Туманы

Глава 1 - Детство чужеземца

В ту ночь была омерзительная погода. Чернеющие под ночным небом холмы забелелись снегом. Ветер словно огромными ручищами смахивал с гор снег, и тот порывисто бил в деревья, бил в шею, в лицо и ладони. Ужасная погода. Злая погода.
В такие ночи отец накрывал маленького Элейфра двумя шкурами до самой рыжей макушки, и крепко прижимал к себе. Когда отец храпел, Элейфру снилось, что он спит под боком огромного волка и грудь этого волка кряхтит от каждого вздоха, потому что волк скалился на злую погоду. Сильный вздох ветра заунывно засквозил в щели, засвистел. Вместе с холодным воздухом на волосы Элейфра ложились колючие снежинки - возможно прямиком с верхов холма.
Мальчик высунул нос из-под шкур. Он вдыхал холодный воздух и чуял запах замерзшего леса. Сон еще не отпустил его - во сне этом он невесомым ветром мчался над логовами волчьих стай, над дуплами рыжих, как он сам, белок. Он видел, как восходит солнце, как лучи целуют его светлые глаза и все в глазах становится оранжевым, словно пламя. Элейфр разомкнул веки, осознавая, что сон ему уже не снится. Однако глаза его взаправду видели пламя: Хверна - бледновлосая, худая подобно жерди женщина, нависла над пламенем в чарке. В тонких ее руках друг о дуга бились гадальные камни. Не смея тревожить пугающее таинство, Элейфр был тих как мышь. Несколько камней звонко упали у колен женщины - Хверна оперлась о холодную землю, немигающе всматриваясь в символы на них. Услышалось злобное стенание, а затем снова стук гладких камней. Мальчик погрузился под шкуры, однако, разбудить отца не решился, хоть и был до побеления лица напуган. Он лежал, видя перед собой черноту. Он знал, что от страшной Хверны его отделяют две шкуры, и возможно колдунья сейчас глядит ему прямо в глаза, глядит сквозь укрытие. А может, нависла над ним как над пламенной чаркой, и бормочет неслышные проклятья - ведь Хверна ненавидела его всем сердцем. Элейфр не выносил неизвестности, как и его отец. Отец этого мальчка был сильным человеком - именно он не единожды возглавлял набег и кражу...Смелее и бесстрашнее, чем кто либо. Его отец, насколько его помнил Элейфр, всегда стоял непоколебимой горой посреди поверженных, посреди самой смерти. Отец Элейфра вонзался подобно мечу в сердца лесов, где жили они - серые твари, нисколько не страшась их. Могущественный воин многих заставил пройти мимо, ссутулив холку. Вот только Элейфр был куда трусливее отца. Бездвижно зарывшись в шкуры, он дожидался наступления утра под глухое биение собственного сердца.
Когда мальчик разомкнул веки во второй раз, над ним высилась Хверна. Длинные волосы колдуньи разметались по черному меху жилета, что огибал тонкие плечи.
-Ну чего вылупился, будто смерть увидел? - расхохоталась она.
Элейфр услышал голоса со двора хижины, и на сердце стало тише. Было утро, раннее утро.
-Отец ушел? - спросил малец, не покидая шкурье логово.
Хверна недобро загляделась в глаза Элейфра:
-Ушел-ушел. Всегда ведь уходит, и сейчас ушел, твой отец.- Голос колдуньи ласкал слух, если только она не бормотала свои заклинанья. Голос этот был куда звучнее многих других, когда те нашептывали чудесные истории своим детям. Хоть Элейфр и не был сыном Хверны, он жалел, что колдунья избрала лепетать проклятья над чарками, нежели быть иной - быть для него матерью.
-Айда, поможешь мне… - протянула руку колдунья. Ногти ее тощих пальцев были остры и белы от холода. Элейфр не стал браться за руку. Женщина, подобно вороне, ухватила его и грубо вызволила из тепла: -Не слушаешься? Там, где наши родные земли такие мальчишки как ты - не нужны. Подобных тебе детей, Элейфр, у нас на родине сами матери выдворяют из своих домов. Хочешь, я тебя тоже выброшу? Оставлю в лесу одного, а всем скажу,что Элейфра утащили волки.
-Пусти, колдунья! - пригрозил малец.
Хверна ядисто улыбнулась, накрыв кулачок Элейфра ладонью:
-Не страшишься, что ручонки отсохнут?
-Разобью твои диковины, если отсохнут! - закричал малец. Под “диковинами” подразумевая гадальные орудия колдуньи. Глиняные человечки, окрашенные золой, были для этой женщины сокровищем, к которому не мог прикасаться даже ее возлюбленный муж. Но на угрозистый вид мальчика Хверна лишь рассмеялась. С женским смехом постепенно смежилось многоголосье со двора: вскоре семеро мужчин прошли в хижину, отогнув увесистый полог. Увидев Хверну, они переглянулись меж собой и утихли. Самый первый из вошедших окинул мальчишку взглядом, и во взгляде этом не смыслилось ничего доброго. Освобождая могучие плечи от связки сырого хвороста, мужчина начал говорить:
-Права ты была, Хверна. Пало на ногу Бьерну трухлое бревно с высоты. Нынче мучается Бьерн с хворым пальцем - усинел тот.
-Я всегда права. - Вклянчила Хверна прежде, чем говорящий закончил молвить. Вероятно, колдунью обозлило то, что люди смешливо переглянулись. Она продолжила-...А если не уйдете из леса до полной луны, то все сдохните! Враг идёт изнечтожить вас, идет, одарить ужасной смертью! - тощий палец обвел всех до единого.
-А ну! Чтоб тебя, дура! - взревел мужчина, бросив в женщину связку сухих веток. Ветки с хрустом столкнулись с тонкой грудью Хверны и упали к ее ногам, похожие на кривые лапки ворон. Колдунья озлобилась. Мужчина пылко заорал:
-Поганый твой язык! Брехня льётся изо рта твоего, как грязь по концу зимы!
-А что бревно? Аль не упало оно? - крикнула Хверна.
-Да, так и вышло, но потому, что ты накаркала! Что сделал тебе Бьерн?! - Сказал сквозь зубы тот.
- “Да, так и вышло” — вот что я скажу, глядя на тебя мертвого. - Гадючно произнесла колдунья. -Глядя на всех вас.
-Ты источник всех наших бед, треклятая Хверна! Лучше бы нам с тобой не водиться! - громко отозвался некто из толпцы мужчин. - Того гляди еще каких несчастий на нас накличешь, коза чёрная! Вот увидишь - не видеть тебе родных земель после слов твоих, помрешь на чужбине! Вот и обернулась твоя чернь против самой же!
Шестеро поддержало говорившего неискренним смехом, тупо и тревожно глядя на Хверну. Смех на месте же и поугас под взглядом колдуньи - взглядом злопамятной, бесчувственной вороницы.
-И признал же Сильгерд тебя своей женщиной, да нам все не в домек, отчего? Почему до сих пор не подарила мужу настоящего сына? Гляди, бедняга Сльгерд с горя приютил чужеродного! - высказался еще один из толпцы, и хижина снова наполнилась хохотом, теперь искренним и громким. Маленький Элейфр, хоть и понимал речь вошедших лишь отчасти, тоже стал смеяться. Он смеялся нарочно и звонко. «Смейся, если тебя доливает страх!» - так всегда говорит его отец. «Смейся, и страх уберет от тебя руки!» Вот он и смеялся, и не перестал даже тогда, когда сташный взгляд Хверны упал на него. Женщина тоже начала смеяться. И засмеялась она от души, запрокинув голову. Элейфр не сумел так долго делано веселиться, а Хверна все не смолкала. Поглядывая на него, она все смеялась, смеялась, и смеялась…

Элейфру не удавалось отцепиться от хватки Хверны - колдунья вела его в лес. Мальчишка яро запоминал путь, чтобы не заплутать и вернуться к хижине, когда женщина оставит его на съедение тварям.
-Ну чего ты топорщишься, дурень? Не стану я оставлять тебя в лесу. - Сказала она.
-Врешь! Хитрая, сутуломордая ворониха! - рычал, скользя коленями по снегу, мальчик.
-Не веришь? - остановилась Хверна. - Тогда уходи! - она отпустила его, и он угодил плечом в рыхлый снег. Быстро поднялся на ноги и развернулся, чтобы убежать. Но не стал убегать. Хверне взаправду было не до него. Женщина чёрным пятном удалялась в белую чащу. Полный злобы, он подхватил комок снега и бросил в ей вслед. Как могла она, несмотря на протест, тащить его в лес?
-Мы не умрем! Ворониха первая свалится с ветки, ха-ха, свалится, свалится! -прокричал он, чем заставил Хверну остановиться и обернуться. -Идем со мной, и я расскажу тебе, как уберечь отца от гибели. Если послушаешь меня, он останется жив. -она не стала его ждать, снег заскрипел, когда Хверна направилась дальше.
Элейфр замялся, но все же побежал вслед за колдуньей, держась на расстоянии. Она шла быстро, то и дело теряясь среди темных стволов деревьев. Мальчик опасливо поглядывал назад, где хижина уже пропадала из виду. Ему не нравилось плутать, снег, как самый могущественный колдун, делал из леса безликого незнакомца. Хверна остановилась, чтобы заглянуть внутрь некогда изгнивего дерева. Она долго обыскивала слои коры, пока не выудила мерцающую серебром флягу. Элейфр очень заинтересовался находкой, и сам не заметил, как протянул за вещицей руки.
-Нет! - гаркнула Хверна, прижимая флягу к груди. - Есть поверье, что беда случится с тем юношей, который, не познав женщины, коснётся зелья. Прикоснешься к нему - и оно обратит тебя в кучку мха на пне.
-Колдунья! - выплюнул Элейфр, и отшатнулся назад. Его кулаки сжались, а нижняя губа угрожающе выпятилась: Ребенок изо всей мочи подражал враждебной наружности отца. Сильгерд делал точно так же, когда женщина рассказывала мрачные небылицы, призывая соблюдать их. Обзывал ее, отходил на другой край хижины, но пусть и не сразу, сокрушенно возвращался и прислушивался. Глаза его продолжали не верить, смеялись, а руки принимали глиняных человечков.
-Хочешь верь, а хочешь нет. Ты мне не сын, коль поверье сбудется, я переживать не стану. -женщина, красными от холода пальцами, спрятала зелье под жилет. Схватив мальца за плечи, она присела и вклинила в него холодный, точно колючий снег, взгляд. Элейфр попятился назад, но еще никогда Хверна не держала его так сильно.
-Они слепы в своей горделивости. Они мечтают о Вальхалле! Хотят умереть здесь, оставив жен и детей там, за большой водой! Разве они не дураки, Элейфр? Разве им будет сладко распивать Эль с Богами, когда родная земля никогда не примет их кости? Скажи Сильгерду, что нам здесь не место. Скажи ему, что пора возвращаться, иначе будет худо! Зло отыщет нас везде, пока мы здесь, на этой треклятой земле! -она трясла мальчика, будто так он лучше слышал. Когда колдунья наконец заметила полный ужаса взгляд серых глаз, она замерла, сжалившись и будто смягчившись. -Про зелье запомнил, Элейфр? Ну, хоть кивни! Хорошо. Если тебе не удастся уговорить Сильгерда, в нужный день я напою наших этим зельем. Для них оно обернется целебным, и дарует сил. Они выпьют его, и смогут одолеть врага. -Скорбно ссутулившись, колдунья поднялась и зашагала обратно, к хижине. Глаза мальчика увлажнились, а сердце глухо забилось в горле. С этим страхом ему было не справиться. Колдунья будто переложила все свои опасения на его мальчишеские плечи. А еще, колдун среди всех колдунов, снег, зачаровал взор мальчика. Элейфр вспомнил как тот блестел под полной луной, но годами ранее…с той зимы прошло несколько весен. Той зимой он точно так же смотрел на снег, ощущая, как мороз кусает тело. Почему-то тогда зимой он не мог пошевелиться. Не мог убежать в теплую хижину, и не мог…избежать волчьей пасти. Острые клыки призраком клацнули перед самым лицом. Элейфр отмахнулся от кошмарного видения, повалившись на снег. Он громко закричал, закрыв лицо руками.
-Да что с тобой? Приди в себя! Не пугай меня, Элейфр! -он не знал когда колдунья оказалась рядом, но ощущал на своем лице ее ледяные руки.
-Мне..холодно…! Волк! Холодно..холод… -забормотал он, хватаясь за медновласую голову.
-Я не понимаю… Говори как учил Сильгерт, по-нашему! Что? Холодно говоришь?-Она накрыла Элейфра своим чёрным жилетом. Накрыла его с головой, прижав к себе: -Да, было холодно, мальчик. Тебе было очень холодно, знаю...

