Тихоня с изъяном

Глава 1

Соседи вершили самосуд над беззащитной старухой на глазах ее маленькой воспитанницы.

Мужики бросали горящие поленья через забор в уже объятую пламенем избу. Бабы голосили, подбадривали мужей, но трусливо держались поодаль. Все, кроме одной: Нинка тыкала острым концом заточенной палки между штакетинами, стараясь попасть в девочку, рыдающую за щербатым забором.

Спасать ее не спешили, более того — надеялись удержать вблизи огня как можно дольше, а там, глядишь, и сгорит, как старуха, не придется самим руки марать.

Столб огня вырвался из крыши, облизал черные балки. Вспыхнула кровля, затрещали стекла.

— Чтоб тебя твоя же нечисть сожрала! — выкрикнул кто-то, злорадствуя.

— За окнами смотрите, за окнами! Вылезет же старая!

— Нинка! — позвала скотница Зинка, когда Нина сделала шаг еще ближе к забору. — Не подходи к ней!

Это она про маленькую Тоню. Девчонка прижимала к груди толстую черную тетрадь, заливалась слезами, но с места не сходила. Так я и застала ее — цепляющуюся за куст жимолости, трясущуюся от страха.

Я прорвалась через толпу, отпихнула с дороги старшего пацаненка Нины, влетела в распахнутую калитку и ринулась к девочке. Нинка заверещала и принялась тыкать своим деревянным оружием с утроенной силой. Я опередила ее всего на мгновение — схватила Тоню и дернула на себя, и тут же острый конец палки вонзился в куст жимолости.

Как случилось так, что спокойным летним утром началась расправа с моей соседкой, я еще не осознавала.

Вот только что я ставила на плиту молоко для каши, попутно чистила картошку и планировала после завтрака отправиться на мельницу. Закончилась мука, а муж просил пирогов.

Солнце встало из-за горизонта, и день обещал быть обычным…

А вот я уже слышу гул голосов, чую запах дыма, до моих ушей доносится душераздирающий плач Матрениной воспитанницы, а сама Матрена, запертая в доме, высунулась в форточку и умоляет Тоню бежать.

Тоня не побежала: испугалась.

— Идем-ка отсюда. — Я вытерла слезящиеся от дыма глаза, поудобнее взяла ребенка.

— Куда намылилась? — рявкнула Нинка, угрожая палкой теперь мне. — Отпусти девчонку, иначе и тебе достанется!

За спиной с треском обвалился навес над крыльцом. Тоня взвизгнула, обхватила мою шею ручками. Кожу опалило жаром от громадного костра, в который превратилась изба Матрены.

Мужики разобрались с главной «проблемой» деревни и ушли, оставив своих жен решать судьбу второй «проблемы» — пятилетней Тони.

— Ты с ней разговаривать удумала? — кричал Нинке кто-то из толпы. — Забери у нее выродка!

Я в панике еще крепче прижала к себе девочку, раздумывая, в какую сторону рвануть. До дома доберусь быстро, ну а там мне не посмеют навредить: Степан полоумных бабищ на порог не пустит.

Отнимать ребенка силой Нинка и не думала: боялась. Вращала безумными глазами, наступала, держа перед собой палку, но драку за дитя затевать не рискнула. Боялась не меня — Тоню. Со мной-то она бы в два счета расправилась.

Пора было решаться хоть на что-то. Терпеть жар становилось невозможно, я уже почти ничего не видела перед собой из-за густого черного дыма…

Я кинулась в левую сторону — там ни души, и пусть трава по колено, зато выгадаю немного времени. Тоня в любое другое время оттягивала бы мне руки и я бы путалась в подоле платья, но страх за ребенка придавал мне сил.

Слышался гвалт, топот — бегут, за нами бегут! Мне осталось завернуть за огород, перескочить овраг, и окажусь в своем дворе. Только бы Степка никуда не ушел за это время, он мне нужен сейчас как никогда!

Запыхавшись, я ввалилась в дом, опустила Тоню на пол и дернула засов в паз. Тут же на дверь обрушился град ударов.

— Отдай дите по-хорошему! — Нинкин голос. Она проворнее остальных, догнала меня быстрее всех. — Аглая, выпроводи девчонку, и тебя никто не тронет!

Бешеное биение сердца отдавалось в ушах набатом, раздраженные дымом глаза не переставали слезиться. Тоня больше не ревела, уселась на лавку и не мигая смотрела на дверь. Нинка все требовала выпустить Тоню, а потом ее голос потонул в десятках других голосов.

— Я ничего не сделала! — громко шептала малышка. — Они это из-за Буренки, да? Из-за пропавшей Буренки? Бабушка говорила, что… А бабуля в избе осталась!

— Посиди здесь. — Я судорожно погладила девочку по голове, успокаивая, и в два прыжка достигла комнаты, где спал мой муж. — Степка!

Степан не шелохнулся, но издал какой-то нечленораздельный звук. Он выпил с утра. Если точнее, то еще вчерашним утром, потом днем и вечером, и поднобрался сегодняшним утром.

— Степа!

На громкий зов у самого уха муж отреагировал. Подскочил, завертел головой.

— Че орешь-то, дура? — проворчал он, намереваясь снова лечь, но услышал с улицы шум. — Что там?

Я не сдержала слез: накатило. Сбивчиво поведала мужу о том, что произошло. Он староста и должен помочь! Да, мы оба знали, что однажды деревенские не выдержат и придут к Матрене, но ребенка-то за что мучить!

— Они требуют отдать им Тоню. — Я умоляюще сложила руки на груди, взглядом поторапливая Степку. — Выйди к ним, ну же! Матрену заживо сожгли, и Тоньку собирались!

Степан недовольно поморщился, почесал шею. Ему нужно всего лишь выглянуть на улицу и шугануть всех, чтобы бабы разбежались по домам.

— Девчонку вытолкни и запрись, — зевая, сказал он. — На мельницу сходила?

— Как это — вытолкни? Степка? Они же Тоню… Да что угодно могут сделать!

— Всю жизнь ее стеречь собираешься? Свои дети пойдут, не до нее будет. Да и кто знает, чему ее старуха успела научить, а? Мелкая-то мелкая, да только сама Матрена в том же возрасте соседнюю деревню извела.

— Туда пришла оспа.

Я зачем-то стала оправдывать соседку, еще не веря, что Степан отказался мне помогать.

— А оспу кто наслал? То-то же. Давай-ка, Тоню вон из избы и накрой стол. Жрать хочу.

Он улегся, накрылся шкурой и сонно пробормотал:

— Тоню оставишь — вылетишь на улицу вместе с ней. Не хватало мне еще разборок с соседями.

Глава 2

Я дернулась влево, вправо, застыла на месте. Одной рукой стискивала ручку корзины, другой — плечо Тони. Зашуганная всего за одно утро девочка дрожала и всхлипывала, искренне не понимая, почему все эти дядьки и тетки сотворили такое с ее бабушкой и гонятся за ней.

Мельник Иван, здоровый сильный мужик, мог бы с легкостью оттолкнуть меня, забрать Тоню и… Не хочу думать, что собираются с ней сделать. Утопить — в лучшем случае. Но он стоял в нескольких шагах от нас, нервно тряс хлыстом и все время оборачивался — где-то там, чуть поодаль, в телеге сидел мой муж.

