Терра Инкогнита: Технохаос. Часть 1

Пролог

Когда я гладил спину Мачака, она светилась, и с моей ладони сыпались искры. Меня посещали отвлечённые мысли. Природа тоже кошка? Если да, то кто гладит её по спине? Я решил, что это может быть только Бог.

Никола Тесла

Пролог

Невидимок никто не обыскивает.

Никто не беспокоится о тех, кого не стоит брать в расчёт. Особенно если на другой стороне численный перевес.

Враг моего врага – ещё один враг и только. Они сглупили. Но их слишком много, этих врагов. А пуля – всего одна.

Рука сжимает едва потеплевшую рукоять «Вальтера» в кармане куртки. Взгляд смещается – на единственного, кого я не могу назвать своим врагом.

Машины всё ещё внизу, на берегу – лучи их прожекторов перекрещиваются на блестящих от изморози поручнях. На стальных канатах. На фигуре в распахнутом плаще.

Последняя пуля – всё-таки для него.

– Стоять.

Резкое слово звонко рассыпается в пустоте. Прожектора мигают, кружащийся в них снег мечется крошечными вихрями.

– Мы никуда не плывём, – мой палец застывает на спусковом крючке, словно примёрзнув, – вам нужен он и его знания, но вы их не получите.

– Ника…

Он отступает. Ещё и ещё, шагая назад, даже не пытаясь уйти с линии выстрела. Просто отдаляется – по прямой, по скользкой от наледи палубе. Ветер хлещет по глазам, и сквозь дрожащие в них слёзы я вижу его силуэт.

Ещё шаг. Ещё. Рукоять дрожит в непослушной ладони.

Ветер треплет его золотистые волосы. Отбрасывает полы парки, распахивая их, пытается сорвать расстёгнутый плащ.

Ствол «Вальтера» всё ещё смотрит ему в грудь. В потрёпанную чёрную рубашку, в упрямо бьющееся сердце, под ровный стук которого я столько раз засыпала.

Время растягивается, застывает расплавленным янтарём.

Если бы всё можно было вернуть… Отмотать дни назад. Медленно, неторопливо; смотреть, как раскручивается обратно запутанная жизнь. Как расплетаются нити Гордиева узла и сходятся к той точке, откуда всё началось. К моменту, когда всё перестало быть простым и ясным. Если бы можно было сказать «стоп!», дойдя до этого момента. Закрыть глаза – и получить ещё один шанс. Сделать выбор, на этот раз правильный. Если бы, если бы…

Как вышло, что я сейчас здесь, на палубе древнего ледокола? С чего всё началось – неужели с той встречи в поезде? Если бы я знала, если бы я только знала…

В свете прожекторов снежинки свиваются причудливым кружевом. В золотом янтаре вспыхивают образы прошлого.

Если бы всё можно было вернуть, я бы с ним даже не заговорила.

Или?..

Глава 1. На сегодня я жива

По безумным блуждая дорогам,

Нам безумец открыл Новый Свет;

Нам безумец дал Новый завет –

Ибо этот безумец был богом.

Если б завтра Земли вечный путь

Осветить наше солнце забыло –

Тотчас целый бы мир осветила

Мысль безумца какого-нибудь!

Пьер-Жан Беранже «Безумцы»

Мотель нашёлся в трёх кварталах от станции. Огромное, ветхое здание – из тех, где на один-два дорогущих люкса полсотни убогих комнатушек. Когда-то многоэтажная, «свечка» нависала над головой остатками развороченных перекрытий. Несущие опоры бесстыдно скалились арматурой – чудный узор на фоне закатного неба. Мотель явно готовился отдать душу бензиновому демону. Верхние этажи и левое крыло лежали в руинах – голые клетки комнат меж полуобрушившихся стен – но на нижних ярусах кипела жизнь.

Справа гомонил притон – типичное обиталище менял, игроков, безработных биров и прочего сброда. То, что надо.

Табличка у входа сообщала обычное:

«Мена: натура, бартер, акумы. Плата: акумы (приписанное сбоку «+натура» с похабной символикой наполовину стёрлось – кислотные дожди не пощадили краску). Стучите в дверь».

