Тишина за стенами.

1. Дыхание.

В самом сердце сумрачных лесов, где вечная мгла сплеталась с леденящим душу туманом, обитал клан вампиров, гордо носивший имя "Изумруд". Они были не просто порождениями ночи, утоляющими жажду кровью, а скорее – хранителями древней магии, незримо управляющими пульсом мира из самой тени. Их существование – симфония тайны, где каждый вздох – шепот забытых богов.
Кровь их искрилась драгоценными вспышками, словно застывшие осколки звезд, отражая неиссякаемую силу, что они черпали из переплетения древесных корней и шелеста вековых листьев. Каждый член клана был наделен уникальным даром: кто-то укрощал ярость бурь, кто-то повелевал цветам распускаться вопреки зимней стуже, а кто-то находил общий язык с любым зверем, чувствуя биение его сердца, как свое собственное.

Их убежищем был древний замок, выросший из сердца самого могучего дуба, чьи ветви, словно длани исполина, обнимали его, образуя неприступную броню. Внутри царила тишина, подобная той, что предшествует рождению мира, нарушаемая лишь шуршанием пергаментных свитков и мерным стуком сердец, бьющихся в унисон с ритмом вечности. Здесь, в святилище знаний, они предавались изучению забытых ритуалов, проводили алхимические эксперименты с целебными травами и разрабатывали планы, призванные сохранить хрупкое равновесие между миром людей и миром природы. "Мы – щит, что ограждает спящих от кошмаров", – воспевали они и слова звучали, как заклинание.

Но, несмотря на их могущество, их земли проклятые тьмой, не могли взрастить ничего съестного из-за пропитой тьмой почвы для тех, кто находился под их покровительством. Потому графские угодья, приближенные к клану, предложили щедрый бартер. Байрон одаривал их зерном, травами и овощами, а глава клана, Сарик, в ответ даровал ему защиту от любой напасти и целебные травы, пропитанные магией вампиров, способные исцелить даже смертельно раненого. "Равновесие – вот ключ к выживанию", – мудро изрек Сарик, и слова его эхом отразились в вековых стенах замка.

Элизабет, нежный росток восемнадцати лет, ютилась в тени обширного того самого графского поместья. Её дни плелись однообразным узором из стирки белья, уборки комнат и полуночных вылазок на кухню с подругами-горничными. В мерцающем лунном мареве они делились детскими грёзами, юношескими упованиями и первыми, как робкое прикосновение крыла, трепетами любви.
В Элизабет плескалась неуёмная радость. В её глазах плясали озорные огоньки, а улыбка расцветала на лице, словно весенний рассвет, разгоняющий последние тени ночи. В глубине души скрывалась тайная мечта: капелька внимания молодого графа, будущего наследника поместья.

Граф, суровый и отстранённый, взирал на прислугу с ледяным нейтралитетом. К сыну, воспитывавшемуся без матери, питал ревнивую любовь и строгую опеку, словно боялся, что мир отнимет у него это последнее сокровище. Молодой граф же был соткан из света и тепла – шатен с густыми волосами цвета воронова крыла и карими глазами, в которых плескалась доброта как тихая река в летний день.

Элизабет украдкой, как мышка, наблюдала за ним издали, и в её сердце рождались мечты, воздушные замки, сотканные из шёлка надежд. Она представляла, как он произнесёт её имя, нежно коснётся руки, будто крыла бабочки, а может быть, даже поцелует тыльную сторону ладони, и тогда её сердце запорхает в груди.

В тайне она лелеяла надежду, что молодой граф, вопреки воле отца, увидит в ней не просто горничную, а девушку с душой, чистой, как горный хрусталь, и сердцем, полным добрых намерений. Она мечтала о том дне, когда он предложит ей руку и сердце и станет его королевой, а он – её королём, в их собственном маленьком мире любви.
В один из солнечных дней, когда Найкс, возвращаясь с конной прогулки раньше обычного, обнаружил отсутствие слуг, которые могли бы помочь ему освежиться после пути, судьба свела его с Элизабет. Не желая ждать, он напористо попросил девушку о помощи в ванной комнате. Юноша утверждал, что изнурительная езда оставила его мышцы слишком напряженными для самостоятельного омовения. Несмотря на смущение и полное незнание того, как именно нужно это делать, Элизабет не смогла отказать господину.

Пока девушка грела воду на магических камнях, Найкс не сводил с неё пристального взгляда. В глубине его глаз читалось хитрое намерение. Он нарочно разделся догола перед смущенной девушкой и уселся в ванну с кристально чистой водой. Ничто не скрывало его мускулистое тело, вызывая у Элизабет настоящий приступ.

Комната наполнилась густым паром, словно вздох самого ада, вырывающийся наружу. Найкс сидел в ванне, вода вокруг него сверкала как жидкое серебро. Его тело, словно высеченное из мрамора, казалось вызовом её скромности. Элизабет, с бадьей в руках, чувствовала, как её пальцы дрожат, будто тонкие веточки на ветру осеннего леса. Она пыталась отвести взгляд, но его глаза, горящие, как раскаленные угли, притягивали её взгляд, словно магнитом.
"Элизабет," - голос Найкса прозвучал низко, подобно гулу далёкого грома. - "Ты не представляешь, как мне нужна твоя помощь." Он протянул руку, и его пальцы обвили её запястье. Сердце заколотилось, как испуганная птица в клетке. Его ухмылка была хитрой, подобно лисьей морде. "Ты никогда не касалась кого-то, правда?" - его слова прошипели, как змеиный шёпот, и он подтолкнул её руку вниз, к тому, что пульсировало под водой, будто бы живое существо. Пальцы коснулись члена и она ощутила жар раскалённого железа. Элизабет вздрогнула, её дыхание перехватило, она попала в сладкую ловушку. "Не бойся," - его голос был мягким, но сквозь него пробивалась властная нота, как ветер, несущий песок по пустыне. Он притянул её ближе и их лица оказались на расстоянии дыхания. Его губы коснулись уха и он прошептал: "Ты сделаешь это для меня, правда?".

Рука Элизабет трепещуще обхватила плоть Найкса, неуверенно, как юная лань, застигнутая врасплох в звериной чаще. В книгах, где она утоляла жажду романтики, подобные моменты расцветали изысканным кружевом страсти, любовный ритуал меж двумя, что становились единым. Здесь же всё было обнажено, почти дерзко. Движения Элизабет, рождающие брызги хрустальной воды, сопровождались приглушёнными стонами господина, которые растекались по комнате призрачным эхом желаний. Он откинул голову, словно в экстазе, но этого огня ему было мало.

Обманчивой мягкостью Найкс отстранил её руку и возвысился над ней, как грозовая туча. Его пульсирующий член упёрся в её лицо, вызывая на щеках новоприбывший стыдливый румянец, отблеск страха. Всё неслось вихрем, как внезапный шторм, обрушившийся на берег. Найкс провёл большим пальцем по её губам, по ощущениям касаясь лепестков едва распустившегося бутона. Она приоткрыла рот в безмолвном повиновении заворожённая его властью. Второй рукой он, как опытный скульптор, направлял её, призывая принять его плоть в свой плен.

Едва ощутив тепло и влажность её языка Найкс сорвался с цепи. Жестким рывком он вошёл почти до предела, вторгаясь в её горло, вызывая приступ судорожного кашля. Но он не дал ей опомниться. Его рука железный обручем сжимала её затылок, усиливая ритм. С хрипотцой, полной дикой страсти, прозвучал его приказ: "Соси…"

Кульминация обрушилась на него, в то время как для Элизабет время застыло в тягучей, бесконечной пытке ожидания. Найкс, словно вынырнув из пучины страсти, быстро ополоснулся водой, прохладной и бездушной, накинул на плечи халат, и, не удостоив застывшую в оцепенении Элизабет даже мимолетным взглядом, бросил устало:"Глотай. Не будем же мы рисковать, верно? Я научу тебя многому, если ты будешь послушной". Элизабет, борясь с подступающей тошнотой, проглотила эту горькую, чуждую субстанцию, словно яд, отравляющий саму ее суть. Молча, как тень, убрала следы их грехопадения в ванной и бежала прочь, не обронив ни слова прощания, спасалась от чумы. Найкс же, казалось, даже не заметил ее исчезновения, погруженный в свои мысли, как в глубокий, темный омут. Уйдя в общую спальню слуг, девушку вырвало в ведро с грязной водой после уборки. Слёзы подкрались незаметно и смысл этих слёз был не ясен. На неё обратил свой взор наследник, при этом воспользовался слишком грубо, чтобы считать это чем-то достойным. До конца дня Элизабет потухла и не имела никакого желания хоть как-то поддерживать диалог с подругами, да и взболтни она чего лишнего, выпрут и даже рекомендательное письмо не оставят. Всё решится позже, а пока что стоит подумать о сегодняшних делах.

