Трофей заколдованного князя

Глава 1

— Око за око! Зуб за зуб!

Звенящие от злости голоса поглощает вязкий ночной туман.

Мои ступни тонут во влажном мху. Жесткая обувь пропиталась водой, отчего зябкая сырость проникла под кожу, добралась до вен и ледяными мурашками растеклась по телу. Нос щекочет кислый запах болота и едкий дым: горят отсыревшие и покрытые плесенью снопы льна. Добротная бы из них холстина получилась, да паводок затопил сарай. Недолго староста горевал, что столько добра пропало, — нашел им достойное применение.

— Сжечь ведьму!

Злобные выкрики заставляют оцепенеть сильнее, чем от холода. Народ пока только стекается к расчищенной посреди колючего леса поляне, и воплей мало: подзуживают толпу лишь Заряна, Ладислава, да Мария с Олегом. Так будет не долго. Скоро сельчане разогреются, войдут в раж — и пропаду я, если не смогу сбежать.

Осторожно дергаю кистями рук, но удача сегодня не на моей стороне. Веревка крепкая, и от движения она только сильнее впивается в заледеневшую кожу. Митя, мой добрый сосед, мог бы подсунуть старосте гнилую пеньку. Мог! Но и он, вслед за остальными, трусливо переметнулся на сторону моих сестер.

Ледяные мурашки бегут по коже. Босые озябшие ноги утонули во мху уже по самую щиколотку. Перевожу взгляд на седовласого старца и посох в его руке и, чтобы не стучать зубами от холода, крепче сжимаю челюсти.

Старец нервно теребит бороду, кривит рот, и я вижу его желтоватые зубы.

Отблески огня освещают угловатые фигуры односельчан. Мой взгляд беспорядочно мечется от одного лица к другому, но ничего, кроме оскалов, я не замечаю. Толпа завелась и рычит.

В отчаянии я мотаю головой. Этого не может быть. Просто не может быть.

А пламя все пожирает снопы льна. Оно гудит и потрескивает, сыплет искрами.

От толпы отделяется высокий широкоплечий мужчина. Его грубый, словно вытесанный из камня подбородок напряжен, а от недоброго взгляда исподлобья мое сердце проваливается в груди и затихает. Медленно шагая, здоровяк движется в мою сторону.

Ближе.

Еще ближе.

До моих ушей долетает шуршание травы под его ногами.

Пусть имя его Богдан, а облик напоминает наши отражения, все равно он пришлый. Много лет назад Серафима нашла среди болот младенца в плетеной корзине. «Мне его Род послал», — сказала она тогда. И никому не позволила даже прикоснуться к найденышу. Вырастила его как сына. Теперь чужак возмужал и принялся подминать общину под себя.

Запахи вереска и жасмина обволакивают, проникают в горло, перекрывают дыхание, и я захожусь в кашле. Мужчина подходит так близко, что я могу дотянуться до него ступней.

— Покайся богам, Дарина. — Он жадно ощупывает глазами мое лицо и спешно поднимает голову к чернильным облакам. — Это твое последнее слово.

Ветер стихает, воздух становится душным. Вспышка молнии разрубает небо пополам. Сельчане замолкают, а потом и вовсе склоняют головы к земле.

Моя участь предрешена.

— Перун с нами! Покайся и…

— Это не я, — против воли из моего горла вырывается хрип.

Хриплю я не от страха. Обвинение в отравлении мачехи настолько серьезно, что бояться уже поздно. Это приговор, и вынесут мне его с минуты на минуту. Впрочем, ожидать другую участь было бы наивно.

Я и не жду.

В яме, в которую меня посадили до суда, я насквозь продрогла, и теперь голову словно сжимает раскаленный обруч, а в груди полыхает костер, не меньший, чем тот, который разожгли в центре поляны мои еще недавно добрые соседи.

Я облизнула пересохшие губы, и изо рта вырвалось облачко пара.

— Думаешь, сможешь оправдаться?

Я и не заметила, когда Богдан успел преодолеть последние полшага, разделявшие нас. Теперь, широко расставив ноги, он стоит совсем близко. От просвечивающего насквозь взгляда его голубых глаз мурашки царапают кожу.

— Считаешь всех нас глупцами?

— Настоящий убийца на свободе. Тебя это совсем не беспокоит? — Пусть моя судьба предрешена, но сдаваться я не собираюсь.

— Настоящий убийца? — издевательски хмыкает чужак.

А я смотрю ему за спину. Там, сгорбившись, опираясь на посох, пошатывается старец. Это главный мудрец и судья нашей общины. Его тонкий, испещренный морщинами рот кривится в оскале, и он поддакивает каждому слову моего противника.

— Смотри, что Заряна обнаружила около хижины шептуна Ивана.

Широкая ладонь Богдана тонет в кармане рубахи, и через мгновение перед моим лицом развевается на ветру голубая лента из тончайшего льна.

— Твоя?

Вопрос риторический, отпираться бессмысленно. Все сельчане видели эту ленту в моих волосах много раз.

— Моя. Она пропала в травне прошлого года, — шепчу, и горло перехватывает. — Еще отец был жив.

— То есть ты отказываешься признавать итоги гонения следа*? — недобро щурится Богдан. И я вижу, как у него в зрачках вспыхивает пламя, а его широкая грудь поднимается все чаще.

— Отказываюсь, — я шепчу беззвучно, но Богдан считывает ответ по губам, и его глаза затапливает льдом.

— Ты бросаешь тень на каждого из нас. — До меня долетает терпкий запах его тела. — Смелая, ты слишком смелая, Дарина.

Он наклоняется к моему уху. От его тела идет тепло, а щеку царапает жесткая щетина.

— Всего этого могло не быть, — отрывисто шепчет мой недруг и замолкает на долгие секунды. — Одумайся, и я спасу твою жалкую жизнь.

— Не испугаешься проклятья? — хмурюсь я, глядя в застывшие голубые глаза. — Или ты забыл, что я приношу несчастье?

— Чушь это все, — презрительно кривится Богдан. — Бабские россказни.

А я невольно дергаю плечом: чужак, что с него взять? Хоть Серафима и вложила в него всю душу, своим он так и не стал, наши обычаи и уклад жизни не принял.

Ведь все помнят слова старой ведьмы-повитухи, что родилась я не в то время, не в том месте и не под той звездой. И что любой, кто соединит со мной свою жизнь, будет проклят Марой* и вскоре умрет.

Глава 2

Жар усиливается, и голова тяжелеет. Ее тянет к земле, но я сжимаю волю в кулак и из последних сил держу подбородок повыше. Всполохи тьмы перед глазами заслоняют свет пламени, а мысли становятся тягучими и неповоротливыми.

— Дарина, ежели ты признаешь вину, община будет к тебе милосердной и умрешь ты быстро, — вещает тот, кто должен был меня защитить. — А ежели откажешься, мы выведем тебя на чистую воду — и тогда пощады не жди.

Хриплый голос застывшего истуканом старосты эхом разносится по поляне и растворяется в опустившейся на лес темноте.

— Делай выбор, Дарина, — поддакивает старосте Богдан, и тьма перед глазами рассыпается на мельтешащий рой мух.

Хмурый и холодный взгляд Богдана совсем не похож на привычные мне презрительные маски односельчан. Не знаю почему, но я уверена, что за его синими очами кроется нечто недоброе и крайне опасное.

— Суд. Я выбираю суд.

От голода и усталости язык заплетается, но эти слова мне удается произнести довольно четко.

— Твое право, — громогласно оповещает собрание Пришлый и снова склоняется к моему уху. — Твое время на исходе, Дарина. Помни об этом.

Конечно, я помню. Еще как помню.

Староста встряхивает ладонями и торопливо трет их друг о друга. Односельчане спешат согреться и повторяют за ним эти нехитрые движения, отчего поляну на короткое время заполняет оглушительный шум.

Наконец его руки останавливаются, сельчане тоже затихают. Десятки пар глаз следят за своим предводителем. И когда он садится напротив черепа лошади, бережно уложенного на траву неподалеку от места моего пленения, я слышу несколько приглушенных вздохов.

Горло перехватывает, и я с трудом сглатываю вязкую слюну. Мне до сих пор жаль косматую и неуклюжую лошадку, которая больше десяти лет исправно служила общине. Но кто бы мог подумать, что и после своей смерти она продолжит влиять на нашу жизнь, пусть и в ином виде.

Мне не нравится смотреть на мрак в пустых глазницах, но череп уже давно превратился в оберег, без которого не решается ни один вопрос.

По правую руку старосты усаживается старец и роняет на траву свой посох. Его руки расслабляются на коленях, и я не сразу могу отвести взгляд от синих жил, проступающих через усеянную пятнами кожу.

— Дарина отказывается признавать вину, и мы повторим гонение следа, — долетает до моего слуха приказ старосты. — Богдан, приступай к дознанию.

Пришлый важно кивает и многозначительно смотрит на собравшихся.

— Пусть Заряна расскажет о том самом рассвете.

Чужак задирает подбородок к небу и задумчиво щурится. Затем он подходит к черепу, поднимает его и кладет рядом со мной. Если бы мои ноги были свободны, левой ступней я бы легко дотянулась до останков лошадки. А потом бы рванула с поляны прочь.

Но я накрепко привязана к стволу дерева, и мне остается только стоять на месте и сохранять невозмутимый вид.

И все же не проходит и пары минут, как от такого соседства волоски на теле приподнимаются, а на коже проступает ледяной пот. Меня начинает потряхивать.

От круга, которым уселись односельчане, отделяется фигура в длинном, до самых щиколоток, платье. Сквозь тонкую ткань просвечивает пламя, а я смотрю на белоснежные рукава и подол. И перед моими глазами мелькает сутулая фигурка тетушки Моти. Три месяца подряд она на рассвете раскладывала домотканое полотно на луговую траву, чтобы солнечный свет как следует выбелил его.

И теперь наряд Заряны белее белого. Жаль, что цвет платья совсем не отражает ее помыслы.

— Становись здесь, — указывает Заряне Пришлый на округлые кости.

Я верчу головой, в надежде справиться с ознобом и увидеть хоть проблеск поддержки от людей, которые мне совсем не чужие. Тщетно. Лица всех участников собрания хмурые.

Не нравится им, что я отказываюсь брать вину на себя. Но душевное состояние односельчан уже не моя проблема.

Мой взгляд снова приклеивается к пустым глазницам оберега нашей общины. Кажется, из налитой в них темноты вот-вот выползет на свет полоз. Или даже гадюка.

От одной мысли про змей волоски на коже встают дыбом. Сердце начинает частить, а ноги подгибаются. И я продолжаю стоять исключительно благодаря веревкам, крепко удерживающим меня в вертикальном положении.

Главная свидетельница идет к своему месту, а я сквозь накатившую дурноту отмечаю яркий румянец на ее щеках. И твердую походку уверенной в себе девицы.

— Расскажи, Заряна, как ты обнаружила бездыханную матушку, — вкрадчивым голосом обращается к ней Богдан.

