Топ-модель 2. Я хочу развод

Глава 1

Все вымышлено. Любые совпадения случайны.

Я облокачиваюсь на стол в магазине «Мир колясок» и делаю медленный вдох-выдох. Тренировочные схватки совсем болезненные.

Скоро, малышка. Каких-то три-четыре недельки осталось, и можно встречаться. Транспорт тебе выберем только. Самый красивый и самый лучший.

Поглаживаю живот.

— Аня, все в порядке? — спрашивает обеспокоенная Папуша.

Если не считать того, что твой брат уже две недели не ночует дома, а у меня с утра до ночи адские треники, бессонница и изжога, — просто превосходно. Сжимаю зубы и стараюсь продышать боль.

— Да, в порядке.

— Когда ты к врачу, кстати? Тебя положат заранее, как обещали?

— Завтра на УЗИ. Посмотрим. Малышка никак не ляжет правильно.

Мы проходим вдоль ряда колясок — тут на любой вкус и цвет. И правда — целый мир.

— Мне почему-то хочется белую. Непрактично, зато красиво. — Тянусь к одной, катаю.

— Давай розовую! — смеется Папуша. — Умираю от желания увидеть Максима с розовой коляской!

Я вспоминаю нашу последнюю встречу с Максимом, когда он демонстративно прошел мимо, собрал некоторые вещи и ушел. Просто ушел, будто в кресле никого не было. Будто не было меня с огромным животом, в котором толкалась его дочка. Каким же козлом он может быть! Папуша себе даже не представляет.

Новый спазм скручивает едва ли не пополам. Я стискиваю ручку коляски, зажмуриваюсь. Считаю про себя: «Один, два, три...»

Господи, надо терпеть... Ощущаю тошноту. И так долбит уже второй месяц, то сильнее, то мягче.

— Аня, зайка, ты как? — Папуша берет за руку.

— Что-то мне и правда нехорошо. Поторопимся. — Обращаюсь к консультанту: — Я возьму эту. Давайте оформим доставку. — Протягиваю карточку.

У меня есть свои собственные деньги. За последние две недели я не сняла ни рубля с карты мужа. Он ни разу не поинтересовался, на что я живу и как.

Закончив с покупкой, выходим на улицу. Майское солнышко приятно греет лицо, я опираюсь на руку Папуши и достаю из сумки темные очки.

— Немного осталось, и увидим нашу девочку. Напиши завтра, что скажут на УЗИ. Я переживаю, что у тебя слишком аккуратный живот. И вообще, ты со спины не похожа на беременную.

— Я же кобыла высокая. Врач сказал, будь я ростом метр шестьдесят, смотрелась бы по-другому А так... дочка там потягивается в удовольствие. Фух! Как больно. Аж слезы выступают.

В этот момент, к своему полнейшему удивлению, осознаю, что по ногам что-то течет. Прямо на асфальт капает. Пульс взрывается, боль становится на миг просто невыносимой.

— У тебя воды отошли, милая! — вопит Папуша. — Господи! Срочно в машину! Бегом!

Я сжимаю зубы. Бегом — сильно сказано. Опираюсь на руку Папуши и спешу, как только могу.

Папуша прыгает за руль, пристегивается. Говорит:

— Наберу Макса, пусть привезет вещи в роддом.

— Я думаю, у него найдутся дела поважнее.

— Аня...

— Твой брат сказал четко и ясно, что на родах присутствовать не собирается. Я скажу Семёну, он привезет.

Достаю мобильник и звоню охраннику. Затем сообщаю врачу, что случилось и как себя чувствую.

— В роддом, — командует тот.

— Едем!

Папуша выжимает газ, а я хочу позвонить еще кому-нибудь.

Почему так рано? Вдруг что-то идет неправильно? Папуша так нервничает, что приходится быть сильной, иначе мы обе начнем паниковать и рыдать. Сильной в этой машине оказываюсь именно я, как ни странно. Внутри же плещется море страха. Я кладу руку на живот.

— Доча, доченька. Ты как там? — шепчу.

Вспоминаю, что нельзя сидеть в родах, и съезжаю пониже.

— Папуша, она не шевелится. Затаилась или что? Папуша. Господи, Папуша.

Та достает из бардачка шоколадку и протягивает мне.

— Поешь сладкого. По навигатору осталось двадцать минут. Скоро, Аня, приедем. Потерпи.

Киваю, открывая шоколадку. Аппетита совсем нет, но дочка и правда реагирует на сладкое, а мне сейчас и без ее активности жутко! Поэтому откусываю и нервно жую. Глажу живот без остановки.

Малышка моя. Доченька.

Новая схватка поясом боли сжимает поясницу. Живот напрягается. Я вдруг осознаю, что совершенно не готова рожать сегодня. Я думала, придется перехаживать.

— Не переживай, — говорит Папуша, — если что, я приму роды.

Застываю. Перевожу обалделый взгляд на бледную как мел золовку и... хохочу.

Она тоже улыбается, а потом смеется. Я качаю головой.

— Доченька, доча, — причитаю. — Как ты там, крошка моя?

Через секунду чувствую движение, потом еще. Шоколадка дошла по назначению? Дочка вытягивает ноги, и они врезаются под ребра. Это больно, но и одновременно радостно.

Глава 2

— Почему ты сразу не поехала в роддом, как схватки начались? Врачи бы остановили роды.

— Мама, говорю же, я думала, это треники. — Хожу по палате. Нервничаю.

Дышу. Все, что могу, — это дышать.

— Ты себе представляешь, что это значит — растить больного ребенка?! Моего опыта тебе мало? Ума нет, угробила девочку! Какая из тебя мать?! Горе ты, а не мать! Бедный Максим!

Я сбрасываю звонок и откладываю мобильник. Мысли разбегаются. Почему, ну почему так рано? Я ведь анализы сдавала, на приеме была недавно — все шло хорошо, не считая положения малышки.

Мама перезванивает, она как никто умеет накрутить меня до дикой паники и сжигающего чувства вины. Уже что-то вычитала в интернете и решила сообщить последствия преждевременных родов. В тот момент, когда я во второй раз сбрасываю вызов, в палату заходят.

Вздрагиваю и как-то сразу понимаю, что это Максим. Стоит в больничной одежде и резиновых тапочках, а я в пол пялюсь. Не на него, ни в коем случае. Лишь краем глаза касаюсь. Чувствую присутствие, ощущаю вторжение, нарушение личных границ. В глаза смотреть необязательно, да и не получается. Физически не могу его видеть.

Пол-окно-тумбочка.

— Ну что? — Я хватаюсь за спинку кровати. — Где там анестезиолог?!

— Скоро освободится. — Его спокойный голос бьет наотмашь.

Не могу с Максимом находиться в одном помещении!

— Скоро?! Ты не видишь, что я умираю?

— Мне его за шкирку из операционной притащить?

— Притащи! Депутат ты или кто?! Сделай хоть что-нибудь! — Горько всхлипываю. — Прости, я за малышку переживаю. Почему я не поехала в больницу рано утром? Или вчера? Я просто... У меня треники давно уже, мне говорили, что я сразу узнаю, когда схватки будут настоящими. А я не узнала. — Зажмуриваюсь и реву от отчаяния.

Давай, добивай, муж любимый. У тебя это отлично получается.

Он, кажется, подходит. Чтобы убедиться, надо поднять глаза. Я потираю поясницу машинально, чтобы хоть как-то облегчить состояние.

Спустя вдох чувствую прикосновение к спине через больничную сорочку. К тому самому месту, что разминала.

— Позволь мне, — говорит Максим заботливо. Как раньше.

Я вздрагиваю всем телом, собираюсь отпихнуть немедленно. Он начинает гладить, растирать. Его рука — большая, уверенная.

Моя — застывает в воздухе. Снова закрываю глаза и дышу.

— Перестань прикасаться ко мне, к бриллиантовой, — слышу собственный голос.

Так говорил обо мне Жан Рибу.

Нажатие становится в пять раз ощутимее, муж полностью игнорирует выпад. Прикусываю губу и вдыхаю громко.

— Ай!

— Легче?

— Да, — временно сдаюсь и смягчаю тон. Не защищаюсь. — Поясница. Капец просто, она сейчас отвалится.

— Твоя мать опять тебя накрутила? Аня, просто пришло время.

— Ты думаешь?

— Я сегодня не мог спать ночью, ждал, что ты позвонишь. Да, пришло.

Его движения становятся ритмичнее, и это невыносимо нужно в данный момент. Кое-как получается немного расслабиться, и я сразу чувствую, как живот опускается.

Время идет. Сквозь схватки осознаю, что уже второй час в палате нас двое. Врач заглядывает периодически, смотрит, как дела, и уходит.

