Три желания, или Дневник Варвары Лгуновой

31 мая

Когда-то кто-то умный, а иных на цитаты не разбирают, сказал: «Credo quia absurdum»[1].

Чуть позже, не менее кто-то умный решил, что сие молвил Тертуллиан, полным именем которого я бессовестно проверяю друзей на трезвость. Поверьте, выговорить под градусом Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан в правильной последовательности есть задача не из простых, а уж вспомнить, чем, собственно, он знаменит, задача невыполнимая.

Сложнее только…

Так, ладно, отвлеклась.

К чему я это вообще вдруг вспомнила?

К тому, что это чёртово «Credo quia absurdum» было единственным, что я смогла посоветовать квартирной хозяйке, когда она, поправив очочки, душевным тоном спросила меня: «Дорогая, и почему я должна поверить, что просроченную уже на три дня оплату, ты отдашь до конца этой недели?»

В общем, признаю: мой ответ был немного остроумным и много глупым, поскольку – к моему невезению и величайшему огорчению – эта образованная женщина с латынью оказалась знакомой, меня поняла и…

…и дверь квартиры громко хлопнула у моего лица.

А я и мой красивенький дорогой, а оттого любимый розовый чемодан очутились на лестничной площадке. Что ж… наручные часы весело отсчитывали девятый час утра, а я ещё более весело и заковыристо – ступеньки лестницы, поелику лифт – новый и фешенебельный, прям как дом – находился в режиме вечного ремонта.

Двор встретил меня жарой, особо ощутимой после прохлады подъезда, бьющим в глаза солнцем и радостным визгом детей. И пока я прикидывала расстояние «крыльцо-асфальт» и соотносила его с собственными силами, зазвонил телефон.

Противно так зазвонил.

Настойчиво.

Как он умеет звонить только в самые неудобные моменты жизни. И, конечно, я перетряхнула всю сумку прежде, чем выловить его и, сдувая прилипшие к лицу волосы, прочитать на загоревшемся экране: «Любимый».

– Да?!

Наверное, моё злобное рявканье было не тем, что ожидали услышать от меня, но на большее моих сил не хватило. Впрочем, и его растерянно-обреченный ответ тоже был совсем не тем, чего ожидала я.

– Солнце, а ты уже всё знаешь, да?

– Что знаю, Вадик? – переспросила я, переставая тянуть чемодан и выпрямляясь.

И да, согласно законам жанра, подлости, а заодно и Мёрфи, мой любимый – единственный и неповторимый – слёзно раскаялся и чистосердечно признался, что в его жизнь нагрянула любовь, точнее вернулась…

«…старая, пыльная и пропахшая нафталином», – мысленно и злорадно закончила я…

«…единственная, неповторимая и незабываемая», – проныл Вадик.

Кристина.

Так звали эту… любовь, что к тому же приходилась боевой подругой детства. Ещё первой красавицей класса. И первой и, как оказалось, незабываемо-единственной любовью и страстью Вадика.

Что ж… желаю счастья!

Правда, на робкое Вадикино: «Ну не молчи, Солнце, скажи хоть что-нибудь!» я проникновенно сказала совсем другое.

Латынью я сказала.

Что прямо-таки привязалась ко мне с утра.

– Pedicabo ego vos et irrumabo… – если быть точнее, произнесла я, с чувством процитировав первую строчку шестнадцатого стихотворения Катулла.

Вадик латыни не знал.

Но зато неплохо знал меня, а потому обиделся он проницательно.

– Злая ты, Варька! – провозгласил оскорблённый в лучших чувствах бывший любимый и звонок сбросил.

А я со злости пнула чемодан, сломала каблук и подвернула ногу.

Нет, это был точно не мой день.

***

К двум часам дня невезение достигло апогея.

Воплотилось в приставучего и какого-то несуразного парня, выряженного в ярко-оранжевую футболку и кислотно-зелёного цвета бейсболку. Он нарезал круги вокруг меня и зазывательно-оглушительно вопил:

– Девушка, девушка, только сегодня, в последний день весны, примите участие в нашей акции: «Здравствуй, лето, я пришла к тебе с приветом!». Протестируйте наш крем от загара «Белоснежное сияние» и получите в подарок личный дневник! Красивый дневник для красивой девушки! Лучший друг и советчик! С ним вы сможете делиться самым сокровенным!

С чемоданом наперевес уйти быстро, красиво, а главное по-английски было невозможно, да и солнце, палящее пусть и не в зените, но около него, окончательно меня разморило, привело к мысли, что искать другое место влом.

Конкретно.

А ещё неразумно.

Не найти больше пустых скамеек в тени и хоть какой-то прохладе парка, а потому сидеть я упорно продолжила, слушала с ленивой усмешкой эту банальную агитацию и изредка поглядывала на часы.

До пяти было ещё далеко, а раньше Мила – не Люда и не Людмила, а только Мила! – в своём магазине не освободится и меня, бедную и несчастную, к себе в квартиру на пару дней перекантоваться не заберет.

А, значит, сидеть мне смиренно, ждать и скучать.

Смотреть.

На парня, что крутиться рядом продолжал, скакал собачкой за проходящими мимо представительницами прекрасного пола от шестнадцати и до бесконечности, и… и ко мне он неизменно возвращался.

– Девушка…

– Почему дневник? – я поинтересовалась неожиданно даже для себя, спросила исключительно от скуки. – И почему Фета так безжалостно перевираем? Плагиатим?

Парень запнулся, осекся, остановился и глазами растерянно захлопал. Привычный сценарий, определённо, дал сбой. Не он пристает к прохожим, а к нему, да ещё и с такими глупыми вопросами!

Мне же было любопытно, как он выкрутится.

Но… знаток поэзии меня разочаровал: хлопнув ресницами в последний раз, он жалобно переспросил:

– Фет?!

– Ага, – я подтвердила охотно и, округлив глаза, страшным шёпотом спросила. – Ты чё, Фета не знаешь?!

– Не-е-ет, – парень сглотнул нервно, оглянулся с опаской. – Он парк держит, да? Бить будет за то, что я тут без разрешения?

Последнее прозвучало совсем уж обреченно, а я откинулась на спинку скамейки и поняла, что временами разделяю мнение старшего поколения о необразованности молодежи.

O tempora! O mores![2]

1 июня

Утро, похмелье, ненависть ко всему миру в апогее и игрушечный енот. О последнего я запнулась в коридоре, свалилась, и на меня снизошло озарение.

– Ми-и-ил, я поняла почему енот!

С кем вчера обнималась, я тоже поняла.

Подруга же с банкой рассола в обнимку выглянула из кухни и, мрачно поглядев на меня, проворчала:

– А я нет. Обычно белки приходят. Впрочем, у тебя всегда всё не как у людей.

Я закатила глаза.

То, что я умудрилась заболеть во время экзаменов, а после из-за меня одной закрывали всю школу и я писала историю в резервный день, она будет помнить долго. Примерно, как и все учителя. Два года прошло, а они до сих пор меня на улице узнают.

Злопамятные люди.

– Я про второе желание, – от её сарказма я отмахнулась. – Я поняла, почему загадала енота.

Для убедительности пнула её метровый пылесборник, подаренный на прошлый день рождения ненаглядным Юрочкой.

Кстати, о Юрочке.

– Твой когда возвращается?

– Послезавтра, – Мила зевнула и убедительно заверила, – но ты не волнуйся, он тебе будет рад.

Ага, очень.

Как Рязань монголо-татарскому нашествию с Батыем во главе.

Я улыбнулась сладко, поверила безоговорочно и, открыв ноутбук, села искать жилье.

***

К семи вечера ноутбук был на грани смерти, а я на грани истерики, депрессии и открывания бутылки рома, что была случайно обнаружена в закромах Юрки ещё вчера. Ноутбук от смерти спас найденный под подушкой зарядник, а меня от алкоголизма и нервного срыва, как мне сказали пару минут спустя, звонок Ромки.

Ромочки.

Моего Ромео, что являлся лучшим другом.

Он же мой пожизненный крест, жилетка во время всевозможных катастроф, генератор безумных идей, редкостный пофигист и даже мой двухчасовой сокамерник в обезьяннике, откуда нас вытаскивали его родители.

И вчера в первую очередь я бы позвонила именно ему, но Ромка был в Казани на очередных соревнованиях по кудо, которым он занимался со школы и которое я с переменным успехом путала то с дзюдо, то с тхэквондо.

– Варвар, я вернулся! – громогласно радостно провозгласил он.

– Ромка! Ромочка!!!

Депрессию и все прочие неприятности жизни сняло как рукой. Я же, визжа от радости и счастья, заскакала зигзагами по комнате и скорчила страшно-довольную рожу Миле, что пыталась успокоить и напомнить, что внизу соседи.

А соседи – хоть и с натяжкой – всё же люди.

– Ром, через час в нашей кафешке, – уворачиваясь от подруги и подушки, проорала со смехом я. – Срочно-срочно, жду тебя!

Телефон Ромкиным голосом без малейшего удивления, будто я его дёргала подобным образом минимум раз в неделю, пообещался быть через час в кафе.

Как штык.

Он отключился, а я с радостными воплями: «Милка, Ромка приехал!» и под куда менее радостные: «Заткнись, полиция приедет!» принялась собираться.

***

За неделю отсутствия Ромочка оброс как бирюк и стал похожим на бродягу со стажем, который что такое бритва давно забыл. И борода на его скуластой физиономии смотрелась дико и чужеродно, кололась противно, но повиснуть на крепкой шее она мне всё одно не помешала.

И от избытка чувств я его почти придушила.

– Варвар, ещё немного и у меня констатируют асфиксию, – просипел в конце концов Рома.

И, расцепив мои руки, от себя отодвинул, посмотрел пристально и изучающе своими зелёными глазищами в обрамлении длинных-длинных чёрных ресниц. Один взгляд таких глаз, и девицы к его ногам падали штабелями, особенно если плюсом шла улыбка а-ля Бельмондо и неповторимая харизма.

Я, кстати, тоже падала.

От зависти.

С раннего детства считала, что самой крупной подлостью, а также несправедливостью со стороны высших сил было одарить подобной внешностью Ромку и подсунуть мне самые обычные, непримечательные серо-голубые глаза с самыми обыкновенными ресницами.

Генетика определённо где-то дала сбой.

– Варвар, рассказывай чистосердечно, – велел объект тайной зависти, закончив сканировать мою неидеальную внешность.

А я вздохнула и чистосердечно рассказала.

Про квартиру, моё печальное выселение и почти пустой кошелёк, ибо деньги, используя заначку на самый-самый чёрный день, хозяйке отдавать-таки пришлось. И потому ждать мне теперь недели две, пока за репетиторство, которым я так неплохо занималась последние полгода, мне обещано заплатят.

Про Вадика, любимого и единственного, я говорить не стала, иначе пришлось бы искать чёрное платье и выбирать венок. Рома обиделся бы куда больше и ощутимей меня, узнай, что его Варвара бросили, да ещё и по телефону.

Он и без того Вадика всегда недолюбливал.

– Н-да, косячить у тебя получается и без меня, Варвар, – подвёл итог под моей исповедью Ромочка и выразительно вздохнул.

Посмотрел.

Ну да, ну да, косячу.

Только всё равно не так шедеврально, как с ним. Самые эпичные подвиги, как ни крути, у нас всегда свершались на двоих. Один пожар в родном кабинете химии до сих пор помнят и в пример «как НЕ надо делать» приводят.

От воспоминаний я улыбнулась.

– Квартиру-то нашла?

А от вопроса снова помрачнела и поморщилась.

– Нет.

Триста сорок семь объявлений и ни-че-го.

Снимать с кем-то незнакомым, деля трудности квартплаты и быта, я не хотела, а в одиночку мне была доступна либо самая окраина, из которой до универа добираться часа два без пробок, либо кошмар с тараканами, пьяными соседями и даже туалетом на улице.

Чего только в центре города не найдешь…

– Варвар, ты обнаглела, – откидываясь на спинку стула, фыркнул Рома. – Я в общаге живу и ничего, нормально.

– Студенческой, блочной, с евроремонтом и соседом, который уже полгода не появляется, – я почти взвыла.

Некоторые после получения аттестата, медали и скупой слезы химички, коя тихо радовалась, что «птенцы покинули гнездо родное», решили годик отдохнуть. Ибо, сдав семь из пятнадцати предметов всеми обожаемого ЕГЭ, Ромочка вдруг ясно осознал, что понятия не имеет, кем хочет быть, а потому не видит он смысла подавать куда-либо документы. И как человек, отличающийся умом, сообразительностью, а заодно безграничной храбростью, Ромка всё это прямо высказал родителям и, что самое удивительное, даже выжил.

2 июня

Две новости.

И нет, не хорошая и плохая, а обе плохие.

Сеня оказался не котом – это раз, Дэн оказался психом – это два.

Ах да, забыла, есть ещё третья новость: я уже почти поверила в волшебность этого розового дневника. Ещё немного и уверую окончательно, а после понесу сию веру в массы, начав с дарителя девчачьей мечты.

Пересчитать зубы и перебить почки ему всё ж не помешает.

Впрочем, обо всём по порядку.

Утро – увы и ах, а заодно как обычно – началось не с кофе, а бега проспавшей Милы, разбитого цветка и оглушительно-мерзкого бибиканья Ромочки.

И… я неправильно назвала последовательность.

Сначала засигналил Ромка, а потом разбился горшок с цветком… в паре метрах от капота Ромкиного дорогущего джипа.

– Ты чё творишь, истеричка психованная?!

Вот на этом гневном вопле разъяренного тигра я и вытащила голову из-под подушки, подумала и разлепила с трудом один глаз, дабы истеричку психованную в лице Милы увидеть, понаблюдать, как с грохотом она уже закрывает окно, подоконник которого безжалостно лишили орхидеи.

Любимой.

Юрочкой подаренной.

– Мил…

От большого-большого удивления второй глаз открылся легко и сам, а Мила, сверкнув голубыми очами, скрылась в ванной.

– Мил, ты чего?!

Путаясь в одеяле, я поплелась следом и в дверь поскреблась.

Нет, Ромочку Мила всегда слегка недолюбливала, но на подаренное отцом и святое – холимый и лелеемый Toyota Land Cruiser 200 – даже она покушаться в нормальном состоянии не стала бы.

Наверное…

И вообще, как можно швырять из окна орхидеи?

Вдруг попадет в кого?

Жалко ведь: горшочек разобьется, цветочек погибнет.

– Радуюсь понедельнику, – Мила, резко распахнув дверь, заставила отшатнуться, процедила нехотя, дёрнув плечом. – Я смотрела, куда кидаю. Ничего с его драгоценной машинкой не случилось бы.

Ну-ну.

Законы физики, пожалуй, с ней не согласились бы.

– Хорошо…

Тайный чемпион по прицельному метанию орхидей с независимым видом прошлепал на кухню, а я проводила её задумчивым взглядом.

Нет, то, что понедельник – день тяжёлый, я всегда знала, но после сегодняшнего дня могу смело добавить, что тяжести в нём килограмм двести.

Вместе с глиной и землей.

***

Рома, как и думалось, был злющий, поэтому собралась я в рекордные сроки и до дома Светика-семицветика доехали мы тоже быстро.

Очень.

Она сама ещё не встала.

