Туман

Глава 1

Могилёвская губерния, 1871 год

Духота постепенно сменялась вечерней прохладой. Небольшой ветерок покачивал ветви старой липы, высаженной у самого дома. Её какой-то особенный, почти медовый запах наполнял всё вокруг. Хотелось, закрыв глаза, глубоко вдыхать этот невероятно манящий аромат. Именно он наполнял меня умиротворением, когда приезжала в наше старое поместье. И хотя дом уже давно не подновляли, тот всё ещё сохранял своё очарование. Наверное, благодаря воспоминаниям из детства. Именно тут я всегда ощущала себя счастливой.

Удобное кресло из ротанга, которое всегда так любила бабушка, немного скрипучее, но невероятно комфортное. Обтрепавшийся по краям плед…

И этот притягательный аромат липы. Всё как в детстве.

Бабушки уже с нами не было, но всё вокруг напоминало именно о ней.

Слуги, как и раньше, тихо сновали, накрывая на стол в малой гостиной, пока семейство переодевалось к обеду.

Вечерний выход. Как хорошо, что месье Ворт[1] уже избавил нас от тяжёлых кринолинов, хотя и турнюры также не вызывали у меня большой любви. Навешивать огромную подушку себе поверх ягодичной мышцы – то ещё удовольствие. После долгих споров с мамá мне всё-таки удалось добиться замены этого элемента в моём гардеробе на обильные складки. Всё же избавиться от «утиного» силуэта было невозможно в силу модного веяния. Родительница просто такого бы не допустила. А моя любимая юбка-брюки вообще не нашла у неё понимания, хотя для меня была самым удобным вариантом.

Гостей сегодня не было. Не считать же гостем ближайшую родню – младшего брата папá, поэтому я смогла обойтись простым домашним платьем, даже без лишних складок. Лёгкое и светлое, как раз для тёплого летнего вечера.

Я уже давно сидела на веранде, наслаждаясь вечерней прохладой, но немного нервничала. Дядя приехал не спроста. Как мы и договаривались, он должен был решить вопрос с родителями о моей поездке. Я твёрдо решила ехать в Лондон, получать степень доктора медицины. Пока ещё это удавалось не каждой женщине, а ведь прошла уже бóльшая часть 19 девятнадцатого века. И хотя сама медицина развивалась, патриархальное общество не пропускало вперёд женщин. Но некоторым единицам удалось это сделать, и я мечтала о том же.

По словам дяди, никаких проблем с этим не предвидится, так как уже пару лет я помогала ему в губернской больнице. Это было предметом большой ревности между братьями, поскольку я упорно избегала предложений родителя поработать у него, с женским контингентом. Конечно, бывать в «богадельне» папá, как называл её дядя, мне всё равно приходилось. Нужно было организовывать всевозможные благотворительные обеды и сборы средств, которых всегда не хватало. Оба брата выбрали в жизни медицину: младший лечил тела, старший же пользовал головы.

Отец, осознав такое положение дел, старался заинтересовать меня рассказами по своей стезе и трудами доктора Мейнерта[2]. И если утро, за завтраком, посвящалось свежей прессе, то вечерами вместо политики и светских сплетен мы слушали смешные или же слезливые истории из мира дома для умалишённых.

На обед все спустились с завидной точностью. Оба брата при общей схожести, если смотреть на них, когда они находились рядом, различались не только характером, но и внешностью. Старший был более солиден, с небольшим животиком, который он пытался скрывать широким сюртуком. Движения его были размеренными, неторопливыми. Волосы с уже заметными седыми прядями зачёсаны назад, яркие янтарные глаза. Младший же был более колоритен. Тёмный шатен при модной стрижке, с карими глазами, немного сухощав, подвижен и подтянут.

Дяде Георгию было запрещено говорить во время обеда о делах в своей больнице. Мамá вовсе не подыгрывала супругу в борьбе за перетягивание меня любимой, просто не любила кровавых подробностей. Я уже давно не боялась ни вида крови, ни её упоминания, спокойно помогала дяде и с ранами, и с травмами. Он с удовольствием стал учить меня, видя неподдельный интерес с моей стороны. Учитывая же, что врачей-женщин пока в империи и не было, меня воспринимали не иначе как сестру милосердия, что очень тяготило.

– Ну, расскажи хотя бы о своих делах, Виктор, – дядю этот запрет весьма веселил, что он часто и демонстрировал, с усмешкой поглядывая на невестку. – Обсуждать с тобой Бисмарка я уже устал.

