Тропами навьих

Глава 1

- Эк, ты шустрый, Волемирушка, - голос звонкий сестрицы названной по двору колокольчиком прокатился, заставил голову в плечи втянуть да бег свой замедлить.

Обернулся я скоро, да споткнулся тут же об колоду бревен, к зиме сложенную. Через голову перевернулся, земля-матушка с небом-батюшкой тут же местами поменялись, а бока заныли от камней острых, что за бревнами разбросаны оказались. Смех заливистый сердце в груди сжаться заставил, а зубы супротив воли моей скрипнули.

- Лада! – крикнул я сдавленно, за голову схватился, вроде, целехонька, родимая, - охолуйка! Зачем под руку-то молвишь?!

Хотел еще пару ласковых добавить, только смех вдруг оборвался, а двор родной тишина накрыла. Замер я мигом, на колени поднялся да оглянулся. Сестра кучей тряпья у входа в избу лежала, бледная, как мел, из носа только капля алая выкатилась на траву зеленую. Обмер я, на ноги вскочил, рядом с сестрой в тот же миг очутился. Еле дышала болезная, лоб огнем горел, лицо испарина покрыла. Бросился к ней скоро, думать не стал, бережно голову Лады подхватил да уложил на колени себе.

- Охолуйка, - голосом дрожащим я молвил, - нельзя же тебе с лежанки-то вставать, пока хворь не отступила.

Слеза по щеке моей скатилась, на лоб сестре упала. Ресницы ее затрепетали, а с губ хрип сорвался.

- Как же не выйти-то, Волемирушка, - прошептала она еле слышно, попыталась губы в улыбке сложить, да не вышло, - ежели весна на дворе в разгаре самом. Птички-то как поют, зверье из нор вылезло, хорошо!

- Молчи, - всхлипнул я, прижал сестру к себе плотнее, - лекарство надобно тебе найти, тогда, и весной полюбуешься.

- Нет от хвори моей лекарства, - глаза цвета василька, сейчас огнем лихорадочным горели, помутнели, посмотрели на меня серьезно, отчего в груди будто оборвалось все, - волхв ведь сказывал…

- К лешему волхва этого! – возразил я с жаром, на руки Ладу поднял да сам встал, - ежели во всей Яви нет помощи для тебя, я до самого Калинова моста дойду. Там не помогут, к богам дорогу найду!

- Как же найдешь-то? – улыбнулась сестрица, шею мою руками обвила, голову на бок склонила, отчего жарко моим щекам стало, а сердце удар пропустило, - ни один смертный такой милости не достоин, даже волхвы ведающие. Навьи-то к богам на поклон не ходят, опасаются.

- А я найду! – вскинул я подбородок да понес сестру в избу, на лежанку мягкую.

Уложил аккуратно, волосы, ко лбу прилипшие, поправил, одеялом пуховым накрыл. Лоб-то у Лады горел, а ноги-руки холодны как лед оказались. С детства сестра моя хворала, да только ежели раньше приступы редко случались, стоило ей в цвет войти, как вставать-то перестала почти.

Родители завещали мне, брату ее меньшему, названному, за сестрой приглядывать. Только вот выходило плохо. Стоило мне в поле, на работы уйти, али в лес по грибы-ягоды, как вечером находил заполошную посреди двора. С губами синюшными, еле живой.

Сел я на завалинку, как только сестру сон сморил беспокойный, да лицо в ладонях спрятал. Хоть пообещал я богов разыскать, да как только это сделать? Боги и так мне жизнь вторую подарили. Родителей моих названных к Калинову мосту послали. Там они меня и нашли, от навьих отбили.

- Тяжко тебе, - голос старческий от дум тяжких отвлек, - крепись, Волемир, один ты у нас опора.

- Бабуся, - выдохнул я да в лицо старческое вгляделся.

Щурилась старая на солнце, клюку в руках сухих сжимала, а рот беззубый в улыбке разошелся.