И снова мы вместе. Муж и жена. Будто семья настоящая, которая и в горе и в радости. Которая действует заодно.

Мы так сильно поругались в тот раз, после которого не разговаривали. Я думала, что и не начнем уже.

Фразы короткие. По делу. Ни шагу на запретные территории. Ни шагу туда, где больно, где черное болото и ссоры.

Сердце только колотится. Я ведь так и не научилась смотреть в сторону мужа. Максом звать научилась, иногда позволяю себе цыганское Ману. Мнение свое высказывать научилась. А вот смотреть — нет.

Потому что пусть я из деревни, но гордость тоже имеется. И я лучше умру, чем еще раз покажу ему свой «щенячий взгляд».

А иначе смотреть, видимо, не получается. Как иначе-то на него смотреть, когда при одной мысли внутри все замирает: и тоска, и горе, и обида, и боль? В итоге одна сплошная боль. Не могу из сердца выкинуть, что бы ни делала. Но однажды получится.

Точно получится.

Мы перемещаемся по палате. Я то в кровати лежу, то хожу из стороны в сторону. Максим рядом. Говорит о чем-то, шутит.

Про коляску рассказываю. Лгу, что розовую выбрала, он вздыхает, соглашается. Я смеюсь. Господи! Он тоже улыбается.

Понять не могу: мы заключили короткое перемирие или... помирились? Максим ведь не хотел присутствовать. Он... сразу приехал и остался.

Разминает спину, приносит воду, поддерживает. Слова, что произносит, всегда правильные, пусть, может, лживые, но к месту.

Когда подключают эпидуралку, становится легче. Ночью даже получается немного задремать. Он рядом. Все время рядом, не звонит никому, не уезжает. И это так... странно. И не похоже на него.

Глава 3

Примерно шесть месяцев спустя

Мой муж наполовину цыган. В нем много светского. Наверное, больше, чем в ком бы то ни было: он посещал элитные школы, учился в престижном вузе у лучших преподавателей. Его друзья и подруги из современного, знакомого мира. Но, видимо, некоторые вещи передаются на генетическом уровне и не поддаются трансформации. Он такой, какой есть, и глупо верить, что я когда-нибудь смогу изменить хоть что-то в этом человеке.

Я приехала в столицу наивной глупышкой и с разбегу влетела в клан Одинцовых. Семья мужа — как маленькая сплоченная община, где все друг за друга, где близкие регулярно общаются, видятся и живут по негласным правилам. Община, где нет секретов и тайн. И где самое страшное наказание — отлучение.

Соблюдай законы — и все у тебя будет. Поддержат, помогут, не дадут в обиду, что бы ни случилось. Ты только... соблюдай эти правила.

Чего бы это ни стоило.

***

— Вот эта фотография хорошая, — говорю я подруге. — Видно, что ты поработала. И здесь. Вот эти две нормас, остальные, прости, не нравятся. Не хочу тебя расстраивать, но ты сама просила честное мнение. Я бы их не купила.

Диана смотрит на экран ноутбука, моргает, борясь с желанием расплакаться. Она тоже из Упоровки и приехала покорять столицу по моему примеру. Вообще, после моей свадьбы с депутатом многие девочки бросились менять свою жизнь. Я никого не собиралась вдохновлять, просто так вышло.

— Смотри. Бренду не интересно, как именно ты получилась, — объясняю. — Им вообще до тебя нет дела. Единственное, что имеет значение — продала ты товар или нет. Попала ли в нужный образ? Вот здесь ты очень миленькая, но это фото для анкеты на сайт знакомств, акцента на губах нет. А тебе нужно было продать блеск. Поэтому и отказ.

— Я не понимаю. Покажи. Фух... Давай три кадра, как бы Аня Февраль продала этот блеск.

Я смеюсь, доедая салат.

— Прямо сейчас? — бубню с набитым ртом.

— Да, на счет «три». Один, два... — Диана хватает мобильник и включает камеру.

— Да погоди ты!

Торопливо дожевываю. Достаю сумочку, а оттуда косметичку. Мимолетно бросаю взгляд на часы — Максим должен вот-вот привезти Виту. Они сегодня развлекались вдвоем, пока я работала.

Крашу наскоро губы. Диана настраивает телефон и делает несколько кадров, я быстро меняю позы.

— Ва-а-у! — тянет она. — Как?! Как ты это делаешь?! А теперь продай мне тушь!

Смеюсь и показываю, как сделала бы я, если бы предложили поучаствовать в такой рекламной кампании.

Диана просматривает фото и качает головой:

— Ты такая простая в общении, но стоит щелкнуть фотиком — другой человек.

— Пока учусь. И ты научишься. Я... действительно много тренируюсь. Очень много. Максим иногда цокает языком, когда мы с Витой часами позируем перед зеркалом, выбирая идеальный образ.

— Как для «СвитБэг»?

— Да! Например. Я же там на себя не похожа, и это нормально.

Диана находит в соцсети страницу модного бренда сумок, и я там на первой полосе в ярком зеленом платье, с рюкзаком. Фотография действительно классная, под ней куча комментариев. Вчера вроде бы столько не было? Забеспокоившись, открываю ветку и вижу тот самый ролик.

Пот прошибает! Всегда одна и та же первая реакция. Когда уже абстрагируюсь? Когда обрасту толстой кожей? Стыд чудовищный.

Нажимаю кнопку «пожаловаться». Модераторы не успели подчистить.

— Что там?

— Все нормально, забей.

Убейволк, Лев и вся его компания отбывают срок в колонии строго режима. Максим в их отношении был жесток, но время назад не отмотаешь — видео, где мы занимаемся сексом, завирусилось. Впервые оно вошло в топ просмотров, когда Макс подрался с Убейволком, спасая меня. Идиотов столько было! Писали мне в личку, пока он не устроил показательную порку одному из них.

Но ролик, конечно, никуда не делся, и каждый раз, когда где-то мелькают мои фотографии, какой-нибудь уникум его притаскивает со словами: «А не эту ли модель тут имеют как последнюю блядь?»

Ниже споры, эту или не эту, конца и края которым нет!

У меня на носу был шикарный, просто потрясающий контракт с брендом для беременных. У них еще есть отличная линейка кремов для тела, я могла бы работать и после родов, но на самом последнем этапе получила отказ. Почему — не объяснили, но намекнули, что беременность в их представлении не ассоциируется с сексом. А я у людей — ассоциируюсь.

У всех, блин, кроме собственного мужа! Сейчас уже ровно, а тогда — как ударили. Такая обида взяла! Разозлилась страшно! Я столько времени потратила на кастинг. А может, просто доказать хотелось Максиму, что могу, что крутая!

— А как, по-вашему, беременность получается? — уточнила. Рассмеялась менеджеру в лицо: — Непорочно трахают, что ли, ваших покупательниц? У меня зато все прозрачно. Вот секс, вот живот, — ткнула на слоненка.

В общем, уж не знаю из-за длинного языка или порочного видео, но осталась я без контракта и денег.

Глава 4

Разноцветные тряпочки, которые нашила мама для Виты, — просто топ. Мы десять минут перебираем, гладим, рассматриваем. Разная фактура ткани интересует дочку безмерно! Ни одна дорогущая игрушка пока такого эффекта не имела.

— Смотри, вот так еще можно. — Я кутаю куколку в ткань. — Платье получается, да? Как у Виты платье! Только зеленое. А у Виты голубое, — показываю, рассказываю.

Дочка еще слишком мала, чтобы наряжать кукол, но ей нравится любая деятельность, поэтому она мгновенно включается и... добит пупсом об пол. Затем берет машинку, которую купил Максим, кладет на ковер и накрывает, будто одеялом.

Смеюсь:

— Да моя ты девочка! Маминого пупса, значит, об пол, а папин мерс баиньки! Виточка уложила машинку спать! Булочка заботливая.

Картинка выходит настолько славной, что дочь не выдерживает, хватает машинку и тянет ко рту.

Вита внешне похожа на папу — смуглая, темноволосая. Когда родилась, глаза были ярко-голубыми, теперь карие и продолжают темнеть с каждым днем. Смотрю в них и поражаюсь — разрыв шаблона у меня. Глаза Максима — точь-в-точь, при этом такие добрые, веселые и счастливые, каких я у мужа отродясь не видела.

А жаль, ему бы пошло. Вита теряет интерес к тряпочкам, и я собираю их в пакет. Бросаю взгляд в окно — фары мелькнули или показалось? Бр-р.

Зря так рано отпустила Семёна, иногда он сидит с нами вечером. Вдвоем с дочкой не то чтобы страшно. Некомфортно.

Максим купил этот дом, когда я была на шестом месяце беременности. Когда Вите исполнился месяц, мы сюда переехали. Ремонт делали на скорую руку. Квартира Максима показалась тесной для троих. А для двоих, если начистоту, особенно.

