Три шага в (с)нежность

Глава 1. Ночь, улица, фонарь, аптека…

Снежинки хлестали по щекам, таяли, и лицо было мокрым, как от слез. А может, Анжела и плакала, сама не замечая этого. Она упрямо пробиралась сквозь снежную муть, стараясь не поскользнуться на обледенелом тротуаре, который стремительно заметало. Конусы света от фонарей казались сачками, из которых пытались вырваться на волю стаи белых мотыльков.

Руку дергало, и хотелось засунуть ее прямо в сугроб. Пусть оледенится, да хоть замерзнет, лишь бы не чувствовать боли. Жаль, что такого нельзя сделать с сердцем. В самый пик боли, когда сердце разрывается на части, как хорошо было бы засунуть его в какую-нибудь крио-камеру. Или хоть просто в морозильник. Пусть полежит, пусть боль ослабнет. А ты не будешь чувствовать ничего, ни-че-го! Или оставить его на промерзшей до костей скамейке в зимнем парке. Под черным небом и раскачивающимися тополями. И пусть его найдет кто-нибудь и заберет себе. Как бездомного котенка. Отогреет, поглядит в грустные глаза и нальет теплого молока в блюдечко с отбитым краем.

Анжела смахнула влагу с ресниц. Какая же снежная зима! Город снова стремительно заметало — от ступенек до крыш. Машины с трудом пробирались сквозь заносы, а большинство водителей сегодня решило последовать совету МЧС и оставить свои пепелацы дома, предпочтя городской транспорт. Да, зима в этом году выдалась на редкость снежная и морозная, а сегодня количество осадков и вовсе обещало побить норму.

Правда сейчас, в субботний вечер в начале одиннадцатого, дорожный коллапс городу не грозил. Улицы были практически пустыми. Редкие машины спешили добраться до уютных гаражей или хотя бы парковочных мест, где будут до понедельника покоиться в сугробе и видеть свои машинные сны. Такие же редкие прохожие прятали покрасневшие от мороза и снега лица в шарфы и пробирались по снежной каше, спеша добраться до дома. И лишь Анжела, наоборот, бежала из дома. Но и она бы ни за что не вышла из дома в такую погоду, если бы не болела рука.

— Сильно болит, мамочка? — шепотом спросила Варяша.

Она долго ворочалась в постели, никак не могла заснуть. Смотрела полусонными глазами, пока слушала сказку, куда-то поверх головы Анжелы — в черный проем окна, иссеченный летящими снежинками. Молчала, сопела сочувствующе, а потом вдруг сразу заснула. Анжела еще послушала несколько минут, как дочь спит, осторожно высвободила свою руку, которую малышка обнимала. Отложила книгу, выключила ночник и осторожно вышла из спальни.

— Пива не принесешь? — спросил Виктор, не оборачиваясь.

Игра в танчики не позволяла ему отвлечься. Анжела остановилась и некоторое время гипнотизировала спину мужа. Спина была знакомая, изученная до дыр.

«Ну оторвись же! — мысленно попросила девушка. — Услышь хоть раз!»

Но спина осталась безучастной к ее гипнозу. Говорят, что мужчины намеков не понимают, надо говорить им ртом и максимально доходчиво. Только слова у Анжелы закончились. Как и многое другое.

Она молча прошла на кухню, достала пива из холодильника, поставила рядом с компьютером.

— Ага. Открывалку забыла, — по-прежнему не отрываясь от игры, сказал Виктор.

Открывалка была принесена и так же молча положена рядом с бутылкой.

Анжела начала одеваться в прихожей. Идти в аптеку было недалеко — за полчаса, максимум за сорок минут обернется.

— Варя спит. Я скоро приду, — сказала она спине мужа, но та была полностью поглощена атакой на противника, и даже не сказала «ага». Анжела прикрыла за собой дверь. Нажала на кнопку лифта.

Как получается, что люди становятся друг другу не просто чужими, но даже враждебно безразличными? Чья тут вина? А ведь когда-то Анжела была страшно влюблена в Виктора.

