Треугольник Короля

Часть I. Треугольник Короля. Глава 1. В три часа дня

Мечислав уже довольно долго шатался по центру города, поглядывая на здания. Это был обычный рабочий день, обеденное время которого Мечик проводил, изучая свой любимый город. Гродно стал ему родным, хотя родился он в небольшом городке неподалёку.

Старые, кривые улочки, величественные костёлы — в это всё трудно было не влюбиться. Мечик и не пытался противиться обаянию города. Уже в первый приезд он знал, что хотел бы жить здесь, среди всей этой красивой старины, которая не пугала человека своим величием, хотя подобное можно было сказать, к примеру, о Фарном костёле, но всё же нет — и он был Мечику своим как друг детства, с которым связывают годы мелких шалостей и грубых проступков, радостей и обид; гродненская старина умиротворяла горожан, добродушно улыбаясь им миловидными фасадами с маленькими балкончиками над каменным тротуаром.

Вот уже несколько лет блестящий выпускник одного из польских университетов, магистр исторических наук — пан Мечислав, трудился, не покладая рук, совсем не по своей специальности. Работать приходилось не головой, а руками и хотя, в сущности, Мечик ничего не имел против такой работы, в глубине души копошилась обида ни то на себя, ни то на кого-то ещё…

Чтобы философствовать, впрочем, у Мечислава было не очень много времени. Парень уже успел обзавестись женой и маленьким ребёнком, и оба этих родных и близких ему человека, разумеется, требовали самого пристального внимания, которое Мечик с удовольствием отдавал им, не забывая при этом и о своём творчестве.

Творить же Мечислав мог не только исторические заметки, но и картины. Историк действительно неплохо рисовал. Такая одарённость, безусловно, ещё больше способствовала желанию Мечика работать своим разумом, а не мускулами.

Во внешнем облике этого молодого, двадцати с лишним лет от роду, человека, была заметна опрятность.

Характер пана Мечислава был не самый спокойный, хотя этот добрый по натуре парень не был лишён рассудительности и обладал способностью сдерживать горячие порывы своей души, в те моменты, когда она звала его к активным действиям. Разум подсказывал Мечику, что активные действия не всегда нужны и что вот так вот просто взять и дать нерадивому балбесу по физиономии — не всегда лучшее, пусть даже и очень желанное, решение.

Несмотря на невозможность зарабатывать своей любимой специальностью — историей, хоть сколько-нибудь приличные деньги, Мечислав не бросал своих занятий на ниве Клио, а просто делал это в свободное от основной работы время.

Так и теперь, в свой обед, молодой человек бродил по городу и подмечал то, что ему было нужно для заметок, которые он публиковал в исторических журналах. В разработке у историка было сразу несколько статей, кроме того, прогулки по Гродно обычно вдохновляли его на новые идеи для исторических трудов, поэтому он не спешил возвращаться на работу, а всё бродил и бродил среди прохожих, снующих по своим делам, как обычно в такое время, немного спешащих и угрюмых.

Мечислава сильно удручало то, что в его любимом городе уже давно довольно безалаберно относились к историческому наследию. Мечик был активным критиком действий городской администрации, разрушающей старинные ансамбли улочек и площадей города. Стараясь хотя бы зафиксировать на фото, уничтожаемых людьми молчаливых свидетелей прошлого, Мечислав не раз корил себя, если не успевал к какому-нибудь домику, со своим фотоаппаратом, раньше, чем к нему успевали разношёрстные группы рабочих с бульдозером. Поэтому он с большим вниманием продолжал бродить по старому центру, вглядываясь в знакомые кварталы и, с внутренним трепетом, представлял себе очередные работы по улучшению городской инфраструктуры, которые через раз сводились к разрушению горячо любимого им красивого белорусского города.

Теперь он шёл по улице Советской, которая выглядела совсем не по-советски. В одном из закоулков, открывающихся глазу с этой улицы, несколько человек в робах копали яму.

