Тишина после сирен

Пролог

Тюмень молчала.

Ещё вчера здесь гудели пробки, пахло свежим хлебом и бензином, кричали дети у остановок. Сегодня — ни звука. Город будто выдохся и застыл.

По улице Мельникайте стояли автобусы. Двери распахнуты, лампы маршрутов ещё светились. В салоне — брошенные сумки, куртки, телефоны на сиденьях. На полу одного автобуса было широкое алое пятно, тянувшееся полосой к открытой двери.

На остановке валялся школьный рюкзак. Карандаши рассыпались по плитке, рядом — пенал в крови. Очки с треснувшей дужкой лежали так, будто их выбили ударом.

Витрины магазинов ещё целы, свет внутри горел. Но на плитке перед входом в супермаркет был след ладони — красный, размазанный, оставленный в спешке. Дальше — несколько отпечатков босых ног, уходящих в темноту переулка.

На перекрёстке — такси с открытой дверью. На водительском сиденье — смартфон, экран мигает непрочитанным сообщением. На подголовнике — брызги крови, а за машиной на асфальте — тёмный след, словно кого-то волокли прочь.

Воздух был неподвижным. Только ветер осторожно перекатывал пластиковый стаканчик из-под кофе.

И среди этой тишины шёл один человек.

Его куртка пропиталась влагой, ботинки были забрызганы грязью и кровью. Он шагал медленно, прислушиваясь к каждому шороху. В памяти жили голоса матери и отца, смех сестры и визг племянника. Ещё вчера они были рядом.

Теперь осталась только цель: Найти их. Любой ценой.

Когда-то Константин мечтал стать офицером. Теперь он мечтал лишь о том, чтобы увидеть близких живыми.

Глава №1. Последний день

В доме пахло пирогами и свежим чаем. На кухне было шумно: Сашка визжал, катая машинку по столу; Марина смеялась, поправляя волосы; мать хлопотала у плиты; отец, как всегда, отодвигал газету, чтобы вставить слово.

— Ну что, будущий военный, — усмехнулась сестра. — Не страшно?
— А чего тут бояться? — пожал плечами Костян. — Учебка, строй, лекции.

Андрей, муж Марины, сидел рядом, молчаливый и суровый, борода делала его старше. Он только кивнул, но взглядом будто говорил: «думай головой».

Павел посмотрел поверх очков:
— Сын. Если что-то пойдёт не так — ищи нас у Второй городской больницы. Там есть подземный переход под землёй, между больницами. Старый, но крепкий. Мы там будем.
— Пап, — усмехнулся парень, — будто война начнётся.

Александра положила ладонь ему на плечо:
— Пусть идёт. Всё будет хорошо.

Но глаза отца оставались серьёзными. Эти слова потом будут звучать в голове снова и снова.

Вечер прошёл тепло: смех, шутки, пироги. Но Костя чувствовал — за этим уютом прячется что-то тревожное, словно тонкая ткань мира вот-вот порвётся.

Автобус дребезжал на выбоинах. Внутри пахло сыростью и соляркой. Молодые парни сидели плечом к плечу, кто-то переговаривался, кто-то молчал, вцепившись в рюкзак.

За окнами мелькали поля и перелески. Потом блеснуло Андреевское озеро — широкое, серое. На другом берегу виднелись заборы, вышки, казармы.

— Там биохимию мутят, — шепнул сосед.
— Ага, — фыркнул Костян. — Учебка как учебка.

Но взгляд его задержался на ангарах с жёлтыми знаками. И тревога кольнула.

Внутри всё выглядело привычно: плац, казармы, бронемашины под брезентом. Только охраны было слишком много. Часовые стояли часто, автоматы держали не для вида.

Вечером он лежал на верхней койке, слушая, как ветер воет за окном. И вдруг заметил: в щели жалюзи мелькнул свет. Яркий, белый, без грома. Секунду спустя — низкий гул, короткий, как от подземного толчка. Потом тишина.

— Слышал? — спросил сосед снизу.
— Показалось, — буркнул парень. Но сердце забилось быстрее.

Наутро всё сорвалось. Сирена. Красные лампы вдоль плаца. Солдаты высыпали из казарм.

Громкоговоритель захрипел:

«Внимание! Неисправность! Персоналу — покинуть территорию!»

Из ангара вырвался густой зелёный дым. Земля дрогнула. Крики смешались с воем сирен.

Костя рванул к воротам. Воздух обжёг лёгкие, горло перехватило. Мир поплыл. Последнее, что он увидел, — бегущие силуэты, растворяющиеся в дыму.

А потом пришла тьма.

Глава №2. Пробуждение

:


Сознание возвращалось мучительно. Сначала — гул в ушах, такой, будто внутри головы застрял мотор, работающий на холостых. Потом — ощущение сырости и холода. Лоб прижался к чему-то жёсткому, грубому. Когда Костя приоткрыл глаза, увидел серый асфальт, весь в мелких трещинах, в которых застыли капли воды.

