеством и постной едой, — пробурчала я, вставляя наушники и намеренно отрезая себя от мира. Музыка — единственный способ удержать себя в привычной реальности.
Автобус тронулся. За окном замелькали знакомые улицы, дома, витрины. Всё то, что я знаю, люблю, ненавижу. Всё, что остаётся позади. Впереди — двадцать километров до неизвестности. Старые каменные стены, запах плесени, покой и тишина, за которой, я чувствовала, что-то прячется.
Я поймала себя на том, что внутри становится холодно. Будто внутри меня кто-то шепчет — тихо, ледяным голосом, которого я раньше никогда не слышала:
«Добро пожаловать в твоё новое лето».
И в этот момент я знала — это не просто каникулы. Что-то началось. Только я ещё не знала, что.
Автобус резко затормозил, и в салоне всё дрогнуло. Скрип тормозов, стук рюкзаков о пол, приглушённое ворчание кого-то из заднего ряда. Я уткнулась лбом в холодное стекло и увидела, как за окном медленно оседает пыль — густая, рыжеватая, как песок времени.
Перед нами возвышались стены. Старые, шершавые, будто вырезанные из самой ночи. Камень почернел от времени, местами покрыт мхом и тяжёлыми плетями плюща, как будто сама природа пыталась скрыть или забрать обратно то, что когда-то здесь построили. У меня по спине пробежал ледяной мураш — как если бы кто-то провёл пальцами вдоль позвоночника.
— Ну что, Карина, нравится? — усмехнулась Маша, вытаскивая рюкзак с верхней полки. — Ты побелела, как привидение. Призрак монастырского утра.
Я сглотнула, почувствовав, как внутри поднимается тревога — она тяжело клубилась где-то в желудке, как дым от невидимого пожара.
— Мне здесь... не по себе, — пробормотала я, глядя на ворота, будто за ними пряталось что-то очень древнее и недоброе. — Не знаю, может, я себя накрутила, но это место... оно будто смотрит на нас.
Маша закатила глаза, но без привычной иронии. Просто хотела развеять мой мрак: — Да ладно тебе! Смотри, там, за лесом, озеро! Я его ещё из окна видела. Гладкое такое, свет блестит. Мы туда как-нибудь сбежим. Главное — это компания.
Я уже собиралась ответить, но в этот момент, как по заказу, из автобуса вывалился Денис — наш личный источник шума, проблем и дурацких шуток. Высокий, вихрастый, с вечной ухмылкой, как будто он единственный тут знал некий особый секрет.
Он сразу заметил меня и направился, как акула на каплю крови: — О, Карина, не нравятся святые места? — сказал он напевно, театрально скрестив руки на груди. — Может, ты ведьма? Или дьяволица? Монастырь чувствует, кто ты на самом деле...
— Заткнись, Денис, — Маша резко шагнула вперёд, и в её голосе впервые за долгое время прорезалась угроза. — Лучше бы тебе самому молитвы читать. Глядишь — бесы отстанут.
Я не стала ждать продолжения перепалки. Просто развернулась и пошла к учителям, стараясь не думать о том, почему Денисовы слова вдруг отозвались в груди каким-то странным эхом.
У ворот, усыпанных мелкими камушками, нас уже ждала Ольга Витальевна. Строгая, как всегда, с идеальной укладкой и папкой в руках.
— Построились, не толпимся, — прозвучал её голос, и даже воробьи на ближайшем дереве замерли. — Сейчас нас встретят. Ведите себя достойно. Это святое место.
Каменные ступени под ногами были стёрты до гладкости, будто по ним веками шли люди. Я смотрела вниз, стараясь не глядеть на ворота, но они всё равно тянули взгляд. Чёрные, древние, с металлической резьбой и отполированными пятнами от тысяч касаний.
И вот они распахнулись. Со скрипом. Словно нехотя.
На пороге стоял монах. Высокий и очень худой, будто его кости просвечивали сквозь рясу. Чёрное одеяние ниспадало тяжёлым водопадом, а глаза… глаза были глубоко посажены, тёмные, и на миг — я точно это почувствовала — остановились именно на мне.