Одним из больших интересов Мечислава была археология. Знания молодого человека в этой дисциплине были поистине обширными. Ещё в годы первых курсов университета он активно совершенствовал свои навыки, обгоняя программу и удивляя преподавателей. Позднее Мечик любил осматривать траншеи, вырытые рабочими на улицах Гродно. В них почти всегда можно было найти что-то интересное для археолога. Сырая земля, её вид и запах, уже обещали Мечиславу уйму открытий, и он легко находил удивительные вещи там, где другие прохожие видели лишь комья грязи, противно липнущие к чистой, ещё пахнущей свежей кожей и офисом, обуви. Рабочие частенько с недоумением смотрели на неизвестного им молодого человека, изучающего плоды их труда, но мало кто интересовался: что же понадобилось ему здесь и зачем нужно разглядывать, и перебирать кучи земли, выкинутые на обозрение прохожих большими лопатами — шуфлями, как их называли сами труженики городского хозяйства.

Мечик не стал сворачивать, чтобы посмотреть на яму в закоулке (он видел её в прошлый раз) а продолжил двигаться вперёд.

Дойдя до конца улицы, он повернул в сквер на месте разрушенного главного католического храма Гродно — Фары Витовта, и, пройдя мимо какой-то парочки занимающей, как обычно, скамейку у края сквера, свернул на улицу Замковую, направляясь в сторону гродненских королевских резиденций.

Перед ним маячила высокая пожарная башня, смахивающая на средневековую оборонительную, с фигурным флюгером и бутафорским пожарником на верхней площадке.

Перейдя дорогу рядом с украшенным гербом Гродно особняком аристократов Хрептовичей, Мечислав направился к деревянной статуе великого князя Витовта, подаренной много лет назад литовцами, и, дойдя до неё, свернул налево, в Новый замок. Позади остались ворота замка с фигурами каменных сфинксов, вот уже больше двухсот лет охранявших вход в королевскую резиденцию.

Свернув направо, Мечислав оказался на обрыве над мирным течением Немана. Тут открывался прекрасный вид на Старый замок и Коложскую церковь. Внизу, по набережной, двигались крошечные фигурки людей, солнце светило ярко и его тепло можно было легко почувствовать, подставив лицо, с зажмуренными глазами, под наполнявшее всё пространство сияние. Облака — широкие, покрытые невероятно сложными разводами, в просвете которых и горел яркий солнечный шар, заслоняли собою почти всё небо, и, казалось, висели низко над искрящимися, зеленоватыми волнами реки, открывая в дали размытый голубой дымкой пейзаж, с высокими холмами-горами над лесом.

Глава 2. Профессор философии

Солнечным, погожим днём, по улице Университетской города Вильно, проходящей, как и следует из названия, рядом с университетом, шла молодая девушка лет двадцати. На ней были элегантные брючки, любимого ею белого цвета, белый же шарфик и лёгкое светло-серое пальтишко. Вся её стройная фигурка казалась воплощением элегантности. У неё были серые, искрящиеся живыми искорками, глаза, светло русые волосы и длинные пальчики без яркого лака на аккуратных ноготках.

Двигаясь мимо лишённого всякой помпезности светлого здания президентского дворца, она направилась внутрь старинного Виленского университета, чей массивный корпус нависал над стоянкой машин. Девушка держала путь к одному из залов, где ей была назначена встреча. Достигнув входа в этот зал, который был расположен между двумя нишами с белыми скульптурами, она чуть задержалась и, подняв голову повыше, прочла надпись на латыни, помещённую над слегка приоткрытыми, тяжёлыми дверями:

«Alma Mater Vilnensis»

Слегка наклонив голову набок, гостья продолжила свой путь в зал, носивший литовское название «Mažoji aula».

Войдя в него, она оглянулась: перед ней предстало мрачное и величественное помещение, с рядами коринфских колон вдоль стен, заставленное стульями с мягкими красными спинками.

В дальнем конце зала, спиной к вошедшей, стоял человек в коричневом костюме и коричневых же лакированных туфлях. Он как будто знал, что та, кого он ждёт — уже здесь, хотя она вошла почти бесшумно, и медленно развернувшись к ней, поднял глаза.

