- Анализы у вас хорошие, но все же я боюсь вас отпускать. При вашем диагнозе…
- В понедельник же все равно отпустите, - улыбаюсь я, стараясь не давить на него, но и не собираясь отступать - я ужасно хочу домой.
Хочу вырваться отсюда на улицу, в шум, в нормальную жизнь, где не измеряют давление по пять раз на дню и не смотрят на тебя, как на больную.
Вырваться уже сейчас, сегодня, а не оставаться киснуть в палате лишние два дня.
В выходные! Дни, которые я могу целиком и полностью провести с мужем, по которому дико соскучилась. Мы можем даже куда-то уехать вместе. Вдвоем…
Если, конечно, он сможет вырваться.
Юрий Валентинович смотрит на меня поверх очков, будто оценивает, насколько я серьезна. Потом вновь утыкается в мою карту, листает, изучает, обдумывает - его стандартное поведение во время осмотра, я почти привыкла к нему за эти две недели.
- Вера, у вас в анамнезе замершая беременность и анемия. Мне важно, чтобы вы доносили спокойно.
- Я и доношу. Спокойно. Я буду очень осторожно.
Он тяжело вздыхает, как будто проигрывает мне важный спор.
- Только если пообещаете беречься и побольше лежать, - говорит наконец, и я не сдерживаю облегченного выдоха - да! - Ни уборки, ни длительных прогулок, ни поднятия тяжестей, ни стояния у плиты. И никаких горячих ванн - максимум теплый душ. Договорились?
- Клянусь, буду неподвижна как мебель, - энергично киваю. - И даже мыться не буду до понедельника, только отпустите!
Он улыбается краем рта и снова смотрит в карту. Что-то быстро пишет, ставит размашистую подпись и встает.
- И, пожалуйста, не нервничайте, - добавляет. - Давление у вас вчера было выше нормы. И тонус.
Я обещаю, и он идет на выход.
Я тоже сразу встаю - скорей бы убраться отсюда!
- До понедельника, - роняет он на ходу, но у двери останавливается и оборачивается. - Чуть не забыл - камера хранения личных вещей в это время уже вряд ли работает. Вы не сможете получить свою одежду.
- Это не проблема! - заверяю доктора, окрыленная тем, что мне разрешили поехать домой.
Я бы ушла отсюда даже в ночнушке и пешком. Но в этой камере и моя сумка с ключами от квартиры, так что домой я не попаду.
- Позвоню мужу, и он все мне привезет. Не беспокойтесь.
Он, кивнув, уходит, а я остаюсь стоять посреди палаты, как школьница, которой дали разрешение на прогулку в неположенное время. Радость какая-то тихая, щемящая. Глупая.
Набираю Глеба и невольно расплываюсь в улыбке - он, конечно, удивится, но и обрадуется. Даже жаль, что у меня нет ключей - было бы прикольно увидеть его реакцию, когда бы он пришел домой, а я уже там. Но сюрприза не получится.
Гудки идут долго. Три, четыре... Потом раздается щелчок переадресации, и в трубке слышится голос его секретаря.
- Добрый вечер. Приемная Левашова. Слушаю вас.
- Галина, здравствуйте, это Вера. А Глеб…?
- Здравствуйте, Вера Николаевна. Рада вас слышать. Глеб Олегович сейчас на выезде. Поехал принимать объект перед сдачей его заказчику, - с готовностью отчитывается она.
- Какой объект?
- Квартиру на Монетном, к которой вы делали проект. Наверное, общается с подрядчиком, вот и не ответил, - объясняет она возможную причину, почему сработала переадресация.
Это, в принципе, и без объяснения ясно. У Глеба так настроено всегда. Меня больше удивляет, что Глеб сам принимает объект - обычно он таким не занимается. У него для этого целый штат специалистов. Но мало ли, какая там ситуация - может, все сотрудники заняты или клиент требует его личного участия. Клиенты бывают разные, уж я-то точно знаю.
- Хорошо, Галина, спасибо. Я поняла.
Что ж, значит, сюрприз еще возможен.
Поеду к нему сама - и мужа увижу, и на то, как смотрится мой проект, полностью реализованный и готовый к переезду заказчиков. Увижу не на фото-отчетах, а вживую.
Собираюсь я быстро, мысленно радуясь, что мой новый больничный комплект из светлого трикотажа выглядит не как пижама, а как модный спортивный костюм. В нем не стыдно показаться на улице даже с уже заметным животом - смотрится аккуратно и стильно.