— Аглая! — Нарочито ласковым голосом мельник выдернул меня из оцепенения, и я шагнула назад, подальше от него. — Девчонка тебя заколдовала, понимаешь? Уведет в болото, сгинешь!

— Я ничего не к-колдовала-а-а! — заревела Тоня.

Иван и ухом не повел.

— Отойди от нее, иначе силой заберу, и Степка противиться не станет!

— Че ты с ней церемонишься? — гаркнул Степан из темноты. — Время только зря тянешь, а она колдовства наведет, сам не заметишь, как пойдешь за нею!

От бессилия я чуть не взвыла. Бороться с двумя мужиками — бессмысленное дело, да даже с одним! Но девочка так отчаянно впивалась в мою ногу пальцами, так горько плакала, что я думала только о ней.

Иван чертыхнулся, перекрестился для пущей смелости и потянулся к Тоне.

— Отпусти нас, — выдохнула я, отступая еще. — Мы далеко уйдем, и Тони в деревне вы больше не увидите.

— Мы-то от зла избавимся, а другие? Куда ты ее поведешь?

Объяснять ему, что Тоня никакое не зло и точно не преемница старой ведьмы, было незачем. Он ни за что не поверит, да и в деревне все давным-давно перестали меня слушать. Я постоянно пыталась доказать невиновность ребенка с таким же усердием, с каким в своем детстве искала тепла по соседям.

Иван схватил Тоню за локоть, девочка заголосила и задергалась, вырвалась из моей руки. На нее сыпались ругательства мельника, из телеги доносилось: «Поторапливайся!»

Не раздумывая, я вытащила нож из корзины и с размаху вонзила лезвие в ногу Ивана. Тот заорал еще громче, когда Тоня, изловчившись, впилась зубами в его руку.

Мы припустили по полю со всей скоростью, на какую были способны. Мельник не сумеет догнать, Степан тоже не станет: он Тоню как огня боится. А даже если решит кинуться за нами, то телега по заросшему гречихой полю не проедет. Разве что по тропе, да мы нарочно держались от нее подальше.

— Скорее, Тонечка! — умоляла я ребенка и тянула ее, тянула.

Девочка спотыкалась, падала, сбила колени и локти, но, даже падая, прижимала к груди тетрадь. Хваталась за меня одной рукой, когда нужно было бы помогать себе двумя — видно, тетрадочка эта очень важна для нее.

Сколько мы так неслись, не знаю, но сдались у ручья, когда небо посветлело. Рухнули наземь, не сговариваясь, подползли к чистой ледяной воде и принялись жадно пить. Усталость накатила с такой силой, что, возникни возле нас Степка или Иван, мы бы позволили им схватить нас.

Я перевернулась на спину, перевела дыхание. Прислушалась: ни цокота, ни голосов, только множество сверчков поют на все лады.

— Полежим немного, — сказала я, устремляя взгляд в рассветное небо.

Тоня промолчала.

До Клещина, ближайшего к деревне городка, добрались наутро. От голода сводило желудок, и сейчас бы пригодилась та краюха хлеба, что я прихватила из дома, да только корзина осталась в поле. Вспомнила я и крынку молока, так необходимого сейчас, и тут разум прояснился.

Нам некуда идти, негде ночевать, нечего есть, и единственный способ не протянуть с голоду ноги — побираться. Мне-то не привыкать, меня в детстве отправляли с цыганятами в соседние деревушки клянчить милостыню, а вот Тоня, выросшая в достатке, на такое не способна. Да и не позволю я ей унижаться.

Тоня грустно смотрела на запылившиеся туфли со сбитыми носами.

Помню, как она всего седмицу назад бежала ко мне по тропинке между нашими огородами, держа в руках эти самые туфли, и счастливо смеялась.

— Смотри, тетя Аглая! Смотри, что мне бабушка подарила! Какие они красивые, правда?

Девочка, не знавшая ни дня нищеты, радовалась всему подряд: новеньким платьям, косынкам, украшениям. Но она радовалась и самым простым вещам, вроде глянувшего из-за туч солнца, распустившегося одуванчика, кролика, забредшего в огород из леса. Жизнерадостная, светлая, невероятно милая девчушка была обречена на счастье из-за старухи, которая ее приютила, но и на несчастья в будущем — из-за нее же.

Правда, я надеялась, что ее жизнь изменится в худшую сторону в возрасте, когда Тоня сумеет сама противостоять нападкам соседей. Еще я верила, что Тоня уедет из деревни, пойдет учиться и устроится совсем иначе. Я не видела в ней преемницы ведьмы, не видела, и все тут!

В городские ворота въехал груженый караван, и поднялся шум. Горластые торговцы оповещали жителей о своем приезде, горожане радовались: не каждый сезон сюда прибывали заморские товары. Судя по красно-золотым росписям на телегах — с востока.

Меня и воровать в детстве научили, но я не собиралась пользоваться этим умением. Не при Тоне точно. Мы вошли через ворота, протиснулись через толпу на оживленной улице к площади, а отсюда вдоль по длинной улочке на окраину. Повсюду витали самые разные запахи: помоев и цветущих деревьев, кислятины и в то же время свежей выпечки. Откуда-то донесся аппетитный аромат жареного мяса, вызывающий слюну.

У единственного каменного здания — остальные были сплошь из дерева — расположился мясник. За его спиной виднелся вход в мясную лавку, а прямо у выхода он жарил на вертеле молодого поросенка. Люди проходили мимо него, только один пожилой мужчина в поношенных штанах и залатанной рубахе остановился.

— Ноги почем отдашь?

Хмурый мясник одарил его презрительным взглядом.

— Пять медяков.

— А уши?

— Три.

— А хвост?

— Ты брать будешь? Если нет, то уходи, — не выдержал мясник.

Глава 3

Пустой желудок напомнил о себе громким урчанием, и я переключилась на то, зачем и пришла сюда, — на поиск еды.

Отовсюду доносились аппетитные запахи, уличная еда продавалась на каждом шагу. На решетке над костром шкворчали жирные колбаски, рядом на столе были разложены мясные и фруктовые пирожки, чуть правее, ближе к выходу с площади, молочник выкатил и установил бочку со сливками.

— Сливки, творог! — кричал молочник.

— Пирожки, колбаски! — перебивал его другой торговец.

Зазывающие народ торговцы сводили меня с ума. Я жадно облизывала взглядом их товары и понимала, что не имею права своровать. Не по соображениям совести, вовсе нет — а из безопасности. Площадь заполонена городовыми, и если они поймают меня на воровстве, то запрут за решеткой на несколько дней уж точно. Тогда Тоня останется одна, а этого нельзя было допустить.

— Прошу прощения, дяденька. — Я состроила жалобное лицо для продавца пирожков и колбасок, как когда-то в детстве, совсем забыв, что мне давно не семь. — Могу ли я… Вы не дали бы мне пирожок в долг? Всего один! Мой ребенок не ел уже сутки.

— Сгинь отсюда, — рыкнул торговец.

В груди вспыхнула обида и… стыд. Раньше мне никогда не было стыдно за попрошайничество — приучили заниматься этим, когда я еще говорила-то с трудом.

С премерзким чувством, словно меня водой из грязной лужи окатили, я непроизвольно сжалась и отошла от столов. Растерянно обвела глазами весь торговый ряд, столкнулась взглядом с недовольным молочником и отвернулась от него.

— Эй, красавица!

Я отыскала глазами окликнувшего — восточный мужчина говорил с сильным акцентом, но достаточно понятно для меня. Он по-доброму улыбался, обнажив белоснежные зубы.