– Всё хорошо, хотя при кормлении теперь возникает очередь, – папá с удовольствием готов был рассказывать о своих пациентах часами, и эту историю мы уже слышали в подробностях.

На фоне обычных больных – спокойных или же буйных – ярко выделялись несколько звёзд. Больше всего историй папá было о Карле Христофоровиче Баньковском. Сама история его попадания в подобное заведение весьма печальна. Старший сын известного в губернии помещика, он был привлекателен, хорошо образован и принят в обществе. Деньги отцовские не проматывал, проживал с младшим братом и матерью. Никто не мог и представить его в скорбном доме. Но сначала он попал в больницу к Георгию Ивановичу, моему дяде, с сильнейшим отравлением, прямиком со званого ужина в собственном доме. Благо своевременно оказанная помощь помогла ему выкарабкаться. Вскоре, хотя здоровью его больше ничего не угрожало, ему пришлось переехать под заботу старшего, Виктора Ивановича, после того как он узнал результаты полицейского расследования. Виновницей произошедшего оказалась его собственная мать, решившая, что младший из сыновей ей более интересен в качестве наследника. Умудрившаяся пригласить на этот ужин даже несколько недоброжелателей сына под видом возможного примирения, она до последнего не верила, что её замысел раскрыт. И хотя причастность младшего Баньковского доказать так и не смогли, ему пришлось принять управление делами, продать имение и уехать, ведь слухи и перешёптывания за спиной не кончались.

Рассказ папá был связан с тем, что накормить Карла Христофоровича после происшедшего было очень затруднительно. Пищу или даже воду он отказывался принимать, в результате чего сильно исхудал. Принудительное кормление вызывало больше проблем, чем пользы. Решение, как ни странно, нашёл другой пациент, ставший кормить Баньковского из своей тарелки, продолжая есть из неё же. Вскоре к нему стали присоединяться и другие, поэтому иногда для помощи возникала целая очередь из желающих пациентов. Персонал этому не препятствовал, видя в том облегчение для себя.

Глава 2

Видимо, яркие и положительные эмоции, пережитые вчера, придали мне сил, так что я встала рано, когда заря только окрашивала небосвод в оттенки красного, и сейчас стояла у широко открытого окна, наслаждаясь рассветом. Хотелось обнять весь мир, но такое поведение точно не нашло бы одобрения у мамá. Решила прокатиться на Ветре, он, наверное, застоялся и тоже обрадуется прогулке. Хотя его наверняка выгуливают в наше отсутствие, вчера было заметно, что он скучал без меня.

Амазонок у меня имелось несколько, но у новой была слишком большая, густо расшитая юбка, а это будет только мешать. Надеюсь, любимая юбка-брюки не слишком шокирует наших соседей, если я, конечно, встречу хоть кого-нибудь из них в такое раннее утро. Яркий новый жакет и так смотрелся слишком вычурно, но пришлось надеть ещё и цилиндр с вуалью, чтобы уж совсем не вызвать упрёки со стороны матушки и не выслушивать очередную лекцию о пристойном облачении.

Ездить на Ветре – огромное удовольствие. Иноходец, особо выученный для меня ещё при дедушке. Улучшенное дамское седло Пелье[1] с новой подпругой специально было сделано под меня и полностью безопасно. Отец очень беспокоился, что я могу упасть, поэтому седло заказывали в Петербурге. По словам матушки, папá баловал дочь безмерно, но для меня это было проявлением его любви и заботы.

Ветер уже был готов и осёдлан. Я забежала на кухню и захватила для себя пару булочек, да яблоко своему мальчику. Исполнив наш постоянный ритуал, мы выехали из поместья. Подворье жило привычной жизнью и готовилось к пробуждению хозяев.

Неспешная поездка всегда действовала на меня умиротворяюще. Ветер специально шёл медленно, чтобы продлить нашу прогулку. Я последнее время приезжала нечасто, но он неизменно встречал меня ласково.

Впереди простирались поля, и тропинка вела к пригорку недалеко от реки. Именно с этого места открывался особенно прекрасный вид. Широкие ивы, склонившиеся к самой воде, колосящиеся полным зерном поля, вдалеке виднелось село с золотистой луковкой церкви.

И если Ветер – это воспоминание о дедушке, то этот вид напоминал мне о бабушке. Как часто мы с ней здесь рисовали акварели. Свои, по отзывам мамá, я «вымучивала», а бабушкины рисунки до сих пор украшают некоторые из комнат поместья. Хотя большую их часть увозили какие-то из её многочисленных друзей. Как я помню, в имении всё время кто-то гостил, навещали соседи, а получив приглашение на обед, приезжали даже из города.

