Трагедия в 3 актах

1

Дивный солнечный летний день. Бескрайнее синее небо - и еще более синее море. Наша парусная лодка весело бежит по сияющей от солнца воде.

Я и Он. Нас только двое – во всей этой водной бездне – и во всем мире. Я трепетно ловлю Его взгляды, а Он нежно улыбается мне. Его выправка. Его забавная трубка – ни дать, ни взять – морской волк! Я восторженно любуюсь каждым Его взором и жестом, не зная, куда спрятать свой кричащий взгляд…

- Приготовиться! Поворот оверштаг! – весело командует Он.

Наша лодка резко разворачивается, у меня захватывает дух, но мне ничуть не страшно. Ведь Он рядом. Мы радуемся и смеемся, как дети. А я тону в своей любви, как в море, захлебываясь ею…

Я рядом с Ним! Рядом. На расстоянии вытянутой руки…

- Какой это узел? – с улыбкой спрашивает Он, наблюдая, как я проворно вяжу морской узел.

- Якорный узел, как ни странно, - весело отзываюсь я.

Эти дурацкие разговоры об узлах. Если бы Он знал, как я люблю Его! Но что я перед Ним! Он так прекрасен! – так талантлив, богат, знаменит! Его приемы так блестящи! Его окружают самые известные и знатные люди нашей страны… А что я? Я ничем не выделяюсь. Хотя, нет… я принадлежу к старому аристократическому, но обедневшему роду Литтон-Горов – и, собственно, этим мои достоинства исчерпываются.

Чем я могу привлечь такого человека, как Он? Я слишком проста для Него… слишком юна, возможно. Мне только 20, и Его, видимо, это смущает… Конечно, я замечаю, что Его взгляды, обращенные ко мне, исполнены нежности, но ведь Он со мной просто играет! Разве может быть иначе? Ведь у Него таких, как я, было… И это разбивает мне сердце!

2

Моя жизнь была не вполне типичной для молодой аристократки моего круга.

Мы жили в Корнуолле, в деревне Лумаут. Моя мама – Мэри Литтон-Гор - была истинной английской леди и редкостной красавицей: у нее был высокий рост, стройная фигура, большие темно-серые глаза, красивые волнистые волосы рыжеватого оттенка и кроткая улыбка. Кроме этого, она была очень умна – много читала и интересовалась психологией. Нрав ее очень добрый, однако, несмотря на все достоинства, личная жизнь ее была несчастливой.

Мой отец – Рональд Литтон-Гор, за которого она, вопреки воле родителей, вышла замуж по любви, был ничтожеством, и, хотя я помнила его довольно смутно, не могла испытывать к нему ничего, кроме холодной ненависти. Он имел знатное происхождение, но, увы, не был хорошим человеком. Он причинял ей горькие страдания изменами и кутежами. То, что я запомнила из самого раннего детства, это их ссоры и то, как он заставлял ее плакать. Когда мне было 3 года, отец умер от пневмонии, и мама, по ее словам, «даже испытала облегчение». С того времени мы и обосновались в Лумауте.

С тех пор мама жила в честном вдовстве, посвятив жизнь только мне. Братьев и сестер у меня не было, поэтому она безбожно опекала меня и баловала, и мы невероятно любили друг друга. Она была самой доброй, нежной и ласковой на свете. Такой и осталась навсегда.

Еще одним фактическим членом нашей семьи была наша верная служанка – Элизабет, которую мы называли Элиза. Я, буквально, выросла у нее на руках, и она обожала меня без памяти. Добрая и веселая, она являлась моим верным и любимым другом – и нередко сообщницей в детских проказах, а я была отчаянной шалуньей, к примеру, обожала прятаться и разыгрывать людей, запросто могла и на дерево залезть. Не умевшая мне отказывать, Элиза потакала мне безмерно, чем иногда сердила маму. Прошли годы, но для Элизы я по-прежнему оставалась ее «крошкой Мими».

Собственно, мое имя было Гермиона, или сокращенно – Мими, но в детстве я была такой толстой, круглой, неуклюжей и неустойчивой, что получила прозвище «Яйцо», которое прилипло ко мне на всю жизнь, став неофициальным именем. Когда я была маленькая, то часто падала, набивала шишки, но не плакала, не сдавалась – поднималась – и шла дальше. Вновь и вновь. Это было совершенно в моем духе.

Но, если неуклюжесть исчезла довольно скоро, то с внешностью была просто беда. Полная, нескладная, маленькая, круглолицая, белобрысая, с носиком-пуговкой, и с тонкими, как мышиные хвостики, косичками, я была типичным «Гадким Утенком», предметом насмешек со стороны кузин – и жутко не нравилась сама себе. Но я была неугомонным сорванцом, способным дать фору любому мальчишке – и это давало мне повод невероятно гордиться собой.

***

Когда мне было 12, в моей жизни произошло значимое событие – поездка в Лондон, к родственникам. Столицу я находила прекрасной, хоть и шумной. Многое меня в ней смущало – и, прежде всего, обилие людей – безумный водоворот лиц, костюмов, судеб.

