Тосканский эскиз

Глава 1.

Стерильная белизна стен, холодный блеск хрома и стекла, панорамное окно от пола до потолка, в котором, как на гигантском экране, застыл деловой пейзаж Милана. Леонардо Бьянки ненавидел свой офис. Он ненавидел его продуманный, отмеренный линейкой минимализм, дорогую пустоту и вид на шпили таких же бездушных стеклянных башен, которые его фирма возводила с пугающей регулярностью.
На огромном сенсорном столе перед ним светилась трехмерная модель нового проекта — очередного бизнес-центра, похожего на кристалл льда. Идеальные пропорции, выверенная логистика, безупречные инженерные решения. В проекте было все, кроме того единственного, что Леонардо тщетно пытался отыскать в архитектуре последние несколько лет, — души. Его палец завис над кнопкой «Отправить на утверждение совету», но так и не коснулся ее.
Это было не то, о чем он мечтал, когда часами просиживал над чертежами в университете. Не то, что заставляло его сердце биться чаще при виде гармонии флорентийского Дуомо или гениальной простоты римского Пантеона. Он мечтал давать вторую жизнь старым зданиям, вслушиваться в шепот вековых стен, реставрировать фрески и возвращать свет в заброшенные палаццо. «Ковыряться в пыли прошлого», как язвительно называл это его отец.
Телефон на столе издал резкий, требовательный сигнал. На экране высветилось: *Padrone*. Хозяин. Так, в шутку и всерьез, Леонардо записал номер отца, главы архитектурной империи «Bianchi Constructions».
— Лео, я надеюсь, ты отправил финальную версию «Кристалла»? — голос отца в трубке звучал как всегда — без предисловий, без приветствий, сразу к делу.
— Добрый день, отец. Почти. Вношу последние штрихи, — солгал Леонардо, глядя на застывшую модель.
— Какие еще штрихи? Там все идеально. Наши инвесторы не любят ждать. И перестань называть его «Кристалл». У него есть рабочее название — «BC Tower-17».
Леонардо вздохнул. «BC Tower-17». В этом названии была вся суть бизнеса его отца. Эффективность, лишенная поэзии.
— Мне кажется, фасад слишком монотонен. Можно добавить элементы из терракоты, чтобы….
— Чтобы что? — перебил отец. — Чтобы он выглядел как деревенский дом? Лео, мы строим будущее, а не ностальгируем по прошлому. Твои романтические идеи хороши для университетских проектов, а здесь реальные деньги. Огромные деньги. Отправляй проект. И жду тебя на ужине в восемь. Будет синьор Росси, он хочет обсудить с тобой контракт по застройке набережной в Генуе. Не опаздывай.
Короткие гудки. Разговор, как всегда, был окончен в одностороннем порядке.
Леонардо откинулся в кресле и закрыл глаза. Генуя. Еще один город, который они превратят в коллекцию стеклянных коробок. Он почувствовал, как внутри поднимается волна глухого, бессильного протеста. Сколько еще он сможет так жить? Следовать по пути, проложенному для него отцом, игнорируя собственный голос? Ему было двадцать восемь, и он ощущал себя стариком, запертым в золотой клетке.
Он посмотрел на модель «Кристалла». Внезапно, с ясностью, от которой перехватило дыхание, он понял, что не может нажать эту кнопку. Не сегодня. Возможно, никогда.
Резким движением он выключил сенсорный стол. Экран погас, унося с собой уродливый блеск «BC Tower-17». Леонардо встал, прошел мимо идеального кожаного дивана, мимо стеллажа с наградами фирмы, которые не вызывали у него ничего, кроме тоски. Он снял с вешалки пиджак, но надевать не стал, просто перекинул через плечо. Он не пойдет на ужин. Он не будет обсуждать застройку набережной.
Он вышел из кабинета, кивнув на ходу секретарше, спустился на бесшумном лифте в гулкий холл, миновал пост охраны и вышел на улицу. Миланский вечер встретил его шумом трафика и суетой спешащих по домам людей. Но впервые за долгое время Леонардо не чувствовал себя частью этого муравейника. Он был зрителем. И он собирался покинуть театр.
Вместо того чтобы идти к своей новенькой «Мазерати» на подземной парковке, он свернул на боковую улицу и поймал такси.
— За город, — бросил он водителю. — Вилла Бьянки.
Старый семейный дом под Миланом, где он вырос, давно пустовал. Родители перебрались в пентхаус в центре, а виллу использовали лишь для рождественских приемов. Но Леонардо знал, что именно там, в старом гараже, его ждет ключ к свободе.
Через сорок минут такси остановилось у кованых ворот. Леонардо расплатился, прошел через калитку и двинулся по заросшей гравийной дорожке к гаражу, минуя большой дом, темнеющий окнами в сгущающихся сумерках. Воздух пах влажной землей и прелыми листьями. Этот запах был настоящим, в отличие от кондиционированного воздуха его офиса.
Массивные деревянные двери гаража поддались не сразу. Внутри царил полумрак и тот самый запах из детства: смесь машинного масла, старой резины и пыли. В глубине, под выцветшим брезентом, угадывались знакомые округлые формы. Леонардо сдернул покрывало, и сердце его стукнуло в груди так же, как в шестнадцать лет, когда отец подарил ему ее на день рождения.
Его старенький «Фиат 124 Спайдер» вишневого цвета. Его Беатриче. Он провел рукой по покрытому пылью крылу. Кожа на сиденьях потрескалась, хром на бампере потускнел, но это была живая машина, с историей и характером. Он сел за руль, и пальцы сами нашли на рулевом колесе знакомые выемки. Ключи всегда лежали в бардачке, в старой жестяной коробке из-под леденцов.
Он повернул ключ в зажигании. Стартер кашлянул раз, другой. Леонардо замер, боясь дышать. И вдруг двигатель с недовольным рыком ожил, наполняя гараж густым рокотом и запахом бензина. Запахом свободы.
Он не стал заезжать в дом. Он не взял с собой ничего, кроме бумажника и телефона, который уже разрывался от звонков отца. На заднее сиденье он бросил лишь свой старый альбом для эскизов и пару карандашей, которые всегда возил в бардачке «Фиата».
Леонардo вывел машину из гаража, и свет фар выхватил из темноты дорогу, ведущую прочь от виллы, прочь от Милана, прочь от его распланированной, утвержденной и пустой жизни.
Куда?
Ответ пришел сам собой, легкий и очевидный, как вдох. В Рим. В вечный город, где каждый камень дышит историей. Где можно найти вдохновение, просто бродя по улицам. У него не было плана, не было забронированных отелей, не было четкого маршрута. Только направление. На юг.
Телефон снова зазвонил. Леонардо, не глядя, нажал кнопку сброса, а затем, после недолгого колебания, выключил его совсем и швырнул на пассажирское сиденье.
Он выехал на автостраду. Ветер ворвался в салон, трепля волосы и наполняя легкие прохладой. В зеркале заднего вида таяли огни Милана. Впереди лежала темная, неизвестная дорога. Леонардо сильнее сжал руль и улыбнулся впервые за этот бесконечный день.

Глава 2.

Джулия Росси вышла из сверкающих стеклянных дверей редакции журнала *«Panorama»* на виа Барбару в Турине и на мгновение замерла, ослепленная безжалостным полуденным солнцем. Воздух был наполнен гулом города и ароматом кофе из соседней траттории, но Джулия не ощущала ничего, кроме звенящей пустоты внутри. Хотелось съежиться, стать невидимой, раствориться в толпе элегантных туринцев, спешащих по своим важным делам.
Провал. Слово было липким, неприятным, как пятно от пролитого вина на белой скатерти. Оно приклеилось к ней в тот момент, когда главный редактор, синьор Маттео Галло, человек с усталыми глазами и безупречным костюмом, закрыл папку с ее статьями и произнес с вежливой скукой:
— Знаете, синьорина Росси, в ваших текстах есть рвение. Но нет фактуры. Вы пишете о проблемах маленьких ремесленников так, будто это сценарий для сентиментальной драмы. Нашим читателям нужны цифры, аналитика, острые углы. А у вас — эмоции. Эмоции плохо продаются.
Он даже не предложил ей присесть. Все собеседование, к которому она готовилась полгода, которое было ее путеводной звездой, смыслом существования последних месяцев, продлилось ровно семь минут у него в дверях. Он пролистал ее лучшие работы — репортаж о последнем мастере, вручную делающем скрипки в Кремоне, статью о заброшенных деревнях Пьемонта — с таким видом, будто читает инструкцию к кофеварке.
— Мы ищем журналиста-экономиста. А вы, простите, поэт, — заключил он, и это прозвучало как приговор. — Попробуйте себя в женских журналах. Говорят, там любят истории про чувства.
Джулия что-то пролепетала в ответ, кажется, поблагодарила за уделенное время, и, пятясь, вышла из кабинета, чувствуя на спине взгляды сотрудников редакции. Она шла по длинному коридору, мимо столов, заваленных бумагами и гудящих от телефонных звонков, и ей казалось, что на лбу у нее горит неоновая надпись: «ПОЭТ. МЕЧТАТЕЛЬНИЦА. НЕУДАЧНИЦА».
И вот теперь она стояла на улице, и весь ее мир, такой понятный и распланированный еще час назад, рассыпался в пыль. Она брела по элегантным аркадам виа Рома, не замечая дорогих витрин и нарядных прохожих. В ушах все еще звучал снисходительный голос Галло. «Эмоции плохо продаются». А из чего еще состоит жизнь, если не из них? Разве история старого скрипичного мастера, вкладывающего душу в кусок дерева, — это не важно? Разве опустевшие дома, где когда-то смеялись дети, — это не тема для статьи?
Ей нужна была поддержка. Утешение. Слова о том, что этот Галло — просто бездушный сухарь, который ничего не понимает в настоящей журналистике. Дрожащими пальцами она достала телефон и набрала номер Марко.
Марко был ее гаванью. Ее якорем. Прагматичный, надежный юрист, он всегда возвращал ее с небес на землю. Они были вместе три года, жили в уютной квартире с видом на холмы, и их будущее казалось таким же ясным и предсказуемым, как расписание поездов на вокзале Порта-Нуова.
— Ну что, звезда моя? Покорила олимп? — весело спросил он в трубку.
Джулия сглотнула комок в горле.
— Марко, я провалилась.
В трубке на мгновение повисла тишина. Джулия могла представить, как он нахмурился, потирая переносицу.
— Провалилась? То есть, как? Совсем?
— Он сказал, что я поэт, а не журналист. Что мои тексты слишком эмоциональные. Сказал, чтобы я шла в женские журналы… — голос ее сорвался.
— Так, спокойно, Джу. Не реви. Слушай, а может, он прав? — Марко произнес это мягко, но от этих слов Джулию буквально обожгло холодом.
— Что значит «прав»?
— Ну, я же тебе всегда говорил, что эти твои… душевные порывы… это прекрасно, но на этом не заработаешь. Это хобби, милая. А работа должна быть работой. Помнишь, мой дядя предлагал тебе место в юридическом отделе своей компании? Бумаги, контракты. Скучно, да. Зато стабильно. Восемь часов — и домой. Никаких провалов и разочарований.
«Никаких эмоций», — мысленно закончила за него Джулия. И внезапно вся ее любовь, вся ее нежность к этому надежному, правильному человеку испарилась, оставив после себя лишь горький осадок обиды. Он не верил в нее. Никогда не верил. Для него ее мечта была лишь блажью, детской забавой, которую пора прекратить.
— То есть, ты предлагаешь мне сдаться? Забыть о том, ради чего я училась, о чем мечтала? — спросила она, и голос ее зазвенел от гнева.
— Я предлагаю тебе быть реалисткой, Джулия! — он тоже начал терять терпение. — Мы не дети. Пора взрослеть! Хватит гоняться за призраками! Жизнь — это ипотека, счета, планирование отпуска. А не статьи про скрипки, которые никто не читает!
Каждое его слово было как пощечина. Ипотека. Счета. Стабильность. Эта клетка, которую он так заботливо для нее строил, вдруг показалась ей невыносимо тесной.
— Я не хочу такую жизнь, Марко! — выкрикнула она прямо в трубку, не заботясь о том, что прохожие начали на нее оглядываться. — Не хочу быть реалисткой! Я хочу чувствовать! Я хочу писать о том, что важно! Если ты этого не понимаешь, то ты не понимаешь меня!
— Прекрати истерику! — рявкнул он. — Возвращайся домой, приготовим ужин, все обсудим.
— Не будет никакого ужина! — отрезала она. — Я… я не вернусь домой.
— Что за глупости? Куда ты денешься?
Джулия посмотрела по сторонам безумным взглядом и увидела величественное здание центрального вокзала — Порта-Нуова. Сама не зная, почему, она бросила в трубку:
— Я уезжаю!
И, не дожидаясь ответа, нажала кнопку сброса. Слезы хлынули из глаз. Она бросилась к вокзалу, толкая прохожих, почти ничего не видя перед собой. Она не хотела домой. Не хотела видеть его снисходительное лицо, не хотела слушать его разумные доводы. Она хотела бежать.
Внутри вокзала гулкое эхо разносило объявления дикторов и стук колес. Джулия уставилась на огромное табло отправлений. Десятки направлений, десятки возможностей сбежать. Ее взгляд зацепился за строку: *«Милан. Платформа 8. Отправление 14:15»*. До отправления оставалось десять минут.
Милан. Город моды, бизнеса. Город, где сидел в своем офисе такой же, как Галло, отец Леонардо. Город, который она всегда недолюбливала за его суету и прагматизм. Идеальное место для наказания.
Не раздумывая ни секунды, она подбежала к автомату по продаже билетов. Сердце колотилось где-то в горле. Она выгребла из кошелька всю наличность. Пятьдесят семь евро. Билет до Милана стоил сорок пять. Она сунула мятые купюры в автомат, схватила билет и бросилась к восьмой платформе.
Она заскочила в вагон за минуту до отправления. Поезд тронулся, и перрон медленно поплыл назад. Джулия рухнула на первое попавшееся свободное место у окна и только тогда позволила себе разрыдаться. Она плакала от обиды, от унижения, от злости на Марко, на Галло, на весь мир. И от страха.
Поезд набирал скорость, оставляя позади Турин с его прямыми улицами и разбитыми мечтами. Впереди был Милан. Чужой, холодный город, где ее никто не ждал. У нее почти не было денег, севший телефон и одна маленькая сумка через плечо, в которой лежал блокнот, ручка и папка с никому не нужными «эмоциональными» статьями. У нее не было плана.