Дверь отсутствовала – видимо, табличку вешали в лучшие времена. Я обернулась. Зудящее чувство чужого взгляда не покидало, словно между лопаток ввинчивался ржавый гвоздь.

Здесь никого нет. Никого.

Улица позади и впрямь была пустынна. Я глубоко вздохнула и заглянула внутрь.

Внутри пили. Пили, ели, менялись хабаром, обшушукивали сомнительные сделки, бросали кости, торговали оружием и шмотьем. Взгляд выцепил пару простетуток (1) – зыркающие исподлобья зенки, балахоны не по фигуре, руки глубоко в карманах. И неизбывная трупная вонь.

Но, к счастью, ни следа «немой» гвардии. Кажется.

Я протолкалась к стойке, кинула обрюзгшему бармену батарейку и, получив взамен стакан с розоватым пойлом, устроилась тут же и стала приглядываться к народу. Жрать хотелось неимоверно, но позволить себе даже «фиглю» я не могла. Последние батарейки уныло постукивали в сумке. Мне срочно требовалось пополнить запас. Я бы и пить не стала, но уж лучше потратить немного, чем оказаться вышвырнутой вон за нарушение правил. Расположение местных мне ещё пригодится.

Сигналка жалобно пискнула, сообщая, что поданная барменом жижа безопасна. И ещё раз – что заряд акума близок к нулю. Обкусанная деревяшка стойки неприятно врезалась в спину. Народ гомонил, не обращая на меня внимания. То и дело кривая дыра входного проёма выплёвывала свеженьких посетителей. Я тянула кислое пойло и прикидывала, кому бы из присутствующих могли понадобиться мои услуги. Выходило негусто.

Биры на своей волне, да и не суются они дальше «оранжевой» зоны – проводник ни к чему тем, кому достаточно мелкого барахла. Не зря кличка этих ребят пошла от слова, в старые времена обозначавшего нищенство. Побирушки. Впрочем, сами биры предпочитают куда более изящную версию – я не раз слышала в разных вариациях историю про безымянного героя, первым вынесшего из смертоносного города-призрака баночку пива (2). Легенда настолько трещала по швам, переполненная собственной нелепостью, что сходила за анекдот.

Барыги и вовсе в пустоши ни ногой, перекупщики чёртовы. А простетутки предпочитают собирать железо с окочурившихся первых и вторых, вот уж воистину – поимеют кого угодно чуть ли не за так. Я в очередной раз про себя восхитилась тонкому юмору человека, скомбинировавшего из староанглийских слов «prostitute» и «prosthesis» (3) настолько меткое прозвище и наградившего им тех, кто наживается на грабеже трупов. Действительно, чего уж проще – дождаться, пока человек отбросит ботинки, сапоги или колёса – что там у него на ногах или вместо них – и содрать с него импланты, а то и экзоскелет, если повезёт.

Разведчиков видно не было. Зубы прикусили щербатый край стакана. У входа мелькнула тень – нарисовался новый гость. Я смерила его быстрым взглядом. Ещё один барыга. Может, тоже податься? Дело-то хоть и не больно прибыльное, но спокойное.

Грёбаный Немой… Опять как камень на голову. Второй год не может смириться, что его вшивый братец струсил. А он струсил. Он свернул. Он, а не я.

Я шевельнула зазудевшим плечом. Струсил он, а бежать приходится мне. Потому что живой братец – тоже трус, трус и мудак, который повесил на меня всех несуществующих собак, и за которым таскается целая бражка. И опять будут гнать, наступать на пятки, «вести», пока не загонят в угол, и так без конца…

Я залпом опрокинула в себя остатки пойла и с размаху вдарила стаканом по стойке. Стекляшка нехотя треснула и распалась на две кривые половинки. Бармен одобрительно приподнял брови, а я поморщилась – чёртовы куски пророчили мне кривую дорогу. А, впрочем, иначе и быть не могло, в моей-то ситуации.

Я вздохнула – с выпивкой на сегодня всё – и шагнула на выход.

