Это книга, рассказанная самой жизнью. Пускай тяжёлая, но кто сказал, что в мире есть лишь улыбки и счастье?
Написана после беседы с одной женщиной, героиней повести. Книги, которая заставит слёзы показаться не раз. Которая вывернет душу наизнанку, оставляя после себя горькое послевкусие.
Это история о нелёгких судьбах. О войне. О бабьем счастье-несчастье. О людях, из которых надо делать гвозди…
О тех, кто ушёл безвозвратно, познав, что такое военное время. Кто дал миру продолжение и пережил то, что не должна переживать ни одна мать на свете…
Если вы хотите чего-то лёгкого – эта книга не для вас. Эта книга для тех, кто хочет узнать правду о трёх женщинах, которые любили одного мужчину…
Осень 1938 ворвалась в Воронежскую область как-то стремительно. Налетела, мазнула листья разноцветными кистями и пролилась дождями. Мокрая земля прилипала к подошве, а потому нельзя было пройти, чтоб не запачкать ботинок. Маша смотрела через окно, как недавно зеленые деревья серебрятся каплями, и грустно вздыхала, представляя зиму с её морозами. Становилось тоскливо. Но год сделает виток, и вновь придёт весна, а за ней лето.
Она подпёрла подбородок рукой, уложив локти на подоконник, и задумчиво уставилась на старый каштан, наплакавший колючих слёз на землю. Сколько Маша себя помнила, он тут был. И каждый год они с друзьями собирали жухлых «ёжиков», добывая сердцевину. Мальчишки делали боеприпасы, девчонки куколок. А взрослые настойки или прикорм свиньям да козам. Так и радовало старое дерево каждого по-своему.
Акулина, запахнувшись в новенький плащ, пробежала мимо под моросящим дождиком, и Маша, вытянув голову, смотрела ей вслед, пока та не скрылась из поля зрения. Маша хорошо помнит тот день, когда с подругами: Клавой, что была старше на два года, и Ниной, с которой дружили с детства, гуляла по парку. Взявшись под руки, они прохаживались и болтали, искоса посматривая на молодых парней, когда услышали позади себя неприятных хохот.
Акулина и две её подруги отличались красотой, только вместе с тем и слухи ходили, что они не прочь с парнями вечерком пройтись, потому ещё и имеют интерес со стороны сильной половины. Компания Акулины смотрела сверху вниз на менее успешных девчонок села и насмехалась.
- Ишь, накрасились, небось Тимофею понравиться хотят, - говорила одна, толкая в бок товарку.
- Или Петру, - вторила вторая, поджав губы. – Он же вон какой парень статный.
- Только на лицо не вышли, - добавила ложку дёгтя Акулина, поправляя тонкую кофту, что норовила съехать с плеча. Губы без улыбки, а глаза злые.
Клава и Нина как-то сникли, а вот Маша резко повернулась и ответила.
- С лица воду не пить, - и уставилась прямо на Акулину, гордо подняв подбородок. - Может, мы и не красавицы, только замуж все втроём выйдем, а вы на коленях умолять будете, а не возьмёт никто!
Сказала и отвернулась, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. Как заливаются щёки румянцем, а руки сжимаются в кулаки. Догнала Клаву и Нину, что стояли в паре шагов с понурыми головами.
Подруги Акулины стёрли улыбки, а на лицах застыл испуг.
- Да что вы её слушаете! - вышла из ступора Акулина, выдавливая из себя неловкий смех. Но показывать свой страх – дело лишнее. – Вот посмотришь, первую меня возьмут, - хорохорилась, уперев руки в бока. – Любой за счастье посчитает меня женой сделать!
Только не раз уж совпадало, как Маша порой скажет – так и будет. Несколько раз сбывалось: хоть про дочку Лялиных, когда они сынишку народить хотели, а вышла девка, хоть про Захара, что еле в лесу нашли, когда потерялся.
Ничего на то не ответила больше Маша, и Акулина смотрела ей вслед, чувствуя, как внутри всё сжимается от неприятного разговора.
