Триединые

Пролог

Он мне не друг и не враг, скорей уж клеймо на плече
Сколько бутылок и фляг яда в кровавом ключе?
Сколько он знает дорог, пройденных наискосок?
Пьет молча огненный грог, кости глодает кусок —
Это каннибализм с пристрастиями ко мне,
Псевдо-сюрреализм, знамя зари в огне
Сожженные мосты, пепел и жар золы.
Все они так просты, те кто без меры злы.
Он достает пенсне, листает свой гримуар.
Он в моем каждом сне, он бесконечно стар.
Тихо сидит в углу в сплетеньи сырых теней.
Гладит ладонью мглу, глухо рокочет в ней.

Несмотря куда я иду, открываю какую дверь
Он в тени моей на беду. Он самый опасный зверь.
Молчит, добавляя в чай белену, ковыль и полынь.
Я прогорклый глотаю Рай, и шепчу ему зло "Остынь...
Отойди хотя бы на шаг, дай вдохнуть без тебя раз."
Он лишь скалится, добрый враг, игнорируя пыль фраз.
Он безжалостен, нелюдим, трижды проклят и благословлен.
Я навеки связана с ним. Прорастает сквозь пальцы лен,
Пробивается сквозь виски серебристый чертополох.
Мы безжалостно так близки, что зажмурился сам Бог.

  Он был стар. Стар как земля, как камни и скалы. Стар как растрескавшийся от смены зноя и холода шумерский обелиск, воздвигнутый в его честь давно истлевшими в прах потомками. Один мудрец говорил, что если бы человечество могло иметь детей только от союзов соулмейтов, мир был бы прекрасен, потому что в мире не осталось бы людей.
Аллулим видел, как цивилизация прорастает сквозь мелкую рябь веков, словно зёрна сорняка, заглушая все добрые всходы, столетие за столетием, становится все более похожей на жестокий фарс, в котором и клоуны и зрители одинаково безумны. Аллулим устал. Ему надоело смотреть со стороны на гротескную пантомиму, в которой полчища стариков с юными лицами без оглядки жертвуют молодыми ради каких-то безумных целей. Геополитика? Превосходство одной группы людей над другими? Это давно стало пошлым анекдотом, над которым Ал перестал смеяться много веков назад.

  В последнее время он все чаще задумывался над тем, чем заслужил свое проклятие? Что сделал не так?

  Еще один город простирался у ног Аллулима словно опрокинутое звездное небо. Лабиринт заполненных мигающими огнями фар искривленных в агонии асимметрии улиц, светящиеся пасти афиш, кричащие кляксы окон и фонарей. Найдёт ли он тут то, что ищет? То, что не нашёл в тысяче других городов?

  Мужчина, словно отлитое из тёмной бронзы изваяние, смотрел вниз, в который раз испытывая тянущее под ложечкой желание сделать один шаг в пустоту.

  Он был стар и он нечеловечески устал. Но привычка бороться до последнего слишком глубоко въелась в его кости. Даже если враг в этой схватке — само время.
Аллулим развернулся на каблуках, спрыгнул с балюстрады на покатую крышу странной высотки.

  Его поиск начался. И да помогут ему богиня Иштар и великий Ахурамазда, в этот раз все должно быть иначе.

1.1 Город реки

  Город в плену песков, ржавой пыли и времени, причудливая мозаика из прошлого, будущего, настоящего и вымышленного, старых сказок, жестоких легенд, втиснутая в свинцовую рамку реки. Великий змей, огибающий город словно свою добычу, неторопливый и древний, надменный в своей перекатывающейся стальной чешуей силе. Река – божество. Река –убийца. Раз в сто лет она выходит из берегов и поглощает город, заливая мутной тванью улицы, собирает жатву человеческих жизней, трупы бездомных собак и серую пену утопленных крыс. Раньше в бурых, полных подкожной жизни, водах реки тысячами тонули жертвенные рабы, невезучие торговцы вместе с кораблями и тайны правителей с камнями на шеях.

  Мин знала тысячу историй о Реке и Городе. Шестнадцать счастливых лет её коротенькой жизни эти истории рассказывал отец. А потом он умер. Так просто. Умер от старости. Мать протянула дольше на год, сделав всё, чтобы дочь почувствовала тяжесть ее горя на собственной шкуре. Маленькая и утончённая Лиу, из фарфоровой статуэтки династии Минь ставшая иссохшей старухой. Горе выпило остатки её сил и остатки некогда блестящего разума. Лиу с кожей как рисовая бумага или ветхий пергамент, Лиу с седыми волосами белее чистого серебра, безумный демон, живущий с Мин в одном доме.