Кидала на меня зло-обвиняющие взгляды, торопливо приводила себя в порядок и одновременно успевала кокетливо улыбаться Ромке, что на свою голову решил подняться со мной. Совсем от злости память отшибло, видимо. Забыл, бедненький, как по всей школе прятался от Светки, которая была влюблена в него класса так с пятого.

Впрочем, старалась она зря.

Ромочка был занят.

Придумывал, судя по задумчивому и иезуитскому выражению лица, как отомстить Миле за издевательство над его нервами. Переживал заново те незабываемые секунды, когда цветочек, кажется, вместе со всей Ромкиной жизнью пронесся перед его глазами.

– Где твой Сенека? – я, не обращая внимания на эмоциональные сложности обоих бывших одноклассников, сцедила зевок в ладошку.

Прошла бесцеремонно в гостиную, выискивая взглядом мою новую головную боль.

И думать, как буду договариваться с Дэном, я пока не хотела.

В конце концов, экспромт – наше всё! Главное не вспоминать, что последний раз я так говорила перед встречей с квартирной хозяйкой.

– Сенечка спит, – при упоминании любимца Светка переменилась, заулыбалась приторно и ласково, забывая даже про Ромку и свой нетоварный вид. – Умаялся бедный.

Вот тут я и насторожилась.

На часах половина девятого утра, когда и где эта четвероногая скотина могла успеть умаяться?! Если окажется, что он любитель ночного образа жизни, я лично, не дожидаясь самого чёрного дня жизни, на фарш его отправлю.

Света же, не догадываясь о мои злобных мыслях, скрылась из виду, чтобы почти тут же вернуться, принести на руках, принести…

Я вздрогнула и перевела ошарашенный взгляд с ЭТОГО на Ромку, который тоже был слегка… обескуражен.

Даже злиться перестал.

– Э-это что?

Или кто.

Так вернее было бы, да, но не сейчас.

Молодец, Светка, ты стала первой, кто смог довести меня до заиканья и седины. Пусть последнюю я и не вижу, но после такой подставы она точно появилась.

Обязана была появиться.

– Луций Анней Сенека, мальчик мой золотой, – нежно протянула Света, не замечая выражения наших лиц.

И общую лёгкую форму контузии.

«По стоимости?», – рвалось у меня криком души, но силы, чтобы вопросить вслух, я не нашла, только покосилась жалобно на Ромку.

Который, набравшись мужества, спросил:

– Свет, а ты когда енота завести успела?

Поинтересовался тем голосом, каким в гостях, должно быть, спрашивают у радушных хозяев, когда они успели обзавестись во-о-он тем милым крокодилом или львом, что сейчас свободно разгуливает по дому и плотоядно на гостей косится.

– Ещё осенью. Мне на день рождения подарили, – Светка блаженно улыбнулась и погладила своего золотого мальчика по голове.

Сенечка же открыл глазки, окинул нас презрительным взглядом и, остановившись на мне, пренебрежительно фыркнул.

Кажется, мы не подружимся.

***

К Дэну мы ехали в тишине.

Гробовой.

– Не, ну в принципе, Дэн свой в доску, понять должен, – наконец неуверенно протянул Рома, – тем более всего две недели.

Угу.

Конечно.

Вот я бы поняла и даже простила… из-за закрытой двери, а потом бы ещё пути счастливого пожелала. Правда, не факт, что в рамках цензуры, но кого и когда смущали подобные мелочи?!

– А я позавчера желание написала, чтоб у меня енот появился, – старательно не глядя на Ромку, поделилась ценной и не дающей мне покоя информацией.

3 июня

Мне снился прекрасный сон.

Закатное солнце, зависшее над самым горизонтом. Там, где небо всех оттенков розового и фиолетового сливается с тёмной гладью моря, последнее же переливается в последних лучах сотней бликов, перекатывается. Выносятся на берег всё новые клочья белоснежной пены. Темнеет от воды раскаленный за день песок.

Я же, обжигаясь, в него проваливаюсь по щиколотку, иду босиком вдоль берега, и подол бирюзового платья, путаясь в ногах, развевается от порывов ветра, что приносит вечернюю свежесть, оставляет на губах соль и улыбку.

Которая от безмерной лёгкости и того, что он рядом.

Идёт.

И ладонь у него широкая, мозолистая. Длинные пальцы, которые переплетаются крепко с моими, удерживают, когда вперёд я вырываюсь, оглядываясь на него, чтобы рассмеяться и потянуть, дёрнуть на себя.

Надо спешить.

Там, дальше, белокаменная беседка, и среди её колонн я уже вижу накрытый стол и зажжённые длинные свечи. Алые розы в вазе, их поправляет официант.

Музыканты во фраках.

Они играют…

…играют «O Fortuna» из кантаты «Carmĭna Burana» Орфа.

Классная композиция, на звонке у меня стоит уже недели две. Когда телефон принимается орать в переполненном автобусе, на меня начинает нервно оглядываться даже водитель, а люди шарахаются.

Шикарно.

Мне нравится, а вот Мила не оценила, попросила не позориться и поменять. Так, это лирика, сейчас важно другое: почему музыка, достойная хоррора, зазвучала в моём прекрасном сне?..

Мендельсон был бы уместнее.

И именно с мыслями об Мендельсоне и Орфе, что совсем не котировался с закатным морем и романтическим ужином, я проснулась окончательно. Пошарила, не открывая глаза, рукой в поисках телефона.

Нашла Сенечку и получила ещё один укус.

Хвостатая сволочь.

Пришлось-таки противиться закону всемирного тяготения, отрывать от подушки голову, открывать глаза и…

– Не трогай! Телефон не трогай, гад! Положи, положи, где взял, скотина! Ещё шаг к тазику и пойдешь на шубу!

Сенечка замер.

Склонил голову и с недоверием покосился на меня.

– Я жестокая енотоненавистница, у меня рука не дрогнет, – я вскочила на кровати и сузила от распирающего гнева глаза. – Лично шкуру сдеру, а что останется – на фарш.

Четвероногая пакость издала странный, чем-то похожий на мяв кошки, звук, положила телефон на пол, демонстративно отодвинула передней лапой в мою сторону и, гордо отвернувшись, потрусила в сторону лежанки.

Телефон же продолжал разрываться, и, торопливо его подхватив, я посмотрела на страждущего со мной общения.

Номер был незнакомым, а потому ещё секунд пять я пропустила, подумала, какое очередное выгодное предложение мне решил предложить банк, но всё же ответила.

– Варвара?

Однако, не банк.

А приятный, но жутко деловой мужской голос, который был абсолютно незнаком.

Мысленно перебрав возможные варианты, кто это быть может, поняла, что никто. Нет у меня подобных знакомых, а потому отозвалась я настороженно, промежуточно между вопросом и утверждением.

– Да.

– Здравствуйте, это Ярослав Гордеев. Мы с вами познакомились пару дней назад. Вас ещё мой водитель сбил.

Спасибо.

Вот про последнее можно было не уточнять. Желто-зелёный болючий синяк на полбедра и без вас мне неплохо напоминает об этом событии.

И было это событие мая тридцать первого, когда вечером поздним я бегала через дорогу от дома за апельсиновым соком, без коего, как известно, пить вермут категорически нельзя. Мила же в тот момент колдовала над крылышками под особым соусом по рецепту ба, а потому отойти от духовки никак не могла.

Выбор – кто за соком – становился очевидным. И в магазин, смиряясь с неизбежным, я делегировалась.

Почти даже дошла.

Но…

Пешеходный знак расположился в шикарно разросшихся кустах, по причине чего заметить его было практически невозможно. Машины по причине этих же кустов виделись тоже плохо. В общем, так и произошла эта эпохальная встреча – меня и бампера дорогущей машины.

– Я хотел бы пригласить вас на ужин, Варвара, – проговорил, отрывая от воспоминаний, Ярослав Гордеев, поставил в известность. – Сегодня в семь. «Континенталь». Слышали о таком?

Ещё бы!

О нём слышали все.

А вот бывали в святая святых лишь лучшие из лучших, то есть богатые из богатых. Я к таким точно не относилась и не отношусь, а потому вряд ли смогу заплатить даже за кофе, не говоря уж о целом ужине.

Хотя о чём это я?!

Ужин оплатит Ярослав Гордеев, с расчетом на завтрак, видимо, оплатит.

Вернее, заплатит.

Мне.

Он меня за кого принимает?!

– Слышала, но, боюсь, принять столь щедрое предложение я не могу, – ядом, что плескался в моём голосе, можно было смело отравить полгорода, а вторую заморозить холодом. – Учитывая продолжительность и близость нашего с вами знакомства, могу согласиться только на Макдональдс. Всего хорошего.

Отключилась я первая и…

И лучше бы я дала Сенечке утопить этот чёртов телефон. Не было бы сейчас так мерзко и противно.

Откуда у этого Гордеева, вообще, мой номер?

Может, я себе льщу или преувеличиваю, но... я его видела один раз в жизни. Пару минут, за которые он опустил стекло и, раздражённо поинтересовавшись у водителя: «Что там такое, Артём?», мазнул по мне равнодушным взглядом.

Всё.

И да, я циник или паникёр.

Или и тот, и тот вместе взятые, но я железобетонно уверена, что после столь длительного знакомства интерес может быть только одноразово-постельный.

***

– Сенечка, мальчик мой, слезь, пожалуйста! – я умоляла слёзно, с приторной улыбкой, от которой скулы свело уже давно.

Игнор.

– Радость моя, а смотри, что у меня для тебя есть! – умасливать я продолжила.

И даже зубами от злости не заскрипела, пусть и хотелось сильно, о-о-очень сильно, но милая улыбка и ласковый голос – наше всё.

4 июня

Три ночи.

У нас с енотом состоялось перемирие и временное бандформирование.

Кодовое название операции: «Ноутбук Дэна».

Сенечка стоит на стрёме, я тырю.

***

Три десять.

Операция прошла успешно.

Мы вернулись в комнату, глянули в окно и расстроились. Вторая бессонная ночь подряд угнетала одним своим фактом.

Спать хочу!

Но накапать инфу на Ярослава Гордеева я хотела ещё больше.

***

Три пятнадцать.

Я сидела на полу и рассматривала рабочий стол, точнее его заставку, в смысле фотографию.

Вот.

Сформулировала, второй бокал вина был явно лишним.

На фотографии же был запечатлен Дэн и какая-то девица.

Рыжеволосая.

И симпатичная, даже красивая.

И глядя на них, я совершила несколько открытий. Первое – Дэн, оказывается, умеет улыбаться как все нормальные люди, и улыбка эта у него классная, заразительная, что ли. Открытие второе – мой сосед не всегда похож на лешего, что о расчёске с бритвой знал только по слухам, ибо на фотографии он красовался без многодневной щетины и всклоченной шевелюры. Тут, на фотке, они были подстрижены полубоксом и прилично уложены, так, что подобная прическа моему соседу очень даже шла.

И, наконец, третье открытие – он, кажется, романтик.

А кто ещё ставит в качестве обоев фотографию с девушкой?

До четвертого открытия я не дошла, поскольку Сенека, заставляя вздрогнуть и моргнуть, неожиданно шлёпнул лапой по клавиатуре и, повернув свою морду ко мне, одним своим выразительным взглядом напомнил, что у нас есть дело куда поважнее, чем разглядывание улучшенной версии соседа.

***

Пять тридцать утра.

И вот за окном птички чирикали, солнце светило уже вовсю, люди медленно и неохотно просыпались, а Сенечка, наоборот, спать ложился. Я же всё сидела на полу, искала и чувствовала себя «агентом 007», Штирлицем и почему-то Матой Хари в одном флаконе. Последняя слегка напрягала, поскольку репутация так себе, весьма сомнительного характера, да и закончила она слегка плохо.

А впрочем, не о том речь.

Вернемся, к нашим баранам, точнее барану одному, но крайне выдающемуся.

Гордеев Ярослав Викторович, прошу любить, жаловать и благодарить за ещё одну бессонную ночь.

Тридцать один год, не женат и женат никогда не был. И, как говорится далее, не состоял, не привлекался. Только являлся владельцем, пускай, не заводов-газет-пароходов, но компании «Карт-медиа», что занималась IT-технологиями и числилась, как один из лидеров на данном рынке.

Что именно разрабатывали компьютерные гении, устанавливали и писали, я не совсем поняла, точнее поняла совсем никак.

Гуманитарий я.

И, в общем-то, из информации это всё.

Шифровался Гордеев не хуже Штирлица, который наконец нашёл себе достойного преемника. О личной жизни ничего известно не было. Ни скандалов, ни компрометирующих фоток, ни молоденьких подружек и вечеринок.

Ни-че-го.

Я задумчиво уставилась на одну из его фотографий, на которой он глядел прямо и строго в объектив. Серьёзные глаза стального цвета под густыми бровями, гладковыбритое скуластое лицо и идеально уложенные чёрные волосы.

Да, Ярослав Гордеев, ты красив, даже очень.

И спортивная подтянутая фигура тебя только больше красит. А явно не покупные костюмчики, кипенно-белые рубашки, цену которых я даже знать не хотела, и запонки с лучшими швейцарскими часами, что шли как приятное дополнение.

Дополнение к образу состоятельного, уверенного в себе красавца-мужчины с процветающим бизнесом, который точно не станет взбираться по деревьям за енотами и прогуливаться в парке в середине рабочей недели…

Подчистив историю и не оставив улик, я со вздохом закрыла чужой ноутбук и отнесла его на законное место.

Теперь можно было и спать.

5 июня

– …диагностическая характеристика яиц власоглава – бочонковидная форма с крышечкой в виде пробки. Жизненный… А-а-а, локализация! Локализация – толстый кишечник. Жизненный цикл…

Стон вырвался сам.

Жизненный цикл в этой изощренной пытке самое занудно-долгое. От слов – метацеркарий, финны, адолескарий – меня уже тошнило больше, чем на палубе корабля в десятибалльный шторм.

Вот лучше на палубу, но…

…я лежала на кровати, звездочкой, и бездумно разглядывала потолок, уже часа два этак разглядывала. Вот как проснулась, так лежать и осталась, глядела в потолочную ввысь, временами прислушиваясь к еноту, который в углу деловито копошился. Строил из диванных, стащенных у Дэна, подушек себе домик и изредка, вскарабкиваясь по одеялу, подбегал ко мне, чтобы мокрым носом то в лицо, то в шею потыкаться.

Обнюхивал.

Кажется, ждал, когда помру.

Не дождётся!

– …так ещё пять гельминтов и останутся только членистоногие, – бодро проговорил за стенкой мой сосед-ботаник.

А я снова застонала.

Нет, всё ж дождётся.

Второй день, второй день я слушала про этих долбанных паразитов!!! Да я уже сто тысяч раз поклялась мыть все овощи-фрукты с мылом.

Трижды.

И я сама теперь могу просветить кого угодно, что у карликового цепня промежуточный хозяин – это мучной хрущ, ришта является живородящей и заболевание называется дракункулез, а отряд амеб на латыни звучит как амоёбина!

Знаете, как выглядит вытаскивание бычьего цепня из человека во время операции?!

А вот я знаю!

На кухню за йогуртом вернулась невовремя, медик наш умный там ужинал, не отрываясь от процесса обучения, видосики он смотрел.

Псих!