— Подойди-ка, — попросил он, когда я его заметила.

Перед ним на столах лежали яркие… яркое что-то. Невиданные ранее лакомства, скорее всего, сладости. На сладкое совсем не тянуло, да и ребенка таким не накормить.

— Меня Хусейном звать, а как твое имя?

— Аг… — Я осеклась, вспомнив про неизвестную мне пропавшую Тоню. Если ищут мою, то и мое имя наверняка всплывет, так что придумаю себе новое, специально для Хусейна. — Агриппина.

— Слышал я, — сказал мужчина, когда я приблизилась к нему, — дитя голодает?

— Нас мой муж из дому выгнал, — солгала я. — Не дал взять ни денег, ни вещей. Я обычно не клянчу, но сегодня вынуждена…

— Эй. — Он улыбнулся еще шире, черные глаза превратились в узкие щелочки. — Не оправдывайся. Муж твой — дурак. Разве можно такую женщину из дому гнать? Давай-ка выбирай, что по душе!

Отказаться бы, да куда там! Не в том я положении, чтобы выбирать. Незнакомец предлагал помощь с искренней теплотой, но я не расслабилась. Так мало в моей жизни было доброты, что я совсем забыла, каково это — когда кто-то помогает бескорыстно, во всем мне виделся подвох.

На нас заинтересованно поглядывали покупатели. Женщины цокали: «Ишь ты, какая!», мужчины с неодобрением косились, явно размышляя, как мне придется расплачиваться за товар.

Может, они вовсе ни о чем не думали, а мне привиделось это на их лицах.

Я ткнула пальцем в гору коричневых камушков на лотке:

— Что это?

Хусейн засуетился, тут же, не объясняя, принялся накладывать эти камушки совком в бумажный кулек.

— Орехи в шоколаде, — сказал он наконец. Отложил кулек в сторонку, двинулся вдоль стола: — Лукум яблочный, апельсиновый, персиковый, абрикосовый. В сахаре, с медом, с орехами. Тебе какой? Не стесняйся, красавица!

Со вздохом я указала на зеленые кубики лукума, и они точно так же, как орехи, оказались в кульке. Я больше ничего не просила, но рядом с Хусейном росла горка кульков — он сам выбирал, что положить мне.

— А мне на пробу дашь? — вклинилась пышная женщина, отпихнув меня локтем в сторону. — У меня тоже дети дома, пятеро, между прочим!

— Э-э-эх, красавица-а-а, — нараспев произнес торговец, покачав головой. — Ну не могу я весь товар раздать!

К пышной женщине под руку пролезла тощая, с рыбьими глазами. Одетая плохонько, но чисто.

— А я вчера купила вот эти орехи, — начала тыкать она пальцем в лоток, — а они сплошь червивые!

На девушку с недоумением уставились все, даже я: торговцы только сегодня приехали.

— Орехи не могут быть червивыми, дура, — зашипел на нее какой-то мужчина, внезапно появившись из-за моей спины. — Пойдем отсюда, быстро.

Хусейн сложил все кульки в другой, большой, и отдал мне. Я с благодарностью приняла подарок, прижала к груди.

— Ты не думай, — сказал он, понизив голос, — я не за что-то даю, а так просто. В моей стране принято помогать женщинам, а чтоб кто-то жену с детьми из дому выгнал, и речи быть не может. Иди, красавица, иди.

И я ушла с охапкой сладостей. Тоня порадуется, точно знаю, но одними орехами да лукумом сыт не будешь.

Я вернулась на ту улицу, где бродил торговец пирожками и пряниками. Он все еще был там, его голос сделался тише, походка более ленивой.

— Пирожки-и-и, — почти ныл он в окна. — Пря-а-аники.

— На лукум обменяешь? — Я перегородила ему дорогу.

Парнишка захлопал глазами, уставился на куль в моих руках.

— На что?

Да знала бы я!

— Сладость такая, восточная. Лукум, а еще есть орехи в шоколаде.

Он посмотрел на свой лоток, все еще полный. Вздохнул, стянул ремни с шеи.

— Давай.

— Э, нет! Все я тебе не отдам. Скажем, кулек лукума и еще один — орехов в обмен на пирожки. Пряники и печенья мне не нужны.

— Ладно.

Торговец вернул ремни на место, покрутил шеей: затекла.

В усадьбу я практически бежала. Довольная, торопилась скорее обрадовать Тоню — еды раздобыла, сладкого, да еще и не задержалась! Этот день уже не мог стать лучше.

Чертыхнулась, вспомнив, что воды нет. Сомневаюсь, что усадебный колодец не пересох — а если так, то придется снова куда-то идти.

Ноги почти не держали. Шутка ли — сутки без сна и еды, без воды. Но сильнее всего выбил из колеи испуг, когда нас догнали Степка с Иваном. Хорошо, что отстали, не кинулись следом. Правда, страшно еще из-за ранения, которое я нанесла Ивану. Вдруг пойдет к городовым, пожалуется на меня? Лезвие вошло в его ногу до рукоятки, рана глубокая, как бы кровью не истек.

Глава 4

На территории усадьбы обнаружился колодец. И, хоть моя голова была занята мыслями о приемыше, я не могла не обрадоваться находке. Проверять, есть ли в колодце вода и чист ли он, буду потом.

С холма я осмотрела поляну перед городской стеной — пусто. До леса и болота добиралась бегом, петляя по саду: вдруг Тоня где-то здесь? Трава высокая, спрятаться несложно. Но от кого прятаться-то? Неужели я ошибалась, когда предположила, что усадьбу не навещают бродяги?

Все домыслы вылетели из головы, когда в траве мелькнуло ярко-оранжевое пятно Тониного платья. Девочка сосредоточенно водила пальцем в раскрытой тетради, поглядывала перед собой и вновь возвращалась взглядом к записям. Она умеет читать? Наверняка умеет — Матрена была женщиной умной, насколько я знала, и воспитанницу, скорее всего, обучила.

— Ты чего ушла-то? — пожурила я девочку, с облегчением вздохнув. — Я так испугалась! Вернулась, а тебя нет. Вот что я должна была думать?

Тоня закрыла тетрадь, прижала к груди.

— А бабушка к нам придет?

Тоня пропустила мой вопрос мимо ушей, а я не стала настаивать на ответе. Ребенку не хватает близкого человека, с которым она провела все пять лет своей жизни, несложно догадаться какие чувства ее одолевают.

Что сказать ей? Солгать, обнадежить или лучше сразу объяснить? Сообщу, что бабушки больше нет, — расстроится, заплачет. Скажу, что бабушка придет, но позже — заставлю ее напрасно ждать.

— Я знаю, что она умерла, — проговорила Тоня спокойным голосом. — Бабуля попросила меня бежать в Ломарево, да только я не знала, где это. Еще испугалась тех людей с палками, они бы меня догнали. Бабушка сказала не верить им, а если понадобится помощь, то просить только у тебя. Она хотела, чтобы ты проводила меня в Ломарево. Где это?

Тоня подняла на меня грустный взгляд, носком туфли ковырнула земляную кочку. Она больше не беспокоилась о чистоте обуви.

— Недалеко отсюда, — ответила я. — Помнишь, прошлым летом у нас в деревне был праздник? Это из Ломарева невесту привезли, свадьбу гуляли.

— Мне бабуля разрешила посмотреть из окна, — кивнула Тоня. — Так ты проводишь меня?