2. Подчинение

В усадьбе господина Найкса время текло размеренно, словно река, стекающая меж берегов привычных событий. Ничто не нарушало тишины и порядка, царившего в поместье. Элизабет хранила тайну встречи с господином Найксом глубоко в сердце, словно драгоценный камень, который она боялась показать миру. Её подруги, заметив перемену в её поведении – более тщательный уход за собой, изысканную одежду – приписывали это желанию получить повышение. Сама Элизабет же плела в мыслях собственные сказки о том, как молодой господин начнёт уделять ей больше внимания, как их отношения станут достоянием всего поместья.

Прошёл месяц с той роковой встречи, и господин Найкс вновь неоднократно вызывал служанку к себе. Его настроение было переменчиво, подобно осеннему ветру. В минуты благосклонности Элизабет слышала от него слова любви, чувствовала нежные прикосновения его рук к своим волосам. Но случались и дни, когда господин Найкс становился грубым и жестоким, хватал её за руки, иногда даже наносил пощёчины. Однако после вспышек гнева он неизменно извинялся, а порой давал ей пару золотых монет втайне от всех остальных слуг.

Он требовал от неё близости, но понимающе относился к тому, что она ещё никогда не была с мужчиной. Господин Найкс не хотел создавать себе лишних проблем, опасаясь, что Элизабет станет слишком привязана к нему.

В очередной раз, когда господин Найкс позвал её к себе, Элизабет не была готова к тому, что увидела в его покоях двух незнакомых мужчин. Из их разговора она поняла, что это были друзья господина по охоте. Воздух в комнате был пропитан крепким алкоголем и тяжёлым табачным дымом, от чего у Элизабет началась тошнота. Она чувствовала себя неловко и неуютно, словно затерянная птица в чужом гнезде.

Элизабет, погружённая в свои мысли, искренне не осознавала опасности, которая таилась за показной щедростью господина Найкса. Её работа требовала смирения и покорности, поэтому она опускала глаза, избегая зрительного контакта с мужчинами, собравшимися в гостиной.

Прошло около десяти минут, как Найкс позвал её к себе, похлопывая по коленке словно непослушную собаку. Получив разрешение господина, Элизабет села на место, указанное ей хозяином. Её мысли метались: «Раз сам господин не скрывает перед друзьями наши отношения, это же что-то значит? Он решил открыть свою связь близким людям? А когда мы пойдём к самому графу?» Она не обращала внимания на взгляды мужчин, которые словно хищники пожирали её глазами. Найкс уже начал своевольное вторжение в её личное пространство, грубой от тренировок рукой задирая юбку.
«Лизи», – обратился он к ней, – «Ребята спрашивали о тебе, им весьма интересно на что ты способна, не хочешь им показать?»
Элизабет попыталась ответить: «Я могу заварить господам зелёного чая или же…», но её слова утонули в громком, неестественном смехе, прокатившемся по комнате.
«Милая, ты же понимаешь о чём я, не придуривайся», – Найкс грубо задрал юбку юной девушки. Под ней ничего не было, так он велел делать каждый раз, когда вызывал её к себе. Он никогда не входил в неё, лишь мог потереться членом меж её бёдер, лаская клитор руками. Отец Найкса не снабжал его противозачаточными травами, дешевле было избавиться от этой ошибки одним махом. Найкс же не решался рисковать служанкой, уж больно ему нравилась её наивность.

"Какая же ты тупая!" - слова, словно ледяные иглы, пронзили её душу глубже, чем физическая боль. В его голосе клокотала такая первобытная злоба, словно он сам был порождением тьмы. Железная хватка сомкнулась на горле, сдавливая жизнь, как хрупкую бабочку. Её тело рухнуло на пол, твердый и безжалостный, как сама судьба. Удар головой о дерево отозвался оглушительным взрывом в сознании.
Найкс, словно дирижер в оркестре порока, задал тон. Его сообщник, с дьявольской ухмылкой, подхватил эту зловещую мелодию, впечатав колено в её спину. Тело выгнулось под невыносимым бременем, ткань одежды затрещала и расползлась, обнажая не только плоть, но и беззащитную душу перед хищными взглядами.

Хриплые мольбы о пощаде утонули в пьяном угаре. Элизабет, обессиленная, как птица с подбитым крылом, захлебывалась в этой пучине ненависти. В дальнем углу, словно голодный волк, заприметивший добычу, блондин сбросил штаны, и шлепки по голой коже девушки стали отвратительным предвестием надвигающегося кошмара.

Неизвестный мучитель, словно палач, совершающий ритуал, окатил её остатками вина. Движения, грубые и звериные, а её крики тонули в похотливом рыке хозяина вечеринки, чье тело, как таран, крушило последние остатки достоинства. Тот, кто держал её, словно наслаждаясь агонией, рвал в клочья остатки ткани, обнажая трепетную грудь. Ему было достаточно быть зрителем, наблюдая, как её душа истекает кровью.

Они меняли позы, словно кукловоды, дергающие за нитки. Элизабет, из живого существа превратилась в безмолвную марионетку, предназначенную для утоления их низменных желаний. Любое сопротивление беспощадно подавлялось ударами ремня, и багровые следы от пряжек расцветали на её коже, словно цветы зла. Она позволяла этому происходить, отключая сознание, воспринимая боль, как нечто далекое и чужое.

В обрывках мыслей рождался хрупкий план побега. Собрав последние крохи сил, она покинет это проклятое место, навсегда похоронив в глубине памяти эту ночь ужаса. Но судьба, с извращенной иронией, готовила ей другую участь.

Сокрушительный удар ногой под ребра вырвал её из плена сознания. Боль отступила, и вместе с ней исчезли крики. Всё вокруг замерло в зловещей тишине, сама смерть пришла за ней. По крайней мере в пьяном бреду так показалось этим троим насильникам. Слабый пульс всё ещё пробивался в сердце Элизабет, хотя мужчины этого не заметили. Они не придумали ничего лучше, чем завернуть её в покрывало коим укрывались около камина, связать её верёвками и прикрепить к старой дряхлой лошади, чтобы спустить их вдовдём в лес, на границу клана Рубина.

В вечной ночи, где тени шепчут тайны, а луна холодно взирает на мир смертных, существует клан, древний как само время, могущественный как сама смерть. Они - Дети Дракона, родоначальники всех вампиров, те, кто вкусили запретный плод и обрели вечную жизнь. Их кровь – не просто жидкость, питающая их бессмертное тело. Это источник силы, энергии, жизни. Они владеют кровью в совершенстве, манипулируя ею, как хотел бы любой маг. Могут вызывать у людей кровотечения на расстоянии, ускорять или замедлят кровообращение, даже воскрешать мёртвых, превращая их в послушных рабов, спустя столетия научились не прятаться от солнца. Магия слабеет, только теперь они не сгорали как сухие ветви на костре. При этом они всё так же держались в вечной мгле, ради того, чтобы контролировать остальных и не терять из виду дочерние кланы.
Но эта власть приходит с ценой. Кровь бушует в жилах, заставляя их быть жестокими и жадными. Они ненавидят все, что не является частью их семьи, презрительно смотрят на других вампиров, считая их слабыми отпрысками. Мир смертных для них – лишь источник пищи, бесчувственная масса, предназначенная для утоления их бесконечного голода, они держат людей как скот на своих территориях.

Их логово – древняя крепость, спрятанная в глубинах Великих гор. Стены этой крепости пропитаны кровью, а воздух густ от запаха железа и гниения. В её тёмных коридорах обитают сотни вампиров, каждый из которых жаждет всего, что мир может им предложить.

Лидер клана – Старейший, вампир, чья жизнь длится тысячелетия. Его лицо видели лишь избранные, он как миф, доказательства существования которого внушает страх. Он правит железной рукой, не терпящий неповиновения. Дети Дракона живут по собственным законам, жестоким и безжалостным. Предательство карается смертью, а слабость презирается. Они постоянно борются за власть, плетут интриги и устраивают кровавые расправы. Их история – это история вечной борьбы за доминирование, история кровопролития и насилия. Они – тень, нависшая над миром, символ вечной тьмы, которая всегда будет ждать своей возможности вернуть своё превосходство над всеми. Рубин - главный знак, камень что могли носить лишь те, кто состоит в этом семействе.