Заряна переступает с ноги на ногу, бросает короткий взгляд на собравшихся и роняет голову. В воздухе раздается смачный всхлип.

Я и сама готова была бы посочувствовать оставшейся сиротой девице, если бы не жила с ней в одном доме и не знала, что плакать Заряна может только в одном случае — если на ее капризы не обращают внимания.

— Той ночью мне было очень тревожно, — шепчет она и поднимает взгляд от своих ног. — В окна бился ветер. Ладислава шутила, что это Бабайка шастает по дворам и ищет неспящих детей. Я разозлилась, ведь я уже не маленькая, сколько можно подшучивать надо мной.

— Согласен, это недобрая шутка, — вкрадчивый голос Богдана становится елейным. — И что же ты сделала?

— Я так и сказала Ладиславе, что она злая, очень злая. — Ее стопа приподнимается над травой и беззвучно опускается на землю. — И поднялась на второй этаж. Матушка всегда меня утешала и поддерживала.

— Что было дальше, девочка моя? — скрипит старец.

— В покоях мне стало тревожно. Будто на меня смуту навели. И ветер словно ошалел. Все колотил в ставни да теребил занавески.

Ее прямые и острые плечи подчеркивают угловатость фигуры, и мое сердце непроизвольно сжимается. Все участники собрания сидят потупившись, никто Заряну не торопит.

— Меня сковало от недобрых дум, и я остановилась посреди покоев. Думала, что сейчас маменька подойдет, коснется меня своими теплыми руками и разобьет морок.

Глава 3

— Тебя что-то насторожило?

Богдан ведет допрос неподобающе. Нельзя, чтобы в вопросе звучала подсказка. Но я молчу. Кто теперь станет меня слушать?

Заряна лишь кивает в ответ и дергает угловатыми плечами, отчего дорогое и нарядное платье приходит в движение. А я отгоняю от себя сварливые мысли: и в самом деле, не обязательно носить темные одежды и выставлять свое горе напоказ.

Когда погиб отец, я тоже не ходила в трауре. Но оттого моя скорбь меньше не стала, и с утратой я не смирилась до сих пор. Не отпустила отца в потусторонний мир, где находят приют души умерших, в Навь.

Может, и Заряна в душе оплакивает мать, а все остальное для нее неважно.

Только как я ни стараюсь, мой разум не верит этому объяснению. Долгих пять лет я прожила с ней в одном доме и точно знаю, что никого не любит Заряна в этом мире, кроме самой себя. И утрата матери ее печалит только тем, что никто вокруг нее больше не хлопочет, не спешит исполнить любой каприз.

— Что тебе показалось странным? — не получив осмысленного ответа, Пришлый снова задает наводящий вопрос.

— Сон у маменьки чуткий, но от дверного скрипа она по обыкновению не проснулась. Я подошла к ней поближе… — голос Заряны становится тише шелеста травы, — а ее лицо… Оно было белесое.

Она снова всхлипнула и заговорила быстро-быстро:

— Я приложила ухо к груди и поняла, что маменька не дышит, а сердце ее не стучит.

— Ты кого-то заподозрила? — Короткий взгляд Богдана в мою сторону заставляет меня поджать губы.

Сестра оглядывается, словно в поиске поддержки, и ее большие, похожие на рыбьи, глаза останавливаются на старце, который с непривычной твердостью кивает. Словно подбадривает или отдает приказ.

— Дарину, — произносит свидетельница и опять смотрит себе под ноги.

Что же там на земле такое интересное? Или это проклюнувшиеся зачатки совести не позволяют ей посмотреть мне в глаза?

— Одних подозрений мало. Может, у тебя есть доказательства?

— Есть, — дыхание сводной сестрицы учащается, и она нервно теребит боковой шов на платье.

Все замолкают.

Десятки пар глаз бесцеремонно разглядывают мою сводную сестру. Я успеваю заметить, что только у кроткой Ярины, дочери кузнеца, взгляд ошеломленный, словно в ночь на Ивана Купала она нашла цветок папоротника.

Впрочем, реакция односельчан меня не удивляет. Зарина сделала смелое заявление, но она уже все это произносила, только в узком кругу. Удивительно, что сплетни не успели разлететься по поселению.

Теперь ей предстоит повторить свое обвинение, только уже не скрываясь, на всю общину. Поэтому все притихли, и лишь пламя продолжает невозмутимо с громким потрескиванием пожирать снопы льна.

— Я видела Дарину входящей в комнату маменьки накануне вечером. В руках она несла склянку. В такие Иван разливает свои зелья.

У Ясномиры разболелась голова, и я дала ей обыкновенный целебный настой. Погубило ее что-то другое.

— Я тотчас метнулась к шептуну и около его дома нашла ленту… — потупляет глаза сестрица.

Мне так и хочется спросить, почему лента выглядит гладкой-гладкой, не видавшей воды, ежели за окном стояла непогода. Но я продолжаю молчать. Любое мое слово сейчас сыграет против меня.

Не потому что люди специально желают мне зла. Вовсе нет.

В них говорит страх.

Заряна произносит обвинение, и по поляне летит гулкий вздох. Теперь общее внимание переключается на меня. Лица собравшихся опять становятся похожими на маски, а губы недобро кривятся. Но пока что они помалкивают. И на том спасибо.

— Достаточно, можешь быть свободна, — поднимает руку Богдан, и, сопровождаемая тихим шелестом листвы, Заряна возвращается на свое место около огня. — Теперь я хочу услышать версию Ивана, нашего шептуна и травника.

Громкое бормотание заглушает треск пламени. От сидящих полукругом односельчан отделяется широкоплечая фигура. Мужчина решительно подходит к месту, где несколько минут назад стояла Заряна. Он поклоняется зловещему оберегу и только после этого кивает Богдану.

— Значит, это ты сварил зелье, убившее Ясномиру? — косится на него Пришлый.

— Получается, я, — бормочет шептун. — Только не знал я, что для недобрых дел мое зелье сподобят. Мне сказали, что надобно оно от бессонницы доставучей. Попросили посильнее настой сделать, ну дак я и сделал, как было велено.

— А кто попросил?

— Та откуда ж мне знать? Через совиное дупло, что на окраине леса, пришло повеление. Там же, в бересте, и монеты лежали.

— Много?

— Немало, — вздыхает шептун и проводит широкой ладонью по лбу.

— И часто тебе такие заказы, — глумливо кривится Пришлый, — через дупло приходят?

— Нередко, — дергает здоровяк плечами. — Только обычно просят зелье от срамных хворей, чтобы жена али муж не прознали да не судачили соседи. От бессонницы первый раз.

— И у тебя нет подозрений, кто это мог быть?

— Ну… — мнется здоровяк, — не мое это дело — сплетни распускать.

— Произошло убийство…

— Я-то тут при чем? — в голосе здоровяка появляется негодование. — Я зелья варю. И все. Ясно?

Его глаза выкатываются из орбит и блестят совсем недобро, а лицо заливает густая краска. Если бы я не знала, что Иван хорошо относится ко мне и к жителям общины, от его вида мне бы стало не по себе.

— Росчерк на бересте сможешь узнать? — не отстает Богдан. — Например, литеры нацарапаны легкой женской рукой. Или…

— Не было у меня такой заказчицы. Не было, — дыхание Ивана учащается, и я слышу хрип, раздающийся из его груди. — Как рукой дитяти на бересте накорябано было.

— И все?

— Все.

— Не хочешь ты помочь общине, Иван, не хочешь, — сетует, качая головой, Богдан. — Община тоже может про тебя забыть…

— Так я же вам все рассказал. Неужто мало? — прерывает его на полуслове шептун.

Его дыхание затихает, движения становятся плавными, он то и дело косится на череп. И я понимаю, что мужчина уже почти успокоился, о вспышке ярости свидетельствует только яркий румянец на его щеках, который я вижу даже сквозь сгустившуюся темноту.

Глава 4

Гнетущую тишину нарушает робкое бормоние. Жители общины недолго сдерживают свой пыл, и вскоре раздаются наполненные злостью выкрики:

— Гадина!

— Мерзавка!

— В костер ее!

Каждый возглас, словно остро заточенный кол, пронзает мою грудь. Вот ведь неожиданность. Я думала, что моя кожа загрубела и я готова ко всему. Думала, что смирилась.

Тогда почему мне так больно? Это ведь всего лишь слова…

Небо чернеет. Деревья роняют тени, и мне кажется, что они, как и люди, тоже против меня. Богдан переминается с ноги на ногу и бросает в мою сторону якобы случайные задумчивые взгляды.

Один шаг, и он снова стоит рядом. Его горячее дыхание обжигает кожу и заставляет меня еще сильнее сжаться от страха.

— У тебя нет другого выхода, — угрожающе шепчет он и пристально смотрит на сбившихся в толпу односельчан. — Видишь?

Конечно, я вижу. Поди не слепая. И слышу.

Его брови приподнимаются, а мой взгляд прилипает к толпе. Я деревенею от страха, но все равно не могу отвести глаз от искаженных ненавистью лиц.

Но вот что странно.

Ясномиру никто не любил, ее скорее боялись. Для некоторых ее внезапная кончина и вовсе сняла тяжкий долговой гнет. Но сейчас она вдруг стала светлой душой, о которой все скорбят.

И я понимаю, что не верю ни одному горестному вздоху.

Мой взгляд скользит по собравшимся на поляне.

Илья протянул длинные худые руки к огню… Он наверняка рад-радешенек. Ведь ему никто больше не сможет угрожать вурдалаками. И Степан уж точно станет спокойнее спать. Больше некому приманивать русалок и водяного в его пруд.

И я грустно усмехаюсь. Мачеха спала и видела, чтобы отнять у Степана пруд за долги. И тогда его семья лишилась бы единственного источника пищи — карпов и мелкой рыбешки, которую наловчился разводить сосед. Ведь остальная землица в угодьях Степана глинистая и, чтобы выжать из нее мешок зерна, посеять надо два мешка.

Но сейчас и Илья, и Степан позабыли, или сделали вид, что позабыли, про угрозы Ясномиры и вовсю поддакивают остальной толпе.

— Видишь, ни души на твоей стороне, — едва слышный шепот раскаленным молотом бьет по голове. — Только я верю в твою невиновность и готов дать тебе шанс.

— Зато я тебе не верю. — Острый кол в груди уже не болит, а только противно ноет.

— Это уже неважно. У тебя нет выбора.

Он поворачивается ко мне спиной, и я почти утыкаюсь носом в рубашку, благоухающую мятой. И где он умудрился раздобыть зелень? Ночи нынче холодные, и ароматные травы еще не пробились к солнечному свету.

Как бы то ни было, Пришлый прав. Я в ловушке, и выбора у меня нет.

Если я хочу жить, разумеется.

А я хочу. Очень.

Я должна узнать, что случилось с отцом. И наказать того, по чьей вине папа покинул нас.