— Тебя там кто-то ждет? К кому отвести?

— Нет, никто. Бабуля сказала, кто-нибудь приютит.

К горлу подступил ком, я откашлялась. «Кто-нибудь приютит!» Матрена выжила из ума? Знала ведь, как я слонялась из дома в дом, как днями единственным моим развлечением было пасти уток, а вечерами, бывало, не пускали в дом к ужину, потому что «своим детям еды не хватает, еще эту привечать!»

Она такой жизни хотела для своей воспитанницы?

В печальных глазах Тони не было ни вопросов, ни надежды, ни просьбы. Рассеянным взглядом она проводила перелетевшую с цветка на цветок бабочку и сказала:

— Мне не хочется с тобой расставаться, тетя Аглая. Ты пойдешь со мной? Тебя ведь тоже прогнали.

— Прогнали, — подтвердила я, даже не думая говорить правду. Незачем Тоне знать, почему я ушла из дому. — А тебе не нравится эта усадьба? Мы могли бы остаться здесь жить. Спать, правда, пока не на чем, но я что-нибудь придумаю, хорошо?

— Хорошо. — Девочка равнодушно пожала плечами.

По пути к усадьбе я осмотрела колодец более внимательно — на мое счастье, и лебедка сохранилась в целости, и вода была. Цепь со скрипом размоталась, ведерко плюхнулось в воду и вернулось наверх наполовину полным.

Пока Тоня с аппетитом поглощала пирожки, сидя на подоконнике, я пробовала сладости, не чувствуя их вкуса, — все раздумывала, как дальше жить.

Выживать в трудных условиях я, кажется, умела, но раньше все было как-то проще. Кто пустит переночевать — дает лавку и кусок хлеба, пусть и черствого. Наутро говорили, что сделать в качестве платы за ночлег: отвести скотину на пастбище или уток к пруду, а кто-то просил в хлеву почистить. Все понятно и просто… Но что делать теперь? Не могу же я проситься к людям на ночевку и предлагать им помощь по дому. Или могу?

Правильным выходом было отвести Тоню в Ломарево, а самой вернуться к Степану. Я тут же прогоняла эту мысль: впервые вырвавшись из-под надзора мужа, я уже не хотела к нему возвращаться.

Можно, конечно, найти приют и попросить их взять Тоню к себе, а самой пойти к ним на работу за еду и крышу над головой. Так девочка будет под моим присмотром, голодать нам не придется, и спать будем не на голом полу.

Я прожевала сладкий орех в шоколаде, запила водой — чистой, надо сказать. Зря боялась, что за годы колодец засорился.

Что я знаю о городе? Степан рассказывал многое: он несколько лет был подмастерьем у местного сапожника, но потом его отец помер и Степка вернулся в деревню, чтобы занять место старосты. Все его рассказы всегда сводились к воспоминаниям о тех годах и начинались со слов:

— А вот в городе…

Дальше следовала длинная история, одна из тех, что всем кажутся выдуманными. Я же с интересом слушала о ярмарках, карточных играх, гулянках. Степан говорил, что однажды приезжал сам император и прямо из окна кареты разбрасывал горстями золото. У Степки не было никакого объяснения, почему он не собрал хотя бы несколько золотых монет, и на вопрос об этом он замолкал.

«А вот в городе, — послышался в моей голове голос мужа, — сиротам не нужно побираться. Они живут в приюте до совершеннолетия, а после идут в городское управление и оформляют на себя любой брошенный дом с условием, что приведут его в порядок. Правда, продать его они не могут, но и зачем продавать? Живи да живи…»

Если Степан не лгал насчет этого, завтра я попробую попросить в управлении какой-нибудь дом. Усадьбу-то вряд ли позволят взять себе, слишком она роскошная для сирот. А как было бы здорово! Сама усадьба пустая и без стекол в окнах, что, конечно, плохо. Но сколько земли вокруг! Да если ее возделать и засадить овощами, то всю зиму можно не думать о пропитании — хватит и нам с Тоней, и на продажу останется. Со следующего года, разумеется, в этом-то я уже ничего не успею вырастить.

Я дождалась, когда Тоня утолит голод, чтобы расспросить ее о Петре и Марфе.

Глава 5

Требование городовых разойтись никто не выполнил, зеваки продолжали окружать нас и спорить, кто же все-таки лжет: пятилетний ребенок или пожилая пара, которая выглядела, между прочим, не так уж плохо — на пьяниц они не походили, на нищих тоже не особо. Петр был тощим, в самом что ни на есть деревенском одеянии — высоких сапогах, цветной рубахе и широких штанах. На вид ему лет шестьдесят, и если он мог быть отцом девочки, то его супруга матерью — вряд ли. Глаза Марфы были выцветшими от времени, тощие загорелые руки меленько подрагивали, спина гнулась к земле. И ей не меньше шестидесяти, ну или же работа в поле сделала эту женщину похожей на старуху.

— Да какая она вам дочь! — заорала я, перекрикивая гомон. Заозиралась по сторонам в поисках городовых, но их и след простыл. — Тоня, Тонечка — ты видела этих людей раньше?

— Нет! — Ребенок упирался ногами в землю, пока Петр тянул девочку к себе. — Моя мама умерла давно!

Марфа причитала, заламывала руки, возбуждала толпу:

— Мы виноваты в том, что наругали ее за шалость! Теперь она нас и знать не хочет!

— Еще бы ребенка слушать! — возмутился какой-то усатый мужчина.

— Вот именно! — поддакнула стоящая рядом с ним женщина. — Да если б мы детей слушали, все бы прахом пошло. Ведите ее домой да выпорите хорошенько, чтоб впредь неповадно было сбегать!

Меня бросало то в жар, то в холод. Тоню забирали незнакомцы, горожане были на их стороне, и я ничего не могла поделать. Тоня плакала, вырывалась, укусила Петра за руку, а тот только поморщился — родной отец наверняка отвесил бы оплеуху.

В судорожных размышлениях я кинулась вслед за ними, догнала и преградила дорогу.

— Подождите! — Я облизнула пересохшие губы, восстанавливая дыхание. Марфа нахмурилась, Петр подхватил Тоню на руки. Она, увидев меня, перестала сопротивляться, насупилась и притихла. — Верните мне Тоню. Мы с вами знаем, что никакие вы ей не родители, и если не хотите разбирательств с городовыми — а я отправлюсь к ним немедленно и расскажу правду, — то позволите мне ее забрать. Я с ней рядом жила, и если понадобится, отведу городовых в деревню, где жители подтвердят, что Тоня из моей деревни! Вас они никогда в глаза не видели, я уверена. Тоня — воспитанница Матрены, моей бывшей соседки. Она родилась в ее доме и прожила в нем все время до вчерашнего дня, и ни о каких Петре и Марфе даже не слышала! Разве вам хочется объясняться с законниками?

Старики обменялись настороженными взглядами.

— Нас никто не предупреждал, что у девчонки нянька есть, — прохрипел Петр испуганно и отпустил Тоню на дорогу. Ребенок кинулся ко мне, прижался к ногам. — Марфа, слышишь? Ты эту кашу заварила, тебе и расхлебывать.

— Можно подумать, ты был против! — Марфа побледнела, руки задрожали еще сильнее. На меня она глянула мельком и пробормотала: — Не наша она, забирайте.

Меня словно ледяной водой окатило. Страшно представить, что могло случиться, не догони я их!