Он выгодно отличался от всех ее других молодых людей и соответствовал правилу трех «П»: был положительным, привлекательным и платежеспособным. Когда ухаживал за Анжелой, то дарил ей большие букеты цветов, конфеты, водил в рестораны, где всегда платил за них двоих. Великая вещь в современном мире, где подобное встречается все реже и реже. И Анжела влюбилась без памяти.

Виктор был в разводе. Детей не было. Повстречавшись полгода, Анжела и Виктор съехались. Переехали в новостройку, где Виктор не так давно купил квартиру. Анжела всю свою жизнь прожила в старом районе, в доме, построенном, как говорили, пленными немцами после войны, уютном, трехэтажном, который стоял в окружении таких же. В те далекие времена люди спешили меньше и больше внимания придавали разным завитками и портикам, уютным дворикам со скульптурами и лавочкам. Поэтому она чувствовала себя неуютно в новостройке-человейнике, где двор был сплошь заставлен машинами, а лифта приходилось ждать порой по десять минут.

Но стоило перейти по мосту речку, и Анжела попадала в уютный квартал старой застройки. Вот и сейчас она предпочла пойти в дальнюю аптеку и, вместо того чтобы сократить путь до цели, его, напротив, удлинила. Домой возвращаться абсолютно не хотелось. Дом… Дом — это место, где тебя ждут, радостно выходят в коридор встречать, дарят нежный поцелуй, помогают снять пальто, ласково отряхивают с мехового воротника снег. И тот летит в разные стороны, попадая на лицо, на руки. И вы смеетесь. А потом тебе наливают огромную чашку горячего чая. С двумя ложками сахара и большой долькой лимона. И вы сидите на кухне, смотрите на разноцветные окна в доме напротив и говорите, говорите, говорите. Обо всем и ни о чем.

А ведь Анжела так старалась ради этого дома. Старалась заглушить в душе острую тоску по уютному дворику детства, где раскачивались высокие липы и березы — ровесники матери. И где перед Новым годом наряжали всем двором елку, а затем…

Но зачем бередить душу? Нет, надо строить новую жизнь! Они прожили с Виктором вместе год, и тогда Анжела забеспокоилась. От подруг она много раз слышала, как бывает: вот живет пара вместе, живет-поживает, не думает о браке. Какое это имеет значение? Подумаешь — какой-то штамп в паспорте! Ведь мы же родные люди! И живут так и три года, и пять, порой и больше. А потом в один прекрасный момент мужчина заявляет: разлюбил, извини, адьос! А через месяц ведет в ЗАГС какую-нибудь вертихвостку. Нет, ну так-то штамп в паспорте — это ерунда, конечно. Но только касаемо тебя. А не ее!

Глава 2. Все будет так. Исхода нет

Виктор встретил Анжелу через неделю после расставания. С букетом цветов и кольцом. Она сразу согласилась. Свадьбу полностью оплачивал жених, Анжела купила себе лишь красивое платье цвета топленого молока с кружевным лифом и фатой под цвет платья. Правда, много гостей звать они не стали. Так, пару-тройку друзей и близких родственников. После свадьбы снова стали жить в квартире мужа.

Виктор, который выплачивал ипотеку, особого ремонта делать не захотел. Поклеил самые простенькие обои и положил ламинат, только чтобы можно было жить. Но Анжелу это не устраивало.

Дом в ее понимании должен был быть уютным и красивым. Гостиная с обоями, которые она однажды видела в модном кафе — в нежно-бежевую и густо-кофейную полоску с золотыми вкраплениями. Китч, скажете вы? Ну и пускай! С полом из беленого дуба. С собранными в пышные складки кружевными занавесками. С кожаным диваном, где будет валяться целая груда подушек. А в спальне…

Но у Виктора этого в планах не было.

— Вот расплачусь за ипотеку, поменяю машину, тогда и…

А когда тогда? И увидев на тесте заветные две полоски, Анжела решила: сделать все нужно до рождения ребенка. Вместе они не совместимы: грудной ребенок и ремонт.

У нее были накопления: тоже думала поменять машину. Но теперь это стало не таким уж важным. Поэтому Анжела продала свою машину, сняла со счета все накопления и вложила деньги в ремонт их с Виктором квартиры.