По вечерам мать ходила из комнаты в комнату и звала отца. Её крики было слышно даже на улице. Мин забивалась на чердак, прикрывая уши ладошками и страстно желая матери поскорее умереть.

  — Никогда не встречай своего соулмейта, а если встретишь — убей, — бормотала мать потом по утрам, разбитая и истощенная, когда Мин тащила ее до кровати, — иначе он украдёт твое сердце, выпьет его до дна и бросит в этом мире одну, умирать от старости, утешаясь лишь воспоминаниями, в которых нет ничего, только горечь утраты. Убей своего соулмейта, если встретишь, Мин. Иначе будешь как я, заживо превращаться в скорбное привидение, ища в своем доме того, кого больше нет.

  Мать умерла в одну из ночей, совершенно одна, пока Мин пряталась от неё на чердаке. Окоченевшее тело, найденное в гостиной утром, не имело ничего общего с человеком. Так выглядят мумии египетских фараонов, вытащенные из своих саркофагов и лишенные погребальных одежд. Только кости и сморщенная серая кожа.

  За два года она кое-как научилась жить. Склеила себя из обломков. Продала родительский дом, нашла себе дело по вкусу и приготовилась жить вечно, перешагнув через рубеж восемнадцатилетия, как некоторые бросаются со скалы в бурлящий океан. Она уже несколько месяцев не менялась. Хотя заметить это было невозможно. Все то же лицо, короткие волосы, болезненная бледность. Отец говорил, что она похожа на лемура. Круглая мордашка с большими раскосыми глазами, мелкие черты, невыразительные и инфантильные. Возможно он был прав, хотя Мин всегда хотела быть похожей на него, а не на уродливого зверька с Мадагаскара. К сожалению, материнские гены оказались слишком сильными. Мин не вышла ростом, фигурой походила на подростка и отголоски Азии сквозили в её чертах как насмешка над гордой кровью отца и его фамилией.

  Мин любила фотографировать. Громоздкая камера на её шее болталась почти всегда, не зависимо от того идет Мин на учебу или просто гуляет по городу. Навязчивое желание ловить в объектив совершенно всё, что привлекало ее внимание иногда вынуждало Мин делать странные поступки. Она шаталась по бедным кварталам, исходила все блошиные рынки; лица бездомных, калек и чумазых детей, дворовые кошки, медные кувшины, животные и фасады домов — все это сочеталось в коллекции работ Мин в один огромный портрет её города, многогранный и реалистичный, словно работы художников прошлого.

В этот вечер она добралась почти до окраины. Одноэтажные домики из песчаника, с плоскими крышами и круглыми окнами, тут казались начисто оторванными от цивилизации. В свете угасающего дня их горчично-жёлтые стены стали багровыми, так, словно сам воздух пропитан кровью, на неровных пластах известняка, облупленной побелке и корявых досках дверей дрожали последние лучи прожитого дня. Мин жадно ловила их зеркальным глазом объектива, щёлкал затвор, иногда она тратила пару секунд на точную подстройку. Камни мощёной улицы под носками ботинок напоминали о панцирях черепах, выползших на берег и окаменевших там в ожидании прибоя, который никогда не придёт.

Впереди, на пересечении двух улиц была видна небольшая площадь. Над ней мигали белым и зеленым подвешенные на провисших проводах лампы, гудел маленький базар для бедняков, где одни нищие продавали собственноручно выращенную еду и подержанные вещи другим. Там играла музыка, люди неспешно сновали от прилавку к прилавку. Опустив камеру болтаться на шее, на широком ремне, Мин ускорила шаг, предвкушая сочное сочетание ярких красок, электрического освещения и отсветов кровавого заката.

В толпе мелькали лица женщин с тяжелыми серьгами в ушах, платки и вуали на их головах, собранные складками, походили на райских птиц, загорелые лица, белозубые улыбки, блики зелёных ламп и красные солнечные зайчики в начищенной бронзе тяжёлых ожерелий. Мужчины преимущественно в белом, дети, шныряющие у ног взрослых словно котята — вообще почти голые. Мин устроилась в тёмном уголке между прилавком с фруктами и лотком торговца ножами, ловя все великолепие этой площади на пленку, с жадностью и восторгом. Блуждая по городу, Мин давно подметила, что в бедных кварталах стариков больше. Казалось, что те кто не имел ничего за душой гораздо чаще находили соулмейтов. В толпе встречались совсем седые, покрытые морщинами люди. Словно она попала в другой мир, в сказку, где совсем не обязательно делать выбор между своей молодостью и сердцем родной души, где можно без опаски смотреть в лица прохожим, точно зная, что встреча с тем единственным, предначертанным самим Мирозданием — сулит только счастье.