Когда Элейфр открыл глаза, то увидел оранжевую пляску под верхушкой хижины. Был вечер, если не ночь. Мягкое свечение очага вытягивало тени двух сидящих у пламени людей. Он видел тень Хверны и тень своего отца, и слышал, о чем они говорили. Они ругались.
-...Ты дождёшься, Хверна, и твой язык взаправду навлечёт на нас пакость!
-Мой язык говорит то же, что и твое будущее. Так все и будет. Некто заставит тебя мучаться, заставит погибнуть мучительной смертью.- Отвечала Хверна. -Ее слова всегда были резки и грубы.
-Остановись женщина! Пущай сюда явится хоть стая серых тварей - никто из нас не станет удирать, как трусливые овцы!
-Я предупреждаю тебя в последний раз: Уведи нас. Уведи как можно дальше и все обойдётся. Не принимай ужасную смерть в раскинутые объятия - доверься моему слову! - Голос Хверны дрожал, едва не срываясь на крик.
Элейфр видел, как отцовская тень приблизилась к Хверне. Его отец произнес, очевидно, глядя Хверне прямо в глаза:
-Лучше я доверюсь своему оружию. Хочешь удрать - дело твое. Убирайся хоть сей же час, черная колдунья.
Хверна хлопнула ладонью по своему бедру. Она шумно вдыхала воздух, пытаясь отыскать слова. Не зная что еще сказать, женщина поднялась на ноги, и смела глиняные посудины со стола. Они с грохотом повалились у ног Сильгерда.
-Утихомирься, Хверна. Элейфр спит. –Услышался размеренный голос отца.
-Он тебе не сын. - Злобно бросила та.
-Пусть и так. Это мой наследник. - Спокойно ответил мужчина, вытачивая из бруска дерева некую фигурку. Мальчик слышал, как острый металл скребет по дереву. Ему уже не терпелось узнать, что за фигурка получится у отца в этот раз.
-Любовь к ребенку сделала из тебя дурня.
-Ну и ладно.- отозвался Сильгерт, продолжая скрести.-Дурням везет. А Элейфр, знаешь ли, многому научился. Он уже наш. Он умеет все, что я умел в его возрасте. А ведь когда я спас его, ему было уже около пяти весен. Сколько уже прошло времени?
-Прошло еще три весны. -мрачно ответила Хверна,в глубине души зная, что Элейфр никогда не будет принадлежать их народу. Пусть Элейфр и означает - наследник.
-Ты должна полюбить его, как сына.
-Твоей любви ему хватает сполна. -Фыркнула Хверна. -Вот только вскоре некому будет любить Элейфра, ежели мое слово для тебя пустое.
-Благодари Одина..! -завопил Сигерд, выбросив все их рук-. ..За то, что он послала мне его! За то, что ты, Хверна, не делишь хижину с другими женщинами! На этом хватит, я устал и иду спать!
То, что Хверна так и не подарила Сигерду сына, отзывалось в ней болью. Но она не способна была принять медновласого мальчишку, как родного. Он не был похож на Сильгерда. Он был для нее чужаком, как был чужаком змееныш в птичьем гнезде. Хуже того, Хверна подозревала, что именно эта рыжая макушка принесла ее возлюбленному неудачу. С появлением мальчишки все изменилось. Сильгерд больше не слушал ее так, как слушал раньше. У него появился наследник, пусть и не кровный, и он будто смирился, что от Хверны чуда не дождаться, и она не подрит ему сына. А женщине все хотелось найти любую причину, чтобы отвратить любовь Сигерда к этому отпрыску некой рыжеволосой женщины. Она сплюнула в очаг, и склонила голову, зарывшись пальцами в длинные светлые космы. Хверна, полная злобы и отчаяния, не зная куда деть желчь, прокляла Элейфра и его мать.

Утро выдалось теплым, ведь близилась весна. Элейфр проснулся в своем закуточке хижины, оттолкнув согревающие меха. Вчерашний морок, настигший в лесу, покинул его бесследно. Такие солнечные дни, как это, зачастую оказывались милосердными, прогоняя мглу с сердца. Вывалившись из теплого гнезда, Элейфр отогнул плотный край полога, и вышел навстречу звонким голосам. На нем была теплая шуба из овчины, с большим капюшоном, в котором утопала рыжая голова. Однако, после ласки сонного тепла, шубка справлялась лихо. Тело пробрал холод, но малец не смел ежиться и стучать зубами при отце и его воинах. Те явно решили, что настало лето, и скинули верхние одежды прочь. Старшие лениво собирались на охоту, прикидываясь веселыми разговорами и хохоча. Бьерн больше не жаловался на ногу, собирался идти со всеми, скучающе подбрасывая топорик. Элейфр был рад этому, ведь со вчерашнего дня он ничего не ел, а охота всегда заканчивалась посиделками у большого костра, где каждый наедался вдоволь. Старшие выдвинулись к границе леса. Сильгерд вдруг заметил своего названного сына, и остановившись, велел ему подойти. Остальные остановились тоже, глядя в сторону мальчишки. Элейфр подумал, что отец зовет его с собой на охоту. Юркая белка не успела бы долететь до ближайшей ветви, как Элейфр уже влетел в хижину и выбежал оттуда, держа за спиной собственный лук да колчан со стрелами на ремешке.Оружие было велико для него, да только мальчишка носил его с собой не для забавы: Сильгерд обучил его пускать стрелы, пусть и получалось еще не совсем метко. Когда мальчик подбежал ко всем, отец положил руки на его плечи, и склонился, глядя льдисто-серыми глазами, такими же, какие Элейфр видел на своем лице в отражении льда и воды.
-Не боишься идти в лес? -вдруг спросил Сильгерд.
Элейфр развеселился, ответив:
-Не боюсь!
-А вдруг тебе встретится...волк? - Лицо старшего глупо вытянулось, а глаза округлились, будто отец испытывал настоящий трепет перед этим зверем.
Элейфр ощутил онемение в ладошках. Он уже осознал, что от отца страха не скрыть. Наверняка черная колдунья рассказала ему обо всем. Юному охотнику стало стыдно перед всеми, кто на него сейчас смотрел. А главное, перед самим отцом. Тот же все еще смотрел на него, возвышаясь, как непобедимая скала, рассекающая северный ветер. На лицах остальных же затесались улыбки, точно он не Элейфр, а потеха какая, аль весенний одуванчик у подножия скалы! Взгляд Сигерда тем временем становился все суровее. Поджав губы, он вцепился в овчинную шубу, и оторвал мальца от земли.
-Знаешь как я, Сигерд, поступил, когда вытащил тебя из пасти зверюги? Я вытер кровь волка со своих рук о твой лоб. Душа зверя перенеслась в тело мальчика, по имени Элейфр! -прорычал он в самое лицо сына. -...Тогда Один тебя принял, и ты стал таким же, как мы! А мы никого не боимся! Услышал, Элейфр? -удерживая мальца одной только рукой, Сильгерд сжал его челюсть, -...Ты схватишь волка за пасть, и проткнешь его сердце, ежели тот еще раз кажет пасть перед тобою! -с этими словами, он опустил мальчика на ноги. Элейфр замер на месте, выпятив грудь. Он смотрел снизу вверх на отца, не моргая, и, кажется, не дыша.
-Мы остаемся здесь.Сегодня Элейфр пойдет в лес, и будет охотиться один. -сказал Сильгерд своим людям. На лицах их появились усмешки. Некоторые были особо не довольны, что Сигерд тратит их время на воспитание своего подобрыша. Еще чего, вызовет немилость их бога, если вздумает посадить найденыша в драккар и увезти на родину. Как мог Один принять этого мальчишку, род которого презирал их род. Разве повлечет это за собой добро? Скорее Тор ударит по их драккару молнией, и потопит вместе с чужеземным мальчишкой прежде, чем они увидят на восходе свою землю. Однако, не смотря на недовольство, все пошли вслед за Сигердом, когда тот вернулся обратно, усевшись у тлена вчерашнего костра. Элейф убедился, что отец больше к нему не обернется, прежде, чем смело направился в чащобу. Он решил не оборачиваться, выбирая храбрость страху. Только за храбрость отец мог его похвалить. Если он будет идти вперед, не сворачивая, то не заблудится. Голые деревья путали глаза, похожие друг на друга, а от белого снега под ногами стали видеться серебряные мошки.
Шел он уже долго, как на зло, не видя ни одного животного. Вдруг то-то глухо клацнуло в стороне от мальчика, заставив Элейфра обернуться. Он нацелил на звук стрелу, тут же осознав, что это всего лишь спорхнувшие с ветви вороны. Сильгерду повезло, ведь птицы шумно взлетели, как раз когда он наступил на сухую веточку, и та с хрустом сломалась. Все это время отец следовал за названным сыном. Мужчине было сложно оставаться незамеченным, его плечи не смогло бы скрыть за собою ни одно дерево в этом лесу, поэтому, приходилось идти поодаль. Пусть и так, этот человек, что назвался отцом мальчишке, не мог пустить его в лес, без надзора. А что, если и вправду волк? А что, если буйный лось? А что если...серая тварь?
Изредко, между тем, как глаза выискивали опасность, он поглядывал на медную макушку, бодро шагающую все дальше и дальше. Элейфр время от времени останавливался, чтобы медленно направить стрелу в сторону то ли белки, то ли кого-то еще. Мальчик уже безуспешно выпустил пять стрел - те улетали в сторону голых крон, и, падая, исчезали в белом снегу. Сильгерд подумал про себя, что этот малец вознамерился во что бы то ни стало вернуться с добычей! Он и раньше мог проявить себя, как юный охотник, но сегодня он ничем не отличался от взрослого, шествуя самостоятельно и надеясь только на себя! Мальчик совсем не подозревал, что по другую сторону от их пристанища, старшие уже отловили дикое животное, и разожгли костер чуть ли не до самых небес!
Когда за спиной Элейфра раздался громогласный ор, он едва не повалился на снег, от неожиданности. Его отец мчался на него , держа над головой подобранную палку.
-Убирайся прочь с моей земли, неотесанная свинья! -кричал Сильгерд, подражая мужам из местных деревень, на кои они не единожды посягались. -Убирайся, или я выбью из тебя потроха и развешу их на своем заборе! – смеялся он, довольный своей глупой игрой.
Выбросив лук в сторону, мальчик схватил близжайшую ветку, и, занеся ту над головой подобно отцу, побежал навстречу, грозно вопя. Сильгерд не пожалел силы, нанеся первый удар древу - Элейфр отшатнулся, но палки не выронил. Ухватившись еще крепче, мальчик атаковал следом, явно решив, что если не выбьет палку из руки Сильгерда в два удара, то не быть ему сыном этого воина! И мужчина нисколько не поддался, когда Элейфр стукнул во второй раз, едва ли не по руке несчастного отца - со смехом, отец выронил палку, но тут же поднял и подставил заносчивому негоднику подножку, повалив с ног. Мальчик, принимая игру за настоящий бой, защитил горло палкой, удерживая поперек. Сильгерд подивился силе найденыша - его ручонки дрожали, но мальчик и не думал сдаваться, в глазах его сияло упорство! Тем же делом, Сильгерд не собирался уступать, напирая все сильнее. Услышался громкий хруст, и палка Элейфра разломилась на две части. Острый древесный разлом мазнул по веску мальчика, и в добавок по лбу прилетел сильный удар палкой, которую он все время удерживал! Элейфр уселся, ощущая колючий снег за воротом и боль на веске. Он вытер с лица струйку крови, и уставился на свою ладонь, а потом на глупо застывшего Сильгерда, что так и обалдел, вытянув лицо. Мальчишка вдруг развеселился, довольный тем, что не поддался, покуда не разломилась ветка. Вслед за Элейфром отошел и Сильгерд, тоже громко захохотав: слава Одину, палка не выбила мальчонку глаз! Отец подхватил мальчика и покружил в крепких объятиях, не переставая смеяться. Когда он поставил мальца на ноги, тот смотрел на него совсем другим взглядом. Сегодня Элейфр охотился один. Сегодня Элейфр вырос.
-Бойкий, ну настоящий волчонок! -похвалил отец.
Элейфр был рад тому, что отец больше не дрался с ним, как с ребенком. Он даже получил ранение, и не какую-нибудь там царапину, а настоящее!
Когда Сильгерд с названным сыном вернулись, по всей округе уже разошелся сильный аромат жареного мяса. Увидев, что Элейфр поранился, старшие подивились, усаживая его посередине, чтобы тот рассказал что с ним приключилось.
-Элейфр подрался с жителем деревни. - Бросил названный отец, подмигнув отпрыску, в чьих жилах текла кровь...чужих людей.-Берегись, мой волчонок уже отрастил свои клыки! -гордо произнес он, и уселся неподалеку, проверяя куски мяса на готовность.
Элейфр, одурманенный запахом еды и радостью Сильгерда, не знал большего счастья.