Да я только мельком увидела и всего лишь одного, но всё: кушать расхотелось совершенно и чаем я поперхнулась, а он сидел, невозмутимо уплетал борщ и даже успевал что-то помечать в большой тетради.

Ещё ко мне обернулся и обеспокоенно поинтересовался:

– Тебе плохо?

– Замечательно! – рявкнула я, грохнула кружку на стол и ушла к себе.

Слушать бубнёж про балантидий за стенкой.

Сегодня вот прошли сосальщиков, а затем мы перешли к нематодам. И я всё ещё не могу понять: это звукоизоляция такая фиговая или у Дэна голос громкий.

– …острица детская. Enterobius vermicularis. Заболевание – энтеробиоз. Локализация – личинки в тонком кишечнике, самки откладывают яйца в…

Всё.

Не глядя, я схватила подушку и опустила себе на лицо.

Придушите меня, пожалуйста!

Наушники потерялись, на улице второй день ливень такой, что соседних домов не видно, к Миле не сбежать, там Юрка приехал. Видит бог, у меня нет выхода, ещё пара минут, и я либо сойду с ума, либо убью Дэна.

Забью рабочей тетрадью по паразитологии, по которой он всё учит.

И… я прислушалась.

Да, телефон, у меня звонит телефон!

Господи, пусть это будет моя замечательная и гостеприимная подруга, которая к себе позовёт. Я даже на такси разорюсь, лишь бы свалить из этого филиала паразитарного ада.

Вот только звонила не Мила, а Гордеев.

Ярослав Викторович, который позавчера проводил до дома и официально попросил разрешения на днях мне позвонить.

А я… кивнула, разрешила.

Потому что с ним оказалось увлекательно и – что удивило больше всего – он меня, действительно, слушал, спрашивал сам.

Про усадьбу, около которой и разбили ещё в позапрошлом веке парк, возвели ажурную ротонду и пруд, поросший ныне кувшинками, соорудили.

Про легенды, что, несомненно, есть у каждой уважающей себя старинной усадьбы, и легенд этих я знала штук пять. Показывала за мутными провалами каких окон второго этажа видится силуэт Дамы, одной из хозяек.

Про последних хозяев, уехавших после революции, но сокровища свои припрятавших вот тут, в подвалах и подземных ходах, что к ротонде под прудом ведут. И старый могучий дуб, на котором и сейчас висят качели, я показала.

Села, а Гордеев раскачал…

– Варвара, здравствуйте.

Далёкий и уже знакомо-деловой голос заставил невольно улыбнуться.

Почему-то представилось, что он сейчас сидит в своём кабинете на пятидесятом этаже стеклянного небоскреба и, повернувшись в кресле, смотрит в окно, крутит ручку – непременно Parker – между пальцами.

Они у него длинные, как у музыканта.

– Здравствуйте, Ярослав.

И да.

Честно говоря, было желание громогласно-радостно завопить: «Спаситель ты мой, родимый!», но воспитание – наше всё, бабушка не зря старалась, поэтому вместо вопля я выдала: «Здравствуйте, Ярослав».

Выговорила чинно и спокойно.

– В ресторан вы со мной, Варвара– краса, не пойдете, это я уже понял, в парке мы были, – размеренно и даже с едва уловимой насмешкой озвучил Гордеев. – А как вы относитесь к выставкам?

– Каким? – я спросила настороженно.

Припомнила и невольно скривилась.

Была тут у нас в начале мая выставка «Modern Art» и два билета, которые торжественно подарил мне Вениамин, что – на мою беду – ещё на первом курсе решил, будто бы я любовь всей его жизни.

Мы с его мамой, Соломонией Яковлевной, были единодушно и категорично против сего решения и выбора. Я, потому что терпеть не могу маменькиных сыночков, которые рта без разрешения родительницы не открывают и носки себе сами постирать не в состоянии, к тому же Венечка, что самый абзац, обожал играть на публику. Мама же Вени была против, поскольку я стопроцентно и безоговорочно была не достойна её идеального Вени, являясь и стервозой редкой, и проходимкой, и провинциалкой, и хищницей, и...

…и проще было сказать, кем я не была: идеальной спутницей для идеального мужчины.

И вот с намёком – я не намекаю, но ты ж понимаешь, для кого второй билет – Вениамин, выряженный, как обычно, по последней моде – той, которая в шоке от яркости – торжественно вручил мне эти два билета. Важно поправил умилительную красную бабочку, что просто гармонировала с зеленой рубашкой, и засверкал для пущего эффекта улыбкой, аки начищенный самовар.

7 июня

Сегодня было официально покончено с повторением паразитологии. Ура, товарищи, ура! Я вздохнула с облегчением, перекрестилась, будучи атеисткой, и на радостях решила приготовить мясо в горшочках.

Последние мы с Сенечкой случайно обнаружили во время генеральной уборки.

А генералили мы вчера.

Прибирались под великие страдания Дэна о том, что мы ему мешаем заниматься, и, вообще, у него всё лежит на своих местах. В момент последнего высокомерного заявления Сенека очень вовремя извлёк из обувной тумбы, где хвостатый паршивец под шумок решил оборудовать себе очередное жилище, железную кружку с засохшей булкой.

Я, иронично выгнув бровь, уставилась на Дэна.

– Гений господствует над хаосом, – не дрогнув, столь же высокомерно отрезал он и скрылся в своей комнате.

Доучивать паразитологию, дабы сегодня за завтраком гордо объявить, что мухи, вши и блохи успешно пройдены, закреплены в памяти и готовы для сдачи.

***

Я уже ставила глиняные горшочки в духовку, когда зазвонили в домофон. От неожиданности чуть не выпустила из рук один и чертыхнулась.

Не, пускай Дэн идёт.

У меня тут мясо и енот, который уже тянет лапы к крышечке и…

– Сенека, имей совесть! – я возмутилась, выдернула из-под самого чёрного носа последний горшочек и торопливо запихнула его к остальным в духовку. – Я пять минут назад тебе целую вареную курицу дала!

Енот, сидя на задних лапах и поджимая передние, скромно потупился.

– Что, всё съел?!

Я ахнула и перевела ошарашенный взгляд на его миску с водой.

Пустую.

– Ты пустишь меня по миру, троглодит хвостатый!

Сенечка презрительно фыркнул, а в кухню заглянул Дэн, поправил очки и непривычно растерянно проговорил:

– Варь, к тебе там пришли.

Будь на дворе тридцать седьмой год, то я решила бы, что чекисты, поскольку голос и вид моего соседа только их визиту и соответствовал. Однако год был не тот, поэтому я только вручила енота Дэну, как эстафету, и пошла узнавать, кто по мою душу явился.

Честное слово, лучше бы чекисты!

Но жизнь – увы и ах! – ко мне немилосердна…

В дверях светился от радости Вениамин собственной персоной.

При параде.

И с огромным букетом розовых роз.

И весь мой богатый словарный запас при взгляде на эту картину испарился как-то враз. Осталась только гулкая пустота в моей голове, а Веня...

…Веня ещё на второй неделе учёбы и знакомства решил окончательно и бесповоротно, что я – его судьба. Он решил и, как всякий уверенный в себе мужчина, действовать активно и решительно начал.

Девиз: «Вижу цель – не вижу препятствий» был его руководством к действию.

В прямом смысле слова.

Препятствий он не видел, никаких и никогда.

Контрольная по старославянскому, когда все активно переводят и выискивают глаголы? Пфф, фигня! Ради пятиминутного выступления двух музыкантов из ближайшего перехода – приглашение на свидание должно ведь быть эффектным? – все отвлекутся, проникнутся, умилятся, а главное Варечка согласится.

Варечка, правда, была согласна только зафитилить в него туфлей с пятнадцатисантиметровым стальным каблуком, поскольку в деканат вызвали нас обоих и сделанную, если не идеально, то почти, мою контрольную аннулировали тоже.

Или был ещё выдающийся случай.

Преддверие восьмого марта.

Нежные и хрупкие тюльпаны, открытки, страдальцы-мужчины и концерт внутри нашего любимого исторического факультета. Сооруженная сцена в одной из больших аудиторий и занавес-штора к ней. Все в приподнятом настроении ждут начала. Смеются, переговариваются, мужская часть нервно готовится. Первым, как и положено, с торжественной речью выступает декан. Шторы-занавесы медленно разъезжаются за его спиной, и мы видим растянутую на всю стену надпись: «Варенька, я тебя люблю!!!»

Большими алыми буквами.

С сердечками.

Можно не говорить, что декан, а заодно все остальные не очень были рады столь широкому жесту пылкого влюбленного?

Да и на меня, пытавшуюся слиться со стеной – и, вообще, не Варенька я! – тоже кидали взгляды, далёкие от радушных. Особенно декан, что от пошедшего не по плану мероприятия слегка так побагровел.

Прямо под цвет Вениной рубашки.

Которых у Вениамина Вассермана, к слову, было много.

Как и галстуков-бабочек, без коих из дома он, кажется, ещё ни разу в жизни не вышел. И меня не покидали смутные подозрения, что даже в яслях эта идиотская бабочка гордо украшала шею маленького Вассермана, а Соломония Яковлевна, повязывая её каждое утро, смахивала слезу умиления.

Такой ведь приличный и хороший мальчик.

Нарядный.

В меру упитанный.

Грустный Карлсон, как окрестили его на родном курсе. И не будем показывать пальцем, кто такой добрый и креативный подал идею к такому прозвищу. Эта страница истории навсегда останется покрытой мраком, и я ни за что на свете не признаюсь, что первой в порыве ярости Карлсоном его обозвала я.

Ну, а про грустного добавил кто-то из народа. Чётко, к слову, подметил, поскольку грустным Венечке ходить до скончания века или появления новой судьбы, поелику я этой самой судьбой становиться категорически отказываюсь.

Мы не совместимы.

Никак.

И дело даже не в росте, что у Вени метр с кепкой, отчего все разговоры у нас с ним получаются неравными, а его глаза не поднимаются выше моей груди, и не в том, что шевелюра у Вассермана рыжевато-морковного колера.

Просто... просто мне с ним неинтересно.

И душно.

Он душит своим вниманием, оглушает пафосными монологами, а от его нарядов у меня рябит в глазах. И главное, от его театральщины неизменно появляется желание провалиться под землю, попутно делая вид, что мы даже не знакомы.

Без театральщины же Веня не может.

И год назад, когда я только начала встречаться с Вадиком, Веня, упав на колени, отчаянно и драматично заявил, что он проявит выдержку и дождется того времени, когда я одумаюсь и вернусь к нему, потому что именно он, Вениамин Вассерман, а не презренный Вадик, любовь всей моей жизни.

8 июня

– Варя?

– М-м-м?

– Варвара, вы меня слышите?

– Угу, – я, медленно разлепляя ресницы, подтвердила неохотно.

Зажмурилась тут же быстро, и свободной рукой глаза для надежности прикрыла. Солнечный свет, ослепивший враз и до слёз, скорости этому придал неплохо, разбудил куда лучше, чем звонок.

И птички.

Что за окном чирикали мерзопакостно, пели до противного жизнерадостно. Залетал, играя невесомым тюлем, в комнату ветер, приносил запах лета и раннего утра, прохладу. И около уха сопели тихо и умиротворённо, щекотали шею.

Что…

Я попыталась сесть.

Сообразить, что происходит, где я и кто это рядом пыхтит. Впрочем, с последним я разобралась быстрее всего. Признала по влажному носу и жаркому меху вконец обнаглевшего и потолстевшего – диета ждёт тебя, поганец! – Сенечку, что на мне удобно растянулся, вякнул недовольно, когда с себя я его спихнула. Попыталась распутаться в не пойми откуда взявшемся пледе, попутно соотнося знакомый голос с именем, которое тоже вроде знакомое, но… в памяти оно всплывать отказывалось.

И, чувствуя, как трещит голова от всего и сразу, я постаралась поддержать разговор бодро-задорным голосом, ибо как я могу спать в… в…

Да, а, собственно, который сейчас час?!

– Варя, простите, что звоню в столь раннее время…

Я, наконец-то выбравшись из огромного и теплого пледа, села на полу, провела рукой по лицу, пытаясь проснуться окончательно. Поежилась, сразу замёрзнув и потянувшись обратно к пледу, от холода, а в голове от этого же холода щёлкнуло, и знакомый голос таки соединился с именем, точнее сначала из памяти вынырнула фамилия.

Гордеев.

– …надеюсь, что я вас не разбудил…

Ноутбук, по которому было стукнуто почти на ощупь, включился своевременно, загудел тихо, показывая привычную заставку с прозрачными мыльными пузырями, за которыми белые цифры времени я всё одно разглядела.

Подавилась, резко просыпаясь, зевком.

Полшестого утра?!

Он надеется, что не разбудил меня в полшестого утра?!

– …хотя, скорее всего, вы ещё спали.

Какой догадливый!

Ответить и ласково, и убийственно: «Ну что вы, Ярослав, я давно встала. Алексей Михайлович – мой кумир!» тянуло сильно, но исторический сарказм вряд ли был бы оценен и понят, поэтому вслух сказала я другое, спросила обеспокоенно:

– Что-то случилось, Ярослав?

Честно, зубами я скрипела только мысленно.

Материлась тоже.

– Я улетаю в Берлин на две недели, – Гордеев проговорил негромко, странным тоном, в котором извинения мне почудились. – Перед вылетом захотелось услышать ваш голос…

Злобный и охрипший со сна?!

Правда, это было бы мило, не будь на часах пять тридцать утра!

Очень злая, но уже далеко не такая сонная, я молча переваривала признания явного романтика и слушала повисшую между нами тишину. Странную тишину, ибо в ней призрачным эхом шумел и гудел далёкий аэропорт.

У которого свой, особенный, голос.

– По работе летите? – я всё же спросила.

Произнесла, когда молчать и слушать этот гул стало больше невозможно, а от обоюдного молчания появилось чувство неловкости.

Собственной дурости.

– Да, – он подхватил, заговорил торопливо и бодро, – планируем подписать контракт с немцами. Полгода шли переговоры и вот…

Контракт.

Ясно и понятно.

Он, смазывая объяснения, заразительно зевнул.

– Извините, – Гордеев, кажется, смутился.

А у меня возникли подозрения, что принцип: «Не спишь сам – не давай другим» люблю и претворяю в жизнь не только я.

Есть у нас что-то общее, да.

– Так и быть, – я, зевая в ответ, согласилась охотно.

– Всё-таки я вас разбудил.

– Да.

– Простите.

– Прощу, – я, снова зевая, головой согласно мотнула, уточнила мстительно, – часам к двенадцати. И даже индульгенцию вышлю. Голубиной почтой. Ждите.

– Варвара, вы всё же очаровательны, – Гордеев рассмеялся.

А я… я улыбнулась.

Сердиться на него долго как-то не получалось. Хотя с очаровательностью я бы и поспорила, не видел он меня по утрам, особенно во время сессии.

– А я эгоистичный дурак, – продолжал он, пожалуй, шутливо. – Готов каяться и извиняться. Просите что угодно, привезу из Берлина то, чего душа желает.

– Мне?! – я уточнила.

И растерялась.

От щедрости невиданного масштаба.

– Да, Варя, вам.

В голосе Гордеева послышалась улыбка.

А у меня перед глазами показался длинненький такой, как в мультиках, свиток, что мысленно раскатился на всю комнату. Привиделись соборы и дворцы, аккуратные улочки и старинные фахверковые дома.