Богдан снова поворачивается ко мне лицом. И я вижу, что на его щеках проступили желваки. И взгляд похолодел. А сам он стал похож на камень. Лишь длинные светлые волосы, рассыпанные по широким плечам, смягчают облик и трепещут на легком ветерке.

Все яснее ясного. Он требует ответ.

— Я согласна, — шепчу одними губами.

Выразительный взгляд Богдана поднимается к небу, а кончики губ слегка приподнимаются.

— Спаси меня. Я буду послушной женой.

Богдан вскидывает ладонь, и сельчане как по команде замолкают. От прикованных к моему лицу десятков пар глаз становится не по себе.

— Вы знаете, что община наша вымирает, — начинает свой монолог Пришлый. — Нельзя допустить, чтобы людей стало совсем мало. Только стоя плечом к плечу, мы можем достойно отражать атаки нелюдей. Поэтому я принял нелегкое решение — не спешить с казнью убийцы. Оно пойдет во благо всем нам.

Его голос напоминает мне голос отца. Такой же твердый и наполненный уверенностью в своих силах.

— Я готов взять Дарину в свой дом. И проследить, чтобы она искупила вину перед общиной.

— А если она еще кого-нибудь отравит?

Мне не надо смотреть, чтобы узнать голос, — Ладислава. За что она так меня ненавидит, я не смогла разгадать.

— Не отравит.

— Я бы на твоем месте не был таким уверенным, — улыбается в бороду старец. — Нужен план, что будешь делать, коли все пойдет не по-твоему.

— Добре. У меня есть такой план, — кивает Богдан. И я по его лицу понимаю, что он серьезно подготовился и знает, чем крыть неприятные вопросы.

Пришлый снова замолкает. Отходит от меня. Обводит потяжелевшим взглядом общину.

— Все в сборе, я так понимаю?

— Шептун прочь подался, остальные на месте, — староста пробегает взглядом поверх голов и снова смотрит на Пришлого. — Мы ждем твоего слова, Богдан.

— Али ты тянешь время? — Старец, пусть и отдал бразды правления старосте, все равно при каждом удобном и неудобном случае вмешивается в дела общины. А ведь ему в этом жнивне исполнится девяносто. В отличие от крепкого старосты, которому всего пятьдесят весен, он выглядит глубоким стариком. И ум его не такой ясный, каким был еще несколько лет назад.

Богдан выходит на середину поляны. Подхватывает большущий сук и направляет его в огонь. Когда дерево загорается, достает и держит пылающий факел прямо перед собой. Я в этом жесте вижу только одно. Угрозу.

Пусть все согласились его выслушать и, похоже, некоторые участники действа готовы отказаться от казни — Богдан не просит, а приказывает общине подчиниться.

***

Пламя разгорается все сильнее, но темнота перед глазами становится только гуще. Больше я не могу различать лица, а голоса до меня долетают приглушенными, словно на голову натянули перину.

Сквозь темноту и мельтешащие в глазах мошки я пытаюсь рассмотреть силуэт своего будущего мужа. Получается с трудом. И мысли, как назло, разлетелись — не удержать. Но я все равно понимаю, что неспроста Богдан берет меня в жены.

Не милость это его и не забота об общине. И не моя неземная красота лишила его разума. Тем более я совсем не красавица. Обычная девица. Таких тысячи.

Глава 5

Затишье прошло, поднимается легкий ветер. Вспышки молний приближаются, гроза раз за разом разрезает небо напополам. Похоже, нас ожидает первая рябиновая ночь* в этом году.

Неосмотрительно мы все собрались здесь, не взявши своих оберегов, беззащитные перед нечистой силой.

Мой взгляд падает на череп лошади, и я вздыхаю. По недоразумению староста решил, что прах лошадки помог нам изгнать нечисть минувшим летом. Сегодня его глупая вера может дорого обойтись всей общине.

Староста выходит на середину поляны. Он смотрит на небо и расправляет бороду. Лицо его видится мне сплошным размытым пятном. Но я надеюсь, что вожак нашей общины понимает всю опасность ситуации, в которой мы оказались.

— Окомир перед своей кончиной попросил меня позаботиться о его дочери, Дарине. Поэтому, следуя его наказу, от своего имени и от имени общины я разрешаю тебе, Богдан, обойтись без сватовства.

Голос старосты пропитан неуверенностью. Мужчина то и дело оглядывается, словно ищет поддержку или одобрение. Но все молчат. Добрые жители общины жаждут крови. Ведь именно за этим они здесь все и собрались.

Даже костер настроен против него и больше не показывает острые языки пламени.

— Митя, принеси еще три снопа льна, — распоряжается староста.

Тощая фигура срывается с места и исчезает в темноте. Староста машет рукой, подзывая к себе Богдана.

Когда тот становится рядом, я замечаю, что руки у старосты не такие уж и крепкие и стан его изменился. Там, где еще недавно бугрились мышцы, теперь дряблая кожа; а плечи стали тянуться к земле. Богдан на его фоне выглядит пышущим силами богатырем.

— Можешь забирать свою невесту, — обращается староста к Пришлому. — Свадебный обряд проведем в ближайшие дни.

А я перевожу взгляд на мельтешащее пятно около костра. Это Серафима яростно качает головой. Не нравится ей такая невестка. Но выбора у нее, как и у меня, нет. Придется нам терпеть присутствие друг друга.

Ком подкатывает к горлу, слезы щиплют глаза. Мне горько оттого, что она меня ненавидит. И я кожей чувствую, что мое проклятье — только повод высказать все недобрые слова, а истинная причина ненависти намного глубже.

Шуршание заглушает мысли, которые и так едва держатся в голове. Митя закидывает в едва тлеющий огонь несколько снопов, громко отряхивает руки от соломы, и костер вспыхивает с новой силой.

— Пора, — дает отмашку староста, и Богдан направляется ко мне.

Из кармана полотняных штанов он достает большой и тяжелый нож работы нашего кузнеца Деяна. Община разделывает им туши пойманного на охоте зверья. Мой отец этим орудием однажды всего за десяток взмахов распотрошил медведя.

Пришлый молча поднимает нож на моей головой.

Я не выдерживаю напряжения и закрываю глаза. Резкий удар — дерево сотрясается и я вздрагиваю вместе с вековым исполином.

Веревка, удерживавшая руки, падает к моим ногам. Так же молча и быстро Богдан расправляется с остальными путами. Дрожь могучего дерева позволяет считать удары, которые пришлись на его деревянное тело.

Два. Три. Четыре…

Лишенную опоры, меня шатает в разные стороны, и земля уходит из-под онемевших ног. Я заваливаюсь на бок, и, если бы не реакция Богдана, подхватившего меня за талию у самой травы, я бы точно упала наземь.

В глазах темнеет, и мне хочется провалиться в беззаботное небытие.

Пощечина обжигает, а в глазах вспыхивают огоньки. Моя голова откидывается назад, и я снова вижу перед собой темное небо и лицо Пришлого.

Ну вот и показал мне свою власть будущий муж. Даже для приличия решил не сдерживаться. Или наоборот, продемонстрировал всем свой тяжелый нрав.

Широкая ладонь впивается в мою руку, и я чувствую себя так, словно угодила в пасть медведю и спасения нет.

Сердце ухает в голову, а в животе закручивается тяжелый узел.

Староста дает знак загасить огонь и направляется к просеке, ведущей к хатам. Встает старец. Опираясь на клюку и пошатываясь, он чапает следом.

Богдан рывком ставит меня на ноги и молча тянет за собой.

Молчаливый у меня будет муж, вздыхаю я про себя. И отгоняю крамольную мысль, что пока еще не поздно все изменить.

Остальные односельчане, негромко переговариваясь и поглядывая на сверкающее небо, замыкают шествие.

Несмотря на узкую просеку, воздух становится свежим, отчего дышится легче и сознание проясняется. А еще движение разогнало кровь. Больше я не замерзаю и снова чувствую свои руки и ноги.

Голову сразу заполняют мысли об отчаянном положении, в которое я угодила, и я кошусь по сторонам. Куда подевалась Серафима? Она единственная может мне помочь — не просто так, конечно, а ради спасения своего сына.

Увидеть ее мне не удается при всем старании. Тогда я задерживаю шаг, и Богдану тоже приходится притормозить.

Я впиваюсь глазами в пространство и получаю неожиданный удар по голове, словно меня задели птичьи крылья. Втягиваю голову в плечи и зачем-то бросаю короткие взгляды на будущего мужа. Но тот занят тем же, чем и я: выискивает кого-то в толпе.

А на мою голову обрушивается еще несколько хлопков невидимыми крыльями, и щеки начинают гореть. Едва я пытаюсь сообразить, что случилось, и набрать побольше воздуха, как на мои плечи сыплется целый град ударов. И я замираю на месте.

Неужели от испуга на меня напала страшная болезнь, при которой бедняге чудится то, чего нет?

Крылья продолжают хлестать меня по голове, а кожу словно царапают тонкие и острые когти.

По щеке катится горячая капля, и вскоре на языке разливается солоноватый привкус крови.

Нет, это мне не чудится!

Ну конечно, начинается рябиновая ночь. Вся нечисть выходит на охоту.

Невидимые крылья снова ударяют по плечам. Крепко так. Не успеваю я вдохнуть, как за ухом скользит холодный и жесткий клюв. И я начинаю подозревать, что невидимка начинает злиться.

Не он один. Я тоже зла. И я изо всех сил машу свободной рукой над головой, прогоняя неприятеля.

Глава 6

На лесную подстилку с шумом падают первые крупные капли дождя. Вспышки зарниц становятся ярче, а ветер усиливается. Он хлещет меня по плечам, с земли он поднимает и швыряет мне в лицо колючие иголки. Мгновение, и ветер накидывается на Богдана. Хватает его за длинные волосы и бросает ему их в лицо.

Пришлый недовольно фыркает и свободной рукой пытается убрать растрепавшиеся пряди за уши. Удается это ему с трудом.

Вместе с лесной подстилкой в наши лица летит шершавый песок, и я закрываю глаза.

Поздно.

Резь в глазах ослепляет, они наполняются слезами. Я сжимаю веки изо всех сил: ни одна слезинка не должна пролиться из моих глаз.

Бесполезно. Сил у меня слишком мало. Предательская влага выбирается из-под ресниц и открывает путь целому потоку слез.

Внутри меня все сжимается — как же они не вовремя.

Я не хочу, чтобы хоть одна душа видела мои слезы. Да и не плачу я. Это все происки коварного ветра…

Красная вспышка зарницы. Над головой снова громко хлопают крылья, я чувствую их прикосновение к своей щеке.

Теперь нечисть не спешит нападать. Она стала хитрее и просто кружит надо мной. Я щурюсь и поднимаю голову к небу, но рассмотреть даже ее тень никак не получается.

Что ей от меня надо?

Почему из всей общины для нападения неведомая тварь выбрала именно меня?

Зарницы приглушаются. Тропинка и жители общины то и дело погружаются в полную темноту. Неужели нам сегодня повезло и гроза уходит в сторону Мшистого Яра?

