Туман войны

Пролог

15 (27[1]) июня 1812 года

Вечерело. Духота понемногу спадала, даря прохладу. По постепенно темнеющему небу медленно плыли небольшие облачка, словно и на их движение влиял удушающий зной. Слабенький ветерок принёс хоть какую-то свежесть от текущей рядом мелкой речушки. Вокруг вились насекомые, обрадованные уходом жары, и их жужжание почти заглушало шум разбиваемого рядом лагеря. На земле тоже что-то непрерывно стрекотало и пощёлкивало. Запах свежескошенной травы перебивал даже стоящий вокруг лошадиный дух и другие «соответствующие» бивуаку ароматы.

Невысокий темноволосый мужчина в расстёгнутом синем гвардейском мундире, белых лосинах и высоких сапогах стоял на небольшом пригорке, заложив руки за спину, и отстранённо смотрел на расположенный невдалеке город. Он уже настолько привык постоянно скрывать свои эмоции от окружающих, что свита старалась теперь угадать его настроение по малейшим нюансам движений. Сейчас же, повинуясь взмаху руки, они отдалились, давая ему почувствовать хоть какую-то уединённость. И хотя ни один мускул так и не дрогнул на лице стоявшего человека, раздражение постепенно затапливало его разум.

Злился он только на себя… ведь тогда, узнав от преданных людей, что Александр находится здесь, рванул к этому городу, не давая роздых ни людям, ни лошадям.

И вот… стоял, можно сказать, «у стен Вильно» и понимал: «его» тут нет. Просто нет. Завтра город будет взят, а причина такой поспешности благополучно исчезла. Император Франции вообще не понимал, зачем кинулся в эту погоню. Ведь по плану Эжен[2] будет переправляться только завтра. И не удержался от тихого вздоха.

План… да. Имелся чёткий план и долгая подготовка к этой восточной кампании. Организация была поставлена строго и лично им контролировалась на всех этапах: сборы оружия, войск, продовольствия, фуража… Всё было разработано, выверено и действовало как хорошо отлаженный механизм любимых часов. А главное, были потрачены колоссальные деньги, которые нужно было чем-то окупать. Противник явно понимал смысл всех этих приготовлений, но почему-то ничего не предпринимал. И это было до крайности странно…

Согласно плану, тут должна была состояться блестящая и приятная военная прогулка, как множество уже им совершённых, рассчитанная дней на двадцать, не более. Произвести несколько так любимых им крупных сражений и завершить всё виртуозным «принуждением к миру» с выгодными для Франции условиями. Ну… может, с немного унизительными для Александра. Всё-таки он не забыл эту его оскорбительную выходку с сестрой...

Ведь тогда, в Тильзите[3], российский император действительно обрадовался его заинтересованности в великой княжне. Такого тот просто не ожидал и не смог скрыть свои истинные чувства, ведь породниться было хорошей идеей. Но позднее почему-то отказал Талейрану, когда через него Наполеон решился просить руки его сестры, Екатерины. Нет… конечно, сейчас он очень доволен Марией-Луизой[4], та родила ему долгожданного официального наследника, которого так и не смогла подарить любимая женщина. Впрочем, все сомнения в его мужской состоятельности отпали ещё с Марией Валевской, но и об их сыне Александре он позаботился достойно. Его как отца совершенно не в чем упрекнуть! Он даже хорошо пристроил всех усыновлённых им детей Жозефины, устроив тем выгодные браки. Бонапарт кивнул в такт своим мыслям.

Впрочем, главным достижением своей жизни он считал созданную армию. Себя же в ней – великим полководцем и стратегом, не знающим равных не только в бою. В войсках его боготворили, старались любым способом попасться на глаза. А быть отмеченным императором почитали за счастье. Люди бросались в самое пекло сражения, шли на отчаянный героизм, пытались превозмочь себя… всё для него и его победы!

Речь, произнесённая им пять дней назад, вызвала ни с чем не сравнимые воодушевление и восторг солдат.

22 juin 1812...

