Тихий Шум

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вы когда-нибудь задумывались о том, что ваша реальность — субъективна? Что она существует лишь в границах вашего черепа, как личный кинозал с единственным зрителем?

То, что вы видите, слышите, чувствуете — это лишь интерпретация. Уверены ли вы, что ваша интерпретация — верная? Что синее — это действительно синее? Что боль — это действительно боль? А что, если это лишь условный сигнал, который можно... перекодировать?

Эта история — не попытка убедить вас в чём-либо. Это — приглашение усомниться. Усомниться в прочности пола под ногами. В надёжности своих воспоминаний. В искренности тех, кто говорит, что любит вас.

Готовы ли вы столкнуться с мыслью, что спасение может оказаться ловушкой, а падение — единственно верным путём к свободе? Что самый страшный демон может явиться с лицом ангела, и наоборот?

Не ищите здесь правды. Её нет. Есть лишь множество версий, и одна из них — ваша. Сделайте свой выбор. Но помните: каждый ваш шаг на этих страницах приближает вас к разгадке не тайны главной героини. Он приближает вас к разгадке тайны вас самих.

Где заканчивается реальность и начинаетесь вы?

Глава 1.

Ладони горели и чесались, будто под кожей засели тысячи невидимых раскалённых иголок. Я снова, не в силах терпеть, расчесала свои и без того обезображенные красными дорожками ладони до крови. Каждая царапина жгла стыдом, но зуд был сильнее. Он исходил не от кожи, а изнутри, из самой глубины, словно моё тело пыталось вывернуться наизнанку.

Не поднимая глаз от парты, испещрённой чужими именами, я произнесла громким, но до жути неуверенным тоном, который, казалось, завис в пыльном воздухе класса:

— Матушка Мария, можно выйти? В туалет. Мне нужно... смыть.

Слово «смыть» прозвучало как признание. Смыть грязь. Смыть этот зуд. Смыть саму себя.

В классе на секунду воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов. Я чувствовала на себе десятки взглядов — колючих, любопытных, брезгливых. Матушка Мария, женщина с лицом, высеченным из граница скорби, медленно перевела на меня свой тяжёлый взгляд.

— Иди, дитя моё, — её голос был похож на скрип старой двери в заброшенном доме. — Но не медли. Уроки ждут.

Её разрешение было похоже на приговор. Я вскочила с места, стараясь не смотреть ни на кого, и выскользнула в коридор, спасаясь от этого унижения.

Но спасения не было. Длинный, тонущий в полумраке коридор старой церковно-приходской школы встретил меня ледяным дыханием. Воздух здесь всегда был странным: под слоем запаха пыли, воска и чего-то неуловимо старого, мёртвого, висел едкий, противоестественный для святого места дух — отчётливый запах хлорки и больницы. Он впивался в ноздри, напоминая мне о чём-то таком, что я не могла вспомнить, но что заставляло сжиматься сердце.

Мои шаги эхом отдавались по голому кафелю, нарушая гнетущую тишину. Этот звук был слишком гулким, слишком оглушительным, как будто я иду не по школьному коридору, а по пустому больничному крылу.

И тут... Тук. Тук-тук.

Чёткий, металлический стук в одно из высоких окон, упирающихся в тёмный школьный двор. Моё сердце замерло, а затем забилось с такой силой, что стало трудно дышать.

— Нет... — прошептала я, замирая на месте. — Не сейчас.

Медленно, против своей воли, я повернула голову. За стеклом, в кромешной тьме, стоял Он. Высокий, абсолютно тёмный силуэт. Без лица. Без черт. Просто сгусток ночи, плотнее и страшнее самой темноты. Он не двигался, но я знала — Он смотрит прямо на меня.

Вихрь первобытного ужаса, знакомого до боли, подхватил меня. Я рванулась назад, в класс, влетела внутрь и прислонилась спиной к двери, пытаясь перевести дух.

— Там... там кто-то есть! — выдохнула я, и мой голос сорвался на истеричный шёпот. — У окна! Я видела!

Матушка Мария подняла на меня усталые глаза. Без комментариев она вышла в коридор, оглядела его и вернулась.

— Там никого нет, дитя моё, — произнесла она с тем сочетанием жалости и раздражения, которое я ненавидела больше всего на свете. — Тебе опять померещилось. Садись. У нас урок.

Вот опять. Никто никогда не верит. Никогда. Но я-то знаю. Он был там. Он всегда там. И этот зуд в ладонях... Он начинается всегда перед Его появлением. Как будто моё собственное тело предупреждает меня о Нём. Или... приветствует?