Пристальный, казавшийся насмешливым взгляд его слегка навыкате глаз, чёрного цвета, упал на гостью. У этого человека был квадратный подбородок, низкий лоб и чёрные, невероятно густые, кудрявые волосы. Его пухлые губы были сложены в лёгкую усмешку. Лицо казалось в целом немного глуповатым, а красный, в белую полоску, галстук — только усиливал это впечатление. Кроме того, человек был мал ростом, и довольно полный.

Смерив друг друга взглядом, эти двое слегка смутились.

— Здравствуйте, — произнесла девушка по-литовски, приятным, нежным голосом, хорошо дополнявшим её миловидную внешность, — это вы Михаилас Литвакас?

Коричневый человек слегка поклонился, отведя руки немного назад, и ответил высоким мальчишеским тенором:

— А вы, я уверен, и есть Виктория.

— Да… Это я, — ответила девушка.

— Вас ко мне послал профессор Баранаускас? То есть он — историк, послал ко мне — философу, девушку с вопросом по истории, я правильно понял? — насмешливо спросил профессор.

— Этот вопрос вами досконально изучен, профессор. Уважаемый профессор Баранаускас это знал и поэтому направил меня к вам.

— Что же это за вопрос?

— История тайных обществ, профессор.

Литвакас причмокнул своими полными губами и облизал их как бы в знак проснувшегося аппетита.

— Да-да, — сказал он, потупив глаза вниз, — эта тема меня весьма интересует… весьма.

Девушка усмехнулась и понимающе покивала головой.

— Ну что же, пройдёмте лучше в мой кабинет, — сказал Литвакас. — А по дороге купим пирожных, вы же любите пирожные, правда? И давайте говорить на вашем родном языке, я вижу, что вы владеете литовским, но хочу, чтобы вам было максимально комфортно, а ваш язык и для меня, можно сказать, родной.

Кабинет профессора, куда через сорок минут он вошёл с девушкой, державшей коробочку пирожных, находился довольно далеко от места встречи собеседников. Это была небольшая коморка, заставленная всякой всячиной.

Расположившись в кресле и предложив гостье сесть, профессор сказал:

— А ведь наш общий друг — мастер нести чушь с умным видом, он был бы хорошим политиком.

Он замолчал, вопросительно глядя на девушку.

— Я не буду отнимать слишком много вашего времени…

— Да что вы? Не стесняйте себя, я не спешу.

— И всё же… Мне, конечно, было бы интересно прослушать лекцию по истории тайных обществ восемнадцатого века, ведь я наслышана о том какой вы прекрасный лектор, профессор, — тут Литвакас слегка наклонил голову и постучал пальцами по столу, — но я, повторюсь, не хочу у вас отнимать много времени…

На этих словах девушка лёгким, быстрым движением достала, откуда- то сложенную вдвое бумажку и, развернув её, положила на стол перед профессором. К ней она добавила две фотографии, на каждой из которых было изображено по одному предмету: на первой серебристая капсула, на второй маленькая красноватая коробочка.

— Вот текст, — сказала Вика, указывая на бумажку в своей руке, — который мне очень хотелось бы понять. Можете ли вы объяснить смысл? Он написан на настоящем пергаменте и найден в футляре, — девушка ткнула пальчиком в фото, — а футляр в серебряной капсуле. Он на другом фото.

Она достала ещё несколько фотографий изображающих находки с разных сторон, и, сложив руки на груди, сидела молча, пока профессор, медленно оторвавшись от спинки кресла ещё медленнее наклонялся к фотографиям и листку на столе. Чем больше он всматривался в них, тем больше расширялись его глаза. Было видно, что он стал дышать чаще. Он довольно долго вглядывался в изображения на фотографиях и перечитывал текст на листке. Казалось, он совсем забыл о своей молодой посетительнице. Наконец Литвакас откинулся в кресле, прижав две сложенные ладони к губам и глядя в пустоту. Резко переведя взгляд на свою гостью, он сказал спокойным тоном, хотя голос его дрогнул на последних словах:

— Это правда, скажите честно? Может быть это шутка, мистификация… Как мне узнать? Вы хотите… Хотите чего? Может быть денег?