Тепло солнечного дня притупило дух воинов-иноземцев. После обильной еды и нескончаемых речей о том о сём, мужчины лениво разбрелись по пустяковым делам. Они наслаждались тем, что на ближайшие дни ничего не предстояло. Нужно было только есть, натачивать топоры да ножи и спать. Во сне им снились родные края, а кому-то и родные люди, что преданно ждали их возвращения за океаном... Они видели в дремах мелькание злата и драгоценных камней, которые быстро потратят и с которыми вернутся домой. А ещё слышали людские мольбы, ощущали жар пламени и запах гари – то, что они оставляли взамен за ворованное. Нужда повела этих людей через большую воду, по следам единиц из их рода. Они не желали задерживаться на чужбине, но желали прихватить с собой побольше, прежде, чем их драккар отчалит от берега, где они посеяли немало бед. В ближайшее время готовился еще один набег, на деревеньку поодаль. Если верить словам Бьерна, что без конца выискивал местечки побогаче, там даже затесался каменный храм. А в храме, как полагается, нет да нет, найдется что-то из злата, что-то украшенное разноцветными камнями. Блеск этих украшений, как свет самого Одина, сулил добротное будущее тому, кто запрячет вещицу в рукав: Ладони их уже чесались...

Элейфр хотел сидеть со всеми за костром до последнего, но веки его начали слипаться, а громкие речи, как бы не были интересны, затмевал сон.
-Отец, пошли..давай уйдем...уплывем на драккаре..Хверна...говорит..она говорит, отец...-клюя носом, названный сын Сильгерта вдруг вспомнил, о чем хотел сказать, покуда совсем не уснул.
Сильгерд потянул мальца за ворот, чтобы тот выпрямился, и посмотрел на него. -Ты что, будешь слушать россказни этой черной курицы? Ну и насмешил же ты меня, Элейфр! -и названный его отец взаправду рассмеялся, а потом добавил. -Отправляйся-ка спать, пока я не услышал от тебя новой бредни!
Перед тем, как скрыться за пологом хижины, Элейфр поднял глаза к синему ночному небу. Во взоре его отразилась полная луна. Сияющая, почти как солнце, только серебром.
В хижине мальчик увидел Хверну, та сидела у очага. Колдунья была в дурном настроении, и когда Элейфр прошагал к своему закутку, где сбился ворох шкур, даже на него не взглянула. Будь его воля, мальчонок даже не стал бы и глаз смыкать, покуда колдунья сама не легла спать. Но воля была не его, а сна. Размотав жгуты на ногах, Элейфр снял сапоги, и погрузил ноги под толщу укрытия, затем снял с себя овчинную шубу, и подложил под голову. Очаг немного прогрел лежанку, тем более что солома под шкурами хорошо удерживала холод, поднимавшийся с земли. Голоса старших все так же громко раздавались за навесом хижины. Мальчик стал бросать на Хверну недоверчивые взгляды, задаваясь вопросом, отчего та не бросает гадальных камней и не перетирает мерзкую жимолость в чарках, как и было всегда, стоило стемнеть. Вскоре, не зная как скоротать время до прихода отца, он улегся, и стал хватать различные безделушки, что роились в навесе над лежанкой. Под руку попалась новая фигурка, что совсем недавно выточил Сильгерд. Сон на мгновение покинул уставший взор мальца, ведь в его руках оказался деревянный волчонок. Он долго рассматривал фигурку, думая о чем-то своем, а потом осторожно поставил ее рядышком с собой. Еще в навесе оказался небольшой кинжал в ножнах, который названный отец велел Элейфру всегда носить при себе. Впрочем, сегодня мальчик его забыл, ухватив только лук со стрелами. Забросив кинжал подальше в навес, следом он выудил мерцающую сережку, и тут же посмотрел на Хверну, ведь та принадлежала колдунье. Хверна все так же сидела, низко склонив голову, слушая то ли свои мысли, то ли слабый треск в очаге. А огнь и вправду горел совсем слабо, едва ли освещая что-то помимо середины хижины. Элейфр медленно поднес украшение к глазам, стараясь уловить золотое мерцание, что так заворожило его взор однажды. Заворожило так, что он украл сережку, и спрятал у себя. Сережка представляла собой вытянутое шило, один конец которого был украшен синим камешком, настоящее загляденье...
Элейфр хотел сидеть со всеми за костром до последнего, но веки его начали слипаться, а в громких речах уже с трудом улавливался смысл. Тогда отец коснулся его плеча, и по-отечески добро отправил спать. Перед тем, как скрыться за пологом хижины, Элейфр поднял глаза к синему ночному небу. В его глазах отразилась полная луна. Сияющая, почти как солнце, только серебром. В хижине мальчик увидел Хверну, та сидела у очага. колдунья была в дурном настроении, и когда Элейфр прошагал к своему закутку, где сбился ворох шкур, даже на него не взглянула. Будь его воля, мальчонок даже не стал бы и глаз смыкать, покуда колдунья сама не легла спать. Но воля была не его, а сна. Размотав жгуты на ногах, Элейфр снял сапоги, и погрузил ноги под толщу укрытия, затем снял с себя овчинную шубу, и подложил под голову. Очаг немного прогрел лежанку, тем более что солома под шкурами хорошо удерживала холод, поднимавшийся с земли. Мальчик стал бросать на Хверну недоверчивые взгляды. Вскоре, не зная как скоротать время до прихода отца, он улегся, и стал хватать различные безделушки, что роились в навесе над лежанкой. Под руку попалась новая фигурка, что совсем недавно выточил Сильгерд. Сон на мгновение покинул уставший взор мальца, ведь в его руках оказался деревянный волчонок. Он долго рассматривал фигурку, думая о чем-то своем, а потом осторожно поставил ее рядышком с собой. Еще в навесе оказался небольшой кинжал в ножнах, который названный отец велел Элейфру всегда носить при себе. Впрочем, сегодня мальчик его забыл, ухватив только лук со стрелами. Забросив кинжал подальше в навес, следом он выудил мерцающую сережку, и тут же посмотрел на Хверну, ведь та принадлежала колдунье. Хверна все так же сидела, низко склонив голову, слушая то ли свои мысли, то ли слабый треск в очаге. А огнь и вправду горел совсем слабо, едва ли освещая что-то помимо середины хижины. Элейфр медленно поднес украшение к глазам, стараясь уловить золотое мерцание, что так заворожило его взор однажды. Заворожило так, что он украл сережку, и спрятал у себя. Сережка представляла собой вытянутое шило, один конец которого был украшен синим камешком, настоящее загляденье...Еще навесе нашелся большой клык, но мальчик точно не помнил, чей тот был. Возможно зверя, что впервые поймали у него на глазах, ведь тогда он так сильно испугался, что закричал. Чтобы успокоить его, Сильгерд вручил этот клык, который вселил в тогдашнего него еще больший ужас. Это было давно, и будто не с Элейфром, поэтому, не желая терзаться смутным воспоминаниями, он шумно забросил клык обратно. На смену ему, в руке мальчика оказался блестящий камешек, который вручил ему один из старших, вернувшись с набега. Элейфр был очень доволен подарку, особенно, когда смыл в ручье запекшуюся кровь, и углядел дивный небесный цвет камня. В слабом освещении камешек выглядел обычно, но Элейфр все равно лениво рассматривал то, что было подвластно усталым глазам...