Кроме мамы и ее любимой сестры – тетушки Хелен, компанию мне составляли 2 ее дочери – Гризельда и Анастасия, приходившееся мне кузинами; уже сложившиеся, ладные барышни 16 и 14 лет соответственно. Конечно, тот визит в Лондон был для меня далеко не первым, но очень примечательным…

- Яйцо, - гордо и торжественно объявила мне Анастасия. – Сегодня мы едем в театр!

- Да! – добавила Гризельда. – На премьеру пьесы «Владыка озера Ломонд»!

- Как интересно! А меня возьмете? – оживилась я.

- Это для взрослых. Ну, ладно, так и быть, возьмем!

Эти девчонки, которые сами были немного старше меня, обожали подчеркивать, что я маленькая… Да и выглядела я в свои 12 совершенным ребенком!

- Ура! – по-детски обрадовалась я и захлопала в ладоши.

- В главной роли – Чарльз Картрайт! – важно уточнила Анастасия.

- Кто это? – наивно удивилась я, округлив глаза.

- Ты не знаешь Чарльза Картрайта?! Вот это позор! – брызнула смехом Гризельда.

- Это очень известный актер! - снисходительно улыбнулась ее сестра. – Но откуда тебе знать? Ты же еще маленькая. Да и что ты вообще можешь узнать в своем Лумауте?

Девочки переглянулись и весело захихикали, а мне стало очень обидно.

Но когда я увидела на сцене прекрасного капитана Венстоуна, вся обида прошла – я восторженно любовалась его величественным видом и восхищалась его храбростью, всем сердцем волнуясь за него в его приключениях; когда же представление завершилось, зрительский зал взорвался громоподобными овациями, а я все не могла прийти в себя от переполнявших эмоций.

- Эй, Яйцо! – послышался тихий голос Гризельды, тронувшей меня за плечо. – Ты что замерла?!

- О, да, похоже, наша Плюшка всерьез очарована Капитаном, - смеялась Анастасия.

- А знаете? – с присущей горячностью заявила я, задетая колкостями сестер. – Спорим, что… Сейчас я пойду и возьму у него автограф!

Девочки снова захихикали, а я решительно направилась к своей цели. Ждать пришлось долго, но оно того стоило!

- Что Вам угодно, юная леди? – с чарующей улыбкой спросил Чарльз Картрайт.

- Ваш автограф, сэр, если можно, - важно произнесла я.

- С радостью! Могу ли я узнать Ваше имя?

- Яйцо Литтон-Гор, - деловито представилась я.

- Яйцо? – его сильно удивило мое имя, но он тут же рассмеялся. – Что ж, очень приятно.

Было что-то притягательное в его смехе – и во всем облике. Не могу точно сказать, сколько ему было лет – наверное, 50 или чуть-чуть побольше. Красивые темные волосы слегка поседели, но глаза сияли добротой и веселостью. Никогда не забуду того жеста, с которым он подписывал мне автограф, а потом вручил его.

- Сердечно благодарю, - улыбнулась я. – Вы самый замечательный Капитан на свете!

- Благодарю Вас, мэм, Вы очень любезны, - учтиво отвечал Чарльз Картрайт.

Я убежала, не помня себя от радости.

- Завидуйте молча, -с невыразимой гордостью сказала я вредным сестрам, показывая заветную реликвию.

У них округлились глаза.

3

Мое желание быть красивой все же сбылось (хотя мою красоту нельзя было назвать очень яркой) – лет в 15 я переросла свою досадную полноту, и фигура обрела стройность, а походка - грациозность. Форма лица стала аккуратной, как и все черты. Я срезала свои школьные косички, без сожаления променяв их на красивую и модную стрижку каре; я гордилась своими золотисто-белокурыми, слегка вьющимися, волосами, не доходящими до плеч. У меня были карие глаза, составляющие гармоничный контраст со светлой кожей и белыми волосами.

Внешне я выглядела довольно хрупко, но это впечатление было крайне обманчиво! Внутри я продолжала оставаться все тем же сорванцом. Я интересовалась машинами и даже училась водить; к сожалению, в плане маневренности, получалось пока не очень, но я не отчаивалась: научусь непременно – какие мои годы! Зато в кораблях, яхтах и лодках мне равных не было! Ко всему этому я питала невероятную страсть, с легкостью завязывая морские узлы, толщиной с руку. В будущем я мечтала стать журналисткой, но исполнение этой мечты казалось далеким – отсутствие нужных связей и денег заметно сужало мои перспективы.

Если продолжить тему моего характера, изысканностью манер я тоже, если честно, не отличалась, особенно, когда в гневе (а выходила из себя я очень легко), слов не подбирала. Бывала искренней – иногда даже слишком. «Леди Моветон» - именно так я охарактеризовала бы саму себя. Еще я была настоящим мизантропом – людей я не любила, считая, что большинство из них – свиньи. В дополнение к этим «достоинствам» я была ядовита, как клубок змей и упряма, как стадо ослов.