Глава 3.

Миланский Центральный вокзал (Milano Centrale) обрушился на Джулию всей своей монументальной, подавляющей мощью. Это было не просто здание, а целый мир из мрамора, стали и гулкого эха, собор, воздвигнутый в честь скорости и расставаний. Гигантские своды, украшенные барельефами, терялись где-то в полумраке под потолком, а внизу кишел людской муравейник: туристы с громоздкими чемоданами, безупречно одетые бизнесмены с телефонами, прижатыми к уху, влюбленные пары, прощающиеся у перронов. И посреди всего этого великолепия и хаоса стояла она — маленькая, растерянная, с двенадцатью евро в кошельке и разбитым сердцем.
Первые несколько минут после выхода из поезда она просто плыла по течению, позволяя толпе нести себя к главному выходу. Но когда гулкая прохлада вокзала сменилась теплым и шумным воздухом привокзальной площади, она остановилась как вкопанная. А что дальше?
Она опустилась на свободное место на мраморном парапете и открыла свою сумку, словно надеясь найти там ответ. Блокнот. Ручка. Папка с ее статьями, которые теперь казались ей наивными и глупыми. И телефон. Совершенно бесполезный черный прямоугольник с погасшим экраном. Батарея села еще на подъезде к Милану.
Внезапно ее охватила паника, холодная и липкая. Она одна. В чужом городе. Без денег и без связи. Мысль о Марко, о его правильности и предсказуемости, на секунду показалась спасительной. Может, стоило позвонить ему? Попросить прощения, сказать, что она совершила глупость? Она огляделась в поисках таксофона, но тут же одернула себя. Нет. Вернуться — значило признать свое поражение. Признать, что он был прав. Что она — всего лишь мечтательница, не приспособленная к реальной жизни. Нет, лучше спать на этой площади, чем вернуться к нему поджав хвост.
Но от этой храбрости было мало толку. На глаза снова навернулись слезы. Она обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Она выглядела именно так, как себя и чувствовала: потерянным ребенком на огромном, безразличном вокзале.
В это самое время вишневый «Фиат Спайдер» с опущенным верхом медленно полз в пробке вдоль площади. Леонардо выехал на автостраду, но почти сразу же съехал с нее, поняв, что ему нужен кофе и хоть какой-то план. Идея просто ехать на юг была прекрасна в своей спонтанности, но теперь требовала хоть минимальной конкретики. Он решил заехать в небольшой бар у вокзала, который помнил с юности, чтобы выпить эспрессо и посмотреть на карту в своем старом альбоме.
Стоя в пробке, он со скучающим видом рассматривал величественный фасад вокзала. Работа архитектора была проклятием — он не мог просто смотреть на здания, он их анализировал, препарировал, мысленно разбирая на детали. Но вдруг его взгляд соскользнул с имперской лепнины на людей у подножия. И остановился.
Среди сотен снующих фигур он увидел ее. Девушку, сидящую на парапете. Она была не просто уставшей или опечаленной. В ее позе, в том, как она сжимала плечи и смотрела в одну точку невидящим взглядом, была квинтэссенция растерянности. Словно из-под ее ног выдернули землю, и она не знала, куда падать. Что-то в ее отчаянии было созвучно его собственному недавнему состоянию — тому самому чувству пустоты в стеклянном офисе. Он тоже сбежал, но у него были машина, деньги, уверенность в себе. У нее, казалось, не было ничего.
«Не твое дело, Бьянки», — сказал ему внутренний голос, голос его отца. «Проезжай мимо. Чужие проблемы — это чужие проблемы».
Он почти послушался. Пробка тронулась. Но, поравнявшись с местом, где она сидела, он увидел, как по ее щеке скатилась одинокая слеза. И что-то внутри него щелкнуло. Его новый, импульсивный, свободный «я» взяло верх. Он резко вывернул руль, подрезав такси, и припарковался у самого тротуара под возмущенные гудки.
Он вышел из машины, чувствуя себя немного нелепо. Что он ей скажет? Чем поможет? Но отступать было поздно.
— Простите, — он подошел и остановился на безопасном расстоянии. — У вас все в порядке?
Джулия вздрогнула и подняла на него заплаканные, полные недоверия глаза. Перед ней стоял молодой мужчина, чуть старше ее. Растрепанные от ветра темные волосы, легкая щетина, простая белая футболка и джинсы. Он выглядел как полная противоположность лощеным бизнесменам, выходящим из вокзала. Но это не делало его менее подозрительным.
— Какое вам дело? — резко ответила она, инстинктивно прижимая к себе сумку.
Леонардо не обиделся. Он ожидал такой реакции. Он поднял руки в примирительном жесте.
— Никакого. Просто вы выглядели… потерянной. Я не хотел вас напугать. Если нужна помощь, скажите. Если нет — я уйду.
Его голос был спокойным, без тени назойливости или фальшивого участия. Он не пытался подойти ближе, не улыбался заискивающе. Он просто стоял и ждал.
Эта простота сбила Джулию с толку. Она была готова к любой реакции — к грубости, к попытке познакомиться, — но не к такому спокойному сочувствию. Она опустила глаза.
— У меня… небольшие трудности, — выдавила она, чувствуя, как глупо это звучит.
Леонардо кивнул, словно это было самым обычным делом на свете. Он посмотрел на ее маленький багаж, на севший телефон, который она все еще сжимала в руке. И все понял.
— Послушайте, я не знаю, что у вас случилось, и не лезу. Но оставаться здесь на ночь — плохая идея. Я еду на юг, в сторону Болоньи. Могу подвезти вас до ближайшего городка, до Пармы, например. Там точно можно найти недорогой отель или хостел. Это всяко лучше, чем сидеть здесь.
Предложение было настолько неожиданным и в то же время настолько спасительным, что Джулия растерялась. Здравый смысл кричал: «Никогда! Никогда не садись в машину к незнакомцу!». Но интуиция шептала другое. Она посмотрела на него еще раз — на его открытое лицо, на его чуть уставшие, но добрые глаза. Посмотрела на его машину — старый, непрактичный, но невероятно стильный родстер, который никак не вязался с образом маньяка. И посмотрела на альтернативу — холодную, опасную ночь на миланском вокзале.
— Почему вы это делаете? — тихо спросила она, все еще сомневаясь.
Леонардо на мгновение задумался, а потом просто и честно ответил:
— Наверное, потому что я сам сегодня сбежал. И мне кажется, вы тоже. А беглецы должны помогать друг другу.
Эти слова стали ключом. «Беглецы». Он понял ее без лишних объяснений. В эту секунду он перестал быть для нее незнакомцем. Он стал таким же, как она.
Она медленно поднялась. Ноги были ватными.
— Хорошо. До Пармы.
Леонардо улыбнулся — на этот раз открыто и тепло.
— Тогда садитесь. Меня зовут Леонардо.
— Джулия, — ответила она, подходя к вишневой машине.
Он открыл для нее пассажирскую дверь. Она села на потрескавшееся кожаное сиденье, которое показалось ей самым уютным местом на свете. Дверца старого «Фиата» со скрипом закрылась, отрезая ее от одной жизни и впуская в другую.
Леонардо сел за руль, бросил на нее короткий ободряющий взгляд и вывернул на дорогу. Они влились в поток машин, уносящих их прочь от Милана. Прочь от прошлого. Навстречу неизвестности, которая теперь почему-то не казалась такой пугающей.

Глава 4.

Первые несколько километров они молчали. Тишина в маленьком салоне «Фиата» была густой, почти осязаемой, и состояла из трех компонентов: глухого, басовитого рокота старого двигателя, свиста ветра, который трепал волосы Джулии и заставлял ее щуриться, и неловкости. Огромной, всепоглощающей неловкости.
Леонардо крепко держал руль, его взгляд был прикован к ленте автострады, убегающей в темноту. Он чувствовал себя самозванцем. Кто он такой, чтобы играть в благородного спасителя? Он, сбежавший от проблем в дорогом костюме, и она, сбежавшая от своих, в чем была. Их «побеги» были несоизмеримы. Его — прихоть. Ее — отчаяние. Он чувствовал ее напряжение в том, как прямо она сидела, не откидываясь на спинку сиденья, готовая в любой момент выскочить из машины.
Джулия, в свою очередь, вела напряженный внутренний монолог. «Что я наделала? Я села в машину к абсолютному незнакомцу. Он может быть кем угодно. Маньяком. Торговцем людьми. Просто сумасшедшим». Она украдкой посмотрела на его профиль, освещенный тусклым светом приборной панели. Спокойное, сосредоточенное лицо. Сильные руки уверенно лежат на руле. Он не говорил ни слова, не делал никаких лишних движений. Эта тишина пугала и успокаивала одновременно.
Наконец, когда огни миланских пригородов окончательно растворились в зеркале заднего вида, Леонардо нарушил молчание.
— Я могу поднять крышу, если вам холодно, — его голос прозвучал чуть громче, чем нужно, чтобы перекрыть шум мотора.
— Нет, спасибо. Так хорошо, — быстро ответила Джулия. Ей нужен был этот ветер. Он не давал ей окончательно погрузиться в пучину самокопания и страха. Он был настоящим.
Снова тишина. Леонардо понял, что общие фразы не помогут. Нужно было оправдать тот кредит доверия, который она ему выдала.
— Так… беглецы, значит, — сказал он, возвращаясь к своему последнему аргументу на вокзале. — Мне кажется, будет честно, если я расскажу первым, от чего бегу я.
Джулия повернула к нему голову. Она не ожидала этого.
— Вам не обязательно….
— Обязательно, — мягко перебил он. — Иначе это будет не поездка, а похищение. — Он криво усмехнулся, и эта самоирония немного разрядила обстановку. — Я архитектор. Или, по крайней-мере, им числюсь. Сегодня я должен был отправить на утверждение проект очередного бизнес-центра. Идеального, выверенного, блестящего и… совершенно мертвого. Просто еще одна стеклянная коробка в копилку моей семейной фирмы. И я понял, что не могу. Что если я нажму кнопку «отправить», то от меня самого уже ничего не останется. Только функция, должность, фамилия.
Он говорил это, глядя на дорогу, и Джулия слушала, затаив дыхание. Его история была простой, но в ней чувствовалась подлинная боль.
— Я всегда мечтал о другом, — продолжал он. — Реставрировать старые здания. Возвращать к жизни то, у чего есть душа. А меня заставляют строить мавзолеи для офисного планктона. Так что… я просто встал и ушел. Выключил телефон. Взял свою старую машину. И поехал. Без плана. Просто на юг, в Рим. За вдохновением. За тишиной. За самим собой, наверное.
Он замолчал. В его рассказе Джулия услышала эхо собственных чувств. Ощущение, что тебя заставляют быть кем-то другим, что твои истинные желания никому не нужны.
— Понимаю, — тихо сказала она.
— А вы? — так же тихо спросил он. — От чего или от кого бежите вы, Джулия?
Она отвернулась и снова стала смотреть на проносящиеся мимо огни фонарей. Рассказать все? Про унижение в редакции, про жестокие слова Марко? Это было слишком личным, слишком свежим. Она решила сказать лишь часть правды. Ту, что болела меньше всего, но объясняла все.
— Я журналист. Вернее, очень хотела им стать. Сегодня у меня было собеседование мечты. В одном крупном журнале. Я принесла им свои лучшие статьи… о людях, о ремесленниках, о забытых местах… А главный редактор сказал… — она запнулась, снова переживая этот момент. — Он сказал, что моим текстам не хватает фактуры. Что я пишу эмоциями. И в конце добавил, что я не журналист. Я поэт. И это был не комплимент.
Она ожидала услышать в ответ сочувственное «очень жаль» или что-то в этом роде. Но Леонардо молчал несколько секунд, а потом спросил:
— И он считал, что «поэт» — это оскорбление?
Джулия удивленно посмотрела на него.
— Ну… да. В контексте деловой журналистики — да. Это означало, что я профнепригодна.
— Странно, — задумчиво произнес Леонардо. — По-моему, это лучший комплимент для того, кто работает со словом. Назвать архитектора художником — это похвала. Почему с журналистом должно быть иначе? Эмоции — это и есть фактура жизни. Цифры и аналитика — это скелет. А эмоции — это кровь, кожа, душа. Без них любой репортаж — просто протокол. Такой же мертвый, как мой бизнес-центр.
Джулия смотрела на него во все глаза. Он говорил то, что она сама всегда чувствовала, но не могла так четко сформулировать. То, за что ее только что высмеяли и отвергли. Впервые за весь этот ужасный день она почувствовала не жалость к себе, а укол гордости. Может, быть «поэтом» — это и вправду не так уж плохо.
— Спасибо, — прошептала она, и в этом простом слове было гораздо больше, чем просто вежливость.
— Не за что, — ответил он. — Поэты должны держаться вместе с художниками. Нас мало, и нас постоянно пытаются заставить чертить графики и считать прибыль.
Он улыбнулся, и она впервые улыбнулась ему в ответ. Лед тронулся. Неловкость начала таять, уступая место робкой симпатии, хрупкому ощущению родства душ, внезапно нашедших друг друга посреди ночной автострады.
Леонардо полез в бардачок и достал стопку старых кассет.
— Надеюсь, вы не против музыки прошлого века? Моя Беатриче, — он с нежностью похлопал по приборной панели, — не признает цифровые носители.
— Беатриче?
— Данте любил свою Беатриче. А я — свою.
Он вставил кассету, и из динамиков, чуть похрипывая, полилась меланхоличная и красивая мелодия песни Лучио Даллы. Голос певца, рассказывающего свою историю, идеально вписался в их настроение.
Они больше не говорили о причинах своих побегов. Оставалось еще слишком много недомолвок. Джулия не рассказала о Марко, а Леонардо не упомянул о власти и богатстве своей семьи. Это были слишком тяжелые камни, чтобы выкладывать их на стол в первый же вечер.
Вместо этого они говорили о мелочах. О любимых фильмах, о странных привычках, о самой вкусной пасте, которую им доводилось пробовать. Это была легкая, ни к чему не обязывающая беседа двух незнакомцев, у которых внезапно оказалось на удивление много общего.
Когда впереди показались огни Пармы, Джулия поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется, чтобы эта дорога заканчивалась. В маленьком пространстве старого «Фиата», под звуки итальянской музыки и шум ветра, она впервые за долгое время почувствовала себя в безопасности.
— Приехали, — сказал Леонардо, съезжая с автострады. — Добро пожаловать в Парму, столицу пармезана и прошутто. Думаю, для начала нам стоит найти место для ночлега. И для ужина. Умираю от голода.
Он посмотрел на нее, и в его взгляде уже не было той отстраненной вежливости, что на вокзале. В нем читался живой интерес. И Джулия поняла, что тоже голодна. И что мысль о совместном ужине с этим внезапным спасителем совсем ее не пугает. Наоборот. Ей было любопытно, что будет дальше.