— Что ж, пойдем купаться? — предлагаю дочке весело.

Поднимаюсь, иду в ванную и включаю воду. В этот момент щелкает замок.

От неожиданности я замираю.

Смотрю на часы — и восьми нет. Рано он что-то.

Тут же суетиться начинаю на ровном месте! Проверяю воду, убавляю горячую, добавляю. Целую Виту, хватаюсь за полотенце. Дочка тянется к своим резиновым уткам, я машинально вручаю ей одну, хотя это игрушки для ванны.

Максим для меня — гость, был им раньше и навсегда останется. К его приходу нужно подготовиться, хотя бы морально.

Себя оглядываю — бежевый домашний костюм, топ и широкие длинные штаны. Пойдет. В зеркало быстрый взгляд, потом на дочь — в любопытные карие глаза. Целую. Целую. Целую ее в сладкие щеки.

— Неужели это папа? — Стараюсь, чтобы голос звучал максимально бодро.

Дочка радуется. Это слово она знает прекрасно.

А мне дурно! Тошнота у горла и легкое головокружение. Любить Максима — это болезнь, как испытывать страсть к недоступной рок-звезде из телика. Позорная хроническая болезнь. Знать, что считает себя лучше, что с другими развлекается. И самое страшное — понимать, что однажды его линия жизни пересечется с линией особенной женщины и в его глазах вспыхнут такие же искры счастья, как сейчас плещутся в глазах Виты.

Просто чувствовать его заботу каждый день. Встречать дома. Моменты, эпизоды. Семья — как мыльный пузырь. Каждую минуту я знаю, что это временно, что я просто оказалась на той яхте и он женился по залету. То злюсь на него, ненавижу искренне, всем сердцем, всей душой, как было перед родами. То... ошеломительно скучаю.

Ну дура дурой! Деревенская.

Стараюсь быть гордой, независимой. Не какой-то там половой тряпкой, о которую он бы регулярно вытирал ноги, а та и рада, потому что больше ничего не умеет.

Я учусь быть личностью. У меня хороший учитель.

Но внутри — просто ад. Иногда мне кажется, что я люблю мужа до смерти. Просто лежу лицом в подушку и терплю это. Вспоминаю, как любил, как целовал нежно, жарко, как брал в постели. Вспотел тогда — думала, волнуется. Боже! В итоге с его стороны будто и не было ничего, словно он снова оказался под трином. С моей — каждое ощущение в память въелось.

Когда я думаю, что его при нашей близости тошнило, умереть хочется. Я тогда растворяюсь в воздухе, не дышу. А когда эти мысли отбрасываю, лежу и тоскую. Понимая, что тряпка. Та самая, половая. Стыдно до смерти, потому что Максим Одинцов никогда бы по собственной воле не выбрал в жены убожество.

Выключаю воду. Обняв дочку, выпрямляю спину и чинно спускаюсь на первый этаж. Кое-что в новой жизни я усвоила определенно — есть вещи, которые не входят в зону нашей ответственности, и повлиять на них мы не можем. Отвечаем только за свое собственное поведение. Как сказал Аристотель, мы есть то, чем мы заняты.

Поэтому я веду себя как жена депутата, как достойная мать его дочери. Моя совесть чиста кристально, только с такой совестью и можно — выстоять. Именно это — зона моей ответственности.

Максим вешает пальто в шкаф, гладит Луну. Увидев нас, улыбается.

Злит до трясучки.

— А вот он где, папа наш! Вот он приехал! — весело говорю я. Нижняя губа чуть дергается.

Он не замечает.

— Привет! — бросает нам. — Вита, у меня руки холодные. — Быстро растирает, дышит.

Глава 5

— О чем ты хотел поговорить?

Я принимаю бокал из его рук и прохожу к барной стойке, усаживаюсь на стул. Позу принимаю эффектную. Не сижу как забитая мышь, опустив плечи и глаза в пол. При Максиме я стараюсь быть звездой больше, чем на работе.

Глупо? Наверное. Он видел меня разной, знает как облупленную, он был у меня дома, в деревне, и оценил диван, на котором я спала с детства.

Даже в родах Максим Одинцов меня видел. А еще во время бессонных ночей, с раздутой молоком грудью, с черными мешками под глазами и паникой, что наша малышка не наедается. Он — мой муж, и мы вместе идем по жизни.

Единственное, я слежу за тем, чтобы при нем всегда ходить в длинных юбках или широких штанах. Такая форма одежды — правило его семьи. Он любит, когда именно это правило нарушают, я помню, как одевалась его бывшая. Но сама этого правила придерживаюсь особенно рьяно.

Максим наливает себе еще.

— Я возьму Кирилла на работу, — говорит будто между прочим. — Если он захочет повышение в будущем, то пусть поступает на вышку заочно. Отпуск на сессии я устрою. Повкалывать несколько лет придется, это правда. — Цокает языком. — Любой самый никчемный диплом самой убогой шарашки подойдет.

Сжимаю зубы и опускаю глаза на секунду, обдумывая.

— А что в салоне? Не справился?

Максим устраивал Кирю к Марату младшим менеджером.

Пауза в секунду выводит из себя! Он всегда так делает, привык, чтобы внимательно слушали.

— Кирилл пытался замутить схему и украсть тюнинга на пять тысяч. Не постарался, вышла халтура, Марат заметил.

— Блин. Придурок. Он не признается, Макс. Мама ни мне, ни тебе не поверит.

— Это неважно. — Максим делает глоток и вновь устраивается на диване. — Обвинять его никто, разумеется, не станет, сумму нам Марат уж простит. Кирилл умный, талантливый парень, но жадный, иногда эта жадность толкает его на глупости. Поэтому я возьму его к себе. От греха подальше.

Чтобы мой брат больше ни перед кем не позорил господина депутата.

— Прости.

Он отмахивается.

— У меня украдет — получит по морде.

— Мама этого не переживет.

— Придется ей потерпеть. Иногда парню полезно огрести, мозг на место встает.

— Хорошо, что у нас дочка, — парирую.

Макс улыбается.

Делаю большой глоток. Терпкий вкус на языке, тепло в пищеводе. Градус нервозности снижается как-то резко, а вот уровень наглости, напротив, растет к небу. Я усаживаюсь удобнее, вальяжнее, но при этом так, что, если кто щелкнет камерой — можно и на обложку. Столько билась над позами, что теперь принимаю их автоматически.

— После того как у нас появилась Вита, желание воспитывать мужиков обострилось стократно, — продолжает тему Максим.

Смеюсь. Это мило. Он может быть милым, когда старается.

Один-два-три. Поднимаю глаза и смотрю на него пару секунд.

Максим крутит в руках стакан, рассматривает напиток. Пользуюсь этим и разглядываю его.

— Это все? — спрашиваю, отпивая. Как вино закончится, пойду спать.

Он закидывает ногу на ногу, голову запрокидывает на спинку дивана и, закрыв глаза, расслабляется.

Из-под рукава футболки виднеется татуировка. Максим больше не носит плетеные браслеты. Из украшений только простое кольцо на пальце.

Интересно, как бы он отреагировал, подойди я и заберись на колени? Сейчас!

Будь в бокале не вино, а трин. Оседлала бы, в спине прогнулась. Стянула топ через голову, оголив потяжелевшую грудь. Волосы бы разметались по плечам, сердце на волю выскочило!

Воображаю, загораюсь!.. Хмыкаю.

Фантазии такого плана преследуют все чаще, в интернете написано, что организм после родов просыпается постепенно. Пока либидо валялось в коме, терпеть этот брак было проще.

Максим громко вздыхает, садится ровнее.

— Дальше. Твоя подруга Диана. Я не хочу, чтобы она бывала у нас дома. И чтобы вы общались.

Еще один укол. Опять неожиданно, больно. Снова я накосячила.

— Какие еще будут указания, господин Одинцов? — уточняю сдержанно, в его манере.

Прищуривается. Голову набок склоняет, точно зверь на охоте. Недоволен? Я прячусь за вином и делаю глоток. Осталось не больше пары в бокале.

Алкоголь в крови, он голову кружит. Я редко пью, мне мало надо. Вонючие рубашки Максима стираются в подвале, своим замужеством в данный момент я сыта по горло.

Максим вдруг смягчается. Усмехается и качает головой, забавляют его мои попытки уколоть.

— Какие будут, Аня, такие и выполнишь, — говорит он весело. — Да же?

Накатывает. Ослепляет. На части рвет от потребности вывести его на эмоции. Чтоб психовал, орал, как зверь бешеный! Мебель крушил! Показал как-то, что не всё у него под контролем! Что злится, что в душе больно!