Он попытался вдохнуть — и закашлялся. Горло будто обожгли кислотой. Лёгкие дернуло болью, рот наполнился металлическим привкусом. Парень вывернулся на спину и долго лежал, жадно хватая воздух, но каждый вздох отдавался жжением.

Над ним висело низкое небо, затянутое тяжёлыми облаками. Казалось, что они вот-вот упадут на землю.

Он сел, потирая виски. Голова раскалывалась. Перед глазами плыло, в ушах свистело. Всё вокруг — чужое. На плацу царил хаос: выброшенные из ящиков патроны, одинокий сапог у кромки бордюра, каска, в которую набилось немного грязи и дождевой воды. Метрах в десяти валялся автомат Калашникова, но приклад был сломан, магазин пуст.

Костя поднялся на ноги, но ноги дрожали, тело не слушалось. Он сделал шаг — и едва не упал снова. Земля под ним слегка подрагивала, словно где-то глубоко шёл невидимый гул.

Он прошёл по плацу. Каждая мелочь врезалась в память. Вот окурок с помятой фильтровой гильзой — совсем свежий. Вот брошенный фонарь, корпус ещё тёплый от батарейки. В углу асфальта лежала раскрытая тетрадь: неровные строки, курсантский почерк — задание по тактике. Чернила смазаны водой, и только отдельные слова ещё читались: «Норма… рубеж… атака…»

Костя остановился и вслушался. Ни звука. Ни пения птиц, ни шума машин издалека, только ветер шевелил обрывки бумаги. Гул города исчез.

Он зашёл в казарму. Там пахло потом, железом и чем-то ещё — сладковатым, тошнотворным. Пол был в грязи, как после беготни целого взвода, но в этой грязи краснели следы. Кровь. Сначала капли, потом целая размазанная полоса, ведущая к двери в подсобку.

На полу валялись вещи: свитер, раскрытая книга, кукла с розовым платьем. Волосы у игрушки слиплись от тёмных пятен. Костя поднял её, и пальцы моментально стали липкими. Парень сдавленно застонал и бросил куклу обратно, словно обжёгшись.

На койке у окна лежал чей-то бушлат, смятый в комок. Под ним виднелась рука. Он осторожно откинул ткань — и увидел. Лицо было серым, губы синими, глаза полураскрытыми. На шее — глубокая рваная рана. Вокруг неё запёклись тёмные потёки.

Костя отшатнулся, ударился плечом о стену и едва не рухнул. Он закрыл глаза, стараясь дышать ровнее, но дыхание сбивалось. Перед глазами всё ещё стояла эта рана.

Он выбежал наружу, едва не сорвавшись в истерику. Воздух показался чище, но от него тоже пахло чем-то горьким, жжёным.

У ворот лежали двое. Один лицом вниз, вокруг головы тёмное пятно расползлось по асфальту. Второй лежал на спине, глаза раскрыты и стекленели, словно смотрели прямо на него. Рука вытянута вперёд, пальцы чуть согнуты, будто застыли в попытке схватить воздух.

Костя застыл.

— Чёрт… что здесь творится… — выдохнул он одними губами.

И тогда услышал.

Шорох. Сначала еле заметный, потом всё громче. Тянущийся, шаркающий. Словно кто-то волок ноги по бетону.

Парень резко обернулся. Из-за казармы вышел человек. Солдат. Форма изорвана, воротник разорван, лицо серое. Голова чуть набок, губы потрескались, глаза мутные, словно залитые молоком. Он шёл, качаясь, но упорно, шаг за шагом.

— Эй! — сорвалось у Кости.

Ответом был глухой, протяжный стон. И фигура пошла быстрее.

Сердце ухнуло вниз. Парень пятился, наткнулся ногой на автомат у ворот. Поднял его, дёрнул затвор. Глухой металлический звук — пусто. Магазина нет.

Солдат приближался. Его пальцы уже вытянулись вперёд. В них не было жизни, только холод и тяга.

— Господи… — прошептал Костя, бросив бесполезное оружие.

Он рванул к воротам. Позади раздалось рычание, хрип, шарканье. Но он не оборачивался. Асфальт мелькал под ногами, лёгкие рвались, но он нёсся вперёд.

За пределами части начиналась лесополоса. Он остановился на обочине, тяжело дыша, и посмотрел на лесополосу впереди. Там должна была быть трасса. А дальше — город. Где-то в той серой дымке, что поднималась над крышами, могли быть отец с матерью. Марина с Андреем и маленький Сашка.

Но всё, что Костя чувствовал сейчас, — это дрожь в коленях, пустоту в животе и тянущее ощущение, что вот-вот он рухнет прямо на землю.