Если говорить о каких-то чисто женских интересах, они практически отсутствовали, за исключением того, что я любила наряжаться, несмотря на нашу стесненность в денежных средствах. Естественно, мой гардероб, включающий открытые, облегающие платья и брюки, был безмерно далек от стандартов Викторианской эпохи.

Как и в детстве, неуемная энергия била через край. Где бы я ни появлялась, все вокруг кипело, как озеро раскаленной лавы. Очевидно, порою из-за этого со мной было тяжело – ведь если бы существовал конкурс на звание «Возмутитель Спокойствия», я, без сомнения, заняла бы там 1-е место!

При этом я отличалась болезненной замкнутостью, которая пугала мою мать. Даже визиты к тетушке и кузинам (которые ко мне очень подобрели) были сущей пыткой.

- Ты безвыездно сидишь дома, - внушала мне мать. – Совсем не знаешь света. А ведь в молодости надо познавать мир, вращаться в обществе. Это просто необходимо, иначе… Словом, чрезмерная замкнутость в семейном кругу таит в себе бездну опасностей.

Но, уткнув нос в книгу, я пропускала подобные тирады мимо ушей – ведь главным источником опасности я находила именно людей. Даже лучшей подруги у меня не было. Хотя, как положено в этом возрасте, некоторые поклонники все же имелись.

Один из таких «счастливчиков» - Робин Баббингтон – сын священника Стивена Баббингтона. Мы с Робином были знакомы с ранней юности, у нас случилось даже что-то похожее на первую любовь, но вскоре я к нему остыла, сказав, что нам лучше остаться друзьями. И бедняга с горя уехал в Индию, где и пропал. Есть ли в том моя вина? Не знаю. Но, признаться честно, мне его бесконечно жаль. Ведь я продолжала любить его, как старшего брата, а его страсть, которую я не смогла разделить, разгорелась в нем с бешеной силой. О, наше сердце! Можем ли мы что-либо приказать ему?

Еще больше мне жаль его родителей – ведь, оставшись без Робина, который был у них довольно поздним ребенком, – они стали совсем одни. Но, несмотря на то, что я разбила сердце их мальчика, они были очень добры ко мне. Истинные христиане… Его отец – преподобный Стивен – готовил меня к конфирмации – таинству помазания, совершаемого самими епископами.

…Очень скоро место бедолаги Робина занял Оливер Мандерс, или Олли, как зовут его друзья. Молодой журналист. Смазлив до неприличия. Внешне приторный, как бочка меда; внутренне – ядовитый, как поганка. Вначале я слегка им увлеклась, но постепенно охладела к нему, да Олли и сам все для этого делал: вечно ныл по поводу плохой жизни и отсутствия денег. А тут еще увлекся бредовыми, на мой взгляд, идеями коммунизма, которые упорно пытался вдолбить мне в голову. Жутко ненавидел богатых – и при каждом случае норовил закатить скандал на людях. Но больше всего меня возмущали его нападки на церковь.

- Кто поверг весь мир в хаос? Церковь с ее предрассудками! Взять бы да снести все церкви с лица земли! – говорил он, причем прямо в лицо преподобному Стивену.

Я не могу назвать себя коммунисткой: я твердо верю в христианство – не так, как мама с ее молитвенниками и заутренями, а как в историческое явление, изменившее жизнь человечества. Это еще одно, что безнадежно разделяло нас с Оливером.

К тому же он пугающе рано начал стареть.

Вот один из характерных диалогов между нами:

— Вот уж не думала, что прогулки на яхте тебе наскучат, - удивлялась я. - Ты же всегда их любил.

— Яйцо, дорогая, просто я повзрослел, — отвечал он, цедя слова и чуть поднимая брови.

- Как ты можешь быть таким скучным?

- Зато ты отвратительно энергична, - с упреком говорил мне Оливер.

Было понятно, что мы с ним явно не пара, и окончательный разрыв – лишь вопрос времени. Мать очень тревожилась по поводу моей личной жизни, опасаясь, что я выскочу замуж за первого встречного. Просто со скуки. Да только это было не в моем характере. Несмотря на то, что мне было всего лишь 20, ее беспокойство вполне можно было понять – мама очень боялась, что я повторю ее судьбу, связавшись, с кем не следует. Да и Оливера она жутко не любила за его скверный характер и религиозно-философское мировоззрение. Ревностная христианка, она вовсе не горела желанием, чтобы я связалась с убежденным коммунистом и атеистом. Да еще и с таким характером! Впрочем, она никогда не давила на меня в плане личной жизни, хотя в некоторых вещах я считала ее безнадежно старомодной.

Например, в отличие от матушки, в вопросах пола я была очень современной - не морщила носик, когда слышала о чьей-то внебрачной связи, не заливалась краской при слове «секс», и даже – представьте себе! - не падала в обморок при слове «гомосексуалист». Люди есть люди, понимала я, в жизни бывает всякое. Особенно, если это жизнь богемного общества!