На утро сразу стало понятно, что за ночь погода испортилась: Даже в хижине застыл мороз, пощипывая зубастым троллем все, что торчало из под шкур. Элейфр выдохнул паром, а когда тот рассеялся, уселся в шкурах взъерошенным хульдрой, коим называл его отец. В нос ударил знакомый запах - жимолость. Элейфр увидел на себе черный жилет. В порыве негодования, он едва не выпрыгнул из жилета колдуньи, да только в нем было так славно и тепло...что он не стал, пусть одежка и была с лихвой велика. Оглядевшись, он подивился: очаг не горел. Он замер и прислушился – слишком тихо. Наскоро обувшись, Элейфр отолкнул навес, тревожа свежий снежный покров. В звенящей тиши медленно падали пушистые снежинки, засыпав одежды всех старших - те лежали вокруг потухшего костра, будто разом уснув. Нечто не давало мальчику покоя, будто в лоб ужалил шмель. Разве можно было уснуть в таком холоде?
-Отец? Эй, отец! Ты спишь? Эй! - звал юнец, внутри которого все сжалось от тревоги. Мальчик не удержался, и подбежал ближе. Его отец лежал бездвижно, смежив веки. Плечи и руки его были тверды как камень, а лицо бело, сливаясь со снежным покровом. Его отец не спал - он был мертв. Широко глядя в лицо покойника, Элейфр разрыдался. Он с ужасом обводил взглядом округу. Он понимал, что мертвы все до одного. Мальчик отпустил рыжевласую голову на могучую грудь отца, предаваясь горю сполна.
Вскоре до его ушей донесся голос:
-Элейфр... -еще раз позвали его.
Мальчик изумлённо огляделся и увидел Хверну. Женщина сидела в темно - зелёном шерстистом платье прямо на снегу, припав на связку поленьев. У нее на лице темнели губы, как если бы она съела много дикой ежевики. - Женщина пыталась улыбаться, но выглядела пугающе.
-Хверна? - всхлипнул Элейфр, упав коленями в снег подле нее. Рядом с Хверной мутно мигала знакомая фляга. Фляга та была пуста.
-Оставь его. Все они теперь в царстве Одина. Ну, не убивайся так. Сильгерд был к тебе добр, но отцом твоим не был...
-Принеси еще зелье! -заумолял он. -Которое целебное!
Хверна опьяненно поймала ручонки мальчика, что потянулись к сосуду.
-Нет..оно не поможет..они уже..мертвы. И я тоже..умираю, мальчик.
Крошечная, как комарик, надежда, потухла в глазах Элейфра. Разбилась, как разбивалась глиненная посуда, брошенная Хверной.
-Не оставляй меня, колдунья! - умоляюще произнес Элейфр, обжигая щеки слезами.
-Ты не один, с тобой твоя судьба. Дальше она поведет тебя. -женщина указала дрожащей рукой в сторону леса. -Беги туда, беги прямо, не сворачивая, к деревням! Ты не наш, и имя наше больше не носи...- Хверна трудно вздохнула, глаза ее замерли, глядя куда-то за спину Элейфра. Никогда еще мальчик не видел такого безмятежного взгляда на лице колдуньи. Неизвестно сколько времени юнец просидел возле Хверны... Он сидел, покуда макушка его не покрылась пушистым снегом. Большие глаза мальчика двумя серыми льдами глядели в лицо колдуньи, находя в нем и врага и человека, которого утратило сердце. Мальчик обошел каждого из старших, каждого потрепал по плечу, в надежде найти жизнь. В конце-концов, он вернулся к отцу, и снова прильнул к груди, моля, чтобы тот вернулся из царства Одина.
Большая стрела вонзилась в бедро Хверны,в то время как лицо колдуньи оставалось таким же спокойным, безмятежным. Элейфр вовремя поднял голову, еще одна стрела из целого града, угодила в плечо навсегда уснувшего Сильгерда. Мальчик закричал, взывая к тем, кто посмел кидать в них стрелы, но все было тщетно. Черное облако неизвестных всадников мчалось из чащи леса, не опуская луков, и лишь выше вздымая топоры. Мальчик сразу угадал, что пришло то самое худо о котором говорила колдунья. Худо в виде нескольких дюжин негодяев, что закидали тела стрелами, не разбирая, что те уже давно мертвы. Элейфр пятился все дальше, сердце его разрывалось при виде того, что творилось. Тело его будто утратило всякую волю, он упал на колени, точно связанный. Грубые голоса и злой смех становились все ближе, и в этой кутерьме, точно молния, в голове мальчика закричал голос колдуньи, голос велел бежать. Элейфр поднял взор от тел, чтобы увидеть, как один из всадников нацелил на него оконечник стрелы. Сейчас он выпустит ее из тетивы, и она прилетит прямиком в него. Уклонившись, Элейфр повалился на бок, видя, как стрела вонзилась в снег, и канула в нем, как в воде. Наконец, ум его стал проясняться. Вторженцы уже все поняли, поняли, что вести бой не с кем. Они покидали седла, вбегая наперегонки в хижины, и вытаскивая оттуда сундуки, полные драгоценностей. А лучник все не угомонялся, растянув на лице лыбу, будто перед ним был не напуганный мальчишка, а какой-нибудь затравленный зверь. Он снова навострил стрелу, подгоняя лодыжкой коня. Конь резво понес хозяина вперед, на мальца. Элейфр запоздало попятился в лес, но вскоре развернулся и побежал так быстро, как только мог.