Музейный остров.

И зоопарк со слоновьими воротами.

– Фотокарточку рейхстага, – в итоге буркнула я.

И вакцину от зависти.

Гордеев помолчал, а после скорее утвердил, чем спросил:

– Сердитесь?

Он издевается, да?

Конечно, я сержусь!

Мало того, что разбудили, можно сказать, ночью, так ещё и сообщили, что кто-то сваливает в Берлин со всеми его достопримечательностями и красотами, а кто-то остается в нашем родном и любимом городе, где каждый музей и здание, имеющее хоть какое-то историческое значение, изучено вдоль и поперек.

– Нет, не сержусь, – я, прогоняя остатки зависти, выдохнула и ответила уже серьёзно. – Ярослав, мне ничего не надо.

– Хорошо, – он отозвался после паузы, и его голос обиженным сделался, превратился в лёд. – Я вас понял, Варвара. Объявили посадку…

– Я поняла, – улыбку, что, кажется, вышла грустной, я скривила открывшему глаза еноту и показала язык. – Удачного полёта и мягкой посадки.

– Спасибо... Варя?

Он позвал.

Когда я почти отключилась, скользнула по экрану пальцем, но в последний миг замерла, застыла, чтобы, подумав не больше пары секунд, спросить:

– Да?

– Не исчезай из моей жизни.

***

Уснуть в этот день я больше не смогла, поэтому по-утреннему хмурого и сонного Дэна на завтрак ждала овсянка и сырники. На кашу он брезгливо поморщился и отодвинул, а сырники, всю тарелку, придвинул к себе.

11 июня

Телефонный звонок раздался в два часа ночи.

Я ещё не спала, сидела и читала «Ярмарку тщеславия», до которой у меня, наконец, дошли и глаза, и руки. Попутно я изредка отрывала взор от страниц и косилась на Сенечку, что на свободной половине кровати сражался с огромным плюшевым медведем.

Медведя, как и букет алых роз, днём принес курьер.

От Гордеева.

Я с улыбкой приняла и расписалась, Сенечка с заинтересованным фырканьем обнюхал презент, а после обнял его, как родного. Признал, видимо, в нём родственную душу, с которой можно и обниматься, и сражаться.

Пытаться распотрошить.

И кому сделан подарок, наблюдая, как енот целеустремленно пытается дотащить медведя до своей части оккупированной кровати, я поняла. Увидела сразу, как и первый уже вылезший синтепон.

Так вот: я читала, Сенечка терроризировал медведя, а Ромка мне позвонил.

В два ночи.

Первый раз в жизни.

Поэтому я перепугалась и с кровати, удивляя енота, подскочила.

– Ром, что случилось?!

– Варь, ты не спишь? – приглушенным и страшным голосом поинтересовался мой лучший друг, пугая ещё больше.

– Нет. Ро-о-ом…

– А Дэн спит? – игнорируя и перебивая, спросил он тем же шёпотом.

Я выглянула в коридор, дабы полоску света из-под двери соседа узреть и Роме, невольно переходя тоже на шёпот, ответить:

– Кажется, нет.

– Опа, отлично! – резко изменяя голос на бодро-радостный воскликнул Ромочка и деловито принялся командовать. – Так, Варвар, шуруй быстро к нему и спрашивай, что такое эпигенетика.

– Чего?!

Как стояла, так и села.

От удивления, переходящего в возмущение, которое в свою очередь преобразовалось в бешенство, нервно дергающийся глаз и желание убивать.

Значит, я тут волнуюсь, пугаюсь, не знаю, что и думать, а он… он…

– Варвар, не тупи! – недовольно проворчал он и повторил по слогам. – Э-пи-ге-не-ти-ка! Что сложного?! Нет, оно, конечно, само по себе сложно, но не понятие же! В общем, сходи и спроси у своего ботаника, что это такое, а то я разобраться не могу. Полная дичь, – пожаловался этот… этот друг и тут же взволнованно предупредил. – Только проси, чтоб объяснил тебе, как чайнику. Максимальному чайнику. Поняла?

– Ром, ты там свою биологию переучил? – сдерживая клокочущую ярость, нежно спросила я.

– Нет, скорее недоучил, – протянул он тоскливо.

– Ну так иди и учи, придурок.

***

Спустя полчаса я уже легла, засыпала и не заснула.

Ромочка позвонил снова.

– Варвар, ну будь человеком. Это любимая тема завкафедры и дополнительный вопрос, если дело – труба. Прояви сочувствие и понимание к ближним!

– Ром, иди к чёрту! – я, отказываясь проявлять сочувствие и понимание, зевнула, послала душевно и предложила, сжалившись, разумно. – Спрашивай сам!

– Не могу, – он от столь хорошей идеи взвыл раненым зверем, вопросил отчаянно. – Ты что, не понимаешь?!

– Нет.

Ромка засопел обиженно, подумал, попыхтев в динамик, и недовольно проворчал:

– Что такого, если ты заинтересуешься такой крутой и современной наукой и захочешь расширить кругозор?

– В полтретьего ночи?!

– Да. Иди и спрашивай. Как говорил Паганель, любое время хорошо для пополнения знаний! – невозмутимо и крайне поучительно объявил Ромочка.

И отключился.

– Иди в баню со своим Паганелем и Жюль Верном, – прошипела в погасший телефон я.

Перевернулась на другой бок и уснула.

***

– Варвар, я понял! Короче, слушай. Эпигенетика – это наука о механизме… тьфу, короче, это когда мы меняемся, а ДНК нет! – счастливо проорали мне в трубку в четыре утра.

– Ром? – не открывая даже глаз, ласково позвала я.

– Да?

– Я тебя ненавижу!!!

***

– Слушай, но я всё равно не понял, – заканючил он в пятнадцать минут шестого и озабоченно продолжил рассуждать сам с собой, – а почему так происходит. Получается, эпигенетика тесно связана с модификационной изменчивостью, что ли?

Телефон я отключила молча.

При встрече убью.

12 июня

Нет, Дэн всё же, определенно и бесспорно, псих.

Ну, правда, чего так разоряться на весь дом?!

Подумаешь, его идеально белый халат случайно – да, я настаиваю, что случайно!!! – постирался вместе с моим бордовым постельным бельем!

И вообще, сам виноват.

Не разбрасывал бы свои вещи, не ходил бы сейчас в белом с розовым отливом.

Вот!

– Нет, ты посмотри!

Бледно-розовой тряпкой потрясли у меня перед носом.

– И? Шикарный образец цвета бедра испуганной нимфы, – отложив пилочку и придирчиво оглядев халат, я вынесла вердикт. – Нет, если ты настаиваешь, то прокрутим ещё раз, и получатся либо дети Эдуарда, либо весёлая вдова.

– Ты издеваешься?!

Ну… не то, чтобы издеваюсь, но за эпигенетику с семи утра – взмыленный Ромочка примчался именно во столько – да, немного мщу.

Этот же псих психанул окончательно и, громко хлопнув дверью, удалился к себе.

– Давай в хлорке замочим, – подумав и сжалившись, я крикнула рациональное предложение.

Прислушалась, ожидая ответа, который, однако, не получила. Вместо него за стенкой что-то звучно свалилось, заругался витиевато Дэн, а я, философски пожав плечами, вернулась к маникюру.

Говорю же, псих…

***

Знаете, то чувство, когда вдруг ясно и так чётко осознаешь, что всё, пипец, а заодно писец, который полный и полярный, и вообще, вот это, кажется, последние минуты твоей такой короткой жизни?

Это чувство, например, испытываешь в детстве, когда разбил мамину любимую вазу династии Мин или фужер из бабушкиного обожаемого богемского сервиза, коему сто лет в обед. Или же процарапал бок у только купленной папиной машины, когда не успел вовремя затормозить на велосипеде.

Это чувство, напоминая лучшие и самые красочные моменты ранних лет, пришло ко мне и сегодня, когда я заметила в тазике Сенечки небольшую такую раскрытую книжечку.

Синенькую.

И на одной из сторон её красовались золотые буковки, что гордо и важно значили «Зачетная книжка».

И мозг мой, к вящему сожалению, сработал оперативно, выстроил логическую цепочку и мысль, что свою зачётку я уже сдала, а значит, вот эта может быть только…

Я додумала, а из коридора раздался своевременный вопль:

– Варь, ты мою зачётку не видела?

Видела-видела.

А вот ты, к своему счастью и моему здоровью, пока нет.

– Сенека, ты – труп, – я, шипя едва слышно, покосилась на енотистого гада.

Что на кровати развалился безмятежно, привалился к поверженному медведю и фундук за обе щеки уплетал с завидным аппетитом.

Сволочь хвостатая.

Я, надеясь, развидеть увиденное, перевела взгляд обратно на таз с водой и, прощаясь с надеждой, закончила обреченно:

– И я тоже.

Ибо убьют нас обоих, утопят подобно главному документу студента. Вот же ж… так, думай, Варвара Алексеевна, думай!

– Ничего я не видела! – первым делом я завопила громко и возмущенно.

Кажется, чуть нервно, но, будем считать, что только кажется.

Выловить зачётку, а после аккуратно положить её на стол – это второй шаг спасательной операции.

Третий шаг – высушить и вернуть нормальный вид. И вот тут уже пошли загвоздки, поскольку во всезнающем гугле нет статей на тему: «Как незаметно высушить важный документ и выжить». Те же советы, что нашлись, имели в конце скромную и сожалеющую приписку о том, что первозданный вид потерян уже окончательно.

Не вернуть.

Сволочь ты, Сенечка, всё же, нашёл, что тырить и стирать! Полоскун несчастный… Лучше бы ты паспорт взял, что ли.

Его восстановить проще.

И… и вот есть у меня большие подозрения, что в «случайно» второй раз за два часа одного дня мой сосед не поверит.

Жаль.

Я же, правда, случайно.

А зачётку так вообще Сенечка решил помыть.

Случайно.

– Как думаешь, за чистосердечное тебе смягчат приговор и способ убийства? – я, переставая разглядывать слипшиеся страницы и потекшие печати и чернила ручек, мрачно посмотрела на енота.

Он же под моим взглядом неожиданно замер, не донес очередной орех до пасти, прислушался к чему-то и неожиданно нырнул за медведя.

Остался торчать один только полосатый хвост.

Не поняла.

Он что, впервые решил проникнуться и усовеститься?

– Варя… – голос Дэна послышался от двери.

И голос этот, прозвучавший весьма угрожающе и проникновенно тихо, мне не понравился, как и взгляд, что был устремлен на стол и зачётку.

– Только не говори, что это…

Хорошо-хорошо, я послушно промолчу.

Сосед перевёл взгляд на меня. И абсолютное недоверие в его глазах сменилось на абсолютную ярость, под которой молчать дальше мне стало страшно.

Опасно для жизни даже.

Пора, кажется, спасать себя и тикать, поэтому пока он в пару мгновений добирался до стола и меня, я с визжащими оправданиями рванула от стола к кровати и на кровать:

– Это Сенечка!!!

– Я прибью тебя! – взвыл не хуже раненого зверя мой добрый сосед и, отшвырнув зачётку, метнулся за мной.

Ну, правильно.

«Мокрая зачётка – вещь уже бесполезная, можно не беречь», – мелькнуло в голове прежде, чем на инстинктах я швырнула в него подушку – сказался опыт подушечных боев с Милой и Ромой – и кинулась прочь.

***

– Давай поговорим как взрослые и умные люди с высшим образованием!

– Открой дверь!

– Пообщаемся в тихой спокойной обстановке. Выкурим так называемую трубку мира…

– Дверь открой!

– Обсудим сложившуюся ситуацию…

– Я её сейчас выломаю!

– …и придем к выводу, что единственный виноватый у нас – это ты! Ой…

Рот рукой я зажала запоздало, а за дверью воцарилась тишина.

Плохая такая тишина.

Гнетущая прям.

Однако, язык мой – враг мой. Я же хотела сказать, что виноват у нас исключительно Сенечка, но… но что-то, как всегда, пошло не так. С другой стороны, я поняла, почему мама с папой были единодушно против моего поступления на международное дело.

13 июня

В восемь утра позвонил Ромка и заговорщическим шёпотом спросил:

– Варвар, а что мне пожелать надо?

– Мозгов? – я спросила с обреченной надеждой.

– Не-а, думай, Варвар, думай!

– Пойти к чёрту, – медленно, но неумолимо засыпая, пробормотала я, – пожелать тебе надо.

– Варвар!!! – он рявкнул.

Громко.

Так, что от его вопля меня подбросило, заставило проснуться моментально. И, садясь в кровати, рявкнула уже я:

– Рома, ты… ты кретин!

– Два часа назад твой сосед сказал мне тоже самое, – странно довольным тоном протянул мой лучший на свете друг.

Ещё бы!

До двух часов ночи мы не спали вместе.

– Ладно, злобный Варвар, не злись, – подхалимским тоном пропел Ромочка и, переставая вдруг издеваться, заговорил уже серьёзно. – У меня к тебе шикарное предложение. Пошли сегодня с нами в «Тиволи».

– Куда?!

На кровати меня подбросило второй раз, а спать расхотелось окончательно.

– Варвар, не тупи. Ты слышала!

Слышать-то слышала, но поверить как-то не очень получилось.

«Тиволи» – это ж…

– Миллионер ты мой, – я, старательно подбирая слова, проговорила ласково, предложила душевно так, – колись, кого ограбил. Или по совету Милки всё ж в альфонсы подался? Откуда у тебя деньги на «Тиволи», мажор?

Итальянский, блин.

Нет, Ромку, конечно, родители финансово спонсировали. И сам он подрабатывал, получал опять же за соревнования, но не так, чтобы идти тусоваться в самый известный и дорогой клуб нашего города.

Шутка, что даже стоять около «Тиволи» можно только платно, не такая уж и шутка.

– Расслабься, Варвар, мы по блату, – он гоготнул довольно. – У нашей Дахи брат имеется, который в свою очередь в друзьях имеет владельца этого самого клубного рая, так что… прыгай… нам скидка на алкоголь и бесплатный вход.

Кто такая Даха, я не особо поняла, кто чей друг-брат тоже, но… я поняла главное: мне только что предложили халявный отрыв в лучшем клубе.

Та-да-да-дам!

Ромочке в мгновение ока было даровано всепрощение за звонки по ночам и ранним утрам, а заодно отпущены все косяки на полгода вперёд.

Благодетель мой!

– Так ты идёшь, Варвар?

– Конечно! – настроение вместе со мной радостно скакануло вверх, а я, опережая себя же, быстро затараторила. – Где, во сколько?

– В десять, у старой башни, и… – Ромка, удивляя, запнулся, помолчал, а после вздохнул и неохотно проворчал, – и подругу свою умалишенную зови. Иначе она там окончательно по фазе двинет, а я ещё не психиатр. В общем, звони ей. Хватит выть из-за этого… ныне болезного.

Уточнять, что ж ныне приключилось с Юрцом, я мудро не стала. Меньше знаешь – меньше, как говорится, шансов пойти свидетелем в суде.

Да и болезный – это ещё не покойный.

Можно не волноваться.

– Сам не хочешь ей позвонить?

– Если я позову, то точно не пойдет, – Ромочка отозвался меланхолично.

Флегматично.