Год прошёл, к Клаве посватался Тимофей. Шофёром на ЗИЛе работал. А познакомились они на уборке, когда их колхоз ездил в соседнее село на сбор урожая. Там застенчивую работящую девушку и приметил водитель. Понравилась, стал приезжать. Не в красоте счастье. Она его другим приманила: лаской, скромностью, трудолюбием.
Запели поначалу, потом свадьбу сыграли. Тот самый ЗИЛ и украсили: куклу на него привязали, банты навесили, и приехал жених с дружкой невесту забирать. А уж как торговались, смех и деньги в разные стороны. И пока жених через двери пробиться пытался, умыкнули его друзья невесту через открытое окошко, а подружки-то и не уследили.
Зато потом друг другу рассказывали на разные голоса, хохоча.
Хорошая свадьба была, весёлая, с танцами и песнями под гармошку. Прошка - лучший гармонист села, песни затягивал, да сперва плясовые и шуточные, а потом, как беленькая на душу легла, стал распевные да задушевные, от которых у стариков слёзы на глазах.
Кончился день, а для молодых самое время миловаться. Под крики да смех увёз Тимофей жену домой, а родителям теперь привыкать без Клавы надо.
Маша тоже себе такую свадьбу хотела, только пока не было никого на примете. У каждого свой срок.
А про Акулину слухи ходили, что любит её Митрофан, который на сестре Маши женат был. Только и жену любит, Наденьку, и родились у них трое деток.
Хорошая семья, в достатке живут, пока Акулина судьбу свою ищет. А что на самом деле меж ними было, только догадки. Да мало ли чего люди говорят. Не хотела верить в толки Маша, а желала она сестре да зятю крепкого брака.
Прошли пара месяцев, а тут и вторая подруга замуж собралась, проводили, как и первую. Радостные были, думали, вся жизнь впереди. Знали б люди, что ждёт их вскоре, только человек предполагает, а Бог располагает.
40-й закончился счастливо. Казалось, вся жизнь впереди. Светлое будущее, далёкие горизонты.
Стояла Маша в белом платье чуть ниже колена, а на голове фата тонким кружевом вниз спускается. Приехал к ним в село парень работать в колхоз трактористом, да так и остался. Кроткая Маша, покладистая, а рукодельница и стряпуха какая! Полюбилась ему за характер, никакую красавицу не надо, потому и выбрал. Костюм Борис надел – жених женихом, а с ним рядом и Машенька от счастья светится. По любви выходит.
Накрыли стол во дворе прямо на улице. Народу много, в доме все не поместятся, шумные, весёлые, пьяные. Растянулась гармошка, вдохнула полной грудью, набрала воздуха в меха и запела, а ей людские голоса вторят на несколько партий. Про любовь, про жизнь, а потом частушки понеслись с присвистом, приплясом. Семенят пальцы гармониста по инструменту, перебегают с одной кнопки на другую, а народ поочерёдно вступает, кто на что горазд. Вот тётка Луша звонко голосит
«Я милёнка попросила:
Обними меня, родной.
А милёнок отвечает:
Я сегодня выходной».
А за ней подружка вступила, та самая Клава:
«Гляну влево, гляну вправо,
Со своей горы видней,
И не нужен кучерявый,
Если он без трудодней».
Слышится голос деда Матвея, у того любой разговор крепким словцом подкреплён.
«Хороши девчата наши,
Хоть картины с них пиши.
И поют они и пляшут,
И в постели хороши».
Хихикают дети, переглядываясь старики, смеются гости. Нынче праздник, все навеселе.
Окончания Маша с трепетом ждала, а всё потому, что впервые у неё такое будет, не было до сегодняшней ночи мужчин. Волнуется, трепещет девичья душа. Подруги рассказывали, только разговоры одно, а как оно на деле выйдет?
Взял Борис жену за руку и в дом повёл, где всё уж для них готово было. Села Маша на кровать и не знает, что делать. Смотрит в пол, а сама фату теребит, одна надёжа на мужа. Не подвёл. Свет выключил, шторы задвинули, и стала Маша Марией.