— Я хочу узнать, что значат слова на листке.

— Люди врут другим обо всём, чтобы получить деньги, а деньги врут им о них самих, что они получили себя, — произнёс, посапывая Литвакас.

Девушка задумчиво отвела взгляд в сторону.

— Где это было найдено?

— Там, где жил Понятовский. Вы же знаете уже, что там монограмма Понятовского?

— Знаю не хуже вашего! — вдруг зло сказал профессор.

Он мгновенно овладел собой, лишь в глубине глаз читалась злость от внезапной вспышки.

Глава 3. Треугольник короля

Дорога от Минска до Гродно — точно не самая длинная на свете. Но если её проделать на стареньком «корче», то она может стать длинной и красочной. Владимир и его зеленоватый автомобильчик были уже в Щучинском районе, где дорогу обступают с двух сторон старые, косматые, хвойные деревья.

Больше месяца назад ему в интернете написала девушка и, рассказав, что его порекомендовал, как хорошего историка, профессор Михаилас Литвакас, предложила сотрудничество. Жить предполагалось в Гродно, посетить которое Владимир всегда был не прочь, тем более, что показанные ему онлайн снимки найденных артефактов были для него поистине ошеломляющими.

Оказалось, что они уже знакомы заочно с этой девушкой и состоят в одной группе в социальной сети. Кроме того, в исследовании должен был участвовать и другой не понаслышке знакомый Владимиру историк из Гродно.

«Это будет прекрасно…» — думал Владимир, усмиряя малопокорный автомобильчик на повороте. Выйдя на прямую, он немного расслабился и даже подумывал включить магнитолу, такую же старую, как и сама машина. Это был раритет, работающий на кассетах, которые Владимир специально выискивал, где только мог. Он был настроен позитивно и, присвистывая, подкинул пальцами вымпел хоккейного клуба из Молодечно, болтавшийся на зеркале заднего вида…

Драм!!! Тяжёлый удар в бок автомобиля сотряс легковушку. Сзади что-то покатилось, а Владимира мотнуло в сторону. Резко нажав на тормоза, он довольно быстро остановил машину и выбежал из неё. На дороге темнело нечто. Нечто напоминающее большого зверя.

«Медведь» — почему-то пронеслось в голове у Владимира.

Подойдя поближе, он сразу же почувствовал себя глупо из-за этого предположения. Лежавший на дороге зверь был, конечно, гораздо меньше медведя, но всё же на глаз весил не менее 100 кг. Больших размеров кабан лежал рядом с машиной, и не подавал никаких признаков жизни. Глаза животного были закрыты. Владимир застыл на месте, пристально глядя на зверя и не зная, что делать. Неожиданно его отвлёк дальний звук взрыва за лесом, возможно исходивший из таящейся там деревушки. Опустив голову и снова пристально посмотрев на лесного гостя Владимир протянул к нему руку… В ту же секунду кабан открыл глаза, хрюкнул, и резко мотнул клыкастой головой, при этом чуть не ударив человека в колено. Отскочив от неожиданности далеко в сторону, Владимир услышал лихорадочный стук собственного сердца. Вепрь, между тем поднялся и побрёл в лес.

Подойдя к машине Владимир, к своему удивлению, не обнаружил вмятину на крыле. Это улучшило его настроение. Вернуться в салон, завести мотор, включить музыку: всё это стало делом одной минуты. И вот уже зелёный автомобильчик снова в пути.

«В древности гадатели использовали животных для предсказаний. Интересно, что бы на их взгляд означал удар кабаном в старый корч» — думал Владимир.

От этих мыслей он развеселился ещё больше и в отличном настроении въехал на улицы Гродно.

