Тридцать восемь квадратов

Глава 1. Возвращение

Маша стояла у кухонного окна, держа в руках чашку остывшего кофе. За стеклом серое октябрьское утро медленно разгоралось тусклым светом, и капли дождя, как слезы, скользили по подоконнику. Дом молчал — непривычно, почти тревожно. Девочки еще спали после вчерашних занятий в университете. Саша ушел рано, пробормотав что-то о встрече с клиентом.

Двести пятьдесят квадратных метров пустоты.

Она поставила чашку в раковину, автоматически включила воду. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет она вставала в этом доме первой, готовила завтраки, стирала, убирала, гладила рубашки Саши и платья девочек. Пятнадцать лет она была мамой чужим детям, которые давно стали своими. Ева называла ее просто Машей, но иногда, когда болела или грустила, шептала «мам» — тихо, почти незаметно, будто боясь, что это слово может разрушить хрупкое равновесие их жизни.

Маше было сорок пять, когда она поняла, что стала невидимой.

Не сразу. Постепенно. Саша все чаще задерживался на работе, все реже спрашивал, как она провела день. Дети выросли — у каждого своя жизнь, свои заботы. Никита живет отдельно с семьей. Ева и Ника ворковали в своих комнатах, обсуждали мальчиков, учебу, планы на будущее, и Маша слышала эти голоса через стены, чувствуя себя охранником чужого счастья.

Она не жаловалась. Никогда. Это был ее выбор — выйти замуж за мужчину с тремя детьми и женой, которая просто устала и уехала. «Временно», — сказала тогда Кира, сгружая вещи в машину. — «Мне нужно время». Прошло пятнадцать лет.

Маша прошла в гостиную, посмотрела на огромный диван, который она выбивала вчера, на ковер, который чистила на прошлой неделе, на стеклянные полки с книгами, которые никто не читал, но которые она протирала от пыли каждую субботу. Дом Саши. Всегда был его домом. Она жила здесь, как гостья, которая просто задержалась слишком надолго.

Телефон завибрировал на столе. Маша взяла его, скользнув пальцем по экрану.

Сообщение от Саши: «Сегодня поздно буду. Не жди с ужином».

Коротко. Без смайликов, без «целую», без всего того, что когда-то было между ними. Маша убрала телефон в карман халата и вздохнула. Нужно было начинать день — сходить в магазин, приготовить обед, постирать белье. Никита вчера пролил кофе на рубашку, нужно было застирать пятно. Ева просила погладить ее любимое платье. Ника...

Звонок в дверь прервал ее мысли.

Маша замерла. В половине девятого утра никто не приходил. Соседи? Почтальон? Она подошла к двери.

На пороге стояла женщина. Высокая, стройная, в элегантном плаще и с дорожной сумкой в руке. Волосы — каштановые, слегка вьющиеся — были аккуратно уложены. Лицо... Маша видела это лицо на фотографиях, в гостиной, в комнатах детей.

Кира.

Они стояли друг напротив друга — две женщины, чьи жизни переплелись пятнадцать лет назад, не встречаясь. Кира окинула Машу быстрым, оценивающим взглядом — от выцветшего домашнего халата до растрепанных волос, собранных в небрежный пучок. Маша молчала, сжимая дверную ручку так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Ты Маша, — сказала Кира. Не спросила — констатировала. — Мне нужно поговорить с Сашей. Он дома?

— Нет, — Маша удивилась собственному голосу: он звучал ровно, спокойно. — Он на работе.

— Понятно. — Кира кивнула, переложила сумку из одной руки в другую. — Тогда я подожду. Можно войти?

Маша отступила в сторону, не в силах вымолвить ни слова. Кира переступила порог, сбросила туфли, огляделась по сторонам. Ее взгляд скользил по стенам, по лестнице на второй этаж, по гостиной — знакомый, оценивающий взгляд хозяйки, вернувшейся домой после долгого отсутствия.

— Дом почти не изменился, — произнесла она, больше для себя. — Разве что мебель другая.

Маша закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. Внутри все сжалось в тугой узел.

— Зачем вы приехали? — тихо спросила она.