Soldats! La seconde guerre de la Pologne est commencée. La première s’est terminée à Friedland et à Tilsit. A Tilsit, la Russie a juré éternelle alliance à la France et guerre à l’Angleterre. Elle viole aujourd’hui ses serments. Elle ne veut donner aucune explication de son étrange conduite, sque lea aigles françaises n’aient repassé le Rhin, laissant par-là nos alliés à sa discrétion.

La Russie est entraînée par la fatalité! Ses destins doivent s’accomplir. Nous croirait-elle donc dégénérés? Ne serions-nous donc plus les soldats d’Austerlitz? Elle nous place entre le déshonneur et la guerre. Le choix ne saurait être douteux. Marchons donc en avant! Passons le Niémen! Portons la guerre sur son territoire.

La seconde guerre de la Pologne sera glorieuse aux armes françaises, comme la première. Mais la paix que nous conclurons portera avec elle sa garantie, et mettra un terme à cette perpétuelle influence que la Russie a exercée depuis cinquante ans sur les affaires de l’Europe.

(*22 июня 1812 года…

Солдаты! Вторая Польская война началась! Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никакого объяснения в странных своих поступках, покуда французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на её произвол.

Россия увлечена роком. Судьба её должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идём же вперёд, перейдём Неман, внесём войну в её пределы.

Глава 1

3 июня 1812 года

Лето 1812 года ожидалось очень жарким. И если одни определяли это по цвету неба, полётам птиц и траве, то другие опирались на политическую и военную обстановку на границе империи. И хотя и те, и другие были правы, жизнь продолжалась. Все занимались привычными делами и заботами.

Последние полгода каждую среду Екатерина Петровна устраивала небольшой ужин для близких друзей. И так как это происходило не в имении, где размеры парадной залы позволяли принимать большое количество гостей, а в городском доме, никто не обижался, если на этой неделе к нему не приходило приглашение. Уж раз или два в месяц гостями они всё-таки становились.

Одним из главных удовольствий вечера, естественно, помимо отменно приготовленных блюд, считалась игра и пение Марии Фёдоровны. Прочувственное исполнение некоторых романсов приписывали недавней неудачной любовной истории. Злые языки рассказывали какие-то совершенные небылицы, но сама Мария всегда встречала входящих радостной улыбкой, ни в коей мере не выказывая никакого расстройства.

Как-то несколько случайных людей, попавших на ужин, попытались узнать имя великолепного повара, готовившего столь изысканные яства. Они явно ожидали увидеть какого-нибудь иностранца и были удивлены появлением старой недовольной Матрёны, которой пришлось явиться в залу.

Потому как главным секретом «высокой кулинарии» был Павел Матвеевич Рубановский, иногда пропадавший на кухне Гурских, объясняя процесс приготовления «заморских» блюд. Особо ему нравились всевозможные «салаты» и «подливы к мясу», неизменно вызывавшие восторг у гостей. Это не говоря об обилии рецептов из картофеля, что радовали нас в постное время. Но даже для подобных вечеров у него нашлось несколько совершенно невероятных по оформлению и вкусу новшеств.

Естественно, об участии господина Рубановского в создании haute cuisine (*высокая кухня) не упоминалось, ибо сие совершенно не comme il faut (*неподобающе) для дворянина.

Без сомнения, сам Павел Матвеевич неизменно присутствовал на ужине каждую среду. Впрочем, он появлялся почти каждый день, если не был в отъезде по делам. А их с приближением лета становилось всё больше.

Одними из сегодняшних приглашённых были Аким Петрович Исупов с супругой. Тот, как вице-губернатор Могилёва, нечасто мог посещать подобные вечера, но будучи обязан этому семейству здоровьем, а скорее и самой жизнью единственного сына, пытался, по крайней мере, раз в месяц наведываться. Хотя получал приглашения регулярно.

Последнее время в губернии было неспокойно. Ходили различные слухи, один нелепее другого. Государь уже как месяц находился со свитой в Вильно в связи со скоплением огромного количества войск на границе. Но ни план нападения, ни план обороны так и не были приняты. Все ждали… только непонятно чего.

Александр не принимал управление войсками, поминая количество поражений, произошедших из-за его вмешательства, но и не подписывал никакие прожекты, всё ещё надеясь свести всё к миру.