Спрыгнув с Ветра, я медленно пошла по пригорку вдоль реки, ведя коня в поводу. Тут недалеко было моё секретное место, особенное в это время года. Благодаря множеству растущих рядом тополей оно полностью покрывалось пухом к этому моменту, превращаясь ненадолго в по-настоящему сказочное пространство. Правда, очень ненадолго. При первом же дожде всё исчезало. В детстве это вызывало у меня слёзы.

Увы, но я приехала слишком поздно. Видимо, дождь был несколько дней назад, и пуха почти уже не осталось. Присела на небольшой пенёк от поваленного дерева, решив, что это прекрасное место для завтрака. Ветер рядом громко хрустел яблоком, я же не спеша ела припасённую булочку, любуясь видами.

Ещё немного посидев, наслаждаясь утром, решила возвращаться. Всё-таки прошло несколько часов. Нужно было проехать через перелесок и заглянуть в деревеньку неподалёку. Глаша, исполняющая роль моей горничной, когда я приезжаю в поместье, сказала мне, что в этой деревне недавно родила женщина. Пару дней спустя после родов она стала хуже себя чувствовать, и близкие боятся, что у матери может пропасть молоко. Постараюсь на всякий случай осмотреть также и младенца. Детская смертность в крестьянских семьях была слишком велика. Местные знают, что всегда найдут помощь в имении, если дядя или я там. Конечно, большей частью мужики меня чураются, предпочитая видеть Георгия Ивановича, коли есть такая возможность. Но чаще им приходится довольствоваться барышней-лекаркой.

Дорога через перелесок была с детства знакомой, и меня не очень удивил небольшой туман, стелившийся вокруг. Рядом река, да и рано ещё. Но через полверсты он стал сгущаться, полностью скрыв тропу. Пришлось спешиться и вести Ветра, почему-то прядущего ушами, в поводу, чтобы не повредил ноги. Я старалась ступать аккуратно, потихоньку нащупывая дорогу.

Белая хмарь полностью окружила нас. Ветви деревьев нависали странными искажёнными тенями, а кусты казались таинственными животными, появляющимися из дымки. Окружающая сказка становилась пугающей.

Как хорошо, что я не надела новую юбку, так как, кажется, сбилась с тропы и собрала всю паутину и мусор с ближайших деревьев и кустов. Надо будет в деревне привести себя в порядок, иначе долгих нравоучений мамá не избежать. Она всё ещё считает меня ребёнком, надеясь передать воспитательную обязанность будущему супругу.

Удивительно, что тумана столь много, ведь солнце уже должно было разогнать его к этому времени, тут же не лощина. Не знаю, сколько я так брела, судя по чувствам, пару часов, но, как говорит папá, «чувства обманчивы», и может так оказаться, что не прошло и получаса, как меня поглотило это белое и невесомое, как батист, покрывало тумана.

Стало очень прохладно, сердце отчего-то бешено застучало, в ушах нарастал гул. Почему я так занервничала? Обняла голову Ветра, чтобы почувствовать его тепло и успокоиться.

– Всё хорошо, мой мальчик. Скоро мы выберемся, – пыталась успокоить сама себя.

Я уж подумала, что стоит покричать и попытаться привлечь внимание, может, из деревни кто-нибудь услышит меня… но от небольшого дуновения впереди открылась прогалина и наконец показалась искомая деревня. После странного путешествия по перелеску она казалась мне изменившейся. Я бывала тут не раз, но сегодня снедало чувство какого-то несоответствия.

Глава 3

Как ни странно, обед для моих нервов прошёл довольно спокойно. Тому причиной стали несколько соседских семей, присутствовавших на нём. Вероятно, они были приглашены уже давно и отказаться их принимать сейчас было совершенно не комильфо. Феерические подробности моего въезда в усадьбу, конечно, попытаются скрыть. Всё-таки прибытие «внучки» без сопровождения – это такой афронт, который ещё долго не забудется соседями. Быть причиной докучливых сплетен местных кумушек совершенно не хотелось.

Меня просто представили собранию перед обедом. Местное общество вначале собралось в малой гостиной. Мамá называла её «голубой», но сейчас она скорее была «зелёной». Всё дело в том, что в это время комната была обшита оливково-зелёным шёлком с красивым однотонным цветочным рисунком. Золотистая лепнина потолка сохранилась и до моего времени, но, конечно, была уже не так свежа.