И на миг показалось, что он уже звонил, предлагал и отказ получил, но глупая мысль – Ромка это скрывать не стал бы – только промелькнула и исчезла, а я, пусть он меня и не видел, активно закивала:

– Позвоню, позову.

Не одной же мне в такую рань просыпаться.

Ближних тоже надо радовать.

И, когда мой первый ближний уже собрался отключаться, я его окликнула:

– Ром?

– Ну?

– Ни пуха, ни пера.

– Иди к чёрту, Варвар!

***

Моё прекрасное настроение продержалось до одиннадцати утра. Ни кислая рожа Дэна, что мрачной тенью собирался на экзамен, шатаясь по квартире, ни наглая морда Сенечки, что стащил стирать мою очередную футболку, не смогли его испортить.

А вот загромыхавший в пустой квартире звонок и елейный голос моей однокурсницы Ксении Глебовны, которая подрабатывала в родном деканате и которую в рабочее время следовало именовать исключительно по имени-отчеству, настроение подпортили.

До гримасы.

И ответного приторно-милого голоса.

– Варечка, – пропела сладко-гадко она, – твои документы готовы, можешь приходить и забирать.

Отчаливать.

Просилось третьим жгущим глаголом, но вслух, вежливо, оно сказано не было. Женская нелюбовь – она такая, вежливая.

И с реверансами.

– Скоро буду, Ксения Глебовна, – я, корча злобно-страшную рожу окну и своему размытому отражению, пропела ещё более сладко-гадко в ответ. – Спасибо, золотце, за оперативность.

И расторопность.

Мои документы, думается, она готовила и уносила на подпись с большим рвением и удовольствием. Дышаться в стенах родного вуза ей теперь, определенно, станет легче. Не будет ведь меня там больше.

– С-стерва! – я, заканчивая светскую беседу о природе, погоде и последней моде, швырнула телефон на кровать.

А Сенечка, отвлекаясь от постирушек и задирая ко мне морду, фыркнул согласно.

В кои-то веки очень в тему.

***

По дороге в почти уже не родной университет я купила вишнёвый пай и, подумав, банку настоящей сгущенки, любовь к которой ещё на первом курсе и первой практике привил нам Геродот.

Доказал, улыбаясь и посмеиваясь, что на раскопах, в походных условиях с кострами и палатками, без сгущенки совсем грустно и печально.

И, пожалуй, расставаться с ним мне тяжелее всего.

Он же любимый учитель.

Он очаровал археологией, шутками и историями из жизни. Он восхитил и влюбил в себя с первой встречи и лекции, и разочаровывать его мне не хотелось.

Только вот и не разочаровывать не вышло.

Не будет из Варвары Лгуновой светила исторических наук, не стану я больше забегать к Геродоту на чай, и бесед, попутно проверяя мои познания, мы больше с ним вести не будем.

Сегодня я в последний раз прошлась по пустым и гулким коридорам корпуса. Взбежала, махнув студенческим, на четвертый этаж, где расположился наш деканат, до которого я никем не замеченной и не опознанной добралась.

14 июня

Положа руку на сердце, я должна признать, что это было… самое необычное пробуждение в моей жизни. Правда, чью именно руку прикладывать к сердцу я не знала. То ли свою, то ли ту, что и так неплохо разместилась на гру… в области сердца.

Скосив глаза на мужскую конечность, я задумалась.

Факт, что я до сих пор в платье, несомненно, слегка успокаивал. Даже радовал, но вопросы – Где, с кем и было или нет? – всё же не отменял.

Неожиданно и сзади на талию прилетела ещё одна рука, мужская. Широкая ладонь уверенно накрыла мой живот, скользнула под меня, и к левому краю кровати меня настойчиво потянули, прижали, крепко удерживая, спиной к горячему телу.

Второму.

Та-а-ак.

Кажется, пора добавлять ещё один вопрос.

Сколько?!

Нет, Мила, конечно, советовала оторваться и зажечь на полную катушку, дабы некоторые козлы осознали, что они потеряли, и локти от зависти обкусали, но всё же она подразумевала несколько другое.

Наверное.

– Даже интересно, до какого разврата ты сейчас додумалась, – непривычно насмешливый голос со знакомой хрипотцой опалил затылок и шею.

Заставил вздрогнуть.

Выдохнуть.

И ещё не додумалась, но да, близка, к групповому.

– Сразу топиться или можно в монастырь? – я, пытаясь узнать степень своего падения, поинтересовалась осторожно.

Зажмурилась на всякий случай.

Как-то воспринимать действительность, не видя её, проще и безопасней… для психики.

– Можно на кухню, за минералочкой, – с правой стороны кровати отозвались недовольно и незнакомо, посоветовали хрипло.

И рука на… в области сердца была как раз справа.

Та-а-ак.

За спиной ­­­­­– это Дэн.

Его по голосу и массивным непривычным часам, которые он никогда не снимал и которые были даже с компасом, я, допустим, узнала и признала.

А вот второй – это кто?

– И дайте поспать, а, жаворонки недобитые, – закончил между тем этот кто-то и, повернувшись ко мне широкой спиной, попытался натянуть на себя одеяло, на котором мы все, в общем-то, и лежали.

– Дэн, а…а это кто? – я спросила жалобно.

И шёпотом.

И голову чуть повернула, увидела обтянутое футболкой плечо.

– Ник, – он ответил, выразительно хмыкнув, поинтересовался с тем сочувствием и заботой, в которых одно ехидство и издевательство. – Что, ничего не помнишь?

Ну… помню.

Быть может не всё и не так отчётливо, как того хотелось бы, но... Ник. Ник вчера был, на аглицкий манер-с. Ещё прикольные татуировки и множество браслетов, среди которых скифский мне пригрезился.

Века этак четвертого.

Помню.

И… браслет я рассматривала долго и недоверчиво, передумала вызывать такси, решив познакомиться поближе и спросить, а после… после он позвал к себе. Мы с ним делали шедевральные коктейли, взаимно жаловались на жизнь, обретя наконец родственную душу, и пили.

Особенно пили.

А потом решили ехать к Вене, морду бить.

Твою…

– Скажи, что мы не доехали до Вассермана, – я прошелестела с ужасом и под одеяло тоже попыталась спрятаться.

Всё, я, кажется, труп.

Чёрт с ним, с моральным обликом и развратом.

Главное, чтоб без Вени и мордобоя, иначе Соломония Яковлевна меня саму из-под земли достанет и морду набьет, а затем убьёт.

Жестоко.

– Ну-у-у, вы хотели, прямо рвались к нему… – неспешно и ещё более издевательски протянул Дэн, рассказал с удовольствием в подробностях, – даже такси каким-то образом умудрились вызвать. Нет, сначала вы сами хотели на байке уехать, но без ключей у вас получилось только до первого светофора и твоего падения.

– А как?

– Толкали. Он толкал, ты сидела и командовала.

– Да?

– Ага.

– А-а-а… а такси?

Я замерла и даже по руке, которая с моего живота так и не была снята, стукать не стала. Не перевела тему на то, что узоры длинными пальцами он вырисовывать начал, поглаживал почти невесомо и щекотно.

Пускай, неважно.

Сначала – Веня, он актуальней.

– А в такси вы пели песни… М-м-м… воодушевляющие такие. На подвиги толкающие.

Нет, нет и нет.

Вот у вас какой мультик был любимым в детстве?

У меня «Три богатыря» и особенно конь, что в честь великого римского полководца и императора, как известно, назван.

Да, его песню в «Алёше Поповиче» я обожала.

– Только не говори, что…

– Да, – с мстительным злорадством подтвердил мой гадкий сосед. – «Там тиги дам тиги дари дам дам» ты исполнила, сказала, ловить ритм. И с Ником разучила, чтоб дуэтом…

Всё, это конец.

Убейте меня сразу.

– А дальше… – мой голос дрогнул.

Но ещё мама в детстве говорила: «Будь смелой, Варя… один укольчик и всё», так что дослушать про подвиги надо.

Может там тоже: один подвиг остался и всё, а?

– Дальше ты увидела у вокзала памятник и чуть не вывалилась из окна с воплями: «Ой, под варежкой! Щас, я вам такое расскажу…».

Я так понимаю, у памятника нас и высадили.

Отправили рассказывать.

– Угу, – Дэн подтвердил до противного довольно. – Ты минут сорок рассказывала, какой это восхитительный памятник. Ждавшая автобус китайская делегация тебя тоже с интересом послушала. Их, правда, немного смущало, что экскурсия в четыре утра, а ты шатаешься и повторяешься, но потом ничего, втянулись. Даже уезжать не хотели.

«Как стать интернациональной звездой, или Слава бывает разной. Путь через градусы. Советы от Варвары Лгуновой».

Обращайтесь.

– Скажи, пожалуйста, что это всё…

Я, чувствуя полыхающие щеки, повернулась лицом к Дэну.

Вгляделась в его лицо.

И глаза, что смеялись.

– Ну почти… – он, тоже разглядывая меня, протянул лениво и, вскинув брови, с усмешкой спросил. – Про встречу с твоим Веней, что сам ждал нас у дома, говорить?

– Нет.

– Раз вы до него не доехали, так он к вам. Как говорится, Магомед и гора, гора и Магомед.

– Нет.

– Да-а-а.

15 июня

Днём позвонила Светка.

И с коряво наигранной грустью моя замечательная подруга объявила, что задерживается ещё где-то на неделю, ибо на горизонте её жизни появился Антуан.

– Он мужчина всей моей жизни, Варька!!! – срываясь на радостный визг, закончила она.

С положенной долей интереса и сарказма я уточнила:

– Надеюсь, фамилия его не Сент-Экзюпери?

Что?

Я, быть может, волнуюсь.

Вот возьмет и тоже исчезнет, пропадет со всех радаров. И если с настоящим Экзюпери было всё трагично, то с этим выйдет прозаично.

Но…

Оказалось, что с литературой Светик-Семицветик знакома лучше, чем с философией, поэтому обиделась она взаправду. Высказала, что я не верящий в настоящую любовь циник, однако фотографию ненаглядного Сенечки прислать всё же попросила.

***

Вечером, по сформировавшейся привычке, я села писать дневник.

Прошло две недели.

И… даже не верится.

Квартира, енот, а любовь… я невольно покосилась на плюшевого медведя с разноцветной заплатой на ухе.

Пришлось вспоминать уроки труда, а заодно кройки-шитья.

Штопать.

И Сенечка, пока я, вооружившись иголкой и ниткой и вталкивая назад синтепон, реанимировала медведя, круги вокруг обеспокоенно нарезал, ставил лапы мне на колени, чтоб, морща нос, пофыркать. Кажется, енотистый засранец считал его своим кровным врагом и лучшим другом одновременно, поелику днём он его нещадно драл и топил, а по ночам упорно затаскивал к нам на кровать.

Спать.

Как сегодня.

Игрушечный медведь и енот, что уже свернулся в изголовье, уложил голову на плюшевое брюхо, обнял её лапами, а хвост разместил на моей подушке.

Паршивец.

Я… улыбнулась.

И я не хочу признаваться даже себе, что… рада. Тому, что этот хвостатый паразит останется у меня ещё на какое-то время. А ещё тому, что Гордеев, будучи до сих пор в Берлине, прислал мне в третий раз цветы и банального, но всё одно забавного медведя, которого получить было очень приятно. И… и меня саму пугает мысль, что почему-то время от времени я задерживаю взгляд на телефоне и хочу ему написать.

Позвонить, чтобы услышать деловой, уверенно-спокойный голос.

Как же глупо…

16 июня

Ник объявился на пороге ровно в три, как и договаривались.

Пришёл с букетом ромашек.

– Я для тебя цветок сорвал на дикой круче, нависшей над волной соленой и кипучей. Он мирно расцветал в расщелине скалы, куда находят путь лишь горные орлы… – пожав руку Дэну, с чувством продекламировал он и протянул белоснежный букет с лепестками бахромой и жёлтыми сердцевинами мне.

Неожиданно, но приятно и…

– Красиво, – я выдохнула зачарованно и цветы, чтобы уткнуться в них носом, взяла. – Никогда не слышала, сам сочинил?

– Это Гюго, необразованность литературная, – Дэн, показательно закатывая глаза, проворчал недовольно.

Хлопнул, скрываясь у себя, дверью.

– Чего это с ним? – Ник, проводив его удивленным взглядом и посмотрев снова на меня, поинтересовался недоуменно.

– А, проходи и не обращай внимания, – я махнула рукой, пошла в комнату за вазой, откуда, поясняя, громко прокричала. – У него Сенечка утром кеды искупал, так он теперь весь день ходит и негодует обиженно.

Сам, между прочим, виноват.

Я ему говорила, что у енота слабость к обуви.

Он ни при чём, это инстинкты.

Дэн – нечуткий гад и садист – на это объявил, что у него тоже инстинкты. К вивисекции и опытам над животными.

В общем, Сенечку я решила взять с нами.

На всякий случай.

***

– Ты только ничему не удивляйся, ладно? – уже поднимаясь на третий этаж дома моего любимого антиквара, тоскливо попросила я.

– Да я понял, что твой Савелий Евстафьевич не из простых, – Ник, запрокидывая голову к вычурным виднеющимся пролётам, хмыкнул красноречиво, окинул взглядом широкую лестницу и ремонт «Модно, под старину» любопытным взглядом.

Ну… да.

Позволить себе жить в номенклатурной сталинке, которых в нашем городе можно было по пальцем пересчитать, мог не каждый. Фетровые шляпы-трильби и твидовые костюмы из самой Англии – «Трильби, Варвар Алексеевна, можно носить только и только, с твидом! Всё остальное, поверь старику, дурновкусие и моветон!» – мог купить тоже не каждый. Ну, а ругать всех на чистом немецком и искренне считать, что никто и ничего не понимает, мог только Савелий Евстафьевич.

Ещё он курит кубинские сигары, что привозятся непременно из самой Кубы, обожает охоту на крокодилов и уверяет, что лучшая достопримечательность Амстердама – это Де Валлен, один из старейших кварталов красных фонарей.

Да, Савелий Евстафьевич – человек интересный.

И своеобразный.

Очень.

Поэтому же вместо обыкновенного звонка на двери, у этого интересного и своеобразного человека почти год красуется дверной молоток в виде цилиня.

– Что за уродство? – Ник, рассматривая сие произведение искусства, которое было наверняка из самого Китая, спросил со смесью брезгливости и любопытства.

Не стал, осторожно коснувшись носа уродливой твари, стучать.

И реакция, к слову, у него оказалась ещё нормальная.

Живущая этажом выше Амалия Карловна, заслуженный деятель искусства, первые две недели крестилась и плевалась. Взывала к совести Савелия Евстафьевича и настойчиво требовала снять подобное непотребство.

Наивная.

Нельзя взывать к тому, чего не было и нет в помине.

– Не уродство, а китайская и азиатская мифология, – я, перехватывая начавшего сползать к полу и свободе енота, фыркнула, пояснила с умным видом. – Цилинь. Считай, химера китайская. Савелий Евстафьевич последнее время увлёкся синологией.

– Китай, что ли, изучает?

– Ага.

Я, согласно кивая, наконец постучала.

Не стала признаваться, что любовь к Поднебесной у некоторых зиждется исключительно на любви к деньгам, а не истории.