Глава 5.

Парма встретила их тишиной и запахом цветущей липы. После грохота автострады и суеты Милана этот небольшой, уютный город показался им островком спокойствия. Узкие улочки, вымощенные брусчаткой, были залиты теплым светом фонарей, а в окнах старинных домов цвета охры и терракоты горел домашний свет.
Леонардо вел машину медленно, вглядываясь в вывески. Он нашел небольшую гостиницу под названием «Albergo Duomo» на тихой площади недалеко от центрального собора. Вывеска была старой, с облупившейся позолотой, а фасад здания густо обвит плющом. Это было именно то место, которое он интуитивно искал — безликим сетевым отелям он предпочитал места с историей.
— Думаю, здесь нам будут рады, — сказал он, паркуя «Фиат» у входа.
Портье, пожилой синьор с пышными усами и в жилетке, окинул их оценивающим взглядом. Леонардо в его простой футболке и джинсах и Джулия, растрепанная и с единственной маленькой сумкой, не слишком походили на типичных постояльцев. Но когда Леонардо уверенно попросил «due camere singole, per favore» (два отдельных номера, пожалуйста) и расплатился кредитной картой, не моргнув глазом, напряжение на лице портье сменилось профессиональным радушием.
Их комнаты оказались на втором этаже, напротив друг друга. Они были простыми, но невероятно уютными: широкая деревянная кровать под стеганым одеялом, старинный шкаф, пахнущий лавандой, и высокое окно с видом на черепичные крыши.
— Встречаемся в холле через пятнадцать минут? — предложил Леонардо, прежде чем закрыть дверь своего номера. — Найдем какую-нибудь тратторию. Ужин — лучшее лекарство от всех бед.
Джулия кивнула. Оставшись одна, она прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Всего несколько часов назад она была в отчаянии на миланском вокзале, а теперь стоит в номере уютного отеля в Парме, и незнакомец, который ее спас, ждет ее на ужин. Ситуация была настолько абсурдной, что хотелось то ли смеяться, то ли плакать. Она выбрала третье: пошла в ванную, умылась холодной водой, пытаясь смыть с себя остатки ужасного дня, и посмотрела на свое отражение. Из зеркала на нее смотрела бледная девушка с испуганными глазами. «Поэт», — с горькой усмешкой подумала она и, встряхнув головой, решительно расчесала пальцами волосы.
Когда она спустилась, Леонардо уже ждал ее в холле. Он тоже успел переодеться — теперь на нем была свежая рубашка поло, и он выглядел менее «сбежавшим» и более собранным.
Они нашли маленькую семейную тратторию за углом. Внутри было всего несколько столиков, покрытых клетчатыми скатертями, со стен свисали связки чеснока и перца, а в воздухе витал божественный аромат чеснока, базилика и тушеного мяса. Хозяин, шумный и дородный мужчина, встретил их как старых друзей и, не дожидаясь заказа, поставил на стол графин молодого красного вина и корзинку с теплым хлебом.
— Голодным беглецам нужно подкрепиться, — подмигнул Леонардо, наполняя вином ее бокал.
— Мы не похожи на туристов, правда? — спросила Джулия, отламывая кусок хрустящего хлеба.
— Нет, — ответил он серьезно. — Мы похожи на людей, которые ищут что-то настоящее. Туристы ищут достопримечательности, а мы — укрытие. Это разные вещи.
Они заказали тортелли с травами — местную пармскую гордость — и тарелку прошутто. Вино и еда сотворили чудо. Напряжение, висевшее между ними, окончательно ушло. Джулия почувствовала, как тепло разливается по телу, а плечи, которые она бессознательно держала в напряжении весь день, наконец расслабились.
— Так почему все-таки Рим? — спросила она, когда они разделались с первой порцией тортелли. — Почему не Флоренция? Или Венеция? Если вы ищете вдохновение в старой архитектуре.
Леонардо отпил вина и на мгновение задумался.
— Флоренция — это музей под открытым небом. Она идеальна, безупречна. Как законченная картина. Ей можно только восхищаться. Венеция — это сказка, сон на воде. Она слишком ирреальна. А Рим… Рим — живой. Он несовершенен, хаотичен, в нем слои эпох нагромождены друг на друга без всякой логики. Античные руины соседствуют с барочными церквями, а те — с уродливыми постройками двадцатого века. Он похож на старого человека с морщинами, шрамами, который прожил бурную жизнь и ему есть что рассказать. Рим не идеален, и именно поэтому он — неисчерпаемый источник вдохновения. Он заставляет думать не о застывшей красоте, а о течении времени.
Он говорил с таким увлечением, что Джулия невольно залюбовалась им. Его глаза горели, руки жестикулировали, обрисовывая в воздухе невидимые линии зданий. Это был не уставший клерк, сбежавший из офиса, а действительно художник, влюбленный в свое дело.
— А вы? — спросил он в свою очередь. — Вы бы о чем написали в Риме? О Колизее? О фонтане Треви?
Джулия покачала головой.
— Нет. Я бы нашла самого старого ремесленника в Трастевере, который чинит стулья или делает ключи. И написала бы о нем. О его руках, о его маленькой мастерской, о том, как меняется район вокруг него, а он остается прежним. Или нашла бы дворника, который каждое утро подметает площадь Навона, и спросила бы его, о чем он думает, глядя на фонтан Четырех рек. Меня интересуют не камни, а люди, которые живут среди этих камней. История для меня — это не даты и архитектурные стили, а человеческие судьбы.
Леонардо слушал ее внимательно, подперев подбородок рукой.
— То есть, для вас главное — человек? А форма, красота линий, гармония пропорций — это вторично?
— Не вторично, — возразила Джулия, чувствуя, как в ней просыпается азарт спорщика. — Но это всего лишь декорации. Сцена, на которой разыгрывается настоящая драма. Что толку в самом прекрасном палаццо, если в нем никто не живет, не любит, не страдает? Он мертв. Как ваш бизнес-центр.
— А я думаю, что форма сама по себе может быть содержанием, — не согласился Леонардо. — Идеальная пропорция купола Пантеона — это не декорация. Это математика, ставшая поэзией. Это гимн человеческому гению. Он вызывает у людей трепет и восхищение уже две тысячи лет, даже если они ничего не знают о тех, кто его построил. Красота — это универсальный язык, он не нуждается в переводе на язык человеческих историй. Она сама — история.
— Красота без человека — холодна и бессмысленна! — горячилась Джулия, позабыв о своей робости. — Это просто набор линий и объемов. Только взгляд человека, его эмоция, его история наполняют эту красоту смыслом.
— А я считаю, что человек слишком суетен и мелок, чтобы быть мерилом всего! — парировал Леонардо, и в глазах его плясали смешинки. — Мы приходим и уходим, а Пантеон остается. И он будет вызывать трепет и через тысячу лет, когда о нас с вами и наших мелких драмах никто и не вспомнит. Величие — в том, что способно пережить человека.
Они спорили, перебивая друг друга, допивая вино, размахивая руками. Хозяин траттории с улыбкой посматривал на них со своего поста за стойкой. Их спор был не злым, а азартным, полным страсти — спор двух людей, для которых искусство и жизнь не были пустыми словами. Они раскрывали друг перед другом свои миры, свои системы ценностей, и находили в этих мирах и сходства, и непреодолимые, на первый взгляд, различия. Он — эстет, идеалист, ищущий вечную гармонию в камне. Она — гуманист, «поэт», ищущий отражение вечности в мгновении человеческой жизни.
— Хорошо, — наконец сказала Джулия, смеясь. — Сдаюсь. Пусть будет ничья. Вы будете реставрировать прекрасные мертвые камни, а я буду писать о людях, которые на эти камни плюют жвачкой. И каждый из нас будет считать, что именно он занимается самым важным делом на свете.
— Договорились, — улыбнулся Леонардо.
Они вышли из траттории в прохладную ночную тишину. Легкое опьянение и усталость смешались в приятную негу. Они медленно побрели в сторону отеля, и какое-то время молчали. Этот спор не разделил их, а, наоборот, странным образом сблизил, создав между ними новое поле для диалога.
— Спасибо за ужин, — сказала Джулия, когда они остановились у дверей своих номеров. — И за то, что… ну, вы знаете.
— Беглецы должны помогать друг другу, — повторил он свою фразу, которая теперь звучала как их секретный код. — Спокойной ночи, Джулия-поэт.
— Спокойной ночи, Леонардо-художник, — ответила она с улыбкой и скрылась за своей дверью.
Леонардо еще несколько секунд постоял в коридоре, глядя на ее дверь. Этот вечер был полной противоположностью тем ужинам, на которые его таскал отец, — с важными людьми, пустыми разговорами о деньгах и контрактах. С этой девушкой, которую он знал всего несколько часов, ему было интереснее, чем со всеми инвесторами его отца, вместе взятыми. Она была живая. Настоящая. И она совершенно не понимала его взглядов на искусство. Это было невыносимо и прекрасно одновременно.
Он зашел в свой номер и, не раздеваясь, рухнул на кровать. За окном спала Парма. Впереди был новый день и новая дорога. И впервые за долгие годы ему было чертовски интересно, что этот день ему принесет.

Глава 6.