— Вы преступники, — выдохнула я ошарашенно. — Вы детей похищаете!

— Тише! — рыкнул Петр. — Никого мы не похищаем. Нам заплатили, сказали подать заявление на розыск якобы нашей дочери, а потом приютить девчонку до ее совершеннолетия. Ну или пока мы не помрем. Обещали каждый месяц денег давать! Да не смотрите вы так, мы хорошие люди, но кто ж от заработка откажется? И Тоню мы бы любили, своих-то детей нет.

Марфа тихонько заскулила, спрятала глаза в землю. Перепугалась и она, и супруг ее — не ожидали, что у Тони есть заступница.

Злость во мне утихла. Передо мной стояли старики, позарившиеся на деньги, а никакие не преступники. Поняв, что их можно не бояться, я расслабилась.

— Я не пойду к городовым, — пообещала я, — если вы расскажете, кто заплатил.

— Марфа, отдай ей деньги, — с нажимом проговорил Петр.

Его супруга завозилась в кармане платья, выудила на свет мешочек и быстро сунула его мне в руки.

— Ничего не знаем, — сказала старуха. — Нас это больше не касается. Вот тут все деньги… Нескольких серебряных не хватает, но потом вернем сразу же, как только найдем. Возьмем в долг или заработаем, но отдадим! Только не ходите к городовым, прошу вас. — Марфа поджала сморщенные губы, подбородок затрясся. — И этот… Тот, кто попросил нас… Он вас отыщет, и сами с ним договаривайтесь. Мы зря согласились, зря!

— Пойдем отсюда. — Петр схватил жену за локоть. — Наговоришь сейчас!

Они оставили меня совершенно растерянную. Я сжала мешочек в руках, нащупала в нем монеты и глянула на Тоню.

— Бабушке такой же приносили, — сказала она, все еще изо всех сил прижимаясь ко мне, будто боялась, что ее снова заберут. — Там монетки? Бабуля их складывала в сундук, нам деньги не нужны были.

— Почему? — шепнула я: от волнения голос сел.

— А у нас все было. Бабушка говорила, что зайчик из леса приходит и приносит мне подарки. Только он редко приходил, и почему-то всегда, когда я уже спала. Один раз я пыталась не заснуть, очень пыталась, но все равно уснула и не увидела его.

Зайчик, значит… Я тяжело сглотнула, по спине пробежали мурашки. Кем бы ни был тот, кто платит за приют для Тони старикам, мне он спасибо не скажет. Я, можно сказать, выкрала Тоню у… Не у Матрены, но у Петра и Марфы. Этот «зайчик» заплатил им, попросил найти Тоню, а когда он принесет подарки или денег, то Тони не обнаружит.

Я даже оглянулась в надежде, что пожилая пара еще не ушла, но их не было видно. Стало совсем страшно. Все происходящее походило на дурной сон, и я ущипнула себя за руку, чтобы убедиться, что не сплю.

— Тонь, тебе бабушка говорила что-нибудь о… ну, не знаю… о зайчике или о твоей маме?

— О маме, — кивнула Тоня. — Мама умерла, когда я родилась, но у меня есть папа. Еще она сказала, что, когда я вырасту, он меня заберет. Только ты, тетя Аглая, никому не говори об этом, хорошо? Мне бабушка запретила рассказывать.

Я опустилась на корточки, осмотрелась: улица пуста, но из окна дома, что находился слева, выглядывал мальчишка лет пятнадцати.

Глава 6

Информации в книжке оказалось еще меньше, чем я думала, — за счет большого количества картинок. Тоня с удовольствием рассматривала рисунки кораблей на пристани, кораблей в океане и кораблей на фоне черного, как смоль, горизонта. Были и изображения мужчин в красивой белоснежной форме, в фуражках, высоких сапогах. Мужчины улыбались, стоя на фоне все тех же кораблей.

Только просмотрев все, Тоня согласилась почитать. Читать было почти нечего: несколько страниц текста в начале, немного в середине и в конце на последней странице.

Из того, что было написано в книжке, я не поняла ровным счетом ничего. Если точнее, не поняла, зачем автору понадобилось об этом рассказывать. Он две страницы посвятил именам исследователей, которые веками стремились попасть на материк, но ни один из них не вернулся из экспедиции. Автор не был уверен, погибли ли они или достигли континента, столетиями будоражащего умы человечества, и остались на нем. В каждой строчке он намекал, что судьбы всех этих людей до сих пор не известны.

А вот о самом Темном континенте почти ничего не написал. Он предполагал, что на загадочном материке, не пускающем к себе или же, наоборот, не отпускающем исследователей, совершенно точно есть жизнь. Но какая — он не знал.

Сам он ходил в океан на собственном корабле, но до «точки невозврата», что находилась в пучине мглы посреди воды, не добирался. Наблюдал за чернотой издалека, зарисовывал ее, записывал свои ощущения. По его записям можно было понять, что тьма образовывалась посреди океана только ночью, днем же в том месте не было ничего. Совсем ничего, даже волн. Гладкая, будто поверхность зеркала, вода отражала солнце так, что смотреть было больно. Днем автор книжки спал, а ночью вновь выбирался на палубу, устраивался поудобнее и наблюдал, пока не свалится от усталости.

Под одним из рисунков, на котором была изображена та самая Мгла, автор написал, что это «нечто» шевелилось. От него отделился щуп, скользнул по воде и тут же скрылся в естественной, ночной темноте.

— Ты хоть что-нибудь слышала обо всем этом от Матрены? — задумчиво спросила я у Тони.

— Ничегошеньки, но сказка интересная! А что, если там, в океане, и правда живут люди?

Точно не люди, подумала я и вздрогнула при этой мысли. Боюсь представить, что может скрываться в этой… Мгле. Узнать не у кого, прочитать еще что-нибудь о Темном континенте — о котором, в общем-то, в книге ни слова, — негде. Если исследователи погибали или оставались на нем жить, значит, некому было и принести на нашу землю рассказы о той Мгле. Только смельчак Дин Торн, не побоявшийся отправиться в плавание с маленькой командой, сумел хоть что-то зарисовать и записать.

Я открыла книгу в самом конце, откуда Тоня зачитывала мне адрес типографии.

— Прочти, пожалуйста, еще раз.

— Город Кислица, улица Яблоневая, дом номер шесть. Типография «Белка». Автор — Дин Торн, Республика Науру, город Анибар.

Где бы ни была эта республика, нам до нее ни за что не добраться, чтобы пообщаться с автором. Да и не выйдет поговорить: тот торговец сказал, что книгу переводили, значит, он не владеет моим языком, а я не знаю его языка.

— Ну и пусть, — решила я. — Что нам этот Темный континент, верно? Может быть, его вообще не существует, а люди выдумали. Выдумали, поверили и нас хотят заставить в него верить.

Тоня не поддержала моего веселья. Поглаживая корешок книги, она скуксилась, готовая расплакаться.

— Мой папа не там живет?

— Я не знаю, Тонь… Может, у него есть корабль, на котором он приплывает сюда…

Я осеклась, понимая, что это неправда. Дин Торн писал, что ему понадобилось три месяца, чтобы добраться до «точки невозврата», и столько же — чтобы прийти назад. Да, от его Республики Науру, но тем не менее — три месяца! Вряд ли Тонин папа мог приплывать к ней каждый месяц. А сколько еще добираться по суше? Я слышала, что океан далеко-далеко отсюда.