Кто ж знал, что, открыв однажды новости, эти некоторые «прозреют», что ориентир на Азию в последние годы ориентирует на перспективы и деньги в отличие от работ по античным государствам Северного Причерноморья, которые из моды давно вышли. Так в общем-то, и стал на шестом десятке лет известный любитель скифов не менее известным синологом.

И да, по моему скромному мнению, Савелий Евстафьевич является ещё и известно прагматичным и ушлым человеком, который влёгкую может переплюнуть великого комбинатора Остапа Бендера, но… об этом Нику я тоже не сказала.

У каждого, как говорили в известном фильме, свои недостатки.

В конце концов, антиквар-то и знаток ценностей Савелий Евстафьевич, в самом деле, первоклассный. Просто лучший из лучших, и несмотря на синологию про Причерноморье он знает и помнит всё.

Дверь между тем перед нами распахнули.

Открыли широко.

Так, что о стену она звучно грохнула.

Вздрогнул Ник, мявкнул Сенечка, а Савелий Евстафьевич, выряженный в шёлковый малиновый халат с золотыми райскими птицами, хищно провозгласил:

– Варвара Алексеевна собственной персоной, – он, поднося зажатый в правой руке лорнет к глазам и зажимая в левой дымящуюся сигару, вопросил едко и сварливо. – Вспомнила о совести, дитя моё? И что за уродца ты ко мне притащила?!

– Енота. Мне на время дали, – я, выставив перед собой Сенеку, аки щит, пробормотала почти оправдываясь.

– Я вижу, что это енот, дитя моё, да будет тебе известно, у меня ещё не слабоумие, – Савелий Евстафьевич сообщил с холодным высокомерием, поморщился и на Ника сигарой величаво указал. – Я спрашивал про типа за твоей спиной.

Стоило догадаться…

Я шумно выдохнула, а Ник возмущенно закашлялся.

Ну… я же говорила, что удивляться не надо. Нормальная реакция… моего крёстного, которому вот не надо после таких показательных выступлений спрашивать и не понимать, чего это я прихожу не чаще одного раза в полгода.

И то.

После звонка деда и напоминаний, что друг его изволит пребывать в печали и тоске от моего эгоизма и склероза.

– Дядь Сава, – я, тяжело вздыхая, протянула тоскливо, представила, – это Ник, мой друг. Я же вчера тебе звонила.

Слушала два часа про свою совесть и чёрствость.

Первая у меня отсутствовала, вторая – превалировала, ибо иначе я звонила бы не только, когда мне что-то было надо.

19 июня

Я слушала завывания Ромочки о несправедливости этого мира, о жестокости и превратности судьбы, о терзаниях и муках невинных, о…

…о многом ещё, высоком и патетичном.

Ибо страдал Ромка качественно и масштабно. Из-за практики, что началась сегодня и что халявно была в приёмной комиссии, он страдал. Я же как лучший друг искренне его поддерживала, поддакивала и время от времени согласно мычала.

Думала, как рассказать про свой брошенный институт.

Не то, чтобы Рома сильно удивится.

Ладно, удивится.

И скажет, что я редкая балда.

А если расскажу, что и на будущее у меня весьма туманные планы и перспективы, то он ещё и у виска задушевно покрутит. По крайней мере, я этого очень сильно боялась, поскольку на его месте так бы и поступила.

Наверное…

– Не, ну ты представляешь, костюмы, я должен носить костюмы! Деловые. Офисные. Бр-р-р! И никаких джинсов, Варвар!!!

– Угу.

– Да я даже на выпускной так не одевался!

– Ага.

– Да они изверги, Варвар!!!

– М-м-м...

Я нечленораздельно согласилась.

Покосилась рассеянно на развалившегося на кровати Сенечку, почти умилилась, ибо этот гад сидел, не пакостил и тихо читал добытую где-то книжку.

С красочными картинками, прям как детск…

Стоп.

Я споткнулась и медленно-медленно обернулась, а Сенечка в этот момент, высунув от усердия розовый язык, как раз перестал увлеченно крутиться около книги и окончательно примерился к странице, которую выдрать, видимо, собирался.

Очередную.

С картиночками.

– Не-е-ет!

Мой вопль потонул в треске и шорохе вырываемой бумаги.

– О, да! В том-то и проблема, что да, Варвар. Только официальный стиль одежды! – продолжал страдать Ромка, но уже на заднем плане.

Моё внимание целиком и полностью было отдано хвостатому засранцу, который...

– С-скотина!

– Конечно, скотины, Варька. Ты прикинь, я и в пиджаке! Га-а-адком… Он же, как рубаха смирительная, сковывает.

– Ромочка, я… я ненавижу животных, особенно я ненавижу енотов, – с тихой, но лютой ненавистью оповестила я лучшего друга и, подойдя к кровати, выдернула из лап Сенечки книжечку.

Где-то добытую, конечно.

Детскую, конечно.

– Ром, сколько стоит первый том Синельниковых?

Мой друг помолчал, а после каким-то странным тоном уточнил:

– Атлас?

– Атлас, – глядя на красные буковки на чёрном фоне, подтвердила я.

И повисшее тягостное молчание мне не понравилось.

Вот совсем.

– Ром?

– А?

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Мне будет тебя не хватать, – сказал.

Молвил с патетикой и надрывом.

Чтоб снова надолго замолчать, хмыкнуть, а после наконец оповестить:

– Не, новый атлас обойдется дешевле, чем твои похороны. Я прикинул. Помирать нынче дорого, Варвар. Живи.

– Спасибо, – я оскорбилась.

– Всегда пожалуйста, – Ромка фыркнул и закончил деловито. – Короче, сейчас адрес скину, скажешь, что от меня. Продадут дешевле, чем в магазине.

***

– Пять тысяч, Сенека, пять тысяч! – держа в охапке этого растолстевшего гада, сердито выговаривала я, убивалась. – Я ещё никогда так бездарно не тратила деньги! Ты обходишься мне слишком дорого. Учти, я сдеру со Светки эти деньги и за моральную компенсацию тоже.

Енот на мою обвинительную речь только сопел. С раскаяньем сопел. По крайней мере, хотелось в это верить.

– Не-е-ет, за мой моральный ущерб она со мной до конца жизни не расплатится. Нанесенная тобой психологическая травма слишком велика, – мстительно и предвкушающе продолжила я, заходя в родной уже подъезд и облегченно вздыхая.

Господи, прохлада!

А на улице плюс тридцать семь и самый солнцепек, а мы за атласом, который даже в сумку с трудом впихнулся, из-за некоторых ездили.

Нет, ну пять тысяч!

За картинки и мелкий текст, половина которого и та на латыни.

Честно, я готова была зарыдать, когда отсчитывала денежки. Можно сказать, отрывала их от сердца.

– После всего, что я пережила по твоей милости, гад… – отпуская гада на пол лифта и нажимая на наш этаж, я всё ещё не могла успокоиться. – Нет, ну правда, Луций Анней Сенека, ты подешевле книжечку выбрать не мог?!

Сенека лишь вздохнул и посмотрел на меня.

Печально.

И, подавившись очередной частью тирады, я замолчала.

А двери лифта распахнулись на нашем этаже, и… и захотелось её закрыть обратно, сделать вид, что никого я не видела.

И вообще, можно исчезнуть в лучших традициях Копперфильда, а?

– Варечка!!!

Венечка, чтоб тебя!

Охапка нежно-розовых роз была сунута мне под нос, уколола, а Вассерман, повинно опуская голову, бухнулся на колени.

– Варя, Варечка, Варюша… Подари мне прощения! Прости меня! Я… я так виноват! Я не знаю, что на меня нашло! Помутнение рассудка, безумие, когда ты с ними, обнимала этого… Но я не смел говорить тебе подобное!

Неожиданно он вскочил и, оборачиваясь, простер руки к стене:

– Вот! Чтоб все знали. И твои нынешние тоже!

Я посмотрела, куда мне указывали, и у меня нервно задёргался глаз. Правый. И левый. А ручки зачесались огреть Веню букетом по голове.

Идиот.

Недавно законченный ремонт в подъезде и свежеотделанные белые стены, с ещё не выветрившимся до конца запахом краски, тонко намекали, что мне конец. А ярко-красная надпись на всю эту свежеотделанную белую стену – «Варенька, прости меня! Я люблю тебя!!!» – что конец мне полный и окончательный.

Соседи меня если и поймут, то только посмертно.

– Ве-е-ень, ты… ты дурак, да? – прислонившись к закрывшимся дверям лифта, жалобно простонала я.

– Я… я люблю тебя, – Веня пробормотал жалко, нахмурился, а нижняя губа у него подозрительно задрожала. – Я же всё для тебя! А ты…

Он поник, а я почувствовала себя…

Хм, ла-а-адно.

– Мама сказала, что если я так сильно тебя люблю, то я должен бороться за тебя и наше счастье, – вскинув голову, вдруг решительно изрек Вассерман. – И я буду бороться, Варя! Я докажу всем и в первую очередь тебе, что я лучше тех двоих! Лучше всех…

20 июня

Телефон булькнул сообщением как раз в тот момент, когда я медленно прощалась с остатками сна и решительно не допускала ни единой мысли о планах на сегодняшний день. Нельзя себе портить утро, особенно то, что начинается в начале первого дня. Перевернувшись и отпихнув Сенечку, который окончательно и бесповоротно отвоевал себе место на второй подушке, я с улыбкой потянулась за телефоном.

Сообщение было от Гордеева.

И гласило оно: «Доброе утро, Варвара».

Прочитала, подумала, вычла три часа, ибо разницу «наш город-Берлин» посмотрела ещё в день отлёта Гордеева, и ответить я не успела.

Появилось второе: «Точнее дня».

Да ладно, мог и не исправлять, поелику лично у меня как раз ещё утро. Впрочем, шокировать подобными фактами я его не стала, отбила вместо этого бодро: «И Вам доброе утро, Ярослав. В Берлине ведь ещё оно?».

«Да. Варя, мне кажется, нам уже давно пора перейти на «ты»».

Допустим, не так и давно, но, пожалуй, что да, пора.

Можно, поскольку на «ты» Гордеев всё равно с завидной периодичностью сбивается, путается, и меня заодно тоже путает.

Заставляет чувствовать себя глупо.

«Идёт. Как твои переговоры?».

«Небольшие трудности, но в целом весьма успешно. Завтра можно будет меня официально поздравить с новым заказчиком».

«Выставляю напоминалку. Поздравления будут, Ярослав Викторович».

«Прости, что не писал раньше. У меня сегодня первый свободный день за всё безумное время».

Я хмыкнула и, пусть он не видел, пожала плечами.

В общем-то, Гордеев и не обязан был мне писать, но в глубине души – можно сознаться – да, я ждала. Хотя бы заезженное: «Привет. Как дела?», поэтому извинения засчитаны. Ярослав Викторович помилован и прощен.

«Какие планы на первый свободный день?».

«Осмотр рейхстага? Берлинская стена? Или есть более оригинальные варианты?».

Я задумалась и даже покосилась на ноутбук. Мои знания Берлина ограничивались книгами, фильмами, интернетом и программой «Орёл и решка», поэтому предложить что-то более оригинальное было проблематично.

Но удивить Гордеева хотелось.

И мозги я напрягла, отстучала, сверяясь по поводу последнего слова с гуглом, следующее: «Дегустация сосисок, музей Боде и Фридрихсхайн».

Да, это было самым оригинальным и заодно умным, что я умудрилась придумать и вспомнить за минуту. И, может своими познаниями я Гордеева и не впечатлила, но всё же и не Бранденбургские ворота предложила.

Уже молодец.

«Фридрих… чего?».

«Парк. Там есть фонтан сказок. Путеводитель говорит, что красиво».

«Предлагаешь, бросить монетку?».

«И сделать фотоотчет. Берлин твоими глазами. Составь конкуренцию Максу».

Подумав, пару стикеров я добавила, улыбнулась, ожидая ответа, когда отметка о прочтении появилась, вот только продолжать беседу Гордеев не спешил.

Замолчал.

И выждав пять минут, я уже собралась откладывать телефон, чтобы из кровати наконец выползти и в порядок себя привести, когда новое сообщение, тормозя обиду, пришло: «Я приготовил для тебя подарок».

Однако…

Мы же обсуждали, и о том, что ничего не надо, я сказала громко. Доходчиво, как думалось. Но… но губы в улыбке расплылись сами, и по экрану пальцы пролетели стремительно: «Это намек, что мы должны встретиться?»

«Это заявление, что мы встретимся, как только я прилечу».

«Звучит угрозой, Ярослав. Мне стоит бояться?».

«Скорее стоит начать ждать. И скучать».

Да буду я ждать.

Интрига ведь есть, что мне там приготовили, а Варвара, как известно, любопытная. Только вот про скучать… слишком быстро.

И слишком мало, по кому я, в самом деле, скучаю.

И он в этот короткий список всё же не входит.

«Это вряд ли, я не Хатико».

«Ты – язва, Варвара».

Пф, открыл Америку.

Ответить, фыркая и закатывая глаза к потолку, я не успела, не сочинила ничего язвительного, поскольку увлекательный диалог прервал настойчивый грохот в дверь и возмущенный вопль Дэна. Вопил мой сосед о совести, которая у меня отсутствует, и подъездной стене, которая как раз очень даже присутствовала и нас ждала.

Скорчив закрытой двери страшную рожу, быстро написала Гордееву, что мне пора, присовокупила грустный смайлик. И, подпевая «Ти ж мене підманула, ти ж мене підвела…», проскользнула мимо изумлённого Дэна в ванную.

Что?!

У меня в отличие от вечно хмурого и занудного ботаника настроение хорошее!

***

На волне этого же хорошего настроения я вытащила из шкафа милую моему сердцу красную футболку с Микки Маусом, что ещё пару лет назад была застирана почти до дыр, и джинсовый комбинезон, что в своё время до шорт я безжалостно обрезала. Перевела и их, и футболку в категорию: «Только для дома, только для уборки».

Заплела, напевая себе под нос «В Париж он больше не вернется», две косички с ленточками, и… и образ «Варенька, десять годиков» был завершен, о чём, кинув последний взгляд в зеркало, я и сообщила.

Вышла к Дэну, который, уткнувшись в телефон, в коридоре меня ждал.

– Я готова! – я оповестила гордо.

А он, оторвавшись от экрана и, кажется, беседы с кем-то, смерил меня придирчивым и выразительным взглядом с ног до головы, приподнял ещё более выразительно бровь и спросил едко:

– На конкурс «Мечта педофила»?

– Ну не всем же «Мистер зануда» посещать, – поднимая с пола краску, я уточнила невинно, поинтересовалась с милой улыбкой. – Первое место – как, уже получено?

– Увы, – Дэн, отбирая у меня банку, скорчил печальную рожу, открыл предупредительно дверь, пропустил, – пока только второе.

– Какая жалость! – я, крутясь к нему и идя спиной вперед, всплеснула руками. – Ты только не отчаивайся, шансы на золото у тебя большие. При следующем голосовании лишь свистни. Мой голос – уже твой. Клянусь!

24 июня

Насыщенный день – это день, который начинается в пять утра в приёмном покое больницы и заканчивается в одиннадцать вечера в обезьяннике полиции.

Впрочем, обо всём по порядку.

Вениамин Вассерман, как оказалось позже, где-то вычитал, что автовышка, громадный плюшевый медведь и не менее громадная охапка роз с утра пораньше по ту сторону окна седьмого этажа – это высотно романтично.