— Добро пожаловать в обитель Святого Арсения, — сказал он тихо, но отчего-то отчётливо. Его голос не был громким, но он прошёлся по коже, как холодный ветер с кладбища.
Я невольно сбавила шаг. В груди что-то ёкнуло.
Что-то здесь не так…
А где-то в глубине монастыря, в самом его сердце, будто в ответ на мои мысли, шевельнулась тень. Не от дерева. Не от человека. Просто... тень.
И стало очень, очень тихо.
Нам показали длинные, узкие кельи — в каждой по две деревянные кровати, чьи ножки были будто обглоданы временем. Поверх них лежали грубые шерстяные одеяла, такого серо-мышиного цвета, что одно их присутствие вызывало желание поёжиться. Комнаты пахли старым деревом, ладаном и чем-то ещё... чем-то сырым и затхлым, как будто сама сырость здесь стала частью стен, просочилась в камень, пропитала воздух.
Я сжала плечи. Этот запах — он не был просто неприятным. Он был живым. Он наблюдал.
И монахини. Эти женщины в чёрном, с натянутыми платками и одинаковыми лицами, словно вырезанными из одного холодного камня — они бросали на меня взгляды. Не прямые, нет. Искоса. Тайком. Они не разговаривали со мной, но губы их шевелились, когда я проходила мимо. Я чувствовала это кожей.
— Ты тоже видела, как они смотрят? — прошептала я Маше, стараясь, чтобы никто не услышал.
— Ага, — отозвалась она, хмыкнув. — У них тут, видать, правила из каменного века. А ты пришла — вся такая огненная, с волосами как пламя. Ещё бы они не смотрели.
— Может, зря я так... — пробормотала я, нащупывая прядь. Она и правда была вызывающе-красной — яркой, спирально закрученной, как язычок пламени.
— Ты что, шутишь? Ты выглядишь, как ведьма из комиксов — в хорошем смысле. Хочешь, я так же покрашусь, пусть вообще прозреют?
Я хмыкнула, но тепло её слов немного согрело изнутри.
Наша комната оказалась крошечной: три кровати, одна тумбочка, узкое окно под самым потолком, сквозь которое виден был только клочок пасмурного неба. Алина, третья соседка, уже обустраивалась — аккуратно складывала на стол стопку книг, будто возводила башню из знаний.
— Ты что, тут диссертацию собралась писать? — усмехнулась я, не удержавшись.
— А что? Вдруг пригодится, — серьёзно ответила она. — Тут же ни интернета, ни связи. Только книги и молитвы.
Я присела на кровать и начала разбирать вещи. Всё шло обычно — до тех пор, пока пальцы не наткнулись на что-то холодное, металлическое.
Я вытащила это:
Медальон. Тяжёлый. Сложной формы. Цветок — может, роза, но не совсем. В центре горел красный камень, похожий на крошечный уголь, окружённый зелёными, как листья.
— Маш, это твоё? — я повернулась, показывая находку.
— Первый раз вижу, — нахмурилась она.
Алина подошла ближе, вытянув шею, как сова:
— Ого... Похоже на ручную ковку. Глубокое Средневековье. Я как-то видела похожие артефакты в музее.
Медальон казался не просто старым — он будто не принадлежал этому времени. Металл потемнел, словно века жили в нём. Но камни — они сияли. Слишком ярко. Слишком живо.
— Его нужно вернуть, — сказала Маша.
Я кивнула, но Алина подняла брови:
— Вернуть — и что? Кто скажет "мой", если это может стоить кучу денег? Лучше подождать. Спроси — и лишишься.
Я посмотрела на них. Потом на медальон.
— Ладно... — медленно сказала я и,
поколебавшись, положила его в тумбочку. Закрыла. Заперла.
А потом нас позвали на ужин.
Трапезная встретила нас тяжёлой тишиной и скромной едой: кусок чёрного хлеба, как из камня, и мутная похлёбка с корешками. Ни соли, ни вкуса. Только тёплая пустота.