Изящный мебельный гарнитур из тёмного морёного дуба был обшит палевым шёлком с красивым оливковым узором. Пройдя по комнате, я прикасалась пальцами к резным завиткам на креслах. Мои «старые знакомые», только в другой обивке.

Мебель стояла группами, а по периметру комнаты находились всевозможные изящные стеклянные шкафчики с безделушками. Со стороны окон была «бабушкина» гордость – растения в больших кадках.

Почти весь угол занимал огромный фикус. Под ним разместились два кресла с корытообразными спинками и стол-бобик с незаконченной вышивкой. Композицию завершали скамеечки для ног с мягкой обивкой. Этот уголок явно был любим хозяйками. В промежутках между окнами красовались монстера и гибискус, а над противоположным углом главенствовала пальма. По словам Марии, растения были привезены из петербургских оранжерей. Вокруг расставлены жирандоли[1] и канделябры со свечами, и даже настенные бра оказались сегодня зажжены.

«Бабушка» переходила от одной группы гостей к другой и каждому уделяла несколько слов. Затем заняла место на центральном диване. Она умело уводила разговоры от моей поездки, ведя общие для всех соседей беседы: – посевы, лес, будущие цены на урожай. Я понимала и одобряла такой её маневр.

Но вот раскрыли двери столовой и все группками стали переходить туда. Да... кормить в нашем доме всегда любили. Плотно заставленный стол-сороконожка[2] представлял собой занимательное зрелище. Даже я почувствовала желание попробовать всё это разнообразие.

Разговоры не прекратились и за обедом. Мужчинам были интересны дела военные и политика, больше всего, как и следовало ожидать, обсуждали французского императора:

– Что бы ни говорили в светских салонах, но Наполеон – это фигура в современной политике, – с чувством вещал полноватый блондин лет тридцати, сидевший справа от меня. – Этот корсиканец сумел возвыситься в пламени революции, когда другие сгорали в ней целыми фамилиями.

– Да, вы правы, Платон Георгиевич, Бонапарт для своей страны и народа есть герой. Но все соседние страны… – отвечал ему седовласый мужчина со шрамом на левой щеке, сидевший напротив. Шрам, кстати, его совершенно не портил, а придавал какую-то особенную мужественность.

Закончить мысль мужчине не дала пожилая дама справа.

– Он есть истинный Вельзевул, – утверждала она. – Он привёл Апокалипсис в Европу. Все эти войны... столько смертей... столько погибших семей…

– Эта их la guillotine(*гильотина)… – вторила ей немолодая дама по соседству, сморщив свой напудренный носик.

– Конечно, одно только убийство герцога Энгиенского[3] должно было отвратить от него всех приличных людей Европы. А этот выскочка вместо этого женился на австрийской принцессе, – вклинилась в разговор Екатерина Петровна.

Обильный стол не давал большого времени на разговоры, каждый старался воздать должное вкуснейшим блюдам. Женщины же с интересом всё больше бросали взгляды в мою сторону. Чаепитие – вот время будущих мучений. Благо дамское общество слишком жаждало моих рассказов о последней моде, а не о трудностях поездки, поэтому я спокойно дала увести себя в чайную, пока мужчины оставались курить в столовой. Мне кажется, даже следователи Третьего отделения так не допрашивают виновных (хотя какое Третье отделение, пока его ещё нет, это настоящие адепты Тайной канцелярии), учитывая, с какой страстью меня разрывали вопросами «милые» особы. Материалы, фасоны, цвета, кружева, шляпки… расспросам не было конца и края. Предпочитая отделаться малой кровью, я вняла «просьбам» мучительниц, и в чайную принесли уже очищенные жилет и цилиндр, в которых я прибыла в поместье. Даже испугалась, что до конца вечера части моего гардероба просто не доживут, видя, с каким энтузиазмом их исследовали эти фурии. Никогда так не радовалась приходу мужчин, надеясь, что моя осада хоть немного стихнет.

Заметив мой умоляющий взгляд, Екатерина Петровна разогнала этот «осадный полк в юбках», поручив мне разливать чай, а Мария была направлена к фортепиано, услаждать наш слух. «Бабушка» села рядом со мной, не давая кумушкам вернуться к расспросам, и вот тут наступило блаженное спокойствие.