Вызвав такси, иду к выходу.
Шагаю по больничному коридору, как по аэропорту перед вылетом: с легким волнением и предвкушением. Я не знала, что могу так скучать по дому. Беременность делает со мной странные вещи. Усиливает все чувства, все эмоции в десятки раз: запахи, вкусы, обиды, одиночество. Особенно одиночество.
Ладонь сама собой ложится туда, где под кожей ощущаю легкие толчки - он или она тоже хочет выбраться отсюда. Шестой месяц. Мы почти на финише.
Оказавшись на улице, глубоко вдыхаю свежий воздух и улыбаюсь.
Такси приезжает быстро. Я сажусь на заднее сиденье, кладу руки на живот и ощущаю, как внутри замирает что-то теплое. Как будто там тоже знают - мы едем домой. Или почти домой.
Я еду домой.
Когда такси сворачивает на Монетный, я расплываюсь в нетерпеливой улыбке. Еще чуть-чуть. Еще буквально минут пять, и я увижу мужа.
Пока ехала, я все же не утерпела, и позвонила ему еще раз, но после третьего гудка сбросила, не дожидаясь переадресации. Тогда я написала ему сообщение, что еду - в надежде, что он увидит и перезвонит. Потому что вдруг испугалась, что он уедет, не дождавшись меня. Не хотелось бы гоняться за ним по городу.
Но сообщение так и висит непрочитанным.
Пройдя через охрану, я поднимаюсь на лифте в квартиру, над которой трудилась полгода, начав еще до того, как узнала, что беременна. Это был очень интересный и творческий заказ, моя душа дизайнера оторвалась по полной: от многообразия цвета, текстуры, подсветки, геометрических линий - все как я люблю.
На входной двери умный замок. Ввожу цифры временного кода, который устанавливали для рабочих и который использовала я, когда приходила сюда во время работы над проектом, и слышу тихий щелчок открывания. Улыбаюсь - хорошо, что его еще не сменили. Приняв квартиру, хозяева перепрограммируют замок.
Повернув ручку, я захожу в залитую ярким верхним светом прихожую - значит, Глеб точно здесь.
Я делаю всего шаг внутрь, и в тот же миг кажущуюся тишину разрывает громкий крик. Кто-то взвизгивает - коротко, резко, будто крыса, на которую наступили в темноте, - и с ковра перед диваном в центре гостиной, как в сцене из низкопробного порнофильма, вскакивает обнаженная девушка. Не полностью обнаженная - на ней надеты жуткого вида чулки с широким поясом или, скорее, колготки, у которых большой вырез в самом "правильном" месте. А в сочетании с копной волос цвета меди весь ее образ выглядит как дешевый костюм с сайтов для взрослых - на мой взгляд чудовищно, но мужчин, наверное, должно заводить.
Вскочив, эта Джессика Рэббит подхватывает с пола какую-то голубую тряпку и исчезает за декоративной перегородкой, отделяющей гостиную от кухни, даже не оборачиваясь.
Я уже собираюсь извиниться, что вторглась без предупреждения и помешала, попутно заливаясь краской стыда, но тут в меня будто ударяет молнией.
Все застывает. Воздух больше не поступает в легкие.
Взгляд прилипает к месту, с которого соскочила рыжая - на нем остался лежать мужчина. Тоже без одежды. То есть, секунду назад девица сидела на нем верхом… и вряд ли они занимались йогой…
Встретившись с ним глазами, я чувствую, как все внутри меня сплющивается, а к горлу подступает сильнейшая тошнота. Еще немного, и меня вывернет наизнанку прямо тут - на паркет, который я выбирала с присущим мне азартом и дотошностью среди десятков оттенков серо-бежевого, выискивая тот самый, на ковер с высоким мягким ворсом, который начинается в метре от прихожей, на распластавшегося на нем мужа…
Моего мужа.
Мир перед моими глазами взрывается. В голове зазвенело, как в тоннеле, а потом звук ушел. Осталась только картинка.
Только он.
Мой муж. Мужчина, которого я люблю. С которым живу. От которого жду долгожданного ребенка.
И который медленно, почти лениво, поднимается с пола. Как нежащийся на солнце лев, покой которого потревожила неразумная лань.