Джулия проснулась оттого, что в щель между тяжелыми шторами пробился настойчивый солнечный луч и уперся ей прямо в глаза. Она на мгновение зажмурилась, не понимая, где находится. Потолок был незнакомо высоким, с темными деревянными балками. Воздух пах лавандой и старым деревом. Потом память вернулась — быстрыми, беспорядочными кадрами: редакция, вокзал, поезд, вишневый «Фиат», спор о красоте в маленькой траттории… Парма.
Она села на кровати. Вчерашнее отчаяние сменилось странной, тревожной легкостью. Впервые за много лет она проснулась, не зная, что принесет ей этот день. Не было необходимости проверять почту, готовиться к встречам, соответствовать чьим-то ожиданиям. Была только она, тихий номер в старом отеле и двенадцать евро в кошельке. Последний факт заставил ее тревожно сглотнуть, но паника почему-то не возвращалась.
Она встала и подошла к окну. Отодвинув штору, она увидела внутренний дворик, залитый утренним солнцем. Пожилая женщина развешивала на веревке ослепительно белое белье, напевая что-то себе под нос. Эта простая, мирная сцена подействовала на Джулию успокаивающе. Может быть, быть «поэтом» и вправду не так уж плохо. Поэты замечают такие вещи.
В коридоре она столкнулась с Леонардо, выходящим из своего номера. Он тоже выглядел отдохнувшим. На нем были те же джинсы, но другая, чистая футболка, а волосы были влажными после душа.
— Доброе утро, поэт, — сказал он с легкой усмешкой. — Надеюсь, вам не снились кошмары о бездушных архитекторах.
— Доброе утро, художник, — ответила она в тон. — Нет, мне снились говорящие тортелли. Они утверждали, что в них больше души, чем в римском Пантеоне.
Леонардо рассмеялся. Этот легкий, утренний смех окончательно развеял остатки вчерашней неловкости.
— Кажется, вы нашли себе союзников. Что ж, перед тем как мы продолжим наш философский диспут, предлагаю найти лучший капучино в этом городе. Идемте.
Они позавтракали в маленькой кофейне на площади, где местные старички уже вовсю обсуждали политику и футбол за чашечкой эспрессо. Джулия заказала только капучино, помня о своем скудном бюджете, но Леонардо, будто прочитав ее мысли, заказал для них обоих еще и по теплому круассану с абрикосовым джемом, сделав это так непринужденно, что возразить было невозможно.
— Итак, какие планы у беглецов? — спросил он, когда они вернулись к машине. — Продолжаем путь на юг? Или задержимся здесь?
— Я… я не знаю, — честно призналась Джулия. — Наверное, мне нужно как-то….
— Найти работу? Заработать денег? — закончил он за нее. — Успеется. Сегодня у нас культурная программа. Вы в столице пармиджано-реджано. Уехать отсюда, не увидев, как рождается король сыров, — преступление. Я хочу вам кое-что показать. Поэзию в форме.
Джулия хотела было возразить, сказать, что ей не до экскурсий, но его энтузиазм был заразителен. К тому же, альтернативой было остаться в Парме одной со своими двенадцатью евро и туманными перспективами.
— Хорошо, — согласилась она. — Но только если вы признаете, что в процессе создания сыра больше человеческой души, чем в бетоне.
— Посмотрим, — загадочно улыбнулся он и завел мотор.
Они выехали за город, и пейзаж сменился с городских крыш на зеленые, холмистые поля региона Эмилия-Романья. Леонардо вел машину уверенно, с видимым удовольствием. Он рассказал, что еще в детстве дед научил его разбираться в машинах, и что чинить эту старую «Беатриче» для него такое же удовольствие, как делать эскиз нового проекта.
Сыроварня (*caseificio*) оказалась современным, но органично вписанным в ландшафт зданием. Внутри их встретил острый, ни с чем не сравнимый аромат — смесь теплого молока, сыворотки и чего-то орехового, терпкого. Молодая девушка-гид повела их в святая святых — огромный цех, где в рядах гигантских медных котлов, похожих на перевернутые колокола, медленно нагревалось молоко. Мужчины в белоснежных одеждах, *casari*, молча и сосредоточенно колдовали над котлами, совершая размеренные, отточенные веками движения.
Леонардо смотрел на все это с профессиональным интересом, отмечая чистоту линий, логику процесса, идеальную организацию пространства. Джулия же видела другое. Она смотрела на руки сыроваров, на их сосредоточенные лица, на пар, поднимающийся от котлов, как дыхание живого существа. Она уже мысленно набрасывала в своем блокноте первые строки репортажа об этих людях, хранителях древнего ремесла.
Но самое сильное впечатление ждало их впереди. Гид открыла тяжелую дверь, и они оказались в *magazzino di stagionatura* — хранилище, где созревает сыр. Это было похоже на библиотеку или собор. Бесконечные ряды деревянных стеллажей уходили вверх, под самый потолок, и на каждом из них покоились сотни золотистых кругов пармезана. Воздух здесь был прохладным и густым от сырного духа. Тишину нарушал лишь почтительный шепот гида.
— Здесь, — сказала она, — время работает вместе с человеком. Каждая голова весит около сорока килограммов. Они созревают от двенадцати месяцев до трех и более лет. Наши специалисты регулярно проверяют их, простукивая специальным молоточком, чтобы по звуку определить, нет ли внутри трещин или пустот.
Она взяла небольшой молоточек и продемонстрировала, как это делается, нанеся несколько быстрых ударов по ближайшей сырной голове. Звук получился глухим и плотным.
— Видите? Идеально.
И тут Джулия, поддавшись внезапному импульсу, шагнула к стеллажу. Ей, «поэту», захотелось самой прикоснуться к этой «поэзии в форме», услышать ее голос. Она взяла молоточек из рук удивленной девушки-гида.
— Можно я попробую? — спросила она скорее у Леонардо, чем у гида.
Он с улыбкой кивнул.
Джулия, стараясь подражать гиду, замахнулась и легонько стукнула по огромному сырному кругу. Но то ли она выбрала не тот угол, то ли молоточек был непривычно тяжелым, он выскользнул из ее пальцев. Пытаясь поймать его, она потеряла равновесие и, взмахнув руками, начала заваливаться назад, прямо на соседний стеллаж, угрожая вызвать эффект домино в этом сырном соборе.
Время для нее замедлилось. Она успела подумать, что заголовок «Девушка из Турина уничтожила годовой запас пармезана» станет вершиной ее журналистской карьеры. Она зажмурилась, ожидая катастрофы.
Но вместо грохота падающих сыров она почувствовала, как чья-то сильная рука обхватила ее за талию, удержав на ногах. Она открыла глаза и оказалась лицом к лицу с Леонардо. Он стоял так близко, что она могла видеть смеющиеся искорки в его карих глазах. Его рука все еще была на ее талии, и от этого прикосновения по ее телу пробежала волна тепла, не имеющая никакого отношения к температуре в хранилище.
— Осторожнее, поэт, — тихо сказал он, и его дыхание коснулось ее щеки. — Вы чуть не разрушили всю эту гармонию.
Они стояли так несколько секунд, которые показались вечностью. Гид вежливо кашлянула. Джулия отпрянула, чувствуя, как щеки заливает краска.
— Простите… я… я не хотела….
Но тут Леонардо не выдержал и рассмеялся. Сначала тихо, потом все громче. Глядя на его смеющееся лицо и на свое отражение в его глазах, Джулия тоже не смогла сдержать смех. Они смеялись до слез, как дети, совершившие мелкую шалость. Смеялись над ее неловкостью, над абсурдностью ситуации, над выражением ужаса, которое только что было на ее лице. Этот смех был таким искренним, таким освобождающим, что он окончательно смыл последние остатки формальности между ними.
После инцидента дегустация прошла в совершенно другой атмосфере. Они пробовали пармезан разной выдержки — двенадцатимесячный, нежный и молочный, двадцатичетырехмесячный, с яркими нотками орехов и фруктов, и тридцатишестимесячный, терпкий, кристаллический и пряный.
— Ну что? — спросил Леонардо, протягивая ей кусочек самого выдержанного сыра. — Это структура. Время, превращенное во вкус. Разве это не поэзия?
— Это история, — ответила Джулия, отправляя сыр в рот и закрывая глаза от удовольствия. — Рассказ о лете, о траве, которой питались коровы, о руках сыровара. Это живая история.
Они посмотрели друг на друга и поняли, что больше не спорят. Они просто описывали одно и то же явление с разных сторон, и их взгляды не противоречили, а дополняли друг друга.
На выходе Леонардо купил большой кусок двадцатичетырехмесячного пармезана, свежий хлеб и бутылку местного вина.
— Наш стратегический запас на дорогу, — пояснил он, укладывая покупки на заднее сиденье «Фиата».
Когда они снова выехали на дорогу, залитую солнцем, Джулия чувствовала себя совершенно счастливой. Забавный инцидент и последовавший за ним приступ смеха сделали их не просто попутчиками, а сообщниками, партнерами в этом маленьком приключении. Их маршрут, начавшийся как два отдельных побега, медленно превращался в один общий эскиз. И ей было ужасно любопытно, какие краски они добавят в него дальше.

Глава 7.

Они покинули Парму под аккомпанемент полуденных церковных колоколов. Дорога на юг, в сторону Апеннинского перевала, разворачивалась перед ними, как обещание. Плоские, как стол, ухоженные поля Эмилии-Романьи постепенно начали сменяться более волнистым, диким ландшафтом. Воздух стал прозрачнее, а небо — пронзительно-синим.
После утреннего происшествия на сыроварне между ними установилась легкая, почти товарищеская атмосфера. Они больше не были спасителем и спасенной. Они были просто Лео и Джулия, два человека в старом вишневом родстере, едущие в неизвестность. Джулия даже осмелилась попросить Леонардо включить радио, и теперь из динамиков лились легкие поп-мелодии, смешиваясь со свистом ветра.
— Смотрите! — вдруг воскликнула Джулия, указывая направо.
На вершине невысокого холма, в окружении кипарисов, стоял заброшенный дом. *Casale*, как называют их в Италии. Каменная кладка стен местами обвалилась, обнажив внутреннюю структуру, крыша просела, а пустые глазницы окон смотрели на мир с молчаливым укором. Но даже в своем упадке дом был прекрасен. Он не выглядел мертвым, скорее — спящим.
— Интересно, кто здесь жил, — задумчиво произнесла Джулия, следуя своей привычке искать во всем человеческую историю. — Была ли у них большая семья? Любили ли они сидеть вечерами на этой террасе, глядя на закат? Почему они уехали?
Леонардо не ответил. Он молча съехал на обочину, заглушил мотор и какое-то время просто смотрел на дом. В его взгляде не было той сентиментальной задумчивости, что у Джулии. Это был взгляд хирурга, оценивающего пациента. Взгляд профессионала.
— Неправильно сделали дренаж фундамента, — наконец произнес он тихо, почти про себя. — Видите трещину у правого угла? Это все из-за воды. И крышу перекрывали дешевой черепицей лет пятьдесят назад, она не выдержала. Арочные перекрытия первого этажа еще можно спасти, а вот балки второго, скорее всего, прогнили.
Джулия с удивлением посмотрела на него. Она видела руины и драму, а он — технические ошибки и план работ.
— Вы смотрите на него, как на чертеж, — сказала она.
— Я смотрю на него, как на возможность, — поправил он. Он взял с заднего сиденья свой альбом для эскизов и карандаш, которые Джулия заметила еще в Милане. Он перелистнул несколько страниц с быстрыми набросками каких-то капителей и фасадов и открыл чистый лист.
— Можно? — он вопросительно посмотрел на нее, словно прося разрешения задержаться. Джулия кивнула, завороженная его сосредоточенностью.
Карандаш в его руках не чертил — он танцевал. Легкие, быстрые штрихи ложились на бумагу, и на глазах у Джулии заброшенный дом начал преображаться. Леонардо не срисовывал руины. Он восстанавливал их. Вот появилась целая крыша из старинной, потемневшей от времени черепицы. Вот «затянулись» трещины в стенах. Появились деревянные ставни на окнах, а на террасе — пергола, увитая виноградом. Он не просто рисовал, он думал на бумаге, что-то бормоча себе под нос.
— Здесь нужно укрепить стену… восстановить оригинальную кладку… открыть заложенный оконный проем, чтобы впустить утренний свет….
Джулия молча наблюдала за ним. И в этот момент она начала понимать. Его страсть к архитектуре была не просто абстрактной любовью к «красоте форм». Это было нечто гораздо более глубокое и личное.
— Это и есть то, о чем вы мечтаете? — тихо спросила она, боясь спугнуть его вдохновение.
Леонардо оторвался от альбома и посмотрел на нее. Его глаза блестели. Тот холодноватый, чуть ироничный блеск, который она видела в них раньше, исчез. Теперь в них горел огонь.
— Да, — выдохнул он. — Именно это. Не строить с нуля стеклянные монстры, которые вторгаются в ландшафт, как космические корабли пришельцев. А вступать в диалог с теми, кто строил до тебя. Понимаете? Это как разговор через века. Ты берешь то, что создано другим мастером, и пытаешься понять его замысел, почувствовать его руку. Ты не разрушаешь, ты лечишь. Ты даешь зданию снова дышать.
Он говорил сбивчиво, но с такой страстью, что Джулия слушала, затаив дыхание. Тот «золотой мальчик», который сбежал от скучной работы, исчез. Перед ней сидел одержимый своим делом творец.
— Мой отец… — Леонардо горько усмехнулся. — Он глава «Bianchi Constructions». Одной из крупнейших строительных компаний в Италии. Для него такие дома, — он кивнул на руины, — это просто мусор. Хлам, который нужно снести бульдозером, чтобы на его месте построить какой-нибудь коттеджный поселок с типовыми виллами. Он называет это «оптимизацией пространства». А я называю это варварством. Он строит быстро, много и дорого. А я хочу работать медленно. Вдумчиво. С уважением к материалу, к истории, к месту.
Теперь картина для Джулии сложилась полностью. Это был не просто конфликт отцов и детей. Это было столкновение двух философий, двух миров. Мира эффективности и мира смысла. И она поняла, почему он сбежал. Он был не просто уставшим богатым наследником. Он был пленником в золотой клетке, который отчаянно пытался вырваться, чтобы не предать самого себя.
— Но это же прекрасно, — прошептала она. — Давать новую жизнь….
— Для моего отца это нерентабельно, — отрезал он. — В реставрации слишком много неизвестных. Никогда не знаешь, что скрывается под слоем штукатурки. Это требует времени, уникальных специалистов, дорогих материалов. Гораздо проще и выгоднее все снести и залить бетоном. Он считает мои идеи романтической чушью. Он хочет, чтобы я возглавил его империю. А я хочу вот этого, — он провел рукой по своему эскизу. На бумаге заброшенный дом уже жил полной жизнью: из трубы вился дымок, а на террасе стояли кресло-качалка и столик.
Леонардо замолчал и снова посмотрел на холм.
— Мне кажется, — сказал он задумчиво, — что у зданий, как и у людей, есть душа. И самое страшное — это не когда они умирают и превращаются в руины. Самое страшное — это когда их лишают души при жизни. Когда строят безликие коробки, в которых невозможно быть счастливым. В которых можно только существовать. Я проработал в такой коробке пять лет. Больше не хочу.
Джулия смотрела на профиль Леонардо, на его сжатые губы, на то, как он сжимает в руках карандаш. И видела перед собой уже не спасителя и не случайного попутчика. Она видела человека, отчаянно борющегося за свою мечту. И эта борьба была ей так понятна. Ведь она сама только вчера пыталась доказать редактору, что у человеческих историй есть ценность. А он пытался доказать своему отцу и всему миру, что ценность есть у историй, застывших в камне.
Их вчерашний спор в траттории предстал перед ней в новом свете. Они не спорили. Они просто говорили об одном и том же на разных языках.
Он закрыл альбом и положил его на заднее сиденье.
— Простите, — сказал он, снова заводя мотор. — Я вас, наверное, утомил своими проблемами.
— Нет, — искренне ответила Джулия. — Совсем нет. Спасибо, что рассказали.
Леонардо бросил на нее быстрый, благодарный взгляд, и они тронулись дальше.
Машина поднялась на перевал, и перед ними открылся вид, от которого захватило дух. Бескрайние холмы, покрытые бархатом лесов, виноградников и оливковых рощ, уходили к самому горизонту. Это уже была Тоскана.
Они въехали в нее в полном молчании. Но это была уже совсем другая тишина, чем в начале их пути. Это была тишина понимания. Джулия открыла свой блокнот. Но не для того, чтобы писать о руинах или пейзажах. Она набросала всего несколько слов: «Эскиз. Человек, который лечит дома. Он говорит, что у зданий есть душа. Кажется, я начинаю с ним соглашаться».

