Тишина между строк

Урок литературы и разбитое лицо

Класс был наполнен мягким утренним светом, пробивающимся сквозь высокие, старинные окна. Пыль плавала в воздухе, переливаясь в солнечных лучах. Аромат старой кожи, бумаги и чуть-чуть мела наполнял пространство.

Профессор Смит, с пепельными бровями и цепким взглядом, обошёл класс и, сжав пальцы в замок за спиной, произнёс:

— Итак, господа, скажите мне: была ли смерть Ромео и Джульетты трагедией любви или же — последствием их глупости?

Молчание. Затем — голос Камиля, чуть насмешливый, но уверенный:

— Сэр, я бы сказал, что это была трагедия зрелости. Или её отсутствия.

Профессор повернулся к нему.

— Аргумент?

Камиль выпрямился. На нём тёмно-синяя толстовка, а в голосе — хищная уверенность.

— “These violent delights have violent ends.” Они не были готовы любить. Их страсть вспыхнула, как бензин на огне. Их смерть — не про судьбу, а про выбор.

Он поднял взгляд, смотря профессору прямо в глаза. Остальные ученики слушали с тихим удивлением. Камиль продолжал:

— Шекспир предупреждал нас. В Сонете 116 он писал: “Love is not love which alters when it alteration finds.” Настоящая любовь выдерживает. А у них была вспышка.

Профессор Смит замолчал, слегка приподняв бровь.

— Ты процитировал сонет… почти дословно. Ты подготовился?

Камиль пожал плечами, но уголки губ дрогнули.

— Просто нравится, сэр.

После уроков он вышел на улицу, засунув руки в карманы. Осенний воздух был свежим, но он не торопился. Его путь свернул за угол школы — и там он увидел сцену.

Трое старшеклассников, громкие, самодовольные, прижали к стене мальчика лет двенадцати. Один держал его за воротник, другой рылся в рюкзаке.

Камиль не думал. Он подошёл быстро, уверенно.

— Отпусти его.

Парень, держащий мальчишку, обернулся.

— Чего тебе, Камиль? Нашёл себе героя поиграть?

Камиль ударил первым — быстро, точно, в челюсть. Второй попытался броситься на него, но Камиль увернулся, поднырнул и ударил в живот. Третий схватил его за куртку — но получил локтем в лицо. Драка была короткой, но свирепой. Он не просто дрался — он выпускал ярость. За прошлое. За бессилие.

Когда всё закончилось, один из хулиганов лежал на земле, лицо его было разбито. Камиль смотрел на него несколько секунд, дыша тяжело.

Он отряхнул пыль с рукава, развернулся и ушёл, не сказав ни слова. Мальчишка остался стоять, испуганный и восхищённый одновременно.

Внутренний монолог Камиля (по пути домой):

“Нельзя быть слабым. Мир тебя не простит. Никто не защитит, кроме тебя самого. Но иногда… это выматывает. Я не герой. Я просто не могу мимо пройти.”

После драки Камиль медленно шёл вдоль улицы, зажав разбитую костяшку пальца в руке. Кровь капала на асфальт, но он не обращал внимания. Он чувствовал тупую боль в челюсти — один из ударов всё-таки задел. Он свернул в переулок, вытащил из рюкзака платок и вытер кровь с лица. Губа была рассечена.

Стук… стук… стук сердца в висках. Всё ещё не утихло.

Он сел на бетонный бордюр, опершись локтями на колени. Ветер гнал по улице сухие листья, и где-то вдалеке звучала сирена. Он смотрел в землю, как будто пытался её прожечь.

Внутренний монолог:

“Почему я всегда так? Почему ярость приходит раньше мыслей? Они заслужили… Да. Но я не сделал это ради того мальчишки. Я просто сорвался. Снова.”

Он достал из кармана мятый тетрадный листок. На нём — наброски стихов, написанные прошлой ночью.

“И если ночь прольёт свой мрак,

Я не испугаюсь тьмы.

Во мне горит один маяк —

Ты. Даже если не ты.”

Он смял бумагу и засунул обратно в карман.

Вечер. Комната Камиля

Его комната была маленькой, с облупленными стенами, матрасом без каркаса и настольной лампой с кривым абажуром. На полке стояли потрёпанные книги — Шекспир, Бёрнс, Блейк. Рядом — бинты, перчатки, старая боксёрская капа.

Он стоял перед зеркалом, разглядывая своё лицо. Синяк под глазом уже наливался синим. Губа разбухла.

Он вздохнул и тихо сказал сам себе:

— Хороший способ закончить день, Камиль. Очень поэтично.

Он налил в миску холодной воды, приложил тряпку к лицу. Тишина. Только капли воды стучали о край раковины.

На столе лежала фотография — пожилая женщина с тёплой улыбкой. Под ней — надпись от руки: *«Бабушка Зейнаб. Ты — лучшее, что у меня есть». *

Он посмотрел на снимок, потом на свои разбитые кулаки.

— Я обещал тебе, что больше не буду таким, — прошептал он. — Но, чёрт, как это сложно.

Ночной Нью-Йорк. Улица.

Камиль снова вышел на улицу ближе к ночи. Он не мог усидеть в комнате. Капюшон был натянут на голову, руки — в карманах. Он брёл по Бруклину без цели, как будто в движении легче стало дышать.