Серая дымка тумана покрывала старинный город. Зима, лишённая залежей снега и сильного холода, господствовала в нём. Одни люди были одеты в зимние куртки, другие — чуть ли не в летние наряды. Тротуары казались нарисованными тёмными красками по грубому холсту, а вдали, сквозь туман, проступали очертания храмов, казавшихся какими-то призрачными замками, в мрачных долинах.

Парень и девушка стояли в сквере Фары Витовта.

В три часа дня, они увидели, как со стороны улицы Замковой в сквер вошёл темноволосый человек с небольшой бородой, одетый в армейского покроя пальто. Он припарковался неподалёку и теперь шёл торопливым шагом к памятнику, у которого медленно прогуливалась молодая пара. Подойдя к ним человек застенчиво улыбнулся, и, протянув каждому из них руку, два раза сказал:

— Владимир, рад знакомству.

— Вика, — ответила девушка, — очень приятно.

— Мечислав, — сказал её спутник.

Знакомство в реальном мире людей знающих друг друга только через сеть — может быть очень интересным, как и начало сетевой переписки людей, знавших до этого друг друга только в жизни.

Через тридцать минут все трое сидели с ноутбуком в одном из городских кафе. Оторвавшись от кофе, Владимир сказал:

— Пока я ехал к вам меня чуть не протаранил дикий кабан. Это был самый впечатляющий контакт с природой в моей жизни.

Вика и Мечик одновременно изменились в лице.

— А у меня… — выпалили они вместе.

Мечик улыбнулся и помолчал, давая понять Вике, что она может продолжать.

— А у меня, — продолжила Вика, — тоже был, так сказать, контакт, пока я сюда шла. Бабочка, и, по-моему, это была редкая бабочка — павлиноглазка. Огромная просто! И ведь она ночная, но прилетела днём и кружилась у моего лица очень долго. И подумайте, бабочка зимой! Падал лёгкий снежок, когда она слетела ко мне.

Последние слова девушка сказала немного смущаясь своих больших знаний о бабочках.

— У меня была книжка, ну… о бабочках, — пояснила она, смутившись ещё больше.

Мечислав улыбнулся и звякнул ложкой о чашку с капучино. Ему тоже было что порассказать, и он отодвинул свой кофе чуть подальше.

— Я шёл сюда… — начал Мечик.

В этот момент его внимание привлёк человек, сидящий за барной стойкой, неподалёку от их столика. У него была настолько невыразительная внешность, что Мечислав, будучи художником, затруднился бы нарисовать его портрет даже с натуры. Этот человек пристально наблюдал за их компанией, но тут же уткнулся в свой бокал с вином, когда историк задержал на нём взгляд.

— Так вот, я шёл сюда, — продолжил молодой человек, выкинув невыразительного посетителя бара из головы, — мимо бернардинского костёла. И тут ко мне слетел сокол, что живёт там, за статуей святой Елены.

Вика закивала головой в знак того, что тоже в курсе проживания сокола в самом центре города.

— Там парочка соколов, у них даже есть имена, — добавил историк.

— Но самое поразительное, что он просто преследовал меня — этот сокол. Вот эта хищная птица просто-таки чуть не бросалась мне под ноги. Прохожие на это смотрели, как на чудо какое-то. И не знаю, разве они не улетают на зимовку?

Глава 4. Сон Вики

Большой овальный зал был слабо освещён свечами, потрескивающими в золочёных подсвечниках. В красивом, резном кресле, положив ноги в сапогах на бархатную подушку с кисточками, сидел человек, казавшийся погружённым в глубокие раздумья. Серебристые пряди на его голове делали его похожим на седого старика, вспоминавшего деньки беззаботной молодости. Шёлковые одежды и орден в виде звезды, на груди, поблёскивали в полумраке. Он теребил пальцами кружевной платок. У человека были большие глаза и орлиный нос. На некотором расстоянии от него, в почтительной позе стоял старик, с большими усами, подпоясанный огромным, расшитым золотом, поясом. Можно было догадаться, что это подданный сидевшего в кресле.