Преобразование безликой бетонной коробки в уютное гнездышко полностью поглотило ее. Анжела вкладывала душу в каждый уголок. Ездила к черту на рога, чтобы найти именно ту плитку для ванной, какая ей виделась в мечтах, ходила по строительным рынкам, долго выбирала каждый предмет мебели, люстры, фурнитуру и прочую мелочь. И да, они несколько раз чуть не поругались с Виктором из-за цвета обоев или представления о том, как все должно выглядеть. Оказалось, что вкусы у них тоже не совпадают. Но разве это главное? Они помирились, смогли найти компромисс и обустроить дом так, чтобы в нем было приятно находиться обоим.

Правда, Анжела потратила на ремонт все отложенные деньги, а также вырученные за машину. Но ведь это не важно? У нее теперь есть муж, семья, они ждут ребенка. Все будет хорошо. И все шло хорошо. До поры до времени.

Родилась Варяша, и после этого Виктора как подменили. Начался режим тотальной экономии. На Анжеле. Нет, на дочери Виктор никогда не экономил. Смеси на молоке тибетской козы, выпасаемой в месяц розовой луны? Пожалуйста. Пеленки, сделанные вручную бельгийскими кружевницами? Дайте десять! Брать от знакомых подержанные вещи? Как можно? Да, дочь Виктор любил и отцом старался быть хорошим. А вот мужем…

Теперь Анжела поняла, какую ошибку сделала, потратив все деньги. Денег, которые она получала в декрете, катастрофически не хватало. Нет, все траты на ребенка оплачивал Виктор, но ведь и Анжеле самой многое было нужно. После родов она пополнела, и вся одежда вдруг оказалась мала. Да и просто хотелось сходить в бассейн, на маникюр, сделать новую прическу или укладку. А вот на это Виктор денег давать отказывался.

Но за что? Почему? Проанализировав поведение мужа, Анжела пришла к неожиданному выводу. С одной стороны, это была месть за то, что ему пришлось жениться. Виктор ведь не хотел, о чем и говорил ей прямым текстом. Но она его вынудила. Видимо, именно так ситуация рисовалась ему.

И еще. Теперь Анжеле вспомнились кое-какие намеки, разговоры, которым раньше она не придала значения.

Мать Виктора была властной женщиной. И такой же была его первая жена. Обеим он отдавал все свои деньги. Матери отдавал деньги до двадцати трех лет, а уж мама решала, что купить. Он женился, чтобы сбежать от матери, но жена оказалось ее копией. И теперь Виктор отдавал свою зарплату жене. До тридцати трех лет взрослый мужчина не мог сам распоряжаться своими деньгами. А женившись на Анжеле, он наконец почувствовал власть.

Она не была лидером, не была властной, она не отбирала деньги у взрослых мужчин. Но Анжела и не ожидала, что в декрете ей не будут давать деньги на личные расходы и будут ограничиваться в простых покупках.

Это было психологическое насилие. Нет, Виктору не жалко было денег, просто он хотел, чтобы его просили.

Чтобы получить даже простую шоколадку, надо было подойти к мужу, сделать ему массаж, попросить: «Пожалуйста! Ну купи мне, я очень хочу. Умоляю!» И он через пару дней приносил, с видом хозяина добавляя: «Тебе бы шоколада поменьше трескать, и так располнела!» В магазине Анжеле приходилось согласовывать каждый товар не по списку, снова упрашивая купить каждую мелочь. Иногда Виктор соглашался, иногда отказывал.

Но Анжела терпеть не могла просить и гордо обижалась. Обратившись к Виктору с просьбой один раз и получив отказ, второй раз она уже не подходила. Лучше ходить зимой в осенних холодных ботинках, чем вымаливать зимние. Лучше остричь волосы покороче, потому что после родов они истончились, а покупать дорогие средства ухода было не на что. Лучше молчать и терпеть, сжав зубы, ворочаться в постели от бессонницы, чем попросить деньги на врача: прием, анализы и лекарства ведь дорого стоят.

Однажды Анжела посмотрела на себя в зеркало и увидела постаревшую, одетую в растянутый свитер женщину. Это была теперь она.