Была бы рана, я бы обняла, залюбила, занежила. Но нет у него ни ран, ни слабых мест, кроме Виты. Непробиваемый. А манипулировать дочерью я не буду точно.

Глава 6

— Максим долго еще будет в спортзале? — спрашивает Папуша, отправляя в рот кусочек пышного бисквита. — Хочу повидать, наконец, братишку.

Чуть не давлюсь на этом ее «братишке».

— Понятия не имею. Что-то случилось или ты так?

— Соскучилась, — улыбается она. — Что ты хихикаешь, может, и правда!

— Да верю, верю. Мы сегодня к вам на ужин приедем, повидаетесь.

— Мне бы успеть до. — Папуша немного хмурится.

Совсем мимолетно, и если бы я не успела так хорошо изучить темпераментную золовку, то даже не обратила бы внимания.

Мы завтракаем на кухне. Летом такую традицию выдумали, сразу после рождения Виты. Каждую субботу в шесть утра Папуша как штык появлялась на пороге нашего дома и брала дочку, Максим уезжал в спортзал, и я спала часов до девяти. Это были блаженные три часа, самые долгожданные!

Папуша всегда привозила какую-нибудь запеканку или другую вкусную еду, и после моего пробуждения мы завтракали на террасе, любовались цветами в саду, обсуждали планы. Зачастую к завтраку приезжали свекры, Ба-Ружа и даже Эля.

Сейчас сидеть на террасе слишком холодно, да и с Витой стало попроще, но мой законный отсыпон по субботам сохранился. К тому же Папуша просто обожает племянницу! К сожалению, бог не дал ей детей, после десяти лет бесплодия они с мужем развелись. Как-то раз, выпив вина, Папуша сказала, что ее прокляла семья за побег из табора. Прокляла пятилетнюю девочку без шанса на прощение. Бездетная она теперь на веки вечные. Муж ее давно женился на другой, у него трое, а она одна осталась. Но это ничего, ей нравится быть просто тетушкой Виты. А может, мы подарим ей еще племянницу или племянника?

Я тогда еще беременной ходила, и долго уснуть не могла после откровенного разговора. Плакала от несправедливости. В проклятия не верю, да и Папуша, хоть и болтает о колдовстве как о чем-то естественном, далеко не дура — она и лечилась, и ЭКО делала. Не сложилось. Вот как в жизни бывает, я мечтала о карьере — и мамой стала. А Папуша всю жизнь стремилась к большой семье — и ждет субботы, чтобы понянчиться.

— Нравится браслетик, шей? Подрастешь, научу плести такие и еще лучше, — воркует Папуша с Витой, та слюнявит подарок ручной работы. — Это браслет на удачу и крепкое здоровье.

— Еще и красивый, — говорю я искренне. — У Максима, кстати, был похожий, когда мы познакомились. Он случайно порвался, я нашла... Хотела ему отдать, но потеряла.

Папуша снова хмурится, в такие моменты она выглядит очень взрослой, и я вспоминаю, что сестра Максима старше почти в два раза.

— Не ты ли ему плела? — переспрашиваю.

Она закатывает глаза, и наступает моя очередь обеспокоенно нахмуриться. Но тон поддерживаю беззаботный:

— Только не говори, что он сам!

— Не сам, конечно. — Папуша ругается на цыганском, зло, обидно. Потом берет себя в руки и улыбается: — Неважно. Мне уже ехать скоро, ну где Макс! Напишу. — Она достает мобильник.

— Расскажешь, может? Это был подарок одной из бывших Максима?

— Да, одной из бывших.

Видимо, цыганки. Интересно.

От скуки я открываю сообщение от Жана Рибу. Новое. Перечитываю. Он сообщил утром, что меня ждет сюрприз. Вот-вот должны опубликовать в модном французском журнале мои фотографии, которые мы сделали еще весной. Никому не известная русская модель... тут пятьдесят на пятьдесят, но хочется надеяться, что авторитет Жана сыграет роль, и меня и мое интервью опубликуют на какой-нибудь предпоследней странице в крошечной колонке. Это будет шикарный вклад в портфолио.

— Молчит, зараза, — психует Папуша. — Мне надо насчет Эли с ним поговорить. Во сколько он утром уехал? В пять?

Пожимаю плечами и говорю уклончиво:

— Не помню, мы спали.

— Аня... — Папуша прерывается на то, чтобы зацеловать и развеселить Виту, потом продолжает: — Аня, Максим не ночевал дома?

— Вчера вечеринка была у его друга, Георгия Басова. — Это правда, я видела в соцсети фотографии. — Макс выпил и решил остаться в московской квартире.

— Продать вам ее надо. Нехорошо, что у женатого мужика есть пустая квартира.

Я быстро опускаю глаза, и Папуша, занервничав, тараторит:

— Дома потому что надо ночевать! Блин, прости, я расстроила тебя?

— Да ничего. Я не расстроилась.

Она смотрит внимательно:

— А ты почему не поехала?

— Так у меня Вита.

— Написала бы мне, я бы посидела.

Да потому что меня никто не звал, потому и не поехала! Не вписалась в круг Одинцова официантка с мальчишника. Вслух же чинно отвечаю:

— Спасибо, Папуш, может, позже. Вита пока засыпает только со мной, я издергалась бы на этом празднике. Лишние нервы. Максим выспится, сходит в зал и приедет, куда денется? Я ему скажу, что ты хотела поговорить об Эле.

В этот момент мы обе слышим, как открываются ворота. Максим приехал.

Глава 7

— Если ты не прекратишь терроризировать жену, достойную мать твоей дочери, я... — Папуша замолкает на полуслове.

Мы втроем смотрим на журнал, после чего золовка забирает Виту и, склонив голову, послушно поднимается на второй этаж. Дочка хнычет, тянется к Максу, но Папуша непреклонна. Мое сердце разрывается за дочь, не выношу, когда она плачет, для меня это убийственно. Даже если я уверена, что у нее ничего не болит и это каприз.

Перевожу взгляд на обложку.

Вспышки перед глазами. Неужели это правда? Вижу себя и забываю дышать, в ушах гул. Пульс частит, аж пальцы покалывает. Если можно испытать сексуальное возбуждение от успеха, то это — оно самое. Жгучее, ошеломляющее. Незабываемое.

Вцепляюсь в журнал мертвой хваткой. Максим говорит что-то, а я вскакиваю на ноги и начинаю метаться по кухне. Открываю, листаю, жадно ищу свою статью. Вот она! Интервью, которое я дала помощнице Жана, на целую страницу! Оно на французском, ничего непонятно. А еще там фотографии! Эффектные, цепляющие. Еще более откровенные, нежели на обложке.

Помню, как застеснялась раздеваться при всем честном народе, но Жан объяснил, что только так мы зацепим аудиторию и что нужно быть смелой. Он прилетел ради меня и попросил довериться. Все три дня мы плотно работали в студии.

Жан не мог ждать и занимался ретушью прямо в самолете, через пару дней уже выслал несколько фотографий. Получила я их в ресторане, во время ужина с Максимом. Мы отмечали какой-то его успех на работе, Макс рассказывал, я делала вид, что понимаю.

Мы смеялись, когда позвонил курьер.

Максим тогда искренне удивился, а я решила, что он подшучивает надо мной. Сам организовал подарок и притворяется, будто не в курсе, что происходит. Он часто что-то дарил просто так, без повода. У меня... ничего же не было, угодить было несложно.

Когда в зал зашел курьер с букетом, Максим оперся на локти и посмотрел на меня внимательно. Взгляд его поменялся. Глаза цвета мокрой земли приобрели графитовый оттенок, их будто пеплом присыпали. А может, так показалось в необычном освещении?

Я пожала плечами и улыбнулась.

Это был очень хороший ресторан, из тех, где меню девушкам приносят без ценников. Максим любил водить меня по таким заведениям, потому что съесть салат за две тысячи рублей я не могла физически, а ему непременно хотелось приучить меня к дорогой кухне.

Официант тут же откуда-то взялся с вазой. Букет был роскошным, он благоухал на нашем столе, пока я вскрывала конверт. Все еще без задней мысли это делала, приговаривала: «Что бы это могло быть?» На сто процентов была уверена, что Максим вновь решил порадовать.

Жан любит делать сюрпризы, это я поняла в тот вечер.

Максим молча следил за моими движениями. В конверте была записка: «Бриллиант». И подпись Рибу. А еще десяток фотографий.

Макс склонил голову набок, чуть сжал губы и хищно улыбнулся:

— Кто это, Ань?

Я догадалась, что он в шоке. Настолько глубоком, что даже не может сразу выбрать модель поведения.

— Это не поклонник, — тут же успокоила.