Не знала, что Мария так хорошо музицирует. Помню, в основном это любил делать дедушка. Гувернантка и меня учила, но большого успеха на сём поприще не добилась. Я, конечно, могла исполнить что-то не очень сложное, но с услышанным сейчас это бы никак не сравнилось. Интересно, бабушка уже рисует? Пока её любимых акварелей нигде не видела. Но я была всего в нескольких комнатах, вероятно, рисунки пока украшают только её покои.

Общество распалось на мелкие группки по интересам. Несколько дам присело за ломберным столиком для игры в преферанс. Большая часть собралась вокруг Марии, которая чередовала музыку с чьей-то декламацией.

Глава 4

После одиннадцати я сбежала к себе, понимая, что иначе усну прямо в кресле у чайного столика. День был очень выматывающим.

Выделенная для меня комната в хозяйском крыле, по словам Марии, принадлежала моей «матушке». Светло-голубая ткань на стенах с мелким набивным рисунком васильков и яркими жёлтыми птицами. Небольшая кровать под палевым балдахином от гнуса и пара кресел чайного оттенка. В темноте, освещённой свечой, они даже казались цвета тёмной морской волны. Скромный секретер у раскрытого окна обрамлялся тёмно-синими портьерами. У противоположной стены резной платяной шкаф и дамский столик с местами потемневшим зеркалом, у которого меня сегодня причёсывали к обеду.

Освободившись от платья, я упала в кровать, даже не умывшись, и мгновенно попала в объятья Морфея. Не знаю, снилось ли мне что-то в эту ночь, но пролетела она мгновенно. Разбудила меня, как ни странно, Мария. Оказалось, что уже скоро завтрак и нужно одеваться. Как бы мне ни хотелось, всё произошедшее не оказалось сном, и реальность сейчас старательно дёргала меня за рукав ночной сорочки, требуя внимания.

– Лизи, если ты сейчас же не начнёшь одеваться, то будить тебя придёт уже матушка. Думаю, тебе это не очень понравится, – увещевала меня Мария.

– Просто устала с дороги, ещё и вчерашний вечер. Мне нужно отдохнуть.

– Ах, это уже просто неприлично. Матушка давно встала.

– Хорошо, хорошо… встаю… – Пришлось всё-таки подниматься и умываться.

Лушка, приставленная в виде горничной, помогала с утренними процедурами и одеванием. Мне опять досталось ещё одно из бабушкиных платьев, теперь уже бледно-коралловое, с небольшими цветочками и тонким кружевом по вырезу. Сейчас я неуверенно рассматривала себя в зеркале.

– О, не беспокойся, матушка уже послала в город за модисткой. Тебе нужен собственный гардероб, – неправильно поняла мой взгляд «бабушка».

– Спасибо, Мари, ты меня так выручаешь… – улыбнулась я смущённо.

– Что ты, мне нисколечко не жалко. Но многие платья уже видели на мне в обществе… Матушка никогда не допустит такого урона… а домашние ты можешь пользовать любые, какие тебе понравятся. Многие ткани для них были куплены в столице.

Завтракать накрыли на веранде, куда мы вскорости спустились. Большой, пышущий дымом самовар и выпечка. Домашний чайный фарфоровый сервиз «Вербилок» с египетскими мотивами. Несколько чашек из него, как помню, переживут даже войну.

Сидя с чашкой ароматного чая, Екатерина Петровна ждала подробный пересказ моих приключений. Ну что же… я готова…

– Луиза, что именно произошло в дороге, что ты оказалась одна, без сопровождения?

– Bon maman…

– Называй меня бабушкой, Луиза.

– Хорошо, «бабушка», – тяжело вздохнула и призвала все свои небольшие актёрские способности, – я просто не поняла, что именно произошло на той несчастной поляне, где мы остановились перекусить. Переоделась и попросила оседлать для меня Ветра, чтобы немного проехаться на нём, а не в дормезе. Было довольно жарко… раздались какие-то крики… а Генрих… он вдруг стал падать назад, когда я уже садилась в седло. Его рубаха заливалась кровью… – я вытерла вызванные пощипыванием запястья слёзы, – из леса стали выбегать какие-то бородатые мужики… – ещё один выдавленный всхлип. – Вилли, приставленный батюшкой для охраны, начал кричать, чтобы я срочно уезжала…

– А где это было? – «бабушка» подошла ко мне и обняла за плечи, прижав голову к объёмной груди.

– Не знаю точно, «бабушка», но за четыре дня до этого мы были в Вильно, жарко, старались попусту не вставать…

– И что же дальше? – в огромных глазах Марии зажёгся нешуточный интерес.