Однако князь Багратион постоянно писал графу Толстому, что тому не о чем беспокоиться. При всём том, что город имел большое количество военных и медицинских магазинов, и они никуда не вывозились. Таким образом, никаких подготовительных действий не предпринималось. Вследствие чего Аким Петрович старательно, как мог, успокаивал высший свет губернии и вынужден был выслушивать массу претензий.

Многие же, наоборот, с нетерпением ожидали прихода французов, мечтая опять соединиться с Польшей. Они подчёркнуто радостно обсуждали подобные новости. Вероятно, с той стороны реки были полностью в курсе всего происходящего.

Противоречивые идеи просто витали в этом рано начавшемся лете.

Естественно, разговор за столом снова свёлся к политике.

– Во всём виновата масонская ересь, что занесли сюда в обилии иностранцы! – случайно заехавший в гости и оставленный на ужин господин Славинский был ярым противником тайных обществ.

– Почему сразу масоны? – дожёвывая салат, изумился господин Исупов. – Уж поверьте мне, в России расплодилось огромное количество всевозможных организаций. Иногда такое чувство появляется, что они там новые ежедневно открывают.

– Всё же, господа, я просто убеждён: если бы не Англия с её неуёмной жадностью, ничего этого бы не было. – Один из гостей, полноватый и страдающий одышкой Андрей Борисович Шелепин, приехавший вместе с Николаем Андреевичем Славинским, тоже не остался в стороне от разговора.

– Континентальная блокада, будь она неладна, никому не приносит пользы. Говорят, даже сами французы частично от неё страдают. Но… Noblesse oblige (*положение обязывает), как говорится. И вот, нам тоже ожидать мучений!

– Эх, господа. Вы видите только то, что вам показывают. На самом деле всё из-за ненужного расположения к принцу Ольденбургскому[1], которое совершенно неуместно в современной политике, – Витольд Христианович Недзвецкий произносил это чётко и рублеными фразами. Как будто и сам не рад был столь поверхностному восприятию ситуации. – Наши солдаты и офицеры даже там гибли не за нужное отечеству, а всего лишь за чужую неустанную гордыню. Сейчас же нас шантажируют войной. И вы думаете, мы сможем откупиться чем-то малым? Сомневаюсь. Это ж какую прорву денег они потратили, чтобы привести к нам все эти войска. Думаете, просто так уйдут? Не смешите!

Глава 2

15 июня 1812 года

С конца прошлой недели я нервно ждала новостей. Моё беспокойное состояние замечали все, но списывали на отсутствие в городе жениха. Особенно в этом деле отличилась Ольга, приставленная заботливой «бабушкой» в качестве моей компаньонки.

Младшая дочь древней, но разорившейся фамилии, как понимаю, с юных лет занимала эту должность у разных дам. Сначала жила с очень пожилой женщиной, скрашивая своим обществом её одиночество. Потом сопровождала дочерей какого-то дворянина. И так из года в год, сменяя семьи. Перед тем как поселиться у нас, опять присматривала за доживающей свой век старушкой.

Не знаю, была ли Ольга Васильевна в молодости красива, но сейчас, перешагнув тридцатилетний возраст, казалась довольно блёклой. То ли годы, то ли пережитое наложили на её лицо печать какой-то отрешённости. Она старалась быть незаметной и тихой. Очень любила читать вслух, и в такие моменты голос её приобретал твёрдость и выразительность. Как я заметила, она вообще предпочитала весь мир чтению. Приезжая со мной в госпиталь, почти всегда оставалась в «каморке» Аристарха Петровича наедине с книгой и отрывалась от неё, лишь когда мы уже собирались домой или в больницу.

Видя мою нервозность, Ольга даже изменила собственной страсти и ходила вместе со мной и моими «подопечными» по госпиталю, напоминала про обед и старательно уводила к господину Сурину на чай.

И вот сегодня моё ожидание неизбежного закончилось. Город буквально взорвала новость о вторжении французских войск. Это событие обсуждалось, кажется, везде. Без сомнения, госпиталь не обошла подобная участь. Особенно она вызвала напряжение у врачей, так как большей части надлежало отправиться в действующую армию. Естественно, все ожидали приказа о назначении.