— Ну и кормёжка, — пробормотала Маша, ковыряя ложкой. — Хоть бы трав чуть добавили, что ли. Или мыши. Было бы веселее.
Я не ответила. Потому что всё, о чём я могла думать — это медальон.
Он был в тумбочке. Под замком.
Но будто бы — внутри меня.
Где-то глубоко.
Где он звал.
После ужина нас повели в молельную залу — холодный, каменный зал, где потолок низко нависал над головой, будто давил своим древним сводом. Свет исходил только от лампад, тусклый, мерцающий, и казалось, что сами стены здесь дышат вековой пылью и молитвами.
Иконы на стенах, строгие и безмолвные, следили за каждым нашим движением. Их глаза были пустыми, но в них читалось что-то большее — что-то, от чего на спине выступали мурашки.
Мы стояли на коленях, руки сжаты в замок, и губы шептали чужие слова. Молитвы — выученные наизусть, чуждые, не свои. Я повторяла их, как эхо, но в голове было пусто. Мои мысли блуждали где-то за пределами этой залы, среди теней и неведомых голосов.
Потом была уборка. Мы метали пыль с каменных полов, и я вдруг заметила, как одна из монахинь, проходя мимо, перекрестилась — так быстро, будто защищалась.
— Может, им не нравится, как ты метёшь? — пробовала пошутить Маша, но голос её дрожал. Она тоже чувствовала: что-то здесь не так. Что-то невыразимое, прячется в щелях между плитами, в трещинах на иконах.
Ночь пришла быстро. Слишком быстро.
Стоило лечь и коснуться головой подушки, как я провалилась в сон — или, может, меня туда втащили.
Тёмный лес. Чёрные, как сажа, деревья. Я бегу, и дыхание вырывается из груди с хрипом. Ветки царапают лицо, рвут одежду. За мной — нечто. Не человек. Не зверь. Это тьма, сама тьма, с разумом и голодом. Я сжимаю в ладони медальон — он пылает, как раскалённый металл, и изнутри звучит голос:
"Ты должна вернуться..."
Я вскрикнула. Громко, отчаянно — проснулась в страхе, с криком, словно вынырнула из воды.
— Карина?! — Маша вскочила, подбегая ко мне. — Что с тобой?
— Сон... кошмар... — я дрожала всем телом, словно температура тела упала на десятки градусов. Мне казалось, я до сих пор в том лесу, и тьма стоит у изножья кровати, дышит, ждёт.
За завтраком я рассказала всё.
Маша пыталась улыбаться, но глаза её оставались тревожными.
— Ты слишком себя накручиваешь, — сказала она ласково, протягивая мне потрёпанную книжку. На обложке — страстные объятия, полурасстёгнутые рубашки.
— Ты такое читаешь?! — я покраснела, чуть не уронив ложку.
— Ну... иногда... — пробормотала Алина, скрываясь за кружкой с чайной заваркой, которая пахла как травяная аптека.
— А вот это у меня есть! — с гордостью заявила Маша и вытащила другую книгу — новенькую, с пометкой «18+» и обложкой, от которой краснеешь до корней волос.
— Откуда?! — мы с Алиной ахнули хором.
— Сестра подарила. Сказала, "в твоём возрасте уже пора..." — Маша хихикнула, и мы засмеялись.
В этот момент всё казалось лёгким. Смеяться, читать запретные книги, болтать о мальчиках. На время мы забыли, где находимся.
Но веселье быстро улетучилось, как дым от лампады.
Парни из нашего класса — Денис, Антон и Слава — сидели в другом конце зала и скучали громко. Смеялись, отпускали пошлости, швырялись хлебом. Их громкий мир не вписывался в монастырскую тишину.
— Быстро сваливаем, — прошептала Маша, и мы ускользнули в сад.
Сад был другим миром. Единственным светлым. Розы цвели щедро, распуская лепестки, словно маленькие языки пламени. Аромат был густым, как мёд, и на мгновение мне показалось, что всё это — сон.