Глава 8.

Они ехали в «золотой час». Солнце начало клониться к закату, окрашивая тосканские холмы в нежные оттенки меда, охры и расплавленного золота. Длинные тени от кипарисов, словно стрелки гигантских солнечных часов, лежали поперек дороги. Воздух был густым и теплым, напоенным ароматами нагретой за день земли, дикого розмарина и чего-то неуловимо-сладкого.
После разговора у заброшенного дома между Леонардо и Джулией установилось новое, более глубокое понимание. Теперь она видела в нем не просто случайного попутчика, а человека со своей драмой, со своей мечтой, которая была ей так созвучна. Он, в свою очередь, чувствовал, что впервые за долгое время его поняли без осуждения и снисхождения. Он был не просто «романтиком», а творцом, и эта девушка-«поэт» смогла это разглядеть.
Они молчали, но это молчание больше не было неловким. Это была комфортная тишина двух людей, которым хорошо вместе. Джулия откинулась на сиденье и подставила лицо последним лучам солнца, чувствуя, как ветер играет с ее волосами. Она ощущала себя героиней старого итальянского фильма — беззаботной, свободной, мчащейся навстречу приключениям в маленьком красном кабриолете.
Леонардо вел машину, положив одну руку на руль, и с легкой улыбкой наблюдал за ней. Ее лицо, озаренное закатным светом, казалось ему воплощением самой жизни — живой, эмоциональной, настоящей. Той самой жизни, от нехватки которой он задыхался в своем стеклянном офисе.
Именно в этот момент идеальной, почти кинематографической гармонии, «Беатриче» решила проявить свой характер.
Сначала это был едва заметный сбой. Двигатель, ровно и басовито рокотавший всю дорогу, вдруг словно поперхнулся. Леонардо нахмурился и прислушался. Джулия тоже почувствовала эту легкую заминку.
— Что-то не так? — спросила она.
— Пустяки, наверное, — ответил Леонардо, но его пальцы на руле сжались чуть крепче. — Иногда она капризничает.
Но это были не капризы. Через пару километров двигатель снова закашлялся, на этот раз громче и продолжительнее. Машину тряхнуло. Леонардо съехал на обочину и заглушил мотор.
— Дай ей отдохнуть пару минут, — сказал он больше для себя, чем для Джулии.
Они посидели в наступившей тишине, которая после рокота мотора казалась оглушительной. Теперь были слышны лишь стрекот цикад и шелест листьев на оливковых деревьях. Пейзаж вокруг был все так же прекрасен, но в нем появилось что-то угрожающее. Они были совершенно одни. За последние полчаса им не встретилось ни одной машины.
Леонардо снова повернул ключ в зажигании. Стартер издал жалобный, скрежещущий звук, но двигатель не завелся. Он попробовал еще раз. И еще. Результат был тот же.
— Проклятье! — выругался Леонардо и ударил ладонью по рулю.
Он выскочил из машины и рывком открыл капот. Из-под него пахнуло горячим металлом и чем-то горелым. Джулия вышла следом и молча встала рядом, чувствуя себя абсолютно беспомощной. Она ничего не понимала в моторах.
Леонардо, засучив рукава, склонился над сложным переплетением проводов и трубок. Он что-то проверял, подкручивал, отсоединял и присоединял снова. На его лбу выступили капельки пота. Джулия видела в этом не просто попытку починить машину. Это был диалог со старым, капризным другом, который вдруг отказался идти дальше.
— Ну же, Беатриче, не подводи, — бормотал он. — Мы почти у цели.
Но «Беатриче» была непреклонна.
Через полчаса, когда солнце уже почти скрылось за холмом, а руки Леонардо были в масле, он выпрямился и с отчаянием захлопнул капот.
— Я не знаю, — сказал он, вытирая руки ветошью. — Похоже, что-то серьезное. Топливный насос, или… Черт его знает. Здесь, в поле, я ничего не сделаю.
Они переглянулись. Ситуация из романтического приключения стремительно превращалась в проблему. На Тоскану опускались быстрые южные сумерки. Воздух становился прохладным.
Джулия посмотрела на свой бесполезный телефон, потом на Леонардо. На его лице она увидела растерянность и чувство вины.
— Это я виноват, — сказал он, проведя рукой по волосам. — Нужно было перед отъездом загнать ее на полную диагностику. Я был так зол, что думал только о том, как бы скорее сбежать.
— Мы оба сбегали, — тихо ответила Джулия. — Так что вина общая. Что будем делать?
Они стояли посреди пустой дороги, окруженные темнеющими холмами. Идти было некуда. Ближайший городок, судя по знаку, который они проехали несколько километров назад, был в пятнадцати километрах. Пешком по ночной дороге — не лучшая идея.
И тут, когда отчаяние уже начало подступать к горлу, Джулия заметила это. Далеко на склоне соседнего холма, среди густых оливковых рощ, мерцал одинокий огонек. Тусклый, желтый. Свет в окне.
— Лео, смотри! — она схватила его за руку. — Там… огонек!
Леонардо проследил за ее взглядом. Действительно, там был дом. Одинокая вилла или ферма, укрытая от всего мира. Это был их единственный шанс.
— Дороги туда не видно, — сказал он, всматриваясь в темноту. — Придется идти напрямик, через поле.
Решение было принято. Леонардо достал из бардачка фонарик, а из багажника — бутылку воды и свой «стратегический запас»: кусок пармезана и хлеб, купленные утром. Джулия взяла свою сумку. Они заперли машину, оставив ее, как раненого зверя, на обочине дороги.
— Прости, Беатриче, — прошептал Леонардо, проводя рукой по ее вишневому крылу. — Мы за тобой вернемся.
Идти по пересеченной местности в наступающей темноте было трудно. Трава цеплялась за ноги, сухие ветки царапали кожу. Фонарик выхватывал из темноты лишь небольшой круг земли под ногами. Они шли молча, сосредоточенно, ориентируясь на спасительный огонек, который то пропадал за деревьями, то появлялся снова.
Через двадцать минут они вышли на грунтовую дорогу, ведущую вверх по склону. Еще через десять минут они стояли перед воротами. Это была старая, уединенная вилла, сложенная из потемневшего от времени камня. Называлась она, судя по стертой табличке, «Вилла дельи Уливи» — Вилла Олив. Именно такой дом Леонардо и рисовал в своем альбоме всего несколько часов назад. Ирония судьбы была почти издевательской.
Ворота были не заперты. Они прошли по гравийной дорожке к массивной деревянной двери. Леонардо на мгновение заколебался. Они были незваными гостями, пришедшими из ночи. Но выбора не было. Он решительно постучал.
За дверью послышались шаги. Щелкнул засов, и дверь со скрипом приоткрылась. На пороге стоял пожилой мужчина с густыми седыми волосами и лицом, изрезанным морщинами, как кора старого дерева. В руке он держал керосиновую лампу, которая отбрасывала на их лица дрожащий свет. Он смерил их недоверчивым, пронзительным взглядом.
— Chi è? (Кто здесь?) — спросил он низким, хрипловатым голосом.
— Buonasera, signore, — начал Леонардо, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. — Простите за беспокойство. У нас сломалась машина, на дороге, вон там, внизу. Мы абсолютно одни, телефоны не работают. Мы увидели ваш свет… Не могли бы вы нам помочь? Может быть, у вас есть телефон, чтобы вызвать эвакуатор?
Мужчина молча слушал, не меняя выражения лица. Его взгляд скользнул с Леонардо на Джулию, потом снова на Леонардо.
И тут из-за его спины показалась невысокая, полная женщина с добрыми, улыбчивыми глазами, вытиравшая руки о передник. Она с любопытством посмотрела на ночных гостей.
— Алессандро, кто там? — спросила она. А потом, увидев их растерянные лица, всплеснула руками. — Mamma mia! Бедняги! Да они же замерзли! Алессандро, что же ты держишь их на пороге? Заходите, дети, заходите скорее в дом!

Глава 9.

Если ад пахнет серой, то рай, решила Джулия, должен пахнуть именно так: горящим оливковым деревом, сушеными травами и чем-то неуловимо-хлебным, как печь, в которой только что испекли хлеб. Их впустили не в парадную гостиную, а сразу в сердце дома — огромную кухню, где в гигантском камине, достаточно большом, чтобы зажарить целого быка, весело потрескивали поленья.
Тепло окутало их, как мягкое одеяло. Хозяйка дома, которую муж назвал Софией, тут же захлопотала вокруг них, не обращая внимания на ворчание своего супруга.
— Алессандро, не стой как истукан! Подвинь стулья к огню, дети промокли и замерзли. А я сейчас поставлю на стол что-нибудь поесть. Вы наверняка голодны.
Алессандро, продолжая хранить суровое выражение лица, молча выполнил ее распоряжение. Он придвинул к камину два старых деревянных кресла, и Леонардо с Джулией с благодарностью опустились в них, протягивая руки к живому огню. Только сейчас они осознали, как сильно замерзли.
София тем временем двигалась по своей кухне с проворством, удивительным для ее лет. На длинном, истертом до блеска деревянном столе, который был, очевидно, старше их всех вместе взятых, появились тарелки, стаканы, головка овечьего сыра и бутылка темного, почти черного вина. Вскоре она поставила перед каждым из них по глубокой миске с густым, ароматным супом.
— Риболлита, — пояснила она. — Вчерашняя. Она всегда вкуснее на второй день. Ешьте, ешьте.
Это был простой крестьянский суп из черствого хлеба, фасоли и овощей, но Джулии он показался самой изысканной едой на свете. Они ели молча, с жадностью, чувствуя, как тепло и жизнь возвращаются в их тела. Алессандро сел напротив, налил себе и им вина и молча наблюдал, как они едят. Его взгляд уже не был враждебным, скорее — любопытным, как у натуралиста, изучающего новый, неизвестный вид.
— Так, — сказал он, когда они немного насытились. — Сломалась машина, говорите? Что за машина?
— «Фиат 124 Спайдер», семьдесят второго года, — ответил Леонардо.
Глаза Алессандро на мгновение потеплели.
— Хорошая машина. С душой. Не то что нынешние пластиковые коробки. Что с ней?
Леонардо вкратце описал симптомы. Алессандро слушал внимательно, кивая.
— Похоже на бензонасос. Завтра утром посмотрим. Но до утра вы никуда не уедете. И телефон у нас не работает со вчерашней грозы. Так что придется вам остаться. Комнаты есть.
Это было сказано не как вопрос, а как констатация факта. София, услышав это, с улыбкой кивнула.
— Конечно, останетесь. И не спорьте.
Леонардо и Джулия переглянулись. Их незапланированное приключение принимало все более странный оборот.
Именно в этот момент Джулия вспомнила про их «стратегический запас». Она полезла в свою сумку.
— Синьора, мы… мы не хотели приходить с пустыми руками, — смущенно проговорила она, выкладывая на стол купленный в Парме кусок пармезана и хлеб.
София посмотрела на сыр, потом на Джулию, и вдруг заливисто рассмеялась, вытирая глаза уголком передника.
— Mamma mia! Вы принесли пармезан в Тоскану! Это все равно что привезти песок в пустыню! Ох, дети….
Ее смех был таким заразительным, что улыбнулся даже суровый Алессандро. Напряжение окончательно исчезло. Они были больше не потерпевшие бедствие, а гости.
— Ну, раз уж вы беглецы, — сказал Алессандро, снова наполняя бокалы, — расскажите, от чего бежите. Не от карабинеров, надеюсь?
Леонардо усмехнулся.
— Нет, от самих себя. Вернее, от той жизни, которую нам пытались навязать.
И он, сам не ожидая от себя такой откровенности, в нескольких словах пересказал свою историю. Про стеклянный офис, про отца, про мечту реставрировать старые дома. Алессандро слушал его, и его морщинистое лицо становилось все серьезнее.
— Значит, хочешь лечить дома, — протянул он, когда Леонардо закончил. Он встал, подошел к стене и провел по грубой каменной кладке своей широкой, мозолистой ладонью. — Эту виллу мы с Софией тоже лечили. Когда мы ее купили сорок лет назад, здесь были одни руины. Крыша провалилась, в стенах росли деревья. Все говорили, что мы сумасшедшие. Что проще снести и построить новое.
София подошла и встала рядом с мужем, положив ему руку на плечо.
— Я родом отсюда, из этих мест, — сказала она мягко. — А Алессандро приехал с севера, из-под Вероны. Он каменщик. Приехал строить колокольню в соседней деревне. Увидел меня на празднике урожая, да так и остался.
— Увидел ее, а потом увидел эти руины, — продолжил Алессандро, и в его голосе прозвучала нежность. — И сказал ей: «Вот наш дом. Я восстановлю его для тебя». Мы работали десять лет. Камень за камнем. Балка за балкой. Своими руками.
Леонардо смотрел на них, и сердце его колотилось. Он сидел внутри осуществленной мечты. Своей мечты. Эти люди не просто говорили, они сделали.
— Любовь — это не вздохи на скамейке, парень, — сказал Алессандро, глядя прямо в глаза Леонардо. — Любовь — это проект. Долгосрочный. Который нужно строить каждый день. Как дом. Укреплять фундамент, латать крышу, защищать от непогоды. Иногда что-то ломается, приходится чинить. Но если фундамент крепкий, он выстоит.
— А еще его нужно наполнить теплом, — добавила София, улыбаясь Джулии. — Смехом, спорами, запахом вкусной еды и детскими голосами. Иначе это будет не дом, а просто красивая коробка. Крепость без души.
Джулия слушала их и чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Это была та самая история, которую она тщетно пыталась найти для своих статей. Невыдуманная, настоящая история о любви, труде и преданности. История, которая сама была похожа на этот старый, крепкий дом.
Они сидели у камина до глубокой ночи. Алессандро и София рассказывали о своей жизни, о детях, которые выросли и разъехались по городам, о внуках, которые приезжают на лето. Леонардо и Джулия большей частью молчали, впитывая каждое слово. Они попали не просто в дом. Они попали в другую систему координат, где время текло медленнее, а ценности были простыми и незыблемыми: семья, труд, земля, любовь.
Наконец София спохватилась.
— Боже мой, заболтали мы вас. Вы, наверное, с ног валитесь. Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты.
Она провела их на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. Комнаты были маленькими, с аскетичной обстановкой: простая деревянная кровать, стул и умывальник. Но они были безупречно чистыми, а на кроватях лежали тяжелые лоскутные одеяла, сшитые, очевидно, руками самой Софии.
— Располагайтесь, отдыхайте. Утро вечера мудренее, — сказала она, оставляя их у дверей.
Леонардо и Джулия остались вдвоем в тускло освещенном коридоре.
— Спокойной ночи, — прошептала Джулия.
— Спокойной ночи, — так же тихо ответил он.
Они разошлись по своим комнатам. Джулия прислонилась к холодной стене. Тишина. Только где-то внизу тикают старые часы и потрескивают в камине угли. Она чувствовала себя в абсолютной безопасности. Отчаяние, гнавшее ее из Турина, казалось чем-то далеким, произошедшим в другой жизни. Здесь, в этом доме, ее «поэзия» не была недостатком. Здесь вся жизнь была поэзией.
Леонардо в своей комнате подошел к окну. Луна вышла из-за туч, и ее серебристый свет залил оливковую рощу. Он провел рукой по каменному подоконнику. Он был неровным, но теплым, живым. Он чувствовал под пальцами следы резца мастера, который обтесывал этот камень сотни лет назад, и труд рук Алессандро, который вернул его на место.
«Любовь — это проект». Эти слова звучали у него в голове. Он посмотрел на дверь комнаты Джулии. Их случайное, импульсивное путешествие тоже было похоже на эскиз. И здесь, в этом старом тосканском доме, он впервые почувствовал, что этот эскиз может превратиться в нечто большее, чем просто набросок. Если только у них хватит смелости его достроить.