Господин Сушинский не сомневался, что Яков Васильевич не забудет своего протеже, поэтому готовился оставить госпиталь на преемника. К моему вящему неудовольствию, им оказался не кто иной, как Эдуард Платонович Скоблевский.

Но самым большим ударом была новость о том, что меня собираются оставить в госпитале. Ни угрозы, ни слёзы не помогали. Семён Матвеевич остался непреклонен.

– Мадемуазель Луиза, я не могу лишить город такого лекаря, как вы, – улыбнулся он, – кроме того, граф Толстой уверил меня в том, что, по словам князя Багратиона, городу ничего не грозит. Вы остаётесь тут. И это не обсуждается. Вдруг сложные роды, а вас нет? Вы же с таким упорством на них каждый раз стремитесь.

– Вы понимаете, что город будет оккупирован французами?

– Ну зачем так волноваться, – посмеиваясь, заявил он, – вам нечего бояться, с вашими-то татарами. Вот за французов я опасаюсь.

Всё, как Павел и предвидел. Поэтому оставалось только дождаться его приезда и действовать по уже не раз оговорённому плану.

Приказы по медицинскому ведомству не заставили себя ждать. На следующий день, 16 июня, прибыли курьеры с распоряжениями. Из лекарей в госпитале оставались только я со Скоблевским. Городская же больница полностью легла на плечи господина Лаппо. Медицинского персонала стало сильно не хватать. Ведь, несмотря на заверения губернатора, многие из них с семьями покидали город.

Расшалившаяся погода решила, что и так слишком жарко, поэтому «радовала» нас не прекращающимся несколько дней подряд дождём.

Вероятно, господин Рубановский пока так и не появился, пережидая где-то распутицу. Не знаю почему, но я была абсолютно уверена, что с ним всё хорошо. Задержка может оказаться слишком долгой, а нам следовало спешить.

Ольга с подозрением посматривала на меня, ибо именно после получения страшных новостей я успокоилась и стала собранной, послала в имение за старостами и вообще развила бурную деятельность. Несмотря ни на что, я планировала вывезти как можно большее количество раненых из госпиталя. Не хотела, чтобы они погибли. Естественно, под это дело нужны были телеги. Учитывая же спешно покидающих дома горожан, средства передвижения стали в большом спросе. И тут Егор предложил обратиться к нашему старому знакомому.

Соломон Яковлевич, вчера приглашённый «охотником» на чай, весьма настороженно входил в комнату, теребя в руках ермолку. Но, увидев меня, улыбнулся и расслабился. Первый десяток минут мы просто чаёвничали и говорили ни о чём, соблюдая приличия.

– И зачем же старый Соломон таки понадобился милой барышне? Неужто мундир, мною построенный, прохудился? – с улыбкой спросил портной, сам не веря в возможность подобного предположения.

– Господин Гольбштейн… – при этом обращении бровь его изумлённо изогнулась, – как я вижу, вы не собираетесь покидать город.

– Ой-вей, я слишком стар таки, чтобы убегать. Кроме того, бедных евреев не любят при любых правителях. Так какая разница, кто будет не любить их завтра? Хороший портной всегда сможет добыть себе немного хлеба.

– Вы не так поняли меня, Соломон Яковлевич, – смутилась от подобного высказывания, – просто я рассчитывала приобрести телеги.

В изумлении у мужчины приподнялась другая бровь.

– Мне необходимо вывезти раненых из госпиталя. Покидающие город не продадут, они им и самим нужны. Поэтому…

– Таки вы посчитали, что старый Соломон знает за тех, кто остаётся и захочет сделать небольшой гешефт?

Я нервно кивнула. Эх, нужно было дождаться Павла, пусть бы сам находил эти несчастные телеги. Но меня жгло чувство упускаемого времени.

Глава 3

20 июня 1812 года

В субботу губернатор неожиданно решил устроить званый обед. Как заявил вернувшийся наконец Павел, эта «показательная акция» должна продемонстрировать, что городу нечего опасаться.