Только недолго молодые в ладу жили. Пришла беда откуда не ждали, постучалась в двери каждой семьи. И собрались мужчины на фронт.
Плакала Маша, на грудь любимому бросалась, но хочешь – не хочешь, страну защищать надо, родных.
- Не боись, - говорит Борис, крепко целуя беременную жену, - вернёмся скоро. Вот тогда заживём.
- Не пущу, - качает она головой, не размыкая рук, будто чуяло сердце, что не увидит больше мужа никогда.
- Ты сына-то береги, - дал наказ ей, отстраняясь.
- Дочка это, - горько вздохнула Маша, пытаясь запомнить каждую черточку на лице мужа. Прошлась по лицу подушечками пальцев, остановившись на губах, а сама будто видит его на земле бездыханного, и такой на неё страх напал, что с места не двинется.
- Сын, - не соглашался Борис, и жена больше ничего не сказала. Зачем по тому поводу напраслину разводить, но чует женское сердце, что девочка у них будет.
Надя, Машина старшая сестра, тоже провожала мужа, а с ней и все пятеро детей. Обнимали отца, хватались за куртку и плакали вслед за матерью. Рыдала Надя, понимала, как тяжело будет без мужчины. Как невыносимо без любимого. Поди прокорми пятеро ртов, неизвестно, что еще будет.
- Возвращайся, - жалась к груди мужниной. – Ждать тебя, Митроша, буду.
А он лишь кивнул, ни к чему слова, когда не знаешь, какая смерть на роду написана. Никто не собирается погибать, только и загадывать наперёд не стоит. Бросил взгляд в сторону, кому-то кивнул, и отстранил рыдающую Надю. Поцеловал сыновей да дочек и шагнул в неизвестность.
Уселись бойцы на телегу, а рядом стоят женщины, слёзы утирают, кто платком, кто рукавом. Общее горе у них нынче. Одно на всё село.
- А ну цыц! - прикрикнул председатель. – Чаво хороним?
Сплюнул в землю, рукой махнул. Перекрестил молодых ребят вслед уезжающим медленно телегам, да посерело его лицо от тяжёлых дум.
Акулина стояла тут же, смотря, как всё дальше уезжает Митрофан. Сердце рвалось в груди раненой птицей, хотелось броситься вслед и уехать за ним. Она окинула взглядом пузатую Машку и тут же отвернулась. Ведьма, да и только, и впрямь все её девки замуж повыскакивали, а с ней только мужики воловодились, а потом в жены других выбирали. А теперь, когда половина деревни уехала на фронт, и вовсе ждать не придётся. Откинула косу да пошла к себе, чтоб вволю поплакать, когда никто не видит.
И потекла бабья жизнь без сильного плеча. Всё сами учились делать, работали больше прежнего. С утра как встанут, за хозяйство принимаются, а потом стирка, стряпня, на уборку порой и времени не оставалось. Хорошо тем, у кого дети постарше помогали, а где и малышню пришлось к работе приучать. Тяжёлое время, только ещё тяжелее будет.
Почтальонку Дуню теперь ждали в каждом доме с трепетом и боязнью, каково, если похоронку принесёт? А когда треугольный конверт из рук в руки передаст – улыбки на губах сияют, весточка от родного человека: жив! Неважно, что пишет, главное пишет. Зачитывали письма такие, целовали бумагу, пропитанную табаков, чернилами и запахом бойца, и в буфет на сохран.
Получала и Маша весточки, правда, всего четыре раза. И после каждой зажигала свечу перед иконой Божьей матери, молясь, чтобы берегла мужа.
Только всё равно горе в дом пришло. Погиб Борис, даже не узнал, что дочкой вскоре Мария разродилась, как и думала, только раньше срока. Недоношенная девочка оказалась, слабенькая, еле выходили. Бабушка научила, как завернуть ребёнка да под печку, где потеплее. Молоком материнским отпаивали, маленькая, а за жизнь цеплялась, так и выкарабкалась. Бог упас.
Раей нарекли. И пела по ночам ей колыбельные Маша, заливаясь слезами. Только как-то и дальше жить надо.