Матрена могла и солгать Тоне. Так часто делают, когда не хотят говорить детям правду о том, что их родители умерли. Со мной-то никто не церемонился, я в свои три года, потеряв из-за оспы и маму, и папу, сразу услышала: «Подохли! Матрене спасибо скажи, этой ведьме старой!»

Но деньги, которые приносил незнакомец Матрене, а потом Петру и Марфе, реальны. Я не понимала, был ли этот человек отцом Тони или каким-нибудь родственником, которому ребенок не нужен, но и обречь девочку на прозябание в нищете ему не хватило совести. Деньги небольшие, но он давал их каждый месяц. К тому же приносил подарки, и подарки не были простыми: у Тони всегда была роскошная одежда и обувь, украшения, различные ленточки, заколочки, кружева и множество игрушек, о которых деревенским детям оставалось только мечтать.

— Я еще почитаю, можно? — спросила Тоня, не желая расставаться с книжкой.

Пока девочка читала, я занялась домом. Помыть его весь за один день было бы невозможно, так что я начала с тех комнат, которые собиралась обжить. Кухня, разумеется, в первую очередь, и на уборку в ней я потратила все время до глубокой ночи.

Зато ужинали мы пусть и на полу, но чистом: я отскребла и отмыла гладкий камень до блеска. В оконный проем заглядывала полная голубая луна, заливала кухню волшебным, сияющим светом. В печи, растопленной найденными на территории сухими ветками и бревнышками, потрескивал огонь.

Мы ели ароматную кашу вприкуску с лукумом прямо из котелка, который купили на выходе из города, возвращаясь домой. Сидели, прижавшись друг к другу, посреди кухни и были почти довольны сложившимися обстоятельствами.

Без мебели, вещей, но с надеждой на счастливое будущее.

— Но это ведь не наш дом, — вдруг сказала Тоня, откладывая ложку. Ложки я соорудила из куска березовой коры. — У нас его заберут, да? Куда мы тогда пойдем?

Каша встала у меня в горле. Я верила, что спустя десять лет никто не заявится в усадьбу и не скажет, что получил ее в наследство, но Тоня вернула меня в реальность. Этот дом считали проклятым, полным неупокоенных душ предыдущих владельцев, поэтому в него совались только днем и только грабители. По моему мнению, призраков не бывает — существуй они, разве мои папа и мама не нашли бы меня? Я была бы только рада увидеть их души!

Глава 7

В безмолвной тишине мы простояли долго. Даже Степан не решался влезть с требованиями, только поглядывал через окно то ли опасливо, то ли рассерженно.

— Я в деревню один не вернусь, — сказал он. — Слышишь, Аглая? Там Ваньку в старосты взять хотят, если ты со мной не поедешь, я должности лишусь.

Я поморщилась — бровь обожгло болью. Степан не впервые поднял на меня руку, но никогда раньше не бил в полную силу. Так, ударит слегка, толкнет, чтобы не мешалась, или пихнет в бок негрубо. Было обидно, но не больно. Не так, как сейчас.

— Мне че им сказать? — Степка харкнул на землю, вытер губы рукавом. — Померла Тонька или в приют ты ее сдала? А ты давай-ка, не дури, эту… оставляй здесь или в монастырь веди, там-то точно примут. Не говори им, главное, что у ведьмы она жила.

Тоня ни о чем не просила, давала мне возможность выбрать самой. Шмыгала носом и вытирала мокрое лицо ладошками, пока Степан говорил.

— Я тебя больше и пальцем не трону, слышишь? Прости уж, идиота, разозлила ты меня! Кто б на моем месте не так сделал, а? Баба из дому ушла, позор какой! Ну, погорячился, да и ты сама виновата — какой черт тебя дернул в город-то бежать?

Бровь снова прострелило болью, защипало губы. Я осторожно дотронулась до них, посмотрела на пальцы — кровь.

— Не пойду я с тобой, — ответила я наконец.

Мне не нужно было раздумывать над ответом, я давно решила, что без Степана мне жить даже лучше. Что хорошего с ним было, кроме первого года совместной жизни? До свадьбы со Степаном меня ни во что не ставили, к столу не звали, на праздниках не ждали. Сиротам нигде нет пристанища, от них требуется только одно — поскорее уйти вслед за своими родителями. Почему? Мне неизвестно. Так уж повелось.

Староста женился на мне, влюбившись в красоту, по его словам. Цветы носил, платья дарил, по дому помогал. Мне соседки завидовали, а я все искала в их восхищенных взглядах насмешку.

Бывало, скотница Зинка упрет руки в бока, разулыбается и спросит:

— И что он в тебе нашел? Бледная, худющая — страсть! Дитя ты такая тощая не выносишь, не родишь, так че зазря на тебе жениться? Околдовала, поди? Ну точно! Неспроста тебя с Матреной видели!

А что я могла ей ответить? Степана я не околдовывала, хотя возможность попросить у Матрены такую настойку у меня была, да она и сама предлагала. Мы с ней не были дружны, но были похожи: обе одинокие. Только она своим одиночеством упивалась, а мне смерть как хотелось с ним покончить. И все же — Степана я не околдовывала.

— Узнают бабы, — продолжала Зинка, — голову с плеч снимут!

Я моргнула, прогоняя воспоминания. Погладила Тоню по волосам, борясь с тревогой в груди. Ничего плохого она мне не сделает, так чего бояться?

— Я не выйду, — повторила я Степану и уставилась на него, не мигая. — Попробуй силой из дома вытащить, если получится — я вся твоя.

Тоня ойкнула, быстро присела и подняла тетрадь. Принялась шуршать страничками, ища нужную ей, но я ее остановила. Степан, увидев это, отпрянул от окна.

— Я деревенским скажу, что женился на тебе не по своей воле. Скажу, ты у Матрены помощи попросила и сама мне в этом призналась.

Я стиснула зубы, мысленно чертыхаясь.

— Так что, идешь? Не выйдешь — пеняй на себя.

Запугать удумал. Меня — ту, что с трех лет выживала, как умела. Голодных дней не сосчитать, сколько раз я, оставаясь ночевать на сеновалах поздней осенью, прощалась с жизнью — тоже. Замерзая, укутывалась в старенький платок, зарывалась в сено и грела себя дыханием, молилась матери и отцу, чтобы спасли. Они спасали, наверное, иначе почему я все еще жива? Туманными утрами вылезала из своего кокона, шла выполнять заданную работу, получала кусок черствого хлеба на целый день и уходила к следующему дому, в котором меня примут. Раз за разом, изо дня в день, из года в год.

Я зацепилась за эту мысль, нахмурилась. Все считали, что Матрена воспитывает Тоню, потому что та осталась никому не нужной сиротой, а значит, Матрена сможет передать ей свой дар. Всем известно: ведьме необходима преемница, и лучше, чтобы она была совсем юной.

Такой была я. И я несколько раз ходила к ней — попрошайничать. Получала тарелку щей, свежего хлеба, а бывало, и кусочек мяса. Матрена торопила меня: «Доедай и уходи», и никогда, ни разу она не заикнулась о том, чтобы я осталась с ней. А ведь могла приютить меня, обучить, передать силу мне… Почему она спустя несколько лет выбрала именно Тоню?

— Уходи! — рявкнула я со злостью, устав его слушать.

Степан почесал нос, снова харкнул и напоследок бросил:

— Сгинешь же, дура!