Зная историю "клыкастых ублюдков", никто бы и не заподозрил, что девушку растерзали люди. Лошадь подохла не добежав даже до окраины ближайшей деревни, но пересечь дорогу для карет высокопоставленных господ умудрилась. Так её и заметила проезжающая карета с ярко-красными камнями, аурая владельца сбивала с ног, а её голос..."Госпожа Беатрис! Там человек!" - это всё, что запомнилось Элизабет в отголосках далёкой памяти.

3. Рассвет

"Госпожа Беатрис! Там человек!" - прокричал извозчик, учуяв резкий запах свежей крови, исходящей от дохлой кобылки, лежавшей недалеко от девушки. Лошадь явно погибла недавно, от её туши ещё шёл пар, свидетельствующий о беготни в эту мрачную ночь. От падения у Элизабет сломалось ребро, оно выпирало наружу, открывая новое кровотечение.
Благодаря тому, что территория хозяев была пропитана остаточной магией Изумруда, да и лекарственные травы, принятые на кануне, девушка оставалась на грани жизни и смерти. Все слуги принимали эти травы, потому что дешевле поддерживать здоровье, чем лечить болезни и оплачивать больничные.

"Чувствую я! Чего орёшь? Будто первый раз нам выкидывают людей... Давай гляну, всё равно лошади уже паникуют," - будучи благородной леди, Беатрис вышла из кареты, брезгливо приподнимая подол своего шёлкового платья, боясь испачкать что-то кроме туфель.

Но стоит было взглянуть на искалеченное полуживое тело Элизабет, как благородство Беатрис мгновенно забылось. В нём теплится жизнь, но медлить нельзя. Рыцари, следующие рядом с каретой без приказа, осознали ситуацию, когда Беатрис рванула к девушке, теряя каблуки и хватаясь за свою шаль, чтобы хоть как-то прикрыть наготу и согреть окоченевшее тело.

Они аккуратно подняли Элизабет, не позволяя касаться своей госпоже человека, и самостоятельно укутали её в хоть какую-то ткань. Беатрис знала какую реакцию стоит ожидать от матушки, но ведь незнакомка была так юна...

Дорога заняла меньше времени, чем ожидалось. Магия крови из рук юной девы не позволяла ей истекать кровью ещё больше, хотя она была недостаточно сильна, чтобы исцелить её полностью. Всё же она смогла остановить внутреннее кровотечение и вправить пару трещин в конечностях. Исцелить же полностью ей не под силу.

Проехав густой еловый лес, обнятый туманом, карета въехала в тайный проход горы – владения клана.

Замок Рубина… это не просто строение, это живой организм, пустивший метастазы своих башен и склепов в самое сердце Вашганды. Он возвышается над ландшафтом, словно титан, восставший из глубин кошмаров, его шпили пронзают облака когтями, царапающие небеса. Это не просто крепость, это циклопический памятник власти, высеченный из самой тьмы.

Представьте себе: деревни, жалкие поселения, прилепившиеся к его исполинским стенам, словно паразиты к древнему чудовищу. Их фундаменты - не что иное, как выступы и наросты замка, продолжения его каменной плоти. Люди, живущие там, – не вольные крестьяне, а лишь клеточки в теле этого мрачного колосса, подчиненные его вечной воле.

Замок Рубина - это симфония камня и кошмара. Его коридоры - лабиринты забвения, где эхо шагов теряется в вечности. Залы, освещенные бледным светом луны, льющимся сквозь витражи, изображающие сцены вечной резни. Здесь каждая комната - это портал в другой ад, каждый угол - укрытие для древнего зла. Он - «тень, что ползет в ночи», «вечный страж у врат преисподней», его существование – вечное проклятие, нависшее над землей. Замок - это не просто место, это состояние души. Это - вечная тьма, воплощенная в камне, где надежда умирает, а страх обретает вечную жизнь.
В глубине древнего замка, где могучие стены хранили тайны веков, проживали сородичи из основных ветвей клана. Центр их владения, словно сердце огромного организма, пульсировал жизнью и мощью. Однако расстояние между башнями было столь велико, что путешествие между ними занимало не менее сорока минут верхом на лошади. Властитель этих земель, словно монарх обширного королевства, распределял свою власть и влияние по всем уголкам своих владений. Дочерние ответвления клана обитали в отдаленных поместьях, словно отдельные княжества, подвластные Владыке. Это не было наказанием, а скорее привилегией – меньше взглядов со стороны, но и меньше авторитета.

Когда вампиры переступили порог дома, возглас Беатрис о необходимости позвать мага или лекаря пронзил тишину. Девушку перенесли в гостевую комнату, окутав её в завесу молчания. Ни слова не было сказано о случившемся, словно это была тайна, недостойная обсуждения. Катрина, мать и хранительница дома, ринулась следом за дочерью. Лекарь, осмотрев Беатрис, сообщил о последствиях вмешательства. Некоторые кости и суставы встали неправильно, и для исправления ситуации требовалось новое вмешательство.

Катрин вырвала дочь из комнаты, требуя объяснений. "Ты снова приводишь сюда всякий сброд? Ты хоть понимаешь, что мне придётся снова отчитываться перед Князем? Сколько мне убирать за тобой?" – её голос дрожал от гнева.
"Матушка, прошу, она же в таком плохом состо..." – но слова Беатрис были прерваны пощёчиной.
"Не повышай на меня голос! В кого ты такая? Захотела себе очередную зверушку? Да будет так, но отчитываться перед Владыкой будешь сама и спонсировать её лечение, кормёжку и всё, что касается её содержания – на тебе, из личных средств." После этих слов Катрин удалилась, в её преклонном возрасте уже не было сил бороться с настырностью дочери.
Беатрис была ошеломлена, но теперь, по крайней мере, могла оценить состояние новичка. Запах крови был ошеломительным, хруст переломов оглушал её чувствительный слух. Но главное – сердце билось, лёгкие наполнялись кислородом. Остальное было решаемо.

Лекарь закончил осмотр и, с серьёзным выражением лица, начал объяснять: "Организм пациентки весьма крепок, судя по реакции крови на применённые отвары. Так же в крови обнаружены остатки трав, доступных исключительно в Изумрудном лесу. Теперь мы знаем, откуда взялся этот незваный гость. Более подробную информацию сможем получить лишь после того, как она проснётся. Сейчас ей необходим покой".

Старик добавил, что девушка может спать несколько дней – это абсолютная норма. "Главное следить за её состоянием и не допускать никаких вмешательств. Точно, пока не забыл", - произнёс он, вытаскивая из кармана помятую бумагу. "На коже были обнаружены мутные следы герба. Вот примерная зарисовка".
Мужчина быстро начертал неуклюжий рисунок лебедя с раскрытыми крыльями на фоне какого-то узора.

"Мне он ни о чём не говорит, но может кому-то узнается", - сказал он, кланяясь. "Завтра на закате я проведаю пациентку". Рисунок не был Беатрис знаком, просто птица с длинной шеей – ничего особенного. Аккуратно сложив тонкую бумагу, вампирша тихо зашла в комнату к Элизабет. Девушка выглядела уже лучше: следы на лице стали менее яркими, кровоподтёки исчезли, но грубые раны оставили за собой гематомы. Туловище было закреплено твёрдым корсетом – подобием гипса из крахмала, муки и столярного клея. Деревянные стружки укрепляли повязки, не давая им гнуться.
Беатрис пыталась использовать свои силы, залезть ей в голову, увидеть то, что видела бедняжка, но здравый смысл победил. Не хотелось, чтобы жертва физических истязаний получила ещё и душевные от полученных ночных кошмаров.

4. Закат

Утро раскололось над Беатрис, словно хрупкий лед под напором бурного течения. Сон, этот драгоценный эликсир, был принесен в жертву алтарю неотложных решений. Она выписала три обращения: князю, его бездушному секретарю и, наконец, официальный документ для матери, просящий печать главы дома, символ ее опекунства. Уговоры звучали, как шепот ветра, мольбы вились, словно дым костра, а крохотные взятки - букетики незабудок, собственноручно взращенных - стали ключом к заветной двери.