- Скажи, что делать мне, чем Ладе помочь? – ближе я к старухе подался, в самую душу заглянуть попытался.

- Тебе волхв не сказал, откуда же я скажу? – хохотнула та, да клюкой оземь стукнула.

- Волхв смертный всего-навсего, - поджал я губы, решительно на старую посмотрел, - ты же дух бесплотный. Поболе знаешь.

- Ишь, какой, - захохотала старуха, стая птичек, шумом спугнутая, в небо взвилась, - когда мешала тебе, гнал меня от себя, а нынче помощи просишь.

- Некого просить больше, навьи в деревню нашу не захаживают, да и тебя я столько лет знаю, - пробормотал я, вину тут же ощутил острую.

- Чудной ты, Видящий, - усмехнулась старуха да глаза открыла, на меня прямо посмотрела, да так, что кровь в жилах застыла, - однако, скажу тебе. У Калинова моста, за рекой Смородиной помощи сыскать сможешь. Бог там всем заправляет всемогущий. Карачун его кличут, - голос старая понизила так, что еле расслышал, - до других ты добраться не сможешь. Не водят они со смертными разговоры.

- Я и так туда собирался, - пробормотал я, обреченность ярко ощутил, - нового ты мне не сказала ничего.

- Только вот смертного там не пожалуют, - махнула рукой старуха, таять начала прямо на глазах, - взашей прогонят, если сразу не пришибут. Сначала помощи найди.

- У кого? – навострил я уши.

- Красив ты, малец, - вместо ответа похвалила старуха, - на деревенских не похож. Волос твой черен, как перо вороново, глаза опалами в омут тянут. Деве лесной приглянешься.

- Деве?! – на ноги я вскочил, совершенно от слов старухи растерявшись, - бабуся!

- Иди в лес, где чаща самая, медведь ее охраняет, волки за границу не пускают. Ищи там деву, она поможет. Да не забудь сестрице своей помощь оставить. Не выйдет у нее в одиночку с хворью справиться. Зачахнет без тебя, - молвила старая на прощание да совсем истаяла.

Глава 2

- Почто пришел? – недовольным староста выглядел, складка глубокая меж бровей залегла.

Сглотнул я ком, в горле вставший, и шапку с головы буйной стянул. Пугал меня старик сызмальства. Маменька рассказывала, когда жива была, стоило старосте в гости к нам наведаться, я плакать начинал. Говаривали, что с волхвами старик дружбу водил. Сила в нем чуялась. Обо мне сразу все понял, как только родители на поклон к нему пришли с кульком кричащим. Сказал тогда: «Беды одни вам этот лиходей принесет, бросьте, где взяли». Не согласились родители, оставили меня, пожалели. Старик же поведал, что дар во мне навий сидел. Простому люду с таким жить невмоготу. Прочил мне дурачком стать, до юности не дотянуть. Ошибся.

Нахмурился я в ответ, брови свел, в глаза цвета неба грозового глянул и молвил, как на духу:

- Помощи надобно, старче.

- Помощи? – скривил старик губы в ухмылке насмешливой и отложил лекало в сторону, - ты две зимы назад нос воротил от деревенских, сказывал, что сам со всем справишься. Иди, болезный, свет мне не загораживай!

Поникла голова моя, прав старик. Не желал я раньше помощи чужой, думал, под силу мне с хворью сестры справиться. Не просто так ведь Видящим меня нарекли. Только вот ошибся, да так, что в ногах у старосты готов валяться.

- Не сдюжить мне, старче, - признал я со вздохом тяжелым, - Лада плоха стала совсем. Не сегодня-завтра к праотцам отправится, к Калинову мосту пойду, помощи потребую.

- Так уж и потребуешь? – хмыкнул староста, потянулся до хруста косточек да с лавки поднялся, ко мне подошел.