Богдан быстро идет вперед. Мое запястье он сжимает так сильно, что ладонь становится деревянной. Я едва чувствую заледеневшие и опухшие пальцы, но сказать ему об этом не решаюсь. После пощечины ожидать, что на виду у всей общины Пришлый проявит заботу, было бы слишком наивно.

Незримое крыло, у которого нет даже тени, касается моего лба и громко хлопает над ухом. И почти сразу воздух сотрясает шум крыльев и злобные проклятия, которыми награждает кого-то Богдан.

Нечисть напала на Пришлого? Только этого мне не хватало.

— Богдан, сынок, одумайся, — доносится из-за моей спины шелестящий голос Серафимы. — Это же бесовская девка. Ты приглядись, это она притянула к тебе…

Хлопанье крыльев заглушает остальные звуки, и я не успеваю услышать, что еще недоброго надумала про меня будущая свекровь. Вдали сверкает зарница, и в блеклом, едва пробившемся сквозь еловые лапы свете, я вижу черную струйку, стекающую по щеке Богдана.

Он замедляет шаг и начинает махать свободной рукой над головой.

— Нечисть напала!

— Спасайся кто может! — вторит ему робкий голос позади.

Митя. Какой же он пугливый стал в последнее время, вздыхаю я. Не узнать парня.

— Все остаются здесь! — угрожающе рычит Богдан и хлопает по плечу идущего впереди старосту.

Староста несмело оборачивается и вытягивает перед собой череп, в который так верит. А я наконец вспоминаю, как звали лошадку, которой выпала честь после смерти стать оберегом общины.

Желтушка.

Я и подумать не могла, что тот, кто хлестал ее дрыном до кровавых рубцов и заставлял до изнеможения ходить под плугом, будет молиться на ее кости и просить о спасении.

— Изыди, нечисть, туда, откуда взялась! — восклицает староста и поднимает руки с черепом над головой. — Наша святыня всемогуща, она обратит в прах…

Раскат грома заглушает его слова, а я кошусь на будущего мужа и в свете очередной зарницы вижу искаженное злостью лицо.

Сельчане шустро переходят за спину старосты. Они тоже поверили в оберег? Община сошла с ума… А тот словно превратился в камень: стоит и едва дышит.

Или мы все спорыньей отравились?

Я во все глаза смотрю на старца, но вижу только его сгорбленный силуэт и трясущуюся бороду.

Хлопки крыльев не смолкают, и теперь в светлых волосах Богдана расплывается черное пятно.

Вспышка молнии озаряет округу, и я понимаю, что это кровь. Нечисть, словно она обрела плоть, клюет его в затылок.

Липкий страх перехватывает горло. Этого не может быть.

Но тонкие черные струйки продолжают веером растекаться по светлым волосам.

Я дергаю плененную руку, но Пришлый и не думает меня отпускать. Он лишь смотрит недобро на стоящего перед нами старосту, и его губы кривятся в свирепой ухмылке.

А невидимые крылья, вскользь задевая меня, не прекращают его атаковать. Нет ли крови и на моей щеке? Я начинаю тереть кожу там, где ее коснулись влажные перья.

Староста выходит из оцепенения, чуть встряхивает руки и вытягивает их вперед. Череп в ненастье выглядит особенно зловеще, и на моей коже волоски приподнимаются дыбом.

— Ну что, старый дурак, помог мне твой оберег? — рычит сквозь зубы Богдан и отпускает мою руку.

Я так ждала этот миг, что, когда он произошел, оказалась к нему не готова. В чувство меня приводит легкое покалывание и мурашки, хлынувшие в затекшую ладонь.

И только потом я замечаю, что сельчане окончательно превратились в кучку испуганных истуканов. Даже старец перестал привычно шататься на своей трости.

Я помню каждую свою мысль о спасении, но не нахожу в себе сил пошевелиться.

Шум битвы становится громче. Староста, вцепившись в свой оберег, пятится к остальным жителям общины.

Но от людской толпы отделяется Серафима. Она торопливой походкой движется в мою сторону — я перехватываю ее сверкающий взгляд, и сердце захлебывается в груди.

— Беги, — шепчет она мне доверительным тоном прямо в ухо. — Беги, девка.

— А если… — Широко раскрыв глаза, я смотрю в кромешную темноту, из которой слышится шум крыльев.

— Пророчество не может лгать. Ты спасешься, если уйдешь прямо сейчас.

В плечи летит ощутимый толчок, и я падаю на лесную подстилку. В последний момент выставляю перед собой руки и успеваю защитить грудь от удара о землю. Перекатываюсь на бок и оказываюсь в неглубокой канаве, что идет вдоль тропинки. Еще один миг — и на четвереньках я заползаю под лапы развесистой ели.

Но это только первый шаг к свободе. Скоро Богдан прогонит нечисть, хватится меня, и тогда начнется погоня. Я привстаю на носочки и осторожно, стараясь лишний раз не хрустнуть веткой, направляюсь вглубь леса.

Глава 7

Сухие ветки хрустят под ногами, отчего после каждого шага сердце рушится в пятки, а я, навострив слух, замираю на месте.

Деревья тонут в густой темноте. Мне бы порадоваться, что сейчас лес и притихшие зарницы прикрывают мою спину…

Но что, если темнота помогает не только мне?

Вдруг Пришлый уже притаился за соседней елкой и потешается над моей неуклюжей попыткой спастись?

Или…

Что, если редкие разговоры о странных людях, которые скрываются в лесу и наблюдают за нашей общиной, — это вовсе не выдумки?

«Иван, ты врешь, что никому нельзя ходить в лес, — вспоминается тонкий голосок соседки Миры. — Я видела в нем двух мужчин в серых рубахах. Если им можно, то можно и мне!»

Тогда я подумала, что Мира это сочинила, лишь бы взрослые разрешили ей заглянуть в лес.

А сейчас от одной мысли о таинственных людях мне становится еще больше не по себе.

Вдруг девчонка не соврала и странные незнакомцы действительно шатаются по лесу?

И защитить меня некому…

Оглядываюсь по сторонам. Но мне только мерещатся яркие вспышки огня да разгневанное лицо Богдана. И никаких людей в сером.

«Пустое это все. Детские россказни, и только», — успокаиваю я себя.

Налетает порыв леденящего ветра — я вздрагиваю и обнимаю себя за плечи. Платье на мне самое простое, изо льна. В нем я была позапрошлым вечером, когда меня схватили и вытащили из дома. Даже кофту набросить на спину староста не позволил.

Холод от ледяных пальцев просачивается через тонкую ткань, и я слышу, словно со стороны, стук своих зубов.

Только бы не околеть здесь, на радость Серафиме.

И желудок от голода сводит. Два дня ни росинки во рту не было.

Я начинаю тихонько тереть ладони, но почти сразу опять затихаю. Слишком много шума, а тепла нет.

Поесть бы, и мне сразу станет тепло. Но что из съедобного может предложить ночной весенний лес? Скорее отравлюсь найденным в потемках корешком или луковицей.

Надо добраться до Мшистого Яра, там будет спуск к ручью. В ручье может быть рыба.

От голода, я знаю, умереть не так просто. Вон шептун Иван каждый год совершает обряд и закрывается в хате на целый месяц без еды. И ничего, жив.

Значит, и я выживу.

Небо сотрясается от грохота и раскалывается пополам. Это оживает Перун и начинает бесноваться, но теперь он на моей стороне. Ведь в его яркой вспышке я успеваю разглядеть, что погони за мной нет, а в густом ельнике, который темной стеной преграждает мне путь, виднеется тропинка.

Она с неодолимой силой влечет меня к себе. Не теряя времени, я ступаю на нее — и словно проваливаюсь в другой мир.

Хворост здесь не трещит под ногами, а лесная подстилка мягко стелется на пути. Несколько вдохов, и отступает холод. Только елки, которые, словно стражи, охраняют тропинку, становятся гуще.

Мне бы успокоиться и довериться лесу, но я не могу выбросить из головы слова шептуна Ивана:

«…Коли на пути странника изо мха поднимутся призраки, надобно бежать прочь со всей мочи. А не успеешь скрыться из их царства — быть беде».

Я тогда не поверила Ивану. Подумала, что, может, он сам настойку заговоренную выпил и привиделось ему, чего быть не может. Но сейчас слова Ивана не покидают мои мысли.

«…Недобрые это духи, оттого что не своей смертью померли. Мстят они теперь путникам. — вздохнул тогда шептун. — Вытягивают из живых силы и духом их питаются».

Тропинка бежит вглубь, лес меняется на глазах. Теперь ели подпирают небо, а их корни проглядывают над лесной подстилкой и не дают свернуть с тропинки. Небо как будто посветлело, а зарницы стали напоминать лучину, которая не пугает, а только подсвечивает темень.

«…Ежели заплутать в этом лесу, то призраки выпьют силы и душу без остатка и никто не найдет несчастного. Я и сам чуть сгинул летась. Смотрю, козлятник лесной. Дай, думаю, подсоберу его, и пошел по тропке дальше обычного. И козлятник рос такой дебелый. Я к нему иду, а он не приближается. А я, дурень, все равно иду и уже не понимаю, где я. В лесу али в хате. Помутилось в голове, и затуманились вочи. Ежели не свалился бы в лисью нору, сгинул бы. Я как очухался — морок, глядь, — и прошел. Выбрался, и больше в эти места я ни ногой. Не нужен мне этот козлятник. Другими травами обойдусь. Главное не трава, а то, как я ее зашептал. Ежели с душою, то поможет, а ежели абы как… Сама понимаешь».

За спиной послышался шорох. Мое сердце гулко ударилось в груди.

Уф, показалось. И я спешу дальше.

Тропинка изгибается между клиновидными елками, ныряет под упавшие стволы, но я, не сбиваясь, уверенно иду по ней. Пока до моего слуха опять не долетает тихий шелест.

Погоня?

Я замираю на месте, но за спиной тихо, а гул — он, наоборот, впереди. Приваливаюсь к шершавому стволу и только теперь понимаю, насколько я устала. Ноги гудят и больше не держат меня. И я тихонько съезжаю на лесную подстилку. Мои глаза прикрываются, но приближающийся шелест шагов заставляет вздрогнуть и уставиться в лесную чащу.

— Ты видала новенькую? — слышится мне, и я боюсь вздохнуть, чтобы не выдать свое присутствие.

Только во все глаза смотрю перед собой. Три девицы стоят посреди елок, и страх перестает сжимать грудь. Ведь боюсь я мужчин. Они бегают быстрее меня. И сил у них больше.

— Лес ее добром встретил… — Я едва разбираю слова, но вижу, как колышется синий сарафан на незнакомке. Странный. С ним и с ее волосами, собранными в косу, что-то не то, но я не могу понять что.

— Ты это называешь добром? — ехидная усмешка, прозвучавшая в голосе, заставляет сглотнуть тягучий ком. Я всматриваюсь в «злюку» и неслышно вздыхаю от восхищения. Никогда я не видела таких густых и красивых волос. Они пшеничным водопадом струятся по ее плечам, и мне снова становится не по себе.