Князь… о нем судачили, но в его милосердии Беатрис видела тихую гавань. Он вряд ли откажет в помощи, но предать его доверие - все равно что броситься в пасть левиафана. Он деспот исключительно для тех, кто не способен быть сородичем и следовать правилам, другие кланы видели в нём лишь кровавого Бога, который знает плеть, а пряник давно покрылся плесенью. Народ был не прав, потому что основной работой занимался его помощник.

Секретарь - вот где таилась истинная буря. Инфернус был цербером, охраняющим врата княжеского двора. Беатрис понимала: сначала нужно доказать свою полезность, предстать не просто тенью, а полноценным игроком. В прошлом она приводила людей в поместье, кукол на веревочках, игрушки для услады взор. Но они не задерживались. "Игрушки должны быть послушными", - шептала она про себя, - "иначе их ждет лишь забвение". Они либо сбегали, сломленные, либо превращались в безвольные мешки, наполненные кровью и пустотой.

На подобные "развлечения" не требовалось дозволений - это было негласным хобби, кровавым спортом для многих семей в этих краях. Выживал хищник, а не жертва. Поэтому заниматься оформлением документов ради какой-то зверушки никто не горел желанием. Причины, по которым Беатрис решила действовать открыто, оформить все по закону, оставались ее личной тайной, мрачной жемчужиной, сокрытой в глубине души. Катерина, холодная и расчетливая, не противилась ее порыву. Напротив, одарила парочкой колких советов, лишь бы не угас этот неистовый огонь в глазах юной вампирши.

Рассвет неумолимо переходил в сумерки. Элизабет, погруженная в глубокий сон, временами возвращалась к сознанию, бормоча бессвязные слова. Под ресницами, влажные бриллианты, блестели мелкие капли слез. Лекарь, посещая девушку с завидной регулярностью, писал новые отчёты, менял микстуры и почти бежал прочь, опасаясь гнева хозяйки. Элизабет всё ещё не приходила в себя, а терпение Беатрис, как известно, не безгранично. Тем более приближался день встречи с Инфернусом.

Горничные, ухаживающие за спальней, сделали любопытное открытие: незнакомка оказалась слугой. Грубые пальцы рук, испещрённые мазолями, привычка вставать в раннее утро даже в бессознательном состоянии, напряжённые мышцы ног и мелкие старые шрамы от неудобной обуви – всё это говорило о тяжёлой жизни служанки. Новость была радостной для обеих господ: теперь у них появилось оружие против дворцовой псины.

Хоть Катерина и не показывала своих эмоций, но изредка заглядывала к Элизабет. Возможно, глава семейства забыла о чувстве любви, но это не означало, что она была бездушной. Сочувствие, пусть и незначительное, всё же присутствовало в её сердце, особенно когда лежачая девушка была одного возраста с её дочерью.

На вторую неделю пребывания Элизабет в логове, она пришла в себя во время утреннего омовения. Гипс был заменён на плотный кожаный корсет, который при каждом движении издавал скрипящий звук, привлекая внимание Миры – юной горничной лет четырнадцати-пятнадцати. Девушка вскрикнула от радости, перевернув тазик с чистой водой. Взвизгнув во все свои голосовые связки, она вызвала лекаря.

Старый врач примчался на всех парах, опасаясь худшего исхода. Элизабет понимала только то, что её накачали лекарствами и она жива. Девушка не успела опомниться, как на неё навалился врач с расспросами. Вопросы были обычные, как она себя чувствует, понит ли она что-то, имя, возраст, болезни... В общем и целом анамнез был собран. Тело Элизабет естественным образом ослабло без минимальной физической нагрузкой, что даже питаться ей было тяжело, а пальцы ног она будто перестала чувствовать. Она не стала спаршивать где она и что она тут вообще делает, но интерьер чётко говорил о том, что семья состоятельная. Часы показывали 9.23 утра, но солнце... а где солнце? Мысли собирались воедино. Стены были облицованы темно-красным бархатом, на котором мерцал слабый свет от серебряных канделябров, висевших на массивных цепях. В центре комнаты стояла огромная кровать с балдахином из черного шелка. Постель была устлана белым атласным бельем, а подушки вышиты нитями. Возле кровати находился резной комод из красного дерева, на котором стояли хрустальные графины с бордовым вином и серебряные блюда с черными ягодами – угощением для ночных гостей. В углу комнаты располагалось огромное окно с витражами, изображающими сцены из вампирских легенд. Сквозь него проникал тусклый свет. На полу лежал густой ковер из темно-синего бархата. Возле камина, который был выложен черным мрамором и украшен серебряными фигурками летучих мышей, стояли два кресла с высокими спинками, обитые красным атласом. В воздухе витала атмосфера вечной ночи. Так и было. Вечная ночь, тучи не пропускающие тёплый яркий солнечный свет, которого сейчас не хватало больше воздуха, обнимали небо грузной периной.
Леденящий ужас сковал сердце Элизабет в тиски. В сознании клубились вопросы, ядовитые гадюки, жалящие разум и не оставляющие надежды на спасение. Бежать было некуда, даже будь она здорова, как никогда. В этом чужом, враждебном мире не существовало ни лазейки. Оставалось лишь смириться с неизбежным, стиснуть зубы и искать выход из этой кромешной тьмы.

Едва она потянулась к спасительному стакану воды, как тихий стук прорезал тишину комнаты. Женский голос, сотканный из сочувствия и еле уловимой тревоги, попросил разрешения войти. Не дождавшись ответа, словно крадущаяся тень, в комнату вошла Беатрис.
Увидев Элизабет, Беатрис одарила её мимолётной улыбкой, обнажившей острые, словно бритва, уголки клыков. Этот жест, несущий в себе чужую, пугающую силу, ледяным ужасом пронзил девушку до самых костей. Заметив страх, застывший в её глазах, Беатрис не двинулась с места. Она замерла у двери, словно мраморная статуя, не зная, какие слова подобрать, чтобы растопить этот лёд.
Тишину нарушила сама Элизабет:
- Я… доброе утро, - голос дрожал, словно осенний лист на ветру, но скорее от изнеможения, чем от панического ужаса.
- Да, доброе. Как ты… себя чувствуешь? Ты голодна? Я Беатрис фон Шмарт, дочь Катерины фон Шмарт. Ты сейчас в нашем доме, хотя, думаю, ты это и сама поняла, - Элизабет, словно марионетка, попыталась изобразить некое подобие реверанса, но вышло лишь жалкое подобие, вызвавшее у вампирши тихий смешок.
- Не утруждайся. У тебя были сломаны рёбра и повреждены внутренние органы, у тебя… что последнее ты помнишь?
Элизабет смутила непринуждённость этой высокопоставленной особы. Раз ей позволяют говорить таким тоном, значит, пока можно немного расслабиться. Но когда она попыталась ответить, слёзы сами собой хлынули из глаз, словно прорванная плотина. Не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями, девушка разрыдалась.
Вампирше никогда не приходилось утешать смертных. Первым порывом было присесть на край кровати и протянуть платок, который она обычно хранила у себя… под рукой. Но Элизабет была не в состоянии даже взглянуть в её сторону. Беатрис осторожно коснулась её ноги сквозь одеяло, давая понять, что она не одинока в своем горе.

Элизабет начала свой рассказ, захлёбываясь в кашле и хриплых рыданиях. С каждым новым словом лицо Беатрис мрачнело, словно небо перед грозой. Она не могла понять её, как человека, но ощущала её боль как женщина, как сестра по несчастью.
- Элизабет… Лизи, скажи, этот Найкс, он из семьи Эстерии? - спросила Беатрис. Девушка кивнула. – Хорошо, остальных ты не знаешь, но они также работают с Изумрудом, canes putridi. Снова придётся собирать совет. Слушай, ты сейчас должна записать всё, что с тобой произошло, и описать внешность этих… этих отбросов. Герб их у нас есть, но нужна информация об их личностях. Я объясню тебе всё остальное чуть позже. Мира! Принеси перо и бумагу, но прежде оповести матушку, что нам нужно поговорить через час. Скажи, что это касается цветов за озером. Она поймёт. Лиз, у тебя есть родители или просо близкие люди, которые могли бы заметить твоё исчезновение?, - девушка кивнула.
-Да, родители живут в деревне за рекой Слим, я им отправляю деньги и гостинцы, видимся каждые выходные, Саманта и Дэвид, фамилии нет, обычные крестьяне. Письмами мы не обменивались, так как я..., - девушка опустила глаза в пол, - так и не была обучена грамоте. Отец с матушкой умеют, а я так и не успела, решила пойти работать, чтобы облегчить им ношу.
Пока Элизабет рассказывала про свою жизнь, Мира вернулась, что-то шепнуло на ухо госпоже, положила приборы для письма на прикроватную тумбочку и удалилась, мило улыбнувшись. Беатрис записала слова юной леди, попросила поставить подпись какую использовала обычно в жизни, это единственное, что она знала как писать. Дамы ещё немного поговорили о чём-то отсранённым перед тем как разойтись.