Почему она не ушла? Этот вопрос Анжела задавала себе много раз и каждый раз находила ответы.

Первый и главный — Варюша. Виктор любил дочь, был действительно хорошим отцом. А любящая мать не может лишить ребенка отца.

Второй. Анжела не хотела признаваться никому, как она ошиблась. Она, такая всегда гордая и уверенная в своей правоте. Ей казалось, что окружающие будут тыкать в нее пальцем и злорадствовать: других учила, а сама… Так хвасталась, что нашла идеального мужа, а теперь… Гордость — враг, который заставляет человека упорствовать в своих ошибках, убеждает не позориться, представая перед миром в роли неудачника. А Анжела (читай выше!) была горда.

Была и третья причина. Анжела все еще любила Виктора. Нет, не этого, который брюзгливо цедил слова сквозь зубы, навсегда усвоив в отношении к жене недовольно-приказной тон. А того Виктора. В которого когда-то влюбилась. И которого тщетно искала в лежащем рядом и уже практически чужом человеке. Но может, ей только казалось это? Может, она и влюбилась не в него, а в свою мечту?

Глава 3. Странник

— Тетя Женя, как вы там?

Разговаривать было неудобно, сразу леденела рука без перчатки, держащая трубку.

— Все хорошо, Желечка, — ласково пропел голос тети. — Мама почитала книгу, теперь смотрит «Трех мушкетеров» и ест «Мишек». Не волнуйся за нас, детка.

— А что она делала днем?

Голос продолжал ворковать, роняя в душу девушки родное тепло.

— Спасибо, теть Жень. Я завтра позвоню. А может, даже заеду. Хорошо?

— Конечно, Желечка.

Анжела засунула телефон в карман и поскорее спрятала озябшую и успевшую покраснеть руку в перчатку. Снег летел в глаза, и приходилось идти, опустив голову. Анжела смотрела на снежную кашу под ногами. Вот она прошла мимо ресторана и невольно остановилась.

Когда в последний раз Виктор водил ее поесть в ресторан? О, еще до родов. А потом любые деликатесы оказались под запретом. Анжеле, разумеется. Себе Виктор не отказывал ни в каких покупках. Ну да, он ведь зарабатывал деньги, он имел на них право. А вот жена нет. И вообще она же бездельничает дома, сидя с Варюшей. А он тянет рабочую лямку. И хозяйка Анжела плохая. Никакой экономии.

Такие разговоры она теперь слышала постоянно. Упреки, недовольное бурчание, раздраженно отодвинутая тарелка, сердитый взгляд. «Сил никаких нет», — губы у нее дрожали, но гордость не позволяла выдать свою уязвимость, и тем более она не собиралась разыгрывать безобразную сцену перед Варюшей. Дочь имела право на уютный мир, где родители пусть и не любят друг друга, но хотя бы не ругаются.

Сегодня она готовила ужин и обожгла руку случайно выплеснувшимся из сковородки горячим маслом. Анжела зашипела от боли, быстро подставила руку под струю холодной воды из крана. Зажмурилась, ожидая, пока боль пройдет.

— То-то я думаю, почему у нас счета за воду такие высокие! — услышала она недовольный голос Виктора. Он протиснулся к раковине и выключил воду. — Ну сколько можно, Анжела? Ты хоть понимаешь, сколько я на себе тащу? Еще со следующего года Варюше частный детский садик оплачивать. Я же не железный! Я и так на работе взял подработку, чтобы дополнительный бонус был к Новому году.

— Зачем?

— Ну как же! Варюша хотела увидеть настоящего Деда Мороза. Думаю, что на Новый год поедем в Великий Устюг.

— Там же за несколько месяцев надо заказывать. И стоит все безумно дорого.

— Ничего, я уже забронировал гостиницу и билеты на поезд.

— А мне почему не сказал?

— Сюрприз хотел сделать.

Анжела отвернулась. Руку дергало. Но сердце болело сильнее. Сюрприз. Кому? Ей? Ей этот Дед Мороз не сдался. Но разве ее кто-то спрашивал? Разве ее мнение здесь кого-нибудь интересует? Душу раздирала острая обида. Ну и пусть болит рука. Она ничего не скажет Виктору. Разве ему не все равно? Разве она давно не превратилась в пустое место? Просто обслуживающий персонал? Да у них уже бог знает сколько месяцев даже не было секса. Она перестала интересовать мужа как женщина. А Виктор ей был просто безразличен.