Глава 10.

Ночь на «Вилле дельи Уливи» была не похожа ни на одну другую ночь. Тишина здесь была не пустой, а наполненной: тиканьем старинных часов в холле, едва слышным потрескиванием остывающих углей в камине, шелестом листьев олив за окном и скрипом старых половиц, которые, казалось, вздыхали во сне, вспоминая прошедшие десятилетия.
Джулия лежала в своей кровати с открытыми глазами, глядя в темный потолок, где угадывались массивные деревянные балки. Сон не шел. Ее тело было измотано, но разум, наоборот, работал с лихорадочной ясностью. События последних двух дней проносились в ее голове, как кадры из фильма: унижение в редакции, ссора с Марко, отчаянный побег, встреча с Леонардо, их разговоры, его страсть к старым домам, нелепая сцена на сыроварне, поломка машины и, наконец, этот дом, это убежище, возникшее из ночи, как чудо.
Она думала о Марко. Его последние слова, которые так ранили ее в Турине, теперь, в тишине этой тосканской ночи, звучали иначе. Не зло, а просто чужеродно. «Жизнь — это ипотека, счета, планирование отпуска». Он не был плохим человеком. Он просто жил в другом мире, с другой системой ценностей. Их с Марко «проект», как сказал бы Алессандро, был четко прописан в бизнес-плане: квартира, карьера, стабильность. В этом проекте не было места для ее «поэзии», для спонтанности, для погони за мечтой. И она вдруг с безжалостной ясностью поняла, что их отношения закончились не вчера, во время телефонного разговора. Они были мертвы уже давно, просто она боялась себе в этом признаться. Она пыталась втиснуть свою душу в рамки его проекта, и душа задыхалась.
А потом она думала о Леонардо. Лео. Всего два дня назад он был для нее просто красивым незнакомцем, предложившим помощь. Потом — «золотым мальчиком», сбежавшим от скуки. Но после его рассказа у заброшенного дома, после того, как она увидела огонь в его глазах, когда он говорил о своей мечте, все изменилось. Он не был пустым. Наоборот, он был переполнен — страстью, идеями, борьбой. Он тоже был «поэтом», только его стихи были из камня и дерева.
Она вспомнила, как он поймал ее в сырном хранилище. Его рука на ее талии, его близкое дыхание, смех в глазах. Это прикосновение было мимолетным, но оно оставило на ее коже фантомное ощущение тепла. Он называл ее «поэт» с легкой иронией, но в этой иронии не было уничижения, которое она услышала от редактора Галло. В устах Леонардо это слово звучало как признание. Он видел ее насквозь, и ему, кажется, нравилось то, что он видел.
Слова Алессандро о любви как о доме, который нужно строить вместе, не выходили у нее из головы. Они с Лео были беглецами, бездомными в прямом и переносном смысле. Но за этот короткий срок, за эти два дня, они, сами того не осознавая, начали закладывать фундамент чего-то общего. Их общие шутки, их спор об искусстве, их молчание в машине, которое было комфортнее многих разговоров. Это были первые камни. Неужели это возможно? Построить что-то с человеком, которого ты знаешь всего ничего?
Она повернулась на бок, лицом к стене, за которой была его комната. Он тоже не спит? О чем он думает? Чувствует ли он то же самое — это странное, пугающее и одновременно волнующее притяжение, эту ниточку понимания, протянувшуюся между ними? Или для него она просто случайная попутчица, забавное приключение на пару дней? От этой мысли в груди неприятно кольнуло. Она закрыла глаза, пытаясь отогнать сомнения, и сосредоточилась на тиканье часов, отмеряющих время в этом волшебном, застывшем во времени доме.
В комнате напротив Леонардо тоже не спал. Он стоял у открытого окна, вдыхая прохладный ночной воздух, пахнущий мятой и влажной землей. Он был в своей мечте. Этот дом, эта вилла, восстановленная руками одного человека из любви к женщине и к своему ремеслу, — это было материальное воплощение всего, к чему он стремился. Он должен был чувствовать эйфорию, триумф от того, что его идеи оказались верны, что такая жизнь возможна. Но вместо этого он чувствовал беспокойство.
Он смотрел на серебристые от лунного света листья олив и думал не об архитектуре. Он думал о Джулии.
Он прокручивал в голове их встречу. Ее лицо на вокзале — такое потерянное и одновременно упрямое. Он, повинуясь внезапному импульсу, подрезал такси и подошел к ней. Почему? Он, всегда такой рациональный, просчитывающий все на несколько шагов вперед, совершил абсолютно иррациональный поступок. И этот поступок перевернул все.
Его побег из Милана был актом бунта, криком отчаяния. Он бежал *от* — от отца, от фальши, от бессмысленной работы. Но с появлением Джулии его путешествие обрело новый вектор. Теперь ему хотелось ехать не *от*, а *к*. К чему? Он пока не знал. Но он точно знал, что хочет ехать вместе с ней.
Ее присутствие меняло все. Оно наполняло смыслом пейзажи за окном. Ее вопросы заставляли его формулировать собственные мысли четче и яснее. Ее спор с ним в траттории был лучшим разговором за последние несколько лет. Она не пыталась ему понравиться, не поддакивала. У нее была своя правда, своя «поэзия», и она была готова ее отстаивать. И это было невероятно притягательно.
Он думал о женщинах, которых встречал в своем кругу. Дочери партнеров его отца, выпускницы престижных вузов, безупречно одетые, с идеальными манерами. Они смотрели на него и видели наследника «Bianchi Constructions». Они говорили с ним о недвижимости, о яхтах, о последних выставках современного искусства. Ни одна из них никогда не спросила бы его, о чем он мечтает на самом деле. А Джулия спросила. И, что важнее, она услышала ответ.
Алессандро сказал: «Любовь — это проект». А что, если этот «Тосканский эскиз», который он затеял как архитектурный каприз, на самом деле — эскиз чего-то совсем другого? Эскиз новой жизни. И в этом эскизе, он понял это только сейчас, стоя у окна в старом тосканском доме, появилась главная деталь, которую он не планировал — Джулия. С ее растрепанными волосами, с ее блокнотом, с ее верой в человеческие истории. Без нее этот эскиз был бы неполным. Просто еще один красивый, но безжизненный рисунок.
Он отошел от окна и сел на край кровати. Он тоже посмотрел на стену, за которой, как он знал, сейчас была она. И почувствовал почти непреодолимое желание встать, подойти к ее двери, постучать и просто спросить: «Ты не спишь?». Но он сдержался. Это было бы слишком. Слишком рано. Он не хотел ее напугать.
В двух комнатах старого дома, разделенные лишь тонкой стеной, двое беглецов не спали, думая друг о друге. Их путешествие, начавшееся как побег от прошлого, незаметно превращалось в движение навстречу друг другу. И оба, не сговариваясь, ждали рассвета, который должен был принести не только новый день, но и новую ясность. Или новые сложности.

Глава 11.