4

За 2 года до описываемых событий весь мир искусства оглушила сумасшедшая сенсация – актер Чарльз Картрайт оставляет свою театральную карьеру! Чуть позже стало известно, что он переезжает к нам в Лумаут, причем навсегда! Невероятно, но эти слухи оказались правдой! И, что уж совсем невероятно, он поселился поблизости с нами на вилле «Вороново Гнездо», которую для себя построил. Блестящий капитан Венстоун станет моим соседом?! Что называется, нарочно не придумаешь!

Надо ли говорить, что своим приездом сэр Чарльз до основания расшевелил наше болото – и привнес туда не просто глоток, а целый баллон чистого воздуха! «Он привнес в нашу жизнь дух романтизма», - говорила миссис Баббингтон. И верно! В наше забытое Богом местечко стали приезжать люди из высшего общества, в том числе многие столичные гости, о которых раньше нам можно было прочитать только в газетах. Наш знаменитый сосед устраивал у себя на вилле пышные приемы, куда приглашал кое-кого из местных жителей, которых сразу очаровал!

- Нам очень повезло, что сэр Чарльз обосновался здесь, – радовался преподобный Стивен. – О таком добром, щедром и великодушном соседе можно только мечтать.

- Сэр Чарльз мне очень нравится. Слава не испортила его. Во многих отношениях он все еще ребенок, - согласилась с ним моя мама, хотя этот «ребенок» был старше ее по возрасту.

А уж про меня нечего было и говорить! Едва увидев сэра Чарльза на одном из приемов, я была покорена! Он оказался пленительнее всех своих героев!

Рост – средний, фигура – великолепная… За те годы, что я его не видела, он мало изменился, только темные волосы стали совсем седые, однако они все еще великолепны и безупречно уложены. Кожа – светлая; губы – тонкие и чувственные; широко расставленные глаза – не очень большие, но невероятно красивые и глубокие – серого цвета, в которых читалась таинственность и грусть. Каждая черта его лица; каждое движение, исполненное неописуемого благородства и достоинства; каждое его слово, улыбка, смех, - все воплощало непоколебимую, совершеннейшую гармонию и вызывало во мне неодолимую волну восхищения… А улыбка! Выше всех похвал!

Внешняя красота его полностью гармонировала с красотой внутренней. Он такой добрый, искренний, веселый, жизнерадостный, умный, обаятельный! Исполненный достоинства, но лишенный всякого высокомерия, он неизбежно располагал к себе. Я смотрела на него – и, впервые в жизни, не посмела подойти.

Зато он сделал это сам:

- Мисс Литтон-Гор, я очень рад Вас видеть!

- Это просто невероятно, сэр Чарльз, что Вы почтили нас своим приглашением, - растаяла я. – Надеюсь, Вам понравится Ваш новый дом.

- Уже нравится, - лучезарно улыбнулся он. – Я оставил сцену, чтобы вкусить радости простой сельской жизни, вдали от света, и позволить себе наконец вполне насладиться тем, что так давно влекло меня — морской стихией.

- Вот как! Вы любите море?!

- О! Невыразимо!

- Я тоже! – воскликнула я. – Еще как!

- Прелестно! – снова улыбнулся он. – У меня есть парусная яхта.

- Правда?! Я очень люблю корабли и даже пытаюсь в них разбираться!

- Как необычно для девушки! – он удивленно посмотрел на меня. – Потрясающе! У нас с Вами много общего, мисс.

И он отошел к другим гостям, оставив меня полную счастья. Я чувствовала себя Золушкой на балу, только внимания меня удостоил не Принц, а сам Король! Не целясь, он выстрелил в мое сердце без промаха, но…

Но то, что у нас с ним что-то получится, мне тогда и на ум прийти не могло! Это казалось слишком невероятно. К тому же – в ту пору я была еще достаточно близка с Оливером… Да никто и не верил, что такой великий человек, как Чарльз Картрайт, приживется в нашем захолустье, но, ко всеобщему изумлению, он, похоже, и вправду, решил остаться там навсегда!

Лишь постепенно между нами завязывалась тесная дружба, основанная на общности интересов. Сэр Чарльз, как и я, обожал автомобили, корабли и море – обо всем этом мы могли бы говорить часами. И, конечно, о его театральных работах – я искренне хвалила актера, и надо ли говорить, КАК это щекотало его самолюбие!

Кроме общности интересов, оказалось, что у нас невероятно схожие характеры: мы оба очень веселые, с отличным чувством юмора, любили посмеяться и приправить разговор хорошей и уместной шуткой. Мы оба отличались искренностью, проницательностью и довольно живым, острым умом – и были не просто жизнерадостны, а страстно влюблены в жизнь. По всей вероятности, в юности сэр Чарльз был концентрированным сгустком энергии, и в этом мы снова удивительно походили друг на друга. Но эта живость характера никуда не делась у него и сейчас. Только я, в отличие от него, была довольно злой и желчной, а он – в противоположность мне – добр и деликатен, а в остальном мы смотрели друг на друга, как на свое зеркальное отражение. Чем больше мы общались, тем больше у нас складывалось впечатление, что мы знали друг друга всю жизнь! Старые друзья, которые потерялись много лет назад, а теперь нашлись! – и не могут этому нарадоваться! Так, блистательный недосягаемый кумир стал моим лучшим другом, о котором можно лишь мечтать!

