Том 6. Безумные сказки Андрея Ангелова

КЛАССИКА МИРОВОГО ФЭНТЕЗИ (XXI)— это собрание произведений авторов XXI века, объединенных в одну книжную коллекцию. Первый в серии - Андрей Ангелов, создатель цикла и брэнда "Безумные сказки Андрея Ангелова".

История создания «Безумных сказок» началась в 1995-м, когда был написан первый рассказ, получивший Первую премию в газете «Незнайка» (тираж 50 тыс. экз.). Рассказ известен в сети «Интернет» под названием «Машина времени для географа», – это название рассказу дал зам. главного редактора уже другой газеты (тираж 18 тыс. экз.). Ещё 2 редактора дали рассказу свои имена: «Парадокс» и «Убить комара». Самое первое (авторское) название рассказа – история не сохранила.

Свой брэнд цикл получил в 2009-м, благодаря композитору Графу Гагарину, который определил один из романов А. Ангелова — «безумной сказкой». Автору название приглянулось, позже приглянулось и московским издательствам «Deluxe», «Золотое сечение», «Авторская книга», «ЛитРес», «CoolLib» и «Эксмо».

Первый сборник «Безумные сказки Андрея Ангелова» вышел в 2012-м, тиражом 1 тыс. экз. (твёрдая обложка). Спустя 12 лет, данная книга в «бумаге» – уже раритет, который можно встретить только в букинистических магазинах.

Цикл «Безумные сказки Андрея Ангелова» – это 2 романа, 2 мини-романа, 6 повестей, 15 рассказов и 6 притч. + секс-рассказы. Финальное произведение было закончено в декабре 2020-го. Иными словами, цикл писался 25 лет (четверть века, но с большими промежутками). Также, серия сказок известна под другим названием «Потусторонний роуминг от Андрея Ангелова». Так по состоянию на март 2024-го.

«АПОКРИФ». ПОВЕСТЬ

Мистическая драма с элементами комедии и фантасмагории.

Аннотация

Молодой священник Борис Радостев приезжает в Москву, чтобы добиться сохранения церкви в Ленинградской области, которую собираются снести. Случайно в руки ему попадает таинственный прибор, позволяющий батюшке наблюдать за грехами москвичей…

Эпиграф

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Мф.5:8

Пролог

Деревня была без названия и без людей. Да и не деревня это была вовсе. Три дома, что находились невдалеке от большого, красивого, златоглавого города. Три избушки, стоявшие обособленным хутором, среди широких великорусских полей.

Первая представляла собой развалюху, на вид лет восьмидесяти. В ней коротала век Баба Яга. Шустрая старушенция, с традиционно крючковатым носом, смуглой кожей и пронзительными глазами. На тёмнокосой голове платок, левая нога прихрамывающая. Яга имела большое хозяйство, и круглый год хлопотала «по двору». Стабильно к ней приезжали купцы, покупая у бабушки яички, молочные продукты, скотинку и птичек. Для перепродажи на Дорогомиловском рынке.

Вторая изба – это грубо обтесанный сруб, совсем молодой, пахнущий смолой. Здесь на диване полёживала Василиса Прекрасная. Беременная последней неделей. С лялькой помог заезжий Иван-царевич – в недавнем прошлом честный сиделец, а ныне Соловей-разбойник на Рублёвском тракте. Сама Василиса – косая на оба глаза девица, очень душевная и отзывчивая девушка. Дочь алконавта Лешего, что сруб и сделал, а потом помер.

Когда-то озвученные жители были людьми, но в какой-то момент им это надоело.

Третий дом находился чуть в отдалении от первых двух, на естественном пригорке. Неопределенного возраста, массивный и ладный. С высоким крыльцом! Домом владел Бог – личность с проницательными очами, изящным жёстким ртом и гладко выбритым подбородком. Бог любил синий цвет и свою дочь.

Никто не знал, почему всё это было так, но это было так.

В то майское утро Бог сидел на высоком крыльце и курил трубку. В синих подштанниках, подставив солнцу волосатую грудь. Босиком. Бог наслаждался первым настоящим теплом, то и дело поглядывая на православные купола вдалеке. Явно кого-то поджидая с той стороны.

В какой-то момент к дому подъехало синее легковое авто. Оттуда, откуда и ожидалось. Из-за руля вышла девчонка лет десяти, с задорными щёчками и не по возрасту высоким лбом. Джинсовый комбинезон на помочах и джинсовые носки. Туфли тоже джинсовые. Бог напрягся. Девчонка чмокнула дверцей и уверенно прошла в калитку. С размаху взбежала на крыльцо и села рядом с Богом. Блаженно сощурилась в солнечных лучах. Сказала с потягушкой и позёвывая:

— Хочу всегда солнышко!.. А, отец?..

Бог покосился на дочь с тревогой. Пыхнул ароматным дымком. Девчонка беззаботно рассмеялась:

— Видела странную старуху. Продавала тухлые яйца. И видела ещё более странных людей, что покупали у старухи эту тухлятину… — она недоуменно нахмурилась. Глянула в сторону златоглавого города: — А может, это я странная и не понимаю?.. А, отец? – размыслила девочка, поворачиваясь к родителю.

— Ты родилась от Света и Тьмы. А твоей крёстной выступила Свобода… — невпопад ответил Бог. Отложил тлеющую трубку, встал и обронил: — Иди за мной, — зашёл в дом.

…Бог уверенно шагал среди библиотечных стеллажей, дочь – следом. Библиотека была прилично большой, внешне напоминала публичную. Бог остановился рядом с единственным шкафом без книг, зато на полке лежала связка ключей. Бог основательно взялся за лакированное дерево.

— Помоги, дочь, — попросил негромко.

Девчонка сильными жилистыми ручками ухватилась за шкаф с другой стороны, вдвоём они стали отодвигать шкаф от стены.

За шкафом глазам открылась дверь: железная, покрытая облупившейся краской, с мощными запорами и «кормушкой». Такие двери бывают в тюрьмах. Бог подхватил с полки ключи, пощелкал запорами. Девчонка недоумённо моргала.

Дверь со скрипом отворилась. Тюремные двери скрипят всегда и всюду, на всех континентах! Пахнуло сыростью. Бог повёл бровью:

— Зайди туда, дочь.

Девочка осторожно заглянула внутрь. Её глазам предстала клетушка два на три метра, стены выложены камнем, дощатый стол для еды, ведро для туалета, грубая скамья для спанья. Слабенький солнечный свет проникал сквозь маленькое решётчатое окошко под высоким потолком. Обычная тюремная камера! Дочь отшатнулась и затравленно глянула на отца. Тот произнес меланхолично:

— Иди.

Девчонка… сощурилась и… задрожала! А потом… задымилась, кожа налилась красно-жёлтым цветом, глаза затлели, а губы превратились в шевелящиеся угли. Она пронзительно и нечленораздельно вскрикнула. И… тяжело побежала прочь.

Бог мотнул головой. Дунул ветерок, потом ещё один. Под порывом ветра от девочки отлетел сноп искр. Она… сделала ещё скачок вперед. А потом… ветер дунул с такой силой, что девчушка содрогнулась и встала, упираясь против ветра. Искры от неё отлетали здоровенными кусками. Один из этих кусков отлетел вместе с правым ухом, другой… вместе с рукой… третий подхватил всю голову. Искры точно влетали в камеру. Через минуту от девочки не осталось ничего, она по кусочкам была откинут в каменное узилище!

