Тропою волков

Пролог. Мертвый вожак

Волк лежал неподвижно, вытянув длинные лапы. Будто сморило его, серого, вот и прилег на повядшую травку, задремал. Жилка сидела подле него, поджав худые ноги-тростиночки. Гладила пышную шубу, запускала пальцы в пепельную гущину. И плакала, горько, безутешно; слезы капали, да капали, на оскаленную страшную морду, крупные острые уши.

- Что же не уберегся, глупый... глупый... куда глаза смотрели? Зачем ноги прочь не унесли... горюшко!
За спиной, из приоткрытой двери общинной избы доносились звонкие, порой сердитые голоса матери и сестер. Там готовили пир усталым охотникам; вынимали из печей румяные пироги, горшки со щами, резали хлеб, розовое, с прожилками, сало. Жилке тоже надо бы сейчас помогать старшим - накрывать столы, раскладывать звонкие - кленовые, да костяные - ложки, бегать в погреб, за квасом и сметаной. А не лить горькие слезы над лесным татем, лютым врагом, погубителем...

Облава лесная удалась на славу - сколько шуб нынче пошьют из серых шкур, на зависть соседям. Острые клыки пойдут на обереги, а черепа украсят тын. Пускай знает лесная нечисть: здесь, за крепкими воротами, ей поживы не снискать! Стерегут покой хозяйский души свирепых волков.
Славен род храбрыми охотниками, достойными мужами!

Мужчины парились в бане, смывали лесной, да звериный дух, волчью кровь. Очищали тело и души от сотворенного зла. Скоро выйдут - раскрасневшиеся, пышущие жаром. И скорее, к накрытому столу, мискам с дымящейся похлебкой. Будут наедаться до отвала, пока брюхо не затрещит. И обсуждать удачную охоту, богатую добычу, хвастать перед женками, да детьми молодецкой удалью. Давно прошли времена, когда только вернувшихся из лесу охотников не допускали сразу за общий стол, держали, по-первости, в клети, подальше от людей.

Только серым хозяевам леса уже не подняться с пожухлой осенней травы, не сбежать с чужого двора в родную чащу. Застыли, вытянулись неподвижно, крепкие зубастые охотники, их проворные подруги, юные волчата, еще не успевшие заматереть, обрести хищную взрослую стать. И весной логова останутся пусты, не родятся в них теплые слепые комочки...
- Жилка, баламошка, куда запропала? Мать обыскалась! - звонкий басок старшей сестры - Милоши - слышен был, верно, и на другом конце деревни.

Жилка в последний раз погладила крупную лобастую голову, наклонившись, поцеловала холодный нос. На миг помстилось - мертвые глаза ожили, в душу заглянули. Или сказать ей что-то хотел убитый без всякой жалости зверь?
Вытирая глаза рукавом рубашонки, девочка поднялась, подождала, пока щекотное колотье в затекших ногах утихнет. И, не оглядываясь, поспешила в избяное тепло.
Мертвый волк провожал ее пустым взглядом.

Глава 1. Ночные гости

Васлава разбудил двухголосый собачий лай, почти сразу оборвавшийся жалобным визгом. Истошно заревела в коровнике могучая, черно-белая Тетушка. Сунув босые ноги в валенки и на бегу накинув на плечи шерстяной тулуп, хозяин дома выскочил в сенцы. Он и без света знал, где лежит неразлучный топор. Не пришлось долго искать его, шарить впотьмах.

Снег во дворе блестел, облитый холодным лунным серебром. Ночь стояла тихая, морозная, очень светлая. У двери хлева темнело что-то крупное. Скотина за дверью бесновалась вовсю, ее рев сплетался с захлебывающимся песьим лаем. Ногой отпихнув растерзанное тело лайки, Васлав откинул тяжелый засов. Пахнуло навозом, прелой соломой и кровью. Пестрый шерстяной комок выкатился под ноги хозяина дома и распался. Любимец Васлава - крупный породистый кобель, по кличке Пастух - судорожно дернулся, пытаясь вдохнуть разорванным горлом - и стих.