Может быть, и сгину, главное, без него. Это в первый год после свадьбы он был чутким и внимательным, а после… На его гулянки я закрывала глаза: приходилось. Пьянки стали постоянными и часто проходили в нашем доме. Так же часто его тянуло то к одной, то к другой бабе — думал, что я сплю.

Уйти от него мне бы не хватило решимости, да и куда? Все соседние деревни знают Степку и его жену, меня бы нигде не приняли. Единственным выходом было уйти в монастырь и солгать, что я вдова. В последнее время я думала об этом очень часто, даже почти собралась, но случилось то, что случилось.

Тоня в моих руках вздрогнула, отстранилась и подняла сияющие глаза на меня.

— Ты правда осталась!

— Тонь. — Я присела перед ней на корточки, шумно вздохнула. — Расскажи мне, чему тебя учила бабушка. Только читать или было что-то еще?

— Еще писать. Я писать умею и считать. Это плохо?

— Нет, что ты! А вот эта тетрадь… — Перед внутренним взором возникли затянутые чернотой глаза ребенка, шевелящиеся губы: она зачитывала заклинание. — Что в ней и чья она?

Девочка насупилась, сделала шаг от меня.

— Моя! Бабушка сказала, чтобы я берегла ее. Мне она от мамы осталась, а больше ничего! У меня ничего от мамы больше нет!

От мамы? Не от Матрены, получается…

— Что ты читала там, у лестницы? Это очень важно, Тонь. Ты могла убить моего мужа, понимаешь? Убийство — страшный грех! Так делать нельзя, даже если тебе кажется, что другого выхода нет.

Глава 8

Роговы попросили нас остаться на обед и сменили тему разговора. Тоня уплетала пшеничную кашу, я с удовольствием отведала томленной в овощах телятины вприкуску со свежайшим белым хлебом, а Марфа вытащила из печи яблочный пирог.

— Яблок нынче уродилось столько, что не знаем, куда девать, — сетовала она. — Граф не забирает фрукты и ягоды, мы их себе оставляем. Сушим, варим из них варенье, компоты — погреб под завязку, а еще и половины урожая не собрали. Часть удалось продать, выручили немного денег и закупили дров на зиму.

— Зима всегда неожиданно приходит, — поддакнул Петр, отрезая себе здоровенный кусок пирога. — Вроде бы вот только посевная закончилась, глядь — снег валит! Так что дровишки лучше всего заготавливать загодя, как можно раньше.

— В прошлом году не успели, — кивнула Марфа. — Дожди пока шли, не так холодно было, да и дом у нас теплый, мы не заметили наступления холодов. Думали, еще есть время, вот распродадим оставшееся варенье — и дрова будут, а как-то утром проснулись и обнаружили, что земля снегом укрыта. Петька варенье в телегу погрузил и поехал на рынок, да не пустили его: место подорожало. Пришлось варенье себе оставить, а денег на дрова в долг просить. Долг этот только на днях вернули.

— С денег, что дал незнакомец? — выпалила я, припоминая, что говорила Марфа, когда отдавала мне мешочек с монетами. — Вы не волнуйтесь, я с вас требовать не стану! Эти деньги и мне-то не принадлежат. И простите, что я так с вами… Тоня мне не чужая, я испугалась за нее. Всю жизнь ее знаю, с самого ее рождения, а тут вдруг кто-то ее ищет.

— Мы не знали, что у Тони кто-то остался. — Марфа подлила дымящегося отвара себе и мне. — Тот мужчина сказал, что девочку никто искать не станет, а мы должны притвориться ее родителями. Это несложно сделать: друзей у нас нет, родственников тоже, никому объяснять появление Тони не пришлось бы.

Мне не давало покоя любопытство, и я, видя, как расположены ко мне Роговы, спросила:

— Как так получилось, что граф именно вам позволил построить дом за его счет?

— Я служил у него долгие годы. — Петр дернул плечом, откусил от куска пирога и прожевал. — Когда пришло время выходить на пенсию, решил рискнуть и попросить денег. С Марфой мы тоже много лет знакомы, да жениться на ней я не мог, не имея своего угла.

— Мы пять лет уже женаты. — Марфа зарделась, ласково коснулась пальцами руки мужа. — И пусть все хозяйство принадлежит не нам, с деньгами бывает туго, но мы счастливы.

— И все же, тот мужчина… — Я вспомнила, зачем пришла к Роговым и пытливо заглянула в глаза Петру. — Кто он, как выглядел, что еще говорил? Мне кажется странным, что он опекает ребенка, а к себе забрать не хочет.

— Он не посвящал нас в детали, — вздохнула Марфа. — Сказал только, что за Тоней нужен присмотр. Выглядел он обычно — мужчина как мужчина.

— Ну не так уж обычно, — перебил ее Петр. — Один его камзол наверняка стоит как весь наш дом и земли вместе взятые.

— Богатей, точно, это и невооруженным глазом видно. Стоял вот тут, — Марфа указала пальцем в угол у печи, — весь такой из себя уверенный. Высокий, даже слишком, статный.

— Породистый — говорят про таких. — Петр задумчиво шмыгнул носом. — Аристократ, не иначе.

— Вы сказали: «Не человек он вовсе», — припомнила я. — Почему вам так показалось?

— Холодом от него веет. — Марфа перешла на шепот. — Вот стоишь рядом с ним, он ничего особенного не делает, смотрит своими синими глазами на тебя и будто душу наизнанку выворачивает. У людей такого взгляда не бывает.

— Не бывает, — поддакнул Петр.

Я мысленно вздохнула. Роговы явно из тех, кто до сих пор верит в колдовство. Не во вредных ведьм вроде Матрены, а именно в колдовство — страшное и древнее, как мир, тогда же в древности и исчезнувшее. Был и в моей деревне такой мужик, которого хлебом не корми, а дай о колдунах поговорить. Как напьется, бывало, начинает к людям с россказнями приставать. То человека с копытами на ногах он видел, то колдуна на кладбище, который девицу в жертву приносил. Никто ему, конечно, не верил, а потом тот мужик пропал. Утонул, наверное, пьяный. Из таких рассказчиков остался дед Лука, но тот не лгал, что видел людей с копытами, зато часто болтал о своем предке-колдуне.

— Он придет к тебе, — загробным голосом произнес Петр. — Тоня ему нужна зачем-то, значит, так просто он ее не упустит.

Вреда он мне не причинит, подумала я. Тоню я не обижаю, из пожара спасла, и от разъяренных деревенских — тоже. Кто бы ни был тот мужчина, он наверняка поймет, что зла я ей не желаю. Ну а то, что заберет он ее через сколько-то лет, так тому и быть. Отец он ей, в этом я уже не сомневалась…

И ошибалась, как узнала много позже.

Мы тепло распрощались с Роговыми, приняли от них дары: яблок, слив и черешни в сиропе, по банке варенья клубничного и малинового, банку смородинового компота. Все это едва уместилось в крепкий ящик из деревянных реек, который нам отдал Петр. Домой ехали нагруженные подарками и очень довольные, особенно Тоня. Она с горящими глазами смотрела на варенье, прикасалась к крупным ягодам пальчиками через стекло банки, нетерпеливо подпрыгивала на сиденье.