Ладно. Посмотрим, чем угощают в мотеле.

«Старое укрытие», сообщало граффити над входом. Так вот в честь чего названа станция. Местная достопримечательность – наверняка единственная на весь этот убогий городишко.

Глава 2. Мир правит нами

К тому моменту, когда прибыл поезд, я ещё не успела окончательно известись. Наличие рядом оживлённой ветки в буквальном смысле спасало мне жизнь – едва я, кутаясь в чужую штормовку и изо всех сил пытаясь не бежать, ступила на платформу, вдали показались два жёлтых глаза. Пыхтя и воняя гарью, дизельный тягач подполз к станции. Секунды тянулись как ртуть, пока короткий состав издевательски неторопливо вытягивался вдоль полуразрушенного настила. Я запретила себе оборачиваться чересчур часто, но пальцы в прохладном кармане куртки буквально вросли в рукоять «Вальтера».

Тягач чихнул и дёрнулся в последний раз, замирая. Три вагона за ним синхронно вздрогнули.

К открывшейся двери, выплюнувшей наружу тяжёлый пандус, я подошла первой. И, кажется, единственной – на посадку в другие вагоны желающих не намечалось. Значит, долго стоять не будем.

Я нырнула в тамбур, оттёрла плечом медлительного смотрителя, на ходу суя ему положенную мзду. Заставила себя замереть на секунду, пока тот махал фонарём у меня перед глазами. Пальцы сводило от напряжения.

Поезд дрогнул, стуча сцепками. Апатичный смотритель не спеша поднял пандус и захлопнул дверь. За мной больше никто не вошёл. Состав, набирая ход, покатился прочь от «Старого укрытия».

А я наконец-то сумела разжать руку.

После Гнева Господня жизнь сосредоточилась вокруг таких укрытий. Не все, конечно, были настолько погаными, как только что покинутое мной. Но не всем и повезло. Когда с неба упал огонь, воспламенив Землю и превратив её в Ад из библейских легенд, выжить удалось лишь немногим. Ходили слухи, что за несколько часов до катастрофы «избранные» получили послания от Бога, указавшего им путь к спасению. И что сам Ной, создав Ковчеги, собрал в них «каждой твари по паре». Не знаю, так или нет, но сейчас тварей на бедной планетке хватало.

Поезд – один из немногих, курсирующих между укрытиями, – неспешно двигался вперёд. Я стояла, привалившись плечом к стенке, и смотрела в крохотное зарешеченное окно. По ту сторону сетки клубилась ночь.

Когда первые смельчаки начали выходить на поверхность – из Ковчегов, стихийных убежищ и даже шахт – им пришлось нелегко. Природа, до Гнева бывшая матерью, теперь стала врагом. Невидимые озоновые дыры впускали в атмосферу космическую дрянь. Часть суши оказалась затоплена, ещё часть – выжжена ударами с воздуха. Словно этого было мало, скопления метана над свалками мегалополисов вспыхнули как спички. Огненные штормы уничтожили то, что осталось после антропогенных разрушений. Будто окончательно выйдя из себя, Природа, веками терпевшая надругательства, разбушевалась. Проснувшиеся вулканы безжалостно заливали сушу раскалённой лавой, выплёскивая ярость земных недр. Резко поднявшаяся температура у поверхности, видимо, подтопила льды на полюсах – уровень океана поднялся, мелкие острова и прибрежные районы ушли под воду.

Облик мира неузнаваемо изменился. Пригодная для жизни территория сократилась до узкой полоски, зажатой между Калёными пустошами и чертой Урсиды (1). Пустоши, охватившие все средние широты, по слухам, простирались далеко за экватор – но добраться до бывшей срединной линии Земли ещё не смог никто: безумная жара и полное отсутствие источников воды не давали ни малейшего шанса. А черта Урсиды – то, что раньше звалось Северным полярным кругом – обещала каменный снег и бесконечные кислотные штормы.