— Ваше Величество, — мягко сказал усатый слуга по-польски, — тот, кого вы изволите ожидать — здесь.

Король Станислав Август Понятовский, не переставая теребить пальцами платок и не поднимая взгляда, тихо ответил:

— Пусть войдёт.

Через несколько мгновений в зале уже стоял худой человек, в странном, не по моде того времени, наряде, с усами и бородой, длинным носом, большими глазами. Он слегка поклонился королю.

— Вот вы и пришли, — сказал Понятовский, подняв взгляд на гостя. — Оставьте нас одних.

Усатый в золотом поясе и ещё один слуга, стоявший у мраморной статуи, поклонились и вышли, закрыв за собою двери. Какое-то время в зале была почти полная тишина. Были слышны шаги прислуги и гостей короля за дверями. Одна из свечей стала коптить и мерцать. Король смотрел на её пляшущий огонёк и продолжал теребить кружевной платочек. Наконец, отложив его в сторону, он поманил гостя к себе жестом руки и тихо произнёс:

— Подойдите поближе, Пануриш. В этом дворце и вообще во всех моих дворцах, столько ушей, что каждый мой вдох и выдох описывается и отправляется императрице прямиком в Петербург. И хотя мы с вами будет обсуждать моё личное дело, а не… — тут король возвысил голос, — упаси нас Всевышний, не бунт же… — он опять стал говорить тихо, — мне бы хотелось, чтобы о нашем деле знали только мы. Мы посмотрим, осуществится ли моё желание.

Король движением глаз указал на кривоногий пуф, мягкое сиденье которого было обтянуто красным бархатом, и когда его гость подошёл, снял с пуфа чёрную трость с серебряным набалдашником и сказал:

— Вы уверены, что это сегодня лунное затмение?

— Абсолютно.

— Сядьте, Яков.

За те несколько секунд, которые гость потратил, чтобы выполнить приказ короля, Понятовский успел раздражиться и несколько раз с силой дёрнуть небольшой серебряный жезлик, привязанный к трости.

— Они держат меня здесь в плену, почётном, но всё же плену, — грустно сказал король.

— Я знаю, что вы скоро отправитесь в Петербург, — медленно проговорил Яков.

— В столице врагов, так далеко от родины… — еле слышно прошептал король. — Я бы так хотел сейчас попасть в Лазенки.

— Вы вернётесь в Волчин, Ваше Величество, — странно посмотрев на собеседника и едва уловимо усмехнувшись, проговорил Пануриш.

— Мой родной Волчин?

Как это часто бывает с людьми измученными нервным напряжением, Понятовский вдруг резко захохотал и спросил гостя, будто бы невпопад:

— А правда, Яков, что в вашем роду все старшие сыновья носят тоже имя, что и вы? То есть Яковов Пануришей уже было много, и будет ещё больше, если, конечно, ваш род не угаснет.

Гость почтительно склонил голову и ответил:

— Да, Ваше Величество, вы полностью правы.

— Значит вы как Радзивиллы. У них было предназначено имя Николай для старших сыновей, не знаю, правда, соблюдается ли сейчас этот обычай? Но вы то, ясное дело, не Радзивиллы. Эх, мне сейчас вспомнился весёлый Кароль Станислав Пане Каханку. Чудак же, вот чудак, — и король снова громко захохотал, накручивая на палец кисточку от трости.

Какое-то время Понятовский ещё посмеивался себе под нос, но затем, не глядя на своего гостя, вынул откуда-то три золотые фигурки на толстой цепочке и, подняв глаза на Пануриша, протянул ожерелье ему. Яков взял вещь, которую протягивал король и, поднеся к лицу, пристально посмотрел на то, что было в его руках. Перед ним висели золотая бабочка, усыпанная мелкими бриллиантами, золотой кабан, покрытый изумрудами и золотая, хищная птица, похожая на сокола, украшенная рубинами. Золотая цепочка была массивной, с огромной застёжкой, выполненной в виде креста с розой, лепестки которой были серебряными. Очевидно было, что украшение стоит несметных денег.