Беатрис ещё долго стояла у закрытой двери Элизабет, переваривая произошедшее. Ей предстояло решить две сложные задачи: стоит ли вмешиваться в чужие дела, тем более ради человека, с которым её связывало лишь мимолетное знакомство, и как поступить, если ситуация выйдет из-под контроля.
Она возвратилась к главе семейства, мадам Катерине, которая обычно проводила время на аллее, где стоял изящный чайный столик под ажурными декоративными арками, увитыми искусственными лианами из неизвестных цветов. Мадам Катерина обладала необычайной силой, способной губить всё живое. Раньше её прикосновение могло привести к гибели всего клана Изумруда, но она, опасаясь причинить вред своим людям, отказалась от использования этой силы. В результате её могущество ослабло, и она ценила небольшой сад своей дочери, где земля была пропитана кровью Беатрис, даруя жизнь цветам. Именно благодаря ей под защитным стеклянным куполом цвели незабудки, украшая личные покои Катерины.

Никто не знал, о чём говорили мать с дочерью. Ветер уносил их слова вдаль, но вороны князя, верные уши и глаза правителя, принесли весть лично господину. Дамы не скрывали своего разговора, им было выгодно, чтобы он узнал обо всём первым, ведь прошение о встрече уже было отправлено. Разговоры умолкли, каждый ушёл по своим делам, а ворон расправив свои огромные блестящие крылья, закаркал и улетел в главный дворец. Птица по хозяйски ворвалась в тронный зал через раскрытые ставни под потолком, специальное окошко для почтовых посланий, ворон приземлился на спинку трона, перетаптываясь и балансирую крыльями и словно что-то шепча на ухо сидящему, своими глазами бусинками наблюдал за реакцией рядом стоящих вампиров. Князь, своей огромной ладонью, жестом показывая птице улетать. Ферум, хоть и был упырем вековой давности, во внешнем виде сохранял облик сорокалетнего мужчины. Его фигура оставалась статной и сильной, свидетельствуя о былой мощи и аристократическом происхождении. Черные волосы, густые и шелковистые, украшали его голову, но на висках уже пробивались серебряные нити седины, словно отблеск лунного света в ночной мгле. Лицо Великого было острым и благородным, с тонкими чертами и пронзительным взглядом ярко-красных глаз. Безмолвно Ферум обратился к Инфернусу, протянув ладонь. В руках оказались те самые прошения. Арамотизировання бумага женскими духами, нежный подчерк с забавными завитушках на заглавных буквах:

5. Молись

Элизабет, хрупкий цветок после бури, тянулась к свету выздоровления. Прогулки по просторной комнате стали её первым робким танцем с жизнью, сытная пища - бальзамом для истощенного тела, а неусыпный надзор доктора - надежным якорем. Мира, с ангельским терпением и добротой, вкладывала знания в юную голову, обучая грамоте, дабы Элизабет смогла написать родным. Однако мудрый совет решил иначе: сначала - весть о перемене участи, о новой ступени, взошедшей ею, подкрепленная серебряным ручьем монет, а уж затем - личное послание. И какой родитель не возликует, узнав о взлете своего дитя? Болезненная сторона её существования оставалась под спудом, дабы не омрачать покой престарелых. Впутывать их в этот зыбкий мир теней и клыков было бы равносильно безумию.

Элизабет, покорная судьбе, не смела перечить. Лишь одна мысль терзала её: вдруг родители захотят лично убедиться в правдивости слов? Эта встреча была строжайше запрещена. Для её свершения требовалось разрешение "отца", чье слово было законом, хотя проще было дождаться его решения после официальной встречи, что наступит со дня на день. За пределы комнаты Элизабет не выходила, пленница безопасности. Катерина за эти долгие пять дней лишь мельком скользнула в дверях, страшась случайно коснуться девушки своей сущностью. Беатрис же, напротив, была её тенью, практически ночуя у постели гостьи, помогая ей привыкнуть к мысли, что теперь её окружают вампиры, оборотни и другие создания, чье существование доселе было лишь плодом фантазий.

Раненая позволяла касаться себя лишь доктору. Это была броня, воздвигнутая страхом, рефлекс на пережитую боль. Каждое прикосновение отзывалось эхом былого ужаса. Человеческие инстинкты безошибочно чувствовали опасность, исходящую от вампиров, что окружали её со всех сторон. Беатрис и Мира, добрые феи ночи, раскрывали перед Элизабет завесу над происходящим, объясняя её роль в этом новом театре абсурда. Ей надлежало исцелиться, набраться сил и выучить наизусть правила выживания в этом мире теней и интриг:

"Первое: молчи, пока не спросят. Твое положение сейчас хуже рабского, ибо ты никому не принадлежишь, ты - чистый лист, незаполненный сосуд. Формальное "это моё" здесь не работает, это лишь пустой звук. Отсюда вытекает второе: ходи лишь рядом с теми, кто способен оградить тебя от опасности. Третье: не позволяй другим касаться себя. Да, магия крови способна творить чудеса и на расстоянии, но прикосновение - это ключ, открывающий двери в твою душу. Все сородичи, независимо от клана, владеют искусством очарования. Стоит лишь коснуться, и в твою голову заползут черви сомнений, отключающие разум. Внушить, что перед тобой друг? Заставить полюбить? Довести до безумия? Все это возможно, если у вампира достаточно сил. А взять эти силы у тебя самой? Это проще простого, достаточно лишь мгновения."

В стенах главного замка безделье не витало ни на миг. Инфернус, послушная гончая, вцепился в расследование графской семьи, чуя неладное нутром. Элизабет вызывала у него стойкое отторжение, как крыса, затесавшаяся в амбар, чтобы выкрасть зерно доверия. Показная благочестивость и елейные речи Изумруда и его прихлебателей лишь маскировали неутолимую жажду власти, подобную вечному голоду. Десятилетия сменяли друг друга, а назойливые мухи, не переставали жужжать вокруг трона, пытаясь его опрокинуть. Умом они, может, и не блистали, но в хитрости, позволяющей замести следы, им не было равных - искусство, достойное самого дьявола. Это плело вокруг Инфернуса паутину, затрудняя расследование, но не останавливая.

Уничтожить целый клан - все равно что раздавить муравья сапогом, просто и быстро, но совершенно бессмысленно. Гораздо изощреннее играть с жертвой, как кошка с мышью, запугивать и проводить «санитарные зачистки», пока враги не сломаются под тяжестью страха. Каждые два года новый акт в этой кровавой пьесе, где ставки власть и жизнь.

Инфернус решил разыграть карту гостеприимства. Пригласить графа и его сына под лицемерным предлогом награждения за верную службу, а в их отсутствие обрушить свой гнев на их поместье, вывернув каждый камень в поисках улик. Князь как и всегда одобрил план.

Вторая неделя пролетела стрелой. День встречи настал, как приговор. Элизабет, закутанная в скромное платье цвета пепла, с высоким воротом, подчеркнутым тугим поясом вместо корсета, являла собой образец сдержанной элегантности. На груди - простая серебряная брошь в форме розы, словно щит против тьмы. Легенды о боязни чудовищ к серебру - лишь выдумка самих вампиров, как и сказки о зеркалах, крестах и прочей чепухе. Плотные чулки телесного цвета и туфли-лодочки на небольшом каблучке завершали образ. В ее волосах, заплетенных в тугую корзинку, поблескивала лента в тон платью. Цвет лица стал здоровым, в щеках появился румянец, а мышцы окрепли достаточно для выезда.

Катерина и Беатрис, леди сошедшие со страниц старинного романа, облачились в наряды, лишенные кричащей роскоши, но пропитанные изысканным вкусом. Катерина выбрала сарафан пурпурного цвета, накинутый поверх белой рубашки с кружевным воротником. Аксессуары - кулон в виде дракона с рубином вместо глаза и серьги-гвоздики - не позволяли забыть о ее статусе. Мадам Катерина предпочла платье глубокого, почти черного оттенка, с подъюбником из металлических пластин, и квадратным декольте. Это делало ее фигуру еще более внушительной, но мадам это не заботило: в ее времена пышные формы считались эталоном красоты и с этим сложно было поспорить.