Бог напряженно наблюдал за трансформациями, на лице была заметна обреченность. Ветер стих. Девчонка находилась внутри – в своём обычном виде. Стояла посреди камеры и исподлобья смотрела на отца. Взор отражал тоску смертную.

В синих глазах Бога плавала строгая Доброта. Он последний раз взглянул на девочку. Сказал мягко:

— Ты слишком зачастила в златоглавый город, дьявол… — захлопнул дверь и запер.

Бог почти физически услышал тяжкий детский стон. Болезненно поморщился и пошёл прочь. Очутившись на высоком крыльце, подхватил трубку и раскурил. Попыхтел. Солнышко спряталось за тучку. А от соседской избы послышался натужный крик Василисы:

— Мамочки, рожаю!

Баба Яга разогнулась от овина и истово перекрестилась:

— Дай Бог…

Никто пока не знал, почему всё это случилось, но это случилось.

Главка 1. Портье Эля

2000 год.

— Куда желает поехать святой отец? – спросил таксист.

— А я разве желаю? – ответил я.

— Приезжим всегда куда-то надо добраться, — разъяснил таксист. — Вы же не собираетесь идти пешком по Москве? Или собираетесь?

— В Москве существует такая штука, как метро, — улыбнулся я. — Насколько мне известно…

— Метро не отвезет на гору Арарат, а я смогу, — не согласился таксист.

Я молча смотрел на него и улыбался. Таксист мне понравился, однако хотелось постоять минутку, немножко привыкнуть к Москве, поздороваться с ней… прежде чем трогаться дальше.

— Ну как хотите… — таксист отошел, приняв мое молчание за отказ.

Десять минут назад наш поезд остановился у перрона Ленинградского вокзала. И я ступил на столичную землю, куда не ступал порядком давно.Я миновал разномастную толпу носильщиков, пассажиров, сутенеров и арендодателей комнат. Прошел через вокзал и вышел на Комсомольскую площадь. Было 7 мая 2000 года – началась новая Эпоха, которой суждено было продлиться много лет. Случись моя проблема годы спустя, то это и проблемой бы не было. Но в тот майский день Русская Православная Церковь только-только восставала из пепла, и на неё смотрели совсем не так, как смотрят сейчас. До торжества православия страна ещё не дожила… В последние десять лет к Церкви и священнослужителям стали относиться лояльней, не более.

В Москву меня привело важное дело. Два года назад, после окончания семинарии, я получил приход в городе Ломоносове, бывшем Ориенибауме. Там в моё ведение попала церковь, построенная ещё светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым Храм был сильно порушен, я с рвением взялся за восстановление… Намедни в городе появился молодой, предприимчивый мэр, он же местный предприниматель. Ему сильно приглянулось место, на котором стоит храм. Мэр издал указ, по которому церковь решено было снести и отдать землю под строительство магазина…Я сообщил о сем безобразии благочинному — отцу Филиппу. Однако в мэрии все лежали под мэром, и нам не удалось никого переубедить… Тогда мы пошли к митрополиту. С его помощью снесение храма удалось временно предотвратить, на уровне губернатора. Он… тоже был такой… продажной сукой, что чутко водил носом в поисках «где выгодней». И речь шла не о деньгах. Просто он желал удержаться в струе, а струя была ещё мутной... В любой момент губернатор мог отменить своё распоряжение. Поэтому спасти храм мог лишь один человек — патриарх Алексий, митрополит обещал с ним переговорить. Однако… я отклонил это предложение и намеревался сам пообщаться с Алексием. Я посчитал своим долгом лично бороться за храм, а не чужими руками! Митрополит удивился, но благословил мою поездку в патриархат…

Тогда мне было 28. Хотя выглядел я старше из-за темной бороды. Я гордился тем, что я священник! Чёрный подрясник, на шее серебряный крест – на витом шнурке, на ногах ичиги, на голове – скуфья. В руке – спортивная сумка. Таким меня и увидел таксист.

Непосредственно перед зданием вокзала и на площади Трёх вокзалов царило обычное утреннее оживление. Множество автомашин ездили туда-сюда, и куча людей двигались во всех направлениях. Сновали бомжи, крикливые дети гор, прогуливались милицейские патрули, невдалеке компания распивала винишко, а на дороге стояла девица в коротком красном платье, делая вид, что «голосует машинку». В воздухе физически ощущалась жажда наживы, запах грязного белья витал в атмосфере. Такой мне увиделась столица на пороге, коим для меня явился Ленинградский вокзал – наиболее вонючий и убогий из всех столичных вокзалов. Как ни странно… Однако я знал, что Москва – она совсем не помойка, здесь есть прекрасные парки с чистым воздухом, потрясающие музеи, не имеющие мировых аналогов, самые дорогие в мире магазины, великолепная архитектура и фееричная Тверская, а главное – тут живут люди, которые нигде такие не живут, кроме русской столицы.

— Здравствуй, Москва, — отдал я дань Пафосу. Переложил сумку в другую руку и огляделся. Знакомый таксист скучал неподалеку, лузгая семечки и проглядывая толпу пассажиров наметанным взглядом. Я подошел и в глазах таксиста промелькнула радость.

— Как ваше имя? – спросил я.

— Лёха я, — нарочито небрежно протянул таксист, пряча своё оживление.

— Значит, Алексей. Алексей, меня зовут отец Борис. И мне нужно попасть на Таганку. Точный адрес скажу. Это далеко?..

Я совсем не ориентировался в столичных расстояниях, и оставалось уповать только на порядочность таксиста. Он мог меня повезти на Таганку как через Измайлово, так и через Садовое кольцо. В первом случае ехать полдня, во втором случае – минут 10-15, если без особо пробок. И, соответственно, оплата проезда разная, не автобус ведь…

Таксист немного поразмышлял, на лице у него я прочел ожидаемую борьбу между хапугой и честным извозчиком.

— Обещаю вас возить не более получаса, — изрек он с ухмылкой. – Договорились?

* * *

Я вошел в парадные двери гостиницы через 36 минут. Сей дом временного поселения был рекомендован мне благочинным и находился прямо напротив храма Мартина Исповедника. Филипп был так любезен, что забронировал мне номер и дал денег на оплату. Сейчас нужно заселиться и записаться на прием к патриарху. Алексий второй, будь благословенны его труды, знает на какие рычаги надавить, чтобы прижать богонеприимцев! С этой мыслью я пересек уютный чистенький холл и приблизился кстойке портье.