– Ветер очень быстрый. Мы не останавливались до темноты, заночевав в каком-то стогу. Я примерно понимала, что надо ехать вдоль реки, спрашивала дорогу в деревнях пару раз. Ещё одну ночь я провела у какой-то старушки, она и вывела меня утром на дорогу.

Губы Марии от избытка чувств сложились буквой «О». Осознав это, она тут же прикрыла их ладошкой.

– Вот почему ты была такая грязная, – Екатерина Петровна высказалась с явным облегчением. Интересно, что она там себе напридумывала.

– А как же Софьюшка? Где она, где Франц? Я видела, что ты не страдаешь, поэтому поняла, что их с тобой не было.

Францем зовут «моего» младшего брата. Сейчас ему должно быть лет двенадцать. Но так как точных знаний у меня не было, пришлось придумывать.

– Батюшка после истории с герцогством Ольденбург[1] решил, что лучше перебраться в Берлин. Но матушка захотела отправить меня к вам. Она с братцем собралась ехать в Кёнигсберг. Часть дороги мы проделали вместе.

– Помню, там какая-то её подруга живёт, – соглашаясь со мной, произнесла Екатерина Петровна. – Как я понимаю, все вещи остались там, на дороге?

Я просто кивнула.

– Ну что ж, я обращусь к полицеймейстеру. Не думаю, что найдут какие-либо из твоих вещей, но, может, из документов что? – задумчиво произнесла она.

Далее завтрак протекал спокойно, хозяйки обсуждали домашние мелочи и общих знакомых. Я же задумалась, покачивая в руках чашку. Что ж... Моя версия «приключений» не вызвала отторжения у Екатерины Петровны. Даже помощь в «поиске документов» была обещана.

Глава 5

Месяц… уже месяц я в этом времени и даже хоть в малости не продвинулась в своих исследованиях. Одной в лес мне попасть не удалось. Заезжать туда с Марией, которая составляла мне компанию в конных прогулках, я не хотела. Просто боялась того, к чему это могло привести впоследствии. Оказаться в своём настоящем вместе с бабушкой – ещё ничего. Но попасть с ней в более дальнее прошлое… Боже сохрани!

Я старалась находить для себя посильные дела. Например, просвещала Екатерину Петровну в деле консервации продуктов. Насколько я помню, ещё в тысяча восемьсот десятом году за это изобретение Николя Аппер получил награду из рук самого Наполеона. Под эгидой обучения и старалась сделать запасы. Я ни на секунду не забывала, что именно принесёт (а вернее, кого) нам следующий год.

Конечно, стеклянных банок Кильнера[1] ещё не было. У них такая удобная прижимная стеклянная крышечка. Мамá любила хранить в них варенье. Сейчас всевозможная мелкая стеклянная тара использовалась только в фармацевтике. Но мы обошлись глиняными крынками и заливали их в конце воском. Надежды, что мясо таким образом переживёт полтора года, у меня, конечно, не было. Но ежели зимой это можно будет съесть, то следующей весной обязательно надо повторить. А также каким-то образом в лесу сделать схроны с продуктами. Не собираюсь отдавать с таким трудом сделанные резервы фуражистам Бонапарта.

«Бабушка» же с куда большим удовольствием посвящала время подготовке к сезону охоты. И хотя оба её сына были сейчас вместе с Кутузовым, где-то на Турецкой войне, псарня содержалась в образцовом порядке. С пяток гончих жили там в барских условиях, а две борзые, любимцы Михаила, вообще обитали в доме. Но это и неудивительно. Не так давно сосед просил Екатерину Петровну уступить их за пятьсот рублей. Продать борзых «бабушка» отказалась, но с удовольствием сдавала в аренду. И если в прошлом году из-за отсутствия братьев Мария на охоту не попадала, то в этом надеялась упросить матушку отпустить нас вдвоём, естественно, в сопровождении дворовых и выжлятников[2] из имения.

Как и следовало ожидать, моя амазонка не была забыта, Мария обзавелась схожим костюмом. Модистка, пошившая мне новый гардероб, даже умудрилась сделать ей похожий цилиндр, но только тёмно-зелёного цвета.