Кира повернулась, и на ее лице мелькнула улыбка — легкая, почти извиняющаяся, но в глазах читалась сталь.

— Я вернулась за своей семьей, Маша. Пятнадцать лет — это достаточно. Я готова быть здесь. Быть с ними. Быть... дома.

Слова повисли в воздухе, тяжелые, как камни. Где-то наверху раздался скрип — кто-то из девочек проснулся. Маша услышала шаги, и ее сердце забилось еще сильнее.

Кира подняла голову, всматриваясь в лестницу, и на ее лице появилось выражение, которого Маша никогда не видела на собственном: жадное, голодное ожидание встречи с детьми.

— Это Ева? — прошептала Кира. — Или Ника?

Маша не ответила. Она просто стояла у двери, понимая, что жизнь, которую она строила пятнадцать лет, только что дала трещину

Глава 2. Трещина

По лестнице спускалась Ника — босиком, в старой футболке Никиты и домашних шортах, с растрепанными волосами и заспанным лицом. Она зевала, не глядя по сторонам, и уже открыла рот, чтобы попросить Машу сварить кофе покрепче, когда замерла на последней ступеньке.

Взгляд девушки метнулся от Маши к незнакомой женщине в гостиной. Секунда тишины. Две. Три.

— Мама? — голос Ники дрогнул, стал тонким, детским.

Кира шагнула вперед, и на ее лице расцвела улыбка — искренняя, широкая, материнская.

— Никочка... Боже, как же ты выросла. Ты совсем взрослая.

Ника стояла как вкопанная, переводя взгляд с Киры на Машу и обратно. Пальцы вцепились в край футболки, комкая ткань. Маша видела, как девочка — нет, уже не девочка, девушка — пытается понять, что происходит, что чувствовать, как реагировать.

— Ты... — Ника сглотнула. — Ты вернулась?

— Вернулась, солнышко. — Кира сделала еще шаг. — Я так по вам скучала. По всем. Можно я тебя обниму?

Ника не двинулась с места. Ее взгляд снова метнулся к Маше — быстро, ищущий, словно спрашивающий разрешения или объяснения. Маша хотела что-то сказать, но горло сдавило, и она лишь беспомощно прижала ладони к бокам халата.

В этот момент сверху донесся другой голос — уверенный, звонкий:

— Ник, а где моя синяя кофта? Я точно помню, что она...

Ева появилась на площадке второго этажа, в наушниках, со смартфоном в руке, и тоже замерла, увидев картину внизу. Она медленно сняла наушники, опустила их на шею.

— Что происходит? — спросила она, оглядывая всех троих.

Кира развернулась к ней, и в ее глазах блеснули слезы.

— Евочка... Моя девочка.

Ева спустилась по лестнице медленно, осторожно, словно боясь, что видение исчезнет. В отличие от младшей сестры, она всегда была более сдержанной, более закрытой. Маша помнила, как тяжело давались Еве первые годы — она не хотела принимать новую женщину в доме, отталкивала попытки сближения, молчала за ужином, пряталась в своей комнате. Потребовалось почти три года, чтобы девочка начала оттаивать, и еще два, чтобы впервые случайно назвать Машу мамой, а потом расплакаться от собственных слов.

— Мама, — повторила Ева, остановившись рядом с сестрой. Голос был ровным, но Маша слышала в нем напряжение. — Это... неожиданно.

— Я знаю. — Кира вытерла уголки глаз. — Я должна была предупредить, позвонить. Но я так боялась, что вы не захотите меня видеть, что...

— Пятнадцать лет, — перебила Ева. — Пятнадцать лет ты не была здесь.

— Я знаю, Евочка. И я готова все объяснить. Готова... — Кира запнулась, посмотрела на Машу, потом снова на дочерей. — Я вернулась, чтобы все исправить. Быть с вами. Я так много потеряла, но теперь...

— Где папа? — резко спросила Ника, и Маша поняла, что девочка пытается удержать ситуацию под контролем, найти опору.

— Он на работе, — тихо ответила Маша, и все три женщины посмотрели на нее. Впервые за эти минуты она заговорила, и голос прозвучал чужим, отстраненным. — Вернется поздно.