Ехать пришлось в закрытой карете – просто потому, что опять ожидались дожди. До этого они шли пару дней подряд. Именно из-за них, а вернее из-за образовавшейся непролазной грязи, мой жених так долго отсутствовал.

На погоду жаловались все: нереальная жара сменялась проливным дождём и опять наступающим удушающим пеклом.

«Провидец», прибывший со мной и Ольгой, имел на этот вечер в доме Толстых большие планы. Павел задумчиво перебирал какие-то бумаги в тусклом свете из окна – тучи опять закрыли почти всё небо. Даже сейчас он умудрялся работать.

Из кареты был виден трусивший на чалой кобылке татарин из моего сопровождения. Второй наверняка ехал с другой стороны. За прошедшее время я уже настолько привыкла, что более не воспринимала их как ограничение собственной свободы. Хотя они всё так же яро выполняли обязанности, предваряя собой любой мой вход в помещения.

Как потом поведал Павел, на меня ещё дважды совершали покушения, которых я даже не заметила. Охранники очень ответственно делали свою работу. Поэтому, скорее всего, воспринимала их как «неизбежное добро».

Отношения некоторых из татар с Ольгой было весьма своеобразными. Компаньонка делала вид, что совершенно их не замечает, они лишь незаметно улыбались в усы. Не было даже свидетельств, чтобы хоть один заговорил с ней.

На козлах находился вернувшийся из имения Егор. Как только здоровье позволило ему нормально передвигаться, этот свихнувшийся на моей охране «охотник» вынудил управляющего отправить его в город. Сегодня Егор был особенно нарядным. Павел привёз что-то наподобие непромокаемых макинтошей[1] болотного цвета, тепло подбитых изнутри. У Егора плащ был длинным, закрывал даже ноги, а это очень полезно для возницы. Со спины висел удобный башлык[2].

На татарах же красовались слегка удлинённые куртки из такого же материала. Из него же были пошиты их брюки, заправленные в сапоги. Потому группа со стороны воспринималась каким-то военным отрядом. Обновки охране явно нравились, оттого лица их лучились довольством, хотя они и старались придать себе суровый вид.

В связи с отсутствием «бабушки» и «тётушки», которых мы благополучно отправили в Тверь почти две недели назад, мне надлежало везде быть сопровождаемой компаньонкой. Особенно если я выезжала в свет в обществе Павла Матвеевича.

Накануне званого вечера с Ольгой вышел небольшой конфуз. Как оказалось, у неё не было пристойного для подобного выхода туалета. При помощи новых жиличек, на поверку оказавшихся умелыми мастерицами, для неё удалось быстро перешить одно из старых платьев Екатерины Петровны. Освежённое новыми контрастными кружевами и лентами, срочно закупленными в лавке, оно выглядело необыкновенно милым. Мои подопечные обещали помочь Ольге с обновлением гардероба, если та согласится обучать их французскому языку. Меня посетила мысль, что раньше девушки служили в швейной мастерской, но увидев возможность новой карьеры, еврейская община не преминула этим воспользоваться.

Единственное, с чем я не могла помочь Ольге, – украшения. Но как оказалось, у неё имелось небольшое тоненькое колье, оставшееся от матери, вполне приличествующее образу и подходящее под туалет.

– Ne vous inquiétez pas mademoiselle, (*Не беспокойтесь, мадемуазель) – сказала она, улыбаясь, – для компаньонки и подобное-то необязательно.

Но мне было приятно, что платье ей понравилось. Ольга всю дорогу в карете невольно поглаживала его, кажется, даже не замечая этого.

Зала в доме губернатора сверкала множеством свечей. Несколько огромных хрустальных люстр искрились в пламени их света, даже позолота на лепнине переливалась как-то особенно ярко. Представители оставшегося в городе высшего общества, одетые в шелка и драгоценности, сияли улыбками ярче тех камней, что были на них. По сравнению со всеми мы были облачены достаточно скромно и казались какими-то бедными родственниками.

– Но как же так? – я не смогла сдержать возмущения. – Все ведут себя будто бы никакой войны нет и в помине.

– Всё весьма просто, ma chère (*милая), так они пытаются заглушить свой страх, – тихо ответил господин Рубановский, пряча улыбку.