— Всё правильно? — спросил Понятовский.

— Да, всё именно так, как должно быть, — ответил Пануриш.

Раздался бой часов. Каждый удар глухо отлетал от потолка к полу и, в полутёмном зале, эти звуки казались по-настоящему зловещими. Король вздрогнул при последнем ударе, мотнул головой, а затем сказал:

— Значит, я буду жить в Петербурге.

— В Мраморном дворце, Ваше Величество.

Скрестив руки на груди и покивав головой, Понятовский усмехнулся.

— Хорошо быть всеведущим, Яков? О вашем даре мечтают многие. Но я смогу загладить свой грех? Как и вы?

— Не так уж и хорошо, Ваше Величество, но я не жалуюсь. Грех не ваш, а мой.

Король встал, и Пануриш сразу же поднялся вслед за ним. Понятовский подошёл к окну. В дали темнел Неман, на противоположном берегу которого, мерцали огоньки в деревянных домиках, над крышами которых вился едва различимый дым. Пануриш стоял за спиной короля. В тусклом свете немногочисленных свечей вид у гостя был таинственный и мрачный.

— Ну что же… — сказал король.

Понятовский вернулся к своему креслу рядом с которым стояла небольшая шкатулка, вся покрытая изощрёнными завитками. Открыв её, король достал серебряную капсулу со своей монограммой и вопросительно посмотрел на Пануриша.

— Это то, что нужно, Ваше Величество, — сказал тот.

Королевский гость взглянул на свой перстень, на котором был выложен украшенный мелкими изумрудами треугольник. Король проследил его взгляд. Украшение стоило, очевидно, невероятных денег.

Глава 5. Приключения с утра

Профессор Литвакас открыл глаза. Он проживал в не самом старом районе Вильно, но всё же старинных особняков, которым скоро должно было исполниться 100 лет, там было предостаточно. Многие состоятельные люди уже не первый год скупали имущество по соседству с профессором философии. Назывался этот район — Жверинас.

Литвакас очень любил свой уголок города и свой старый деревянный дом, покрытый прекрасной черепичной крышей. В этом доме у него была большая спальня и узкая, спартанская кровать, с которой он и поднялся ранним утром. Вид его выдавал бессонную ночь. На его прикроватной тумбочке лежала книга Эдгара По, раскрытая на стихотворении «Сон во сне». Наскоро умывшись, Литвакас быстро перекусил тем, что осталось от ужина и, накинув пальто, выбежал из дома. Сегодня он не собирался читать лекции. Прыгнув в свой новенький дорогой седан, чёрного цвета, профессор завёл двигатель и через час был уже за городом, где позволил себе развить нешуточную скорость — 180 километров в час. Литвакас любил скорость, кроме того он спешил. Его седан, поблёскивая на солнце, летел по трассе в сторону Беларуси.

Проскочив границу относительно быстро, Литвакас продолжал давить на газ и вскоре увидел замаячивший впереди Гродно. Именно туда спешил литовский профессор.

Припарковавшись в центре города, Литвакас постучал пальцами по рулю, слегка поскрёб его приятную на ощупь кожаную поверхность, и достал из внутреннего кармана пиджака свой телефон. Постучав по сенсорным клавишам, он поднёс тонкий кусок пластика к уху.

— Алло, — сказал в трубке приятный, молодой женский голос.

— Виктория, это Литвакас.

— Вы, профессор? — голос девушки звучал удивлённо, и как показалось Литвакасу, немного устало.

— Я приехал в Гродно и мне надо поговорить с вами, Вика.

— Вы в Гродно? — голос собеседницы Литвакаса стал ещё более удивлённым.

— Да, это очень важно. Я понимаю, что всё это очень неожиданно для вас. Я прямо как незваный гость в разгар чаепития. Просто поймите, что это очень-очень важно, Виктория.

— О, конечно, профессор. Я всё прекрасно понимаю и знаю, что вы не просто так приехали к нам в город. У вас есть важное дело, и я с удовольствием с вами встречусь, чтобы уладить его.