Мы бродили среди цветов, говорили о пустяках, старались казаться обычными. Но я чувствовала взгляды. Вонзавшиеся в спину, липкие, как паутина.
Монахини, ползавшие на грядках, словно забывшие про нас, всё равно продолжали смотреть.
— Может, им не нравится твоя косметика? — тихо сказала Алина, но даже она не верила в это объяснение.
Я вздохнула:
— Или... этот медальон.
Они обе уставились на меня.
— Ты всё ещё думаешь о нём? — нахмурилась Маша.
Я кивнула. Я думала о нём постоянно. Даже сейчас, когда он лежал в тумбочке, я чувствовала его. Тепло, тяжесть, пульсацию — будто он жил.
И тут из-за густых кустов роз появилась она.
Старая монахиня.
Маленькая, сгорбленная, как будто сама жизнь её давно покинула, оставив лишь морщинистую оболочку. Голос её прозвучал, как скрип задвигаемой дверцы гроба:
— Девочки... вам не положено быть здесь после полудня.
Маша выпрямилась:
— А почему?
Ответа не было. Только взгляд. Чёрные глаза, как бусины, впились в меня. В мои волосы. В алое пламя на моей голове.
— Иди отсюда, дитя, — прошипела она. — Пока не стало поздно.
После завтрака Денис, как всегда, не упустил случая вонзить в меня свою колючую насмешку.
— О, Ведьмочка, — он возник, как тень, перегородив мне путь в узком монастырском коридоре. Руки раскинул, будто собирался обнять весь мир — или задушить. — Ты уже нашла свою метлу? Или монахини сожгли её на костре покаяния?
Я остановилась, стиснув зубы. В груди что-то болезненно сжалось, но я не собиралась показывать ни страха, ни слабости.
— Отвали, Денис.
Он сделал шаг ближе, притворно дёрнувшись, будто испугался.
— Ух ты, страшно! — прошипел, скаля зубы. — Что ты мне сделаешь? Превратишь в жабу? Или проклянешь до седьмого колена?
Я не выдержала. Горло сжало жаром, как перед криком, но вместо этого я резко шагнула вперёд, к нему, так что он рефлекторно отступил.
— Если не отстанешь, узнаешь, на что способна настоящая ведьма, — прошипела я, и даже не узнала собственный голос — низкий, ледяной, чужой.
Он замер. На короткий миг в его глазах мелькнул страх — настоящий, животный. Но потом маска снова вернулась.
— Бла-бла-бла, — фыркнул он, оборачивая в насмешку свой испуг. — Ты даже на ведьму не тянешь, Рыжая.
Я повернулась и ушла, чувствуя, как его взгляд вонзается в спину, будто клинок с зазубринами.
Ночь. Мёртвая тишина. Слишком мёртвая.
— Ты куда? — прошептала Маша, когда я тихо соскользнула с кровати.
— В сад. Воздуха не хватает.
— С ума сошла? Нас же накажут.
— Только на минуту.
Я кралась по коридору, стараясь дышать как можно тише. Камни под ногами были холодными, как лёд. За узкими окнами светила луна —
бледная, стеклянная, как око покойника.
Когда я вышла в сад, меня окатило ощущением чуждого. Как будто я переступила грань.
Всё изменилось.
Воздух был плотным, словно его можно было резать ножом. Цветы, что днём сияли алыми венцами, теперь потемнели до угольно-чёрного. Их лепестки блестели, как промасленная ткань, и источали запах — приторный, вонючий, как мёд, смешанный с гнилью.
— Что за...
Я подошла ближе, протянула руку — и в этот момент услышала шёпот.
— Кааааринаааа...
Сердце сжалось, как в тисках. Я резко обернулась — никого. Только ветер, шевелящий чёрные кусты.
— Кто здесь?! — голос мой дрогнул.
Ответа не было — только снова этот голос, теперь с разных сторон:
— Ты пришла... ты принесла его...
Я отступила, нога задела корень, и я едва не упала. Тени между кустами шевелились. Они двигались. Жили.
И вдруг...
Хватка.