— Ты позвонишь ему? — Кира повернулась к Маше, и в ее взгляде было что-то требовательное, словно она уже вернула себе право распоряжаться в этом доме. — Скажешь, что я здесь?

Маша сжала кулаки в карманах халата.

— Это не мое дело, — произнесла она, удивляясь собственной холодности. — Вы можете позвонить сами.

Повисла неловкая пауза. Ева и Ника переглянулись, и Маша видела в их глазах растерянность. Они не знали, как себя вести, что чувствовать. Ника всегда была более открытой, эмоциональной — Маша видела, как девочка борется с желанием броситься к матери и страхом быть отвергнутой снова. Ева держалась настороженно, но в уголках ее глаз тоже блестели невысохшие слезы.

— Я... мне нужно собираться, — вдруг сказала Маша, и ее голос показался ей громким в тишине гостиной.

— Ты работаешь? — Кира вскинула брови, будто удивленная.

— Да. Учителем. — Маша развернулась к лестнице, не глядя ни на кого. — Девочки, завтрак на плите. Разогрейте в микроволновке.

Она поднялась наверх, чувствуя на себе взгляды. В спальне — их с Сашей спальне, хотя последние месяцы казалось, что они живут в ней как соседи — Маша закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.

Руки тряслись.

Она прошла к шкафу, достала строгую блузку и юбку, которые носила в школу. Автоматически, не думая, начала одеваться. Сегодня у нее было три урока литературы в восьмых классах, потом классное руководство. График скользящий — то первая смена, то вторая. Сегодня повезло: можно было уйти из дома и не возвращаться до вечера.

Телефон завибрировал. Маша посмотрела на экран — сообщение от коллеги, напоминание о педсовете на следующей неделе. Она ответила коротко, убрала телефон.

Внизу послышались приглушенные голоса — Кира что-то рассказывала, девочки отвечали неуверенно, осторожно. Маша села на край кровати, сжав руки в замок.

Пятнадцать лет.

Пятнадцать лет она вставала в этом доме, готовила, убирала, стирала. Пятнадцать лет она была рядом, когда Ника болела ветрянкой и плакала по ночам. Когда Ева впервые влюбилась и вернулась домой с красными глазами, потому что мальчик предпочел другую. Когда Никита получил первую зарплату и неловко протянул Маше букет цветов, пробормотав «спасибо за все».

Она не родила их. Не могла родить — врачи поставили диагноз еще в первом браке, и это стало причиной развода. Ее первый муж хотел своих детей, и Маша не могла ему этого дать.

А потом появился Саша — усталый, растерянный мужчина с тремя детьми и сбежавшей женой. Он не обещал любви, не обещал счастья. Он просто сказал: «Мне нужна помощь. Я не справляюсь один».

И Маша согласилась. Потому что думала, что это ее шанс — быть матерью, быть нужной, быть частью семьи.

Теперь настоящая мать вернулась.

Маша встала, подошла к зеркалу, поправила волосы. Лицо смотрело на нее усталое, с морщинками у глаз и губ. Сорок пять лет. Не старая, но уже не молодая. Кира выглядела моложе — ухоженная, уверенная, красивая.

Глава 3. Невидимая

В учительской пахло старыми учебниками и дешевым растворимым кофе. Маша сидела за своим столом у окна, перед ней лежала стопка непроверенных сочинений восьмиклассников на тему «Мой герой». Буквы расплывались перед глазами, строчки сливались в одно бесформенное пятно.

— Маш, ты как? — Ольга Петровна, учительница математики и единственная, кого Маша могла назвать подругой, присела на край стола. — Ты бледная какая-то. Заболела?

— Нормально, — автоматически ответила Маша, не поднимая головы. — Просто не выспалась.

— Еще бы высыпаться с твоим-то домашним хозяйством, — Ольга вздохнула, отпила из своей кружки. — Я вчера мужу говорю: вот Машка у нас какая молодец, и дом, и работа, и трое детей практически вырастила. А он мне: «Чужих детей не бывает, если любишь». Я и думаю — правда ведь.