Он провёл ладонью по лицу, пальцы были липкими от пота и грязи. Сделал шаг. Потом ещё один.

Он не думал о том, что будет дальше. Просто шёл.

Глава №3. Дорога

Лес встретил его мокрой хвоей и чужой, неправильной тишиной. Ветки цепляли рукава, ботинки вязли в мху. Он шёл, спотыкаясь, и каждый раз прислушивался — не догоняет ли его чьё-то шарканье из части. Позади молчало. Впереди сквозь серую влажную сетку стволов проступал просвет.

Костян вышел на просеку и остановился, переводя дыхание. Во рту тянуло металлическим, губы потрескались. Жажда давила почти болью. Время ускользало: чёртово ощущение, что он проспал целую жизнь. Солнце не видно, но по свету и липкой тяжести в мышцах он понял — прошли, должно быть, сутки, не меньше. И есть хотелось так, что мутило.

Тропинка повела вниз, к редким заборам и деревянным воротам. Посёлок начался внезапно — низкие дома, теплицы, ряды молодых берёзок вдоль узкой улицы. Андреевский. Здесь ещё вчера кто-то копал грядки; на влажной земле отпечатались следы резиновых сапог и детские подошвы со звёздочками. На верёвке под навесом висели пелёнки, они ещё не успели высохнуть.

Он постучал в первую калитку — скорее по привычке, чем в надежде. Никто не откликнулся. Дверь дома была приоткрыта, телевизор внутри мерцал чёрным, как пустой глаз. На кухонном столе — тарелка с кусочком пирога, рядом нож, кружка, из которой ещё пахло чаем. На плитке — коричневые капли, смазанные ладонью в неровную линию, тянущуюся к прихожей. Он замер, потом осторожно обошёл и увидел только смятый коврик и выбитую щеколду на двери — следы спешки.

В холодильнике гудел мотор. Он вытащил полторашку воды, содрал крышку зубами, пил долго, до боли в горле. В кладовке нашёл банку тушёнки, пачку галет, пару протеиновых батончиков с прошлогодним сроком. В прихожей — маленькую аптечку: бинты, перекись, пластырь. Всё это ушло в рюкзак. Он оглядел комнату ещё раз — на подоконнике лежал детский рисунок: домик, солнце, палочки-люди. У одной палочки было подписано неровно: «Папа». Костя сжал кулаки, чтобы не дрожали пальцы, и вышел.

Дальше по улице — маленький магазин «Продукты». Роллет приоткрыт, замок болтается на одной дужке. Внутри пахло колбасой, пластиком и чем-то кислым. На кассе валялся телефон с разорванным ремешком, рядом — пачка купюр. Он прошёл вдоль полок, набрал ещё воды, пару консервов, спички, дешёвый фонарик с батарейками. Подумал про совесть — и отогнал. Живые вернутся — отблагодарит, если доживёт. У выхода он оглянулся: за пыльным стеклом витрины — пустая улица, одинокий велосипед с перевёрнутыми педалями и белая собака, тихо сидящая на крыльце соседнего дома. Собака посмотрела на него и не зарычала, только наклонила голову, будто узнавая.

Он ел прямо на ходу — сухо крошащиеся галеты, тушёнку ложкой из банки; запивал жадно, капая на куртку. С первым теплом в животе пришла слабость. Захотелось лечь на траву и забыться, но он заставил себя идти. На последнем повороте посёлок закончился. Дальше начиналась полоска леса и, за ней, — широкая, пустая дорога.

Асфальт блестел, словно только что прошёл дождь. На обочине стояла легковушка с открытыми дверями. Внутри валялась детская игрушка — зелёный динозавр с отломанной лапой. На переднем сиденье расплылось тёмное пятно, от него тянулась полоса к кювету. Костя не заглядывал туда. Он сорвал взгляд и пошёл дальше.

Гулкое эхо шагов возвращалось от бетонных откосов. Где-то впереди, за поворотом, слышался другой звук — сухой, металлический, будто ветер играл пустой банкой. Он ускорился и вдруг наступил на холодное: под подошвой хрустнул металл. В траве блеснул пистолет. Короткий, знакомый силуэт, царапины на затворе, красноватые щёчки рукояти.

— ПМ… — прошептал он, будто встретил старого знакомого.

Затвор дёрнулся туго, патрон в патроннике. Рядом лежали два магазина — один неполный на шесть, другой на семь. Он на автомате щёлкнул предохранителем, вернул, прислушался к памяти пальцев — как учил инструктор на учебной стрельбе, — и холодная мысль прожгла виски: «Идиот. Ушёл из части голый. Хоть нож возьми, хоть аптечку…» Шепнул себе сквозь зубы: — Потом… потом повернёшься к этому в голове. Сейчас — живи.