Утро на «Вилле дельи Уливи» пахло свежесваренным кофе и мокрой от росы травой. Леонардо проснулся рано, отдохнувшим, как не отдыхал уже много лет. Скрипучая кровать и аскетичная обстановка комнаты давали больше покоя, чем ортопедический матрас в его дизайнерской миланской квартире. Ночные размышления не принесли ему окончательной ясности, но оставили после себя странное чувство предопределенности, словно он был именно там, где должен был быть.
Он спустился на кухню, где уже хозяйничала София. Она напевала себе под нос и выкладывала на блюдо свежую, еще теплую рикотту, поливая ее прозрачным акациевым медом. На столе уже стояли чашки, кувшин с молоком и нарезанный вчерашний хлеб, подсушенный на гриле.
— Доброе утро, — улыбнулась она ему. — Садись, сейчас Алессандро вернется, и будем завтракать. Он пошел проверить, не наделала ли вчерашняя гроза бед в саду.
Вскоре вошел и сам хозяин, неся в руках корзинку с инжиром. Он молча кивнул Леонардо и сел за стол. Через пару минут появилась и Джулия. Она была бледной, с темными кругами под глазами, но во взгляде ее читалось нечто новое — не растерянность, а глубокая задумчивость. Она поздоровалась и села за стол, стараясь не встречаться взглядом с Леонардо, словно ночные мысли сделали ее уязвимой.
Завтрак был простым и молчаливым. Но это молчание было не гнетущим, а естественным, как у членов одной семьи, которым не нужно заполнять паузы пустой болтовней.
— Так, — сказал Алессандро, допив свой кофе. — Пойду взгляну на твою машину. Ты, — он посмотрел на Леонардо, — пойдешь со мной. Две головы лучше, чем одна. Даже если одна из них городская и забита всякой ерундой.
Леонардо с готовностью поднялся. Это было именно то, что ему было нужно — физическая работа, конкретная задача.
— А я… я могу помочь вам, синьора? — спросила Джулия, обращаясь к Софии. Ей не хотелось оставаться одной со своими мыслями.
— Конечно, дитя мое, — улыбнулась София. — Пойдем, поможешь мне собрать травы для чая.
Мужчины ушли вниз по склону, к дороге, а женщины — в небольшой сад за домом, где вперемешку с овощами росли розмарин, шалфей и мята.
Пока они вдвоем осматривали «Фиат», Алессандро не унимался, продолжая свои дружелюбные подколки.
— Руки-то у тебя не совсем белые, — хмыкнул он, когда Леонардо ловко отсоединил какой-то патрубок. — Отец, поди, заставлял в гараже ковыряться в детстве?
— Дед, — поправил Леонардо. — Он был механиком. Говорил, что мужчина должен уметь починить две вещи: свой дом и свою машину.
Они быстро подтвердили вчерашний диагноз — бензонасос приказал долго жить.
— Здесь мы его не починим, — констатировал Алессандро. — Нужно заказывать новый. Я позвоню своему другу в Сиену, у него автомастерская. Дня два-три, и привезет. Так что вы у нас задержитесь.
Леонардо почувствовал не досаду, а облегчение. Еще два дня в этом доме. Еще два дня с Джулией.
— Спасибо, Алессандро. Я вам очень обязан.
— Перестань, — отмахнулся старик. — Пойдем. Раз уж с машиной пока все, есть другая работа. После грозы пару черепиц на крыше сарая разболтало. Не люблю, когда в моем доме что-то не в порядке.
Для Леонардо это было не просто предложение помощи. Это был экзамен. Он с радостью согласился.
Они приставили к сараю старую деревянную лестницу. Алессандро полез первым, Леонардо — за ним, с ящиком инструментов. С крыши открывался потрясающий вид на долину. Алессандро показал ему, в чем проблема. Работа была несложной, но требовала сноровки и понимания того, как устроена старая черепичная кладка.
Леонардо работал с азартом и удовольствием. Здесь, на крыше старого сарая, под теплым тосканским солнцем, он чувствовал себя на своем месте. Это была настоящая работа. Не виртуальная 3D-модель, а реальные, шершавые, теплые черепицы, которые нужно было подогнать друг к другу. Он чувствовал себя не архитектором, а строителем, мастером, как Алессандро.
Старик поначалу молча наблюдал за ним, но вскоре, увидев, как уверенно и осмысленно действует Леонардо, одобрительно крякнул.
— А ты не так безнадежен, как я думал, парень, — сказал он. — Руки у тебя растут откуда надо. И голова тоже соображает. Ты бы мог стать хорошим мастером.
— Я и хочу им стать, — просто ответил Леонардо, закрепляя последнюю черепицу.
Они сидели на коньке крыши, глядя на долину. И этот разговор двух мужчин, старого и молодого, был для Леонардо важнее всех совещаний и переговоров в его прошлой жизни. Он сдал экзамен.
Тем временем Джулия, собрав травы, нашла себе укрытие на террасе. Отсюда, как и с крыши, открывался вид на холмы. София оставила ее одну, сказав, что ей нужно заняться обедом. И в этой тишине, нарушаемой лишь жужжанием пчел, на Джулию снизошло озарение.
Она достала свой блокнот. Пальцы сами нашли ручку. Она должна была написать об этом. Не для журнала, не для редактора Галло, не для Марко. Для себя. Чтобы не забыть, чтобы сохранить это чувство.
Ее рука полетела по бумаге. Слова, которые она так долго держала внутри, боясь, что они «неформат», «слишком эмоциональны», хлынули наружу свободным, чистым потоком.
*«Есть места, куда не ведут дороги. К ним можно прийти, только заблудившись. Вилла Олив — одно из таких мест. Она стоит на холме, как старый корабль, вросший в землю. Ее стены сложены не только из камня, но и из времени. Ее хозяева, Алессандро и София, не живут в ней. Они и есть ее душа. Он — ее крепкий фундамент, она — ее теплый очаг. Они говорят, что любовь — это проект. Их проект длится уже сорок лет. Они не строили дом, они его лечили. Камень за камнем, возвращая ему жизнь. И он ответил им тем же: он стал их крепостью, их убежищем, их историей. В этом доме я поняла простую вещь: не нужно искать великие сюжеты. Иногда самый великий сюжет — это история двух людей, которые просто решили построить свой мир посреди оливковой рощи…»*.
Она писала, не отрываясь, забыв обо всем на свете. Она описывала морщины на лице Алессандро, улыбку Софии, вкус их супа, тепло камина. Это была не аналитика. Это была поэзия. Ее поэзия. И впервые она не стыдилась этого. Она чувствовала, что наконец-то нашла свой голос. Тот самый, который пытались заглушить в ней все эти годы. Она писала не статью, а эскиз. Эскиз настоящей жизни.
Когда она поставила последнюю точку, она почувствовала невероятное опустошение и одновременно — прилив сил. Она подняла голову и увидела, что мужчины спускаются с крыши.
Леонардо был в пыли, с несколькими царапинами на руках, но на его лице была такая счастливая и умиротворенная улыбка, какой она еще не видела. Он заметил ее на террасе и направился к ней.
Он остановился перед ней, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.
— Все в порядке, — сказал он. — Крыша в безопасности.
Он посмотрел на ее раскрытый блокнот.
— А вы? Тоже работали?
Джулия кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она просто протянула ему свой блокнот.
Леонардо взял его. Он начал читать. Его улыбка медленно исчезла, сменившись серьезным, сосредоточенным выражением. Он читал медленно, вдумчиво, иногда возвращаясь на несколько строк назад. Когда он дочитал, он долго молчал.
— Джулия, — сказал он наконец, и голос его был хриплым от волнения. — Это… это прекрасно. Это именно то, что я чувствую, но никогда не смог бы так сказать. Вы… вы видите душу. Не только в людях. Но и в домах.
Он смотрел на нее с таким восхищением, с таким глубоким, искренним пониманием, что у Джулии перехватило дыхание.
В этот момент они оба поняли, что что-то необратимо изменилось. Он увидел перед собой не просто растерянную девушку, которую подобрал на вокзале, а настоящего писателя, обладающего редким даром. А она увидела в нем не просто обаятельного беглеца, а мастера, человека, способного своими руками создавать красоту и гармонию.

Глава 12.

Следующие два дня, пока они ждали деталь для «Фиата», пролетели как один миг. Время на «Вилле дельи Уливи» текло по своим, не городским законам. Оно измерялось не часами и минутами, а сменой света и тени на холмах, ароматом готовящейся еды и ритмом неспешного, осмысленного труда.
Леонардо и Джулия, сами того не замечая, вписались в этот ритм. Они просыпались с первыми лучами солнца, завтракали все вместе за большим кухонным столом и расходились по своим делам, которые находились им сами собой.
Леонардо стал тенью Алессандро. Он помогал ему чинить ограду в оливковой роще, колоть дрова, разбирать завал в старом винном погребе. Он впитывал мудрость старика, которая заключалась не в словах, а в движениях, в том, как он обращался с инструментом, как чувствовал материал. Алессандро, в свою очередь, перестал подтрунивать над «городским» и начал разговаривать с ним как с равным, делясь секретами старых мастеров. Для Леонардо это было лучшим университетом. В эти два дня он узнал о строительстве больше, чем за пять лет в отцовской фирме.
Джулия проводила время с Софией. Она помогала ей на кухне, училась раскатывать тесто для пасты, перебирать оливки, готовить соус, рецепт которого передавался в семье Софии из поколения в поколение. Она слушала ее рассказы — о детстве, о молодости, о том, как они с Алессандро пережили трудные времена. Джулия почти не записывала, она просто слушала, впитывая эти истории, чувствуя, как ее собственная душа наполняется теплом и мудростью этой простой, сильной женщины.
Вечерами они вчетвером сидели на террасе. Алессандро и Леонардо, уставшие после физической работы, пили красное вино. София и Джулия чистили овощи для ужина. Они мало говорили, но в этом совместном молчании было больше близости, чем в самых долгих разговорах. Леонардо иногда ловил на себе взгляд Джулии и видел в ее глазах теплое, понимающее любопытство. А она, наблюдая за ним, видела, как меняется его лицо — уходит напряжение, разглаживаются морщинки у глаз. Здесь, в пыли и труде, он казался гораздо более счастливым, чем в своем дорогом миланском костюме. Их общий эскиз обретал новые, теплые тона.
На третий день после обеда приехал друг Алессандро из Сиены на дребезжащем пикапе. Он привез заветный бензонасос.
Они вдвоем, Леонардо и Алессандро, снова склонились над открытым капотом «Беатриче». Джулия и София наблюдали за ними с террасы. Работа спорилась. Они понимали друг друга без слов, обмениваясь инструментами и короткими репликами. Через час все было готово.
— Ну, давай, художник, — сказал Алессандро, вытирая руки. — Момент истины.
Леонардо сел за руль. Джулия затаила дыхание. Он повернул ключ. Секунда тишины, а затем двигатель с довольным, полнокровным рокотом ожил. «Беатриче» была здорова.
Радость от этого звука смешивалась с тихой грустью. Это означало, что завтра им предстоит уехать. Их невольное заключение в этом раю подошло к концу.
Прощальный ужин был особенным. София превзошла саму себя. Она запекла кролика с травами, приготовила пасту со своим фирменным соусом и испекла яблочный пирог. Вино лилось рекой, а разговоры были долгими и теплыми.
Когда с едой было покончено, и они сидели с бокалами вина при свете керосиновой лампы, Алессандро посмотрел на Леонардо и Джулию своим пронзительным взглядом.
— Ну что, беглецы, — сказал он. — Машина на ходу. Клетка открыта. Можете лететь дальше.
Леонардо и Джулия переглянулись.
— Мы никогда не забудем вашей доброты, — искренне сказал Леонардо. — Вы нас спасли.
— Ерунда, — отмахнулся старик. — Мы не сделали ничего особенного. Мы просто увидели двух людей, которые заблудились. Но кажется мне, что сломанная машина — это не самая большая ваша проблема.
Он сделал паузу, внимательно глядя то на одного, то на другого.
— Вы оба ищете свой дом. Ты, — он кивнул на Леонардо, — хочешь его строить. А ты, — он посмотрел на Джулию, — хочешь описывать душу этого дома. Это две стороны одной медали. Хороший фундамент вы уже заложили, я это вижу. Так вот мой вам совет: не тяните со стенами. Жизнь коротка, а хороших участков под застройку мало.
Леонардо почувствовал, как у него загорелись уши. Джулия опустила глаза, делая вид, что разглядывает узор на скатерти.
Тут в разговор вступила София. Она накрыла руку Джулии своей теплой, сухой ладонью.
— Алессандро говорит как строитель. А я скажу вам как женщина. Счастье — оно как пугливая птица. Иногда оно садится совсем рядом, на твое плечо. Ты его чувствуешь, слышишь его дыхание. Но если ты боишься пошевелиться, боишься протянуть руку и осторожно его удержать, оно вспорхнет и улетит. И второго шанса может и не быть. Не упускайте его, дети. Не бойтесь.
Слова Софии повисли в воздухе, густые и значимые. «Не упускайте свое счастье». Это было сказано им обоим. Они подняли глаза и встретились взглядами. В этот момент между ними не было никаких секретов. Они оба знали, о каком счастье говорят старики. И оба испугались этой ясности.
Утро отъезда было ясным и прохладным. Сумки были уложены, «стратегический запас» пополнен Софией домашним сыром и оливковым маслом.
Прощание было коротким и немного неловким, как это всегда бывает, когда не хочется расставаться. София крепко обняла Джулию и сунула ей в руку небольшой полотняный мешочек с сушеными травами.
— Будешь заваривать чай и вспоминать нас, — сказала она.
Алессандро подошел к Леонардо и вместо рукопожатия по-отечески хлопнул его по плечу.
— Если надумаешь строить по-настоящему, а не картинки рисовать, ты знаешь, где меня найти, — сказал он. — Мне нужен будет помощник, чтобы крышу на доме перекрыть.
— Я приеду, — серьезно ответил Леонардо. И это было не просто вежливостью. Это было обещание.
Они сели в машину. Леонардо завел мотор. Он в последний раз посмотрел на виллу, на пожилую пару, стоящую на пороге. На этот дом, который за три дня стал для него родным.
Они тронулись. Леонардо вел машину молча, сосредоточенно глядя на дорогу. В зеркале заднего вида Джулия видела две маленькие фигурки, машущие им вслед, пока они не скрылись за поворотом.
Она открыла мешочек, который дала ей София. В нос ударил пряный аромат мяты и шалфея. Она посмотрела на Леонардо. Он, почувствовав ее взгляд, на секунду оторвался от дороги и посмотрел на нее. В его глазах она прочла те же эмоции, что переполняли и ее: благодарность, легкую грусть и тревожное ожидание того, что будет дальше.

Глава 13.