Маша сжала ручку сильнее, оставив красную отметку на полях сочинения. Чужих детей не бывает. Пятнадцать лет она повторяла это себе как мантру. Пятнадцать лет она верила, что любовь важнее крови.

А теперь кровь вернулась.

— Машенька? — Ольга наклонилась ближе. — Ты точно в порядке? Может, домой пойдешь? Я подстрахую на последнем уроке.

— Нет, — резко ответила Маша и наконец подняла взгляд. — Нет, я останусь. Мне... мне здесь лучше.

Ольга внимательно посмотрела на нее, но расспрашивать не стала. Просто положила руку на плечо Маше, сжала ободряюще и отошла к своему столу.

Маша вернулась к сочинениям. «Мой герой — моя мама», — написала девочка Соня Миронова корявым почерком. — «Она всегда рядом, когда мне плохо. Она готовит вкусный борщ и никогда не кричит, даже когда я получаю двойки. Я хочу быть такой же, как она».

Маша закрыла глаза. Когда последний раз кто-то из детей говорил о ней так? Когда последний раз Ева или Ника говорили «моя мама», имея в виду ее?

Никогда.

Она была Машей. Просто Машей. Женой папы. Той, которая убирает, готовит, гладит. Той, которая всегда рядом, но всегда — чуть в стороне.

Телефон завибрировал. Маша посмотрела на экран — сообщение от Саши.

«Кира написала. Сказала, что дома. Это правда?»

Пальцы застыли над клавиатурой. Маша смотрела на сообщение, пытаясь понять, что чувствует. Злость? Обиду? Страх?

Пустоту.

«Да. Приехала утром», — написала она коротко.

Ответ пришел почти мгновенно: «Мы должны поговорить. Я приеду пораньше. К шести».

Маша убрала телефон, не ответив. Звонок на урок разрезал тишину учительской, и она собрала свои бумаги, встала.

Восьмой «Б» встретил ее привычным шумом. Дети орали, бегали между рядами, кто-то запускал бумажный самолетик. Маша вошла, закрыла дверь, и класс затих — не сразу, постепенно, волнами.

— Здравствуйте, — сказала она, положив журнал на стол.

— Здрасьте, Марья Александровна, — хором ответили ученики.

Маша открыла учебник, нашла нужную страницу.

— Откройте страницу сто двадцать три, — произнесла Маша, и ее голос прозвучал механически, отстраненно.

Урок тянулся бесконечно. Маша задавала вопросы, слушала ответы, исправляла ошибки в тетрадях. Но мысли были далеко — в доме на двести пятьдесят квадратов, где сейчас сидела Кира, где девочки, ее девочки, слушали рассказы о том, почему мама уехала, почему мама вернулась, почему все будет теперь по-другому.

— Марья Александровна, а вы плачете? — тихо спросила Соня Миронова, та самая девочка, что написала сочинение о маме.

Маша вздрогнула, провела рукой по лицу. Пальцы стали влажными.

— Нет, Сонечка, — ответила она, быстро вытирая глаза. — Просто... устала. Продолжайте читать.

Класс притих, и дети с опаской посматривали на учительницу. Маша отвернулась к доске, делая вид, что пишет что-то важное, а на самом деле просто стояла, сжимая мел в дрожащих пальцах.

В шесть вечера она вошла в дом и замерла на первом этаже.

На пороге стоял Саша, в расстегнутой рубашке, с растрепанными волосами и усталым лицом.

— Маш, — выдохнул он. — Заходи. Нам нужно поговорить.

Она прошла мимо него, сняла туфли. В доме пахло домашней едой — кто-то готовил. Не она. Впервые за пятнадцать лет ужин готовила не она.

В гостиной за столом сидела Кира. Перед ней стояла чашка чая, и она выглядела совершенно как дома — расслабленная, уверенная, будто и не уезжала. Рядом, на диване, сидели Ева и Ника.

— Маша, присаживайся, пожалуйста, — Саша указал на кресло напротив дивана.

Она осталась стоять.

— Я не думаю, что мое мнение здесь что-то решает, — произнесла Маша тихо, но твердо.

— Не говори так, — Саша шагнул к ней, но остановился на полпути, словно наткнувшись на невидимую стену. — Конечно, решает. Ты... ты часть этой семьи.