Допускаю.

Точно высотно.

И вполне романтично, но не в пять утра и не под заигравшую в исполнении Макарского «Вечную любовь», под которую проснулся весь дом и в окно выглянул, дабы узреть, как Веня стал подниматься, точнее забираться в люльку.

Если ещё точнее, то он попытался в неё забраться.

Я на балкон выскочила как раз в тот момент, когда Вассерман зацепился ногой за перекладину, впечатался лицом в живот медведя и, размахивая руками, грохнулся на землю. Алые розы, взмывая в воздух и рассыпаясь, приземлились следом.

На голову.

– А всё-таки он идиот, – появляясь за моей спиной, тоном учёного-этолога глубокомысленно протянул Дэн.

– Ты даже не представляешь какой, – тоскливо отозвалась я, наблюдая, что Веня вставать не спешит, сидит, трёт лодыжку и мотает головой.

Блин.

Вернувшись в комнату, я торопливо натянула на шорты с майкой джинсы с футболкой и поспешила на выход. Ну почти поспешила, рявканье Дэна: «Стоять, я с тобой!» на пару минут задержало. И когда мы выскочили из подъезда, то Веня уже во всю держался за правую конечность, имел весьма бледненький вид и ныл на одной ноте про ногу, которой больно-больно.

Дэн выругался и, приказав вызывать скорую, опустился перед ним на колени. Вассерман же при этом попытался отползти с громким возмущением и маханием рук, что «этому презренному человеку» он ничего показывать не станет.

И трогать его не надо.

– Ты совсем кретин? – сосед поинтересовался ласково.

Люто.

Кажется, психанул, и, не слушая воплей оскорбленного Вассермана, он разрезал штанину сверкнувшим в руках ножом до колена. Веня от возникшего, словно из воздуха, складного ножа завопил ещё громче, снова дёрнулся, попытался отползти и неожиданно заткнулся.

Осёкся, когда Дэн поднял голову и взглянул на него.

– Скорей всего, перелом. Надо зафиксировать, – это было сказано уже мне и спустя ещё пару минут. – Варь, скорую вызвала?

– Да.

– Тогда дуй в квартиру за бинтами и ватой.

– А где?

– Нижний ящик, на кухне.

– Ага.

Я кивнула.

И за сказанным сбегала, а вот где Дэн достал фанерный лист, я понятия не имела. Только к моему возвращению он его достал и до приезда скорой шину Вене наложил, а после расплатился с водителем автовышки.

Под нытье Вени.

Его причитания, что принимать помощь от этого гадкого человека весьма унизительно. Остается только топиться после такого позора, который «Варенька» к тому же видела.

О ужас.

– Как жить? Как быть?

– Не быть, – Дэн посоветовал безжалостно.

А Веня запнулся.

Покосился на меня, а затем на наконец подъехавшую скорую. И в меня, когда мы сдали им страдальца и уже собирались вернуться домой, Вассерман вцепился мертвой хваткой, заголосил, что без меня никуда-то он не поедет.

В общем, да.

Пять утра, скорая, приёмный покой.

***

Титул «Рыцарь дня» Дэну можно было выдавать уже к половине седьмого, когда он самоотверженно встал между мной и примчавшейся Соломонией Яковлевной, что виновника случившегося определила быстро.

– Ах, ты ж дрянь блудливая! Мерзавка!

Это, если что, было про меня.

Я же, забравшись с ногами и прислонившись к плечу Дэна, досыпала на жесткой кушетке в больничном коридоре, где результатов осмотра Вени мы дожидаться остались. Как-то… некрасиво было бросать его совсем одного в больнице, пусть он придурок, но… когда в смотровую его увели, мы, переглянувшись, вздохнули и к кушетке пошли. И куда делась моя, пусть твердая, но удобная подушка, я сначала даже не поняла.

А после оглохла.

Вздрогнула от подобного грянувшего на всё здание вопля, открыла глаза, пытаясь проморгаться, и несущуюся на нас Соломонию Яковлевну я увидела. Чёрные кудри, выбившиеся из-под алого платка, забавно подскакивали в такт шагам, ассиметричные полы кислотно-зеленого балахона грозно реяли.

И во взгляде Соломонии Яковлевны читалась жажда крови.

Моей.

– Мой Венечка из-за тебя, стервы такой…

Громоздкая сумка просвистела около моей головы, и пока я, растерянно моргая, просыпалась окончательно, Дэн перехватил её руку и сумку, загородил меня, приказал неожиданно строго и сухо.

Властно, как пишут в романах.

– Успокойтесь.

– Чего?! А ты кто тут такой?! – Соломония Яковлевна побагровела, подобралась, склонив голову, как петух перед боем.

И страшно стало мне.

И за руку соседа я схватилась.

– Дэн…

– Жених, – не обращая внимания на меня, равнодушно обронил он, выговорил непривычно холодным, чужим и взрослым голосом. – И это мне следует спросить, какого… чёрта ваш Веня всё время лезет к моей невесте.

От подобного заявления Соломония Яковлевна опешила. Правда, ненадолго. Губы в презрительную улыбочку у неё сложились быстро, и протянула она с непередаваемой интонацией:

– Невесте?

Дэн отвечать не стал.

Впрочем, Соломонии Яковлевне этого и не надо было, она продолжила самостоятельно:

– Да твоя невеста та ещё ша…

– Рот закройте, – он оборвал резко и так, что рот Соломония Яковлевна действительно закрыла, уставилась на него, – и за Веней своим следите лучше. Варя, идём отсюда.

Мне тоже скорее приказали, чем предложили, и в сторону выхода, крепко беря за руку, почти потащили. Осталось только перебирать ногами и на онемевшую Соломонию Яковлевну оглядываться.

Наверное, это был первый раз, когда кому-то удалось её осадить.

***

Домой мы добрались к девяти.

28 июня

Никогда, слышите, никогда не вызывайтесь делать перевязку человеку с медицинским образованием, даже если образование это неоконченное!

– Нет, ты вообще бинт в руках держала когда-нибудь, страус?!

Страус – это я.

Официально, окончательно и бесповоротно с сегодняшнего утра, когда опубликовали результаты по рисунку, и с лёгкой руки, а заодно языка Дэна. Чёрт меня дёрнул пообещать ему, признаться всем про исторический и архитектурный, если вступительные экзамены сдам.

Я ж не особо надеялась, что сдам их, но вот… сдала.

Чудом.

А ещё с божьей помощью и грехом пополам.

Живопись – пятьдесят четыре, рисунок – пятьдесят семь. При пороге в пятьдесят баллов из ста результаты, конечно, весьма посредственные, но результаты. И теперь, выполняя обещание, придется как-то сознаваться и каяться, потому что, если ещё раз Дэн назовет меня страусом, то я ему бинт не на руку, а на шею намотаю и потуже затяну.

Если улыбнется и ласково протянет: «А кто тут у нас тру-у-усит?», то тоже укокошу, составляю конкуренцию маньяку-душителю.

Да, я боюсь и решиться не могу, не знаю, как лучше сказать, но это ведь не повод обзывать меня полдня страусом и издеваться.

Расскажу я, расскажу!

Завтра там или послезавтра. Или после-после...

– Сегодня, – категорично отрезал нечуткий и противный сосед десять минут назад, когда он мыл посуду, а я, составляя компанию, сидела на подоконнике и про покорение Эвереста ему рассказывала.

И к стенке подобной ультимативностью он меня припер.

Обиженно замолчав, я сунула половину яблока в загребущие лапы Сенечки, что крутился рядом, и второй половиной захрустела, скорчила спине Дэна рожу. Тоже мне диктатор, Аугусто Пиночет недорощенный.

– Так что там с Хиллари и Норгеем, страус?

Дэн обернулся.

А стеклянный стакан в его руках треснул, загнал один из осколков под кожу.

– Первыми покорили Эверест… – я, глядя как вся его ладонь быстро окрашивается кровью, пробормотала машинально.

Сползла на пол.

Хотелось в обморок, но получилось к шкафу и аптечке.

– Ещё гемостатическую губку достань, – сквозь зубы напутствовал Дэн.

Достала.

Неловко и не сразу, ибо руки противно дрожали, но… под команды соседа осколок я вытащила, обработала хлоргексидином и губку, криво разрезав, наложила. Почувствовала себя сестрой милосердия.

Очень тупой сестрой.

Потому что когда очередь дошла до бинта, то оказалось, что я на редкость и «просто поразительно» криворукая.

И уроки ОБЖ я прогуливала.

– Нас не учили там бинтовать, – уже сама сквозь зубы шипела я, разматывая в пятый раз чёртов бинт.

– Оно и видно, что не учили, – шипел в ответ Дэн. – Сначала два циркулярных тура делаешь, а потом уже мотаешь. И бинт ты по мне катаешь, а не в воздухе.

Хотелось плюнуть и уйти.

Однако я почему-то не уходила, а только огрызалась и, мысленно ругаясь, послушно переделывала.

Тоже мне гуру десмургии нашелся!

Повязку я всё-таки наложила, и, критически осмотрев свою конечность, Дэн даже снисходительно сказал, что сойдет.

Для первого раза.

Вместо ответа я показала язык и, громко хлопнув дверью, ушла к себе обижаться.

***

Расстрельный час был назначен на семь вечера.

Ромка явился на десять минут раньше, поинтересовался, стягивая кроссовки, у Дэна про руку, и рассеяно бросил, что повязку – рыцарскую перчатку по-простому намотал? – мой сосед наложил круто, как Палыч.

Я при этих словах застыла и к Дэну медленно-медленно обернулась. Не будь этот убогий уже сегодня убогим и покалеченным, то я бы в него чем-нибудь тяжёлым запустила бы, а так… я только скрипнула зубами и посмотрела выразительно.

Испепеляюще.

– Это Варька делала, – ничуть не смутившись и глядя на меня, отозвался этот убогий и показательно ухмыльнулся. – Забинтовала лучше, чем мы тогда на хируходе. Наш Палыч оценил бы.

Что?!

ЧТО?!

А как же его печальное «Да тебя на километр к людям с бинтами подпускать нельзя», «В случае войны ты в радистки, а не медсанбат идешь», а также ехидное «Ты скорее мумию сотворишь, чем повязку»?

Да…

От всё же смерти и удушения этими самими бинтами Дэна спасла Мила, которая в домофон позвонила вовремя. Поднялась, и Роме она недовольно кивнула, улыбнулась убогому и на меня посмотрела вопросительно.

Не так уж и часто вдвоём с Ромочкой я их собираю, в целом собираемся. Только дни рождения и Новый год, если вспомнить.

А сегодня точно не они.

– Пошли в комнату, – я, шумно вздохнув, поплелась первой.

Возглавила процессию.

Рома с Милой, столкнувшиеся в дверном проеме и отскочившие друг от друга, как ужаленные, неприязненно переглянулись и на диван уселись с максимальной дистанцией. Дэн с енотом-предателем, который радостно взобрался к нему на руки, привалились к косяку, а я оглядела их всех и, закрыв глаза, быстро протараторила:

– Я ушла с исторического и подала документы в архитектурный.

Ну вот, я сказала и на Дэна победно посмотрела.

Я не страус!

– Давно пора было, – помолчав, сообщила Мила.

– Мой дом – твой бункер, когда скажешь предкам, смертник, – жалостливо протянул Ромка.

Получил затрещину, на которую ойкнул, от Милки.

А я спросила недоверчиво:

– То есть вы не осуждаете?

– Нет.

Ответили они хором, переглянулись недовольно.

– А должны? – вскинув брови, насмешливо добавил Рома.

– Ну… – я растерянно пожала плечами, пробормотала то, что всё это время думалось. – Два потраченных года, бюджет, доска почета. Всё идеально, а я в неизвестность…

– Слишком идеально, – поморщилась Мила. – Тебе было скучно, Варька, и это было заметно. У тебя последние месяцы от упоминания института физиономия дико несчастной делалась.

– Ага, – Ромка поддержал, мотнул согласно головой. – Я, если честно, думал, ты раньше оттуда свалишь. Умное занудство – это не твоё, Варвар. Тебе нужна движуха. И мозгами шевелить, а не только заучивать.

29 июня

Я – сова.

В последней инстанции, высшей степени и первом разряде, а поэтому перечислить дни, когда я добровольно и самостоятельно просыпалась рано утром, можно по пальчикам.

Одной руки.

И сегодня был, видимо, как раз один из таких пальчиков, поскольку к половине седьмого утра я окончательно осознала, что выспалась и спать больше не хочу. Ещё полчаса я добросовестно провалялась, пытаясь всё же заснуть и уговаривая себя, что раньше двенадцати дня утро не начинается.

Не уговорила.

Вместо этого вспомнила Гордеева с ранними звонками-побудками, а следом его маму и то, что завтра воскресенье, дача и знакомство. Вспомнила, как говорится, на свою голову, потому что не то, что спать, я лежать после этого больше не могла. Пошла готовить завтрак, гулять с Сенекой и будить Дэна, ибо золотое правило «Не спишь сам – не давай другим» в нашем доме действовало стопроцентно и без исключений.

К девяти же часам утра я стояла над вываленными из шкафа вещами и мрачно созерцала эту гору одежды на кровати.

Извечное «Мне нечего надеть» тревожно и звонко повисло в воздухе, нагнетая обстановку, желание психануть и послать-таки Гордеева с его мамой подальше.

Вот почему столько анекдотов про тёщ, а?

Свекровь звучит куда страшнее!

Даже эвентуальная.

Почесав нос, я тоскливо вздохнула, вспомнила своё финансовое положение а-ля «на хлебе и воде люди тоже живут» и поняла, что выбирать надо из имеющегося и на поход по магазинам не рассчитывать.

В общем, пошёл второй круг уже не такого критического отбора.

А потом третий.

И четвёртый.

На пятом, когда мой отчаявшийся взгляд метался между чёрным брючным комбинезоном и бирюзовым платьем с открытой спиной и заодно вырезами по бокам, спасительно зазвонил телефон.

Поговорить со мной хотел Ник.

– Привет дебоширам и арестантам, – слишком радостно для десяти утра субботы поприветствовал он.

Я же, присев на край кровати, фыркнула в ответ:

– И тебе утро доброе, сокамерник.

Мы с той незабываемой ночи в полиции ещё не виделись и не общались, и подозрения, что общаться больше не станем, у меня были серьёзные. Вряд ли у Ника имелось много знакомых девушек, из-за которых он оказывался в обезьяннике, а если и были таковые, то вряд ли он после продолжал с ними общаться.

Никто бы не продолжил.

И сожаление от столь быстро и нелепо закончившегося знакомства я всю неделю старательно гнала прочь, давила.

Ничего.

Переживу.

Пусть с Ником и легко.

Интересно, весело, безбашенно.

Прикольно, как… как с Ромкой, которого Ник мне и напоминал, они были похожи. Вот только для владельца «Тиволи» оказалось слишком влипать из-за меня вот так, а поэтому нового звонка можно было не ждать.

Я понимала.

Почти не вздыхала, убеждая себя, что так лучше. Исчезала щекотливая тема: «Какие у нас с тобой отношения, Ник?». Пусть на автодроме слова про свидание и были шуткой, но в каждой шутке, как известно, доля истины есть.

