Тихий домик на краю

Глава 1

Холод впивался в тело, как иглы. Я стоял на краю вырубки, которую когда-то величали «остановкой Прогресс». Поезд, фыркнув ядовитым дымом, давно растворился в белой пелене. Оставил меня одного. Совсем. Тишина звенела в ушах громче любого крика. Воздух обжигал легкие, иней тут же цеплялся за ресницы, щеки, губы. Знак висел криво: «Р-р-г е с». Ржавчина сожрала буквы «о» и «п». "Прогресс". Ирония какая-то.

Дороги не было. Только колея, едва угадываемая под **сугробами по пояс. Я шагнул. Сапог провалился с глухим *пшшш*. Борьба началась. Каждый шаг – вытаскивание ноги из ледяной ловушки. Тайга стояла стеной: черные, обледеневшие сосны, скрюченные под тяжестью снежных шапок, как замерзшие в агонии великаны.Тишина. Ни птиц, ни ветра. Только мое хриплое дыхание и… стук. Где-то далеко в чаще. Методичный. Упорный. Как удары молота по дереву. Или… по гробу. Он не приближался. Не удалялся. Просто висел в мертвом воздухе. Сердцебиение этого проклятого места.

Я шел. Минуты слипались в тягучую, бесконечную белую муку. Мысли путались от холода и нарастающей паники. Фотография деда в кармане шинели – ледяная плита у сердца. -Зачем? Зачем я сюда приперся? Что я надеялся найти в этой дыре?- Только снег. Бесконечный, давящий снег. И черные пасти леса по краям этого несуществующего пути.

Потом увидел развилку. Вернее, то, что от нее осталось: покосившийся, полуистлевший столб. На нем – кривые,выжженные сажей или чем похуже слова:

Не ходи.
Он плачет.

Темные подтеки стекали вниз, как запекшаяся кровь. Поднялся ветер, пробираясь меж стволов, словно предупреждая. Я замер. Осмотрелся. Прямо – вроде бы к городу. Направо – едва заметная тропка, уходящая вглубь самой густой чащи, туда, где лес смыкался непроглядной стеной. Туда, откуда доносился тот самый, леденящий душу "стук". Выбора не было. «Прогресс» должен был быть прямо. Я сделал шаг.

И застыл.

Поляна. Слева. Слишком круглая, неестественная, будто выкошенная гигантской косой. И в центре, на низком, корявом,почти сгнившем пне.

Сидел Он.

Манекен.

Сначала подумалось – мусор. Каркас, выброшенный кем-то. Но детали цепляли. Сидел слишком… правильно. Слишком по-человечески. Спина неестественно прямая, руки на коленях. Одет в женское платье. Ситец, бледно-голубой в горошек. До жути знакомое. Будто из бабушкиного сундука. Платье было чистым. Летним, тонким. Ни пылинки, ни снежинки. Оно кричало на фоне грязного снега и темного леса.

Ноги – голые. Искусственные ступни вывернуты под невозможным углом, вмёрзли в ледяную корку у пня. Пальцы – синевато-белые, восковые. Мертвее некуда.

Но самое страшное было выше.

Голова. Гладкий пластиковый шар. Безликая маска. Ни носа, ни рта. Только ровная пустота. Но глаза… Вернее, то, что их заменяло. Две черные, бездонные дыры. Неестественно большие. И из них, медленно, как густая нефть, сочилась черная смола. Она стекала тонкими струйками по щекам-пластинам, падала на снег. Где капли падали – снег шипел и дымился, оставляя аккуратные черные воронки. Пахло гарью и чем-то химически-сладким, приторным.

А ниже… Рот. Его не было. Его вырезали. Грубо, топором или ножом. Длинный, горизонтальный разрез от края до края головы. Широкая, кривая улыбка. Внутри разреза – лед. Грязный, колотый. И в этом льду, как изюм в кексе, были вморожены зубы. Мелкие. Белые. Детские.

Я стоял на краю поляны. Вечность. Время остановилось. Холод сковал тело и разум. Галлюцинация? Обморожение? Кто… зачем?! Сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди. Уйти. Просто развернуться и уйти! Но взгляд упрямо цеплялся за цепочку на пластиковой шее. Тусклый металл. Маленькая, погнутая циферка «5».

Пять. Папка № ████. Дом №5. Ключ? Намек? Ловушка?

Разум орал: «Беги!». Но ноги, будто чужие, сделали шаг. Потом еще один. К пню. К этому немому кошмару в ситце. Рука в варежке, тяжелая от холода, медленно потянулась к цепочке. Хотелось рассмотреть. Понять. Узнать.