Гонимый, точно звереныш, мальчик споткнулся, и покатился вниз с пригорка, набравшись снега в одежды. Он бежал, ослепленный белизной леса. В глазах мерцало и переливалось под гул сердца. Ноги уносили его все глубже в зимний лес, бедолаге пришлось петлять из стороны в сторону, ища защиты у оголенных деревьев. Стрелы с хрустом мазали по коре, вонзались в рыхлый снег у самых пяток мальчика, только и успевай отрывать те от земли! Вскоре все вокруг стало чужим - еще не доводилось ему видывать эту часть леса. В запале бегства, он не заметил большую чернеющую ветвь на пути. Ветвь уцепилась за черный жилет, и ухватила беглеца, как лапа гигантского ворона. Мальца рвануло назад так, что он кувыркнулся и угодил лицом в снег. Измотанный и одуревший от посильного бегства, он так и остался лежать. Тройка ворон высоко меж ветвей любопытно воззрилась на тельце. Льдистые цветом глаза показались из под белого укрытия, и воззрились назад, где никакого преследователя уже не виднелось. Вражеский всадник остановил погоню внезапно, спешившись, дабы подобрать все пущенные стрелы. Он решил, что лес убьет мальчонку сам, и не стал больше растрачиваться.
Мальчик наконец поднялся на ноги. На этот раз он шел медленно. Брел в неизвестном направлении. Ему было не важно, что впереди - холмы, или еще дни и ночи беспросветного блуждания средь деревьев. Он просто шел, чувствуя как замерзает. Возможно, солнце уже очень долго висело высоко в небе, скрываясь за клубами туч, но мальчик все брел не останавливаясь. Брел и мечтал, что кошмар, в который он угодил, вот-вот испарится, развеется, как дурной сон по ночи. Он мечтал, наконец, открыть глаза, оказаться в хижине, услышать привычные поутру голоса со двора. Но белый холод, словно льдом приковывал все надежды к себе, к себе жестокому и грубому на соседство с маленьким человеком. Трое галдевших ворон теперь шатались за ним следом, как за полуживым зверем, останки которого им посчастливится обклевать, так ослабел шаг идущего. Не смотря на внезапно накативший голод и усталость, юнец продолжал идти, не прервал путь. Лес постепенно менялся. В этой округе тяжелые тучи лишь порошили открытую землю. Всего несколько пятен свежего снега белели там, где зияло небо не заслоненное ветками дубравных деревьев. Мальчик остановился, и побил носком сапога застывшую землю. Неужели эту весну он не встретит со старшими? Неужели это все не сон? Осев на землю, мальчик вцепился в черный мех на плечах... это все, что у него теперь осталось от жизни сыном Сильгерда. Звери, сгубленные на охоте, не возвращались к жизни, он это знал. Но отчего же отец его, в целости, ушел в царство Одина? Смятенную макушку мальца озарило желтое солнце, на мгновение он ощутил тепло, словно кто-то положил руку ему на голову, призрачно утешая. Мальчик даже обернулся, не увидит ли он взгляда отца? Яркое солнце открыто пронзило светлые глаза, и поспешило скрыться за серой тучей, ответив на вопрос во взоре человеческого дитя. Мальчик скорбно опустил голову, но тут же вздрогнул и уставился на что-то...Никогда еще ему не доводилось видеть столь драгоценно-пёстрых одеяний... да на ткань будто разом легли все краски весны! Сердце мальчика глухо забилось. Он медленно поднял голову. Глаза, что уже долго впивались в его рыжую макушку, наконец, были встречены взглядом мальчика. "Это серая тварь!" -пронзила догадка юнца, и тот отпрыгнул подальше, уперевшись спиной в дерево. Существо, которое видел он, будто примерзло изношенными сапогами к самой земле, стоя неподвижно, а худощавые морщинистые руки крепко сжимали сноб веточек. Спешно оторвав от белесых омутов взгляд, мальчик неуверенно прокрался за дерево, а затем еще дальше, и еще...точно опасаясь броска медведя. Непрестанно кидая затравленные взгляды на существо, он все пятился и пятился, в конце - концов, резво подпрыгнув, юнец сорвался на бег, вновь распаляя горло и грудь ледяным воздухом. Он не жалел ног. Это был лес, наполненный ужасами и смертью до самых верхних ветвей, а он был лишь трусливый мальчик. И он не разревелся лишь потому, что до помутнения рассудка угодил в путы страха, боязни. Животные тоже не плачут, когда попадают в беду. Животные скалятся и рычат, или безмолвно страдают. А он и не рыдал и не скалился, он просто бежал вперед, покуда силы не покинули его и покуда не завалился он ничком в ямку, у корня дерева.
Солнце светило во всю, прогоняя следы зимы. Двое деревенщин были удивлены, когда неподалеку зашаталась потаенная доска, вколоченная в ограду, и из-за нее вдруг показалось сутулое мальчишечье лицо. Пришлый изо всех сил стал протискиваться сквозь расщелину, в просторный деревенский двор.После длительного созерцания, один сказал другому:
-Аа...гляди-ка каков растрепыш к нам пожаловал. Небось, ребятенок чужеземцев... Хил, кое как ноги волочит, небось, скитался, бедолага.
-Чего, пущай по деревне разгуливает? Иль прогнать?
-Хм, мальчуган ведь совсем. Сжалимся может? Его б кому в помощники пристроить. Ежели кому понадобится, пусть подкармливают.
-Ну и судьбинушка же у детишек чужеземных сволочей! Сколько ж я уже таковых видовал, и не счесть! Всех косит серая смерть, а потом являются к нам, откуда не возьмись, такие вот обездоленные!
-Тебе чего, оголтеныш? - крикнул местный мальчишке-скитальцу, но тот ничего не ответовал. От голода и усталости, он еле волочил ноги, казалось, что тело его шатко, как слабая веточка, что колышется на ветерке. И все же, он шел. Шел, пока перед ним не оказалось двое человек. Первый из них, как раз остановил мальца за плечи, опасаясь, что пришлый в них попросту врежется, не разбирая дороги.
-Откуда ты это такой взялся, будто из леса вышел? - засмеялся деревенщина, довольный своей шуткой. -Ээ, нет, будешь на своем кумекать, тебя тут никто не разумит! Повторяй за мной: "Еда. Дайте мне еды."
-Иды, дайте мне иды. -тупо повторил он.
-Вот и ладно, пойдет! А теперь иди-ка ты отсюда, того гляди твой Господь над тобой смилуется.
Малец зашагал дальше, подталкиваемый парой рук. Он брел, шатаясь, почти испустив дух. Так он и ходил близ жилищ, ходил за людьми как тень, тянул за одежды, да того только отталкивали. Вскоре он оказался в чьем-то дворике, с низенькой оградой. Мальчишка едва не собрался упасть от истощения, как две мягкие руки пухлой женщины подхватили его.Некая тетка поволокла мальчонку в затененное строение, где и усадила на ящик. В строении этом, что служило сараем, стояла большая корова и валялось много соломы. Тетка черпнула из бочонка белого молока и в спешке поднесла черпак к нему
-Быстрее пей, ну же! Смотри не помри в моем сарае!
Мальчик обеими руками ухватился за черпак и выпил все.
-Иды, дайте мне иды... - обессиленно городил мальчик замогильным голоском.
-Сиди здесь. Слышишь? Сиди. Я скоро. - Произнесла женщина, поспешив выйти из сарая, чтобы принести мальцу немного каши. Не внимая словам женщины, чужеземец поплелся следом за ней. Она так и не заметила, что рыжепатлый прошел в ее домишко следом. В доме было тепло и темно. Обильный запах соломы и чего-то привлекательно-съестного впился в тускнеющий разум мальчишки. Женщина взялась возиться средь остывших чарок, покуда остальные покоились на раскаленном очаге, издавая густое бульканье. Юнец, за неимением терпения ухватился за горячую чарку, жадно вдыхая сладковатый пар. Грохот привлек внимание хозяйки. Взвизгнув, она принялась бить по рукам мальца, но тот уже успел стащить котелок с кашей в объятия. Чужеземный ребенок расплескал все по сторонам, и тут же принялся счищать смесь прямо с настила, отправляя все в рот. Женщина, завидев это недоразумение, поспешила отогнать мальчишку, но он ухватился за котелок и прижал к себе, как великое сокровище. Непрестанно сыпля божьим именем, хозяйка оперлась о косяк. Мальчишка же вбился в уголок напротив. Он кое-как поедал остатки содержимого котелка, то и дело, обжигаясь, да бросая на хозяюшку затравленные взгляды.
-Горячо ведь! - сумела выдавить та, после чего снова погрузившись в изумленное наблюдение.
Вечерело. Хозяюшка в развалку сидела на табурете, не сводя скучающего взгляда с мальчишки-чужеземца. Ну а тот уже клевал носом в своем уголке, однако, настырных льдинок светлых глаз не прятал за веками. Казалось, оба вот-вот уснут друг напротив друга под гулкое журчание очага. Громкие шаги у порога оживили и утонувшую в своей пухлой руке женщину и забившегося в угол незваного гостя. Еще мгновение, и жилище наполнилось грохотом! Черноволосый мальчик влетел так быстро, что случайно столкнулся со столом. Переполошенная женщина и юный гость одновременно подскочили на ноги.Следом за влетевшим внутрь мальчишкой прошел глава семьи - большой курчавый муж с искрами гневливого расположения духа в глазах.
-Он! Твой сын! Твой выродок...! - гласил муж, не переставая тычать пальцем в бледного от испуга сынишку. Сынишка же застыл в полной растерянности, не зная, что лучше: Слезть со стола, куда его забросила бравая отцовская рука, аль не шевелиться вовсе?
-Что случилось? - возмущенно проохала женушка, уже было, намереваясь погрузить сына в мягкие объятия.
-Не трожь его! Обожди что я расскажу! – предупредил мужчина, краснея от злобы.
-Ну, так и говори же! - нахмурилась жена, сына все-таки приобняв.
Отец семейства уже было раскрыл рот, чтобы сказать, в чем провинился их отпрыск, как раздался тонкий голосок:
-Я был в лесу, матушка.
Женщина опустилась на табуретку подле стола:
-Зачем же ты бывал в лесу, сын?
-Вот зачем! - крикнул муж, бросив в руки жене три красных шарика.
-Из-за ягод? - проронила она , обескуражено глядя на сына.
-Если бы! - вчеканил муж.
- Обменял я ягоды на другую вещь. -снова подал голос их сын.- Вот что они мне дали за ягоды... – он обережно вытянул из - под одежды ниточку, на которой шатался обычный сучок. - Это оберег от серых тварей. С ним бы я мог...в лес ходить, не страшась.
Отец его взвыл. Затем сокрушенно подошел к сынишке и сорвал сучок с нитки.
-Это обычный сук, голова твоя глухая! Нет оберега против тварей, и не будет другого, кроме мольбы к Господу нашему!
-Как же? -скривил губы в горечи мальчик.-Они же не померли, а сколько раз в лесу бывали!

Глава 2 - Холлистонские злоключения

Река кудрилась седым туманом - тот плыл клубами по воде, походя на призрачное стадо овец. Река лилась издалека, и часть ее рукава пронизывала каменные стены Холлистонской крепости. Жители вне городских стен отправляли своих помощников и подросшее чадо к реке спозаранку, дабы те отстирали тряпье. Некоторые являлись набрать ведер свежей водицы, ежели у кого в колодце померла крыса, или разрадилось несколько поколений лягушек, что вода походила на зеленое марево - такую водицу не испьешь, вот и приходилось таскать речную. На бережке уже скопилась небольшая компания тех, кого отправили к реке. В основном то были дети - девчушки и мальчишки, все сонные и лохматые только ото сна. Берег они уставили порожними ведрами, да шмотьем для простирки, сами же сидели притихшие, где придется, да глядели перед собой пустым взором. Кого-то убаюкало чивиканье птиц, ну а кто-то извелся, гоняя веткой неотвязчивых комаров, ведь на берегу их водилось как нигде много. И все же все чего-то ждали - не окунали ведра в воду, не бросали и тряпье на речную гладь. Одна из девчушек, углядела, как на другом берегу, сквозь поросль кустов, кто-то пробирается к бережку. Она так и подивлась, когда медновласая макушка склонилась над водой, дабы испить ее!
-Тебе чтоль неведанно, что вода сейчас лиховская? -зввонко крикнула она, и кинула рукой в сторону, где река уползала в самую даль.- Вишь, туман по речке ползет. Лихая вода, покуда туманный морок с нее не слезет. Ты уж обожди пить водицу-то, а ежели не терпится, ступай из колодца напейся!

-А чего со мной станется! -крикнул мальчишка.

-Большое худо станется! Откуда туман ползет - там и серая тварь воду пьет! Вот вода проклятой и делается. Ежели отхлебнешь поганой водицы - душенька твоя перекосится на лиховский лад, да так, что сам Христ не в помощь! Такова отрава - этот туманный морок! Ты уж мои слова запомни!

Мальчик вгляделся в проклятую воду, затем черпнул в ладонь, и со звоном испил.
-Ерунда все это! - Неладно произнес он, и направил шаг к Холлистонким вратам.

Недолго думая, младой люд заклеймил мальчишку “Дрянная голова”, и принялся горячо сквернословить в спину “Дрянной голове”, впрочем, только лишь для веселья. О горестях, коими серые твари обдарили людей, эти молодцы слыхали разве что из далеких уст, и реже из уст священнослужителей по воскресным дням. Поэтому - то не было у них семян злобы в сердцах, а было лишь желание учинить потеху над рыжепатлым дурнем, дабы скрасить тоскливое ожидание. Вскоре, как только туманный морок рассеило солнце, эти искатели потехи тут же ухватились кто за что, и побежали к бережку, топтая сырой песок.

А вот рыжекудрый в это время стал неприкаянно слоняться вдоль каменных стен - строгих и неприступных, как грозовое облако. Пригород просыпался: звон гулких ударов из наковальни вдали, мерное приближение загруженных лошадей и скрипучих повозок - пророчило начало суетного дня. Мальчик держался поодаль от спущенный врат, изредка поглядывая из-за угла в гулкий каменный коридор, куда всовсем скоро пройдет толпа торговцев и прочего люда. Сорванец знал - стоит показаться стражам на глаза, и в него непременно полетит камень. И прилетит в лоб - куда и целились. И проваляется он, бедолага, без памяти в кювете. Такое уже бывало. Этот юнец рос как сорняк на Холлистонских улицах - только вреда и творил. Поэтому шишка на его челе была бы за благо для многих, все бы подумали: «Авось перевоспитается, негодник, покуда не вымахал в разбойника», и прошли бы дальше по делам насущным. Мальчик невольно потер лоб и скривился в досаде. Кровь ударила в голову мальца, и он ухватил с земли большой камень, намеревшись отомстить. Уже было, замахнувшись, чтобы бросить камень в темя сидящего сторожа, живот мальца предательски заурчал, эхом пройдясь до самых ушей сторожилы-лиходея, что некогда и саданул камнем по лбу мальчишки. Сторож с любопытством оглядел каменный коридор позади себя, но юнец поспешно скрылся вон – он осознал, что нынче голод пуще желания отомстить противному лиходею. Гнев сменился желанием немедленно найти протитание,а потом он обязательно отомстит - так малец и решил, поэтому камешек вложил в карман на жилете. В удачный момент - тот непременно выполнит предназначение.