У нас были фиктивные отношения, которые мы поддерживали, помогая друг другу. Получить цветы от ухажера при муже — это было бы слишком. Демонстрация пренебрежения, вызов или что-то в этом роде.

Ревности Максим ко мне, конечно, не испытывал, с этим я успела смириться. Но при этом его эго такое бы не стерпело. Ладно бы дома, но публично...

— А кто? — уточнил он.

Голос прозвучал невинно, но я уже успела узнать мужа достаточно, чтобы улавливать перемены в настроении. Какие угодно он мог испытывать эмоции, но точно не невинные. Никогда.

Вскрыла очередной конверт, а там фотографии. Я застыла, чуть не расплакалась. Они были хороши настолько, насколько не вписывались в картину мира Максима.

Конечно, я не осмелилась сказать Жану, что муж не знает о моей фотосессии. Он прислал без задней мысли.

— Это от Рибу, Макс. Помнишь, он приезжал на той неделе? Потом рассмотрю, давай продолжим ужин. — Я попыталась убрать конверт в сумку, но Максим нетерпеливо потянулся.

Его лицо нужно было видеть. Он действительно побледнел как мел, когда увидел мои яркие соски. Кажется, в жизни они темнее. Подкрасили?

Ком застыл в горле. Почему-то стало неловко. Тело загорелось, пульс забился. При муже раздеться... это не то же самое, что перед фотографами. Совсем-совсем другое.

Максим вежливо попросил себе всю пачку. Десять фотографий размером пятнадцать на двадцать, рассмотреть можно было каждую деталь. На второй фотографии в его лицо словно плеснули краской, он пошел пятнами. Я наблюдала процесс воочию и бледнела, чтобы, наверное, соблюсти какой-то баланс.

Цветы в вазе пахли безумно. Именно в этот момент позвонил Жан. На ломаном английско-французском с добавлением русских эпитетов я поблагодарила от души. Сердце колотилось все быстрее.

Максим листал фото молча. Сперва быстро проглядел, нервно, истерично. Затем принялся рассматривать неспешно. Предельно внимательно. Неловкость достигла пика, сидеть напротив него стало невозможно.

— Все в порядке, Макс? — спросила я. — Ты что-то побледнел. Если тебе дурно, давай попросим воды... или, может, выйдем на воздух?

Глава 8

Я кручусь на месте, прыгаю от ошеломительного счастья! Грудь сдавило, кожу покалывает. Поднимаюсь на седьмое небо и парю над этим городом! Над целым миром! Жан — волшебник, настоящий ангел-хранитель.

— Максим, спасибо, что организовал мне встречу с Жаном, — выпаливаю, задохнувшись радостью. — Просто от души спасибо за этот шанс!

На мужа не смотрю. Вдруг становится все равно, о чем он думает. Плевать. Просто плевать! Я звезда. Я — Вселенная.

— Хм. Ты в восторге, — заключает он ровным голосом, из чего я делаю вывод , что муж в бешенстве.

Сама подбегаю с журналом к окну, чтобы рассмотреть получше. Вау.

— Давай разведемся, — выпаливаю быстро себе под нос. — Если тебе что-то не нравится, давай разведемся.

Максим ничего не отвечает секунду, вторую, третью. Первая горячка спадает, и яоборачиваюсь. Он скрестил руки на груди. В глаза смотреть не рискую, но журнал к сердцу прижимаю. Мое.

— Я модель. Я топ-модель, Максим. И конечно, у меня будут обнаженные фотосессии. Это работа такая.

— Мы уже говорили на эту тему: у моей жены не может быть работы светить задницей. Я сейчас в таком ахуе, милая моя девочка, что готов кого-нибудь убить. Я этого... Рибу достану и из России, он такую неустойку нам выплатит...

— Нет.

Секунду длится молчание. Затем слышу грубоватый голос:

— В смысле нет? Он опубликовал интимные фотографии без лицензии.

Я молчу, и Максим продолжает:

— Или у него были права?

Вдох-выдох. Да по фигу!

— Я модель, Максим. Бриллиант. Зимой я еду в Париж на Неделю моды. Это мой путь, и это моя жизнь. Яркая, интересная, великая. Я и так отдала тебе целый год.

Он снова отвечает не сразу.

— Тогда наши пути расходятся, потому что подобного плана величие не по мне.

— Я тут прекрасна, — показываю журнал.

— Да.

От неожиданности вскидываю глаза и напарываюсь на черноту.

— Рибу поместил тебя на обложку, чтобы продать своим друганам русскую девочку экзотической внешности. Я тебе рассказывал, ты чем слушала? Знаешь же, из какой я тусовки, сколько таких девочек с обложек переебали мои пацаны, и я в том числе, в свое время. На скольких, как ты думаешь, женились? — Максим показывает мне ноль. — Если ты хочешь на эту гребаную обложку, выбери любой наш журнал, я заплачу, и ты там будешь завтра же. В нормальном, блядь, платье.

Качаю головой. Больной. Больной придурок.

— Я сам телкам пару раз дарил обложки, не понимаю, че вы от этого фанатеете. Откуда еще у меня связи? — Он будто бы начинает нервничать, или маска спадает. Максим суетится, руками разводит. — В каком журнале хочешь? Любой. Скажи, я тебя устрою. Назови любой журнал.

— Перестань. Меня. Унижать.

— Мы договорились, что ты будешь с Витой. Она маленькая.

— Жан не работает с девушками старше двадцати лет, осталось мало времени. Я старалась, но... роль цыганской жены у плиты — не по мне. Меня уже... тошнит от всего этого.

Максим обескураженно качает головой, трет лоб, и это невыносимо. Ругаться с ним невыносимо.

— Как еще мне тебя убедить? Как описать будущее? Хочешь, чтобы смотрели на тебя и видели тело? Просто тело?

— Я хочу развода, — повторяю. — Поеду в Париж, и будь что будет. Всяко лучше, чем здесь.

Он вновь качает головой. А потом вдруг хватает сахарницу и со всей дури швыряет в стену. Я застываю. Она фарфоровая, подарок на свадьбу от его родителей. Красивая такая!

Сахарница врезается в стену и разбивается дребезги, вместе с сахаром осыпаясь на пол.

— Не смею задерживать.

Он разворачивается и идет в сторону лестницы. Заведенный, аж потряхивает его. Как и меня. Беру чашку из набора и тоже швыряю в стену. Потом еще одну, ему вслед. Мимо. Она бьется, осколки в стороны. Максим прижимает ладонь к лицу. Не оглядывается.

Хочется запустить в него еще что-нибудь! Я не готова прекратить ругаться, я хочу продолжать! Но, зная его...

— Вита меня любит! — кричу ему в спину. — Если ты нас разлучишь, у нее будет травма! Она вырастет и никогда тебе этого не простит! Никогда на свете! Поэтому ты так не сделаешь! Или будешь конченым! Просто конченым!

Максим опускает руку, сжимает в кулак. Вновь качает головой и поднимается выше.

Я показываю ему в ответ средний палец. Но он не видит, не оборачивается. Ему по хрену. Ненавижу! Как я его ненавижу! Несусь в прихожую, хватаю пальто и выхожу из дома, сажусь в машину и жму на газ. Включаю музыку. Меня трясет.

Тупой старомодный цыган. Старый-старый-старый дед! Психованный неадекват! Просто ненавижу!

На пассажирском сиденье лежит журнал, на котором я. Моя первая обложка, мой первый успех! Сжимаю зубы. Максим никогда мне этого не спустит. Никогда не свете.

Качаю головой. Пупыш сказал, что я должна стать личностью, что должна быть яркой, иначе Максим никогда меня не оценит. Но как же мне чего-то добиться, если ничегошеньки у меня нет?! Ни образования, ни талантов. Вытираю слезы, пока лечу по району.

Глава 9

— Аня! — визжит в трубку Ира. — Аня-я-я!

Я смеюсь. Мы вместе начинали работать у Валерия Константиновича, с тех пор и дружим.

— Офигеть, да? — кричу. — Офигеть?!

— Какая ты умница! Я так тебе завидую! — радостно продолжает она, не скрывая эмоций. — И статья супер, я уже прочитала! Так ты о Максиме красиво рассказываешь.

О Максиме... Настроение чуть портится.

Около часа я катаюсь по поселку. За это время знакомые успели обо всем узнать, и телефон начал буквально разрываться! Коллеги, фотографы, менеджеры, что работали со мной ранее, принялись репостить к себе обложку, упоминать меня. Сообщения с поздравлениями посыпались как снег в октябре — вроде и предсказуемо, но при этом целое событие.

— Прости, Ириш, телефон обрывают, — говорю я. — Попозже созвонимся?

— Лучше встретимся, и ты все расскажешь. Поклянись, Зима! Что ты мне все-все расскажешь!