ХР-Р-РУМ!

Звук – громкий, резкий, как выстрел! Голова манекена дёрнулась. Резко, на сантиметр влево. Лёд на шее треснул паутиной. Из разреза-рта выпал кусок льда. С парой мелких, белых зубов. Они упали в снег с тихим тук-тук.

Я отошел. Взгляд метнулся вниз, на снег. На тени.

Моя – корявая, длинная. Тень пня. И… тень манекена. Черная, плотная, длиннее и уродливее, чем он сам. И пока пластиковое чудище лишь замерло с повёрнутой головой, его тень ожила. Чёрная, безликая масса плавно подняла руку. Длинный, костлявый палец-клинок тени нацелился прямо на меня. Не на мою тень. На меня.

И тогда из пустоты внутри пластиковой груди манекена вырвался голос. Не через рот – он был набит льдом. Голос шел из нутри. Скрипучий, шипящий, как пар, но чёткий. Слова, облепленные льдом и ненавистью:

«Во-о-олков…»
«В стене…»
«Отогрей… кости…»

Холодный ужас, острее лезвия, вонзился под ребра. БЕЖАТЬ! Тело рванулось раньше мысли. Резкий разворот – снег взметнулся фонтаном. И вперед! Наугад! Туда, где в разрывах деревьев мелькнули крыши!

Снег хлестал по лицу, сапоги вязли по колено. За спиной – глухой, мощный ХЛОПОК! – будто лопнул канат или сломалось дерево. Я оглянулся на бегу, чуть не упав.

Он стоял на пне.Свободный. Лёд вокруг ног разбит. Он стоял прямо. Его синие, восковые ноги ступили на снег поляны. Неуклюже. Как заводная кукла. Он не бежал. Он шагал. Медленно. Неуверенно. Но неуклонно. Его безликая башка смотрела в мою сторону. Черные дыры-глаза пожирали пространство между нами. Ужасная улыбка казалась еще шире. Из разреза-рта зиял темный провал.

Сквозь вой ветра, сквозь бешеный стук сердца в висках, донесся голосок. Детский. Чистый. Бесконечно чужой и зловещий. Он пел в такт шагам преследователя:

«Раз… два… три…
Волчок бежит!
Четыре… пять…
Скоро в стенке спать!»

Я бежал. Не чувствуя ног, не чувствуя холода. Только первобытный страх гнал вперед, сквозь чащу, к спасению – к уродливым, покосившимся избам «Прогресса», которые выросли из белой мглы... Дом ждал. Его забитые окна смотрели на меня слепыми глазницами. А на крыши, четко на фоне бледного неба, стояла фигура в шинели. Без лица. Она медленно помахала рукой. Будто зовя в дом....

Глава 2

Дверь дома,захлопнулась с глухим стуком, отрезав ледяной ветер и тот детский голосок, все еще певший в такт мерзким шагам. Тишина внутри оглушила. Не та звенящая тишина леса, а густая, давящая, как вата, пропитанная годами забвения. Я прислонился к стене, дрожа всем телом, пытаясь загнать обратно в грудь вырвавшееся сердце. Снег с одежды таял, превращаясь в ледяную кашу у ног.
Сквозь забитые окна пробивался лишь тусклый, серый свет, едва освещая хаос: опрокинутая мебель, груды тряпья, слой пыли и паутины, покрывавший все. И этот запах... Плесень, гниль и тот самый химический сладковатый оттенок, как у смолы из глаз манекена, только приглушенный, въевшийся в стены. Мой взгляд упал на собственную тень, дрожащую на полу. А где же тень Того, что на крыше? Я медленно, боясь скрипа половиц, поднял голову к заколоченному окну на втором этаже. Там, за толстыми досками, должно быть, стояла та фигура в шинели. Но увидеть ее отсюда было невозможно. Тогда что это за движение в углу зрения? Напротив, в глубине коридора, что-то белело в полумраке. Не снег. Бумага? Плакат? Я сделал шаг, и сапог хрустнул о что-то рассыпчатое на полу. Стекло? Щепки? В полутьме разглядеть было невозможно.Я замер, втянув ледяной воздух, пропитанный сладковатой гнилью. Хруст повторился – тихий, сухой, будто под сапогом рассыпались старые, пересохшие кости. Не надо так думать. Не надо.Но мысль уже занозой впилась в мозг: Кости. Маленькие кости.