— Смерть ее будет легкой. Такая смерть всегда благодать, — шелестит невысокая брюнетка с кучеряшками, и мои пальцы начинают ходить ходуном. Чтобы хоть как-то взять тело под контроль, я ногтями впиваюсь в лесную подстилку.

Глава 8

Мой голос подхватывает эхо, отчего вскрик повторяется снова и снова, пока он не тонет в глубине леса. Кучерявая девица, лениво покачиваясь в воздухе, недовольно морщится. Ее зловещие, заполненные туманом глазницы смотрят сквозь меня, и по моей коже бежит мороз. Тонкими прозрачными пальцами она касается ладоней подружек, и все они, тряхнув невесомыми волосами, растворяются в застывшем лесном воздухе.

Снова передо мной лишь могучие ели да петляющая между ними едва приметная тропинка. О неожиданной встрече напоминает только легкий запах тины и сырости.

Как это все странно. Конечно, я знаю истории про Белую бабу, встреча с которой предвещает несчастье и смерть. Но эти девы ничуть на нее не похожи. Я видела ее образ в летописи у старца.

Немало знаю я и про путь души в Навь: шептун не поскупился — все, что самому известно было, мне поведал. Но никогда бы я не подумала, что этот лес превратится в прибежище заблудших душ. Потому что не ждешь, что рядом с тобой разверзнется бездна. Всегда думается, что все ужасное — оно не рядом, а где-то вдалеке.

И все равно мне не верится.

В лесу несколько призраков, а никто, кроме шептуна, о них ни разу не обмолвился. Неужели и старец ничего про них не знает?

Не верю. Недаром сельчане нечасто детей в лес отправляют. А Серафима и вовсе в последнее время, стоило Богдану пойти на охоту, ходила на опушке, как неприкаянная. Все всматривалась в темную зелень хвои.

Уж как только Богдан ее не прогонял, но она всеми богами упрашивала его не заходить в чащу. Я, когда услышала их разговор, лишь усмехнулась, что избаловала она сына в край. И что трудно придется ее снохе.

Жаль, не кольнуло мое сердце тогда. Не быть мне провидицей, нет у меня этого дара.

Едва контролируя себя, я пячусь назад по тропинке, но не решаюсь отвести глаза от того места, где парили прозрачные девицы. В голове пульсируют черные всполохи, а предчувствие беды неподъемным ярмом ложится на плечи и пригибает к земле.

Тело становится слишком тяжелым, и я едва переставляю ноги. Каждый шаг отнимает остатки сил, и я все чаще останавливаюсь для отдыха. И едва удерживаюсь от взгляда на лесную подстилку. Сухие иголки и пышный зеленый мох видятся мне мягче перины и искушают отдыхом.

Только рано мне почивать.

Пусть призраки улетели, но все равно от леса веет тяжестью и унынием. В нем словно не хватает чего-то привычного. Я пытаюсь понять, что же изменилось.

Ну конечно!

Не слышно пения птиц, в лесу стоит мертвая тишина.

В голове тревожно ухает, а мысли становятся вязкими. Выбираться мне надо отсюда поскорее, иначе того и гляди упаду на землю без сил.

Вот только матушка ясно дала понять, что я должна остаться здесь и покориться судьбе.

Что будет со мной, если я ее послушаю? Умру и присоединюсь к прозрачным подружкам. Вряд ли мне уготована другая участь. Сердце больно бьется о кости, во рту пересыхает.

При всем моем почитании матушки следовать ее наставлению и умирать я не собираюсь, — грудь раздирает новый виток боли. Ослушавшись, я буду плохой дочерью… Но как она могла предложить мне смерть вместо спасения?

Во рту становится горько, и я с силой ударяю ладонью по ветке орешника, растущего вдоль тропы. Листочки встряхиваются, и на траву капает несколько капель росы.

Зря я так.

На рывок ушли последние силы. Рука повисла вдоль тела, как плеть, и в глазах помутнело.

Вернуться, пока не поздно, к Богдану? Оправдание у меня есть: нечисть загнала в чащу и я не сразу нашла путь к просеке.

А что дальше? Выяснить, чего ради из-за меня Пришлый рискует снискать на свою голову проклятье? Он ведь даже не любит меня.

И я его не люблю. И не хочу отбывать с ним повинность. Нет за мной вины ни перед общиной, ни перед мачехой.

То ли от холода, то ли от мысли о замужестве дрожь идет по ногам и за несколько мгновений подчиняет себе все тело.

Надо согреться… Может, продолжить путь к Мшистому Яру?

Это земли, принадлежащие молодому князю. Говорят, удалился он в те дремучие места после смерти невесты и уже который год горюет там по ней. Но ходят и такие слухи, что это он, хитрый бес, сжил невесту со свету и вдали от людских глаз пустился во все тяжкие.

Никто из нашей общины его не видел, но тому и причина есть: вольные мы. Отцы и деды отвоевали наше право на свободу.

А жители Мшистого Яра, когда наш староста предложил им пойти в атаку на князя и прогнать дармоеда, наоборот, на старосту ополчились и уже несколько лет не пускают его в свое село. Так и платят дань князю. Девок отправляют работать в его дом, мужиков на его поля.

«Да, Мшистый Яр — вот что мне сейчас надо», — думаю я и вдруг понимаю, что стою, прислонившись к широкому стволу сосны, так долго, что совсем заледенела. И что ноги превратились в бесчувственные ступы. Не дойти мне до Мшистого Яра.

Мысли, как летние светлячки, носятся в голове, пока одна из них не озаряет яркой вспышкой.

Что, если я сама отравилась спорыньей и все эти девы — видения? И матушка тоже оттого привиделась?

Значит, Мшистый Яр будет после. А пока мне надо добраться до хатки шептуна Ивана: он знает верные признаки отравления. И настой лечебный моментом зашепчет. А еще у него есть тайный сарайчик для общения с богами — там можно и поспать. И кладовка у него полна простыми и сытными припасами. И живет он на отшибе.

Как я сразу про него не подумала? Совсем моя голова затуманилась…

Сумятица в мыслях успокаивается. А я радуюсь, что есть человек, к которому я могу обратиться за помощью. И который не откажет мне даже сейчас.

По крайней мере, я хочу в это верить.

Глава 9

Ноздри царапает душистый хвойный дым. Таким обычно пахнет в селе на рассвете, когда топят печки.

Откуда ему здесь взяться?

«Что, если огонь разжег Богдан?» — мелькает мысль, и я тут же прогоняю ее прочь. Это точно не он. Пришлому вообще холод нипочем.

Я резко поворачиваюсь на месте, и голова кружится из-за голода и усталости. А на ум приходит подозрение, от которого страх рушится на плечи и прижимает к земле.

Уже несколько часов я петляю по тропинкам и места, которые я прохожу, выглядят слишком знакомыми. Даже вмятины на лесной подстилке напоминают мои следы.

Тропинка в который раз расширяется и разделяется надвое. Была я здесь или нет?

В голове вязкая пустота.

Дрожащей рукой я снимаю с талии поясок и завязываю его на еловой ветке.

Неразумно. Даже глупо так делать. Получается, что я показываю Богдану, где меня искать. Но я едва справляюсь с тревогой, сковавшей все тело, — шутка ли, потеряться в незнакомом лесу — и мне нужен ориентир.

Выбираю левую тропинку и, не чувствуя ног, упрямо иду по ней.

Преграждая путь, елки протягивают ко мне колючие лапы. Руками я закрываю лицо, и ладони покрываются царапинами. Но я, словно зачарованная, иду по тропинке вперед.

Внезапно в глазах светлеет, мысли оживают и яркими вспышками озаряют голову. Матушка говорила, что от работы душа становится невесомой, а тело легким, как пушинка. А я и в самом деле переутомилась, как никогда в жизни.

Мне бы подумать, как выйти на тропку, ведущую к хатке шептуна, но мыслям не прикажешь. Они то и дело возвращаются к таинственному князю. И сразу на ум приходят с десяток самых разных домыслов, которые породило его внезапное появление в наших краях.

Даже я, совсем не охочая до слухов, знаю, что зовут князя Мстислав и что он горяч в гневе и холоден все остальное время. Что если осерчает, то может насмерть изрубить того, кто попадет под его горячую руку, своим зачарованным мечом.

Что каждый год из Мшистого Яра в его замок отправляют самую красивую невинную девицу. И что больше несчастную никто не видит.

И что отец его почившей невесты Чары, князь Витослав, обещал жестоко покарать несостоявшегося зятя. Потому-то князь Мстислав и сбежал, как шелудивый пес, в этот лес и носа из него не высовывает.

Верить сплетням нельзя: одна Матвеиха такого насочиняет, что за голову схватишься. Но и считать их простым наговором я тоже не могу. Моя беспечность один раз меня уже сгубила.

Погрузившись в думы, я едва не проскакиваю повязанный на ветке поясок.

Так и есть. Мои опасения подтвердились. Я хожу по кругу.

Что, если это ведьминский круг? Шептун про него немало рассказывал, но сам ни разу не встречал, чему был несказанно рад.

«…Спасение из ведьминого круга может быть только одно: если сама колдунья, заговорившая лесные тропинки, сжалится и отпустит жертву…» — вспоминается мне его шепот, и к горлу подкатывает леденящий страх.

Как вырваться из западни, да и она ли это, я не знаю. Помню только, что если попала в тягучие лесные тропинки, то надо идти, пока хватает сил. Останавливаться нельзя, иначе колдовские тропинки затянут в землю, как в черные болота, и несчастный сгниет заживо.

И я, словно восставший из могилы вурдалак — именно так я себя ощущаю, направляюсь ко второй дорожке.

Еловый дым сменяется запахом тины. Это нехороший знак. Тиной как раз и пахнет в ведьмином круге.

Как жаль, что я следовала предостережениям и дальше кромки в лес не углублялась. Что толку быть послушной девочкой, если теперь я оказалась не готова к выпавшим мне испытаниям?

Сама не замечаю, как резко дергаю ногой, и с нее слетает башмак. Он плюхается в подстилку где-то совсем рядом. Я щурюсь, но среди пожухших листьев и иголок не вижу ничего.

И я чувствую, как холодные ручейки слез текут по щекам. Скидываю второй. Земля холодит ступни, а на ветке снова мелькает синий поясок.

Как так получилось, что жители общины не знали, что лес этот непростой?

А может, потому что он не выпускает своих жертв — поэтому и не знали? Сгинувшие в нем несчастные ничего рассказать не могут.

Но все ли ничего не знали?

Мысли снова пульсируют в голове. Теперь они приносят давние обрывочные разговоры о том, будто бы село наше стоит на костях.

Это сказал моему отцу старец прошлой весной. Я тогда подумала, что ум его уже в ином мире, только тело все еще с нами, и не прислушивалась к речам. Зря.

И слезы, как ни пытаюсь я их остановить, льются сами по себе. Я закрываю глаза и застываю посреди развилки.