— Какая часть? — Маша посмотрела ему в глаза. — Домработница? Няня? Та, кто вытирает пыль и гладит рубашки?

— Маша, — голос Киры был мягким, примирительным. — Я понимаю, как ты себя чувствуешь. И я благодарна тебе. Правда. Ты делала для моих детей больше, чем я могла. Но теперь... теперь я здесь. И я хочу вернуть то, что потеряла.

— Ты не можешь вернуть пятнадцать лет, — сказала Маша, и в ее голосе впервые за весь день прозвучала злость. — Ты не можешь просто вернуться и сказать: «Я готова». Где ты была, когда Ника заболела пневмонией и лежала в больнице три недели? Где ты была, когда у Евы первый раз разбили сердце? Где ты была, когда Никита получил диплом и плакал от счастья?

— Я была... — Кира запнулась, и в ее глазах блеснули слезы. — Я была не готова. Я была слабой, эгоистичной. Я убегала от ответственности. Но я работала над собой, Маша. Я поняла, что натворила. И я вернулась, чтобы исправить это.

— Нельзя исправить то, чего не было, — Маша покачала головой. — Ты не была матерью пятнадцать лет. А теперь хочешь ею стать в один день?

— Мам, — тихо сказала Ева, и Маша почувствовала, как что-то сломалось внутри.

Она обернулась. Ева смотрела не на нее. Она смотрела на Киру.

— Мам, — повторила девушка, и голос дрогнул. — Прости. Мы... мы должны дать ей шанс.

Глава 4. Осколки

Маша не знала, сколько просидела на полу. Темнота за окном сгущалась, комната наполнилась сумерками, но она не вставала, не включала свет. Внизу постепенно стихли голоса, хлопнула входная дверь — кто-то ушел или вышел. Потом снова тишина.

Телефон завибрировал. Маша достала его из кармана — сообщение от Никиты.

«Маша, Ева написала. Это правда? Мать вернулась?»

Она посмотрела на экран, на это короткое сообщение. Никита всегда был немногословным, сдержанным. Из всех троих детей именно с ним у Маши сложились самые ровные, спокойные отношения — без надрыва, без детских истерик, без попыток оттолкнуть или приблизить. Он просто принял ее присутствие как данность: вот папина новая жена, она готовит, убирает, иногда помогает с уроками.

Когда ему было шестнадцать, он однажды сказал ей: «Спасибо, что осталась». Больше они никогда не говорили об этом.

«Да. Утром приехала», — ответила Маша.

«Приеду завтра утром. Нужно поговорить.»

Маша убрала телефон. Никита жил теперь в ее однокомнатной квартире — той самой, которую она купила после развода, еще до брака с Сашей и так и не продала. Когда он женился на Алине, молодым некуда было идти. Саша предложил им остаться в большом доме, выделить комнату, но Никита отказался: «Хочу своего пространства». Маша тогда отдала ключи, не раздумывая. «Пока встанете на ноги, живите. Мне она все равно не нужна».

Теперь там жили Никита, Алина и их дочка Алиса. Маша видела их по выходным, когда они приезжали в гости. Алина всегда обнимала ее на прощание и называла «мамой Машей», а малышка Алиса тянула к ней ручки, лопоча что-то непонятное.

В дверь постучали — тихо, неуверенно.

— Маша? — голос Саши. — Можно войти?

Она не ответила. Саша постучал еще раз, потом повернул ручку — заперто.

— Маша, пожалуйста. Нам нужно поговорить.

— Завтра, — сказала она сквозь дверь. — Я устала.

Пауза. Потом шаги — он ушел. Маша услышала, как он спустился вниз, что-то сказал приглушенным голосом, и снова тишина.

Она встала, наконец, подошла к окну. Внизу стояла машина Саши, и в свете фонаря Маша разглядела две фигуры — Саша и Кира. Они о чем-то разговаривали. Кира жестикулировала, Саша слушал, потом кивнул. Кира обняла его — быстро, по-дружески, но Маша все равно почувствовала, как что-то сжалось внутри.