— Клянусь, — торжественно обещаю, сбрасывая вызов и принимая другой, тоже от коллеги.

В череде звонков и поздравлений поступает один, отвечать на который я не спешу. Ба-Ружа. Она редко пользуется телефоном, обычно мы созваниваемся через ноут с видеосвязью. А тут...

Мешкаю. Мимо пролетает внедорожник Папуши, я краем глаза замечаю номера. Отворачиваюсь.

Ба-Ружа звонит еще раз. Что ж, ничего плохого я не сделала.

— Да, ба? — спрашиваю в трубку весело.

— Чяй? Чяй Аня! — задыхается она.

У меня на миг щемит сердце.

— Бабушка, как вы? Все в порядке?

Ба-Ружа будто забыла русский алфавит, повторяет мое имя несколько раз, а потом обрушивает на мои бедные уши такой поток цыганских слов, что в панике сбрасываю звонок.

Этот язык может быть грубым. Наверное, как и любой другой язык на планете, но голос старой цыганки и вовсе превратил речь в жуткое проклятье. Волоски встают дыбом, я потираю предплечья и подавляю желание перекреститься.

Ба-Ружа звонит снова. Беру трубку и говорю:

— Я не хочу ссориться. Простите, я вас люблю, бабушка, но ссориться не буду! — После чего сбрасываю.

Мобильный разрывается! Звонки поступают в том числе с неизвестных номеров, с европейских... Я понимаю, что это работа. Мне хотят предложить работу.

Когда ба-Ружа звонит в четвертый раз, я вновь сбрасываю, крепко сжимаю телефон. Не все в этой жизни можно решить кровавыми простынями. Далеко не все.

Эйфория по-прежнему кружит голову, но при этом я ощущаю себя будто слегка... подавленной. Пришибленной? Какое-то посленовогоднее похмелье, когда просыпаешься первого января и понимаешь, что, несмотря на громкие тосты и пожелания счастья, ничегошеньки не поменялось. Все то же самое вокруг. Тот же дом, тот же старый диван колет поясницу. Храп пьяного отца из спальни, мать злая гремит посудой, Киря пялится в телик, в котором те же самые звезды. Все как было. И вообще никакого чуда.

Я ждала этот шанс, возможно, всю жизнь.

Обложка есть. Звонки есть. А сама я... прежняя.

Как бы Максим поступил на моем месте? Вряд ли бы раскис и сдался.

Поэтому собираю волосы в хвост, распрямляю плечи.

Что ж. Жизнь продолжается. Я жму на газ и поворачиваю в сторону дома.

У ворот припаркован только внедорожник мужа, Папуша уехала, мне не показалось. Интересно, это она успела рассказать Ба-Руже? Шустрая какая. Или Максим всех обзвонил, пожаловался?

Захожу в дом. Тут все по-прежнему, но при этом как-то иначе. Атмосфера поменялась?

Я снимаю ботинки, пальто. Глажу встречающую Луну, а потом подхватываю на руки Виту. Целую ее пухлые щеки, сладкую шею. Вита тут же начинает нервничать, тычется в грудь — долго меня не было, проголодалась.

Максим сидит в гостиной на полу и строит из кубиков башню. Уже один, без дочери, та у меня в объятиях. Быстро отмечаю, что осколки убраны.

— Ты запускал робота? — первой нарушаю молчание. — Вита ползает, не дай боже порежется.

— Да, конечно. На четыре раза, — произносит он. — Поднимает глаза.

Отворачиваюсь. Я сказала про развод — он разбил сахарницу, но ничего не ответил. Нужно сказать еще раз. Наверное.

От волнения колет кожу, слова стынут на языке. Не понимаю, почему на душе горько? Брак фиктивный, я знала, что все к тому придет.

— Хорошо, спасибо. Я уложу ее на дневной сон.

Мобильник сигнализирует об очередном входящем, я принимаю вызов и, отвечая на череду вопросов, поднимаюсь с дочкой по лестнице.

В кровати Вита крутится, никак не заснет, пока я даже вполголоса говорю по телефону. В итоге ничего не остается, кроме как отложить мобильник.

С трудом гашу раздражение.

Целую дочку в лоб и машинально напеваю нашу любимую детскую песенку. Вита улыбается, а потом начинает подпевать. Невпопад, конечно, совсем по-детски, но это так мило, что сердце замирает, а недовольство... улетучивается. И я наконец позволяю себе расслабиться.

Глава 10

Три стука в дверь. Я как раз заканчиваю говорить с Элей и произношу:

— Входи.

Дверь открывается — на пороге муж с большим букетом бордовых роз! Не успеваю обрадоваться, как он бросает их на кровать.

Блин. Не от него.

Мгновенно догадываюсь об этом. Роль курьера Максиму не идет, да и сам он явно бесится.

Вита радостно взвизгивает, Максим, увидев дочь, сразу добреет, улыбается. Подхватывает ее на руки. Прошлым вечером я нарядила Виту в белую пижамку с зайчиками, которая его особенно умиляет. На мне точно такая же. Специально так сделала.

— Доброе утро, зайчишка, — говорит Макс дочери, не мне. — Как спала? Восстановила силы за ночь?

Вита что-то отвечает, включаясь в диалог на своем языке.

— Это мне? — спрашиваю.

— Надеюсь, пока не зайцу. Там еще несколько коробок внизу.

— От кого? Была карточка?

— Не увидел.

Блин.

— Максим... я не ждала, правда...

Он берет дочку и выходит из комнаты. Дверью не хлопает, но прикрывает ее достаточно плотно. Ясно и дураку — отгораживается.

Качаю головой и падаю на подушки. Ну какой он непробиваемый! Это просто знаки внимания, и, конечно, они у меня будут! Смысл психовать?

Развод. Спокойно через него проходят, должно быть, какие-то сверхлюди. Или те, у кого нет претензий и ожиданий друг от друга. Так бывает, наверное, когда проходит любовь и остаются лишь приятные воспоминания об общих минутах.

Нам с Максимом надо так же делать, у нас дочь маленькая, но как будто не получается. Словно у обоих в душе пепелище, и мы, ведя себя как взрослые люди, походим со стороны на каких-то мимов из представления. Роли наши карикатурны, а в душе что... богу только известно.

Я смотрю на розы и злюсь! Не могу с собой совладать! На части рвет.

Вот зачем Макс их сюда притащил? Я, разумеется, не ждала, что в вазу поставит, но можно было внизу сложить. Ну что он за скотина такая! Правда решил, что я над ним специально издеваюсь, давая поклонникам домашний адрес, чтобы те прямо сюда подарки слали?!

Снова кричать что есть силы на него хочется. Безумие. Просто безумие. Я накрываюсь покрывалом с головой. Трясет. От злости трясет, от негодования. От какой-то неописуемой ярости, которая глаза застилает! Еще недавно он говорил, что доверяет. Варил для меня кофе, болтал весело. Теперь конец этому? К своему ужасу, я вдруг понимаю, что, вероятно, после развода придется отсюда съехать.

***

Весь день только и делаю, что придумываю, как сделать мужу больно. Хочу мстить, обижать. Я так мучаюсь, что не могу с этим справиться. Целый день как на иголках.

А цветы продолжают слать! Пишут блогеры, интервьюеры, поступают приглашения на вечеринки. Все за меня рады, все хотят общаться, работать, дружить.

Только Максим не рад. Совсем.

С дочкой на руках много дел не сделаешь, она еще и капризничает, будто чувствует, что мать на взводе. Я звоню Папуше с просьбой побыть с Витой, но та отвечает, что занята до вечера. Прохладным голосом разговаривает, что тоже обижает. Не ожидала от нее столь резких перемен. С Евгенией Рустамовной даже не пытаюсь связаться, хотя сегодня воскресенье и у нее выходной. Видимо, прошлым вечером нанянчились.

У Максима сегодня несколько неформальных встреч по работе. Он предупреждал, что в выходные на него не надо рассчитывать, но все равно бесит — он работает, а я? Мне когда это делать?

В итоге весь день с дочерью мотаюсь и только ближе к шести пересекаюсь с Папушей, отдаю ей Виту, сумку размером с дом. Потом в машину прыгаю и выдыхаю.

На встречу с подругами остается не больше часа. Вот такая вечеринка в мою честь. Когда приезжаю, они уже поели и выпили. Бегом-бегом я рассказываю, что сама не ожидала такого эффекта: сразу, без проб, предложили несколько контрактов, которые нужно, разумеется, как следует изучить. Жан пообещал, что пришлет своего человека в понедельник, тот поможет во всем разобраться.

— У тебя же муж юрист, попроси у него помощи, — советуют подруги.

— Так и сделаю, — лгу я.