И теперь она смотрела на сидящих в ресторане людей, как в волшебное зеркало, отражающее ее прежнюю жизнь. Но те вряд ли обратили бы на нее внимание. Потому что она им не нужна. Она никому не нужна. Разве что маме, тете и Варяше.

Как же больно и обидно! Как же беспросветно и безнадежно! Жизнь, в которой у нее уже не будет ничего хорошего. «Ну хоть ты пожалей меня! — взмолилась она Богу, в которого давно уже перестала верить. — Хоть ты прояви каплю милосердия! Мне так это нужно!» Анжела всхлипнула и тут же зажала рот варежкой. Снег попал ей в рот. Но вокруг была пустынная улица. Она никому была не нужна. И никому не интересна.

Нет, Бога в этом мире нет. И даже если бы он был, его никто бы не заметил. Прошел бы мимо.

Анжеле вдруг представилось, как Христос, одетый в дешевый серый пуховик и черную вязаную шапку, тоже бредет по этим обледенелым тротуарам с горошинами соли и недоуменно заглядывает в окна ресторанов, случайно встречаясь глазами с посетителями, которые торопливо отводят взгляд. Странник горько усмехается, смотрит на доверчиво легшую в его ладонь снежинку и усаживается на пустую скамейку неопрятного в это время года сквера. Одинокий и нахохлившийся в своей сиротской куртке.

Мимо проходят люди, погруженные в разговор по телефону или просто торопящиеся по своим делам, не глядящие по сторонам, как будто подключившие автопилот до конечной цели. Дамочки на высоких каблучках настороженно и брезгливо обходят застывшего странника: «Обкурился, что ли?» Только один ребенок вдруг застывает и уже было приоткрывает рот в восторге открытия, сам не понимая чего, но раздраженная мать тянет его за рукав: «Да не тормози, и так в музыкалку опаздываем», — и он дает себя утащить вперед, послушно выронив из рук чудо.

Так проходит не один час, и только ближе к вечеру девушка в оранжевой куртке, собирающая мусор из урн, на секунду колеблется: «Спросить или не надо? А вдруг человеку плохо?» — но ловит на себе внимательный взгляд, успокаивается и тут же отходит, забывая.

Незаметно подкравшиеся сумерки, прорезанные кислотными лучами фонарей, обволакивают фигуру, кутают ее в темноту, комкают, она как-то странно выцветает, тает. Рассветным тусклым утром на скамейке бомж к своей нечаянной радости находит только пустую серую пуховку с черной шапкой и взволнованно бормочет, торопливо пряча от рук конкурентов нечаянный подарок: «Спасибо тебе, Господи!» Да, этому городу Бог не нужен…

Анжела оторвала взгляд от светящихся окон ресторана, украшенных висящими новогодними шариками и мишурой, побрела дальше. Надо купить мазь от ожога. Она помнила, что была такая, но ее надо было применить как можно раньше. Надо было объяснить Виктору, почему она держала руку под холодной водой. Все ее проклятая гордость! Нежелание унижаться. Что ж, она наказала сама себя, и теперь рука страшно болит. И хватит ли денег на эту мазь? Анжела взяла немного из пачки наличных, что всегда лежали дома, но ведь надо будет объяснить, куда она потратила деньги. Как же ей это все осточертело!

Глава 4. Дед Мороз

Дед Мороз был веселым и румяным. На нем была ярко-голубая шуба — какая и должна быть у Деда Мороза, а не помеси импортного Санта-Клауса и отечественного языческого бога зимы. В свете фонарей сказочные узоры на одежде переливались и искрились. Высокая шапка с меховой опушкой была молодцевато заломлена набок.

Анжела замерла, глядя в шалые глаза артиста, блестевшие из-под кустистых заиндевевших бровей.

— Тепло, Морозушко! Тепло, батюшка! — невольно расплываясь в улыбке, сказала она, собираясь идти дальше.