- Ах, ты тварина... погань... кто посмел? - Васлав услышал предсмертный рев Тетушки. Что-то тяжелое с шумом рухнуло на пол. Только что убивший Пастуха зверь аккуратно, боком, обходил мужчину, не сводя странных желтых глаз с топора в его руке. Ростом он был чуть ниже обычного волка, красно-рыжую, почти лисью шкуру украшали черные пятна. Точно кто смолой сбрызнул. Нервно подергивающийся хвост тоже был чернее ночи. Но подбирать его под брюхо рыжий разбойник не спешил - знать, особо не боялся одинокого человека перед собой. Еще три поджарых силуэта выскользнули из хлева, облизываясь и морща носы. У самого крупного морда делилась ровнехонько на две половины - слева черная, что уголь - справа огненная, лисья. Вот, тогда-то, Васлав крепко пожалел о своем одиночестве. Кто придет на выручку живущему на отшибе?

Две зимы назад он схоронил жену - любимую Ивушку. А с ней - крошечного сынишку, не прожившего и дня. С тех пор, Васлав холостяковал, сам вел хозяйство и получалось у него неплохо. А от жадного лесного зверя держал двух крупных лаек, знаменитой весской породы. Псы справно несли службу - хищники обходили двор Васлава стороной. До этой страшной зимней ночи...
- А ну, пошли вон, шавки шелудивые! Твари! Нечисть поганая!
Васлав, спиной вперед, медленно отступал по расчищенной дорожке. Снег яблочно хрустел под ногами. Волки - или собаки - не спеша следовали за ним. Рыжие морды, перемазанные кровью, клыкасто улыбались хозяину дома. Облизывали черные губы влажные темные языки, капала на снег окрашенная розовым слюна.

"Боги милосердные, не попустите... откуда только эта нечисть взялась? Неужто, псы, одичалые? Род сохрани!"
Взмахнув для острастки топором, Васлав нашарил за спиной дверь избы. Рыжая свора не кинулась следом, провожая его голодными взглядами. Желтые глаза горели, точно угольки в печи. Вот же бесовщина - откуда у собак таким глазищам взяться? Точно, духи нечистые, не иначе!
Бросив топор на привычное место, под лавку в сенях, он вошел в избу. Устало опустился возле почти остывшей печи. Пахнуло мокрой псиной. Сильно, остро. Васлав никогда не пускал собак в дом; он собственноручно сколотил им просторные будки, хорошо утепленные, на случай свирепой зимы. Нутро обдало неприятным холодком.

Что-то шелохнулось, заскреблось, в темном углу избы. Там стояли сундуки с Ивушкиным рукоделием - покойная жена была искусной мастерицей; много пряла, ткала, шила. Васлав так и не смог себя принудить раздать все, до конца. Он потянулся к прислоненному возле печи ухвату.
Пес вышел из темноты, улыбаясь и помахивая черной метелкой хвоста. В неверных отблесках тлеющих угольков рыжая шерсть блестела, точно маслом сбрызнутая. Васлав вскочил, забористо выругался и покрепче сжал ухват, готовясь ударить непонятно откуда взявшуюся в избе зверюгу по морде. Но не успел.

Прыжок твари оказался слишком стремительным - острые клыки сомкнулись на руке, пониже локтя. Хрустнула кость. Падая, Васлав лягнул ногой, наугад. Пес взвизгнул, но зубов не разжал. Затылком мужчина ударился о край скамьи - от острой боли в глазах так и вспыхнуло алым.
Сквозь дурнотную слабость он различил холодные тычки в щеку. Рыжая морда шумно обнюхивала его лицо, рану на голове. Больного затылка коснулось теплое, влажное. Васлав дернулся, жалко просипел что-то. Процокали по деревянным половицам острые когти. Скрипнула дверь в сенях.
"Неужто... пришел кто-то... помогут, люди..." - пронеслась в больной голове спасительная мысль.
Цокот когтей вернулся. Потянуло зябким холодком, будто поздний гость так спешил, что не затворил за собой двери, входя в дом. Медленно, кривясь от дурноты и жгучей боли в затылке, Васлав перевернулся на спину.

Они стояли над ним, все пятеро. Острые уши подрагивали, носы жадно вдыхали запах свежей крови. Не волки, не псы - красно-рыжие, в пятнах, шкуры, желтые голодные глаза. И хвосты, черные, будто в деготь березовый обмакнули. Васлав смутно припомнил старую байку, услышанную им то ли от бабки, то ли от старой тетушки, сестры деда.
"Когда волки уходят далеко, в лес приходит Беда. Краснее крови, чернее смолы. О четырех быстрых ногах, а на хвосте несет горькое горе..."
Васлав на себе понял, что оно такое - горе-горькое - когда рыжие псы решили: ждать его смерти вовсе ни к чему. И, дождавшись одобрительного рычания половинчатого вожака, накинулись на еще живое тело...