Максим с радостью поможет, да. Все дела бросит и кинется читать мои контракты! Бросит он меня на съедение, глазом не моргнув. Вот какой он! Или по правилам его табора живешь, или проваливай.

Я опускаю глаза на свои широкого кроя брюки. Они очень красивые и сидят прекрасно. Раньше я думала, что состоятельные люди одеваются сплошь в громкие бренды, но на самом деле это не так. Есть огромное количество малоизвестных дизайнеров, которые шьют действительно эксклюзивные вещи. Их имена знает ограниченный круг людей. Чудесные ткани, удобство, стиль. Наверное, теперь я снова могу носить мини и скинни. Наверное, надо.

По-прежнему больно даже думать о муже и обо всем, через что предстоит пройти. Все еще не верится, что это происходит.

Эля ждет в половину восьмого в одном из кафе, расположенном недалеко от ее квартиры. Она просила увидеться прямо с утра, но у меня было несколько важных телефонных разговоров, которые, правда, благополучно сорвала Вита.

Глава 11

Глаз с Эли не свожу. Где-то там, в глубине зала, тарелка звонко разбивается, голоса вокруг становятся тише, народ вертится, ищет причину шума. А мне настолько важно смотреть на золовку и ждать пояснения, что прочее не имеет смысла. Пусть хоть огнем все запылает!

— Я? — уточняю. — Я знаю к Максу подход?

Эля дергается, плечами пожимает, словно ей неприятно это признавать.

— Ну. Аня! Разве иначе он разрешил бы тебе откровенную обложку во французском «Out of fashion»? Это так похоже на моего братца! — прыскает ядовитым сарказмом. — Он сама толерантность и понимание!

— С чего ты взяла, что он разрешал? — усмехаюсь я.

Она хмурится:

— Сам так сказал.

Замираю. Эмоции и чувства консервируются. Я растворяюсь в воздухе, пытаясь осознать услышанное. Едва в себя придя, резко меняю тон и лисой-подлизой спрашиваю:

— Вчера? Да? Расскажи подробнее. Пожалуйста. Как прошел вчерашний ужин, Эля?

Мы смотрим друг другу в глаза, после чего обе возвращаемся за столик. Голоса вновь гудят ровно, народу битком. Но создается ощущение, что мы наедине. Эля тянется, чтобы не кричать.

— Ну... Вчера за ужином Макс так и заявил: «Фото Ани — это искусство, нужно понимать разницу между работой в сфере моды и порнографией», — пародирует брата.

У меня падает челюсть.

— Так и сказал?! — взвизгиваю. Пытаюсь, конечно, марку держать и не показывать шок. Но... не очень-то получается.

К счастью, Эля так занята собой и своими проблемами, что не замечает.

— Ага. И слава богу. Мама ведь уже такого навыдумывала! Что якобы ты на меня плохо влияешь и что Вита непонятно кем вырастет. Всем уже с Ба-Ружей наставили диагнозов, старые цыганки, — закатывает она глаза. — Бесят. Максим приехал и все это закончил. Он умеет, конечно.

Волоски на коже стоят дыбом.

— Да ладно.

Эля вновь хмурится. Тут до меня доходит, что она не в курсе ссоры. Мгновенно меняю тактику поведения: прекращаю обороняться и начинаю вести себя как жена Максима. Сообщаю деловито:

— Не ожидала, что он вступится за меня перед родителями. Тема такая... скользкая.

— Он всегда за тебя вступается и перед родителями, и перед всеми, — отмахивается Эля. В голосе сквозит странная детская обида, словно мы — давние соперницы. — Мама злится, но ничего не может сделать. Мне тоже поначалу было неприятно, потому что... — золовка быстро стреляет в меня глазами, — казалось, что ты его вообще не любишь. Эта внезапная беременность... А Максим — мой единственный и самый любимый брат. Самый-самый близкий из всех. — Она распечатывает зубочистку, ломает ее. — Он, конечно, перегибает со строгостью, но я знаю, что он меня любит и желает только хорошего. Я когда с Тимуром познакомилась и он начал так же меня защищать — поняла, как это важно. Тимур тоже хороший, я просто не готова бросить его на растерзание Максу! — Эля невесело смеется. — Он... такой у меня. Другой, в общем. Ну и вижу я, что ты действительно нашла к брату подход, уж не знаю какой. — Она снова закатывает глаза и чуть краснеет. — Даже не рассказывай, это ваше личное. Но, если тебе несложно, сделай так еще разок. — Сводит брови домиком.

В этот момент сестра Максима выглядит милой и забавной, впервые на моей памяти. Перемены разительны. Я, конечно, ее прощаю, но... при этом столько мыслей в голове, что та начинает раскалываться.

— А ты можешь объяснить подробнее, что вчера было? Я не смогла приехать.

Эля пожимает плечами:

— Да как обычно все. Мама с Ба-Ружей накрутили друг друга до точки кипения. И мне досталось, я там выступила в ответ. Но ты тоже извини — где Максим и где «Out of fashion»? Вернулась Папуша, мы открыли бутылку вина, потом вторую и третью. Плакали и причитали. Всю жизнь тебе расписали на будущее. Папа спрятался в кабинете. Потом приехал Максим и разогнал шабаш. Сказал, что мы ведем себя как сплетницы, что у него всё под контролем. И что вообще время другое и надо голову включать. Мама, конечно, на него тоже набросилась, но он ей быстро закрыл рот. Обожаю, как он это делает: не грубо, но без шансов на сопротивление. Заявил, что ты та же самая Аня, которую они все обожают, и что ничего не изменилось после публикации журнала. Что ты талантливая, и с этим придется смириться. Была бы другой — он бы тебя не выбрал.

Мурашки бегут по коже, аж зябко становится. Я потираю замерзшие ладони.

— Так и сказал? Прямо дословно?

— Ну да. Мы с мамой не очень верили, что вы долго протянете вместе. Но вообще, год прожить с Максимом под одной крышей и прогнуть его на фотосессию... — смеется Эля. — Если кто-то и сможет помочь мне с Тимом, то это ты. Мне, кстати, по секрету, твои фотографии понравились. Только маме не говори, у нее будет очередная истерика на тему, что мы все умрем.

— Спасибо.

— Ты на маму тоже не обижайся, у нее иногда шарики за ролики заходят. — Эля крутит пальцами у висков. — У нее такие ужасы были с первым мужем, думаю, это отложилось. Когда она сказала, что видеть тебя на пороге дома больше не хочет, она не со зла. Клянусь. Максим тут же развернулся уходить, это было так жестко, бедная Вита, она уже тянулась к бабушке и дедушке. Даже папа вступился, заявил, что маме пора успокоиться и выпить коньячку. Мне самой стало страшно, что Максим перестанет с нами общаться. И что здесь поделаешь? Тим бы на его месте так же повел себя, и я понимаю. Правда понимаю.

Глава 12

Отворачиваюсь, глаза опускаю. Это невозможно. Просто невозможно вынести. Топ-модель Аня Февраль в действительности состоит из битого стекла, обтянутого кожей.

— Я не вовремя? — бормочу. — Домой поеду, там Вита...

— Ты зачем приехала? Что случилось?

— Не имеет значения. — Шаг назад делаю.

— Нет уж стой. — Максим берет за руку.

Освобождаю ладонь тут же, не грубо, но решительно, меньше всего на свете я хочу касаться его. Тогда он обхватывает запястье. Фиксирует сталью, не пускает.

— Погоди. Пойдем-ка поговорим, — тянет в сторону.

В сторону соседнего кабинета, где восседает его юридический отдел, кажется. Или там конференц-зал? Не помню. Внутри стекло битое, оно не дает двигаться, дышать не дает. Болит все. Тело болит, душа кровоточит.

Я думаю о той роковой женщине, которую упоминала Ба-Ружа. Что ради нее Максим и связался с Кале, ради нее все и было задумано. Я не видела ее, но знала, что она где-то есть в этом мире. Как-то сразу понимаю, что сейчас — здесь, за дверью.

Дыхание перехватывает от черной, мертвецкой ревности. Я хочу ее, суку эту, ударить. В драку готова кинуться! Не леди я, а обычная деревенская девка сейчас, которая хочет оказаться на ее месте! А раз нет — значит, мстить. Мне вообще ничего в жизни не нужно. Карьера, друзья, деньги... — по фигу.

Лишь бы он меня любил. Вот так же, как ее, любил!

Зависть бьет градом. Следом я думаю об Олесе, невесте бывшей, которую Максим выбрал и по которой скучал.

Он открывает соседнюю дверь, включает в кабинете свет, жестом приглашает.

А я делаю рывок обратно на полной скорости! Кто бы там ни был в эту минуту, я ее хладное тело в землю зарою!