— А чего тогда грустная такая? — пробасил Дед Мороз и стукнул посохом, оплетенным елочной мишурой, о тротуар. — У людей скоро праздник, в душе мандаринами пахнет, а у тебя метель метет!

Улыбка спала с лица Анжелы. Она растерянно посмотрела на артиста, пожала плечами и пошла было дальше.

— Эй, красна девица! — крикнул ей вслед артист. — Ты мимо чуда-то не проходи! Оно один раз только человеку дается. Упустишь — до конца жизни жалеть будешь.

Его слова так перекликались с недавними мыслями Анжелы, что она смутилась. Но, поворачиваясь к полночному краснобаю, уже надела на лицо желчную усмешку.

— Это ты себя чудом считаешь?

— Не! Я лишь ношу чудеса в мешке. Людям дарю, — Дед Мороз тряхнул мешком за своей спиной. — Потому как время такое — канун Нового года. В это время все так ожидают чудес, что грань между реальностью и сказкой истончается.

Артист явно был выпивши, потому что нес полную чушь. Анжела осуждающе покачала головой. Раньше в ней всегда было презрение к пьяным, но в последнее время… особенно после того, что произошло с мамой, презрения в ней поуменьшилось. Как и брезгливого отношения к людям, не похожим на здоровых и трезвых.

— Ты бы нес свои чудеса домой, — добродушно пожурила Деда Мороза Анжела. — Небось, дома ждут.

— Пойду! — широко улыбнулся Дед Мороз. Борода у него тоже была хороша: осанистая, сказочная. — Вот вручу всем подарки и пойду. Тебе тоже один приготовлен.

Артист подмигнул и скинул со спины синий мешок, на котором были вышиты серебряные снежинки.

Анжела снова развеселилась.

— Лучше детишкам отнеси!

— Ну зачем же детишкам твои беды? — спросил Дед Мороз, копаясь в мешке. — Это не у них же муж стал чужим человеком, которого с трудом терпишь? Это не они же, лежа в постели, думают, как отомстить своему близкому человеку? Унижая его и делая больно?

Анжела так побледнела, что даже голова закружилась. Ей пришло в голову, что она здесь одна наедине с этим мужчиной. А вдруг он маньяк? Иначе откуда он знает про…

— Откуда я все знаю? — подмигнул ей Дед Мороз. — Ну так я же тебе говорю, дочка, волшебник я. Могу подарить тебе чудо.

— Какое чудо? — еле прошептала непослушными губами Анжела.

Она уже прикидывала, куда бежать. Вот туда, к ресторану, где еще сидят люди? Или лучше на другую сторону площади? Там через два дома будет аптека, куда она шла.

— Вот возьми! — протянул ей руку Дед Мороз. На его ладони в большой бархатной варежке с меховой белой оторочкой лежало елочное украшение — стеклянная снежинка.

Анжела покосилась на игрушку. Не опасно ли брать что-нибудь у этого человека? Он же явно хороший психолог, раз сумел за пару минут разговора прочесть ее сокровенные желания. А вдруг он гипнотизер? Хотя что с нее взять? У нее и денег-то почти нет.

— Нет, спасибо! — отказалась Анжела. — Я не принимаю подарки от незнакомых людей.

— Это твое дело, — почти равнодушно пожал плечами Дед Мороз. — Но как бы тебе не пожалеть однажды. Хотя, и взяв, ты можешь пожалеть. Чудо, оно, знаешь ли, тоже цену имеет.

— Разве? — удивилась Анжела. — Разве чудеса не бесплатны?

— Только для детей, — строго отрезал артист. — Они так искренне в них верят, что получают бесплатно. А взрослым за свое чудо платить надо. И чем меньше человек в него верит, тем больше будет плата. Но ты бери, красна девица, бери! Другого случая может не представиться!

Анжела с опаской покосилась на незнакомца и отрицательно покачала головой.

— Ну вот так всегда! — укорил ее Дед Мороз. — Ладно, твое дело! Хочешь — бери! Не хочешь — пусть чудо пропадает. Или его кто другой возьмет. Только чудо это для тебя лично приготовлено, другому счастья не принесет. К тому же оно растает скоро, — подмигнул артист, снова накидывая на плечо мешок. — А я пошел. Дел у меня перед Новым годом невпроворот.