Что-то сжало моё запястье. Холодное, как лёд. Скользкое, как слизь. Пальцы — длинные, костлявые, словно сучья мёртвого дерева.
Я закричала. Не голосом — воплем души. Рванулась назад, вырвалась и побежала, как слепая.
Корни хватали ноги, кусты царапали лицо, и всё вокруг было слишком тихим. Слишком живым.
Внезапно — удар. Я врезалась в кого-то и отлетела назад. Сердце стучало в ушах, как барабан смерти.
— Ты чего?! — Денис. Он стоял передо мной, бледный, как полотно. Его глаза метались, зрачки расширены.
— Ты?! — я пыталась отдышаться. — Что ты здесь делаешь?!
Он дрогнул, как кукла, дёргаемая за нити.
— Искал тебя... — его голос звучал глухо, неестественно, будто исходил не из его горла, а издалека, как эхо. — Мне приснилось, что ты в опасности.
Он шагнул ближе. И в лунном свете я увидела его глаза.
Зрачки. Вертикальные. Узкие, змеиные.
Я отпрянула. Всё во мне закричало: Беги!
— Это не сон, Денис, — выдохнула я.
Он ухмыльнулся — широко, слишком широко. Как будто его рот стал больше, чем должен быть.
— Конечно не сон... — прошипел он. — Ты в ловушке.
Я рассказала девочкам всё — про чёрные розы, про Дениса с кошачьими зрачками, про ледяные пальцы, впившиеся в моё запястье, словно в нём искали душу.
Маша слушала, зажав ладонью рот, её глаза округлились, как у куклы. Алина наоборот — нахмурилась, будто складывала в уме невозможное уравнение.
— Ты уверена, что это не сон? — наконец спросила она, тихо, как будто боялась, что кто-то услышит.
— Я не спала! — срывающимся голосом.
— Может, перегрелась? — Маша коснулась моего лба, и её пальцы были обидно тёплыми и живыми. — Вчера была жуткая духота.
Я уже собиралась ответить, как в столовую ввалился Денис — громкий, нахальный, как всегда. Улыбка во весь рот, глаза — обычные, без бездны.
— Чего уставились? — он лениво кинул в нас хлебной коркой. — Что, ведьмы решили коллективно проклясть меня?
Он был... нормальный. Слишком нормальный. И от этого — ещё страшнее.
— Видишь? — прошептала Алина. — Тебе просто показалось.
Но внутри всё холодело. Что-то не сходилось. Что-то не отпускало.
— Пошли на озеро! — предложила Маша, весело, как будто хотела развеять тень, поселившуюся в комнате.
— Пойдём, — согласилась я, хотя душа просила не купаться, а спрятаться под кровать.
В келье мы быстро переоделись: купальники, лёгкие хлопковые платья — и в лес, по тропинке.
Солнечные лучи просачивались сквозь листву, играли бликами, как будто лес сам пытался нас отвлечь. Ветер ласково трогал щеки, а воздух пах зеленью и сосновой смолой.
— Может, и правда я накрутила себя, — выдохнула я, чувствуя, как напряжение в плечах чуть отпустило.
— Конечно, — улыбнулась Маша и на секунду прижалась щекой к моему плечу. — Тут же как в сказке.
Озеро открылось внезапно, как в волшебной книге — гладкое, как зеркало. Вода прозрачная, а дно — белый, почти сияющий песок.
— Рай! — закричала Маша и, взвизгнув, сбросила платье.
Мы бросились в воду. Смеялись, брызгались, как дети, которым ничего не грозит. Даже Алина, сдержанная и всегда серьёзная, ныряла и крутилась под водой, как водяная фея.
Я окунулась с головой. И сразу же — тишина. Абсолютная.
Ни птичьего крика. Ни плеска. Только гул крови в ушах.
И голос.
— Карина...
Я резко вынырнула, захлебнувшись.
— Вы слышали?!
— Что? — Маша откинула волосы со лба, хмурясь.
— Кто-то позвал меня. По имени.
Они переглянулись — и я поняла: они ничего не слышали.