Муж ловит на полпути за талию. Выкручиваюсь, бью его, ногами в воздухе болтаю. Он поднимает выше, как куклу. Дерусь, кусаюсь!

— Тише-тише-тише, — успокаивает.

От чего еще сильнее вдребезги! Он пытается тащить — я змеей извиваюсь.

— Кто там у тебя? — психую, опять бью его. — Кто там прячется?

Слез нет, хватит уже, выплакала. Я впадаю в истерику и не хочу себя останавливать. Не могу, не буду!

— Аня, камеры. Аня...

Да пошел ты со своим статусом!

Едва Максим ослабляет хватку, вырываюсь. Он тоже злится, я — так и вовсе вулкан действующий.

— Кто?! Цыганка твоя?! Та самая?! Это ее черные волосы на твоей одежде?

— Конечно же, нет! — рявкает.

Не верю. Ни одному его слову не верю! Указываю на дверь его кабинета и ору:

— Покажи! Я хочу видеть! Ту хочу видеть, после которой ты любить разучился. Покажи мне ее!

Глаза вскидываю, и мы в ярости пялимся друг на друга. Внутри такие взрывы, что кости — в крошку. Сердце тарабанит, чувствами захлебываюсь. А потом что-то холодное под ребрами вспыхивает и по венам разливается. Я вдруг понимаю, что это конец. Та самая точка невозврата.

И он это понимает тоже.

На миг тихо становится. Звуки во всем мире умерли. А может, мы оглохли? Тишина опустошающая, тишина — как конец всему. Сердце больше не бьется, кровь не течет. Мы с Максимом — теперь по отдельности?

Может, дура я полная. И мама, и брат это в лицо не раз еще скажут. Живу как в раю, всё при мне, муж на руках носит.

Будь на его месте другой — и сама бы так думала. Девочке из колхоза повезло несказанно, из разваленной хибары в замок угодила!

Но не могу. Не с ним. Только не с ним играть в семью.

Я просто больше не в состоянии.

Лед по венам. Я, конечно, умру и не один раз, по мужу тоскуя, но уже не вернусь никогда. Что бы ни было — не вернусь!

И судя по реакции, он это знает. Воображаю, как в следующий миг разворачиваюсь и ухожу. Как Максим шлет вслед напутствия. Как брак разбивается всмятку — не сохранили. Я представляю финал нашей истории. И молчу.

Стою как вкопанная.

Максим... тоже стоит.

Мы оба, бешеные животные, тянем. Мы... будто осознанно оттягиваем тошнотворно предсказуемую концовку.

Горячка чуть спадает, и становится страшно. Звуки резко включаются, какой-то шум сирены с улицы, гудение кулера. Голос Максима:

— Аня, пожалуйста.

Угрожает? Просит? Не понимаю.

Он подходит, берет за руки. Смешно становится — и правда же чуть в драку не кинулась! Вот же глупая. Будто это помочь может.

Макс в глаза смотрит четко, гипнотизирует. Он это умеет.

— Девочка моя, пойдем-ка обсудим ситуацию. Вот это да.

Я качаю головой. К черту его магию. К черту всё!

Шаг назад от него.

— Если ты не покажешь, все закончится. Богом клянусь, под твоей крышей ночевать не останусь. Что бы дальше ни было. Что бы ты со мной ни сделал. За решетку хочешь? Сажай! Ногами бей! У меня внутри сплошная рана. Ну кто там? Олеся? Цыганка та? Кто?! Просто скажи и отпусти. Просто сделай это.

Глава 13

Уголь-уголь-уголь.

Изо всех сил сжимаю его запястья — они крепкие, не получается освободиться. Впиваюсь ногтями.

— Аня, Аня моя, — выдыхает Макс. Головой качает, медлит.

Я же думаю о том, что это последнее наше касание. Мысли вихрем кружат, в воспоминания заворачивают — уютные, теплые, будто одеяло пушистое. Как мы на диване валяемся, он в домашней футболке, у меня живот большой, Максим его гладит с расслабленной улыбкой, там Вита потому что, дочка наша. Или как на кровати лежим, выжатые очередной бессонной ночью. Я Виту кормлю грудью, он рядом. Стеснения нет, уже не до интимных идей. Мы просто оба счастливы, что она ест и не орет. Маленькая родилась, а громкая, как сирена. Как он в лоб меня тысячу раз целует, встречает, провожает...

Я смотрю на мужа и наконец плачу. Ну как же так! Ну почему он не смог полюбить меня?! Я бы ему все дала. Вообще все!

Мир кружится.

— Надо было позвонить, — говорит Максим.

На что бы он пошел, чтобы этой сцены и новой боли не было? Специально он никогда бы не причинил мне боль. Может, и уголь бездушный, но о нас с дочкой — всегда на максимум.

Секунда, вторая, третья.

Я сильнее впиваюсь ногтями в его кожу. Смотрю в глаза. В эту минуту мы все еще есть друг у друга. В эту минуту мы... пока еще семья, да?

— Отпусти меня.

— Я для тебя все сделаю, — произносит он. В упор пялится.

Вот и ответ на вопрос.

Все. Все сделает.

Захлебываюсь и головой качаю. Не понимает он, что мне по-настоящему надо. Ничего не понимает.

Да и я уже запуталась. Зачем ему эти отношения? После тайной фотосессии, обложки, после того как ему и цыгане свое «фи» высказали? Зачем он сейчас пытается?!

Отстраняюсь.

— Там... так. Не первая и не вторая, давай просто уедем домой. — Максим берет мою ладонь как-то особенно бережно.

Качаю головой:

— Не верю.

— Слово тебе даю.

— Я тебе не верю! — повышаю голос.

Он взмахивает руками, трет подбородок. Нервы с катушек смотаны, мы обречены.

В день свадьбы я ему заявила, что жизнь без любви — существование. Он усмехнулся и посоветовал попробовать влюбиться. По-взрослому и не взаимно. И тогда снова сказать свое мнение.

И я не знаю! Правда в эту минуту не знаю, что лучше! Просто жить на свете или гореть вот так. Гореть каждый день, зная, что он горит по другой.

Максим подходит к своему кабинету. На миг скручивает бессознательная потребность остановить его. Закричать безумной птицей, кинуться, на шее повиснуть. Домой, поехали домой! И впрямь, сбежать, сделать вид, что все в порядке, что там никого не было. Просто быть с ним... каждый день, каждый вечер. С меня будто силой стаскивают самое любимое одеяло, оставляя в том, в чем была до роковой встречи на яхте.

Становится холодно.

Он открывает дверь, заходит.

— Ты почему в таком виде? — произносит спокойно, но с нотками раздраженного разочарования.

Я воображаю себе прекрасную полуголую цыганку. Момент настал, та самая встреча. Это должно было случиться однажды. Семеню за мужем, приподнимаюсь на цыпочки и вижу... девицу. Знакомую. Но это не Олеся. И не цыганка точно.

— Думала, ты вернешься... — оправдывается она.

— Ты в своем уме, моя жена приехала! — качает головой Максим. Взмах руки: — Иди уже.

— Ой!

Красивая, как девочка Хью Хефнера. Она запахивает платье и, неловко поздоровавшись, выбегает из кабинета. Чуть ошалело провожаю глазами. Она не такая, как я. Аня Февраль — безликий холст, меня можно одеть и накрасить как угодно. А можно и отвернуться, странная. Эта же дамочка — красива именно так, чтобы вызывать похоть у мужчин.

А потом я ее узнаю. Ситуация перестает казаться трагичной, внутри такая ярость вспыхивает, что сама залетаю в кабинет, хватаю со стола пачку бумаг и швыряю в стену. Следом какие-то ручки, статуэтки. Я в бешенстве! Это из-за нее наш брак развалился?!

— Ты совсем уже, что ли?! — кричу как потерпевшая. — Ты что творишь?! Ты... спишь со своей тупой секретаршей?! Как ее... Дура эта набитая!

— Это не моя секретарша. — Максим закрывает дверь и для верности загораживает ее спиной. Отсекает пути к спасению.

Да по фигу! Я никуда и не собираюсь!

Я просто вне себя от злости! Уже все придумала — что он страдает по своей бывшей, как они воссоединяются в объятиях друг друга наконец-то! Что я им мешаю и все такое. А он... просто ебет секретаршу в воскресенье, в конце дня?!

Последнюю фразу выдаю вслух.

— Она не секретарша. Аня, блядь. — Максим устало трет виски. — Я вымотан, у меня дел до жопы, объемы пиздец, — указывает на стопки бумаг. — У моего секретаря, Марии Александровны, тридцать лет трудового стажа. Даже если бы я спятил и решил ее выебать, ей было бы некогда. Мы не в кино находимся, в реальной жизни никто не трахает своих секретарей.