Потом Кира села в такси и уехала. Саша постоял еще немного, глядя вслед машине, и вернулся в дом.

Значит, она не осталась. Пока не осталась.

Маша отошла от окна, прошла в ванную. Включила воду, разделась, встала под горячие струи. Вода обжигала кожу, но она стояла, не двигаясь, позволяя боли отвлечь от мыслей.

Когда она вышла, завернувшись в халат, в спальне горел свет. На кровати лежала записка — Сашин почерк, крупный, небрежный: «Поешь что-нибудь. На кухне в холодильнике запеканка».

Маша скомкала записку и бросила в корзину.

Утро началось с того, что Маша проснулась в пустой кровати. Саша ночевал в гостевой комнате — или не спал вовсе. Она спустилась вниз уже одетая, с собранными волосами и накрашенным лицом. Сегодня у нее была первая смена, нужно было выйти к восьми.

На кухне сидела Ника, уткнувшись в телефон. Перед ней стояла чашка недопитого чая. Увидев Машу, девушка вздрогнула, отложила телефон.

— Доброе утро, — тихо сказала она.

— Доброе, — ответила Маша, проходя к кофеварке.

— Маш... — Ника замялась, теребя край кружки. — Маша, прости. За вчерашнее. Я не хотела...

— Все нормально, — перебила Маша, не оборачиваясь. — Она твоя мама. Ты имеешь право.

— Но ты...

— Я ничья мама, Ника, — Маша развернулась, и девушка вздрогнула от холода в ее голосе. — Я никогда ею не была. Я была удобством. Бесплатной домработницей и няней. А теперь настоящая мама вернулась, и все встало на свои места.

— Это неправда! — Ника вскочила, опрокинув чашку. Чай пролился на стол, но она не обратила внимания. — Ты же знаешь, что это не так! Ты... ты была рядом всегда. Ты меня растила.

— По необходимости, — Маша повернулась обратно к кофеварке. — Потому что больше некому было.

— Маша...

— Вытри стол, Ника. И не опаздывай на пары.

Она взяла чашку кофе, прошла мимо девушки. Ника стояла с красными глазами, и губы ее дрожали, но Маша не оглянулась.

У двери она столкнулась с Евой, которая спускалась по лестнице в спортивном костюме — собиралась на утреннюю пробежку.

— Маша, подожди, — Ева преградила ей путь. — Я хочу объяснить.

— Не нужно, — Маша отстранилась. — Все и так понятно.

— Нет, не понятно! — Ева повысила голос, и это было так непохоже на нее — сдержанную, всегда контролирующую эмоции. — Ты думаешь, нам легко? Ты думаешь, я не понимаю, что ты сделала для нас? Но она... она моя мать. Я пятнадцать лет злилась на нее, ненавидела за то, что она бросила нас. А теперь она вернулась, и я... я не знаю, что чувствовать!

— Чувствуй то, что хочешь, — Маша посмотрела ей в глаза. — Но не требуй от меня улыбаться и делать вид, что все хорошо. Я пятнадцать лет отдала этой семье. Пятнадцать лет я была на вторых ролях. А теперь я даже не на вторых — меня просто нет.

— Это не...

— Пусти меня, Ева. Я опаздываю.

Ева отступила, и Маша вышла из дома.

Никита приехал ближе к обеду. Маша как раз вернулась из школы после утренних уроков — сегодня ее отпустили пораньше, заменили на последнем уроке. Она сидела на кухне с чашкой чая, когда услышала звук открывающейся двери.

Никита вошел один — без Алины и без ребенка. Он был высоким, широкоплечим, похожим на отца, но с более мягкими чертами лица. Увидев Машу, он кивнул и прошел на кухню.

— Привет, — сказал он, садясь напротив.

— Привет.

Они помолчали. Никита всегда был таким — немногословным, обдумывающим каждое слово прежде, чем произнести его.

— Ева рассказала, что произошло, — наконец сказал он. — Про вчерашний вечер.

Маша кивнула, глядя в чашку.

— Маша, — Никита наклонился вперед. — Я не знаю, что там хотят делать отец и девчонки. Но я хочу, чтобы ты знала: для меня ты всегда была больше, чем просто папина жена.