— Я могу услужить? – поднялась из-за стойки девушка лет двадцати, с милым лицом. Природный румянец на щечках, пухлые губки, задорный взгляд карих глаз. Девушка меня не взволновала как мужчину, я просто отметил внешнюю миловидность. Также, как чуть позже разглядел и внутреннюю красоту портье. Я уже научился сдерживать порывы плоти. Впрочем, это мне только так казалось…

Главка 2. Православные любовь и ненависть

Кровать, тумбочка, стол и два стула. На столе — пустой графин и два стакана. Душ в номере, но туалет общий, в коридоре. Мой номер. Через окно второго этажа виден величественный храм, во дворе его три пасхальных яйца, каждое в полтора человеческих роста. Храм Мартина Исповедника, где мне вскоре начертано было стать предстоятелем. Почему вообще я стал священником?.. Мои родители – это обычные учителя, мама преподавала русский язык, отец – историк. Интеллигенты. Пойти по их стопам мне помешала дворовая компания и юношеское сознание того, что грех – есть признак крутости. Я погряз в воровстве и распутстве. Бог меня миловал и в тюрьму я не попал. Зато попал в армию, которая (как родные надеялись) меня изменит в лучшую сторону. И сам я надеялся тоже.

В армии я повзрослел. Вернувшись на гражданку, поступил в институт, на исторический. Я не хотел работать руками, и значит – надо было учиться. Но… вскорея набил морду своему декану, который был гомосексуалистом и хотел меня «склеить». Меня без разбирательств вышвырнули из ВУЗа. Я лежал и плевал в потолок, жизнь потеряла смысл… А однажды на улице я увидел, как пять отморозков, в разноцветных чулках на головах, избивают странного мужчину – в черном платье, с бородой и с крестом на груди. При мне ребята свалили бородача на пыльный асфальт и стали запинывать. Яростно, со всей силы и зло!

— Эй, отойдите от мужика! – попросил я. Чулочники не вняли. Мне пришлось одного из них оттолкнуть от жертвы. Тогда ребята набросились на меня – всей своей шоблой. Я служил в разведке армейского спецназа, где меня научили драться. Через несколько секунд трое из засранцев слабо шевелились на асфальте, а двое убежали. Я помог бородачу подняться и сказал, что за его побои ублюдки заплатили.

— Ты не прав, — слабо улыбнулся бородач. – Они не ублюдки, а хорошие люди, зря ты на них так… И бить не надо было…

— Какого хрена? – не въехал я. – Мне в смысле их вернуть сюда?

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся, — ответил бородач и потерял сознание.

Я вызвал «Скорую помощь» и отвез странную жертву в больничку. И поскольку мне было нечего больше делать и не к чему стремиться, то я чисто ради убиения свободного времени, — навестил спасенного. На следующий день. Им оказался отец Филипп, благочинный протоиерей, иначе главный священник нашего города. Вчера он шел из храма к себе домой, когда из подворотни нарисовалась православная ненависть, что и уложила протоиерея сначала на асфальт, а потом на больничную койку.

Через две недели Филипп вышел из больнички, а во мне был зачат новый человек. Разыскивать чулочников ради собственных извинений я все-таки не сподобился, но и ублюдками их называть перестал. Родил в себе первый подвиг: бросил сквернословить, а немного позже — курить. Филипп мне открыл чудесный, ни на что не похожий, поразительный мир Иисуса Христа! Мир, наполненный добротой, улыбками и любовью к окружающему миру!.. За последующие два месяца я одолел «Новый Завет», а потом Филипп предложил поступить в семинарию. И лучше в московскую. Я сдал на «отлично» все вступительные экзамены… Через год мне пришлось оформить перевод в семинарию Санкт-Петербурга, в связи с просьбой родителей. И вот теперь я снова в Москве и скоро увижу самого патриарха Алексия…

Я прошелся по номеру, потом распаковался, достав из сумки «вещи первой необходимости»: зубную щетку, Библию, запасную пару трусов, будильник, икону Спасителя, крем для рук, гребень и стеклянную литровую бутыль с водой. Будильник и икону я поставил на тумбочку, Библию, крем для рук и бельё — в тумбочку, сумку поставил рядом с тумбочкой. После я выпил полстакана водички, стянул рясу и направился в ванную – омыть тело.

Главка 3. Запись к патриарху

— Слушаю, — ласково произнесла телефонная трубка мужским голосом.

— Добрый день, — сказал я для начала. Получив ответный жест вежливости, продолжил:

— Меня зовут Борис Радостев. Я священник и хочу записаться на приём к патриарху Алексию!

— По какому вопросу? – нежно шепнула трубка.

Я глубоко выдохнул и произнес, тщательно и веско выговаривая каждое слово:

— Я желаю спасти свой храм постройки первой четверти 18-го века! Его грозят снести наши местные чиновники! Я уже прошёл все светские и церковные инстанции!.. Но лишь патриарху под силу разрешить вопрос в пользу Церкви!

Телефонная трубка на несколько секунд задумалась, в ней слышалось задумчивое дыхание. Сцена случилась у стойки портье. Минуту назад я спустился сюда и попросил разрешения позвонить по гостиничному стационару. Был 2000 год, и мобильные телефоны являлись атрибутом лишь немногих. Эльвира занималась новоприбывшим постояльцем, с милой улыбкой и молча она выставила телефон на стойку.

— Подождите минутку, отец Борис, — попросила, наконец, трубка. В ней послышались неясный говор и шуршание бумаг.

Портье положила на стойку учетную карточку и ручку. Сказала приветливо новому постояльцу:

— Распишитесь, добрый молодец!

Сей краснорожий дядька чиркнул закорючку и подхватил с пола объемный чемодан без колесиков. Портье подала ключ, подмигнула:

— Номер 204! Надеюсь, вам понравится в сих чертогах!..

— Я тоже надеюсь… — ворчливо пробормотал дядька, схватил ключ и удалился.

Портье села, но сразу же… встала. Поправила кудрявый локон, глянула на меня призывно. Хотела вновь ко мне наклониться, как мне показалось, но… сдержала свой порыв. Вполне, что порыв был остановлен моим испуганным взглядом.

— Отец Бориска, вам как в рясе, а?.. Не жарко? – иллюстрацией вновь явилась улыбка с милой ямочкой. — Меня мучает элементарное любопытство! Брат по данному поводу лишь отшучивается…

Непосредственность портье прозвучала не навязчиво и просто.

— Нет, телу очень просторно, — улыбнулся я в ответ. — То же самое ощущение, что и в платье. Тело дышит.

— Да-да, понятно! – покивала девушка, мажа меня восхищением будто кремовый пирог. Давненько меня не посещали столь вкусные ассоциации… «Дар Божий или подстава сатаны?» — успел я подумать.

— Отец Борис! – оживилась телефонная трубка. — Меня зовут отец Андрей. Я иеромонах, секретарь патриарха…

Слышимость была отличной. Портье склонила голову набок, глядя на меня с полуулыбкой.

— Очень приятно, отец Андрей! – воскликнул я несколько робко. В Церкви, конечно, все равны – перед Богом. Но иерархия среди священства есть, и не просто есть, а ведет свою родословную от Иисуса Христа. Проще говоря, секретарь патриарха для служителя – это то же самое, что секретарь президента для обывателя.

— Мне тоже приятно… — с паузой ответила трубка. — Я могу записать вас к патриарху на послезавтра.

— Хорошо, — смиренно констатировал я.

— Тогда до четверга. 12 часов. До свидания…

Я положил трубку, осторожно, стараясь сделать это незаметно, выдохнул. Парочку секунд постоял молча, не поднимая глаз и запоминая информацию. В животе заурчало, я воспринял это как руководство к действию, и начал мягко:

— Скажите, Эльвира… — я смущенно глянул на портье.