Он положил стеклянную снежинку под елку и пошел прочь размашистыми шагами, хрустя по свежему снегу. Мешок поблескивал в свете фонарей. Анжела провожала незнакомца взглядом, пока он пересекал проезжую часть. Мужчина остановился на другой стороне, повернулся к ней и, приложив руки рупором ко рту, крикнул:

— Только ты сама должна захотеть чуда, Анжела! И помни про плату.

А затем полностью потерял к ней интерес и пошел дальше.

Анжела ахнула. Но нет, ей, наверное, это послышалось. Не мог артист знать ее имя. Она в раздумьях посмотрела на лежащую снежинку. Потом подошла и взяла ее в руки.

Снежинка была аккуратная и очень красивая. Она искрилась гранями и умещалась ровно в ладони.

Чудо! Разве не этого хочет каждый человек? Есть ли на свете абсолютно счастливые люди, которые ни о чем не мечтают, ничего не желают? Здоровья родителям, счастья детям, мира и лада в семье, успехов на работе, да просто материального благополучия! Но Анжеле вряд ли бы помогло одно чудо. Ей бы потребовалось по крайней мере несколько чудес. А снежинка была одна.

Анжела положила украшение в карман: все же негоже отвергать подарок. Да еще и от Деда Мороза, усмехнулась она. Решила: подарит Варюше, а та повесит игрушку с другими украшениями. И то — пора уже ставить елку, припозднились они в этом году.

Анжела подождала, пока по пустынной площади проедет машина, и торопливо пересекла проезжую часть. Достигнув безопасного тротуара, оглянулась. Деда Мороза в яркой шубе с волшебным посохом уже не было видно, и все окружающее показалось девушке серым и тоскливым.

Глава 5. Метель

Анжела тут же снова закуталась в капюшон. Снег был таким сильным, что она практически шла наощупь. Фонари служили ориентиром, но головы девушка не поднимала, упрямо глядя в снежную кашу под ногами. Надо пройти два дома, и там будет аптека. Снег бесновался, летел прямо в лицо, отчего оно опять намокло. Анжела шла, опустив низко голову. Но вдруг через несколько минут метель решила сменить гнев на милость. Снежинки стали более редкими, и они уже не так хлестали по лицу. Какая капризная нынче зима, подумала Анжела, и как прихотливо меняет ее настроение. Девушка сбросила капюшон, подняла глаза и недоуменно остановилась.

Дом, рядом с которым она остановилась, был и похож на знакомую ей аптеку, и в то же время не похож. Во-первых, он был, кажется, ниже на пару этажей. Во-вторых, вместо привычного горящего зеленого креста, на цепях болталась вывеска «Аптека Докторъ Здоровъ». Красивые, стилизованные под старину буквы были припорошены снегом, но хорошо читались в свете фонаря. Да и фонарь был похож на музейный, к тому же намного тусклее, чем обычно.

Анжела с удивлением оглянулась. Сколько она здесь не была? Месяц? Неужели за это время здесь все переделали? Ну ладно, с количеством этажей она могла просто ошибиться. Но зачем переделали аптеку и даже фонарь… нет, все фонари на улице. А может, тут снимали кино? Что-нибудь про жизнь начала двадцатого века? Только этим можно было бы объяснить сильные изменения в городском ландшафте. И аптека внутри, хорошо освещенная и видная через большое витринное окно, выглядела непривычно.

Заинтригованная Анжела постучала сапогами, чтобы обить снег, вытерла ноги о жесткий половик на крыльце и толкнула дверь. Приветливо прозвучал колокольчик, и она оказалась внутри. Колыхнулась темно-синяя занавесь, и из глубины помещения к прилавку выплыла сухопарая дама в строгой белой блузке.

— Что вам угодно, барышня? — деловито осведомилась она.

Анжела с любопытством оглядывала непривычный интерьер без стеллажей, где обычно стояли дезодоранты, шампуни и другие мелочи. Зато стены и зеркала в простенках между шкафами были украшены еловыми ветками, на которых блестели шары и мишура. Слово «барышня» Анжела отнесла к еще одной сегодняшней странности, но не стала заострять на этом внимания.