– Но… это же… прямо какой-то «пир во время чумы»… – прошептала я.

– Увы, chère, боюсь, эту трагедию Пушкин ещё даже не написал. Да и не помню, создал ли к этому времени Уилсон свой знаменитый «чумной город[3]».

Всё это он проговорил очень тихо. Хоть Ольга и находилась рядом с нами, но стояла на пару шагов позади, давая нам «свободу» и одновременно соблюдая приличия. Компаньонка весьма ответственно относилась к своим обязанностям. И хотя мы были обручённой парой, ещё ни разу не оставались наедине хотя бы пару минут.

Как я поняла, Павел ждал возможности пообщаться с графом Толстым, но тот всё ещё не появился. Гостей встречали супруга и дочери губернатора. Как нам пояснили, у него была важная встреча. Пока же гости должны были развлекать себя танцами.

Совершив первый тур с женихом, я тихо попросила его пригласить Ольгу, которая, подозреваю, в силу своего положения и возраста собиралась просидеть весь вечер на диванчике. Ласково улыбнувшись мне и поцеловав руку, «провидец» повёл смущённую компаньонку на следующий танец.

Глава 4

22 июня 1812 года

Наконец управляющий имением и старосты деревень прибыли в город. Последние хоть и люди подневольные, но страх перед войной был одинаков для всех. Перед отъездом Екатерина Петровна по наущению Павла оставила письмо для управляющего, подтверждающее моё право распоряжаться от её имени в непредвиденных обстоятельствах. Это стало для нас настоящим подспорьем.

Встретила я всех в обеденной зале, переставив стол из центра к стене. На него выставили самовар с чаем и «канапешками» – ещё одной выдумкой моего всюду успевающего жениха. Я постоянно удивлялась его неуёмной энергии.

Мы как-то обсуждали этот вопрос, и «провидец» объяснил, что жизнь в будущем приобрела быстрый темп. Даже 1871-й был для него чересчур «размеренным». Хотя провёл он его в принудительной тишине, воспитывая в себе сдержанность, но сейчас, в преддверии войны, его не раз прорывало на кипучее движение и постоянное творчество. Посему он часто, по его словам, «отрывался», порой вводя в ступор нашу кухарку, не имея возможности делать подобное в кругу своей семьи. У нас же его выходки считали просто эксцентричными, оттого и не задавали лишних вопросов. По его словам, тут он «отдыхал душой».

Я предложила прибывшим перекусить, но все единодушно отказались. На предложение «присаживаться» вообще возникла сумятица. Разговор предстоял долгий, и заставлять почтенных по возрасту людей всё это время стоять мне было как-то неудобно.

Управляющий – Борис Семёнович Градский, уже немного привыкший к моим «причудам», – довольно быстро навёл порядок, чем приятно удивил нас с Павлом. Ещё год назад, когда я начав лечить деревенских, я велела установить у сеней лавки, где могли присесть ожидающие очереди. Таким образом, сегодня моё предложение его уже не ввергло в ступор.

Когда все расселись, Борис Семёнович представил нас с женихом. Поведал о том, что, пока идёт война и отсутствует Екатерина Петровна, я могу распоряжаться в имении и принадлежащих семье деревнях.

Некоторые из старост были со мной знакомы, другие же смотрели весьма подозрительно, хотя все единодушно молчали. Я с удовольствием предоставила слово Павлу. Подумала, так будет намного легче. «Провидец» честно поведал о военной ситуации, ничего не приукрашивая, но и не сгущая краски.

– Так как же-ж это, – не выдержал знакомый мне мужчина, кажется, Фрол. Сын его часто мучился горлом, потому нередко был посетителем «лекарских» сеней. – Если они и сюды придуть, что ж нам-то делать?

– Поэтому мы и вызвали вас, любезный, чтобы всё объяснить.

Старосты стали переглядываться, не решаясь более перебивать Павла.

– Последнее время было дождливо, не знаю, будете ли вы на Казанку жатву зачинать, но то вы и сами решить можете, не мне вам советовать. Хотя мыслю я, что уже в первую седмицу июля враг подойдёт к городу.