— Зовите меня Эля, отец Бориска! – звонко поправила девушка. Она изучающе смотрела на меня, пытаясь определить причину моего смущения.

— Хорошо… Эля, где я могу перекусить?

Священники – удивительные люди, они не стесняются носить странную для большинства одежду, но смущаются озвучивать естественные потребности. Я почему-то был уверен, что эта мысль промелькнула у нас обоих одновременно.

— В гостинице есть ресторан! Сто баксов и целый день сытый! – выдала девушка без раздумий.

Мне впервые в жизни стало неловко, что я бедный человек. Чувство возникло неожиданно и не пропадало. Разделаться с ним вроде того, как я разделался утром с похотью – не было моральных сил. Я мялся и кажется, краснел. Эля всё поняла правильно:

— Но… хороший повар сейчас в… отпуске, и лучше в ресторан не ходить, — прозорливо сказала портье. — В трёхстах метрах отсюда есть классное кафе!.. Прямо на Таганке! Выйдите на улицу перед храмом Мартина Исповедника и направо… до магазина «Звездочка», в этом же здании и кафе. Запомнили?

— Да, — кивнул я.

— Там вкусно и… дёшево! – лучисто улыбнулась девушка.

— Спасибо, Эля! Ну… я пойду? – выглядел я смешно, но не нашел лучшего выхода из ситуации, чем задать тупой вопрос.

Сейчас же меня кто-то ощутимо толкнул в бок. Хамом оказался крепколобый, коренастый человек с решительным лицом. Полностью лысый, с тяжелыми руками.

— Здрасьте! – буркнул он портье, занимая моё место, откуда меня только что потеснил.

— А, господин Сивушов! – поскучнела Эля.

— Приятного аппетита! – кивнула она мне с теплотой, и кисло нахмурилась постояльцу:

— Желаете молвить?

Я отошел, слыша по дороге к двери:

— Я, как честный кинопродюсер, привыкший к комфорту, буду жаловаться вашему начальству на недопустимые условия проживания. Сегодня утром…

Главка 4. Находка

Нужное кафе я нашел без проблем. Оно находилось на втором этаже двухэтажного белого особнячка, и по своей сути являлось столовой комплексных обедов. Обстановка несколько «совковская»: фанерный стол с разносами, горка с вилками-ложками, касса с кассиром и два окошка – одно для раздачи, другое для грязной посуды. Чуть в стороне, но в этом же помещении – стойка-магазин с напитками на вынос, барменом и сигаретами.

У окна выдачи обедов наблюдалась небольшая очередь, этот факт позволил мне успеть прочитать меню. Оно стояло на спец. подставке и было написано «от руки»:

МЕНЮ

1-ый комплексный обед

1) Суп гороховый.

2) Картоф. пюре с рыбой.

3) Какао.

4) Хлеб, 2 кус.

2-ой комплексный обед

1) Суп с лапшой.

2) Лапша со шницелем.

3) Чай.

4) Хлеб, 2 кус.

Я поставил разнос в окно выдачи, поднял глаза и на той стороне окошка увидел разбитную бабу лет 50-ти. Раздатчица выглядела мрачно. Судя по её ухмылке — советской тут была не только обстановка, но и обслуживание. Я любезно улыбнулся:

— Будьте добры, комплексный обед номер один.

— Последний только что забрали, — равнодушно просипела баба.

— Давайте тогда второй обед, — вздохнул я. – Но, если можно, без котлеты.

Раздатчица подтянула разнос к себе и выдала сварливо:

— У нас не котлеты, а шницели.

— А разве шницель – это не котлета? – зачем-то полез я на рожон.

— Нет, — кратко ответила баба, наливая суп из невидимой мне посуды. Бухнула тарелку на разнос. Немного подумала и закончила мысль: — И цена у них разная.

Я вспомнил, что я священник и отпустил на волю свою гордыню:

— Хорошо, пусть будет по-вашему… Не могли бы вы мне дать второе блюдо без шницеля?

— Не могу! – отрезала раздатчица, двигая мне заполненный едой разнос. – У нас кафешка, а не ресторан.

Мне ничего не оставалось, как взять разнос и отойти. Немедленно меня догнал злой ехидный вопрос:

— Думала, святоши питаются одним Святым Духом. Ан нет, тоже пожрать любите. Да?

— Если вы желаете вывести меня из себя, то у вас не получится! – ровно разъяснил я, встав на месте, но не поворачиваясь.

— Да пошёл ты нахер! – взвизгнул голос раздатчицы.

— Прости тебя Господь, — я отошел к кассе.

— Я не нуждаюсь в Его прощении! — ударил меня в спину вопль. — Он забрал у меня сына! Слышишь ты, чёртов святоша!?

Я всё-таки обернулся. Раздатчица высунулась из своего окошка, яростно глядя мне вслед, перед носом какого-то юноши в очках. Потом баба погрозила мне кулаком и вдвинула разгневанную харю назад — в окно.

Люди теряют близких, вместе с ними теряют и веру. Так бывает. Они не хотят понять, что Господь творит только добро, а смерть родного человека, причём несправедливая с нашей точки зрения, не Его рук дело. Другой вопрос, что Бог это допускает. Однако, в конце концов, Он наделил нас свободой полного самоопределения и не может слишком часто вмешиваться в человеческое бытие, иначе Его замысел насчёт людей потеряет смысл.

Я рассчитался на кассе и с разносом в руках направился в обеденный зал, выискивая глазами пустое место. Сделал шаг, второй, третий… На четвертом шаге я столкнулся с человеком, он вынырнул откуда-то сбоку и ткнулся в мой разнос. Мой обед закачался, суп поплескался, лапша посыпалась, компот полился… Человек мгновенно оценил ситуацию и его сухие ладони твердо легли поверх моих задрожавших рук. Таким образом, большая часть обеда была спасена.

Моим недоумённым очам предстали проницательные глаза, изящный жёсткий рот, гладко выбритый подбородок… Незнакомец был примерно одного со мной роста. Мы разглядывали друг друга всего пару секунд, потом он сказал с легкой ухмылкой:

— Прости меня, святой отец! – подмигнул, отпустил мои руки и отошел к бару. Я непроизвольно глянул вслед, отметил на нём комбинезон абсолютно синего цвета. Человек подошел к стойке магазина и попросил у бармена:

— Дай-ка мне, приятель, бутылку кваса! И не открывать, строго с собой!

Свободный столик я нашел практически сразу. Разгрузился и в течение 10 минут съел всё, кроме котлеты. Я находился в добровольном посту в связи с поездкой к самому патриарху, а пост не допускал кушания мяса. Но не пропадать же добру?.. Котлету можно отдать бомжу или бездомному животному. Я допил чай, потом завернул котлету в салфетку. Немного посидел, отдыхая от еды, бездумно скользя взглядом по залу.