Сближение с Чарльзом совпало с охлаждением моих отношений с Оливером, и невозможно было себе представить более противоположных друг другу людей, чем эти двое. Жизнерадостный Чарльз, над которым не властны годы; и вечно недовольный Оливер, который, казалось, никогда не был молодым, уже в 26 лет превратившись в скучного, старого зануду. Мысленно сравнивая их с Чарльзом, я с ужасом представляла, каким станет Оливер, когда доживет до его лет?! Если, конечно, доживет…

Было ясно, что Чарльз выигрывал по всем фронтам – как возлюбленный, как собеседник, и как друг. Он невероятно подходил мне по темпераменту, характеру и взглядам на жизнь. Мы не просто созданы друг для друга, а были как 2 части одного целого.

Следует заметить, что наши отношения радовали не только нас, но и мою маму.

- Приезд сюда сэра Чарльза стал для тебя подлинным благом, - говорила она. – Он значительно расширил твой кругозор.

5

У сэра Чарльза был только один по-настоящему близкий друг – доктор Бартоломью Стрендж, с которым они вместе учились в Оксфорде, и с самого детства их связывала братская дружба. В настоящее время Толли (как с нежностью называл его сэр Чарльз) сделал успешную карьеру невропатолога и даже основал в Йоркшире клинику для душевнобольных, в которой трудился главным врачом.

Сэр Бартоломью был лишь на 5 лет младше Чарльза, но в свои 55 отличался удивительной моложавостью и тоже обладал очень симпатичной внешностью: был высок, у него были темные глаза, чуть смуглая кожа, красиво очерченный орлиный нос и темные, модно постриженные, волосы. Должно быть, ему очень шел его белый халат, хотя видеть в оном доктора Стренджа мне еще не приходилось. Незадолго до этих событий сэр Бартоломью Стрендж получил рыцарское звание.

Характер у него был довольно добрый, хотя и немножко высокомерный. А еще – большое чувство юмора (который, правда, ввиду профессиональной деформации, иногда бывал черным).

— Знаете, в чем главное преимущество профессии врача? — пошутил сэр Бартоломью. — Возможность не следовать своим собственным советам.

В противоположность моему любимому, сэр Бартоломью отличался равнодушием к женщинам и был женат на своей работе. Не могу утверждать, что этот парень совсем не имел романов – в наш век это вряд ли возможно, - но уж голову от любви он, точно, никогда бы не потерял! Это был здравомыслящий прагматик до мозга костей.

Это все, что я могла о нем сказать – я его плохо знала. Но он был одним из немногих людей, кого мне хотелось бы узнать поближе.

То, что он был лучшим другом мужчины, которого я боготворила, очень возвышало доктора Стренджа в моих глазах. Признаться честно, я ему даже немного завидовала – ведь он имел священное право называть моего возлюбленного просто «Чарли», в то время, я могла довольствоваться лишь «сэром Чарльзом», что было очень жестоко. Как говорят, что позволено Юпитеру, не дозволено… бедной Гермионе! Что поделать, я слишком молода для него!

***

Еще одним заметным человеком в жизни короля моего сердца была 47-летняя мисс Вайолет Милрей – экономка и секретарь, служившая в его доме уже 6 лет.

Эта женщина, которая никогда не была замужем, совершенно не походила на свое имя. Она напоминала скорее могучее черное дерево, чем нежную фиалку. Высокая, среднего телосложения, шатенка – почти брюнетка – со смугловатой кожей, небольшими глазами и довольно крупным носом. Впрочем, у нее были хорошие, безупречно уложенные, волосы. Она была очень невзрачна, всегда незаметна, за что получила от сэра Бартоломью насмешливое, но довольно меткое определение - «призрак на пиру».

Действительно, она стала тенью сэра Чарльза. Свои обязанности выполняла безукоризненно, и все в доме работало, как часы. Она была по-собачьи преданна своему хозяину – и, естественно, была безумно и самозабвенно влюблена в него. Так же, как и я. Хотя мне об этом никто не говорил (да и кто мог сказать?), я сама все понимала – ведь женщины безошибочно чувствуют подобные вещи. Поэтому, что вполне понятно, между нами свирепствовал тайный дух соперничества. Конечно, мы обе были слишком воспитаны, чтобы порвать друг другу глотки, но в глубине наших душ затаилось некое подобие взаимной вражды, похожее на горячую магму внутри ледяной горы. Нам было очень тяжело видеть друг друга…

Вместе с тем, я была не склонна верить в возможность романа между ними. Сэр Чарльз относился к ней очень тепло, хоть и с иронией, но это не имело ничего общего с влюбленностью, страстью или просто плотским влечением. Она же, в свою очередь, отличалась такой восхитительной скромностью и добропорядочностью, что не могла питать к нему ничего, кроме беззаветной, безмерной и чистой, как слеза младенца, любви. И за это счастье находиться рядом она платила ему невероятной заботой, которая очень забавляла сэра Чарльза.