Они ехали молча, и эта тишина была тяжелой, как грозовая туча. Напутствие Алессандро и Софии — «Не упускайте свое счастье» — повисло в тесном пространстве «Фиата» и давило на них. Оно было слишком прямым, слишком точным. Старики своей житейской мудростью сорвали с их зарождающихся чувств покров случайности, назвав все своими именами и оставив их наедине с этой пугающей ясностью.
Леонардо крепко сжимал руль, его костяшки побелели. Он чувствовал себя подростком, которого родители застали за первым поцелуем. Ему хотелось что-то сказать, как-то разрядить обстановку, но все слова казались либо слишком легкомысленными, либо слишком серьезными. Он украдкой посмотрел на Джулию. Она сидела, отвернувшись к окну, и теребила в руках полотняный мешочек с травами, подаренный Софией. Ее профиль был напряженным и отстраненным.
Джулия же изо всех сил старалась не думать. Слова Софии о пугливой птице-счастье отозвались в ее душе болезненным уколом. Она чувствовала эту птицу. Она сидела на ее плече уже несколько дней, и ее тепло согревало душу. Но она боялась. Боялась пошевелиться. Боялась, что все это — лишь иллюзия, дорожное приключение, которое закончится на вокзале в Риме. Леонардо — человек из другого мира, мира дорогих костюмов и стеклянных башен. Что может быть общего у наследника строительной империи и безработной журналистки с двенадцатью евро в кармане? То, что произошло на вилле, было волшебным сном. А сейчас они снова ехали по реальной дороге, и скоро им предстояло проснуться.
Тосканское небо, еще час назад безупречно-голубое, начало хмуриться. С запада набежала тяжелая, лиловая туча, которая, казалось, зацепилась за верхушки кипарисов. Пейзаж, такой солнечный и приветливый, мгновенно стал тревожным. Первые капли дождя были крупными и тяжелыми. Они упали на лобовое стекло, оставляя на пыли темные следы, похожие на слезы.
— Нужно поднять крышу, — сказал Леонардо, нарушая молчание. Его голос прозвучал хрипло.
Он съехал на обочину. Они вдвоем, неловко и молча, натянули старый брезентовый верх. Тесное пространство родстера стало еще теснее, почти клаустрофобным. Дождь хлынул стеной. Это был не летний дождик, а настоящий южный ливень — яростный, с порывами ветра, который раскачивал кипарисы вдоль дороги. Дворники едва справлялись с потоками воды.
— Может, переждем? — неуверенно спросила Джулия.
— Нет, до Флоренции уже недалеко, — ответил Леонардо. — Лучше переждать в городе.
Он снова тронулся, но дорога, узкая и извилистая, превратилась в бурлящий ручей. Видимость была почти нулевой. Леонардо вел машину медленно и предельно осторожно.
Они ехали по второстепенной дороге, которую он выбрал ради красивых видов. Сейчас он проклинал себя за это решение. Асфальт сменился гравием, а потом и вовсе — грунтовым проселком, который мгновенно раскис, превратившись в вязкую, чавкающую жижу.
— Черт, — процедил Леонардо, когда задние колеса машины начало заносить. Он попытался выровнять машину, но было поздно. «Фиат» медленно, но неотвратимо сполз в неглубокую, но топкую канаву у обочины. Колеса беспомощно провернулись раз, другой, разбрызгивая веером грязь, и замерли. Они застряли.
Леонардо с силой ударил по рулю.
— Проклятье! Ну что за день!
Он выключил зажигание. Сразу стало тихо. Слышен был только оглушительный, барабанный бой дождя по брезентовой крыше. Они сидели в полумраке, запертые в маленькой машине посреди бушующей стихии. Ситуация была до смешного нелепой и отчаянной.
— Это уже становится традицией, — горько усмехнулась Джулия.
Леонардо повернулся к ней. В тусклом свете он увидел ее бледное лицо, капли дождя на волосах. Его злость внезапно улетучилась, сменившись волной нежности и вины.
— Прости, — сказал он. — Это я виноват. Потащил тебя по этой дурацкой дороге.
— Мы оба в этой машине, — тихо ответила она. — Так что ответственность общая.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. Дождь и не думал прекращаться. Они снова были в ловушке, но на этот раз не было спасительного огонька на холме.
— Нужно попробовать ее вытолкать, — решил Леонардо после нескольких минут молчания. — Другого выхода нет.
— Под таким ливнем? Мы промокнем до нитки!
— А у нас есть выбор? Сидеть здесь до утра?
Он был прав. Леонардо открыл дверь, и в салон тут же ворвался порыв ветра с дождем.
— Сиди здесь, — бросил он ей. — Я попробую один.
Но Джулия упрямо покачала головой, тоже открывая свою дверь.
— Я сказала, ответственность общая.
Через секунду они оба стояли по щиколотку в грязи под ледяными струями дождя. Одежда мгновенно намокла и стала тяжелой.
— Давай! На счет три! — крикнул Леонардо, упираясь плечом в багажник. — Раз… два… три!
Они налегли изо всех сил. Машина не сдвинулась ни на миллиметр. Колеса лишь глубже зарылись в грязь.
— Еще раз!
Они попробовали снова. И снова. Тщетно. Выбившись из сил, грязные и мокрые, они сдались. Леонардо прислонился спиной к багажнику и бессильно сполз на землю, не обращая внимания на грязь. Джулия села рядом.
Они сидели под проливным дождем, два мокрых, грязных и несчастных существа. И вдруг, глядя на вымазанное в грязи лицо Леонардо, на его волосы, прилипшие ко лбу, на его отчаянный вид, Джулия не выдержала. Она рассмеялась. Сначала тихо, потом все громче и громче, до икоты. Это был истерический, освобождающий смех.
Леонардо с удивлением посмотрел на нее. А потом, зараженный ее смехом, рассмеялся и сам. Они хохотали как безумные, сидя в грязи посреди тосканского поля. Смеялись над своей глупой ситуацией, над сломанной машиной, над пророчествами стариков, над самими собой.
Когда смех утих, они замолчали, тяжело дыша. Дождь тоже начал стихать, превращаясь в мелкую изморось. Леонардо повернулся к Джулии. Он был совсем рядом. С ее волос и ресниц срывались дождевые капли. Он осторожно протянул руку и стер с ее щеки грязный потек. Его пальцы были холодными, но от их прикосновения ее кожу обожгло.
Она замерла, глядя в его глаза. И в них она увидела все: и нежность, и желание, и тот же страх, что терзал и ее. Вся неловкость, все сомнения, все недомолвки, накопившиеся за этот день, исчезли. Остались только они двое. Здесь и сейчас. Мокрые, уставшие, настоящие.
Птица счастья сидела на ее плече. И на этот раз Джулия не испугалась.
Она сама, повинуясь внезапному, непреодолимому импульсу, подалась вперед. И в то же мгновение Леонардо наклонился к ней.
Их губы встретились.
Это не был нежный, робкий поцелуй. Он был отчаянным, голодным, почти яростным. Это был поцелуй-узнавание, поцелуй-облегчение, поцелуй-признание. Он целовал ее так, словно хотел вобрать в себя всю ее нежность, всю ее «поэзию», а она отвечала ему с такой же силой, вкладывая в этот поцелуй всю свою накопившуюся тоску по настоящим чувствам. Вкус его губ смешивался со вкусом дождя. Его руки обвили ее талию, прижимая к себе, а ее пальцы зарылись в его мокрые волосы.
Мир сузился до этого поцелуя, до стука их сердец, до шума стихающего дождя. В этот момент не было ни прошлого, ни будущего. Не было ни Милана, ни Рима. Не было ни богатого наследника, ни бедной журналистки. Были только мужчина и женщина, нашедшие друг друга посреди размытой дождем тосканской дороги.

Глава 14.

Поцелуй оборвался так же внезапно, как и начался. Они отстранились друг от друга, тяжело дыша, и мир, который на мгновение сжался до одной точки, снова хлынул на них шумом дождя и запахом мокрой земли. Они сидели в грязи, мокрые до нитки, дрожащие от холода и от только что пережитого потрясения, и смотрели друг на друга так, словно видели впервые.
В глазах Джулии был испуг и смятение. В глазах Леонардо — растерянность и неверие в то, что он только что сделал. Стена иронии и легкого флирта, которую он так старательно выстраивал, рухнула, обнажив нечто гораздо более глубокое и опасное. Он, всегда контролирующий ситуацию, полностью потерял контроль. И это пугало его до смерти.
— Джулия… я… — начал он, но голос его сорвался. Что он мог сказать? «Прости»? Это было бы ложью. Он не жалел об этом поцелуе. Он жалел лишь о том, что это произошло так — в грязи, в отчаянии, посреди бури.
Джулия ничего не ответила. Она просто отвела взгляд, обхватила себя руками, словно пытаясь защититься, и ее губы задрожали.
Тишину, неловкую и звенящую, нарушил новый звук. Сначала тихий, а потом все более отчетливый — тарахтение мотора, пробивающееся сквозь шум стихающего дождя. Они оба вскинули головы. Из-за поворота, разбрызгивая грязь, медленно выехал старый, потрепанный трактор. За рулем сидел сгорбленный старик в непромокаемой шляпе.
Спасение явилось в самый неподходящий и в то же время самый нужный момент. Оно давало им возможность не говорить, не принимать решений. Оно возвращало их к практической проблеме, позволяя спрятаться за ней от проблемы эмоциональной.
Леонардо вскочил на ноги и бросился к трактору, размахивая руками. Старик остановился, заглушил мотор и смерил их с ног до головы своим неторопливым, крестьянским взглядом. Он посмотрел на застрявший в канаве родстер, на двух мокрых и перепачканных грязью молодых людей, на то, как девушка неловко пытается отряхнуть с себя глину, а парень — пригладить мокрые волосы. И в его выцветших глазах мелькнула лукавая, всепонимающая усмешка. Он видел в своей жизни достаточно, чтобы сложить два и два.
— Piove, ladro! (Дождь-ворюга!) — сказал он вместо приветствия, имея в виду, что дождь всегда приходит не вовремя. — Застряли, городские?
Объяснять ничего не пришлось. Через десять минут, с помощью троса и мощного трактора, «Беатриче» снова стояла на твердой дороге. Леонардо вытащил из бумажника несколько купюр и протянул старику. Тот отмахнулся.
— Брось. Помочь тому, кто в беде, — это не работа. Но если хочешь отблагодарить, — он хитро прищурился, — в следующий раз целуйтесь на сене в сарае. Там суше.
Джулия вспыхнула до корней волос и отвернулась. Леонардо пробормотал слова благодарности. Старик кивнул, завел свой трактор и, тарахтя, скрылся за поворотом, оставив их наедине с отремонтированной реальностью.
Они сели в машину. Салон был холодным и сырым. Сиденья были испачканы грязью. Леонардо включил печку на полную мощность. Теплый воздух начал понемногу согревать их замерзшие тела, но не мог растопить лед неловкости, сковавший их.
Теперь молчание было другим. Оно было не комфортным, как на вилле, и не пустым, как в самом начале пути. Оно было тяжелым, заряженным, как воздух после грозы. Оно звенело от невысказанных слов. Поцелуй стоял между ними, как третий, невидимый пассажир.
«Я все испортил, — думал Леонардо, вцепившись в руль. — Я ее напугал. Она теперь думает, что я просто воспользовался ситуацией. Нужно было сдержаться».
«Что это было? — билось в голове у Джулии. — Что теперь? Это была просто минутная слабость? Ошибка? Или…» Она боялась закончить мысль. Она украдкой посмотрела на его напряженный профиль. Он молчал. Наверное, он жалеет. Конечно, жалеет.
Они оба отчаянно хотели поговорить, но оба так же отчаянно боялись начать этот разговор. И они выбрали самый простой путь — сделать вид, что ничего не произошло.
— Нам нужно добраться до Флоренции и найти отель, — сказал наконец Леонардо. Голос его был ровным, почти деловым. — Привести себя в порядок. И эту машину нужно отогнать на мойку.
— Да, — так же ровно ответила Джулия, глядя прямо перед собой. — Горячий душ — это все, о чем я сейчас мечтаю.
Они ухватились за эти практические, бытовые мелочи, как за спасательный круг. Они говорили о том, какой отель лучше выбрать, о том, высохнет ли их одежда до утра, о чем угодно, только не о том, что действительно имело значение. Они оба усердно играли в игру «ничего не было».
Дождь окончательно прекратился, когда они въезжали во Флоренцию. Город, умытый ливнем, сиял в лучах пробившегося сквозь тучи вечернего солнца. Мокрые мостовые отражали свет фонарей. Но его красота сейчас не трогала их. Они были слишком погружены в свои внутренние переживания.
Леонардо, хорошо знавший город, без труда нашел небольшой, элегантный отель недалеко от Понте Веккьо. Он оставил Джулию в машине, а сам пошел договариваться. Через пять минут он вернулся.
— Все в порядке. Пойдем.
У стойки регистрации произошел ключевой момент, определивший правила их дальнейшей игры.
— Due camere singole, per favore, (Два отдельных номера, пожалуйста), — сказал Леонар-до администратору уверенным и спокойным голосом, даже не посмотрев на Джулию.
В этот момент Джулия почувствовала укол разочарования, который тут же сменился облегчением. Он не давит. Он дает ей пространство. Он уважает ее. Или… он просто хочет как можно скорее закончить этот неловкий эпизод. Она не знала, что и думать.
Они поднялись на лифте в полном молчании. Их номера оказались на одном этаже, но не рядом, а в разных концах коридора.
— Что ж… — начал Леонардо, когда они остановились у ее двери. — Думаю, сегодня лучше отдохнуть. Встретимся завтра утром на завтраке?
— Да, конечно, — быстро согласилась Джулия. — Спокойной ночи, Лео.
— Спокойной ночи.
Он развернулся и пошел по коридору к своему номеру, не оглядываясь.
Джулия вошла в свою комнату и прислонилась спиной к двери. Номер был красивым, с высоким потолком и видом на крыши. Но она ничего этого не замечала. Первым делом она пошла в ванную и встала под горячий душ. Вода смывала с ее тела грязь и холод, но не могла смыть с губ вкус его поцелуя и дождя. Она вышла, закуталась в большой махровый халат и посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела та же девушка, что и утром. Но она знала, что это не так. Что-то безвозвратно изменилось там, в грязи, под дождем.
В своем номере Леонардо мерил шагами комнату. Он тоже принял душ, но это не принесло облегчения. Он прокручивал в голове сцену поцелуя снова и снова. Ее удивленные, испуганные глаза. То, как она ответила ему — отчаянно и доверчиво. И то, как она потом отстранилась. Он поступил правильно, взяв отдельные номера, дав ей время. Но эта дистанция разрывала его на части. Ему хотелось выбежать в коридор, добежать до ее двери, постучать и сказать все, что он чувствует. Но он боялся. Впервые в жизни он по-настояшему боялся быть отвергнутым.