Я молча поплелась к своей парте, сжимая под столешницей окровавленные, всё ещё пылающие ладони. Внутри всё кричало. Но снарухи я была просто ещё одной странной девочкой, которой снова что-то померещилось.

А где-то за стеклом, в наступающей зимней ночи, тёмный силуэт растворялся в темноте, зная, что игра только начинается.

Спустя ещё несколько минут, показавшихся вечностью, колокол наконец возвестил об окончании урока. Я просидела эти последние мгновения, впившись ногтями в уже изодранные ладони.

Едва последний удар смолк, я быстро, ещё не собрав вещи, натянула на свои ладони перчатки, чтобы скрыть окровавленные полосы. Пока последние ученики покидали кабинет, я делала вид, что аккуратно укладываю тетради в рюкзак, чувствуя на себе тяжёлый, пристальный взгляд.

— Мелания, подойди ко мне, пожалуйста.

Голос матушки Марии прозвучал с той самой пренебрежительной тоской, которую она приберегала для самых безнадёжных случаев. Я медленно, с опущенной головой, двинулась к её массивному учительскому столу, заваленному стопками бумаг и церковными книгами в потрёпанных переплётах.

— Покажи мне свои руки, — она облокотилась на стол, подперев голову ладонью. Её собственные руки, несмотря на возраст, были удивительно ухоженными — с тонкими пальцами и бледной, почти прозрачной кожей. В них была какая-то неестественная, отточенная грация, всегда меня смущавшая.

Сделав глубокий вдох, я сняла одну перчатку. Вид моей изуродованной кожи заставил её томно вздохнуть, но не вызвал ни удивления, ни испуга. Она взяла мою руку в свою. Её прикосновение было мягким, тёплым и до жути безразличным — словно руку осматривал не учитель, а уставший от чужих страданий медик.

Она достала из старого деревянного ящика тюбик с бесцветной мазью и стала наносить её на раны. Её движения были точными, выверенными.

— Мелания, ты же пьёшь лекарства? — её вопрос прозвучал тихо, но в нём была стальная нотка.

— Да, — незамедлительно выпалила я.

— Все? Все, что тебе прописаны? — она подняла на меня пронзительный взгляд.

— Все-все, — мой голос дрогнул.

Она помолчала, втирая мазь, которая пахла мятой и чем-то химическим.

— Мне кажется, тебе надо пообщаться с отцом Александром. Мне совсем не нравится твоё состояние.

Внутри всё сжалось в ледяной ком. Только не это. Не он. Этот мужчина с его жуткой, застывшей улыбкой, которая никогда не доходила до глаз, всегда пугал меня больше любых теней в коридоре.

Я молчала, чувствуя, как каждое слово, сорвись оно сейчас с моих губ, станет уликой против меня. Любая попытка отказаться лишь подтвердила бы их подозрения. Любое согласие ощущалось бы предательством самой себя.

Матушка Мария отпустила мою руку. Её лицо ничего не выражало.

— На сегодня всё. Иди. И не забывай о... лекарствах.

Глава 2

Темнота. Кромешная темнота. Вы можете себе это представить? Я была всего лишь ребенком, маленьким хрупким созданием. Мне было так страшно, что страх пронизывал до мозга костей.

Я просто не хотела пить эту гадкую воду. Почему вообще святая вода такая горькая на вкус? И почему в наказание за мое неповиновение меня запирали?

В самые первые разы я кричала и била маленькими кулачками в дверь, пока руки не немели. Но по ту сторону я лишь изредка слышала скрипучий звук тележек. Так странно... Всегда слышала, но никогда не видела, что на них возят.

Потом я просто научилась закрывать глаза и молча ждать, когда же эта дверь наконец откроется. Почему мама с папой мне не верят? Почему они не заберут меня отсюда? Тут так холодно и сыро...

И вот я снова в западне. Призрачный свет от телефона выхватывал из мрака очертания металлических стеллажей и застывшие тени. Я вжалась в колени Микаэля, и в висках застучало: снова эта знакомая ловушка, снова я — та самая девочка, которую бросили в наказание.

Миллионы иголок впивались в сознание. В ушах стоял не звон — оглушительная тишина, которую слышу только я. Сердце колотилось, пульсируя в горле, а по коже ползли ледяные мурашки. Ещё мгновение — и казалось, я рассыплюсь.

Но вдруг он спустился, и его объятие стало щитом.

— Мел, что с тобой? — его голос пробился сквозь шум в голове. — Ты дрожишь.

Я не ответила. Просто прижалась к его груди, слушая ровный стук сердца. В этом прикосновении не было ничего, кроме простой, грубой реальности. И это было спасением.

Он не требовал слов. Просто провел ладонью по моим волосам — жест, от которого сжалось внутри, — и шагнул к воротам.