Чуть дальше на обочине темнел армейский грузовик. В кузове — вскрытые ящики: перевязочный пакет, пустые цинки, порванная плёнка. Он почти полез внутрь, когда услышал сзади протяжный шорох. Обернулся. Из-за машины, цепляясь левой рукой за борт, вышел человек в рваной форме. Лицо землистое, глаза стеклянные, губы приоткрыты. Он шёл, будто преодолевая вязкую воду.

— Эй! — сорвалось у Кости. — Стой!

В ответ — влажный хрип. Фигура ускорилась. Ещё двое показались позади первой: у одного рука висела лоскутом, у другого под кителем темнел разрез, из которого выползала рыхлая тьма. Они тянулись к нему, как к теплу.

Костя пятился, выставив ладонь — нелепый жест «подожди», как будто это могло их остановить. Ближний ухватил его за брючины, пальцы ледяные, липкие. Он попытался оттолкнуть плечом — тело упало, но тут же потянулось вновь, цепляясь. Паника сорвала тормоза. Он дёрнул ПМ, прижал затвор к щеке, чтобы не дрожал прицел, и выстрелил почти в упор.

Хлопок ударил в уши; гильза звякнула об асфальт и упала в лужу. Череп брызнул алым, и тело обмякло, как тряпичная кукла. На секунду стало слишком тихо — будто мир задержал дыхание. Потом двое других снова пошли, качаясь, и тыкались в воздух, как слепые. Костя выстрелил в землю — бессмысленно. Рука с ПМ дрогнула. Не трать… не трать… Он срубил себя изнутри этим шёпотом, развернулся и прыгнул в кювет, скользя по мокрой траве, рванул вдоль насыпи, за грузовик — туда, где дорога уходила в лесополосу. Шаги за спиной шаркали какое-то время, потом стали тише.

Он упал в тени, уткнулся лбом в кору и лежал, слушая, как горят лёгкие. Пальцы дрожали так, что спуск казался живым. Несколько долгих минут он просто дышал, думая ни о чём. Потом заставил себя встать, вернулся — короткой дугой, проверяя каждый шаг взглядом. У грузовика рыскал ветер, шуршали пленки. В ящике нашлась аптечка, в другом — коробка 9×18, неполная, но спасительная. Он пересчитал машинально: в рукояти — шесть, в запасе — семь, в патроннике ещё один. Четырнадцать жизней, которых не хватит, если делать глупости.

Глава №4. Гул пустых дорог

Трасса уходила вперёд, будто бесконечная серо-чёрная лента, отливающая влагой. По краям стояли столбы с оборванными проводами, кое-где ещё висели дорожные знаки, но многие были погнуты или сбиты — как будто над ними прошёлся какой-то вихрь. По обочинам тянулись кюветы, заполненные дождевой водой, отражавшей куски облаков. Тишина давила на уши, и каждый его шаг по асфальту отзывался гулким эхом.

Костя шёл, вслушиваясь в пустоту. Ни мотора, ни голосов, только крылья ворон, взмывающих с придорожных трупиков — то птица сдирала с кости мясо, то вытаскивала что-то из разорванного пакета. Чёрные стаи кружили над полями и шумно рассаживались на линии электропередачи, как живые ноты на немой партитуре.

Время от времени попадались машины. В одной на заднем сиденье остался детский рюкзачок с принтом супергероя и расплесканный сок в мягкой пачке. В другой — сломанный ноутбук, рассыпанный на панели, и сплющенная пачка сигарет. В кювете торчал перевёрнутый «Жигуль» — колёса медленно крутились от ветра, словно машина ещё пыталась куда-то ехать. Все эти находки несли в себе тяжёлый намёк: люди здесь были, люди здесь торопились… и куда-то исчезли.

Голод возвращался постепенно, но жажда давила сильнее. Каждое движение казалось тяжелее, чем предыдущее. Он экономил воду, делал по два глотка за раз, но горло всё равно саднило. В животе клокотала пустота. Сухпай, найденный в посёлке, казался теперь бесценным сокровищем, и он думал о нём каждые десять шагов.

На очередном подъёме трасса вывела его к развязке. Бетонные плиты и ржавые ограждения выглядели как декорации к фильму о войне. На асфальте расплывались пятна — старые, тёмные, они уже начали подсыхать, но запах железа чувствовался даже отсюда. У обочины валялась чья-то куртка — зелёная, с нашивкой «Росгвардия». Рядом покосился рекламный щит: буквы были сбиты дробью, а краска облупилась. Костя понял — здесь недавно был бой.

Он присел у блока, провёл рукой по выбоине в бетоне. Края были свежими, осыпавшийся щебень ещё не успел потемнеть. Значит, стреляли недавно. И снова вопрос: где все? Ни тел, ни техники, только обрывки — будто жизнь сама выдернула страницы из этой сцены и унесла их ветром.