Отвернуться было невозможно.Я медленно опустил взгляд, вглядываясь в серый полумрак у своих ног. Не стекло. Не щепки. Что-то… хрупкое и белое. Пальцы в варежке, движимые каким-то мазохистским любопытством, сами потянулись вниз, разгребая слой пыли и паутины. И наткнулись на…

Куколку. Или то, что от нее осталось. Фарфоровое личико, треснувшее пополам, одна стеклянная гланица выбита. Платьице из ситца в горошек – бледно-голубое, до жути знакомое. Такое же, как на… на Нем. Холодный пот выступил по спине. Это не могло быть совпадением.

Я рванул руку назад, будто обжегся. Кукла покатилась по полу, ее пустая глазница уставилась в потолок. И в этот момент движение в конце коридора повторилось. То белое пятно. Оно не было бумагой. Это была дверь. Приоткрытая. И за ней – смутно белела какая-то комната. Оттуда, сквозь щель, тянуло не просто сыростью и гнилью, а тем самым химически-сладковатым запахом смолы, только невероятно сильным, густым, как сироп. Запах глаз манекена. Запах Его присутствия.

Он здесь? Внутри? Разум оцепенел от ужаса. Но ноги, предательски медленные, сделали шаг. Потом еще один. К приоткрытой двери. Тянуло как магнитом. Надо увидеть. Надо знать.Сердце колотилось, отдаваясь в висках глухими ударами. Каждый скрип половицы под сапогом звучал как выстрел в этой гробовой тишине.

Я подошел вплотную. Дверь скрипнула, подавшись еще на сантиметр под моим невольным толчком. Щель расширилась.

Комната была пуста. Почти. Посередине стоял низкий, корявый, почти сгнивший пень. Тот самый? Невозможно! Но он был здесь, вмурованный в рассохшийся пол, будто вырос из досок. И на нем… сидел. Не манекен. Сидело Платье. То самое, бледно-голубое в горошек. Оно было натянуто на невидимый каркас, неестественно прямое, с пустыми рукавами, сложенными на коленях невидимых ног. На воротничке тускло поблескивала маленькая, погнутая циферка "5".

Из щели между воротником платья и пустотой внутри медленно, густо, сочилась черная смола. Она капала на пень, на пол, образуя маленькие, дымящиеся черные лужицы. Пахло гарью и смертью.

"Отогрей кости…" – эхом пронеслось в голове.

Я отшатнулся, споткнулся о фарфоровую голову куклы. Она звякнула о пол. И в этот миг ТИШИНА ЛОПНУЛА.

Сверху.Прямо над головой. ГРОМОПОДОБНЫЙ ТОПОТ. Не шаги – прыжки. Тяжелые, яростные, раскалывающие старые балки. Штукатурка сыпалась дождем. Фигура с крыши. Она не просто стояла там. Она была внутри. На втором этаже. И она знала, где я. Топот несся вдоль потолка, прямо к лестнице.

За спиной. У входной двери. ТИХИЙ, НАСТОЙЧИВЫЙ СТУК. Не кулаком. Не веткой. Острый. Металлический.Тук… тук… тук… Как будто кто-то водил по дереву кончиком ножа или… *костяным пальцем-клинком тени.Манекен. Он ждал. Он стучал. Он напоминал: выход только здесь.

Передо мной – пустота в ситцевом платье.
Наверху – бешеная поступь чего-то огромного
спускающегося по лестнице.
Сзади – острый стук в дверь, за которой стоял пластиковый кошмар.

Выбора не было.Ловушка захлопнулась.Оставался только один путь – назад. В пасть к тому, что стучит. Но хотя бы это было известное зло.

Я рванулся к входной двери, к этому жалкому щиту от безумия, бушующего в доме. Рука в варежке дико заерзала, нащупывая скользкую защелку. Сверху грохот приближался, лестница скрипела и стонала под нечеловеческой тяжестью. Стук в дверь стал чаще, злее, как барабанная дробь перед казнью.

Щелчок! Задвижка поддалась. Я втянул плечи, готовясь к удару ледяного ветра и встрече с пустыми черными дырами-глазами, и рванул дверь на себя…

Глава 3

Я рванул дверь на себя, плечом вперед, готовый к удару, к цепким пластиковым пальцам, к этой черной смоле, сочащейся из пустых глазниц.

Пустота.

Ледяной ветер дунул в лицо.Никакого манекена на крыльце. Только белый, немой мир, да крыши "Прогресса", тонущие в серой дымке. Тишина ударила по ушам громче прежнего грохота. Та самая, звенящая, мертвая тишина леса, вернувшаяся с удвоенной силой.