Моего лица касается крыло. Такое же самое, как то, что напало на нас с Богданом на просеке.

Только этого сейчас не хватало. И почему эта нежить прицепилась ко мне? Я открываю глаза и поднимаю над собой руки. Другой защиты у меня нет.

Но вместо невидимки передо мной летает огромная черная птица. Ни разу не прозрачная.

Из оцепенения меня меня выводит громкое «Кар-р-р!»

Я задираю голову и завистливо смотрю на витающего над елками ворона. Везет ему. У него целых два крыла, он видит весь лес и может лететь, куда захочет. А я…

— Кар-р-р! — Ворон снижается и теперь отчетливо кружит надо мной. — Кар-р-р!

А ему-то что от меня надо?

— Поди прочь, глупая птица, — шепчу я. — Хоть ты не рви мне сердце.

— Кар-р-р, — ворон пикирует вниз. Моего лица снова касается его крыло.

Миг, и он снова на небе и летит неторопливо в сторону от тропинки. Его черная голова с огромным клювом чуть повернута назад, и я вижу круглый сверкающий птичий глаз.

Он зовет за собой?

«Всё-таки спорынья в этом году удалась», — бурчу я себе под нос и схожу с дороги. Что мне теперь терять?

Ворон летит так медленно, что угнаться за ним совсем нетрудно, и я ускоряю шаг.

В ступни впивается осыпавшаяся хвоя, и кожу словно пробирает мелким разрядом молнии. Пальцы то и дело ударяются о поднимающиеся на поверхность корни, и от боли я прикусываю губу.

Глава 10

Несколько мгновений я не свожу глаз с неба, но ворона и след простыл. А лес, немой исполин, угрожающе нависает над осыпающимися стенами, отчего кажется, что еще немного, и он захватит их, а заодно и весь замок, в свой колючий плен.

Тишина сковывает и прижимает к земле. Даже звона комаров на этих болотистых землях не слышно.

Мужчина окидывает меня еще одним мрачным взглядом. Его губы поджимаются, а подбородок становится совсем квадратным. Он неторопливо отходит от крыльца и направляется ко мне.

Мягкая трава приглушает шаги, отчего недоброе подозрение не дает мне вдохнуть, а тело деревенеет.

Он же не может оказаться еще одним призраком?

Во все глаза смотрю на приближающуюся фигуру: не станет ли вдруг прозрачным лицо, волосы или все тело. Те призрачные девицы тоже ведь сначала выглядели как живые. И одежда их на первый взгляд казалась самой что ни есть настоящей.

Когда незнакомец оказывается совсем близко, рассмотреть сквозь него елки мне все равно не удается. Но я замечаю осунувшееся лицо и впалые глаза. А черные безжизненные волосы на фоне белой, не тронутой загаром кожи выглядят особенно зловеще.

От мужчины чуть слышно пахнет болотной тиной и сыростью. И я опять напрягаюсь.

Хоть волосы его и расчесаны, они все равно слипаются в толстые неопрятные тяжи и напоминают космы покойника.

Прожигающий взгляд мужчины давит на плечи, и мне хочется услышать свой голос, чтобы разбить поглотивший меня морок.

— Меня зовут Дарина, — произношу я, когда нас разделяет не больше трех аршинов, и замолкаю.

В этот момент я понимаю, что даже измученный вид не скрывает притягательные и благородные черты лица незнакомца.

Богдан тоже хорош собой. Его даже можно назвать красавчиком и первым парнем на деревне. Но в этом мужчине есть то, чего нет и никогда не будет в Пришлом. Настоящей, а не напускной уверенности в себе, способности действовать вопреки всему.

— И что же тебя, Дарина из Мшистого Яра, привело сюда? — в хриплом голосе незнакомца слышится издевка и скука.

На долгие мгновения я впадаю в ступор, а мужчина продолжает говорить, и я радуюсь, что он не заметил мое смятение.

— Каждый год одно и то же…

Замедленная речь, словно он говорит с трудом, меня настораживает. И заставляет внимательнее всмотреться в его облик. Широкие плечи обтянуты рубахой из добротной плотной холстины. Я всматриваюсь в красно-черные расписные рисунки на ней и едва не забываю обо всем. Таких дивных узоров я отродясь не видала.

Ворот рубахи ничем не стянут, и мой взгляд выцепляет черные волоски на груди.

Поверх рубахи надет кожаный жилет, а талию опоясывает широкий ремень, на котором закреплены ножны. Рукоять, торчащая из них, скрыта под жилетом, и я лишь вижу краешек гарды.

Все еще хуже, чем я ожидала.

Незнакомец не местный. А еще он вооружен и нездоров. Я кошусь на его лицо и вспоминаю слова шептуна Ивана:

«Темные круги под очами не к добру. Значит, злой дух бродит неподалеку и тянет из несчастного жизненные силы…»

«Опасайся темных кругов — это метка смерти. Не переходи дорогу Маре, а то осерчает она и тебя с собой заберет…»

Круги под глазами мужчины почти черные. И кожа у него такая тонкая, что через нее просвечиваются паутинки жил.

— Я несколько раз сказал вашему старосте, что не нужна мне девица для увеселения, — чеканит слова незнакомец, и я чуть держусь, чтобы громко не вздохнуть.

Куда же я попала и что мне делать?

Кем только я не мечтала быть. И степенной женой, и травницей, и шептуньей, и даже главой общины. Только девицей для увеселения я себя не представляла.

Кровь во мне застывает, и без того холодные ноги и руки леденеют.

Я мотаю головой и вижу, что мужчина в ответ пренебрежительно морщится.

— Все не так, как вы думаете, — произношу я наконец.

Что будет, если он узнает, что я не из Мшистого Яра, а из Омельковой Слободы? Что меня обвиняют в убийстве. И что сбежала я от будущего мужа.

— Надо мне не смотреть, что староста уважаемый в общине человек, и заменить его на более сговорчивого. Может, тогда перестанут девиц в лес отсылать, — голос мужчины звучит угрожающе, и я ничуть не сомневаюсь, что с него станется сходить в Мшистый Яр.

Вот староста удивится новостям. Ведь все девицы поселения наверняка сидят по домам.

Надо срочно что-то придумать.

Сбивая мысли, по шее течет капелька ледяного пота. Да что же за напасть. Я смахиваю ее ладонью. И спохватываюсь, что не надо было этого делать.

Поздно.

Мужчина, поджав губы, не сводит взгляд с моего запястья, на котором отлично видны бороздки и синяки от веревки. Его бровь изгибается, и он молча прожигает меня долгим взглядом карих глаз.

Ответить мне нечего, а врать я не хочу, поэтому просто пожимаю плечами и начинаю самым внимательным образом рассматривать травинки под ногами.

— Ты пришла не по своей воле?

— Не по своей, — соглашаюсь. — Но назад мне дороги нет.

— Я прикажу Зиновию, и пусть только он посмеет не пустить тебя назад в общину, — командный тон разбивает тишину, и до меня долетают отголоски эха.

— Не надо, пожалуйста… — Из глаз против моей воли текут слезы, и я ощущаю вкус соли во рту. — Староста послал меня не в качестве девицы для увеселения.

— Да ну? Это что-то новенькое.

Я пожимаю плечами и стараюсь не хлюпать носом, из которого течет водица.

— И в качестве кого он видит тебя здесь? — мужчина делает широкий жест рукой, очерчивая границы замка.

— Помощницей… по замку, — смотрю я ему за спину, и покрытые мхом стены меня не радуют. — Но если вам не надо… Я могу уйти…

— В общину ты не вернешься, тогда куда отсюда ты собираешься пойти?

— Это мое дело, — вздыхаю себе под нос и перехватываю пристальный взгляд мужчины.

— Ты не способна управиться с этим замком. Ему нужна крепкая мужская рука, а не женская, которая станет потакать своим капризам.

Глава 11

— Прошу, — тянет он на себя тяжелую кованую ручку, и громадная дверь отзывается истошным скрипом.

Вместо того чтобы переступить порог — широкий, но насквозь трухлявый, — я отшатываюсь. Встречает меня замок гнилым дыханием тины и могильным холодом.

Хозяин вопросительно приподнимает брови, и мне не остается ничего, кроме как, задержав дыхание, войти в стылую каменную прихожую. Подкова, прибитая над дверью в следующую комнату, немного меня успокаивает. У колдунов совсем другие обереги.

Несколько шагов, и я оказываюсь в просторной зале. Холод от мраморных плит пробирает босые ступни насквозь.

Поднимаю голову и удивляюсь высоте свода потолка. Немудрено, что здесь холоднее, чем на воздухе. Такие хоромы не натопить как следует при всем желании: все тепло будет уходить наверх.

Когда глаза привыкают к тусклому свету, льющемуся через небольшие и грязные оконца, я обнаруживаю, что изнутри стены замка густо пропитаны плесенью. Ее широкие черные языки пугают меня не меньше ведьминых тропок.

Перед глазами как наяву возникает чуть сутулая фигура шептуна. Он окунает в плошку с сизым порошком кончик соломинки и приговаривает:

«Увидеть во сне или наяву черные отпечатки — это к большому горю…»

«Почему?..» — вопрос срывается быстрее, чем я успеваю осознать, что происходит.

«Никто, кроме волхвов, не сможет дать ответ: перед нами следы наведенной порчи или могучий колдун не удержал свою силу и она расплескалась по округе. И первое, и другое — к беде».

«Колдуны не могут совладать со своей силой? Быть такого не может», — не соглашаюсь я с шептуном.

И оступаюсь, когда слышу звучащий прямо в голове тихий голос Ивана:

«Изредка, да бывает. Ежели сила колдуна вырывается на волю, то все его жилище пропитывается колдовской плесенью…»

Шептун замолкает, а я ловлю ртом воздух и чувствую себя рыбой, выброшенной на берег.

«Пожалуйста, — прошу я сразу всех богов. — Вы забрали у меня все, что было, но оставьте последнее — разум».

Но боги глухи к моим просьбам, и голос Ивана опять врывается в мою голову:

«Если увидишь черную плесень — беги…»

И я застываю на месте. Суматошно озираюсь по сторонам и облизываю сухие губы. Изо рта вырывается облачко холодного пара.

Все сходится один к одному: ведьмины тропки, ворон, который меня сюда привел. И черная плесень, пропитывающая все стены замка насквозь. И его хозяин, похожий на восставшего из могилы вурдалака.

Я холодею от своей догадки. Что, если я и в самом деле попала в лапы к колдуну?

Зябко ежусь и держусь, чтобы не сморщиться: воздух в замке не просто тяжелый, но и какой-то неживой.

— Просишь работу — будет тебе, Дарина, работа. — Голос за моей спиной кажется совсем не страшным.

В других обстоятельствах его легкая бархатистость мне бы понравилась. Но сейчас я оборачиваюсь и стараюсь не смотреть на мужчину в упор. Не хватало еще, чтобы он догадался, что я раскусила его темную натуру.