Карета, везущая трёх дам, скользила по каменной дороге, оставляя за собой шлейф пыли. Каждая погрузилась в омут собственных дум, но лишь сердце Элизабет трепетало.. Её пульс барабанил в ушах, оглушая всех присутствующих.

"Не смей выказывать страх!" - ударом хлыста прозвучал голос Катерины, разрывая звенящую тишину. - "Твоё сердцебиение слышно за лигу! А этот запах… запах загнанного зверя! Усмирись, иначе порога не переступишь!"

Слова, острые, как битое стекло, не принесли Элизабет желанного покоя. Беатрис лишь тяжко вздохнула, прошептав: "Мама, опять ты…" Катерина, очнувшись от наваждения, бросила виноватый взгляд на побледневшую девушку и отвернулась, осознав, что сорвалась.

6. Он услышал

В глубине дворца, где тени плясали от мерцающих канделябров, вместо ожидаемого дворецкого, с поклонами и елеем в голосе, гостей встретил сам Инфернус. Его появление было подобно разряду молнии в ночи - внезапное и резкое, вырвавшаяся из самой преисподней. Его взгляд, острый, как бритва, искал ту самую, о которой просила Беатрис - женщина-загадка, источник новых головных болей, из-за которой его и без того непомерная работа грозила стать вечной каторгой.

Он ожидал увидеть либо сирену, чьи сети расставлены для любой души, способной дышать, либо агнца невинности, чья кротость граничит с глупостью - типаж, до боли знакомый. Но перед ним стояла… мышь. Обыкновенная, ничем не примечательная мышь. Каштановые волосы, маленький вздернутый носик-клякса, упавшая на чистое полотно лица. Она скорее напоминала испуганную белку, чем роковую женщину – первая мысль, пронзившая мозг Инфернуса. В ней не было ни грамма той «порочной искры», что могла бы объяснить ее роль в этом дьявольском театре. Это и напрягало ещё больше..

А вот сама Элизабет ожидала увидеть воплощенного дьявола, сошедшего со страниц готических романов. В итоге главный злодей оказался мужчина в сюртуке цвета слоновой кости, водопад чёрных как смоль волос, собранных в тугой конский хвост, кожа смуглая когда-то тронутая южным солнцем, но бессмертие будто размыло ее оттенок белизной призрака, а узкие очки на серебряной цепочке держались на носу, лишь благодаря упрямой горбинке. На вид – не больше тридцати, хотя думать о его возрасте было так же бессмысленно, как пытаться сосчитать звезды в бесконечной ночи.

Инфернус жестом фокусника пригласил их в зал, оповестив Отца о прибытии гостей. Ферум не удостоил их даже взглядом, лишь сухо приветствовал дам, восседая на своем троне. Элизабет вздрогнула от голоса короля, подобно листу, сорванному с дерева осенним ветром. Его не просто так прозвали Драконьим властелином – голос исходил из самой сердцевины земли, обволакивая тебя целиком, а эхо разносилось раскатами грома в пустом небе, стирая границы пространства. От него исходила такая мощь, которой он способен одним щелчком пальцев обрушить мир. Под его ногами клубился чёрный туман, сама тьма обрела плоть, скрывая пол по щиколотку. Будь у него желание, он бы давно превратил мир в ничто. Им пугают детей перед сном, как бабайкой, который украдет непослушных детишек и скормит их злобным духам. Чувство страха испарилось, уступив место чему-то неизведанному, чему-то большему, чем простое восхищение.

Подойдя ближе, девушки синхронно сделали реверанс, у Элизабет он получился несколько неловким, как у куклы, дернутой за ниточку, но сейчас это ей простили. – Что ж, не будем тянуть время. Дамы, прошу за мной, нам необходимо обсудить… - взгляд остановился на человеческой девушке с неподдельным, почти хищным любопытством, - кое-что. Я вас не задержу, не тревожьтесь о своей зверушке. А ты, дитя, можешь пока осмотреться.

Катерина и Беатрис обменялись красноречивыми взглядами, понимая, что король уже принял человека. Молодая вампирша одарила Элизабет ободряющей улыбкой и беззвучно прошептала губами "правила". И они ушли, оставив ее один на один с неизвестностью… хотя, постойте. Проверка, разумеется. Элизабет быстро оценила ситуацию как и учили. В зале оставались лишь безликие горничные, не поднимающие глаз без приказа и рыцари, застывшие в разных углах, чьи лица скрыты за непроницаемыми шлемами. В дверях стоял, словно памятник самому себе, старик в безупречном фраке – судя по всему, дворецкий. Инстинкт подсказал ей, что лучше держаться от него подальше. Если кто и знал, что происходит и почему ей позволили здесь остаться, то это только один не-человек -- Инфернус. Она чувствовала, как он сверлит ее взглядом, полным недоверия, презрения и готовности превратить ее в подножный корм по первому слову короля.

Элизабет приблизилась к секретарю, игнорируя его недовольное гримасничанье, ища в его суровой фигуре хотя бы мнимую защиту. Она держалась на расстоянии, словно эти жалкие два шага могли отгородить её от наступающей лавины беды. Его взгляд, как рентген, пронзил перевязку на её торсе. "Ранения - не выдумка. Что ж, тем лучше", – мелькнуло в его мыслях, пока он рылся в бумагах. Он готовился к допросу.

- Ты. За мной, - голос его прозвучал резко. - Отвечать "да" или "нет". Развёрнутые ответы - только по требованию. - Он повернулся к дворецкому: - Предупредите Отца и леди, что я забрал её в кабинет.

Дворецкий скользнул к двери справа от трона, где располагалась переговорная для важных особ. Через минуту он вернулся и передал согласие на уход, отворяя врата из тронного зала. Элизабет не успела окинуть взглядом помещение, её сознание ещё было охвачено волнением, хотя в глубине души теплилась слабая искра надежды на оказанную честь посетить данное место ещё раз.

Коридоры напоминали страницы старинной книги, где каждая картина - иллюстрация к забытой легенде. Витражи, калейдоскопом самоцветов, рассыпали по стенам радужные размытые блики. Ковры устилали пол замысловатыми узорами. Пол сверкал чистотой, будто по нему никогда не ступала нога смертного. Путь был недолгим, но Элизабет уже чувствовала, как её дыхание сбивается от непривычной нагрузки. Инферус распахнул тяжелую дубовую дверь, пропуская даму вперед, и кивком указал на стул напротив стола, утопавшего в хаосе бумаг. Пол был усеян россыпью книг, свитков и документов, а вдоль стены возвышался огромный шкаф, на полках которого царил творческий беспорядок. Как служанка, она испытывала едва сдерживаемое отвращение к этому безумию, но благоразумно промолчала, повинуясь указанию.

С облегчением вздохнув, она присела на мягкий стул с искусно вырезанными подлокотниками. Мужчина уселся за стол, приготовил свежие чернила и бумагу, указательным пальцем поправил очки и приступил к допросу. - Твоё имя - Элизабет?

- Да.

- Родители – крестьяне, работающие на ферме?

- Да.

- До того как начать работать на Эстерию, ты когда-нибудь общалась с титулованными особами или знатью?

7. Сложности

Инфернус, с достоинством, присущим настоящему дворцовому псу, неспешно обнажил свой смертоносный оскал. Белоснежные клыки, словно осколки льда с зазубренными краями, предстали во всем своем чудовищном великолепии, растянувшись в грозной ухмылке от края до края челюсти. Это были не обычные зубы; его клан был отмечен печатью иного, более страшного проклятия. Они жаждали не крови, а самой плоти, источающей жизнь. Укус Инфернуса был подобен погружению в адскую бездну, где смерть казалась милосердным и долгожданным избавлением. Обращение столь болезненное, что лишь троее из десятерых способны впитать дар, не сгинув в пучину.