Но не совсем.

Снег перед крыльцом был изуродован. Глубокие, хаотичные вмятины. Не шаги человека – слишком широкие, слишком неуверенные, с волоченными бороздами между ними. Как будто что-то тяжелое и неуклюжее, с вывернутыми ступнями, плелось прочь.Его следы. Они вели не в чащу, откуда он пришел, а вдоль покосившихся домов, вглубь поселка, туда, где темнели более крупные, уродливые строения, похожие на бараки или склады.

Хр-р-рум...

Звук донесся издалека. Не здесь. Оттуда, куда вели следы. Приглушенный, будто сквозь стену. Поворот головы. Он ушел. Но он здесь. В "Прогрессе". Бродит среди этих мертвых окон, как хозяин.

Я оглянулся внутрь дома. Полумрак. Пыль, висящая в воздухе. Опрокинутое кресло там, где секунду назад рухнуло что-то с лестницы. Но теперь – тихо. Ни топота, ни скрежета, ни слюнявого дыхания. Пустота. Как будто шинельная фигура растворилась в самом воздухе, впиталась в гнилые стены. Только запах остался – сладковато-химический, смешанный с гарью и теперь – с чем-то новым, тяжелым, как запекшаяся кровь и старый пот. И еще... ощущение взгляда. Множества взглядов. Из щелей в досках, из темных углов, из-под груды тряпья. Слепых, но незрячих.

"Он плачет..." – пронеслось в голове, эхом от того покосившегося столба. Но это был не плач. Это была тишина после крика. Предсмертная тишина.

Я шагнул с крыльца на снег. Хруст под сапогом прозвучал слишком громко. Следы манекена манили, как дорожка в пасть. Но назад, в тот дом-ловушку, где витал дух шинели и где в комнате с пнем все еще сочилась черная смола из пустого платья... Нет. Нельзя.

В кармане шинели ледяным камнем жгла фотография деда. "Зачем я здесь?" – вопрос уже не был риторическим. Ответ был в этом поселке. В доме №5. В стене. В костях. Ответ был там, куда ушел пластиковый кошмар.

Я пошел. Не по следам. Рядом с ними. Чуть в стороне, готовый рвануть в сугроб при малейшем звуке. Дома стояли, как мертвецы на посту. Забитые окна – слепые глаза. Снег свисал с крыш грязными сосульками, похожими на клыки. Воздух был неподвижен, морозен, выжимал последние капли тепла.

Тук... тук... тук...

Снова. Ближе. Не металлический стук в дверь. Другой. Глухой. Будто по дереву изнутри. Из дома слева. Дом с покосившейся калиткой и едва читаемой цифрой "3" на косяке. Я замер. Звук повторился. Методично. Настойчиво. Как будто кто-то... стучал костяшками пальцев по внутренней стороне заколоченного окна. Тук... тук... тук... Призыв? Предупреждение? Ловушка?

Я прижался спиной к стене другого дома, грубой штукатуркой к шинели. Фотография деда жгла сквозь слои ткани. "Волков... В стене..." – шипел в памяти голос манекена. Я повернул голову, прижав ухо к облупленной, ледяной стене дома, за которым только что прошел.

И услышал.

Не сразу. Сначала – тишина. Потом – едва уловимый, сухой шорох. Как песок, сыплющийся в пустоту. Потом – еще. И еще. Не в одном месте. По всей стене, на уровне груди.Скреблось. Не одно существо. Много. Десятки маленьких, острых коготков, царапающих изнутри дерево и штукатурку. Как будто в стене, между бревнами, замуровано что-то живое. Или неживое, но отчаянно рвущееся наружу. Скрежет... шорох... царапанье...

"Волки..." – прошептал я, и леденящий ужас, куда более страшный, чем вид манекена, сковал тело. Это не были звери. Это было что-то другое. Что-то, что жило в стенах "Прогресса". И оно просыпалось.

Следы манекена уходили дальше, в сердце поселка. К дому №5? К ответу? К новой ловушке? А за моей спиной, в стене мертвого дома, скреблись "волки". Их царапанье нарастало, сливаясь в жуткий, сухой шелест, заполняющий все вокруг.

Выбора не оставалось. Остановиться – значит дать манекену вернуться или "волкам" – выбраться. Я оттолкнулся от стены, от этого гнезда шевелящегося ужаса, и побежал. Прямо по следам. Туда, куда ушел Он. В глубь белого молчания, нарушаемого только нарастающим шелестом смерти за спиной и далеким, методичным Хр-р-рум... впереди.