Лицо недовольное, брови нахмурены, как если бы я не застала его резвящимся с какой-то девкой распутного вида, не уличила в измене, а сорвала важную деловую встречу.
Он не торопится. Совсем. Он спокоен.
А у меня внутри будто все рвется, словно кто-то раздирает мою плоть когтями. Безжалостно, с треском. Это боль. Адская, пронзительная, выжигающая, невыносимая боль, которой просто не может быть, но она есть.
От нее я загибаюсь, меня ломает и скручивает, хоть снаружи этого не видно.
Я стою прямо.
Стою в дверях, инстинктивно держась за живот.
Глеб поднимается с пола, натягивает на себя брюки и застегивает молнию на них. Молча. Глядя мне в глаза. Его движения нарочито размеренны, как будто он делает это мне назло. Словно демонстрирует, что ничего страшного не случилось. Что он не стыдится. Не прячется.
И не извиняется.
Ни во взгляде его серых глаз, ни в выражении лица, ни в движениях тела нет ни намека на стыд или хотя бы досаду.
У него ничего не случилось - штатная ситуация, а у меня рухнул мир.
Вера Николаевна Левашова
Дизайнер интерьеров
замужем, счастливо беременна
Характер: просто умничка
- Ты… - только и могу я выдавить. - Ты…
Муж смотрит на меня секунду. Две. Мне кажется, время остановилось.
Потом он все же спрашивает. Спокойно, как ни в чем не бывало:
- Тебя выписали?
Я сглатываю свою боль и растерянность, шок и испытываемое унижение, собираясь с силами, чтобы ответить подонку. Это трудно, потому что все внутренности сковало льдом. Чувства будто заморожены. Это временно, я знаю. Но сейчас это к лучшему.
Я должна выдержать этот удар. Встретить его подлое предательство с достоинством. Должна.
- Отпустили на выходные, - бесцветным голосом отвечаю.
Даже безжизненным.
В нем нет жизни, как и во мне.
- Тебе следовало сообщить мне, а не врываться, - упрекает все тем же холодным тоном.
- Я сообщила, - отбиваю его упрек, удивляясь, как я держусь, и не срываюсь на крик или в рыдания. - Но ты был занят чем-то куда более важным, чем реагировать на звонки и уведомления в телефоне.
В конце фразы в голосе все же прорывается язвительная горечь. Упоминание этого его "важного", что только что тут происходило, причиняет физическую боль в районе живота. Там, где мой ребенок…
- Все, что ты только что увидела, - произносит муж по-прежнему сухо и равнодушно, затягивая пояс на брюках, - ничего не значит.
Ничего не значит?!
Я смотрю на него во все глаза - он в самом деле это сказал?
Я не знаю, дышу ли вообще.
Потому что в голове ядерный взрыв, а тело словно ватное.
Глеб стоит с голым торсом посреди гостиной, в которой я лично продумала каждый угол, каждый сантиметр, сама выбрала и закупила каждый предмет мебели, каждый светильник, а за перегородкой - моей перегородкой! - прячется его рыжая любовница, и говорит мне, что это ничего не значит!
Как ровно ничего не значила для него я. Мы…
Мой многомесячный труд стал всего лишь декорацией для его измены.
Я стою, застыв. Не от шока, а чтобы не завыть.
Чтобы не согнуться пополам, не схватиться за живот, не потерять равновесие, не осесть прямо здесь, на этом полу, где… где он… только что…
- Что ты… - я глотаю воздух, он не вмещается, рвется изнутри. - Что ты сейчас сказал?
Снова пытаюсь вдохнуть, но выходит лишь хрип. Глеб это слышит, потому что сразу морщится:
- Успокойся, Вера. Тебе нужно думать о ребенке, а не лезть, куда не надо. Все это - не повод доводить себя до истерики и срыва.
Я чувствую, как кровь приливает к щекам. Так резко, что звенит в ушах. Руки начинают мелко дрожать. В голове вспышками мелькают его жестокие до безумия фразы: "это ничего не значит", " это не повод", "не лезь куда не надо".
Он изменил мне! Мой муж изменил мне. Прямо сейчас. Прямо здесь. И его любовница тоже все еще здесь…
- Не повод? - голос уже не подчиняется мне и гневно звенит. Горло сжимается, но я пересиливаю себя. - Ты трахаешься с кем-то на объекте, на который я потратила долгие месяцы, и говоришь, что это не повод?
- Если это единственное, что тебя заботит, я буду выбирать другие места.