Лязг ползущих вверх врат немилосердно резанул слух. Каменный арочный корридор заполнился людьми, живностью, телегами и голосами, пропуская люд в город. Улучив момент, юноша нырнул меж двумя тесными клетушками кур, и узкая телега запряженная бараном повезла его через Холлистонские врата. Под ругань хозяина, малец совсем скоро покинул телегу, и теперь шатался среди торговцев внутри крепости, довольный, что ни один страж его не заметил. По обычаю - торговцы растекались далеко от врат, и уже там водружали свои товары. В иной раз наглость торгашей позволяла им расположиться едва ли не под штыками врат, только бы удалось выгодно проредить товарец, но таковых пинками разгоняли стражи, а для пущего урока портили драгоценный товар, или бросали его же перед нищебродом - уж при таковом порядке дел от товара и духу не оставалось. Стоит ли упоминать, что ворье с торгашами - как два королевства на одном поле брани. Одни радуются, когда торгаш терпит наказание, другие же, когда воришка получает за дело. Вот уж мёд, когда какого-нибудь жадного торгаша, который, к словцу, не раз расщедрился на тумак по твоему пустому животу, корчится от страданий над порченым товаром. Все радостно, только вот злорадство не наполняло живот, а товар, что вмазан в землю - был съестной.

Рыжекудрый тенью сидел у каменной стены, покуда солнце не присело на краю крепости, и не ослепило лёд холодных глаз мальчишки. Взгляд мальца щуро мельтешил по людям - тех становилось все больше. Мимо прошла молодая девица с плетеной корзиной. В корзине виднелись некие корнеплоды. Взгляд юнца прилип к корзине как шип. Куда выгоднее было бы отобрать корзинку у девицы, чем неустанно сторожить момент, чтобы свистнуть алое яблоко из-под носа торговца. Малец на мгновение заколебался. Он направил шаг к корзинке, но на полпути плавненько развернулся, и тихонько подхватил красное яблоко из ящика. Тонкое тельце его извилисто скользнуло меж людей - неспеша. Мальчишке казалось, что он уже чувствует сладость фрукта...

Глава 3 - Повстречать надежду

Небо начинало светлеть. Густая синь еще не успела прирпятать яркую звезду, когда на горизонте уже разлился зеленоватый свет. Еще не слышен был краснопевчий соловей, а на зеленых травинках только-только начинала серебриться роса. Мальчишка-чужеземец вышел из ветхого строения, что год за годом все больше поедалось землей. Совсем низкое и ненадежное, оно служило приютом для тех, кому нужен был кров. У домишки не было хозяина. Каждый день порог дома встречал новые ноги, то босые то обутые...каждый желающий мог зайти, чтобы погреться у очага, если только сможет вынести придирки, пьяные побоища, и ужасный смрад от неотесанных бродяг. Мальчишка ожидал, когда ночи будут не такими зябкими. Когда настанет тепло, уж лучше он будет засыпать в чистом поле под луной, нежели здесь. Сейчас же выбирать не приходилось...Он прошел по траве на крохотную полянку, оглядывая спящие дворы. Было совсем тихо и спокойно, лишь изредка сонное небо тревожил глас вороны. Мальчик стал глядеть в предрассветное небо и размышлял: Дни, когда он просыпался под теплым покровом шкур в укромной хижине, казались ему такими далекими... Но столь теплыми, что нынешнее существование его походило на большой осколок льда. Солнце скоро взойдет над его головой как и прежде, да только ему казалось, что вокруг снова лишь заснеженный злой лес. Леса сейчас не было, и снега тоже. Только вот он брошенный и несчастный, как и раньше, как в заснеженном лесу. Мальчишка звонко потянул носом, и стер слезу до того, как она успела выскользнуть из глаза. Никакая судьба его никуда не повела. “Обманула, значит, колдунья” - размышлял мальчик - “Всегда ведь меня ненавидела, эта ворониха!”
Порой он не мог найти ответа, отчего такой славный человек, как его названный отец, заводился с злобной Хверной? После гибели названного отца, малец еще не встречал никого, кто был бы к нему так же добр. Больше никто не относился к нему хорошо.
Холлистон - еще один заснеженный лес, так решил для себя мальчик.
От таковых мыслей его отвлек щебет. Птичка словно что-то сказала ему по свойски, на своем, птичьем языке...и непогода в глазах юноши рассеялась. Он угадал в себе едва приметное чувство. Давно ничего не теплилось в его груди, а сейчас так стало тепло, словно названный отец его еще жив. И словно мальчик не ступал вовсе на каменные улицы города, а дремлет в полу-забытье в прогретой очагом хижине, да ожидает, когда отец воротится с охоты. Чувство ожидания застыло в груди мальчика, и он подивился: Да ведь ему давным-давно некого ждать! Вокруг него разве что старая рухлядь, да полянка...! А в груди все равно тепло, будто все это сон: И домик, и поле, и Холлистон, и гнусные торговцы да стражники... Будто бы жизнь его на миг стала светла и безоблачна! А после, мальчишка-чужеземец вспоминил об Амелии. Эта милая женщина обещала возвратить жилет Хверны этим днем. И как же это он забыл? Или все-таки не забыл?

Мальчишке подумалось, что люди как-то уж медленно просыпались. Когда над головой его пронеслась стайка визгливых пташек, в мальце зародилась чаяние, что их назойливый щебет поскорее пробудит город, и того гляди народ наконец-таки высунется из своих домов, а железные врата Холлистонской крепости отворятся, разрезая воздух скрежетом. А покуда врата сомкнуты, как пасть спящего пса, то не попадешь ни в город ни к самому храму.
Прошло немало времени, а никто так и не высунулся.
“Бесполезные птицы” - подумал мальчишка-чужеземец, и поежился,укутываясь в новехонькую одежку: Серая шерстяная туника и тонкие гетры не сильно спасали от прохлады, но были довольно удобны. В тиши раннего часа мысли его снова поплыли к былому...
В ту пору, когда язык его спасителей все еще был для него таинственным звуком, в одно утро иноземный отец впервые повел своего окрепшего спасеныша в лес. Была ранняя весна, но снег все не таял. Облаченный в теплые шкуры муж нес на плече тяжелый лук и колчан с большими стрелами. Когда он направил стрелу ввысь, мальчишке показалось, что этот большой человек примерятся пустить стрелу аккурат в солнце, но после глухого свиста, к ногам мальчишки свалилась подстреленная птица. Глазок лесной обитательницы потускнел, как застывшая под кромкой лужа.. а алая кровь несчастной растапливала белоснежный снег. Птица была мертва - крылья ее замерли, распластавшись на блестящем покрове. Иноземный муж поспешил оглядеть дичь. Должно быть, мальчишка тогда взвизгнул не тоньше птахи над Холлистонским переулком. Ребенок побелел на лицо, и опрометью бросился подальше от верзилы-убийцы, роняя слёзы ужаса. Ну а уж когда верзила нагнал его в несколько шагов, и ухватил за меховой ворот - беглец заорал на весь лес. Внезапно большое лицо верзилы сделалось неестественно-веселым: Холодные глаза округлились, источая доброту, густые брови ободряюще взмыли ко лбу, а потресканные губы озарили мальца широкой улыбкой. Было в том лице нечто теплое и близкое сердцу, вот спасеныш больше и не верещал, а лишь ревел. Тогда, большой муж достал из-за пазухи чёрную птицу. Мальчишка снова приготовился удирать, но иноземец предусмотрительно ухватил того за плечо, и усадил на снег. Верзила бросил несколько неясных жестов в воздух, а после подхватил жертву под два крыла и изобразил полет, пощебечивая. Мальчишка пристально глядел на мертвую птицу, пока большие руки снова не выронили ее на снег, рядом со стрелой. Верзила-иноземец принялся что-то водить в воздухе, и в конце этой замысловатой возни бодро похлопал себя по животу - так верзила пояснил, что птицу они приготовят и съедят. С тех пор меж мальчишкой и верзилой похлопать себя по животу означало – охоту.
Мальчик помнил, как через несколько дней, после того, как его спасли из заснеженного леса, он много хворал и был слаб. Однако названный отец все равно привязывал найденыша к спине, и нес с собой на охоту. А покуда нес, беспрерывно что-то кумекал на своем языке, и указывал большой ладонью куда глядеть. Иногда мальчишка улавливал смысл, и таким образом, внимал знание иноземной речи. Временами мальцу казалось, что его спасли не люди, а лесные звери из баллады, ибо спасители его, облаченные в шкуры диких тварей, походили на медведей, а речь их временами напоминала рычание и рявканье. В особенности боязно было, когда Хверна выражала свое недовольство - громко и отрывисто что-то выкрикивая. Когда Хверна бушевала, мальчишка мог горестно разреветься от страха. Жизнь со своими спасителями казалась ему дикой и устрашающей, как если бы человеческое дитя жило в медвежьей берлоге. Откуда же ему было ведать, что в один злосчастный день он будет тосковать по ним, по этим страшным и грубым людям?
Малец поднял с земли холодный камешек, и , прицелевшись бросил вверх. Камешек едва не задел крыло пролетающей над полянкой птицы. Раздался пронзительный визг, и мальчик решил, что птица, не иначе как, наградила его лихим словцом на своем птичьем говоре. Почему бы и птицам не уметь балалакать на своем друг с другом, ежели и у людей водится инакоречие меж собой?
-Зачем зазря птицу губишь? - грозно вопросил вышедший из дома бродяга.-Только безмозглые варвары губят без затеи, а думающий люд должен иметь ясный смысл своим деяниям! Тоже много веселья от мертвой птицы! Бедняги летят из леса от рук серой твари, а ты здесь собрался зашибить их камнем. Зверьё и без твоего нагляделось на погибель, нечего походить на гнусных бесов, что заполонили наши леса! -прокряхтев, седой старец поглядел в сторону врат, и медленно туда побрел , продолжая что-то бурчать себе под нос.
Мальчишка тоже огляделся: Город наконец-то проснулся.