Странно, но за время моей трапезы ни один человек не изъявил желания сесть рядом. Зал переполнен, мой же столик самый ближний к кассе. Неужто, это я такой страшный, в своём наряде и с бородой?.. Я улыбнулся про себя, встал и, подхватив разнос с грязной посудой и котлетой – хотел понести его к окошку. Нога… зацепилась за боковой стул, чуть выдвинув его из-под стола. И я увидел, что на спинке этого стула, на кожаном ремешке, висит изящная подзорная труба. Где-то тридцати сантиметров длиной, без футляра. Через несколько секунд сей предмет был мною ощупан и подвергнут поверхностному осмотру. С первого взгляда было ясно, что данный атрибут – антиквариат, кем-то забытый. Оглядка по сторонам мало мне помогла, но натолкнула на мысль подойти сначала к кассиру, а после к бармену – в магазине напитков.

— Скажите, пожалуйста, вы возвращаете потерянные вещи? – спросил я на кассе. Поток посетителей уже схлынул, и кассир занималась разглядыванием своих красивых длинных ногтей.

— Вы что-то потеряли? – сказала она, не поднимая глаз.

— Нет, нашёл и хочу вернуть…

Кассир с ленцой подняла подведенные очи, скучающе провела взглядом по моей руке с раритетом, и выдала, зевая:

Грех I – Семейка уродов

Комната, по всей видимости, являлась обеденным залом, что подразумевало наличие ещё и кухни, где еда прежде готовится. И стопроцентно готовится кухаркой. На столе: торт, вазочка с шоколадными конфетами, маленькая бутылка дорогого вина и кофейник, сигареты и спички.

Картина напоминала идиллию, если не брать во внимание черные шторы, кои её и оттеняли. Но более странным было то, что… в этой богатой комнате просто кишело замками и цепями! Телевизор, часы на стене, ковер на полу, шкаф-сервант с бонбоньеркой, и даже стулья с семьей… все эти предметы интерьера были намертво соединены со стеной, батареей и полом, — с помощью озвученного железа. Явно, чтобы не украли. Какой-то странный и дикий гротеск, пока непонятный…

Вовки внешне являлся классическим терпилой: понурый взгляд, в котором таятся слабые остатки былого бунтарства. Сутулые плечи. Немного неуверенные движения, — перед собственно движением всегда секундная пауза. Лет 30-33.

Алиса – это конкретно купчиха. Лет 40, этакая самодовольная стерва. Повадки и тон голоса под стать барственному взгляду.

Гоша – мальчик лет 12, рассудительный негодяй.

За столом стоял ещё 1 пустой стул. Мужчины уплетали торт за обе щеки, слышалось жадное чавканье! Женщина то нервно постукивала вилочкой, то нетерпеливо смотрела на наручные часики… её кусок торта был нетронут. Наконец, она сказала резко:

— Гоша, не чавкай!

— Я кушаю, как умею! – тут же отозвался малолетний хам. — А если тебе не нравится мое чавканье, можешь выйти и… жрать где-нибудь в другом месте!..

— Кто дал тебе право грубить со мной? – удивилась Алиса. Не медля перегнулась через стол и ловко схватила мальчишку за ухо.

— Аай! – Гоша сделал попытку вырвать своё ухо из цепких женских пальцев. Безуспешно: — Ах ты!.. Ааай!..

— Проси прощения, сопляк! – с ненавистью сказала Алиса.

— Не будууу!.. А… – ухо крутанулось сильнее.

Вовик с усилием прогнал испуг из глаз, и сам оттащил женщину:

— Ну, довольно!

Алиса пренебрежительно скривила губки и рассмотрела свою руку: там алела свежая царапина.

— Маленький негодяй! – сказала она презрительно в сторону Гоши. — Отрастил ногти, как у коня!..

— У коней нет ногтей, дура… — зло ответил пацан, держась за оттянутое ухо. Без слез, сухо.

— Молчи, сволочь! Лучше молчи… — с ленцой протянула Алиса и добавила ехидно: — Вот возьму и выгоню тебя и твоего никчемного папашку на улицу. Тогда выяснится, кто дура!

— Эй, Алиса, а ты это чего? – удивился терпила Вовик. — Мы женаты десять лет! И не надо болтать… ерунду при Георгии. И так у нас не семья, а черт-те что!

— Когда-нибудь я это сделаю! – торжественно изрекла женщина. — Приструни своего долбанного придурка, а сам прикуси язык. Забыл, откуда вас достала? Я напомню!

Вовик растерянно глянул на Гошу – тот насмешливо ухмыльнулся в ответ. «Что, папка, как она тебя» — так и говорил взгляд. Под этим взглядом бунтарские гены десятилетней давности взыграли… мужчина замотал рассерженной головой, тяжело задышал… громко хлюпнул носом – накручивая себя:

— Ты… ты…

— Мерзавка, – спокойно уронил пацан.

И Вовик получил на-старт!

— Ты… — зарвавшаяся стерва! — Он вскочил и – как каждый неуверенный в себе человек – стал брать криком:

— Ты пос-то-ян-но грубишь моему сыну, а меня оскорбляешь и контролируешь! Не сплю ли я с уличной женщиной!.. А сама… не-де-ля-ми пропадаешь в ресторанах и в Греции с волосатыми мужланами! Зачем я на тебе женился? – чтобы быть терпилой?.. Ты… ты… вот ты возьми и оглянись… как мы живем целый год благодаря Денису!

Вовик повел дрожащей ручкой кругом, наглядно демонстрируя, — зачем же в этой комнате гротеск с цепями и замками!

— Он… он продает из квартиры ценные вещи! Но ты!.. Ты его до сих пор одеваешь в бутиках… — брючки, рубашечки, курточки… А дверные замки то не сменила, хотя я и настаивал!..

Вовик стих также внезапно, как и вспыхнул… глянул свысока на Гошу – тот злорадно ухмылялся. Тогда папка неловко опустился на своё место, скушал кусочек торта и закончил тоном обиженного ребенка:

— А сегодня я узнал, что ты все наше имущество записала на Дениса!

Алиса выслушала браваду равнодушно, в ответ на последние слова вальяжно погрозила мужу пальчиком:

— Мое имущество. Здесь — в семье, всё моё… — она уперлась насмешливым взором в мужнино лицо. И молвила без торопливости, методично перечисляя то, что возводило Вовика в ранг ничтожества:

— Когда мы поженились, у тебя не было даже зубной щетки! А только трехлетний толстый пацан, — тычок в Гошину сторону, — который превращается в такого же халявщика, как и ты!.. Тебе ли предъявлять мне обиды, когда ты живешь за мой счет?!.. Телевизор, который ты смотришь, еда на столе, да и сам стол!.. Посуда, шторы, постельное белье… Кровать, на которой ты меня пытаешься любить раз в декаду, потому что чаще у тебя не алё! Машины, магазинный бизнес, счет в банке, дом на Рублёвке, вилла в Греции — всё моё и только моё! Да о чём я, вашу мать?.. – Вдруг рявкнула Алиса: — Когда даже семейные трусы, в которых ты носишь свои… миллиметры, покупаются на мои деньги!..

Она выпила вина, достала из пачки длинную сигаретку и чиркнула спичкой.

Мужчина скуксил лицо… казалось, что он сейчас заплачет. Взял конфетку из вазы, деловито зашелестел оберткой. Повисла пауза – как предвестник смерти спора, жизненную подпитку он явно исчерпал. Однако Гоша, как и подобает злобному сопляку – успокоиться не захотел:

— Пап, ты бы врезал ей, чего она тебя унижает? – бросил мальчишка как бы между прочим, отрываясь от торта. Вовик засунул конфетку в рот и заметил сквозь жевок:

Главка 5. Ужин

…я обнаружил, что стою посреди своего гостиничного номера. И только после до меня дошло, что просмотр закончен, — прибор зажат в бессильной руке, а сама рука на уровне колена.