Предания гласили, что предки его вампирской ветви, запятнанные каннибализмом, унаследовали эту жуткую особенность. Шепот ходил о Низгарсах - так нарекли их племя - будто они обладали "третьим глазом", способным видеть сквозь завесу смерти, но это было лишь сплетни. Истинная сила Низгарсов заключалась в их нечеловеческой мощи крови, равной по силе самой верховной, а также в их остром уме и молниеносной реакции. Верные гиены, пировавшие на человеческой плоти и прочей живности, они иногда, в приступе изощренной жестокости, продлевали агонию жертвы, срезая полосы мяса с костей своими клинками, оставляя несчастных в мучительном сознании, медленно угасать. Для развлечения они предавались темным искусствам некромантии, а в качестве жуткой закуски употребляли падаль.

Элизабет уже была посвящена в тёмные хроники мира вампиров. Мира, словно древний сказитель, делилась с ней отголосками былых сражений, где Инфернус и подобные ему были машинами разрушения, воплощением хаоса. Само присутствие рядом с ними на передовой внушало первобытный ужас, ведь в кровавом экстазе битвы они теряли грань между союзником и врагом. Девушку мучил вопрос: что же спровоцировало этот звериный голод? Ответ обрушился на неё, как только они переступили порог тронного зала.

Они тут. Отец и сын застыли в глубоком поклоне, не подозревая, что за ними уже наблюдают. Элизабет машинально окинула взглядом свою новую "семью": мадам и её дочь, подобно бледным теням, стояли у подножия пьедестала, на котором возвышался трон с восседающим на нём королем. Они хранили молчание, лишь взглядом приказывая девушке держаться в стороне, но ноги словно приросли к полу. Ферум восседал, как оживший бог, невозмутимый и величественный. Инфернус, словно хищник, перевел взгляд на "бельчонка". Элизабет замерла в оцепенении, глаза распахнулись, а тело била дрожь, но это была не дрожь страха. Внутри неё поднималось цунами, кулаки сжались до боли, ногти впивались в кожу. Вампир склонился к её уху и прошептал что-то, что донеслось лишь до её слуха. Беатрис незримо напряглась, опасаясь, что девушка нарушит установленные правила, но, несмотря на бушующие эмоции, она безмолвно кивнула. Этого Инфернус и добивался - согласия на действие. Ферум воспринял это как сигнал.

Инфернус провел девушку мимо двух мужчин, все еще застывших в поклоне. В этой звенящей тишине был слышен лишь звук капель пота, падающих с их лиц на каменный пол. Он передал Элизабет Катерине, словно ценный товар, и, вытянувшись по струнке, поднялся по ступеням к трону.

- Поднимите головы, господа.

Не прошло и секунды, как Найкс взревел: "Почему ты жива?! Мы же тебя…". Граф осек его, наградив оглушительной оплеухой.

- Прошу прощения за поведение сына, мой король. Видимо, он опешил, встретив пропавшую служанку.

- О, это весьма трогательно. Надеюсь, вы рады вновь увидеться? - в голосе Ферума сквозила ледяная ирония, намекающая на то, что всё уже давно известно. Ему оставалось лишь скомандовать "фас", поводок был натянут до предела. - Но пригласил я вас не только для этого. Мне доложили, что ваш бизнес простирается дальше, чем продовольствие. - слуга преподнес королю небольшую стопку пергаментов. - Хм… вы использовали сородичей, выкачивая из них магию; использовали угодья в лесу Изумруда как охотничьи, где под страхом смерти запрещено уничтожение флоры и фауны без моего прямого указа; неугодных отправляли на кормление земле…

Список преступлений был бесконечным. Граф, сохраняя подобие достоинства, держался стойко, но Найкс закипал от осознания неминуемого краха.

- И напоследок, вы пытались скрыть следы надругательства и неудавшегося убийства на моей территории, пытаясь возложить вину на моих людей.

Тут Найкса сорвало. Его крик, полный ненависти, пронзил тишину погребальным звоном. "Это ты, сука, ему рассказала?! Если бы мы тогда тебя добили, ничего бы не нашли! Уничтожаешь нас, а сама стоишь и молчишь, как ни в чем не бывало!"

Элизабет отшатнулась назад, но Беатрис крепко схватила её за руку, оставляя на коже багровые следы. Король презрительно хмыкнул и одним щелчком пальцев освободил Инфернуса. Мгновение - и голова Найкса покатилась по полу, застывшая в гримасе ярости и ужаса. Тело рухнуло на земь с оглушительным грохотом, низвергнутый идол грязи, а граф застыл в немом крике отчаяния. Человек породивший этого урода заслужил большего. Слышать о силе и видеть её воочию разные вещи.

Откушенная рука, с глухим стуком отлетела в сторону. Обнажая ребра закруглёнными когтями Инфернус, ведомый голодом, что чернее самой бездны, вгрызся в неё, вырывая окровавленное сердце. Обломки костей царапали его лицо, но он не чувствовал боли, лишь ненасытное, мучительное наслаждение. Ему нужно было насытиться и раны тут же затягивались, обращаясь в шелковистые рубцы. Человек превратился в алое месиво, в бесформенную кучу ничего, из которой Инфернус, издавая утробные, звериные звуки, высасывал остатки жизни, смакуя каждый глоток агонии. Он был безумен.

Стоило Отцу щелкнуть пальцами, и кошмар схлопнулся, Инфернус вернулся на своё место будто ничего не произошло. Элизабет побледнела, её желудок взбунтовался от смрада смерти, клубившегося в воздухе. Никогда в жизни она не видела даже что-то приблизительно похожее, тем более этого пира, устроенного в самом сердце ада. Беатрис крепко держала её за руку, понимая, что ей необходимо заткать пеленой забвения ужас в глазах новоиспеченной подчинённой, пока тот не превратился в ледяной ком отчаяния, пока не заставил её бежать прочь, оставив лишь дрожащий след.

8. Штиль

Последующие дни прошли уже тише. Катерина занималась делами поместья, Беатрис решила взять уроки наследника, а Элизабет училась своей новой работе у Гензель совмещая с лечением. Новая форма служанки выглядела презентабельнее и на ощупь была лучше, чем у графской. Одежда была сшита из тёмно-синего сукна, плотно прилегающего к фигуре, горло закрыто. Белый фартук с оборками из кружева покрывал её передник, придавая образу свежесть и аккуратность. Рукава платья были длинными, на руках белые перчатки, а на голове Элизабет носила чепчик, аккуратно завязанный под подбородком. Обувь была простой, чёрной, с невысоким каблуком, удобной для длительных прогулок по дому.

Элизабет практически перестала говорить, лишь по делу и кратко. Из вампиров она общалась только с Мари, да, она была биологически подростком, который не по своей воли стал тем, кем является, но её зрелость во многих вопросах привлекала к себе внимание, это Элизабет ценила больше всего в новой подруге.

Спустя месяц или два, трудно следить за временем, когда не видишь смены дня и ночи, служанку приставили к вампирше. Элизабет уже выучила коридоры поместья, потихоньку влюбляясь в незнакомую архитектуру домов окружающих её, но самое тёплое место для неё оказалась конюшня. Там, где главные персоны кони, где нет страха быть увиденной, где всё ещё есть жизнь не искривлённая проклятьем. Если никаких дел не имелось, то девушка отдыхала, если так можно было назвать, уборкой в казармах и конечно же конюшнях. Некоторым это казалось низким делом или не стоящих того внимания, потому что зачем браться за работу, которой занимается другой человек, тем более бесплатно. Как только Биатрис отпускала служанку отдыхать, то она убегала к этим могучим зверям. Ухаживала за их гривой, кормила странным на первый взгляд овощами и фруктами, но подмастерье конюха убедил, что всё в порядке и беспокоиться не стоит.

Пока Элизабет с преданностью вычёсывала диких мустангов, Мира поделилась с ней свежими новостями из внешнего мира. Изумруд, погрузился в молчание, а остальные сообщники Найкса терпеливо ожидали своего часа. Ожидание - это, пожалуй, самое тяжёлое испытание в сложившейся ситуации. На них что-то нашли в прошлый раз, но что именно никто не знал.

Родители Элизабет, хоть и желали видеть её дома, со временем поняли, что в этой отдалённой местности она в большей безопасности, чем где бы то ни было. В знак почтения и заботы они прислали дочери посылку с домашними овощами и вяленой рыбой - лакомством, которое всегда напоминало ей о тёплом очаге. Кроме того, Катерина, отправила пару лечебных элексиров, приготовленных по старинным рецептам, а также набор местных пряностей, известных своими целебными свойствами. Этот скромный подкуп был настолько щедрым и продуманным, что от него было невозможно отказаться. Элизабет сохраняла спокойствие, зная, что её близкие поддерживают её, и веря в то, что вместе они смогут преодолеть все трудности. Единственное она не учла, что даже магия не способна на всё.