— Опять тебе кажется, — вздохнула Алина, но её голос дрогнул.
Я уже хотела вылезти из воды, как вдруг почувствовала что-то.
Под ногами.
Вода… почернела.
Словно кто-то вылил в неё чернила.
Тонкие чёрные нити тянулись ко мне со дна, как щупальца. Они обвили мои лодыжки, холодные, скользкие — и живые.
— ДЕВОЧКИ!
Я закричала так, что воздух дрогнул.
Они обернулись — и застыли.
Озеро вокруг меня стало вязким. Оно шевелилось, как будто дышало.
— Бежим! — завизжала Маша.
Но было уже поздно.
Из глубины поднималась тень. Женщина. Или её призрак. Или то, что когда-то было женщиной.
Распущенные волосы сливались с водой. Глаза... чёрные провалы.
— Ты не должна была сюда приходить... — шепнула она.
И озеро вскипело. Чернота хлынула вверх, захлёстывая меня с головой.
Я закричала. Но звук не вышел наружу.
Чернильная вода с хлюпаньем сомкнулась над моей головой. Всё вокруг исчезло — свет, звук, тепло. Остался только ужас, липкий, как ил, и холод, который впивался под кожу.
Щупальца — тонкие, гибкие, как змеёныши — обвили мои ноги, лодыжки, тянули вниз с неумолимой силой. Я забилась, захлёбываясь, хватая руками пустоту, но чёрная тень — женщина без лица, с развевающимися волосами, — уже обвила моё тело пальцами-струнами.
— Ты проснулась, наследница... — голос зазвенел внутри черепа, будто по мозгу провели гвоздём.
В груди сжалось, мир дрогнул и потемнел. Последнее, что я успела разглядеть сквозь мутную толщу — Машины руки, тянущиеся ко мне, и Алину, бледную, как воск, с широко раскрытыми глазами.
И вдруг — вспышка.
Словно вспоролось само небо. Молния боли пронзила меня, и чья-то рука — сильная, горячая — схватила меня за запястье. Одним рывком меня выдернули из вязкой чёрной пасти.
Я вылетела из воды, как пробка, и рухнула на берег, захлёбываясь и кашляя, будто впервые дышала. Земля была тёплой и шершавой, трава пахла живым.
Надо мной навис силуэт.
Высокий. В чёрной кожанке. Влажные волосы прилипли к вискам. А в глазах — ночь. Живая. Глубокая. Бескрайняя.
— Жива? — он смотрел на меня с лёгкой насмешкой, но без враждебности.
Я кивнула, губы дрожали.
— Спасибо... — Маша обняла Алину, у той колотились зубы.
— Не за что, красавица, — он чуть склонил голову, и в свете солнца серебряный крест на его груди блеснул, как меч. — Карина, верно?
Я вскинулась.
— Откуда ты знаешь моё имя? — голос дрогнул.
Он не ответил сразу. Только посмотрел на меня долго, будто вглядывался вглубь души.
— Простите, я не представился, — он отступил на шаг и сделал почти издевательский поклон. — Вальтер Ноктюрн.
Имя прозвучало как удар колокола — глухо, металлически.
— Вам нельзя здесь находиться, — Вальтер повернулся к озеру. Вода вновь была спокойной, прозрачной, как стекло. — Особенно тебе, Карина.
— Почему? Кто ты такой?
— Позже. Сейчас — уходите.
Он проводил нас до ворот монастыря, не говоря ни слова. На границе территории — остановился.
— Мне нельзя дальше, — его голос стал тише.
— Почему? — я схватила его за рукав, и пальцы обожгло. Кожа под курткой была почти горячей.
— Старые правила, — усмехнулся он. Но в глазах мелькнула тьма — не злая, а древняя, будто пыль веков. — До скорого, наследница.
И исчез. Не ушёл. Не скрылся за поворотом. Исчез — как дым.
— Эй, ведьма! — Денис стоял у ворот, насмешливо скрестив руки. — Что, нашла себе принца?
— Если бы, — выдохнула я, глядя на тропу, где всё ещё пахло дымом.