До сих пор никто точно не знает, сколько лет прошло после Гнева Господня. Когда потомки выживших стали открывать двери убежищ, выяснилось, что каждая такая группка отсчитывала время по-своему. В Ковчегах не было часов, а акумы электронных устройств, принадлежавших спасшимся, за многие годы безнадёжно испортились, выработав свой ресурс.

Все настаивали на собственной правоте, и в конце концов несколько общин решили принять единое десятичное время. Год отныне делился на декады, тройки декад собирались в месяц. День дробился на десять часов, час – на десять минут, минута – на десять секунд. Один день прибавлялся к каждой нечётной декаде, за исключением первой – впрочем, это правило нарушалось в високосный год. Его так и прозвали – год первой декады. Нехороший, неправильный год.

Дальше реформаторы не продвинулись. Но не это было самой значительной сложностью…

За сеткой разливалась непроглядная тьма. Ни огонька, ни проблеска света – лишь тусклые блёклые пятна, бросаемые фонарями вагонов. Когда-то в старой книге мне попалась потерявшая всякий глянец иллюстрация – разбрызганные по чёрной земной поверхности рыжие огоньки. Бесчисленные, словно кровавые брызги после удачного выстрела. Но так больше не будет. Никогда...

Труднее всего оказались сами попытки выжить. Попытки каждодневные, упорные и не всегда успешные. Человек больше не был царём природы. Он, словно жалкий червяк, пытался протянуть следующий день, подбирая обломки и объедки, а Земля насмехалась над ним. Засухи уничтожали посадки, тайфуны сносили укрытия, кислотные дожди отравляли озёра и реки. Исчезли привычные растения и животные, и им на смену пришли муты – те, кто мог пить отравленную воду и дышать смесью метана и диоксида азота. А те, кто не мог, умирали – от радиации, яда, голода или от мутовских лап.

Но человек – тварь упрямая куда более, чем муты. Упрямая и живучая – недаром его раньше сравнивали с вирусом. Выходцы из Ковчегов гибли десятками, но выживали сотнями. Привыкли носить респираторы, таскать с собой «сигналки» на радиацию и газ, строить теплицы и обживать старые многоэтажки, питать портативные батареи энергией обозлённого солнца. Копать колодцы и селиться у истоков рек, как на заре человечества, возносить молитвы богу-из-машины и бензиновому демону. Люди стремились наверх из душных убежищ и были готовы умирать за возможность видеть свет.

Глава 3. Не-барыга

В отсеке было темно – ближайшая лампа висела в добрых трёх шагах отсюда. Всё, что я могла различить, – вспыхивающую красную точку и сероватый прямоугольник окна, чуть светлее, чем окружающий его мрак. Только сейчас я осознала, что в поезде – как минимум, в этом вагоне, – есть окна. Надо же, повезло.

Нос защекотало, но не дрянной вонью дешёвого курева, а неожиданно мягким, глубоким ароматом. Табак, завистливо подумала я, не кручёные бумажки…

Что-то щёлкнуло, и сбоку от серого прямоугольника зыбко замерцал портативный фонарик. Подвешенный на крючке кругляшок безжалостно швыряло в стороны – вагон набирал ход. Пятно света металось по стенам, выдёргивая из темноты потрёпанную отделку, два силуэта, белые лица... Узкий отсек завертелся, меняя местами пол и потолок. Я покачнулась, ухватившись за перегородку, к горлу подкатил горький ком.

Чья-то рука придержала фонарь, вынудив желтоватый луч застыть на полу.

– Благодарю, – буркнула я, сглатывая. Мутило так, что хотелось вместо благодарности послать по матери. Останавливало лишь то, что других свободных мест могло не найтись.

Щурясь, я разглядела сбоку свободный край полки и аккуратно пристроилась на нём. Покосилась на фонарь – обычная лампочка с ручной динамо-машинкой. Света от него хватало ровно на то, чтобы я не споткнулась при входе. Рука невольного попутчика продолжала держать фонарь, не давая ему раскачиваться. И не позволяя рассмотреть ничего, кроме куска истёртого линолеума под ногами.