Моя же подготовка к охоте заключалась в тренировках по стрельбе. Папá тоже не гнушался этим видом отдыха, когда ненадолго задерживался в имении. У нас даже был винчестер одна тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, купленный родителем под влиянием рекламы, которая обещала шестьдесят выстрелов в минуту. И хотя убийство животных мало меня привлекало, я неплохо стреляла из этого «жёлтого мальчика»[3]. Обращение с ним не вызывало никаких проблем. Патроны вставлялись сбоку, перезаряжался он передергиваниём скобы – всё легко и удобно.

Сейчас же я держала в руках довольно странную конструкцию. Тяжёлую, неудобную и какую-то нескладную. И вообще, если не ошибаюсь, она заряжалась со ствола. Ничего подобного я раньше не видела, вот и пыталась освоить мушкет до начала сезона.

Что сказать… за время его перезарядки я могла бы уже из своего «мальчика» перестрелять всех куропаток в округе... Сначала в дуло всыпался порох, потом туда же заталкивалась пуля, всё это утрамбовывалось шомполом. Порох досыпался ещё и на полку… следом взводится курок – и всё… мы готовы к стрельбе.

Никто меня не предупредил, что после того, как вспыхнул порох, выстрел происходил не сразу. Перед моими глазами взорвался фейерверк, и я невольно опустила ружьё. Боже мой, пуля ушла в землю чуть ли не под моими ногами. Я ошарашенно повернулась к своему «учителю», приставленному ко мне заботливой «бабушкой».

– Что это было? – прохрипела я.

– Барышня, вы же сказали-с, что уже умеете стрелять, – бледнея лицом, прошептал мой «наставник».

– Умею, – подтвердила я. – Но явно не из такого... ружья... – кивнула я на «артефакт» в своих руках.

К счастью, Егор удовлетворился объяснением. Впрочем, он не мог иначе – его положение явно не позволяло вступать в пререкания.

Обучать меня был назначен старший сын лесника, Егор. Высокий, статный и широкоплечий мужчина с симпатичным, но простоватым лицом, покрытым россыпью веснушек. Екатерина Петровна уверяла, что этот молодой, явно не старше меня парень, уже сейчас превосходит в стрельбе своего отца.

Что же, нужно научиться управляться и с этим допотопным предметом старины. Во всяком случае, других видов оружия здесь не предвидится. А поминая ближайшее будущее… мне неожиданно может пригодиться и сей навык. Поэтому, тряхнув головой, я отдала ружьё на перезарядку, а сама попыталась хоть немного привести в порядок лицо. Судя по ощущениям, я его опалила. В глазах стояли красные мушки и зудело всё, начиная ото лба и заканчивая грудью. Нужно будет чуть прикрыть глаза при следующем выстреле и держать «дубину» ровно, пока пуля не покинет её.

Попытка номер два. Аккуратно прицелилась, сузила глаза до маленьких щёлочек, чтобы не быть ослеплённой ещё раз, и нажала на спусковой крючок. Вспышка, отдача, а когда рассеялось облако дыма, я с изумлением увидела воткнувшийся в подготовленную для меня мишень шомпол.

Ошеломлённо уставилась на своего просветителя. Хм… если в первый раз от испуга он побелел, то сейчас заливался пунцовой краской.

– И что это было сейчас? – я с трудом сдержала свой смех.

– Ну… это… – сын лесника смущённо потупился. – Простите, Христа ради, барышня.

Глава 6

Лето потихонечку заканчивалось. Прошёл Успенский пост. Приближалась всеми ожидаемая охота. В этом году её организатором стал Полторацкий, Александр Маркович. Близким соседом назвать его было нельзя, но имение располагалось недалеко. Был он человеком чрезвычайно деятельным и до недавнего времени являлся управляющим Императорским монетным двором. Но какие-то интриги заставили этого сухощавого человека с овальным, породистым лицом вернуться к себе в поместье. Активная натура не дала ему впасть в уныние, и он подвизался организовать это общее развлечение для местных дворянских семей.

Погода стояла очень тёплая, настоящее бабье лето. Всю свору решили собирать у реки. От семейства Гурских вместе со мной и Марией, доезжачим[1] и выжлятниками отправились восемь человек. «Бабушка» приставила к нам Егора стременным, как самого доверенного человека. С моим «учителем» мы, можно сказать, даже «подружились». Во всяком случае, он прекратил постоянно краснеть и заикаться и научился вполне спокойно со мной общаться, привыкнув к странностям барышни.

Дорога до места сбора пролетела незаметно. Мария взяла на себя обязанности по поддержанию беседы. Я вставляла какие-то незначительные фразы или вообще только согласно кивала.