Его слова обжигают цинизмом, а тяжелый ледяной взгляд пронзает насквозь.
Я на мгновение зажмуриваюсь, потому что не могу видеть его лживые, бесстыжие глаза. Не могу видеть его - человека, который, я верила, никогда меня не предаст. Никогда не сделает мне больно.
Я ошибалась. Наивно. Или жестоко обманывала себя.
- Как ты мог?.. - срывается шепот с моих губ.
- Не начинай, Вера, - рявкает Глеб, теряя самообладание. - Ты явилась сюда без приглашения! Чего ты ждала - цветов и оркестра?
- Я ждала, - вновь открываю глаза, - что мой муж будет рад мне. И будет верен. Мне и нашему ребенку. Но, оказывается, я ждала от него слишком многого…
- Вера…
Глеб идет ко мне. Медленно, плавно, как хищник, который делает вид, что не нападает. Он даже не повышает голос, ему не нужно, его и так всегда слушаются и подчиняются - в этом его сила и власть.
- Давай поедем домой и там поговорим.
Он пытается взять меня за плечи, но я отшатываюсь от него.
- Не трогай меня!
Теперь я вздрагиваю всем телом. Грудь сдавливает. Я чувствую, как ребенок внутри замирает, как будто он тоже, как и я, не понимает, что происходит.
- Хватит истерить! - отрезает он. - Я сказал: поговорим дома, значит дома.
- Я не собираюсь ни о чем с тобой разговаривать, Глеб. Что ты мне скажешь - как ты дошел до измены? Поведаешь о тяготах и страданиях? Вряд ли я оценю твой трагический рассказ.
Голос рвется, я задыхаюсь.
- Ты хочешь разозлить меня, Вера? - его голос предупреждающе повышается.
Качаю головой. Не потому, что боюсь его гнева, а просто не хочу больше слышать его. И слушать. Не хочу здесь быть.
Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но вдруг слышу шорохи из-за перегородки - наверное, эта дрянь в драных колготках смеется надо мной… Потешается, считает идиоткой, недостойной такого мужчины. Так ведь думает каждая любовница - уж она-то точно лучше жены.
Кстати, а кто она - может, кто-то из коллег? Какая-нибудь девчонка-стажерка, решившая таким образом добиться повышения? Я ведь ее даже не разглядела толком, а стоило бы - вдруг увижу где-нибудь и даже не буду знать, кто передо мной.
Я делаю шаг к перегородке, но Глеб будто этого ждал и тоже шагает в сторону, преграждая мне путь.
- Ты не пойдешь туда, Вера.
- Почему? Боишься, что я ее побью? - усмехаюсь, и тут меня пронзает догадка: - Я ее знаю?.. Это кто-то из…
- Нет, не знаешь! И тебе не надо ее знать! - перебив, категорично отвечает муж тоном, звенящим и не терпящим возражений. - Ты - моя жена. Ты ждешь моего ребенка. Остальное тебя не касается!
Я смотрю на него и не могу поверить, что могла быть такой слепой.
- Уходи, Вера, - не говорит он, а приказывает. - Подожди меня внизу. Я выйду и поедем домой.
Ничего не ответив, я снова разворачиваюсь и выхожу, оставив дверь открытой. Не потому, что подчинилась, а потому что нет.
Когда двери лифта смыкаются, и он начинает спуск вниз, я произношу негромко, но твердо:
- Я не поеду с тобой.
Лифт скользит вниз плавно, неторопливо - как специально, - и я ловлю что-то вроде приступа паники, потому что хочу поскорее выйти, глотнуть свежего воздуха.
Я задыхалась в той квартире от ужасов увиденного, и я задыхаюсь сейчас в замкнутом пространстве кабины.
Стою, вцепившись в поручень, чтобы не соскользнуть по стене на пол. В голове пустота, в груди тесно, горло сжато, дыхание рвется на короткие, болезненные вдохи. С хрипами, как после долгого бега. Будто я спасаюсь, убегаю от пожара. Только горит у меня не снаружи, а внутри.
Горит дотла, обугливается все, во что я верила. Что любила. Что берегла. Ради чего жила и что давало мне сил, когда было особенно тяжело.
Когда моталась по больницам, по врачам ради того, чтобы подарить мужу долгожданного ребенка. Когда лежала под капельницей, чувствуя, как сердце малыша стучит под моей рукой. В эти моменты я думала о муже. О нашей семье. О нас. А теперь?