Хорошая семья, эти Роговы, думала я всю дорогу до усадьбы. Даже жаль, что Тоня осталась не с ними. Я представляла, какой счастливой она была бы, просыпаясь по утрам не в каморке на жестком топчане, а в мягкой кровати. Она бы наспех умывалась и мчалась по лестнице вниз, в кухню, где добродушная Марфа готовила бы ей на завтрак оладьи. Петр научил бы ее кататься на лошади, а Марфа — шить и вязать. Вечерами они бы сидели у печи и по очереди вслух читали сборник каких-нибудь сказок.

Грусть наполняла мое сердце, когда я об этом думала, и в какой-то момент мне даже захотелось попросить извозчика вернуться к одиноко стоящему дому в окружении плодовых деревьев.

— Тебе понравилось у этих людей? — спросила я, отвлекая Тоню от разглядывания банок.

— Очень!

— Хотела бы с ними жить?

Глава 9

Всю ночь я ворочалась с боку на бок, а весь следующий день, когда мы занимались уборкой в коридорах, не находила себе места. Все потому, что поняла одно: деньги получится достать только в доме Матрены. Я все крутила в голове слова Тони о том, что «зайчик» приносил ее бабушке мешочки с монетами, а она складывала их в сундук и говорила, что деньги им не нужны. Если там были все те же медные, серебряные или даже золотые монеты, то они чуть закоптились в огне, но точно не испортились. Получается, в сгоревшей избе и сейчас стоит сундук с кучей денег.

О том, что их вытащили деревенские, и речи быть не могло. Ни один из них не сунется в тот дом даже после смерти хозяйки, хотя бы потому, что, по поверью, дух ведьмы все еще обитает среди обугленных развалин дома. Слишком трусливы деревенские, уж это я поняла давно.

Не знала, где оставить Тоню, пока я хожу в деревню, и на ум не приходило ничего лучше, чем попросить Роговых приютить девочку на сутки. Полдня я потрачу на дорогу, ночью влезу в дом — точнее, поброжу по пепелищу — и вернусь в город к обеду. Много унести не смогу, тяжело будет, да нам много и не нужно.

Приняв такое решение, следующим утром я поговорила с Тоней и, не получив отказа, повезла ее в наемной повозке к Роговым. Старики удивились, но согласились взять девочку к себе, а когда я пообещала им заплатить за неудобства, даже обрадовались.

В этой же повозке я доехала до развилки — самой ближайшей к деревне, уже под вечер. Расплатилась с кучером и двинулась в глубь поля, чтобы пройти по нему незамеченной с дороги. Путь занял долгое время, в деревню я пришла, когда на землю опустились сумерки.

Нужно немного подождать, пока совсем стемнеет. Я пряталась в лесу с той стороны, откуда до Матрениного дома рукой подать. Правда, от того дома осталась лишь гора бревен да куча золы, как искать в такой разрухе сундучок, я не представляла и заранее настроилась, что легко не будет.

Вскоре девочки Лаптевых привели гусей с озера, следом за ними Игорь, пастушок пятнадцати лет от роду, пригнал коров и развел их по дворам. Что-то кричали мужики, совсем неподалеку, но я не могла разобрать слов. Хрустела и визжала старая мельница, звенела цепь и плескалось ведро в колодце. Деревня жила обычной жизнью, словно и не случилось здесь страшного убийства всего несколько дней назад.

Я с грустью посмотрела на Степкин дом. Не то чтобы я тосковала по нему и по мужу — вовсе нет! — но проведенное в нем время хранилось в моей памяти обрывками редких приятных воспоминаний. Все они ограничивались единственным годом моей счастливой жизни — когда я только-только вышла замуж. Других приятных воспоминаний не было, неоткуда им взяться. До трех лет я себя не помнила, а с трех — только безрадостное, пустое существование.

Постепенно звуки стихали, переставали безудержно лаять псы, захлопали двери и ставни — деревня готовилась ко сну. Бабы наверняка, как обычно, собрались у Нинки, чтобы под рюмочку и миску огурчиков обменяться сплетнями да послушать страшные истории деда Луки.

Я и сама не раз становилась невольным слушателем его рассказов, от которых кровь стыла в жилах. В основном это были легенды о жестоком древнем народе, который когда-то населял наш мир. Таком древнем, что почти никто о нем уже и не знает, а деду Луке, по его же словам, о тех временах поведала его прабабка, той — ее прабабка, и так до бесконечности.

Дед Лука нередко хвастался, что он самый что ни на есть настоящий потомок древнего колдуна. Никто не воспринимал его слова всерьез, иначе давно бы сожгли, как Матрену. Да и все его колдовство ограничивалось поистине богатырским здоровьем по утрам после хорошей попойки, что в его девяносто три и впрямь смахивает на магию.

Интересно, а Петру и Марфе кто рассказал? Они ведь тоже в древних колдунов верят, как я поняла…

Вечерние сумерки сменились ночной темнотой. На небе вспыхнули звезды, по земле пополз густой сизый туман, покрывая траву капельками воды. Я поежилась: в одном платье становилось уже ощутимо холодно. Кинула взгляд на залитую лунным светом деревню и неторопливо побрела к тому, что осталось от Матрениной избы.

Я двигалась бесшумно, все время озираясь. Спотыкалась о кочки, проваливалась в ямы и замирала, прислушиваясь, но вокруг было тихо. Вряд ли кто-то еще гуляет в такое время, сейчас кто спит, кто сидит у Нинки и деда Луки, а кто в трактире, что находится далеко от деревни. Степан мой точно в трактире, он туда частенько ездит.

Света луны едва хватало, чтобы не запинаться о сгоревшие бревна и не хрустеть закопченными осколками стекла, а вот чтобы рассмотреть какие-то детали, приходилось долго вглядываться, сидя на корточках. Платье и обувь безнадежно испортились, можно попытаться отстирать их от золы, но сомневаюсь, что выйдет. Я и сама вся измазалась, руки и лицо в саже, и как в таком виде возвращаться в город?

«Неважно, все будет неважно, если я найду хоть одну золотую монетку», — говорила я себе и продолжала осторожно разгребать угли и двигать доски.

Под одной из них лежала Матрена.

Я застыла на полусогнутых ногах, тяжело сглотнула. Огонь обезобразил лицо старухи, сделал его практически неузнаваемым, но кто еще это мог быть? Только она, старая ведьма. В духов я не верила, в проклятия — тоже, но все равно заговорила с ней.

— Я не разоряю ваше жилье, — прошептала я неслышно. По спине пробежал холодок, по рукам — мурашки. — Ваша воспитанница живет со мной, и нам нужны деньги, которые для нее приносил… кто-то. — Я судорожно вытерла пот со лба, потерла щеки. Никогда раньше не видела обугленных трупов. — Матрена, если вы меня слышите… Позвольте мне взять деньги и уйти. Не проклинайте, если вы вообще это сейчас можете.

Ведьма, конечно, не ответила. Не взметнулся пепел, не поднялся ураган, деревья не клонились к земле, а значит, Матрена позволила мне закончить начатое. Так я решила и, чуть успокоившись, отвернулась от нее.

Поиски не привели бы к успеху, если бы не сделавшийся вдруг более ярким лунный свет. То ли облако открыло луну, то ли мои глаза привыкли к темноте и стали лучше видеть, но дело пошло быстрее. Крупные бревна я не пыталась сдвинуть, сил бы не хватило, оставалось только надеяться, что сундук не под ними. Обваленные потолок и крыша тоже поиски не упрощали, но эти тонкие, да еще и изрядно обгоревшие доски были хотя бы подъемными.