— Грехи Московии, — повторил я как заклинание. Ноги подрагивали, и я присел на коечку. Однако сидеть оказалось ещё хуже, чем стоять. Я шагнул к столу и попил водички. Дышать стало легче. Я выдохнул и глянул на прибор, спокойно лежащий на кровати. Каково же настоящее его название? Тот, кто оставил его в кафе, явно не будет обращаться в милицию! У Этой личности совсем другие методы поиска, которые нам и не мечтались. К тому же… прибор попал ко мне неслучайно. Точно!

Развить мысль я не успел, — в дверь номера постучали. Я сунул прибор под подушку, отер лицо потной ладонью и отворил дверь. На пороге стояла Эльвира, в изящных ручках находились тарелка под салфеткой и стеклянная бутылочка.

— Добрый вечер, — сказала она приветливо.

— Вечер!? – вылупил я глаза. Мне казалось, что я слетал в какое-то другое измерение, с той самой скоростью, что позволяет за 15 минут совершить вояж на Марс. В два часа дня я был на Марсе и вот уже снова здесь, а тут… вечер.

— Вас это удивляет? – хлопнула недоуменными глазками портье.

— Гм… да… — тревожный вид Эльвиры ввергнул меня в некое смущение. — В общем, да. Я тут… занимался кое-чем. Не заметил, как пролетело время.

— Войти-то можно? – переминалась девушка.

Предложение портье избавило меня от объяснений, я с радостью пропустил гостью внутрь номера. Она с нежной полуулыбкой опустила тарелку и бутылку на стол, сделала мне приглашающий жест.

— Что это? – задал я дурацкий вопрос.

— Я принесла вам поесть, — девушка обнажила внутренность тарелки, там соблазнительно вытянулись три пирожка. — Домашние, сама пекла. Правда, вчера вечером, но я разогрела их в ресторане. С картошкой и капустой.

— Спасибо, Э…ля. Но, не стоило, право. Я сегодня ел, — живот недовольно заурчал.

— Вы питаетесь один раз в день, отец Бориска? – не въехала девушка.

— Вообще-то, мне хватает одного обеда в день. Знаете, Эля, постоянное недоедание очень стимулирует умственную деятельность! – я постарался сделать гордый вид. Живот снова предательски буркнул, и так громко, — что моё мнимое равнодушие к еде сошло на нет. Как в моих собственных глазах, так и в глазах портье. Эля взяла пирог двумя пальчиками и поднесла близко к моему лицу. Пирог был восхитителен! Румяный и с корочкой!

— Недоедание развивает гастрит, который может привести к язве желудка, — мягко возразила Эля. — Вы умный и так, отец Бориска, и нормальное трехразовое питание не убавит у вас разума.

Я сглотнул слюну. В следующий момент пирог опустился в мою ладонь, и я его – как дурак, начал вертеть пальцами. Эля открыла бутылочку открывалкой, что достала из кармана форменной одежды, налила стаканчик газировки, подвинула мне. Присела. Подмигнула мне.

«Спасибо, милая Эля!», — хотел я сказать, но лицемерный бес вытолкнул из моего рта лишь:

— Хорошо! – я опустился на стул, куснул пирога. Затем подвинул к себе пустой стакан, перелил половину газировки туда, долил из своей бутылки воды в стакан. И начал чинно кушать.

— Это святая вода? – кивнула Эля на бутыль. Просто, без эмоций.

— Да. Полезная, богатая серебром, святая родниковая водичка. Служу я в Ориенибауме, в его окрестностях есть хороший родник. Я его освятил.

— Никогда не слышала про такой город, — удивилась портье. – Это вообще в России?..

— Это сорок километров от Питера, — ответил я, стараясь чтобы слова не застревали в пироге. – Ориенибаумом я зову город по старинке. Вообще-то, ещё с сорок шестого года – это город Ломоносов.

— Понятно… — протянула Эля. По её виду было видно – однако, что ей ничего не понятно. Возникла пауза, в коей лишь слышались звуки, что неизменно возникают при поглощении еды. Данные звуки я держал за плотно закрытым ртом, но все равно они были слышны. Меня сейчас занимали две вещи: успокоить желудок и вернуться к изучению чудесного прибора. Девушка ныне меня не волновала. Зато, по всей видимости, я волновал её. Иначе бы Эля сюда не пришла. Впрочем, возможно, это всего лишь чувство давней благодарности…

— Зачем вы газировку разбавили святой водой? – вдруг спросила гостья. В тоне явно зазвучала ирония. – Постоянно укрепляетесь в вере или демонов боитесь?

— Ни то, ни другое, — я снисходительно улыбнулся. Миряне любят приписывать священству всё то, что не приписывают никому другому.

— У меня начальная стадия диабета, — объяснил я кратко. — Ограничиваю, по возможности, сахар в крови.

— Скушайте ещё, — подвинула блюдо портье.

Я послал своего беса ко всем его чертям и на сей раз сказал с благодарностью:

— Спасибо, Эля! Не привык переедать.

— Дорогу осилит идущий, — усмехнулась девушка и поднялась. – Я работаю до утра, вырвалась на минуту... Утром принесу горячего супчика, из ресторана. Попрошу метрдотеля, чтоб оставил чашечку с вечера. — Она пошла прочь. – До свиданья, отец Бориска.

— Погодите, Эля! – я поспешно кинулся следом. Нагнал у открытой двери номера. Спросил страстно:

— Почему вы заботитесь обо мне? Из-за курсовой работы шестилетней давности?

Вопрос родился во мне без всякой логики по отношению к происходящим событиям. Сам по себе. Хотя повод у вопроса был, конечно. Эля взглянула весело, ответила без раздумья:

— Должен ведь кто-то о вас заботиться. Помимо Бога. Как считаете?

Я навострил уши, чувствуя, что сейчас узнаю нечто то, что до сей поры было скрыто от меня. И не ошибся.

— Бог сообразил с самого начала, что мужчина не приспособлен жить один, и создал женщину. И переложил на неё часть Своих функций, в частности, житейскую заботу о мужчинах. Что мы – женщины и делаем. – Эля цокнула язычком, быстро повернулась и вышла.

Грех II– Осквернители могил

— Так, ещё чуть…

— Тяни-тяни!

— Ставь!

— Е-есть…

Мужички стукнули гроб на край могильной ямы. Отпустили веревки, стёрли пот.

— Давай-ка сразу подале? – предложил один.

— Верно, — согласился второй.

Они, пыжась, подхватили гроб с торцов и шагнули в сторону от могилы.

— Ста… ставим, блять!..

Гроб тяжело упал на сырую землю.

— Сцуко, здоровый боров.

— Мертвецы вообще тяжелые.

Реплики прозвучали апатично, — так говорят о неинтересных вещах. Затем мужички присели прямо на гроб. Достали сигаретки, прикурили. Сцена случилась недалеко от кладбищенской стены. По традиции жанра светила луна, довольно неплохо освещая дислокации и сюжет. Если глянуть сверху – то можно было понять, что кладбище не маленькое. Вполне, что Ваганьково, — то, что находится в московском районе 1905 года, а может даже Новодевичье.