«Я постоянно боюсь, что в один прекрасный день она начнет чистить мне зубы», - шутил он. Знал ли он о ее глубоких чувствах к нему? Вот этого я понять не могла, хотя нередко задавалась этим вопросом. Даже очень проницательные мужчины в вопросах любви бывают слепы…

Но однажды мисс Милрей собралась уволиться, по ее словам, для ухода за больной матерью, но, как я полагаю, причина была не только в этом. Вероятно, бедняжка больше не могла нести это бремя безответной и безнадежной любви…

Как бы то ни было, я понимала ее, как никто другой; в известной мере, я сочувствовала ей и даже испытывала, как ни странно, долю симпатии, но, с другой стороны, и завидовала, потому что она имела возможность быть рядом с дорогим нам человеком и заботиться о нем.

…Такими были Мы, когда разыгралась эта трагедия в 3 актах, призванная стать жестокой и прекрасной легендой о Любви, которой позавидовали бы даже Тристан и Изольда; а также - Элейна из Астолата и сэр Ланселот…

6

В тот вечер сэр Чарльз устроил очередной прием, на который (кроме нас с мамой) были приглашены следующие гости.

Капитан Фредерик (или Дерек) Дейкерс и его рыжеволосая красавица-жена Синтия (примерно 45 лет), у которой имелось свое ателье-салон «Амброзин». Синтия была жутким снобом, всем сердцем презирающим простой народ; а ее мужа интересовали лишь развлечения, настольные игры, алкоголь и скачки. Более вздорной пары просто невозможно представить – они отчаянно ненавидели друг друга, и приходилось только удивляться, как им это все не надоест!

Присутствовали еще 2 замечательных леди - знаменитая актриса Анжела Сатклифф - и немного странноватая писательница-драматург Мюриэл Уиллс, более известная под мужским псевдонимом Энтони Астор, чьи пьесы имели ошеломляющий успех. Но автор была совсем не такой яркой, как ее творения. На вид мисс Уиллс была довольно блеклая блондинка, лет 30 с чем-то, не представляла для меня угрозы. А вот Анжела Сатклифф и Синтия Дейкерс,- обе красивые, разодетые в пух и прах кокетки – заставили меня серьезно напрячься.

Мисс Анжеле Сатклифф было около 50 лет, но ее красота ничуть не пострадала. Даже ее поседевшие волосы придавали облику дополнительный шарм. Мелодичный голос, прелестные глаза – она казалась просто королевой! Кроме того, она была очень талантлива, остроумна и популярна у публики. Хотя я очень сомневаюсь, что у нее было хоть какое-то подобие внутреннего мира. «Пустая посуда громче всего гремит» - это, точно, про нее. Как мне было известно, мой любимый знал Анжелу очень давно. Но только ли знал?! С нею он был подчеркнуто любезен, ласково называл «Энджи». Бьюсь об заклад, между ними было что-то большее, чем просто флирт. И я не могла быть уверенной, что все осталось в прошлом.

Аналогичные подозрения меня терзали и в отношении Синтии Дейкерс. С мужем они, мягко говоря, не очень-то ладят, так почему бы ей не возыметь виды на Чарльза? Я видела, как нежно она на него глядела! А он? Он не упускал возможности проявить свою галантность… Ох уж эти актеры! Они такие плуты! И неудивительно! Ведь дух соблазна и страсти витает в храме искусства постоянно, как запах ладана в церкви!

Я глядела на Синтию Дейкерс с плохо скрываемой ненавистью. Что она, эта нарядная кукла, будет представлять из себя, если снять с нее ее роскошные наряды, смыть искусный макияж, разрушить модную прическу? Обычная старая швабра! Но умеет же себя подать! Мне тоже хотелось бы иметь такие же шикарные наряды, чтобы радовать любимого, но, к сожалению, у меня нет на них денег! Есть ли вообще на свете справедливость?!

…Из знакомых мне людей в числе приглашенных были священник Стивен Баббингтон с супругой Маргарет; доктор Бартоломью Стрендж; и естественно, моя вечная «рыба-прилипала» Оливер. И, конечно же, праздник не был бы таким особенным, если бы не наш «призрак на пиру» - мисс Милрей, которая попала на прием в первый раз – и то потому, что выпросилась, придумав какой-то невнятный предлог. Хотя уж я-то понимала ее истинную причину… И никого из нас не смутило, что за столом окажется 13 человек – «чертова дюжина»! Да и кто в 20-м веке станет верить в подобную чушь?