Когда тишина уже стала невыносимой, впереди раздался визг. Резкий, рвущий слух, не похожий на лай. Из-за бетонного отбойника метнулся силуэт — собака. Когда-то статная овчарка, теперь — тощее, перекошенное существо с ободранными боками и слепыми глазами. Она неслась прямо на него, хрипя и скаля зубы.

Костя не успел подумать. ПМ оказался в руках сам собой. Первый выстрел ушёл в сторону, срезав кусок бетона. Второй ударил в грудь. Пёс взвыл, рухнул, бился в конвульсиях, царапая асфальт когтями. Звук царапанья был хуже крика. Костя сжал зубы и ещё раз нажал на спуск. Тело дёрнулось и замерло.

Он опустил пистолет и долго смотрел на неподвижное тело. «Значит, животные тоже...» Мысль звучала, как приговор. Если зараза цепляет их — то это не остановить. Ни в лесу, ни в деревне, ни в городе не будет безопасного места.

Дальше дорога спускалась к низине. Слева шумел лес, справа проступили силуэты складских ангаров за высоким забором с колючкой. Над воротами облупилась табличка «База ГСМ». Снаружи казалось пусто. Ветер гонял обрывки бумаги, в траве хлопала вырванная доска.

Костя толкнул ворота — петли заскрипели, звук прокатился гулко, будто по огромной пустой трубе. Внутри тянулись ряды бочек, металлические конструкции, брошенные ящики. На полу валялись осколки стекла и крышки от консервов. В одном из помещений он наткнулся на вскрытый ящик сухпайков. Половину уже забрали, но несколько пакетов валялись рядом, будто кто-то выронил в спешке. Он собрал их в рюкзак, стараясь не шуметь.

Воздух внутри был спертый, пахло соляркой и сыростью. Он уже собирался уходить, когда из глубины ангара раздалось тяжёлое дыхание и шарканье. Костя застыл, прислушался. Тень сдвинулась в темноте.

Из угла вышел человек в рабочем комбинезоне. На груди болтался бейдж «Сергей, кладовщик». Но в его глазах не было жизни. Лицо было серым, ртом он шумно втягивал воздух, будто нюхал добычу.

Костя медленно отступил к двери, выставив ПМ. Тень приближалась, шаги отдавались эхом. Первый выстрел — в грудь. Фигура качнулась, но продолжила идти. Второй — в голову. Звук раскатился по ангару, стены будто не хотели отпускать его. Сергей рухнул лицом вниз, и гулкий стук отозвался в каждом рёбрах здания.

Несколько секунд Костя стоял неподвижно, пистолет на вытянутой руке. Потом медленно опустил. Воздух в ангаре снова стал вязким, но опасность ушла. Он сгреб сухпаи и пару бутылок воды, нашёл аптечку и выбрался наружу.

К этому времени небо потемнело. Серое перешло в фиолетовое, облака легли тяжёлыми пластами. Вдали, над горизонтом, тянулись неровные огни. Город. Тюмень. Неясно, электричество это или пожары, но свет манил.

Он сел на обочину, сделал глоток воды и посмотрел в ту сторону. Дорога туда вела прямая, но каждая её секунда могла стоить жизни. Он подумал о родителях, о Марине, о племяннике. Мысли резали голову. Внутри всё дрожало — от страха, от надежды.

Он подтянул рюкзак, проверил ПМ. В обойме оставалось мало. Но впереди была цель. Он встал и пошёл, стараясь не думать о том, что ждёт его за огнями.

Глава №5. Перед рассветом

Лес шёл вдоль дороги, словно серый спутник. То густой, то редкий, он тянулся стеной, за которой мерещились шорохи и невидимые глаза. Костя выбирал путь так, чтобы держать трассу в поле зрения, но самому оставаться среди деревьев. На открытом месте можно стать мишенью, а в лесу хоть есть шанс услышать чужие шаги раньше, чем они приблизятся.

Он брёл, вжимаясь в капюшон, считая шаги. Время в дороге растягивалось, и казалось, что он идёт часами, хотя солнце почти не двигалось. Рюкзак тянул плечи, вода заканчивалась быстрее, чем он рассчитывал, а каждый глоток оставлял ещё большую жажду.

Мысль о городе держала, как верёвка. Там, за дымкой, должна быть семья. Но где-то на этой линии лежал ориентир, знакомый ещё с мирной жизни: гипермаркет. Крупное здание на окраине, склад продуктов и вещей. Если в городе хаос, то в таком месте можно найти то, что продлит жизнь. Костя заранее решил: дойдёт до него, а там посмотрит, что дальше.