Тут мужики стали возмущённо перешёптываться. Дождавшись тишины, жених продолжил.

– Неприятелю отвлекаться на мелочи сейчас без надобности. Он к нашим дорогам непривычен, потому будет держаться столбовой и, взяв город, наверняка направится к Смоленску.

– Неужто хенералы позволят-то? Ведь вона како войско-то имеем.

«Провидец» тяжело вдохнул:

– Возглавляет неприятеля прославленный полководец, он выиграл почти все сражения, что вёл. Лоб в лоб сходиться с ним нам не с руки. Много крови попусту прольём. Тут хитрость нужна… заманить его подальше от границ, где у них еда и оружие припасены, да голодом ослабив, уже и бить.

– Дык это сколько ж тогда его водить придётся… да и тута он может еду найтить…

– Вот поэтому, – поучительно поднял палец Павел Матвеевич, – вам и надобно, собрав урожай, схоронить его, да и самим затаиться. Наверняка же у каждого в хозяйском лесу охотничья ухоронка есть? – спросил он, обведя взглядом присутствующих.

Все, кроме управляющего, потупились.

– Вот тут сидящая барышня от имени вашей хозяйки тот ваш грех прощает, – заявил господин Рубановский, с улыбкой посмотрев на меня. – Потому… ваша наипервейшая задача – не дать французским фуражистам даже возможности заполучить припасы. Если вдруг… подойдёт отряд, а хлеб ещё не до конца убран, вам придётся оставшееся поджечь!

Старосты потрясённо уставились на Павла в каком-то ужасающем трепете. Борис Семёнович же смотрел как ворон, наклонив голову набок. За всё время он не проронил более ни слова.

– Всё, что сможете собрать в этом году, остаётся вам. Хозяйка не будет требовать никаких повинностей, потому чем больше вы сможете собрать… – тут он многозначительно замолчал, поиграв бровями.

Управляющий тоже о чём-то задумался.

– Надеюсь вам всё понятно? Соберите, какой сможете урожай, что не успеете к приходу неприятеля – сожгите. Особенно сено. Уводите всю живность, что имеете, да и сами с семьями укройтесь в лесу со всей осторожностью. В деревнях же пусть какие-нибудь старики останутся, передать что могут, если понадобится.

Мужики задумчиво закивали, осознавая всю сложность грядущего.

– На одном зерне не проживёшь, а огороды, может статься, вообще вам недоступны станут. Я передам в свои деревни, и те могут меняться на овощи, да и вообще, в чём нужду иметь будете. Потому и предложил старикам каким в деревне быть. Или же приглядывать кому, есть ли гости к вам.

Глава 5

7 июля 1812 года

Вот уже неделю мы были в пути. Из-за удушающей жары, которая наваливалась днём, двигались только в утренние или вечерние часы. Егор пообещал, что скоро ночи будут достаточно лунными, так что сможем продвигаться и в это время.

Поражена, но наш «побег» прошёл на удивление удачно.

Днём во вторник, 30 июня, получив записку от татар, что Эдуард Платонович отбыл к своей «мамзели» пораньше, я не удивилась. С момента получения новости о вторжении к нам более не поступали раненые. Это было вполне понятно. Если такие и возникали, то их либо оставляли на «милость» врага, либо же увозили с собой. Никто отдельно вывозить раненых в нашу сторону, считай, на путь следования неприятеля, не стал бы. Однако новый начальник госпиталя имел своё, самое правильное мнение. Потому поступающих городских после лечения или операции отправлял в больницу, заставляя персонал сохранять в чистоте помещения для приёма раненых.

Моё мнение его совершенно не интересовало. Сделанную попытку ещё раз достучаться господин Скоблевский грубо прервал, и больше я подобных не предпринимала.

После обеда ничего срочного уже не было, и Эдуард Платонович отбыл, оставив адрес, где его можно найти при необходимости.

Через пару часов подворье Бернардинского монастыря, где и располагался госпиталь, заполнилось телегами. Первыми въехали те, что прислали из имения, затем прибыли общинные, их возницы сразу ушли, сделав вид, что их здесь и не было. Следом подъехал Павел с ещё пятью.