***

Эта вечеринка была примечательна появлением еще одного важного, всемирно известного, гостя – великого бельгийского детектива Эркюля Пуаро, который был давним другом сэра Чарльза. Ранее я знала Пуаро только из газет, а теперь, по приглашению Чарльза, он осчастливил наши края своим появлением. Когда-то давно (когда, меня, быть может, еще не было на свете), они с Чарльзом, познакомились за игрой в бридж, и впоследствии это знакомство переросло в теплые и крепкие дружеские отношения.

Когда Чарльз жил в Лондоне, они еженедельно ужинали в ресторане отеля «Ритц», а вот теперь Пуаро пожаловал к нам в Лумаут. «2 моих самых близких друга», - с нежностью говорил Чарльз о сэре Бартоломью и Эркюле Пуаро, но я не без оснований думаю, что сэр Бартоломью все же был ему ближе…

Я умею разбираться в людях с первого взгляда, и этот Пуаро мне сразу понравился. Полагаю, он был ровесником сэра Чарльза и имел очень притягательную внешность, хотя ростом, прямо скажем, не вышел – пожалуй, я была даже чуть выше него, даже если не на каблуках. Однако мысленно скинув Пуаро 30-40 лет, я живо вообразила его стройным, юным красавцем-брюнетом с овальным лицом, тонкими губами, высоким лбом, орлиным носом, красиво очерченными черными бровями; и большими, удивительно живыми, карими глазами, составляющими выгодную гармонию с кожей очень приятного оттенка. Даже сейчас, когда годы безжалостно срезали его волосы, уплотнили фигуру и покрыли лицо морщинками, глаза пленяли живостью и проницательностью, а орлиный нос и, конечно же, знаменитые усы придавали его облику привлекательность и необычность. А легкий бельгийский акцент добавлял ему дополнительный шарм.

У Пуаро было что-то от стареющего франта: безупречный костюм, лакированные до ослепительного блеска туфли; тщательно уложенные остатки волос; и ухоженные усы с загнутыми кверху кончиками, - все говорило о том, что он следил за собой с болезненной тщательностью.

Весь его облик, все его манеры и выражение лица выдавали в нем культурного до тошноты джентльмена и самовлюбленного до невозможности педанта, который, по всей вероятности, никогда не влюблялся, ну, или почти никогда, хотя и мог быть верным другом. Хм… вообще-то, думаю, что дружить с таким - еще то удовольствие! «Это самый самодовольный человек из всех, каких мне приходилось встречать», - говорил о нем мой возлюбленный, и с этим было сложно не согласиться.

Я все смотрела на Пуаро и удивлялась, как мой отчаянный и неугомонный Чарльз умудрился подружиться с этим неуклюжим и неповоротливым, хоть и очень милым созданием - ведь они так не похожи! Я на секунду представила Пуаро гоняющим на автомобилях или мчащимся в море навстречу ветрам – и чуть не расхохоталась в голос: этот, наверное, боится лишний раз сесть в машину или запачкать в луже свои туфельки.

Все, я наконец-то поняла, каким будет Оливер в старости! Наверное, похожим на Пуаро. Только Оливер невыносимо скучен, глуп, зол и вспыльчив, а Пуаро – очень умен, интересен, тактичен и, как я думаю, очень добр в глубине души, хотя это сразу и не заметишь. Но я это увидела, а что касается понимания людей, меня не проведешь!

7

Шок, который я пережила из-за смерти преподобного Стивена, быстро прошел, но тут свалилось новое несчастье. Я стала замечать, что моя любовь избегает меня. Ах, он, наверное, снова кем-то очаровался! Анжелой Сатклифф, к примеру… Своей Энджи!.. Или Синтией Дейкерс, которая, быть может, отдыхает с ним от своего беспутного муженька! Несомненно, все началось с того проклятого вечера, когда амурные призраки прошлого ожили вновь! Ах, так? Ты смеешь глазеть на других женщин?! Так вот, я тоже так могу!

От безысходного отчаяния и злости я решилась по-настоящему поцеловать Оливера на прогулке, так, чтобы мой донжуан это увидел, приревновал, одумался и вернулся ко мне! А уж тогда я не растеряюсь! – и… Да, я этого очень хочу! В конце концов, сколько же можно просто держаться за руки, как малые дети?! Ведь пока я играю в недотрогу, его просто уведут старые проходимки вроде Анжелы Сатклифф! Поэтому нужно срочно действовать!

Надо ли говорить, что целоваться с Олли мне было еще противнее, чем с черной жабой, ибо лишь мой возлюбленный был мне желанен, но ведь ради такой великой цели можно вытерпеть даже это!

Однако моя жертва оказалась напрасной – и, что еще хуже, возымела обратный эффект.

Буквально на следующий день в газете появилось объявление о продаже «Воронова Гнезда», ввиду срочного отъезда хозяина – и вся деревня судачила об этом! Меня чуть удар не хватил, и на глаза навернулись слезы! Должно быть, мой ветреник все-таки решил уехать с другой! С которой-то из этих двух. Мерзавец! Нет! – я не должна показывать ему своего гнева! Я буду его умолять! Хоть под колеса брошусь! – но не отпущу!!! Иначе умру просто!