Пожалуй, стоило обзавестись «ночником». Лучше, конечно, имплантированным, но и внешний бы сейчас пригодился. Видеть в инфракрасном удобнее, чем не видеть вообще.

Я отвернулась от жёлтого пятна и уставилась в перегородку. Точнее, туда, где она должна была находиться. После ярко освещённого перрона, после смотрителя с его дотошным размахиванием лампой глаза отказывались привыкать к темноте. Нехорошо. Ох, как нехорошо…

Сквозь стук колёс я слышала негромкое дыхание. Да, двое. Один – слева, рядом со мной, не дальше чем в ярде, чёрт бы побрал эти короткие полки. Второй, что вцепился в фонарь, – наискосок у окна... Рука сама поползла в карман, к успокаивающе-прохладному «Вальтеру».

Красный огонёк напротив вспыхнул особенно ярко, и меня обдало волной пряного дыма. В мимолётном алом свете я различила пальцы, скрещённые на сигаретном фильтре. Что-то в этих пальцах показалось мне странным.

– Холод собачий, сушь его побери, – пробурчал сидящий слева и закашлялся, – как не местные широты, а хренов север.

Тот, что сидел у окна, сочувственно прицокнул языком. Красный огонёк слабо мерцал, высвечивая ровные зубы, зажавшие сигарету. Фонарь качнулся, жёлтое пятно переползло влево – лампу зацепили за торчащий гвоздь. Теперь в луче света оказалась пола плаща. Ткань с кожаными нашивками покачивалась в такт вагону. Я поёжилась. Барыга? Такие плащи обычно носят менялы. Вот только менялы не ездят на поездах, предпочитая экономно плестись пёхом. И настоящий табак им точно не по карману.

Плащ шевельнулся. Что-то щёлкнуло, сидящий рядом подался вперёд, шурша одеждой.

– О, вот спасибо. Давненько не дымил такого… – остальные слова потонули в надсадном кашле.

Я стянула респиратор. Здесь, конечно, тоже не теплица, но хотя бы нет пыли пополам со спорами всякой дряни. А если будем проезжать «кислотные поля», дизельщики врубят сирену.

Курить хотелось неимоверно. Где-то в сумке, возможно, завалялось что-нибудь… хотя я прекрасно знала, что сигареты закончились ещё позавчера.

– Закурите?

Я не сразу сообразила, что реплика адресована мне.

– Не откажусь.

Человек напротив наклонился, на фоне оконного прямоугольника очертился его профиль. В пальцах возникла тонкая чёрная палочка – незажжённая сигарета.

– Прошу.

Аромат табака, трав и мяты защекотал нос. Я стиснула подношение в зубах, изумляясь – про себя – шелковистой мягкости покровного листа. Нет, определённо не барыга. Те удавятся при одной мысли, что такое можно раздавать бесплатно.

Не-барыга щёлкнул зажигалкой. Я медленно затянулась, разглядывая протянутую ко мне руку. Тусклый огонёк высветил обтёрханные серые гловы (1) и большой палец, зажавший пластиковую кнопку. Кончик пальца был обмотан куском чёрной изоленты.

Незнакомец отвёл ладонь. Я запахнула штормовку и откинулась на жёсткую перегородку, с наслаждением вдыхая горьковатый дым. Пустой желудок возмутился, но я мысленно приказала ему заткнуться. Ноющий бок беспокоил куда больше, толчки вагона вспышками отдавались внутри. Я прикусила кончик сигареты так, что почти услышала скрип собственных зубов.

Ничего. Сейчас можно расслабиться. Того, что у меня есть, хватит на проезд до Полосы Фонтанов. А там… Там я что-нибудь найду. Что-нибудь, кого-нибудь – людям всегда нужно куда-то идти. Полоса большая, желающих много. К тому же, она севернее.

Я стряхнула пепел на пол. Глупо было останавливаться в такой дыре, как «Старое укрытие». Но я не думала, что в этот раз меня найдут так быстро. Мне просто нужен был перерыв. Отдых.

Я попыталась вспомнить, когда в последний раз спала, и не смогла. Откуда-то изнутри всплыла глухая злоба.