Мужчина подходит к стене и сдвигает в сторону высокий комод. Перед нами появляется узкая дверь. На мгновение он застывает, а потом резким движением головы отбрасывает за спину непослушные волосы и решительно открывает проход. Ныряет в темноту, и я слышу гулкие шаги.

— Где же ты, Дарина? — раздается веселый голос. — Или передумала?

Стараясь не думать ни про первое в моей жизни видение, ни про черную плесень, я спешу следом. Скользкие каменные ступени холодят ноги сильнее снега. Глаза наполняются мельтешащими мошками, которые тут же растворяются в темноте подвала. В узком помещении слышится только тяжелое дыхание — мое и хозяина замка.

Становится еще холоднее. Я вдыхаю ледяной воздух, и в груди перехватывает, а нога соскальзывает со ступени, и я, взмахнув руками, теряю равновесие.

Молниеносным движением меня хватают меня за плечо и удерживают на весу. Я вскрикиваю — но уже от боли и неожиданности.

Несмотря на изможденный вид мужчины, его руки все еще сохраняют недюжинную силу. И реакция у него что надо.

Значит, сбежать отсюда, как советует Иван, будет намного сложнее, чем от Богдана.

И я тороплюсь отогнать лизнувший сердце страх.

Сдалась я ему. Стоит ему захотеть, и Зиновий из Мшистого Яра пришлет сюда хоть пять невинных девиц, хоть десять.

— Будь внимательнее, — выпускает он мое плечо. — Десять ступеней вниз, потом двенадцать шагов прямо, и поворачиваем налево.

Его голос отражается от сырых стен, которых в темноте я не вижу, но чувствую идущий от них холод. И запах тины становится все сильнее.

— Можно было бы зажечь свечу, — бурчу я под нос, вглядываясь в непроглядную темноту. — Или лучину.

Мужчина лишь фыркает в ответ, и я хмурюсь. Что смешного в моих словах?

— Здесь небольшой чулан, — неприятное эхо пробирает насквозь. — Вытащи из него все вещи наверх. Можешь позвать на помощь Мирона. Но будь готова, что он откажется.

— Темноты боится? — спрашиваю я кротким голоском, хоть и с маленькой ехидцей.

Ответа не получаю.

Шаги мужчины начинают звучать левее, и мы оказываемся в еще одном каменном мешке. Лишь сквозь духовые окошки сочится сюда слабый свет. Дыхание забивается сыростью и запахом тины. Я ступаю по каменному полу, сплошь усеянному трещинами и бугорками, и моя пятка проваливается в ямку.

— Здесь хранится утварь моих пращуров. Пора отправить ее в землю или, если найдется что-нибудь ценное, вернуть это в дом.

Голос мужчины звучит глухо, и я не верю ни единому его слову, но не медля прохожу вглубь чулана и принимаюсь за работу.

«Если чулан небольшой, тогда я княгиня Милославская», — фыркаю я и отмечаю, что шаги за спиной становятся тише. Мужчина не изволит наблюдать за работой черни.

«Мне же лучше», — дергаю я плечом. Ненавижу, когда висят над душой. И нащупываю в потемках стопку почти плоских плошек, стоящих друг на друге. Подхватываю их и в полной темноте тащу наверх.

Время тянется медленно. Но после всего приключившегося голова уже не кружится, пропал даже голод. Я только раз за разом спускаюсь в подвал и возвращаюсь наверх, держа в руках пыльную утварь.

Глава 12

Быстрым шагом мужчина пересекает гостиную, подходит к камину и упирается рукой в широкий дымоход.

— Подойди, — дергает он головой, отчего тусклые волосы рассыпаются по плечам. — Смотри.

«Странные нынче колдуны пошли», — вздрагиваю я, потому что перестаю понимать происходящее. И, пытаясь сохранить остатки спокойствия, иду к застывшему истуканом хозяину замка.

Его глаза кажутся стеклянными, а подбородок напряжен так сильно, что мне становится не по себе.

И я спешу перевести взгляд на почерневшую изнутри каменную пасть очага.

Добротный такой камин. С огромной топкой, массивным туловищем дымохода, снаружи покрытый отесанными розовыми камнями.

И без единой трещинки, что редкость небывалая.

Его строительство недешево обошлось владельцу замка или его предкам. Даже сейчас я не знаю в округе мастера, способного собрать такую диковинку.

— Если сможешь разжечь его, я назначу тебя управляющей замка, — мужчина прикасается к пыльному розовому камню. Он бережно проводит пальцами по его рисунку и тяжело вздыхает.

Я вижу, как подрагивают его черные ресницы и заострился подбородок.

— Я даже всех слуг до единого отдам в твое распоряжение, — горько усмехается он. — Только их здесь немного. Мирон, Василь, Иван да кухарка Купава.

Я смотрю на черные угли в топке камина и не понимаю в чем кроется западня. Неужели в Мшистом разучились управляться с огнем?

Если хворост не горит или дыма много, то его нужно как следует просушить. Если пламя разгорается с трудом, то можно раззадорить его подпалом.

— Держи, — мужчина шарится в кармане брюк и достает из него небольшую вещицу. Инстинктивно я подставляю ладонь и ловлю огниво.

То что надо для успешного выполнения задания. С огнивом выглядит оно слишком простым, и я чувствую даже не подвох, а самую настоящую ловушку.

— Может, есть еще какие-нибудь условия? — уточняю на всякий случай.

— Нужен огонь. Яркий, мощный. Горячий, — грустно усмехается мужчина. — Об остальном поговорим после.

— Дровами топить? — спрашиваю. — Или углем?

Уголь очень ценное топливо. У нас в общине он припасен на самые трескучие морозы и расходуется очень бережно. Поэтому я не жду, что мне так сразу упростят задание и разрешат брать его столько, сколько надо.

В том, что уголь в замке есть, я не сомневаюсь. Зола, покрывающая стенки камина, угольная, а не дровяная.

— Мирон принесет тебе дрова, — чеканит мужчина каждое слово и смотрит в сторону. — Если разожжешь огонь и продержишь его несколько минут, будет тебе и уголь.

И я понимаю, что он не допускает и мысли, что я сумею справиться с поручением.

На зов из арки в дальней стороне гостиной, слегка шаркая ногами, выходит невысокий мужичок и деловитой походкой направляется к нам.

А я едва не вздрагиваю от неожиданности. Что, если он там все время скрывался? Вроде бы ничего особенного не происходило в гостиной, а все равно неприятно.

— Ваша светлость, сейчас я принесу дров, — сообщает он, вытягиваясь перед хозяином замка.

На его пухлом лице алеет румянец, а мясистый нос лоснится от проступившего жира. Я опускаю взгляд на его руки: обветренная мозолистая кожа и грязь под неровно искромсанными ногтями.

Точно такие руки у всех мужиков в моей общине.

— Покажите мне, где они лежат, я сама принесу, — предлагаю, чтобы уж наверняка выбрать самые лучшие поленья. Сейчас решается моя дальнейшая жизнь, и я не могу отдать ее на откуп Мирону или другому мужичку.

— Мирон, покажи Дарине, где у нас дровница, — кивает князь, возвращает мне свое внимание и припечатывает к полу тяжелым взглядом исподлобья. — Я буду в рабочих покоях. Когда устанешь сражаться с камином, пусть тебя проводят ко мне.

Какой самоуверенный!

Ну да, князь как-никак.

Но я тоже не лыком шита. Пока не разожгу этот камин, с места не сдвинусь!

Но если хозяин замка темнит, а на самом деле он способен повелевать огнем, тогда это все меняет. И мне пригодится смекалка.

Только что я могу противопоставить колдуну?

И нужно ли мне бороться за право работать у него?

С шумом втянув воздух, я поворачиваюсь в сторону выхода. Внезапно ноги становятся непослушными, отчего мое тело ведет в сторону и я неловко пошатываюсь.

Только Мирон не собирается подстраховывать меня на случай падения.

Он, наоборот, подозрительно косится в мою сторону и спешит на выход. Восстановив равновесие взмахом рук, я стараюсь не отставать.

Из огромной дровницы, размещенной под навесом рядом со стеной замка, я выбираю самые лучшие, самые сухие дрова. Заодно беру на подпал хворост и складываю все добро в большую вязанку. Поднимаю ее на руки, но ноша оказывается слишком тяжелой, в глазах опять темнеет, и я слышу ворчливую ругань Мирона.

— Девка, ты шальная, или что… — темнота и наступившая тишь приглушают его слова.

Прихожу в себя я от холода, лизнувшего щеку, и от боли в ушибленном локте. Подхватившись с травы, принимаюсь спешно собирать рассыпавшиеся по земле дрова.

— Его светлость князь Мстислав сказал, что ты из Мшистого Яра, — не сводит с меня глаз Мирон.

— Откуда мне еще быть, — дергаю я плечом, укладывая в руках шестую дровину.

— Как тебя зовут, напомни мне, старому. Запамятовал, — холодный и недоверчивый взгляд мужика заставляет меня зябко поежиться.

— Дарина.

— Не припоминаю я такую, — взгляд его становится недобрым, а щеки алеют пуще прежнего. — Не наша ты девка, Дарина. Меня не проведешь.

— Пропусти, мне надо идти, — хватаю я еще несколько дровин и спешу ко входу в замок.

До того, как Мирон сообщит своему хозяину неприятные новости, я должна во что бы то ни стало разжечь этот камин, леший его побери. И тогда князь не посмеет меня прогнать.

Иначе грош цена его слову.

Страх растекается под кожей и придает сил. Небольшими охапками я переношу дрова и хворост в гостиную поближе к камину и аккуратно укладываю их друг на друга в покрытую сажей топку.

Глава 13

Падать на траву, пусть и с вязанкой дров, намного приятнее, чем на мраморный пол. Во дворе хотя бы обошлось без искр из глаз и ручейка крови, подкрасившей изысканный рисунок каменных плит на новый лад.

Мое тело подхватывают на руки и спустя несколько мгновений бережно опускают на мягкую лежанку. Перед глазами появляется размытое лицо, в котором по его бледности и кругам под глазами я сразу узнаю князя.

— Ах-х-х, — протяжный стон срывается с губ, и под моей спиной мгновенно оказывается мужская ладонь, от холода которой становится зябко всему телу. Меня присаживают, а ко рту подносят чашу с холодным отваром. В нос ударяет резкий запах пижмы, и веки открываются сами собой.

— Купава, — волнение в голосе Мстислава окончательно возвращает меня в реальность.

Семенящие шаги становятся все громче. Несколько ударов сердца, и рядом слышится всплеск рук.

— Вот несчастье-то, ваша светлость, вот горе-то какое, — голосит служанка, да так искренне, что мне хочется поверить, что она и в самом деле расстроена.

— Хватит причитать, — резко обрывает ее князь. — Дарина разжигала камин, а потом ни с того ни с сего хлопнулась в обморок.

Произносит он таким невинным тоном, что я впиваюсь взглядом в его лицо. Но ничего, кроме смертельной усталости, на нем не обнаруживаю.