Пришлось мне голову задирать – перерос меня старик почти на локоть целый. Худой, подтянутый с волосами длинными, сединой белеными да бородой косматой, носом длинным, крючком загнутым на Карачуна он походил. Того самого бога, к которому меня старая дворовАя отправила. Знак я в этом углядел.

- А вот и потребую, - задрал я подбородок, плечи расправил, без страха в глаза старосте глянул.

- Наглец малолетний, - покачал головой старик да мигом как-то в росте убавился, постарел на глазах, - не ходил бы ты, Волемир, нет оттуда назад дороги.

- Себя мне не жалко, старче, - ответил с уверенностью, взгляда не отвел, - сестру хочу замуж выдать, да с детишками понянчиться еще, с племянниками!

- Так ежели не вернешься ты, как понянчишься-то? – брови старика вверх поползли, на шаг он отступил.

- Придумаю, - поджал я губы, - помоги, Беримир, не откажи!

- Ладно, охолуй, - махнул рукой старик, вернулся на лавку к чурбану деревянному.

Видно, поделку мастерил снова. В деревне нашей все работали на благо общее. Старики лавки строгали, посуду, одежу шили, девицы скотом занимались, еду готовили на зиму, в ледянки прятали, юнцы да молодцы грибы-ягоды в лесу собирали, в поле работали. Мужи же, да молодки, после того, как волхв обряд проводил, на служение края нашего от навьих да от соседей завистливых уходили. Волхв же с духами да богами договаривался, об урожае просил, чтоб скот не болел, хвори уходили. Родители наши с Ладой до самой смерти на службе пропадали. Я скоро тоже собирался. Правда, прочили мне к волхву в ученики проситься. Да только меч острый роднее казался. Рубить ворогов почетнее, чем договоры с ними вести.

- Присмотрим мы за Ладой, иди с богами, - на дорогу мне пожелал Беримир, да делом занялся, - Забаву испроси куль тебе в дорогу собрать, не спорь!

Я кивнул с благодарностью. Сердце пичугой испуганной забилось, а щеки жаром обдало. Крякнул старик насмешливо, но молвить не стал ничего, в поделку свою уткнулся. Сглотнул я ком тугой, руки вспотевшие о шаровары обтер да к реке отправился. До обеда девицы стиркой занимались, дурачились у берега. Вечером то запрещено ходить к реке, особенно весной да летом, когда навьи активничали.

Зайчик солнечный в волосах цвета пшеницы играл, забавлялся. Брызги воды каменьями драгоценными сияли. Смех веселый лился, разговоры девичьи. Прислонился я к березе одинокой, залюбовался. Вдохнул поглубже, грудь моя ароматом сирени наполнилась, дрожь по телу прошла. Дождаться я не мог летнего солнцестояния. Ведь свататься к Забаве собирался. Уверен я, меня ей выбрать суждено!

- Забава! – крикнул я громко, когда вдоволь на красу нагляделся.

Умолк смех на миг, да тут же визгом обернулся. Девицы в рубахах нижних стирали, нельзя было юнцам подглядывать.

- Подойди, а, отец твой наказал кое-что, - сказал тише да отвернулся.

Щеки мои пылали, а на губах улыбка играла победная. Давно я хотел за стиркой подглядеть да только не решался. Поколотят знатно за хулиганство такое, всей деревней поколотят, да только дело мое важнее. Вдруг, прав староста? Не вернуться мне из Нави?

- Охолуй! – голос, злобой наполненный, усладой прозвучал, а по голове тяжесть ударила.

Да так, что к земле я согнулся, прикрыл лицо руками, чтобы не зашибли.

- Не видал я ничего! – через смех и слезы заверил, к рощице отступил.

- Проказник! - не сдавалась Забава.

Одна она колотить меня остались, остальные девицы сарафаны свои похватали да в деревню побежали – жаловаться. Поймал я руку тонкую на подлете с хворостиной в ней толстой, от себя отвел, выпрямился. Девица раскраснелась вся, коса растрепалась, глаза лазурные молнии метали. Еще краше она мне показалась.