Всё началось с тишины. Не с покоя, а с густой, бездонной тишины, что поселилась в старых стенах, как пыль. Элис Бернелл всегда чувствовала их — Теней. Шепчущие отголоски ушедших жизней, привязанные к миру обидой, страхом или невысказанными словами. Юная ведьма научилась жить с их шёпотом, как живут с шумом города за окном.
Но этот дом на Холме Воронов был другим. Тишина здесь была живой. Она дышала за спиной Элис, замирала в дверных проёмах, смотрела на нее из темноты сотнями невидимых глаз. И в центре этой тишины — Он.
Он был не просто тенью. Он был пустотой, всасывающей свет и звук. Холодным пятном в обставленных мебелью комнатах. Могущественным, скованным цепями, которых Элис не могла разглядеть с первого взгляда.
Бабушка в своих дневниках предупреждала: «Не буди спящую тень, дитя мое. Ибо некоторые проклятия сильнее смерти, а некоторые души слишком опасны, даже будучи призраками».
Но Элис прочла эти слова слишком поздно. Или, может быть, именно вовремя. Потому что когда Элис впервые различила в лунном свете очертания его лица и увидела в его глазах не зло, а бездонную, одинокую боль, то поняла — она уже потеряна. Дороги назад нет.
Как можно полюбить того, кого нельзя коснуться? Как можно спасти того, чьё имя стёрто из памяти всего мира? Ответ кроется в цене, которую придётся заплатить за прощение. И цена эта — принять, что любовь может быть не спасением, а кинжалом, который пронзит самую суть его проклятия.
Карета, скрипя колесами, остановилась внизу, у подножия холма, дальше тянулась узкая, размытая дождями дорога, по которой была не проехать. Элис Бернелл вышла из кареты, и первое, что она почувствовала, — не ветер, не запах хвои, а тишину. Она обрушилась на нее, густая и тяжелая, как бархатный покров. Это было не просто отсутствие звука. Это была активная, живая субстанция, всасывающая в себя каждый шорох, каждый щебет птицы, создавая вакуум, в котором юная ведьма почувствовала себя некомфортно. Так, словно на ее уши наложили заклятье глухоты.
Она подняла голову. Дом стоял на вершине, темный силуэт на фоне бледного осеннего неба. Не особняк, не замок, а просто большое, угрюмое строение из потемневшего от времени дерева и серого камня. Вокруг, словно часовые, замерли древние, скрюченные сосны. Местные, как пояснил извозчик, бросая на холм опасливый взгляд, называли его «Холмом Воронов». Сейчас он был пуст, но Элис не сомневалась — птицы еще вернутся. Они всегда чувствуют перемены и что-то зловещие.
«Место с историей», — сказал бы любой историк. Элис, чья кожа покрылась мурашками, а эмоции, от полученных первых впечатлений, усиливались, рассуждала иначе. «Место с памятью», — поправила бы она мысленно. А память, особенно незаживающая, была куда опаснее хода исторических событий.
Она вздохнула, взвалила на плечо тяжёлую сумку с книгами и ритуальными принадлежностями и пошла вверх по тропе. Ключ, холодный и неудобный, лежал в кармане ее куртки, словно кусок льда.
Дар не был для нее чем-то экстраординарным. Он был таким же естественным, как зрение или слух. С детства она видела их — бледные пятна на периферии зрения, сгустки неупокоенной энергии. Одни были безобидны, как заевшая пластинка, повторяющая один и тот же фрагмент жизни. Другие — полны боли и ярости. Она научилась не смотреть прямо, не привлекать внимания, жить с этим фоном, как живут с хронической болью. Но здесь, на этом холме, фон исчез. Его поглотила та самая тишина.
Дверь поддалась с громким, скрежещущим стоном, будто нехотя впуская новую хозяйку. Воздух внутри был спертым, пах пылью, сухой гнилью и… чем-то еще. Сладковатым привкусом увядших цветов и старого пергамента. Элис на мгновение зажмурилась, позволяя ощущениям накатиться на нее.
Пустота. Но не безжизненная. Это было ощущение пристального, недремлющего взгляда. Множества взглядов.
Она бросила сумку на пол, подняв облако пыли. Солнечный луч, пробившись сквозь запыленное окно, выхватил из полумрака просторный, заброшенный холл с массивной дубовой лестницей. Везде лежали груды ящиков, оставленных перевозчиками.
«Начни с малого», — прошептала она себе. «Создай точку опоры».
Бернелл вытащила из сумки пучок сушеной полыни, зажгла его и медленно прошлась по первому этажу, окуривая комнаты. Дым полыни, острый и горький, должен был очистить пространство, отогнать слабые, навязчивые сущности.
— Здесь теперь я, — тихо, но твердо произнесла она, больше для собственного спокойствия, чем для невидимых обитателей. — Я пришла с миром.
В ответ тишина сгустилась. И тогда она это почувствовала. Не на периферии, а в самом центре дома. Холод. Не обычный сквозняк от щелей в рамах, а плотный, сконцентрированный холод, словно в сердцевине дома билась ледяная пустота. Он был настолько ощутим, что у Элис перехватило дыхание.
Она медленно прошла в гостиную. Комната была заставлена ящиками. И вот тут ее взгляд упал на подоконник. На темном, покрытом пылью дереве лежало единственное черное перо ворона. Оно было идеально чистым, будто его только что принесли. И оно, как ей показалось, было слегка покрыто инеем.
Сердце Элис дрогнуло. Она подошла ближе, не дыша. Ее рука, повинуясь внутреннему импульсу, потянулась к перу. Она не дотронулась до него, лишь провела ладонью в нескольких сантиметрах над ним. Волна леденящего озноба, пронизанная отголоском невыразимой древней тоски, пробежала по ее коже. Это была не враждебность. Это была… печаль. Вселенского масштаба.
И в этот миг она поняла. Бабушкины предостережения в дневниках, шепот местных, сама эта гнетущая тишина — все это было о той самой «Могущественной Тени». Она хранила тайну.
Элис отшатнулась, судорожно сглотнув ком в горле. Страх? Безусловно. Но под ним клокотал иной, более опасный интерес. Интерес охотника за привидениями, нашедшего Святой Грааль. Интерес ведьмы, почуявшей вызов. Интерес женщины, ощутившей эхо чужой, невысказанной боли.
Вечером, разбирая ящики на кухне, она услышала это. Тихий, едва различимый звук. Не скрип и не шорох. Это был шепот. Он доносился не из-за двери и не из-под пола. Он исходил из самой стены, будто каменная кладка нашептывала ей свою вековую тайну на забытом языке.
Элис замерла, сердце колотилось где-то в горле. Она не разобрала ни слова. Но интонацию — ясную, как крик. Это была мольба. Или предостережение.
Она посмотрела на темный прямоугольник окна, за которым уже легла густая тьма. «Холм Воронов» молчал. Дом молчал. Но тишина эта была обманчива. Она полна смыслов.
«Что ты такое?» — прошептала Элис в наступающую ночь.
И ей показалось, что тишина в ответ чуть изменилась, прислушиваясь к ней.