Но вечер подкрался быстро. Сумерки легли на лес тяжёлым свинцом. На обочине трассы зажглись одинокие фонари — редкие, с перебитым светом, но всё же слишком заметные. Очень странно, ведь если жизнь в городе остановилась, то и ТЭЦ, дающий электричество должен был «встать». С этими мыслями он свернул в глубь леса.

Останавливаться на трассе — самоубийство. В учебке говорили: «ночевка — это не отдых, это мера выживания». Первое правило — не ложись прямо на землю: отдашь ей всё тепло. Второе — костёр только если знаешь, что рядом никого нет.

Костя выбрал небольшую возвышенность, где деревья стояли тесно и ветки почти смыкались в купол. Сначала расчистил землю ботинками, сгрёб влажный мох и листья в сторону. Подстилку сделал из лапника: наломал еловых веток, уложил крест-накрест, чтобы слой получился в ладонь толщиной. Нашёл картон из-под коробки, что валялся у кювета, и положил сверху. Это не кровать, но теплее.

Навес соорудил из мусорных пакетов и верёвки — натянул в виде полутента между двумя деревьями. Плёнка шуршала от ветра, но закрывала от дождя. Чтобы согреться, развёл «следовой» огонь — маленький костерок из сухих веток и бумаги, вкопанный в яму. Огонь едва светил, зато грел ладони. Над ним он подвесил банку из-под тушёнки — вскипятил воду из канистры, добавил чайный пакетик. Тепло обожгло язык, и на секунду вернулось ощущение нормальности.

Перед тем как лечь, натянул «сигналку»: между деревьями — верёвка с консервными банками, которые зазвенят, если кто-то пройдёт. Пистолет положил рядом, под куртку, патрон в патроннике.

Сон пришёл рывками. Ему снилось, будто он снова дома, запах жареной картошки и голос матери: «Костя, убери со стола». Проснулся — холод и хвоиник под щекой. Ветки скрипели, что-то треснуло вдалеке. Он сжал рукоять ПМ, сердце билось в горле. Минут десять лежал, вслушиваясь. Потом понял: это просто дерево рухнуло от ветра.

Самое холодное было под утро. Судороги сводили ноги, он растирал их руками и снова кутался в куртку. Когда серый свет начал сочиться сквозь ветви, Костя понял: ночь он пережил. Это было главное.

Он собрал импровизированное укрытие, спрятал следы, закопал в землю угли и пустую банку. Лес встретил его свежестью рассвета. Птицы молчали. Только где-то далеко гулко ухнул металл, и снова всё стихло.

Через час хода деревья стали редеть. Костя выбрался к развязке: дорога уходила к большой парковке. И там, в низине, раскинулось здание. Огромная коробка желто-синего цвета. Вывеска с жёлтой ромашкой и синими буквами висела криво, одна лампа мигала даже при дне. Перед входом стояли тележки, некоторые перевёрнуты.

Он присел в кустах, всматриваясь. Сначала — ничего необычного. Но чем дольше смотрел, тем больше замечал.

У центрального входа двери были заколочены изнутри фанерой и металлическими решётками. На крыше виднелось что-то вроде полотнища — кусок ткани, развевавшийся на ветру. На асфальте стояли две бочки, одна почернела от огня. Чуть в стороне валялись пустые бутылки и консервные банки.

А главное — дым. Тонкая струйка поднималась из-за здания, словно от костра или печки. Свежий, не больше пары часов.

Костя замер. Это был знак. Здесь были люди.

Он сжал пистолет под курткой. Сердце колотилось: часть его рвалась вперёд — к живым, к слову, к возможности спросить хоть что-то о городе. Другая часть понимала: живые теперь не значит друзья. Могут быть военные, могут быть мародёры, могут просто убить за банку тушёнки.

Он остался сидеть в кустах, не решаясь. Лента, которая вчера была местом суеты и покупок, теперь превратилась в крепость. А он был один.

И только одно он понял наверняка: выбор придётся сделать очень скоро.

Глава №6. Те, кто ещё верит

Костя сидел в кустах напротив гипермаркета, стараясь не дышать громко. Вечерний свет окрашивал фасад в ржавый оттенок, и на фоне пустой парковки он казался чужим, неуютным. Но жизнь здесь была. Тележки, сваленные у дверей, фанера на стеклянных витринах, чёрные бочки с золой — всё говорило: люди внутри.

В груди тянуло тревогой. Что, если это ловушка? Он вспомнил, как отец говорил в детстве: «Люди в беде разные бывают. Одни руку протянут, другие по голове ударят». Эти слова сейчас звенели особенно громко.

Он уже решил ждать до темноты, когда за спиной раздалось резкое:

— Не шевелись!

Костя дёрнулся, но успел только повернуться — прямо в глаза смотрел ствол охотничьего ружья. Мужик лет сорока с красными глазами, щека в грязи, руки дрожат. Чуть в стороне вышла женщина с железной трубой.