— Надо позвать шептуна из Мшистого Яра. Если она умрет, как и те предыдущие девицы, я себе этого не прощу, — его голос становится надтреснутым и одновременно в нем появляется твердость.

«Ему бы не князем родиться, а шутом придворным», — вздыхаю я. Сам ведь чуть не отправил меня к отцу в Навь, а теперь строит из себя невинного агнца.

Тяжелые мысли с трудом шевелятся в голове, поэтому смысл сказанного князем доходит до меня слишком медленно.

Про каких предыдущих девиц, кроме своей почившей невесты, он говорит?

Я едва не вскакиваю с лежанки. Но в боку колет, а в глазах темнеет, и я со стоном опускаю голову на подушку.

— Отправь Илью за Панкратием, — приказ князя заставляет меня вздрогнуть. — И скажи, что я велел поспешить.

Только этого не хватало. И я протестующе взмахиваю рукой.

— Со мной все хорошо, — слышу я свой слабый голос и понимаю, что сама себе не верю. — Я в лесу заплутала, несколько дней без еды провела, не спала все это время. Я отдохну и обязательно огонь разведу.

Вижу недоверчиво сведенные к переносице брови Мстислава и, отдышавшись, продолжаю:

— У меня почти получилось его разжечь. Я даже чуть согрелась от тепла пламени. Оно же меня и сморило.

Смело смотрю я князю в глаза и слабо улыбаюсь. Пока не обнаруживаю за его спиной облачко тумана.

Я часто моргаю, но туман не исчезает, а глаза начинают слезиться. Но не от дыма, отголоски которого я все еще слышу в воздухе, а от запаха тины.

Шаркающие шаги совсем близко. Моего лица касается теплая мокрая ветошь, отчего я вздрагиваю.

— Глядь, как расквасила ты себя, — с укором и досадой бормочет Купава, осторожно промокая мое лицо. — Сейчас я смою кровь, а раны, глядишь, до свадьбы заживут.

Тряпка остывает, но тепло продолжает идти от ее больших и мягких ладоней. А когда она подносит их к носу, я слышу запах ягодного пирога и с трудом сглатываю голодные слюнки.

— Выпей, деточка, — к моему лицу подносят большую металлическую чашу и помогают сесть.

Сладкий теплый напиток обжигает рот и разливается в груди теплом. Определенно, он намного вкуснее, чем тот, которым только что поил меня князь.

В глазах проясняется, и я смотрю на расчерченное морщинами лицо Купавы. Меня пугает ее настороженный облик.

Она, как и Мирон, наверняка знает, что я не из Мшистого Яра. Кто об этом донесет князю первым, гадать я не берусь, но времени у меня совсем немного. И я, уставившись себе под ноги, тихонько встаю.

Купава пытается меня удержать, но я уверенно качаю головой.

— Мне стало лучше. Я должна разжечь этот камин.

— Дарина, отдохни, разожжешь завтра, — в голосе князя сквозит усталость и что-то еще. Я бы назвала это обреченностью, но с каких пор колдуны стали такими тоскливыми?

— Со мной уже все хорошо…

Ух ты, я, оказывается, врать умею. И я отвожу взгляд от своих ног, поднимаю глаза на князя и едва сдерживаю вскрик: облако тумана, висевшее все это время за спиной Мстислава, сгущается на глазах и приобретает уже знакомые мне очертания.

Ноги подкашиваются, и я снова едва не падаю на каменные плиты. Опуская взгляд и не глядя по сторонам, думая только об одном — дойти, я направляюсь к злополучному камину.

Посыпаю его хворостом. Моя рука дрожит, и не весь подпал попадает на дрова. Часть сухих веточек выдувает тягой, и они оказываются на мраморном полу.

Трясущимися руками я тянусь к огниву. Пол в очередной раз пошатывается под ногами, и по крепкому рывку, которым меня удерживают на ногах, я понимаю, что князь снова подхватывает меня под мышку.

— Благодарю, — едва слышно произношу я, стараясь не смотреть никуда, кроме как в заполненный зев камина.

Чиркаю огнивом, и сноп искр облизывает хворост. Он опять вспыхивает оранжевым пламенем, а я с замершим сердцем жду, что же будет дальше.

На этот раз я должна не испугаться и все сделать правильно.

Дым поднимается выше, но странное дело — в дымоход он не идет. Но и в кошмарный череп тоже не спешит собираться.

Пламя начинает чуть слышно гудеть, а я довольно улыбаюсь. Ну вот, кто говорил, что невозможно разжечь камин?

Поднимаю взгляд на князя, и мое сердце останавливается.

Призраки за его спиной — та самая блондинка и дама с косой — опрометью бросаются в камин. Блондинка перекрывает собой дымоход, а дама с косой, распластавшись над огнем, укрывает его такой густой завесой тумана, что больше я не вижу ни огонька, ни искры.

Только плотный дым ползет в гостиную и поднимается к потолку.

Глава 14

Я застываю на месте и не могу отвести глаз от самодовольной усмешки девицы-призрака. Ее синий сарафан развевается на несуществующем ветру, а коса, оплетающая голову, становится все четче. Платье больше не кажется сотканным из легкайшей туманной дымки — теперь видно, что ткань, колышущаяся на округлой груди и бедрах, грубая и покрыта затяжками.

Туман, из которого соткана девица, разрывается черным пятном. Оно становится все больше и больше, и я кожей чувствую идущую от него смертельную опасность.

Это ведь портал в Навь, понимаю я, глядя в черноту там, где еще мгновение назад была аккуратная ложбинка между призрачными грудями.

Не в силах сдержать ужас, я прикрываю ладонью рот и продолжаю смотреть в затягивающую меня тьму.

— Что вытаращилась, — ухмылка дамы с косой перетекает в оскал, а от потусторонней тягучей интонации меня пробирает озноб. — Чтоб духу твоего здесь завтра не было. Поняла?

Ее угроза просачивается в душу, заполняет собой все мысли. Призрачная дама довольно хмыкает и продолжает щериться.

Время замедляется.

Глаза призрака затягиваются туманом и все больше напоминают пустые глазницы мертвеца. Мое тело напрягается, как при падучей или при наведенной порчи.

Нечисть степенно кивает, а потом в один миг срывается с погасших поленьев и выбрасывает свое аморфное тело из камина. Вплотную приближает ко мне свое сотканное из дыма и тумана лицо, а потом и вовсе окутывает меня сизой поволокой.

В нос опять ударяет сочащийся из черного провала в ее груди запах тины. Холодная противная сырость сжимает горло, заполняет собой все внутренности.

Я тихонько вскрикиваю и отшатываюсь. И попадаю в теплые руки Купавы.

— Деточка моя, да что же это с тобой, — подхватывает она меня за плечо. — Ты побелела, как будто вурдалака увидела.

Я сглатываю ставшую вязкой слюну, даю довести себя до стула и обессилено сажусь на его краешек.

Купава не представляет, до какой степени оказалась права. Только увидела я не вурдалака, а нечто куда более страшное и опасное.

Духи умерших вторглись в мир живых. И они не просто сторонние наблюдатели, властные только над несчастными, заплутавшими в ведьминых тропках.

Они намного сильнее.

Как им это удалось?

Может, князь обустроил в своем замке портал в Навь? А чтобы отгородиться от досужих сплетниц, окружил его ведьмиными тропками?

Хитро.

От догадки мое сердце бьется сильнее.

Вот только если Мстислав повелевает мертвыми — отчего тогда его облик тоже напоминает мертвеца? Обычно сильные колдуны, способные вытащить душу из Навьего царства, выглядят совсем иначе.

Кошмарная мысль озаряет, но я спешу прогнать ее прочь. Когда я первый раз увидела князя, не могла же я ошибиться?

Мысль не хочет уходить, она упорно просачивается даже в кости и заполняет леденящим ужасом все мое существо.

Я набираюсь храбрости и решаюсь посмотреть правде в глаза.

Что, если Мстислав не темный колдун, а самое страшное порождение темных богов?

Что, если он Владыка Нави?

Я чувствую, как волоски вдоль позвоночника приподнимаются и мурашки бегут по коже, а следом за ними по телу катятся холодные капли пота.

И в памяти возникает наш давний разговор с шептуном. Тогда я была совсем еще ребенком, не знала никаких тайн мироздания — видимо, потому слова Ивана потрясли меня до глубины души.

«Самое страшное, что может с тобой случиться, — звучит в моей голове голос Ивана. — Встретить Владыку мира мертвых».

«Разве Владыка может перемещаться в мир живых?» — я не знаю, шутит Иван или всерьез. Взрослые любили подшучивать надо мной. Хотя Иван не такой и взрослый: он старше меня всего на семь лет.

«Ходят легенды, что раз в столетие Владыка Нави покидает свое царство и, приняв облик обычного человека, поселяется в нашем мире».

Голос шептуна становится совсем тихим, и я напрягаюсь, чтобы не упустить ни слова.

«Никто не знает, когда и на чьих землях он объявится», — продолжает вещать Иван.

«Зачем Владыка возвращается в мир живых?» — во рту пересыхает, в груди разливается противная боль.

«Никто этого не знает. Но с его появлением на наши земли приходят беды и разрушения, а еще он забирает самых красивых девиц в свое Навье царство».

«Что же нам делать, если он появится здесь?» — все мое существо тонет в протесте. И страхе.

«Мир большой, Дарина, а нам останется только молиться Велесу, Перуну и остальным богам, чтобы они отвели Владыку от нашего дома».

Шептун подрагивающими пальцами теребит бороду и замолкает.

Сколько я ни просила рассказать еще хоть немного, больше я ничего от Ивана не услышала. Мне даже показалось, что сам он опасается слишком заговариваться о мире мертвых и его Владыке.

Еще несколько дней назад я была уверена, что ничего более страшного со мной уже случиться не может. Но сегодняшний день показал, насколько я была наивна. И страшилка, которой меня много лет назад испугал Иван, может оказаться вовсе не сказкой.

— Выпей, деточка, — Купава подносит к моему рту кружку с ароматным отваром. — Как чуяло мое старое сердце, как чуяло, что сегодня к нам придет беда.

Я обхватываю кружку руками и с жадностью делаю первый глоток.

Она опять всплескивает руками и затихает, склонившись надо мной. Чтобы после того, как я допью зелье до дна, выхватить кружку из моих рук и унести на кухню.

Теплое питье согревает живот, кровь быстрее бежит по венам, пульсирует в висках.

Что же мне делать?

Если я не хочу, чтобы Владыка Нави забрал мою душу и превратил ее в бестелесную и безвольную тварь, призраков остерегаться надо не меньше, чем другой нечисти.

Мурашки опять бегут по телу.

— Ну, что, Дарина, не покорился тебе огонь? Сдаешься? — хрипловатый голос с легкой насмешкой звучит за спиной и вымораживает внутренности, встряхивает сердце.

Я вскакиваю со стула и, цепенея от ужаса, заставляю себя повернуться и посмотреть на князя.