Рядом со стеной зияла свежевырытая могила, откуда минуту назад был вытянут (на двух веревках) красный гроб с нашитым на нём черным крестом. Деревянный ящик достали двое мужичков в затрапезной одежде, обоим лет где-то по 30-ти. Бывшие зэки, — явно! Один часто кашлял как во время разговоров, так и без оных, — туберкулез, к Ванге не ходи.

— Как считаешь, удачно зашли? – прозвучал заинтересованный вопрос от рыжего Иннокентия.

— Самого жмура я не видел, но видел похороны, — кашлянул Митя. – Это… было круто!

— Тогда… тогда почему этого… дятла похоронили в таком нищем гробике? – Иннокентий слегка пристукнул кулаком по крышке, под которой покоилась трупная начинка.

— Хрен его знает, — беспечно кашлянул Митя. – Вполне, что гробик сострогали скромняшечкой, дабы оградить трупачок от ублюдков вроде нас.

— А есть ишо варианты? – полюбопытствовал Иннокентий.

— Есть, Кеша, – зевнул приятель. – Быть мож… таков наказ покойника, который… последовал примеру Ивана Васильевича Грозного. Царь Иван наказал похоронить себя в монашеской рясе, что и было воплощено челядью.

— Для чего? – не врубился Кеша, недоуменно щурясь. – Поиздержался што ль?..

— Та не, — усмехнулся Митя. – Царь Иван просто бздел попасть в ад за то, што сгубил уйму народа, залил кровью Русь. И вот дабы показать Богу раскаяние и смирение, он и лёг в свой склеп в одежде монаха.

— Ааа… Кинул Господу леща, — сообразил Кеша. – Мыслил, что типа Бог его помилует и в ад не пошлёт.

— Ага. Вполне, што наш жмур тоже мыслил похожим образом, — Митя откашлялся и подхватил топор с земли. – А может и не мыслил. Давай робить, в общем, ща узнаем…

За несколько секунд веревки были сдернуты с гроба. После мужички – с помощью топора и выдерги, отломали крышку. Слышались скрежет выдираемых гвоздей и пыхтенье.

— Харэ! – наконец, подытожил один из грабителей. Мужички отбросили инструмент и вновь отёрли пот. Отряхнули руки. Осталось поднять крышку.

— Ты знаешь, Кеша, почему живым гаврикам принято выкать, а жмурикам — тыкать? – вдруг прозвучал вопрос в могильной тишине.

— Живым тоже тыкают, — удивился Иннокентий. – Я ж не выкаю тебе, а ты… мне. А?

— Я говорю, ваще, о правилах в обчестве, — пояснил подельник. – Мы с тобой кореша и без церемоний. А в… трамвае, в аптеке, в…

— В магазине?

— Да, и в магазине… — незнакомые граждане выкают. Ты ж не гришь халдею «Дай мне пива»? А ты гришь «Дайте пива»!

— Ну… верно… — задумался Кеша.

— А жмуров всегда тыкают. Им всегда грят: Пусть те земля будет пухом.

— И… что с того? – удивился приятель. – Какого хрена?

Митя с превосходством ощерился:

— У живого гаврика есть душа. А у жмура души нетути, она отлетает в момент смерти. Поэтому ему тыкают, а гаврику выкают. Так-то, Кеша. Вся соль в душе!

— О, бля! – поразился подельник, с веселым удивлением глядя на Митю. – Ну ты ваще бля!.. Знаешь… я вот што скажу — добрый бы из тебя получился монах, если б не выгнали из обители за пьянку.

Торжество, на удивление, исчезло из глаз Мити, он… как-то грустно усмехнулся. И рыкнул:

— Харэ болтать! Робим!

Мужички приподняли крышку на «попа», выдирая остатки гвоздей… Толкнули её – крышка упала на землю.

— Фууу! – оба глянули на мертвеца.

В деревянном ящике лежал молодой мужчина с прямым пробором на голове. Руки крест-накрест, а на мизинце мутно переливался в лунном свете жёлтый перстень с большим зелёным камнем.

— Ой-ёй! – Митя с усилием приподнял трупческую руку. – Знатный изумрудик!

— И кафтанчик в цвет, нулёвый, — обрадовано произнес напарник, трогая воротник серого фирменного костюма, в который был облачен труп. – Тыщ пять бакинских, не менее…

Мужички без долгих разговоров подхватили труп за ноги и голову:

— Раз… Два…

— Три!.. – труп был вынут из гроба и положен рядом. Сам гроб мужички скинули назад – в могильную яму. Затем, с изрядной сноровкой, раздели покойника. После Митя занялся съёмом перстня, а Кеша отошел к ногам, — снять туфельки. Любое кольцо не так просто снять с пальца трупа, Митя тихо матерился и безуспешно дергал холодную, тяжелую, твердую руку покойника.

— Твою маму!.. Кеша! – не выдержал он. – Дай мне перо-бабочку, ща отрежу палец ему…

Приятель не спешил подавать испрошенное, и Митя нетерпеливо обернулся. Последнее, что он увидел – это лезвие топора, занесенное в темно-синих небесах. Лезвие, с противным чавканьем, глубоко и точно вонзилось Мите между лопаток. Бывший монах прошептал нечто невнятное и упал ничком на жмура!

— Так-то лучше, — Кеша приподнял топор за топорище — инструмент приподнялся вместе с наживлённым на него человеком, так глубоко сидел в спине. Убийца отставил пакет с фирменной одеждой в сторонку и взялся обеими руками за топорище. Стал отходить, мертвый подельник на топоре волочился следом. Кеша столкнул труп в могилу вместе с топором в спине и вернулся к выкопанному жмуру. Опустился перед ним на коленки, взялся за кольцо основательно и… дёрнул изо всех сил. Безуспешно! Тогда… убийца выхватил нож-бабочку, выкинул лезвие и два раза с нажимом – полоснул по мизинцу. Палец отскочил, а перстень плавно соскользнул в жаждущие лапы Иннокентия.

Главка 6. Ранним солнечным утречком

Мое сознание разбудил солнечный луч, погладивший лицо. Я приоткрыл глаза и с наслаждением потянулся. Затёкшие члены благодарно вздохнули. Я по-прежнему полулежал, прислонившись к стене – спиной, ощутимая нагрузка на позвоночник!

— Семь часов утра, — послышался женский голос. – Пора завтрака.

Я неловко повернул голову к окну – там находилась портье, она стояла вполоборота ко мне и рассматривала улицу в прибор.

— Эля… — выдавил я. Не имея возможности осмотреть себя в столь неудобном положении – я быстренько себя ощупал и понял, что одет. Это немного успокоило. Я рывком сел на кровати, пружины нежно скрипнули.

— Доброе утро, отец Борис, — продолжила девушка. Мне показалось, что она улыбается, хотя по профилю определить эмоцию было трудно. Эльвира повернулась ко мне, глядя на меня в прибор. После убрала его, подмигнула:

— Я принесла вам супчик, как и обещала.