Мне же в качестве поклонников и Гордеева с Вассерманом за глаза хватало.

Ещё один – это перебор.

Точно перебор, но… звонку сегодня я всё равно обрадовалась и улыбнулась.

И на предложение:

– Рапунцель, как смотришь, на безудержный и насыщенный выходной кипиш?

Я согласилась.

***

Одеться, как всегда, следовало удобно и спортивно, поэтому… безобразно драные светлые джинсы, безразмерная футболка с тремя британскими котами и бейсболка со стразами, под которую волосы были художественно уложены.

Ещё кеды.

Завязывая которые, я жизнерадостно припевала:

– …а мы с тобой, конечно, просто дружим, так проще: нет свиданий – нет разлук! И нам с тобою голову не кружит, случайное касанье наших рук…[1]

Настроение достигло верхней отметки радости и счастья, а мандраж от завтрашнего дня улетучился, как дым.

Та-да-дам!

От избытка эмоций я попрыгала, изобразила подобие пируэта и дополнила свою неотразимость солнцезащитными очками.

Всё, готова.

– Очередное свидание? – проползая из комнаты в кухню, замедлился Дэн и широко зевнул.

Разбудить его мне, кстати, не удалось, поэтому встал он только сейчас.

Скучный человек.

Я уже столько всего сделать успела!

Даже новый зарядник взамен сгрызенному и помытому Сенечкой ему купила, подменила незаметно.

– Енот с тобой. Вернусь вечером, – оповестила я, подхватывая поспешно рюкзак.

– Ты в курсе, что Клеопатра закончила плохо? – окинув меня взглядом, ухмыльнулся он.

– Иди на фиг, поборник морали.

– Мессалина тоже! – это он прокричал уже вслед.

И отвечать я посчитала ниже своего достоинства.

***

Ник ждал, привалившись к боку уже знакомой «Chevrolet Corvette», поигрывал, бряцая, ключами, и что-то незатейливо-знакомое он насвистывал.

Выдал при моём появлении голливудскую улыбку.

– Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног, – патетично провозгласил любитель Грибоедова и авиаторы на кончик носа спустил.

Поглядел поверх них на меня.

– Ах! Чацкий, я вам очень рада! – в притворном смущении и восторге не менее патетично воскликнула я.

И глазами кокетливо похлопала, приложила руки к груди.

Два занятия в театральном кружке – это вам не хухры-мухры! Проходящий мимо мужик, кажется, что такое тоже понял и потому отшатнулся, пробормотал про идиотов. Идиоты же в нашем лице переглянулись и расхохотались.

– Куда, друг мой, сегодня мы устремим наш взор? – подходя к нему, я поинтересовалась уже серьёзно.

Посмотрела вопросительно.

А Ник натянул мне бейсболку почти на самые глаза и заговорщически подмигнул:

– Это, как обычно, тайна, мой верный чиж.

– Сегодня день поэзии? – брови я приподняла удивленно.

Выразительно.

– Сегодня день приключений, – Ник оттолкнулся от машины, сразу став на голову выше меня, и протянул мне руку. – Ты готова?

30 июня

– Ты им понравилась, – не глядя на меня и придерживая у разбитой головы лёд, проговорил Гордеев.

С сомнением проговорил.

– Они мне тоже, – ответила с тем же сомнением я.

И свисающую на нос прядь волос сдула.

Мы переглянулись.

– Что с Гошей делать будем? – спросил сидящий между нами Рома.

На пол и лежащий там труп мы посмотрели дружно и столь же дружно вздохнули...

***

А день начинался прекрасно.

И, как говорят в романах, ничего не предвещало беды.

Я только проспала, застряла в лифте, сломала каблук на подходе к Гордееву, попутно выплеснув на его рубашку кофе, неудачно пошутила с гаишниками и обеспечила нас штрафом с тремя нулями вместо двух. Впрочем, всё это было цветочки и ерунда по сравнению с поджогом охотничьего домика и попыткой утопить самого Гордеева, когда я влепила ему веслом, а он упал в воду.

Случайно стукнула.

И подожгла случайно.

И… и вообще это не начало прекрасного дня, а его середина была, даже вечер. И ладно, если уж я огласила почти весь список своих подвигов, то закончу самым главным, который был напоследок, вишенка на торте, так сказать, а именно – я убила Гошу.

Тоже случайно, честное слово!

Просто… просто стечение обстоятельств. Венера в Юпитере, Сатурн в Марсе, а успокоительное в вине.

Ох, не надо было их мешать, не надо.

И Ромке скидывать адрес, где меня искать, если в девять вечера не выйду на связь, тоже не нужно было.

Н-да…

***

Искать же меня следовало в загородном поселке с охранной и пропускной системой. За высокими заборами, на ухоженных газонах и в шикарных домах.

– Красиво жить не запретишь, – пробормотала я себе под нос, когда Гордеев, багровея от натуги, вручную открывал ворота, механизм которых заело.

«Как всегда», – буркнул он, выбираясь из машины.

А я философски и сочувствующе покивала вслед. Нет совершенства даже для богатых в этом бренном мире!

– Переживаешь? – въезжая, наконец, на участок покосился на меня Гордеев.

После полфлакона валерьянки, сорока капель корвалола и полблистера глицина, запитого вином?!

Пф-ф-ф… нет!

– Немного, – кротко улыбнулась я.

– Не переживай, маме ты понравишься, – уверенно пообещал он, накрывая своей рукой мою.

Не ошибся.

Ибо пока я с грацией бегемота выходила из машины и нервно одёргивала подол платья, которое в итоге выбралось по принципу: «Первым под руку», к нам уже бежали с довольными криками:

– Славочка приехал! Варюша! Витя, дети приехали!

В радушных объятиях, покачнувшись на пятнадцатисантиметровых шпильках (Не стоит спрашивать, чем думала, ибо я сама поняла, что ничем), я оказалась раньше, чем опомнилась и разглядела белоснежный наряд с соломенной шляпой.

И цветами.

– Варя, мы так давно хотели с тобой познакомиться! – расцеловывая меня в обе щеки, умильно объявила мама Гордеева.

Вирсавия Евгеньевна, как чинно представил Гордеев.

Попал следом в родительские руки.

В то время как я раздумывала, где такое оригинальное имя откопали. А сокращенный вариант как будет: Вира или Сава?

Савушка?

– Варя, а это мой отец – Виктор Петрович.

– Здравствуйте, – я, выходя из первого шока и подбора производных, растянула губы в максимально приветливой улыбке.

Протянула руку сухопарому старику, рукопожатие которого вышло на удивление крепким. И серые, гордеевские, глаза взглянули на меня строго и пронзительно, словно прочитали от корки до корки.

– Добро пожаловать к нам, Варвара. Проходите, – он улыбнулся скупо.

Но на дом широким жестом указал.

Где кофе на террасе в ожидании Таты с семьей мы пить уселись, расположились вокруг круглого стола в плетеных креслах. Были принесены и расставлены изящные чашки с блюдцами севрского сервиза.

Начался допрос.

Который разговор.

И я, держа идеально-балетную осанку, улыбалась самой вежливой улыбкой самой воспитанной девочки и нестерпимо сильно ждала приезда Таты.

Нет, сначала всё было вполне даже неплохо, и родители Гордеева мне понравились. Вирсавия Евгеньевна, показывая фотографии, весьма интересно рассказывала о героическом детстве «Славки», который в этот момент сидел рядом, краснел, как школьник, и, смущенно улыбаясь, изредка страдальчески тянул: «Ма-а-ам…»

Мама его не слушала.

Рассказывала.

И всё шло прекрасно, пока, словно невзначай и вскользь, не прозвучал самый кошмарный вопрос, какой только можно представить:

– Свадьбу-то когда планируете играть?

Поинтересовалась Вирсавия Евгеньевна, Виктор Петрович оторвался от читаемой газеты, Гордеев поперхнулся кофе, а я продолжила безмятежно улыбаться, потому что глицин, помноженный на бокал красненького полусладкого – это мощь!

– Мы ещё не думали об этом, – безмятежно ответила я, поскольку «жених» мой всё не мог откашляться.

Пришлось его по спине похлопать.

От души.

Так, что в стол он чуть ли и не врезался.

– Зря, – не одобрила Вирсавия Евгеньевна и головой для наглядности покачала. – Славочка уже не мальчик, пора и о семье задуматься, о детках…

«Славочка» закашлялся вновь.

А я поняла, что о-о-очень жду Тату.

***

Тата объявилась через час, и больше всех их приезду радовалась я, почти прыгала от счастья, поскольку Гордеев – идиот! – умудрился на вопрос мамы:

– А где ты, Варь, живешь?

Ответить:

– Варя с другом квартиру снимает.

А на вопросе:

– Слава говорил, ты на историческом учишься? Какой курс?

Отличилась уже я:

– Да я с исторического в этом году ушла, сейчас в архитектурный поступаю, на реставратора.

В общем, после столь шедевральных ответов на меня смотрели уже не так дружелюбно и одобрительно.

***

После семейного обеда Вирсавия Евгеньевна чуть оттаяла, предложила мне, пока «мальчики помогают Вите с машиной» прогулку по саду, который плавно переходил в березовую рощу, та же вела к озеру.

3 июля

Зима – это прекрасно, как и Антарктида, и Северный Ледовитый океан, и Гренландия. Это замечательно, как и в целом любое место в этом мире, где ртутный столбик по Цельсию не поднимается выше плюс десяти.

Я в обнимку с вентилятором сидела возле одного косяка двери ванной. Дэн, привалившись к стене, сидел тут же, но около второго косяка.

Дверь, между тем, была закрытой, а мы – злыми.

И слушали мы, как весело и задорно по ту сторону двери льётся вода, плещется радостно. Раздаётся довольное пофыркивание, больше смахивающее на хрюканье, одной мелкой хвостато-полосато-енотистой заразы.

А с сегодняшнего дня ещё и главного узурпатора дома.

Ибо, когда отметка уличного термометра достигла плюс тридцати в тени и под сорок на солнышке, мы достигли рейдерского захвата самой важной части любой квартиры.

– Нет, он издевается над нами! – не выдержал Дэн и в который раз безрезультатно саданул по двери.

Нам её, конечно, не открыли.

И я бы не сказала, что Сенечка над нами издевается. Этот гад просто наслаждается жизнью и про нас даже не вспоминает.

– А может всё-таки её выломаем? – это не выдержала уже я.

А Дэн недоверчиво на меня покосился.

Ах да, идею вышибить на фиг эту дверь предложил именно он ещё часа два назад, когда мы только обнаружили, что ванная занята уже час, и не бессовестной мной, и не офигевшим в край Дэном.

В общем, он сразу предложил, а я сразу категорично отказалась, поскольку весьма быстро и красочно представила, как моюсь без двери.

Нет, нет и ещё раз нет.

В конце концов, рано или поздно Луций Анней Сенека захочет жрать, а зная его, это будет скорее рано, чем поздно. Он захочет и выйдет за пропитанием.

Надо только подождать.

В общем-то, мы даже дождались.

Когда Дэн примеривался к двери, а я с умным видом давала неумные советы, Наше Хвостатое Величество удосужилось выползти на свет божий и под нашими возмущенными взглядами, оставляя за собой мокрые следы, бодренько просеменить на кухню.

– Мой чистый пол! – это взвыла я.

– Мой Синельников! – куда громче и печальней, заходя в ванную, взвыл Дэн.

Предчувствуя худшее, я поспешно заглянула следом за ним и…

– Сенечка!!! – закончили мы хором.

Чем ж тебе, скотина ты моя любознательная, так приглянулся первый том Синельникова, что ты опять его стянул?!

И искупал.

И порвал.

Почти синхронно мы с Дэном проводили взглядами плывущий по воде скомканный лист, на котором с трудом угадывался цветной рисунок черепа.

– Я его убью, – сквозь скрежет зубов выдохнул мой сосед. – Ты хоть представляешь, сколько стоит этот чёртов атлас?!

Представляю.

Очень хорошо так себе представляю даже.

Пять тысяч со скидкой и по знакомству он стоит.

Прикусить язык и не брякнуть подобную глупость я успела в последний момент. Только подобных откровенней сейчас и не хватало, Дэн итак тогда два дня ходил чего-то в обнимку с этим золотым учебником и подозрительно косился на нас с Сенечкой.

Явно о чём-то догадывался, ботаник проницательный.

Впрочем, не о том речь.

Пока мы оплакивали первый том, вернулся довольно облизывающийся Сенечка. Он широко зевнул, покрутился у нас между ног и, обдав нас снопом холодных брызг, бултыхнулся обратно в ванну.

– Ты совсем суицидник, Сенека?! – вытирая с лица воду, ласково и угрожающе спросил Дэн.

И кажется, угрозу эту Сенечка почувствовал.

Уловил.

Оценил, так сказать, в полной мере, и за лежащим на дне шлангом душа он нырнул весьма резво, а после вынырнул и…

– Только посмей, скотина! – это было единственное, что я успела завопить прежде, чем оказалась облита с головы до ног ледяной водой.

– Я убью эту тварь! – рявкнул Дэн, скользя на мокром полу и пытаясь не упасть.

Схватился он за первое попавшееся, то есть меня. Зря схватился, в общем-то, я сама в этот момент пыталась не свалиться.

И… и дальше версии произошедшего расходились.

Разнились так сильно.

Если верить Дэну, то его уронила я, потому что активно махала руками, попутно заехав по носу, и хваталась за него. Если верить мне, а верить надо мне, то упали мы из-за него, потому что, если бы он не вцепился в меня, то я бы удержала равновесие и на полу валялся бы только он.

А так свалились мы вместе.

На мой взгляд, вполне удачно даже свалились, без синяков. Дэн – снизу, я, впечатавшись в его слишком стальную грудь, сверху.

– Слезь с меня, стокилограммовое чудовище, – поднимая и тут же роняя обратно голову, простонал Дэн с надрывом и попытался меня спихнуть.

Но… но лежали мы аккурат в дверном проеме, а поэтому сползать и подниматься следовало либо вверх, либо вниз.

В сторону, в смысле вбок, вообще никак.

– Не… не лапай меня! – почувствовав чужие руки куда выше талии и упираясь руками по обе стороны от его головы, возмутилась в свою очередь я. – Рыжую свою лапай и… и ты совсем ошизел?! Какие сто? Я пятьдесят один вешу!

Воспоминания об Альбине придали и сил, и желания отодвинуться от этого… Казановы как можно дальше, поэтому я начала сползать вниз, в сторону ванной, по Дэну. Правда, недальновидность своего поступка я поняла, когда край шорт оказался на уровне моих глаз.

Однако…

Лучше вверх.

Снова перебирая руками, я по-пластунски поползла обратно.

– Какая… причём тут Альбина?! – странно приглушенно возмутился он, а после одним рывком вернул меня на исходную позицию, которая «глаза в глаза» и «лица на одном уровне», и с угрозой прошипел. – Ещё раз пошевелишься и…

– Я поняла, – оборвала, отводя взгляд, я поспешно.

И даже почувствовала.

Не удержавшись, снова поерзала.

– Ты в курсе, что у нормальных людей ещё жировая прослойка имеется?! – опережая его, недовольно поинтересовалась я.

Лучшая защита, как известно, нападение!

Тем более тут нападение обоснованное: на одних костях и мышцах лежать крайне неудобно и твёрдо.