— Кто такой? — рявкнул мужик.

— Свой! — Костя поднял руки. — Из части, из Андреевского. Семью ищу.

— Оружие есть?

Он медленно вытащил из-за пояса ПМ, протянул рукоятью вперёд. Мужик взял, осмотрел, вернул.

— Ладно. Но если что — пристрелю. Понял?

— Понял.

Женщина оценила его быстрым взглядом, махнула в сторону здания:
— Тащи к Викторычу. Пусть сам решает.

Его провели к разгрузке. Металлические роллеты приподняли на полметра, и Костя, пригибаясь, пролез внутрь.

Запах ударил сразу: хлеб, дым, пот, тухлое мясо и кислая молочка. Смешанный, тяжёлый, от которого мутило.

Зал кипел. Человек сто, не меньше. Одни сидели прямо на коробках, другие валялись на коврах из текстильного отдела. Дети жались к матерям, плач перемешивался с шёпотом и криками. В воздухе стоял низкий гул, словно улей.

— Новый? — спросил охранник с бэйджем «Сергей», сидевший у колонны с дубинкой.

— Нашли его у ворот, — отозвался мужик с ружьём. — Говорит, ищет семью.

— Воды дай, — сказал Сергей.

Костю усадили на тележку, протянули бутылку и кусок хлеба. Вода жгла горло, хлеб крошился в руках, но он ел так, будто впервые за долгие годы.

Он осматривался.

В хлебном отделе женщины делили батоны, резали на части и складывали в пакеты. У касс на газовой плитке кипела каша, очередь тянулась вдоль зала. Люди стояли молча, переглядывались украдкой.

У витрин с мясом стояли завешенные плёнкой ящики. Мужики в перчатках вытаскивали гнилое мясо наружу. Запах хлорки щипал глаза.

В отделе игрушек дети сидели на ковриках. Девушка читала вслух книжку. Один мальчик держал плюшевого медведя без лапы, и упрямо не отпускал.

А у кассовой линии вспыхнул спор. Два мужика орали, держа в руках банку тушёнки. Один кричал про жену и детей, другой — про мать-инвалида. Толпа стала плотнее, но вмешался он.

На поддоне у касс стоял крепкий седой мужчина в камуфляже. Викторыч.

— Банку сюда! — рявкнул он.

Выдернул из рук спорщиков, бросил обратно в коробку. Толпа замолкла.

— Слушайте сюда! — голос у него был хриплый, но уверенный. — У нас еды на пару месяцев точно, если делить. Будете воровать — сами за дверь выйдете. Мужики — на дежурства. По два у фасада, по два у разгрузки. Женщины с детьми отдыхают. Всё.

Костя видел: люди слушали. Кто с облегчением, кто со злобой, но слушали.

Ему отвели место у «текстиля». Куча ковров и пледов стала спальным сектором. Женщина рядом делила печенье детям, тихо приговаривая: «ешь, завтра ещё будет».

Костя лёг, под голову сунул скрученный плед. Впервые за эти дни он слышал голоса рядом. Живые. И это было страшнее, чем тишина.

Ночью его разбудил шёпот. Двое спорили у колонны:

— Я семью свою выведу.
— Куда? Там мёртвые.
— Лучше там, чем ждать, пока всё тут кончится.

Слова вонзились в голову. Костя понимал их. Но такие мысли рвут толпу быстрее, чем голод.

Утро встретило запахом каши и гулом генератора. У касс раздавали миски, дети тянули руки первыми. Дежурные у дверей сидели с арматурой, дёргались при каждом стуке снаружи. Иногда заражённые били в стекло входной группы, и тогда весь зал замолкал.

Лёха, мужик с ружьём, присел рядом.
— Мы пока держимся, — сказал он. — Но сам видишь. Всё на нервах. Викторыч держит, но сколько протянет — хрен его знает.

Костя молчал. В груди было тепло от хлеба и воды, но ещё тяжелее от мыслей. Эти люди были добрые, они помогли. Но всё вокруг говорило: это временно.

Он оглядел зал ещё раз. Женщина гладила дочь, сдерживая слёзы. Парень в очках прятал пачку сухариков под куртку. Ребёнок строил башню из кубиков, делая вид, что всё как раньше.

И тогда он понял: этот хрупкий порядок держится только на страхе и надежде.

Глава №7. Когда гаснет свет

Костя вздрогнул от шума, который будто разорвал сон на куски. Сначала ему показалось, что это очередная ругань у касс, но звук был другой — тяжёлый, глухой, как будто кто-то бился телом о стену. Он сел, утирая глаза, и заметил, что люди вокруг уже настороженно вскакивают.

У дверей, заколоченных фанерой и заваленных тележками, сгрудились десятки. Женщины хватали детей и оттаскивали подальше. Мужики напрягались, кто-то схватил арматурину, кто-то — палку от швабры.