Элизабет с трудом переносила месячные, которые сопровождались неизменными мучительными болями. Однако в этот раз всё шло не так, как обычно. Кровь, которая должна была явиться вместе с болью забыла о своём предназначении. Организм был чистым, никаких патологий не обнаружили. Врач успокаивал её, уверяя, что это лишь следствие стресса, и со временем всё наладится. Элизабет знала, что когда наконец начнётся менструация, ей придётся удалиться в самый дальний угол поместья, чтобы не провоцировать молодых вампиров. Но месячные так и не приходили.

На третий месяц она решилась пройти повторный осмотр. Лекарь, с привычным монотонным голосом, вынес свой вердикт: "Ты бесплодна. Это лечится, но последствия травм оказались более серьёзными, чем мы ожидали. Мы сделали всё возможное. Если ты готова начать лечение, то стоит приступить прямо сейчас, ещё немного и будет поздно."

Слова старика словно сняли с неё тяжёлый камень. Элизабет облегчённо вздохнула. Бояться беременности от одного из тех ублюдков - было большее из всех бед. В её положении иметь детей в будущем уже не представлялось возможным. Мужчинам она не доверяла, отвращение к прикосновениям было невыносимым, даже личный рыцарь Катерины, известный своим надменным характером, относился к ней с пониманием. Излечивать недуг смертная не стала, если это касается безопасности, то лучше даже не пытаться ухудшать свою позицию и вечно надеяться, что её кто-то спасёт. Зачем создавать заведомо опасную ситуацию и ждать принца на белом коне, если можно вовсе не инсценировать это? Прознав, Беатрис была крайне обескуражена. Многие вампиры отдали бы всё, лишь бы познать чувство материнства, вырастить собственного дитя, а она поступает так безрассудно и не знает, что теряет. Катерина так же пыталась внушить ей верное решение, не губить себе жизнь, но всё было бесполезно. Решение Элизабет не поменялось даже с внушением, настолько ужас прошлого охватил её сознание. Так и проходили её дни пока не пришло письмо из Оникса.

9. Понятия

Оникс – дети Бога, живущие в храмах, воздвигнутых людьми в далёкие времена их идолам. Они служат мостом между миром людей и существами ночи, первыми инициировавшими сохранение хрупкого мира между этими двумя сторонами. Их предводитель, Юпитер, обращённый ещё ребёнком, не желал кровопролития. Оникс ценят любую жизнь и питаются лишь животными собственного разведения. Из-за этого они считаются самым слабым кланом, но вместе с тем – самым любимым среди остальных. Им не нужна магия, чтобы покорить души живых и бессмертных. Их главная сила – способность вернуть обращённого к человеческому сознанию, пока тот не вкусил ничьей крови. Это долгий и трудный процесс, но стоящий того. Все, кто его проходил, оставались в храме, отдавая себя служению в знак благодарности. К Оникс часто обращаются Отступники - те, кто не желал дара крови и луны, был обращён против своей воли или случайно. Если они уже были безвозвратно обращены, то им дарили спокойную и безболезненную настоящую смерть.

Так что же они хотели сказать своим приглашением сородичей на свою территорию? Ничего особенного, лишь помочь справиться с тем, что творится с новым членом семьи. Элизабет была не единственной, кто был приглашён. Много людей, ступивших на землю вампиров, проходили обряд принятия, король одобрял это и не вмешивался в дела "окрылённых". Отклонить приглашение в храм считалось кощунством, да и Шмарт искренне желал помочь Элизабет выздороветь до конца, несмотря на её протесты. С письменного разрешения святого отца, крестившего Элизабет в детстве - удивительно, что он ещё жив - девушку собрали для поездки в храм. Никаких украшений и выразительной одежды, даже знаки семьи нельзя было носить. Слово семьи не имело голоса в стенах храма; там все едины и стоят на одной ступени. Юпитер так же никогда не имел любимчиков, по крайней мере так он говорил и старался показывать, хотя все знали о той самой, что он скрывал под своим куполом власти. Монахини были всегда покрыты вуалью, скрывая лик от лишних глаз, а белый плотный балахон в пол скрывал фигуру не хуже шубы с соседних княжеств. Поэтому кто именно завоевал сердце Юпитера оставалось неизвестным.

Из-за пограничного положения территории Оникса, где солнце ещё ласкало землю, а ослабевшая после такого путешествия кровь семьи требовала особого внимания, принять их могли лишь на закате. Освобождённые обитатели Оникса, занятые молитвами и собственным очищением, возложили встречу на «ночных» монахинь. Люди и существа, служащие в святилище, различались по цвету бус на шее: зелёный камень - для слабых существ вроде одержимых призраками, демонов-прислужников, потерявших хозяина, а также детей от союзов людей с существами, изгнанными с земель; белый – для людей или же вылечившихся от проклятья; чёрный – для тех, кому предстоял долгий путь очищения. Гостям выдали бусы красноватого оттенка, символизирующие неопределённость их положения. На вечерней молитве присутствовали все, кто носил чёрные бусы. Дамы успели застать её мимолётно, слушая тексты на латыни. Элизабет ещё не знала языка, поэтому не вникала в процессию.

Катерину и Беатрис отвели в отдельное крыло здания, где находились «не-люди», поддерживающие свою жизнь не так, как положено в храме. Их верную слугу отвели в небольшое помещение, напоминающее ей ту самую церквушку из детства. Высокие прозрачные окна, скамейки, поставленные в ряд, в начале зала стоял постамент с какой-то книгой, явно священной для народа, живущего здесь.

Главная монахиня, окружённая своими служебными подругами, тихонько выплыла из-за угла и встала за книгу. Элизабет по традиции села на колени, сложив ладони вместе, и прикрыла глаза в ожидании. Монахиня заговорила:

"Твоя душа очернилась, но мы твоё спасение. Откинь свои думы, позволь нам помочь тебе. Признайся перед святыми в том, что ты сотворила".

Элизабет стояла на коленях, холодный камень проникал сквозь тонкий холщовый балахон. В тишине келии, освещенной лишь мерцающим светом восковых свечей, слышался только размеренный стук сердца девушки и шепот монахини, склонившейся над священной книгой.

"Элизабет," – произнесла монахиня хриплым голосом, – "ты пришла сюда за очищением души. Расскажи нам о грехах твоих, о поступках, что омрачают твою жизнь и отлучают тебя от пути светлого."

Элизабет знала, что именно могла сделать не так. Жила она безгрешно: никому не причиняла зла, не воровала, не лгала. Но был один грех, который терзал ее душу - незаконная связь до брака. "Я возжелала мужчину до брака," - призналась она, голос дрожал от стыда, – "по собственной воле утопала в прелюбодеянии, но наказание за содеянным я получила и теперь сожалею."

Монахиня подняла взгляд на Элизабет, ее глаза, два горящих угля, пронзали девушку. Внезапно, словно из ниоткуда, раздался резкий удар. Двухструнный кнут, предназначенный для самобичевания, ударил по спине Элизабет. Девушка даже не пикнула, лишь почувствовала острую боль, пронзавшую ее до костей. "Кричать нельзя," – прошептал голос разума. – "Этого они и ждут. Ты должна принять эту боль. Именно поэтому ты перестала ходить в церковь ещё в детстве, а работа была лишь предлогом."

Элизабет помнила слова родителей: “Святая сила лучше доносится через боль, давая физической оболочке понять, что за всё надо расплачиваться”. Они никогда не поднимали на нее руку, но этот единственный момент напрягал Элизабет в жизни. Она не держала зла на близких, потому что они сами были так воспитаны.

"Это не единственное в чем ты провинилась," – спросила монахиня, словно зная тайные мысли Элизабет.

Девушка опустила взгляд. "Что ещё я могла сделать не так за свою столь короткую жизнь?" - подумала она.

"Ты - подобие женщины, что не желаешь продолжать свою жизнь. Ты - неспособная на рождение, не желаешь лечить себя, а значит твоё дитя уже мертво. Твоё чрево гнилое."

Два удара. За грех и за дитя, которому не суждено даже существовать. На спине Элизабет красовалось бордовое пятно, ткань прилипала к коже. Но девушка продолжала стоять на коленях, не подавая виду. "Бывало и хуже," - крутилось в голове у Элизабет, -"всё равно они должны будут это убрать".