— Добрый вечер! — любезно сказала она. — Мне нужна мазь от ожогов. Забыла, как называется. Такая серая, в тюбике.

— Серая в тюбике? — нахмурилась продавщица. — Такой не помню, но могу вам посоветовать вот эту.

Дама полезла в верхний ящик за лекарством. Анжела с удивлением увидела, что продавщица одета в длинную юбку. Чего только мода ни делает, подумала она. Взгляд девушки невольно скользнул вниз, и Анжела едва не ахнула. Она нагнулась и неверяще приподняла край своей длинной юбки, который выглядывал из-под шубки серебристого меха. Шубка?

Анжела на подгибающихся ногах подошла к зеркалу в полутемном простенке и со страхом взглянула на своего двойника. Это была она и одновременно не она.

Норковая шубка лежала пышными складками на ее ставшей слишком длинной юбке, а верх рукавов в районе плеча был оторочен мехом чернобурой лисицы. Шляпка в тон была тоже меховой. Из-под нее выходили тщательно завитые локоны. На груди висела меховая же муфточка. Анжела запустила туда руку и нащупала маленький кошелек. Открыв его, обнаружила монеты — странные, по виду старинные — копейки и рубли, а также бумажные деньги. Она с недоумением повертела их в руках.

— Что-нибудь еще? — с намеком спросила продавщица.

— Сколько с меня? — почти машинально спросила ошарашенная Анжела.

— Двадцать копеек.

— Сколько?

Брови дамы поползли вверх. Девушка смутилась и стала копаться в кошельке, выискивая монеты. Положила их в тарелочку с отбитым краем около железной кассы, получила пробитый чек и взяла пузырек, запечатанный резиновой пробкой.

— Инструкция на пузырьке, — пояснила дама, теперь уже любезно. — Но чем скорее после ожога пользоваться мазью, тем скорее рана пройдет.

— Благодарю вас.

Снова звякнул колокольчик, и Анжела оказалась на улице. Изменившейся практически до неузнаваемости.

Дома явно были ниже, чем раньше. Мимо, фырча, проехала машина, и Анжела раскрыла рот. Такую машину она видела только в кино или на старинных картинках. Ретро-автомобиль — так его назвали бы. Но вот навстречу ему проехал похожий. Совпадение? Или это какая-то мистификация, направленная лично на нее, Анжелу? Но кому это может быть нужно?

Но больше всего по психике девушки ударил тот факт, что каким-то неведомым образом она оказалась одета в незнакомую ей одежду. Еще десять минут назад она была в джинсах и пуховике, а сейчас оказалась в длинной юбке и шубке. Но так же не бывает!

Ноги невольно понесли Анжелу по улице назад к дому. Может, она попала в какое-то заколдованное место? Где все видится не таким, каким должно? Или ее одурманили? Ну точно! Тот массовик-затейник в шубе! Анжела захлопала себя по карманам, но где там! Та снежинка, равно как и мобильник остались в пуховике. Из карманов этой шубки Анжела вытащила лишь носовой платок и пудреницу. Негусто.

Она дошла до площади, где была еще недавно. Прекрасно! Хотя бы площадь казалась похожей. Те же деревья посередине и елка. Под елкой Анжела заметила силуэт высокого мужчины. Может, это тот артист? Пусть объяснит ей, что происходит.

Машины, по-прежнему выглядевшие совершенными ретро, огибали площадь не часто, и Анжела беспрепятственно перешла ее. Устремилась к елке, вокруг которой прохаживался мужчина, сделала оборот и столкнулась с ним нос к носу. И в растерянности застыла.

Полицейский… хм, в нему больше подходило всплывшее из глубины Анжелиной памяти слово «городовой». Так вот, городовой был одет в тулуп с меховым воротником. Тулуп был подпоясан портупеей, с которой свисала кобура и дубинка. Из-под барашковой шапки на Анжелу строго смотрело обветренное лицо с усами.

— Что-то случилось, барышня? — осведомился полицейский.