Теперь все как выжженное поле. Испепеленное и безжизненное.
Смотрю на табло с цифрами сменяющихся этажей, но не вижу их. Не вижу ничего. Перед глазами все еще стоит полуголый Глеб. Его невозмутимое спокойствие, его подчеркнутое равнодушие, его жестокие слова, которыми он бросал в меня, как дротиками.
Наконец, кабина застывает на первом этаже, и я спешу покинуть ее.
Выхожу из подъезда и едва не спотыкаюсь о порог — силы словно покинули меня, и ноги, вдруг ставшие ватными, отказываются идти. Я хочу побыстрее оказаться как можно дальше отсюда, но мое тело будто сопротивляется этому. Словно не верит, что все, что я только что увидела и услышала - правда. Что мой Глеб на самом деле мне изменил. Но я знаю, что это не иллюзия. Такого мне и в самых страшных снах бы не привиделось.
Но реальность оказывается хуже любого кошмара.
Он не только изменил. Он даже не пытался оправдаться. Не пытался выкрутиться, соврать что-нибудь, не сказал: "Прости".
Только чудовищное "Это ничего не значит". Не значит…
Не для меня.
Я с его взглядами на брак мириться не стану.
У дома я не задерживаюсь, не хочу, чтобы Глеб меня догнал. Он не привык к отказам, а я не собираюсь с ним спорить. У меня просто нет на это сил.
Осенний воздух бьет в лицо — прохладный, как будто колкий, с горьковатым запахом сырости, асфальта и опавшей листвы. Я втягиваю его в легкие глубоко, так, что даже чувствую боль между ребер. И все равно тяжесть не отпускает.
И вряд ли скоро отпустит…
Я иду. Бесцельно, куда глядят глаза, куда шагают ноги. Меня немного ведет — то ли из-за испытанного шока, то ли из-за беременности, то ли от того, что внутри меня все дрожит, как натянутая струна. Мир вокруг кажется размытым - фонари расплываются в пятна, машины сливаются в разноцветный поток, а все звуки заглушаются, будто проходят сквозь вату.
Из груди рвется крик, как из смертельно раненого животного. Я и чувствую себя израненной, раздробленной на кусочки, но не кричу. Не позволяю себе этого.
Мои руки дрожат. Я сжимаю кулаки — дрожь не прекращается. Сжимаю их так сильно, что ногти впиваются в ладони. И это работает. Не от дрожи, но физическая боль заставляет меня очнуться и осознать, что уже стемнело, а также почувствовать, что я замерзла. Холод, который я долго не замечала, потому что внутри меня полыхала боль душевная, теперь начинает пробирать до костей. И становится особенно неуютно. Тонкий трикотаж больничного костюма не защищает от осеннего ветра, и каждое дуновение — как удар плетью.
Я обхватываю руками живот, чтобы закрыть от хлестких порывов хотя бы его. Что же делать?
Оставаться и дальше на улице мне нельзя. Домой идти - тоже, и потому, что нет ключей, и потому, что там Глеб, а я не желаю с ним пересекаться. В идеале вообще никогда, но не стоит себя обманывать…
Я могу вызвать такси, но куда ехать?
К подругам? К маме? Им придется объяснять, что случилось. Не получится избежать вопросов, почему я, глубоко беременная, брожу по улицам почти раздетая. И придется признаться, произнести вслух: муж мне изменяет…
Нет. Я не готова. Не смогу. Не сейчас.
Не хочу, чтобы они видели меня такой — опустошенной, сломанной, униженной. Не хочу разбивать сердце маме и слышать, как подруги бормочут с сомнением "может, все не так, может, тебе показалось".
Сесть где-нибудь в кафе? Или пойти в Торговый центр? Там я и согреюсь, и куплю себе что-нибудь потеплее - благо, карты в телефоне, - но потом снова придется куда-то идти. А станет еще позднее, и решить этот вопрос - еще сложнее.
Нужно решать сейчас. И решаться.
Как же глупо…
Как же больно.
Укрывшись от ветра на остановке автобуса, достаю телефон, зачем-то листаю контакты. Глаз цепляется за одно имя. Точно!
Как же я не подумала?
Есть же место, куда я могу пойти хоть в каком виде, и, если не захочу, ничего не рассказывать.
Закрыв контакты, открываю приложение такси и вбиваю адрес.