Солнце уже светило, но все еще холодное и сонное. Людей было мало, и все же жизнь уже потекла по главной дороге, ведущей к городу... Раннее утро пахнет травой и лошадьми, что мерно шагают вслед за своими владельцами к вратам. Небо неспешно окрашивается в изумительно-розовый цвет, встречая солнце. Но вскоре небеса утихомирят свой восторг от тепла и лучей, и сделаются ясными, точно взгляд благоразумного голубоглазого юноши.
Мальчик уже мог видеть, как по ту сторону железных врат толпятся всадники, предпочитавшие начать путь-дорогу спозаранку, направлясь неведано куда, но, скорее всего, далеко, к самому краю пригорода, а то и дальше...Яркое, как пламя, солнце каснулось рыжих волос, и размахалось по бледным щекам, одаривая неспешным теплом – словно матушка, отходя ото сна, нежно гладила свое чадо, приговоаривая: «Уже просыпаюсь, обожди немного».
И вот, долгожданный скрежет разразился на весь пригород. Длинная колонна торгоцев и прочего люда ринулась вперед, загомонив, точно стая крикливых гусей! В этот раз мальчишка не стал много гадать, как бы проскочить мимо стражников, он удачно пробежал меж двумя лошадьми, которые, судя по всему, везли важных людей - в дорогих одеждах, да с брошами на шляпах. При виде них все расступались, а стражники склоняли головы.
Мальчик воодушевленно побежал путем, которым вчера его волочил монах. По началу улочки словно водили его за нос, напрочь запутывая! Однако вскоре мальчик увидел тощие шпили совсем близко, и с легкостью вышел к калитке, ведущей в зеленый сад. Храм тоже залило желтым солнцем, и громозкое строение подрумянилось дружелюбием. Мальчик откупорил щеколду калитки, и бодро направил шак к храму.
-Эй-эй! Куда это ты мчишься? Нынче не время для подаяний! -мальчик узнал голос, что окликнул его. Обернувшись, он увидел, как яркое солнце просвечивает сквозь растопыренные уши монаха Артемия, что направил шаг к нему.

Глава 4 - Череда

Для жителей Холлистона ночь выдалась холодной. Перед самым рассветом с пригорода наплыл серый туман: Он просеивался сквозь железные нахлесты врат, проплывая мимо стражников, неуловимый и неосязаемый, как брощенное в спину проклятье. Предрассветный дрем бесследно покинул стражников. Мужи вдыхали напоенный влагой воздух, подпитывая думы мыслями о худе, о недобре...И тут же, не стерпев назойливой тревоги, чья-то облаченная в тонкие латы рука перекрещивалась. В мгновения страха душа человека как никогда тесно прижимается к божественному, к свету. В мгновения страха душа человека как никогла жаждет восхода солнца...настуления ясного утра.

Холодна была ночь, ненавистен туман, страшна неизвестность...

Разноцветное храмовое окно уныло ожидало солнца, а каменный пол Холлистонского храма тосковал по красочным лучикам, что скрашивали его аскетичные будни. Уже наступило раннее утро, да свечи все не гасли: огоньки, усердно сменяя друг друга, рассеивали неприветливый мрак, что сгустками таился по углам и самом вверху. Нынче утром слова молитв слетали с уст монахов рьяней, нежели чем обычно, казалось, серый войлок тумана нависал над ними, и лишь усердный шепот молитв мог сдержать его.

Мальчишка-чужеземец сидел на скамейке у самой стены. Туманное утро притупило внимание и бойкость вратовых сторожил, и мальчишке не составило особого труда юркнуть за врата в город. В объятиях сырого воздуха было зябко. У самого шандала кучковалось четверо служек, они растерали ладони в молитвенном жесте, прикрыв глаза.Мальчик глядел на них со стороны не без зависти. Служки казались ему изнеженными и ограждёнными от невзгод зазнайками. Между ними и мальчишкой-чужеземцем пролегала настоящая пропасть, и лишь яркий свет Амелии по ту сторону этой зияющей темноты невидимо объединял мир холодных улиц с этим миром, где всегда горели свечи, а жизнь представлялась чем-то красивым и чистым, чем-то не лишенным смысла и надежды. Быть может, мальчик-чужеземец еще не понимал этого как следует. Но он чувствовал, как чувствуют аромат цветов под палящим солнцем.

После искупления греха в стенах храма, трое священников все еще не спешили попрощаться с отцом Лаврентием, и покинуть столь восхитительное строение, где им предоставили наиуютнейшие кельи. Отцу Антолию, Артемию и отцу Филимону предстояло воротиться по своим храмам вне городских стен, но те все временили...Уж больно им было по нраву молиться в столь примечательных стенах. Священники уже было привыкли к компании друг друга, и совместная утренняя молитва стала для них делом обычным. Но тут отец Артемий внезапно прервал свою молитву: Его большие уши уловили нежелательное для храмовых стен... Один из юных служек даже и не догадывался, что к нему крадется отец Артемий, дабы ухватить бессовестного сплетника за ухо. Трудно было понять, что именно раздосадовало отца Артемия, но на взгляд монаха служке стоило бы немедля прополоскать рот с мылом, что он и велел сделать во благо души молодца. Служка безвольно отпустил голову, и смиренно засеменил к деревянной посуде со звенящей ледяной водой. Мальчишка-чужеземец видел, как служка нехотя оторвал с края посуды прилипший брусок мыла, и, смочив тот водой, принялся обмазывать свой рот, да так, что образовалась белая пена. Вот так самоотверженность! На мальчика это произвело впечатление, ведь все, что вредило ему - он читал плохим, вражеским. Ему бы и в голову не пришло пробовать мыло на вкус, то самое мыло, которым хозяюшки трут грязные тряпки в реке. Служки были рослыми мальчишками, старше него самого, да только их безропотность обескураживала юнца.

“Как глупо!” - думал он - “И что с таких овец взять?”

Самоотверженность не водилась среди босяков Холлистонских улиц. На что вредить себе, ежели жизнь и без того каждодневно калечит и твое тело и твой дух?

Амелия появилась в храме, как шелест свежих листьев. Она присела рядом с мальчишкой-чужеземцем, приятно улыбнувшись. На ее платке и верхней одежде застыло множество мелких капелек. При свете свеч они искрились, как волшебная пыльца. Юнец глядел на усыпанные искрами плечи и платок Амелии, покуда та воззрилась на молящихся мужей у алтаря, осенив себя трижды крестным знаменем. Женщина взяла мальчика за руку, неслышно произнеся:

-Вот ты где оказывается, а я все искала тебя на подаянии. Не переживай, я припосла тебе немного еды. А теперь, давай вместе послушаем молитву.

И он слушал. Слушал вместе с Амелией. Слушал, покуда не уснул сладким сном подле нее. Шепот священников проникал в теплую негу его сна, покуда резкий запах ладана не вернул его в явь. Амелия все еще была рядом, искры света с ее одежды исчезли. Было тихо, лишь курильница степенно звенела в руках отца Лаврентия.

-Туман все не уходит.- Произнесла Амелия. - ...Дурная погода каждый раз бередит мне сердце. Мне печально за вас, детей, что разделяют с улицей всякое худо. О, если бы я только могла замолить все невзгоды, что приходятся на ваши души! Но я могу дать так мало, разве что подаяние! Скажи, дитя, ты злишься на меня? Ведь мои слова и намерения не умоляют ни ваших страданий, ни вашего голода!

Мальчик потряс головой - он совсем не злился.

-Ты очень доброе дитя! Пусть и в моих силах совсем немногое за стенами этого храма, я все же буду любить вас настолько, насколько души моей хватит. Но могу ли я единожды попросить тебя о кое-чем?

Серые глаза мальчонки вопросительно застыли на лице Амелии.

Монахиня выудила из-под верхней одежды добрую половину лукового пирога.
-Ты очень порадуешь меня и Господа, ежели проявишь участие к таким же, как ты, и поделишься с ними этой едой: Каждому по ломотою. Поможешь? Вот спасибо! Запомни: Ты сделаешь доброе дело! - Сказала она поощрительно, словно добрая сердцем наставница. -Малыш Вереск тоже не пришел на подаяние. Надеюсь, что его матушка была среди всех сегодня. Милый Кларк, прошу тебя, найди малыша Вереска, узнай, есть ли на деле у него жилище и есть ли матушка? Ежели они тебе повстречаются, скажи его матушке, что ее ребеночка могут приютить в храме, и обязательно угости их пирогом! И того мальца тоже, что был с Вереском, и назывался его братцем!
Мальчик ничего не произнес. Лишь покачал головой. Ему не нравилось то, о чем просила его монахиня, и все же ему очень нравилось, когда она довольно улыбалась и безмятежно молчала.

Глава 5 - Сон и явь

Приближение осени чувствовалось в каждом дне, в каждом раннем утре. Зябкий воздух пронизывал до костей. Небеса с каждым днем все больше и больше раздувались, готовые в любое время залить город моросью, изредка позволяя горящему солнцу показаться к полудню. Даль постепенно увядала в угнетенно-желтых тонах, погружаясь в предзимнюю дремоту. Природа медленно теряла бдительность, и в ее царстве наступал предсмертный хаос.

Стояла сырая, как скользкий мох, погода. Над темными холмами тихо плыло серое, как дым, облако. Плыло оно низко-низко, обволакивая каждое дерево на своем пути, а когда облако уставало, то прозрачным грузом заваливалось в горные лощины, дабы замереть там и вздремнуть. Эта погода, и это извечно плывущее по осеннему горизонту облако было близко мальчишке-чужеземцу, как ничто иное. О, те самые деньки... Дни покоя и света. Дни жизни в лесу, в кругу лесной семьи, семьи иноземцев. Жестоких, но теплых людей. Страшных, но родных сердцу и памяти.
Поэтому-то в груди мальчика застыл холодный воздух, когда сквозь крошечное окошко до него донесся голос отца-иноземца. Отец звал его по имени, звал громко и ясно: “Элейфр! Эй, Элейфр! Волчонок!”

Мальчик показался, выглядывая из-под толщи нагретых телом шкур. Голос все еще влетал в окно, раздаваясь во мраке помещения. Мальчик прислушался, и юрко скатился со спального местечка, ощущая, как чья-то рука сонно скользнула по его плечику, высвобождая из объятий. Бледные пятки зашагали по ледяному полу к “дуплу” откуда непрестанно лился голос отца-иноземца. Голос был все таким же громким и могучим, что сознание названного сына будто стряхнуло с себя всю ту налетевшую за годы разлуки пыль. Словно голос этот не был скошен смертью, как сухой стог колосьев.

“Ну, где же ты, Элейфр? Твой отец зовет тебя, выходи ко мне!” - звал голос.