С такими мыслями я поспешила в «Вороново Гнездо», но встретила на тихой набережной одиноко гуляющего Пуаро, подошла к нему и, забыв поздороваться, молча дотронулась до его руки, ища поддержки и помощи.

- Мадемуазель? – изумился он. – Что случилось?

– Что все это значит? – спросила я, задыхаясь от ярости.

– О чем Вы?

– Говорят, будто сэр Чарльз собирается уехать – что он продает «Вороново Гнездо».

– Совершенно верно, - спокойно и с заметной грустью промолвил Пуаро.

– Он уезжает?

– Уже уехал.

– Как?!

Я инстинктивно сжала его руку в своей.

Пораженный моим поведением, бедняга не знал, что сказать.

– Куда он уехал? – со слезами в голосе выпытывала я.

– За границу. В Монте-Карло.

Из моей груди вырвался глухой стон.

Он пытался меня утешить, но я не слышала слов… Меня переполняла нечеловеческая злоба.

– Которая из чертовых стерв все это натворила? – свирепо прошипела я.

Мой бедный визави уставился на меня, открыв рот от изумления. Я снова стиснула его руку и с мольбой взглянула ему в глаза.

– Вы должны это знать! Которая из них? С седеющими волосами или другая?

– Дорогая моя, я не знаю, о чем Вы говорите.

Тут меня прорвало!

– Все Вы знаете! Должны знать! Конечно, это какая-то женщина. Я нравилась ему, а одна из этих двух баб, должно быть, заметила это в тот вечер и решила увести его от меня. Ненавижу женщин! Паршивые кошки! Видели, как была одета та, у которой рыжие волосы? Я зубами скрипела от зависти. Разумеется, у женщины, которая так одевается, все преимущества. Она стара и страшна как смертный грех, но какое это имеет значение? Рядом с ней все выглядят пугалом. Это она или та, седая? Ей в привлекательности не откажешь. И он называл ее Энджи.

– Вы вбили себе в голову нелепые идеи, дорогая, - успокаивал меня Пуаро. - Он… э-э… Чарльз Картрайт абсолютно не интересуется ни одной из этих женщин.

– Я Вам не верю. Во всяком случае, они им интересуются.

– Нет-нет, Вы ошибаетесь. У Вас разыгралось воображение.

– Они просто суки! Вот кто они! – вырвалось у меня.

– Вам не следует употреблять такие слова, дорогая, - с мягким упреком заметил собеседник, явно шокированный моей истерикой.

– Могу придумать и похуже.

– Возможно, но лучше не надо. Уверяю Вас, что Вы заблуждаетесь.

– Тогда почему он уехал – вот так, неожиданно?

Пуаро кашлянул.

– Мне кажется, он… решил, что так будет лучше.

Я пронзила его взглядом.

– Вы хотите сказать… он уехал из-за МЕНЯ?

– Ну, видимо… что-то в этом роде.

Я задумалась:

– Значит, сбежал… Наверное, я слишком откровенно проявляла свои чувства… Ведь мужчины терпеть не могут, когда их преследуют, не так ли? Именно это Чарльз и сделал – убежал. Убежал от меня. Испугался. И что хуже всего, я не могу последовать за ним. Если б я сделала это, он, наверное, спрятался бы от меня бы где-нибудь в джунглях Африки.

– Гермиона, – вкрадчиво обратился ко мне Пуаро. – Вы, в самом деле, влюблены в сэра Чарльза?

– Конечно! Еще как! – вспыхнула я, испугавшись собственной искренности.

– А Оливер Мандерс?

Я отрицательно тряхнула головой и продолжала говорить о своем:

– Как Вы думаете, я могла бы написать ему? Ничего особенного, обычная девичья болтовня… Просто для того, чтобы успокоить его и помочь избавиться от своих страхов?

Я прервала свою речь, и, немного поразмыслив, продолжила:

– Какой же я была дурой! Я вела себя неправильно. Была убеждена, что ему требуется стимул. Думала… ему нужна определенная помощь. Скажите…

- Мадемуазель? – участливо отозвался Пуаро, ничего не понимая в моей сумбурной речи.

Я резко повернулась к нему лицом.

– …он видел, как я целовалась с Оливером вчера вечером?

– Не могу знать. Когда это было?

– Когда мы шли вниз по тропинке при свете луны, - смущенно призналась я. - Мне показалось, он смотрит на нас с террасы. Я подумала, что если он увидит… нас с Оливером… это немного подстегнет его. Поскольку я ему явно нравлюсь – могу поклясться чем угодно.

– А Вам не кажется, что это немного нечестно по отношению к Оливеру?

Я заметила с презрением:

– Ни в малейшей степени. Оливер считает, что любая девушка должна воспринимать его поцелуй как честь. Вот и пусть радуется, что сделал мне одолжение! Я просто хотела таким образом расшевелить Чарльза. В последнее время он держался несколько отстраненно…