— Посвети мне.

Я подняла телефон. Луч выхватил ржавые петли и щель под дверью. Он упёрся плечом в металл. Раздался скрежет, резкий удар — и створка сдалась, впуская тусклый свет улицы.

Забрав всё необходимое, Микаэль, с лицом, по которому читалась неподдельная тревога, почти силой загнал меня в такси. Мы молча понеслись по улицам, укутанным вечерними тенями, к дому его матери. Эта женщина была лучом света в моём личном затмении — от неё исходила такая пронзительная, безусловная теплота, которой мне не дарила даже родная мать.

Вручив заветную коробку, мы выбрались за кофе и рухнули на первую попавшуюся скамью, холодную и неуютную. Рука сама потянулась к карману, откуда я достала помятую пачку сигарет. Одна из них оказалась у меня между пальцев, а следующая секунда озарилась коротким огоньком зажигалки. Я затянулась так глубоко, будто пыталась дымом выжечь изнутри всю накопившуюся горечь.

Микаэль поморщился, будто уловил не только запах табака, но и этот мой внутренний яд.

— Мелания, когда ты уже завяжешь с этой гадостью? Еще и я провоняю.

Я выдохнула дым ему чуть ли не в лицо, скалясь в язвительной ухмылке.

— Ооо, а что такое? Мамочка почувствует от тебя запах и наругает?

— Ты просто неисправима, — он лишь сокрушённо вздохнул, отводя взгляд.

Мы просидели так до глубокой ночи, болтая о всякой ерунде. Но тут, как назло, опять зазвонил телефон. Мама. Словами не передать, как меня от неё корежит. Но связываться не было смысла — эта взбалмошная женщина подняла бы на уши весь район, пропусти я её звонок.

Я поднесла трубку к уху с чувством обречённости.

— Что случилось?

— Мелания, какого хрена? — её голосок, тонкий и визгливый, напоминал противного комара, что мешал спать ночью. — Почему ты не выпила витамины? И где ты шляешься в такое время?

В голове всё оборвалось. Значит, так. Она не просто звонила — она была в моей квартире. Вломилась без спроса, чтобы лично пересчитать таблетки в моём ящике, как надзиратель в тюрьме.

Горло сжалось от бессильной ярости. Я выбрала самое глупое и единственное доступное оправдание — притворилась пустоголовой куклой.

— А ты... что вообще забыла в моей квартире? Я просто очень торопилась и, наверное, совсем забы...

Она не дала мне договорить, её крик исказился в динамике:

— ЗАБЫЛА? Сию же минуту возвращайся домой!

Отвечать ей что-то или вступать в спор не было ни сил, ни желания. После любого разговора с матерью на душе становилось так гадко, будто по ней прошлись наждачкой.

Микаэль, к счастью, не стал засыпать меня вопросами. В этом и был весь он — не лез в душу, когда видел, что ей больно. Он просто молча поднялся со скамейки, отряхнул ладони о штаны и коротко бросил:

— Пойдём, провожу.

Он протянул руку, и я, чувствуя себя выжатым лимоном, вложила свои пальцы в его тёплые, надёжные ладони.

Когда мы подошли к моему подъезду, я потянулась обнять его на прощание. И в этот миг взгляд зацепился за точку вдали, у старого фонарного столба. Там стояла тёмная, неподвижная фигура. Я не видела её глаз, но ощущала её взгляд всем телом — он был тяжёлым и обжигающим.

— Микаэль... — прошептала я, вжимаясь в его куртку. — Там кто-то есть. Сзади. Смотрит на нас.

Он резко обернулся. Но тротуар был пуст. Лишь ветер гнал по асфальту ошмёток газеты.

— Ты уверена, что там кто-то был? — спросил он, всё ещё вглядываясь в темноту.

Мне так не хотелось нагружать его этой безумной историей именно сейчас. Мои нервы и так были на пределе, и я сдалась, сделав вид, что это всего лишь очередной сбой в моём восприятии.

— Наверное, показалось... Спасибо, что проводил.

И вот я не успела переступить порог собственной квартиры, как на меня вылетела мать. Её лицо было искажено гримасой гнева, а в руках она сжимала тот самый пузырёк с таблетками, будто это было главное доказательство моего преступления.

— И что это такое?! — её голос звенел, как разбитое стекло.

— Мам, да что такого! Выпью их сейчас, — с вызовом бросила я, хотя внутри всё сжалось в комок. — Что случится-то? (А вправду, с чего это рвение — пичкать меня этими таблетками? Этими «витаминами», названий которых я даже не знала? «Мелания, делай то, делай это». От меня всегда лишь требовали. А чего хочу я, не спрашивал никто.)