Присматривать за женщинами на охоте было поручено другому Полторацкому, Алексею Марковичу. Предводитель дворянства Тверской губернии в это время считался уже «глубоким стариком». Перешагнувший сорокалетний рубеж, он, как и его старший брат, отличался в таком возрасте образцово подтянутой фигурой, был активен и даже пытался faisait la cour (*волочиться) за дамами на охоте. Его показательная куртуазность вызывала у меня улыбку, а Марию вынуждала постоянно краснеть.

Появился он в губернии совсем недавно, решив своим присутствием поддержать Александра Марковича. Не знаю, насколько бывшему императорскому управляющему нужна была эта поддержка, но все видели, что братья сохранили дружеское общение и откровенно рады обществу друг друга.

Собак собрали в общую свору и загонщиками убыли с ними. И хотя в нашу сторону зверь не должен был выскочить, я попросила Егора зарядить моё ружьё. Оказаться беззащитной даже случайно совершенно не хотелось. Под бубнёж «учителя» о том, что он способен позаботиться о барышнях, я успокаивающе похлопывала Ветра по гриве.

– Всё будет хорошо, мой мальчик, – ворковала я с ним. – Чуть позже покатаемся с тобой…

Мы находились на огромном, всё ещё по большей части зелёном лугу. Чуть дальше, слева, вдаль уходила река, а справа начинался лес, выглядевший сейчас особенно сказочно. Некоторые из деревьев уже полностью озолотились. Местами багрянцем светились отдельные ветви. Охра охватила и часть поляны, пестрея островками поздних цветов. Наверное, впервые со времён детства я так много времени проводила на природе. После бабушкиной кончины мы жили в основном в городе, изредка выбираясь в имение. И сейчас это обилие красок, простор, какая-то юношеская восторженность придавали поездке незабываемость.

Дамы, участвующие в охоте, собирались небольшими группками по несколько человек. Костюмы и шляпки поражали разнообразием. Тут были и маленькие треуголки, и шляпы с большими полями, украшенные огромными страусовыми перьями. Одна из дам красовалась в высокой шляпке шуте, покрытой таким количеством цветов и лент, казалось её милая головка просто отвалится под этой тяжестью.

Это напоминало какой-то Женский день в Аскоте[2]. Хотя созданные ровно сто лет назад королевой Анной скачки даже не подразумевали подобное. Но уже после Наполеоновских войн именно о женских шляпках на ипподроме говорили столь же много, как и о скачках. В моё время Royal Enclosure[3] нельзя было представить без мужчин в серых сюртуках и женщин в вычурных головных уборах. После увиденного охота стала как-то ближе и привычнее.

Женские амазонки были ещё более несдержанными по цветам, выделялись кричащей аляповатостью. На этом фоне мы с Мари отличались элегантностью и простотой.

Все присутствующие были давно друг с другом знакомы, поэтому многие переходили от одной группы к другой, развлекая себя беседой.

– Как вы думаете, кто будет следующей примой? Госпожа Данилова[4] так некстати скончалась от туберкулёза, – услышала я разговор ближайших дамочек.

– Бедный Луи-Антуан[5], с кем же он будет теперь танцевать? Кто будет новой Психеей? – молоденькое лицо говорившей было опечалено.

– Я думаю, Новицкая или, может быть, Иконина, – ответила надменная барышня, считающая себя знатоком петербургской театральной жизни.

Ведущиеся разговоры напоминали салонные беседы. Как будто мы находились не на охоте, а, к примеру, на приёме в доме Евдокии Голицыной, где все старались блеснуть своими знаниями из мира Мельпомены. Правда, там собирались только после десяти часов вечера. Говорят, всё началось со времени жизни Голицыной в Париже. Французская ясновидящая предсказала ей смерть в ночи, поэтому Евдокия решила принимать гостей в своём доме только после заката. Писали, что хозяйка, придавая салону ещё большую таинственность, появлялась перед гостями, словно богиня, в античных нарядах.

Несколько сопровождавших нас мужчин вели животрепещущую для них беседу:

– Каков наглец-то, этот поповский сын решил нас по миру пустить, – возмущался щеголевато одетый молодой человек. Весь облик его не допускал даже мысли о том, что он мог испытывать какие-то денежные затруднения.

– Ты прав, Виктóр, это же надо додуматься… ввести налог на имение. Как только государь этого Сперанского[6] вообще до себя допустил. Цельным государственным секретарём стал, а ведь был-то всего лишь на побегушках у генерал-прокурора.