— Опять они… — прошептал кто-то.

Удары усилились. Тележки дрожали, фанера скрипела, стекло звенело. Снаружи рычали и хрипели, будто десятки глоток сливались в один хор.

— Всем назад! — голос Викторыча был резкий и хриплый. Он шагнул к дверям, и толпа сразу расступилась. — Мужики, держим линию!

Охранник Сергей подскочил к нему, в руках дубинка. Двое с арматурой встали рядом. Викторыч не оборачивался, но Костя заметил — рука его подрагивала. Он тоже боялся.

Удары становились всё чаще, по стеклу побежали трещины. Дети плакали, женщины всхлипывали, кто-то громко зашептал молитву.

Костя сам не заметил, как рука легла на пистолет. Сердце билось так, что в ушах стучало. Если прорвутся… стрелять. В упор. В голову.

— Тушите свет! — крикнул Викторыч.

Сначала погасли лампы у касс, потом над хлебным отделом, затем последние над игрушками. Зал утонул в темноте, остались лишь тусклые пятна аварийки.

Рёв снаружи усилился, удары стихли — и вдруг тишина. Люди затаили дыхание. Кто-то всхлипнул, его сразу одёрнули.

Минуты тянулись мучительно. Потом шаги за дверями стали тише, тише… и исчезли.

Кто-то выдохнул слишком громко. Викторыч повернулся и прошипел:

— Молчать! Они могут вернуться.

Все снова замерли.

Только через полчаса люди начали понемногу расходиться. Дети рыдали у матерей, мужчины шептались у дверей. Костя сел на коробку и впервые за долгое время почувствовал дрожь во всём теле.

Утро не принесло облегчения.

Едва рассвело, у касс уже стояла очередь. Люди держали пустые миски, кто-то заранее выстраивался, чтобы урвать лишний кусок. Девушка Настя, отвечавшая за пайки, сидела за столом и делила продукты. Рядом с ней двое мужчин держали список — кто получил, кто нет.

— Следующий!

Мужчина в грязной куртке подошёл, сунул миску. Настя положила туда половину батона и полбанки каши.

— Всё? — Мужчина нахмурился. — У меня двое детей.

— Ты уже получал, — холодно ответила Настя.

— Врёшь! — Мужчина выхватил из кучи целый пакет с едой. — Мне это нужно!

Толпа загудела. Несколько человек попытались остановить его, он замахнулся. Началась драка. Пакет рвали на куски, хлеб и печенье летели на пол. Ребёнок завизжал, женщина закричала.

— Хватит! — Викторыч ворвался в гущу, схватил мужика за ворот и дёрнул так, что тот рухнул на пол. — Всем назад!

Сергей вырвал пакет и разметал продукты обратно на кучу. Толпа замерла. Мужик на полу ругался, плюясь.

— Ещё раз — и выйдешь за дверь, — прохрипел Викторыч. — Там быстро мозги вправят.

Толпа стихла. Но Костя видел: глаза у многих блестели жадно. Это был не страх — голод.

Днём стало чуть спокойнее. Кто-то чинил генератор у разгрузки, кто-то подметал, женщины стирали детские вещи прямо в раковинах. Казалось, что жизнь вошла в какое-то подобие колеи.

Костя сидел у колонны и наблюдал. Часть людей казались добрыми: делились последним куском хлеба, помогали детям, улыбались. Другие — смотрели волчьими глазами, выжидали. Атмосфера напоминала пороховую бочку.

— Ненадолго это, — сказал тихо Лёха, подсаживаясь рядом. — Видишь? Все будто держат себя за горло. Викторыч держит их, но если он упадёт — конец.

Костя кивнул. Он чувствовал то же.

Вечером снова вернулись звуки. Сначала тихие, будто кто-то скребётся по стене. Потом глухие удары. Снаружи выли. Стая.

— Всем к дверям! — скомандовал Викторыч.

Мужики с арматурой и дубинками встали вдоль фасада. Женщины с детьми жались к углам. Свет снова погасили.

Костя стоял в темноте и слышал: удары, рык, визг когтей по стеклу. Сердце колотилось так, что казалось — его услышат снаружи.

Удары длились долго, но внутрь никто не прорвался. Постепенно шум стих. Но тишина не принесла покоя — все знали: они вернутся.

Когда стало совсем темно, зал погрузился в тяжёлое молчание. Костя лежал на ковре, но сон не приходил. В голове крутились мысли: Вчера это было спасение. Сегодня — клетка. Здесь есть хлеб и вода, но надолго ли? Снаружи мёртвые, внутри — голод и злость. Сколько это выдержит Викторыч? И что будет, если он сломается?

Он нащупал пистолет под курткой. Рукоять была тёплая. Долго это место не продержится