Не знаю, как это удалось Гавриле Федосеевичу, но присутствовали только те из инвалидной команды, что собирались отбыть с нами. Встретив моего жениха, унтер сразу отошёл с ним, о чём-то переговариваясь. Я же организовывала погрузку раненых.

Своих татар я не видела. Наверняка те рассыпались вокруг, дабы никто посторонний не приблизился. Они же и предупредят о возможных проблемах.

Много повозок – это и хорошо, и плохо. Потому как лошадей надо ещё и кормить, а значит, на чём-то везти не только наши вещи и пропитание, но и корм для них. Павел обещал, что ночные стоянки к нашему прибытию будут уже подготовлены, а в течение дня надлежало выкручиваться самим.

По этой причине больных усаживали по восемь человек на телегу. Двое из инвалидной команды садились как возницы и тут же потихонечку выезжали. Благо уже вечерело, а монастырь находился на окраине, из-за чего мы не привлекали излишнего внимания.

В итоге набралось всего лишь восемь телег. На две последние получилось разместить только по шесть человек. В госпитале осталось лишь несколько лежачих. Забирать их я всё-таки побоялась. Жару и тряску они просто не перенесут.

Ненужные повозки по указанию Павла тут же уехали. Мы же направились к выезду из города, где нас уже поджидали. К каравану присоединилась ещё одна телега, крытая непромокаемой тканью. В ней находились необходимые лекарства и немного еды. В каждую подводу с ранеными тоже положили по небольшому мешку с провизией, дабы те могли перекусить в дороге, и ещё один с овсом.

Для женщин определили бричку, в которой сейчас находились Ольга с новыми подопечными и Марфа, одна из моих первых учениц. Как помню, у неё сложные отношения с мачехой, посему она и решилась отправиться с нами. Две же другие предпочли остаться в городе. Задняя часть транспорта была оккупирована несколькими сундуками. Естественно, Егор никому не позволил занять место на этих козлах.

Замыкал процессию огромный дормез. Ему надлежало служить спальней для нас, а также благодаря нескольким усовершенствованиям он легко превращался в операционную. Опять же, к его крыше ремнями были привязаны сундуки. Рядом сновала Степанида, наотрез отказавшаяся уезжать в имение, ведь ранее я отправила туда всех из городского дома. Сейчас она что-то упорно проверяла и пересчитывала.

Я же решила пока передвигаться на Ветре. Это давало мне возможность подъезжать к телегам, проверяя пациентов.

В кабинете госпиталя Эдуарда Платоновича дожидалось моё письмо. Ещё один конверт утром должны были доставить Акиму Петровичу. В нём я брала на себя всю вину за это самоуправство.

Пересчитав всё и всех, мы тронулись в путь.

Первую ночь и день Павел Матвеевич со своим отрядом из дюжины всадников сопровождал нас, как и обещал. Потом, по Смоленской дороге, нам надлежало следовать самостоятельно.

Уже за городом наш караван нагнали татары. Восемь всадников рассредоточились вокруг. Позади нас с Павлом пристроился Ахмед. По словам жениха, ещё несколько недель назад татары вывезли свои семьи. «Провидец» предложил тем «отдых» где-то под Курском. Помню, он приобрёл там землю.

Двигались мы до ночи. На устроенном привале всех накормили, правда, всухомятку и разместили на отдых. Вдвоём с Марфой мы осмотрели раненых, к счастью, никаких проблем не обнаружили. Телеги двигались очень медленно, лошади шли тихим шагом, не причиняя вреда пациентам.

Как только на небе забрезжил рассвет, обоз вновь двинулся в путь. Женщины досыпали в дормезе. Нам с Ольгой достались сиденья, превращённые в полноценные кровати, остальные разместились на полу. Так я поняла, чем была забита часть багажа.

Ближе к полудню свернули с дороги в лес, дабы уставшие от постоянной тряски раненые могли отдохнуть в тени. Степанида расторопно занялась приготовлением каши, ибо «негоже барышне…» – дальше я уже не слушала, оставив её на пару с Ольгой заведовать кухней.