— Карина, кто это был? — Маша догнала меня. — Почему он...
— Не знаю, — соврала я.
Потому что знала.
В кармане купальника что-то холодило кожу.
Смятый листок, который Вальтер незаметно сунул мне в руку.
На нём — три слова, написанные резкими, чёткими чернилами:
«Медальон — ключ. Жди ночи».
Обед прошёл в нервных шутках и странном молчании, которое будто висело над нами, как плотный туман.
— Надеюсь, ты наследница богатого человека, — хихикнула Маша, размазывая безвкусную кашу по тарелке. Пластмассовая ложка скрипела о дно, и этот звук будто царапал по нервам.
— Скорее, наследница проблем, — я криво усмехнулась, чувствуя, как внутри всё продолжает дрожать от воспоминаний.
Алина внезапно подняла глаза. Серые, тусклые, как утренний туман.
— Может, в библиотеку пойдём?
— Зачем? — Маша скривилась, брезгливо ковыряясь в каше.
— Я брала книги. Надо вернуть. Одной страшно.
Мы с Машей переглянулись. Внутри меня щёлкнуло.
Библиотека.
То самое место. Слишком тихое, слишком старое. Место, где шорох страниц звучит, как шёпот из другого мира.
Только если ответы хотят, чтобы их нашли...
Алина шла впереди с книгами, а мы с Машей плелись между стеллажей. Пыль висела в воздухе золотым маревом, лучи солнца пробивались сквозь готические окна, и каждый шаг отдавался эхом.
И вдруг я её увидела.
Небольшая, потерянная среди фолиантов, она стояла особняком. Обложка — чёрная, как зола. Без названия. Без автора. Только шрам, пересекающий кожу, как отметина судьбы.
Моя рука потянулась сама собой.
Касание — и по коже побежали мурашки.
Лёд. Холодная волна, как от прикосновения мёртвой воды.
В висках — шёпот. Едва различимый, но отчётливый:
«Возьми меня»
— Маш, — я сдавленно прошептала, быстро сунув книгу в её сумку. — Пошли отсюда.
— Ты что, украла книгу?! — Алина ахнула, когда мы вытащили её в пустом коридоре, пропахшем воском и ладаном.
— Так ещё и мне в сумку спрятала?! — Маша аж подпрыгнула.
— Тише вы! — я зашипела, прижав палец к губам. — Смотрите.
На обложке, под косым светом, медленно проступал узор. Я замерла.
Это был он.
Тот самый узор, что выгравирован на медальоне.
— Это не может быть совпадением, — Маша проглотила слюну.
Мы рванули в келью, захлопнули за собой дверь, и я тут же бросилась к тумбочке. Медальон.
Он лежал, казалось, совершенно обычным. Но как только я коснулась его пальцами — он вспыхнул.
Ярко. Алым, почти живым светом, будто в его сердце полыхал огонь.
— Магия... — выдохнула Маша.
— Игра света, — пробормотала Алина, но пальцы её дрожали.
Я положила медальон на обложку — и книга вскрикнула без звука. Страницы сами собой распахнулись, словно разлетающиеся крылья ворона.
Пусто.
Ни строчки. Ни символа. Только старый, выцветший пергамент.
— Это какой-то розыгрыш?..
И тут на мою ладонь упала капля крови. Я не заметила, когда порезалась. Может, ногтем. Может, об угол.
Кровь впиталась в бумагу.
И страница ожила.
Словно в венах у книги тоже бежала кровь. Словно она ждала этого.
Багровые буквы начали медленно, вязко выползать из самой плоти пергамента:
«Карина Вальдемар, прими дар или умри»
Комната содрогнулась. С потолка посыпалась старая штукатурка, как перхоть времени.
Вдалеке, в глубине коридора, раздалось всхлипывающее завывание.
— Что это?..
И вдруг — голос.
Голос, пробивший сознание, словно раскалённое лезвие:
— Беги. Сейчас.
Это был он. Вальтер.
Медальон говорил.
И в этот момент я поняла — игра началась.
Или уже закончилась.