— Ааа… эм… — языком овладел столбняк. Человек со сна гораздо менее умеет выражать свои мысли, нежели в любом другом состоянии.

— Я стучала! – сказала Эля. – А когда вы не открыли – то толкнула дверь на всякий случай. Она оказалась не заперта. Я и вошла.

Поскольку я не сводил с неё суматошного взора – портье добавила:

— Я неправильно поступила, да?.. – голос дрогнул.

— Где вы взяли прибор, что у вас в руке!? – спросил я, обнажая причины своей тревоги.

— Ч-что?.. – Эля недоумённо глянула на прибор. – Лежал рядом с вашей кроватью, на полу.

— И что вы сейчас увидели!? – мне вдруг захотелось заорать, но я сдержался.

Взгляд Эльвиры отразил тревогу, она… явно хотела вымолвить что-то участливое, но… сдержалась. Пожала плечиком:

— Что можно увидеть в подзорную трубу?.. Улицу. Дома. Людей…

Я поднялся, молча и требовательно протянул руку. Девушка с опаской сделала шажок и подала прибор. Я цепко схватил трубу и прижал её к груди. Портье явно не знала, то ли плакать от моей одержимости, то ли смеяться – вид растерянного священника всегда немного комичен.

— Неужто мне всё приснилось!? – пробормотал я. Я глянул на стол, приметил там остатки вчерашнего ужина и понял, что… Бог позаботился о том, дабы наблюдать грехи мог один я. Для всех других данная вещь была обычным оптическим прибором, — таким образом, прибор – это что-то вроде шкатулки с двойным дном. Я захотел засмеяться, но лишь улыбнулся. С довольным выражением лица глянул на портье.

— Я забыл вчера запереть дверь, — сообщил я безмятежно.

Эльвира списала моё недавнее странное поведение на послесонное состояние и тоже повеселела.

— Вы кушайте, — она сдвинулась к столу, сдернула с него белую салфетку. Под тканью оказалась тарелочка, испускающая ароматный пар. – А я пошла отсыпаться после суточного дежурства. До вечера! Думаю, что дорогу найдете…

Девушка ушла к выходу.

— Какую дорогу?.. – машинально удивился я.

Портье тотчас же возвернулась к столу, взяла с него листок бумаги (лежал рядом с тарелкой), развернула, поднесла под мой нос на расставленных пальцах:

— Видите? Это адрес моей квартиры, очень подробный, с подъездом и этажом. Улица Марксистская, здесь 20 минут ходу.

Моим глазам предстали несколько отпечатанных фраз. А также схема от руки.

— Вижу, — согласился я. – Но зачем…

— Хочу расспросить вас о вашей курсовой! — объяснила девушка просто. – Часиков в шесть буду ждать. Приготовлю знатную курицу.

Она вновь отошла к выходу, не забыв аккуратно положить адрес назад – на стол.

— Постойте, Эля! – вскинулся я нетерпеливо.

— Да! – девушка остановилась. Медленно повернулась. Спросила удивлённо: — Позвольте узнать причины вашего отказа. Может, я вам не нравлюсь?..

Вероятно, последняя фраза мне лишь послышалась. В глазах портье лишь недоумение и нет ни тени «женской обиды».

Сестра моего однокурсника не похожа на честную давалку и поэтому моему целомудрию вряд ли что угрожает. А поесть домашних пирожков не есть грех.

— Я не отказываюсь, — изнутри у меня изошел смущенный кашель. – Я только… хочу попросить постную пищу. Кхм… Я в добровольном посту, и скоромного не кушаю.

— Даа, — теперь недоумевала девушка. – Ну… хорошо… То есть… Конечно, я придумаю аналог курицы!.. Есть ещё вопросы?..

Я немного подумал и решительно кивнул:

— Да, есть один вопрос. Но он… интимный.

— Я не замужем, — кокетливо сморщила личико Эльвира.

«Это видно», — улыбнулся я про себя, а вслух вымолвил:

— Я всего лишь хочу узнать адрес общественной бани. Желательно поблизости от гостиницы. Хочу омыть тело перед визитом к патриарху.

— Ну уж нет! – категорически заявила Эльвира. Она погрозила мне пальчиком. – Даже не думайте! Хотите подцепить «грибок» или что похуже?.. Помоетесь у меня!

— Нет! – вскрикнул я в испуге прежде, чем успел подвергнуть ситуацию анализу.

— Да! – торжественно изрекла портье. Она упёрла ручки в бока, наклонилась надо мной и молвила задушевно:

— Вы будете мыться один! В ванной есть крепкий шпингалет, на который вы закроетесь! Полотенце дам прежде.

Главка 7. Благочестие

Я сидел за столом и пытался кушать тёплый супчик с лапшой. Как только портье ушла — моё сознание атаковала целая армия мыслей из категории «Добро и зло»! Или «Любовь и ненависть», — так точней, наверняка. Я помешивал ложкой в простывающем бульоне и думал, думал, думал… Прибор греха лежал рядом, не давая моим мыслям соскальзывать с благочестивой колеи, рядом с ним покоилась Библия, так, на всякий случай.

Случай на Ваганьковском кладбище вытолкнул на поверхность моей памяти высказывание одного русского святителя: «Превыше земного закона есть справедливость, а выше справедливости может быть только милосердие». Надругательство над мёртвыми заставило меня продолжить фразу. От себя я добавлял: «Да, милосердие – это высшая ценность в мире, но есть люди, которые его недостойны. Они заслуживают именно справедливого суда, к тому же без судей. Око за око, как говорили древние!».

Я в сердцах чуть не плюнул в супчик… поскорее отодвинул его от себя, от греха. Во мне проснулся командир взвода военной разведки, лет 20-ти от роду, умеющий восстанавливать подлинную справедливость. Огнём и мечом, и только так!.. Однако мне уже не 20 лет и я давно не машу кулаками, а верю в слова Христа «Любите ближних». А чем более человек тебе неприятен – тем и твоя любовь ценнее. Никакой пользы нам от того, что любим любящих нас. Любовь к нелюбимым есть любовь к Христу. Сын Божий всепрощающ. Мне до него ещё как-то далековато…

Я вскочил и сделал по номеру задумчивый круг. Беспрерывно теребя бороду.

Кажется, я начал понимать, зачем Господь оставил мне прибор греха. Он желает испытать мою веру. Выдержу ли я духовно, просматривая страшные пороки? Не заполонят ли меня ненависть и отвращение?.. Почти невозможно приказать сердцу любить, когда тебя переполняют ужас и неприятие! Христос всё же смог. Распятый, он просил Отца простить своих мучителей. И мне надо повторить сей подвиг с поправкой на то, что физических жертв от меня не требуется.

Я сел и взял в руки Библию. Помедлил, приводя дух в нейтральное состояние, — Святую книгу нужно открывать как минимум не с грязными помыслами.

— Так, запомним, — размыслил я вслух. — Бог дал мне крест и я пронесу его, как в своё время он нёс свой.

Ближайшие полчаса мой скромный гостиничный номер наполняли библейские стихи, звучащие в идеальной тишине особенно торжественно:

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие небесное.

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

— Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

— Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

— Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

— Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

— Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены Сынами Божиими. *

Примечание: Нагорная проповедь. Ев. от Мф. 3:9.