— Я знал, что найду у вас понимание, Виктория. Можете ли вы быть в три часа дня у памятника Элизе Ожешко?

— Минуточку… Да, профессор. Давайте так и сделаем.

— Спасибо. До встречи.

— Спасибо вам профессор.

Положив трубку, Литвакас застыл на несколько мгновений, а потом, резко открыв дверь, пошёл прогуляться по городу и перекусить. До встречи с девушкой у балтийского путешественника было ещё немного времени.

Вика тем временем обдумывала неожиданное появление Литвакаса. Она всё ещё сидела на кровати не одевшись. Девушка провела руками по волосам. Необычный яркий и интересный сон, заставил молодую особу задуматься о причине его появления.

— Обычно я не вижу снов, — сказала она сама себе и протянула руку к телефону, который успела отложить на маленький журнальный столик.

В это время Мечислав и Владимир обедали дома у гродненского историка. Мечик приютил своего минского коллегу, и они уже успели с утра позаниматься уникальными артефактами, которые до этого были знакомы Владимиру лишь по фото и описанию друзей. Владимир смог сам поддержать в руках серебряную капсулу, хорошо очищенную и блестящую.

Жена Мечика вошла на кухню, где расположились историки.

— Приятного аппетита, — сказала она.

— Спасибо! — хором ответили Мечик и Владимир.

— Очень вкусно, вы прекрасно готовите, — сделал Владимир комплимент хозяйке дома, которая была одета в домашний спортивный костюмчик и как раз собирала волосы в пучок на затылке.

— Очень приятно, — сказала молодая хозяйка и улыбнулась.

В это время в кухню вбежал маленький сын Мечислава. Он бросился к отцу и попытался схватить его за горловину свитера.

— Я же ем, ты же видишь, — сказал Мечислав и, улыбнувшись, поднял сына и посадил его к себе на колени.

В это время, в комнате на чердаке, где Владимир и Мечислав оставили свои телефоны рядом с артефактами Понятовского, раздавался звонок. Телефон Мечика вибрировал на столе, но обитатели дома не слышали, так как были слишком далеко.

Вика подождала ещё немного и, так и не услышав приветствия Мечика в трубке, опустила телефон на колени.

— Не поднимает, — задумчиво сказала девушка, — Нужно будет набрать позднее.

Она встала и принялась собираться на встречу с Литвакасом.

В это время Мечик и Владимир закончили обед и вернулись к своим делам.

— Сохранность изумительная, — сказал Владимир, ещё раз беря серебряную капсулу в руки.

— А эта коробочка из красного дерева, — произнёс Мечислав, — просто великолепная вещица. Даже сложно сказать, что тут радует больше.

— Золотой герб Понятовских, — ответил историк.

— Ещё бы! — воскликнул Мечик.

— Но, а пергамент… Знаешь, даже если бы на нём ничего не было написано, я бы всё равно считал, что он великолепен, — проговорил минчанин.

Мечислав усмехнулся и понимающе кивнул головой. Владимир продолжал держать в руках серебряную капсулу.

— Ты очень хорошо её очистил. Она прямо во всём блеске. Теперь отлично видно все, что на ней изображено, — отметил Владимир.

— Обрати внимание на эту ручку в виде головы вола, — посоветовал гродненец.

— Она такая приятная на ощупь… Мне даже больше нравится её трогать, чем на неё смотреть, — слегка улыбнувшись, спокойным голосом сказал гость.

Мечик подошёл к столу, где лежал его телефон и, взяв его в руки, воскликнул:

— Звонила Вика! Видимо мы не слышали пока обедали. Эх!

— Позвони ей, — посоветовал Владимир и Мечик, нажав на вызов, поднёс телефон к уху

Вика услышала звонок телефона, который лежал у неё в небольшой сумке, перекинутой через плечо. Девушка порылась в ней и, не без труда, нашарив телефон, вытащила его. Взглянув на мобильный она с радостью улыбнулась.