-Я здесь, отец! Я иду к тебе! - Кричал мальчик, глотая холодные сгустки воздуха. Ему казалось, что его ноги стали детскими ножками, утеряв былую силу, былую юркость и ловкость, что навечно вбила в них строгая уличная жизнь. Давно отбитые колени и локти нынче могли бы ощутить даже щекотку лебяжьим перышком, а извечные багровые раны как по волшебству обросли розоватой кожей. Мальчик закидывал ножки на деревянный сундук, дабы поскорее выглянуть в окно. Он походил на рыжего бельчонка, что норовил покинуть теплое дупло.
Внизу, под окном, на темных водах покачивалось массивное судно с головой дракона - драккар. Судно скрипело и трещало, как древний дуб по осени, и медленно кивало изголовьем. А у изголовья на земле стоял отец-иноземец, обратив голову высоко-высоко, дабы разглядеть сына в крошечной глазнице башни.

“Нам пора домой, Элейфр! Ты готов отправиться на родные земли?”

-Отец, подожди меня!

“Ты готов забраться в этот драккар, и поплыть на нем через всю большую воду? Если да, так иди же ко мне, храбрый волк!”

- Иду, я уже иду, отец! Подожди меня!

Мальчик смахнул вниз с сундука, вновь столкнувшись с хладным камнем пола. Все вокруг него сочилось хранимым годами и зимами холодом. Казалось, что с голоду каменные стены съедают летящие мимо снега и колючие звезды, оттого в них извечно переваривается зимний снег, и оттого они извечно холодны, как лед. Мальчишка бился ладонями о стены. Его босые ноги то спускались по ступеням, то утопали в чем-то мягком, как медвежьий загривок, то снова шлепали по хладным полам. Мальчик звал отца-иноземца, но каждое его словечко разбивалось о глухие стены, и искорками падало на дно темного пола. Выхода не было, был лишь нескончаемый лабиринт из камня, холодного, как лед, камня... Мальчишка бил ладошками стены, бил до покалывания рук, покуда не раздался знакомый сердцу голосок с кровати.. Голос сказал:

“Ну что с тобой? Нечего ныть! Ты в безопасности. Гляди, мы в замке, высоко высоко над всеми чудищами! Им до нас не добраться, так что спи себе спокойно”

-Где ты...? Где ты? - Завертелся мальчик, размахивая ладонями в лунном свете.

“Здесь! Возьмись за мою руку...”

Мальчик шагнул навстречу голосу, и две детских руки встретились. Морозная ладошка мальчика была встречена теплой, согревающей.

“Вот настанет утро, и я над тобой посмеюсь. Посмеюсь над тем, как ты плакал, и бродил в лунном свете! А сейчас, закрой глаза, и спи” - Мягкая ладошка легла на глаза мальчика, погружая в сверкающую снегопадом тьму.

-Не хочу спать! Я не хочу! - Крикнул мальчик, прижимая ладонь к глазам обеими руками. Но в мгновение ока теплая ладошка обратилась комком снега, колко впиваясь в лицо. Все вокруг обратилось белым, засвистело пургой, и посыпалось снегом. Каменные стены, полы, тепло, знакомая сердцу и памяти ладошка - снег.

Белоснежная, как молоко в чарке, пелена лежала под ногами, мерцая в свете призрачных звезд. Тишина ловила снежинки языком, и те шорохом ниспадали вокруг, неуловимые теплом, как ускользающий из памяти сон.
Снова холодно, снова не осталось надежды, снова одолел страх.
Мальчик вновь оказался далеко в лесу, в глухом и безжалостном. Плотный покров снега задрожал, забугрился, и треснул, как пересохшая губа. Как из порванного мешка зерно, из-под снега взмыли вороны. Исступлено хлопая большими крыльями, они возрождались из-под толщи покрова, обворовывая замерзшую землю, и все, что покоилось в ней. Черные вороны уносили с собой сверкающие покрывала, знамена, драгоценности, монеты, и даже солнечный свет, в котором виднелись две фигурки детей, играющих в поединок на деревянных мечах.
-Кышь! Убирайтесь прочь! Это моё! - Кричал мальчишка на птиц. Он проклинал свое оцепенение, осознавал и свое бессилие перед этой леденящей грудь и память белизной... Птицы неустанно взмывали из снега, когда поодаль впереди мальчик увидел человека. Это была высокая худая женщина, и он узнал ее - то была Хверна. Колдунья впилась в него ненавидящим взором, который прерывался лишь взмахами угольно-черных крыльев, и холодным мерцанием драгоценностей.

-Хверна! Помоги мне! - Позвал малец. - Я не могу пошевелиться! Спаси меня!

Глава 6 - Велика цена за возмездие

Деревня Грэйфорд.

Ясный серп луны висел высоко в ночи, разрезая плывущие мимо облака. Начало осени уже воскрешало снега на вершинах холмов, дыша по ночам студеным ветром. Трое крепких духом мужей восседали за одним столом, хлебая жидкую кашицу из общего чана. Ульрих, Бреди и Хуффи довольствовались единственной свечей, пламетце которой плясало от сквозняка, что гнал ворохи туч высоко над холмами. Один за другим, они дружно делили поздний ужин, бормоча скучные беседы. Ульрих, хозяин скудного застолья, поглядывал через плечо на колыбель, из которой доносилось мерное сопение. Сидящая же подле колыбели старушка, заменяющая ребенку мать, прикорнула на скамье.

- Малышке уж верно годок будет зимою? – растянул улыбу Хуффи.

- Годок. Будет. - Черство подтвердил Ульрих.

- Помощницей тебе станет вскоре, дочурка-то. - Произнес, Бреди, соскабливая со дна чана остатки угощения.

- Ежедневно господа молю, чтоб не померла малявка. Жену свою не сберег, так хотя б дитя сберегу.

Из колыбельки вырвался плач. Тройка мужей содрогнулась.

- Ишь горланит! - выдохнул Хуффи.

Ульрих разбудил старушку, и та взялась нянчить дитя.

Мрачное лицо бородатого Бреди скукожилось, точно гриб под солнцем.

Плачь малышки затих, а лицо Бреди все не разглаживалось. Еще мгновение, и глаза его едва не выпали от натуги:

- Слыхали?! Где-то беда! - вскочил из-за стола муж.

Ульрих и Хуффи затаили дыхание.

- Ты зачем такие пакости мелишь? – разозлился Ульрих, но тут же смолк.

- Слыхал? – Подловил, Бреди. - Только что же…

Истошный крик в очередной раз пронзил ночной воздух.

Хуффи осенил себя крестным знаменем. Что-то надвигалось.

В одну за другой в дверь каждой из хибар звонко и бесстрашно поколотили. Худощавый старик, облачившись в большой шмат одежд и обернув шею седой бородой, точно призрак, слонялся с факелом по округе, тарабаня в каждую дверь на пути: “Выходите, чтоб чёрт вас побрал, трусы!” – горланил старец, созывая мужей.

Крохотные оконца хибар обзавелись светом, из них же послышались звуки детского плача. Деревня Грэйфорд, за годы своего существования, стала походить на пастушьего пса, остро ощущая надвигающуюся опасность. Поэтому, как только в воздухе запахло угрозой, женщины, будто только и поджидающие этого страшного часа, принялись роптать молитвы, а истощенные телом и духом мужья, взялись за подручное оружие - вилы, кочерги, да лопаты, и, осенившись крестом ото лба до живота, распахнули двери наружу. Вспыхивающие огнем факелы выкрали у ночного мрака больше ясности. Бледные, словно покрытые инеем мужские лица мельтешили округу глазами. Люди хрустели твёрдой землей под ногами, топчась подобное стайке гусей, вокруг которой бродил волчара за чернотой воздуха. Старик распихал мужиков, что стояли на пути к амбару. Под тяжестью одежд пожилой походил на горбатую гору, что плыла к хранилищу, откуда и донесся вопль. Все последовали за стариком, точно перетрушенные гусыни за храбрым орлом. По пути, Хуффи вытянул перед собой руку с огнем, приговаривая, точно помешанный на худе:

- Глядите в оба! Если это оно самое, то уже могло улизнуть.

Пламя падало на устрашенные лица. Мутные, наполненные до краев страхом глаза отчаянно впивались во тьму, подобно когтям летящего в пропасть зверя.

- В этот раз отстоим! Отстоим наш труд! Пусть за створами нашего амбара скрывается само зло, мы прогоним его прочь из деревни! Господь нас не оставит! - Подпевал некто горсточке храбрости, что в эту ночь все делили меж собой.

Медленно, но верно продвигались жители к чернеющему вдали амбару, крыша которого таинственно серебрилась при лунном свете. Увы, люди эти давно уж привыкли, что каждый закоулок их жалкой деревушки может таить в себе присутствие самой смерти. Серой смерти. Не раз приходилось людям этим провожать солнце с тяжестью на сердце, с трепетом перед наступлением ночного мрака - сподручника серой твари. Не раз приходилось вдыхать им чей-то давно забытый прах, что приносил в себе вечерний ветер. Когда невесомые лепестки чужого праха взмывали над хибарами их, все жители верили, что где-то за чертой, где начинается лес, и в самом его сердце - дети смерти устраивали пляску, сжирая сворованный скот и продовольствие, празднуя чью-то очередную погибель. Как озеро затвердевает льдом по осени, так и души всех, кто живет в Грейфорде давным-давно стали нечеловеческими, полными страха, пугливыми и пустыми.

Мужи замерли перед сомкнутыми вратами амбара. Сквозь расщелину меж взломанными вратами проглядывала зияющая тьма. Хуффи, подцепил вилами снизу одной створки, и распахнул ее. Изнутри полился затхлый запах соломы и зерна. Ярко-пылающий факел озарял лишь порог. Хуффи, смахнув со лба росинки пота, схватил чей-то факел, и размашисто вывел им полосы перед собой:

- Ничего не видать. - Тихо осведомил он. - Совсем темно, хоть глаз выколи.

Старик за спиной Хуффи разразил тишину старческим воплем:

- Кто здесь!?? Отвечай, кто здесь есть?

- Быть может, бестия какая-то визжала? Ласка, иль лисица? - Предположил некто из хвоста толпцы.

- Кричал человек. - Заверил Ульрих. - Я сам слышал. Скорее всего, женщина. Ежели есть кто в амбаре, так выходи! Не береди наше терпение!

Ответа не последовало. Тишину нарушало лишь искристое потрескивание огня.

- Да кому же в голову взбредет шататься тут ночью? - снова раздалось с хвоста. - Разве что кто умом помутился?

- Надобно внутрь пройти, оглядеться. - Произнес Ульрих, не отводя пронзительного взора перед собой. - Быть может, оно там притаилось. Сложила лапки чертовщина, да поджидает, покуда спокойно смогет наш труд вынести на горбе.

- А может глумиться тварь над нами? Пади сама тварь и верещала! - подал голос совсем молодой парнишка, чья матушка полегла от руки серой твари. Говорила в парнишке большая злоба, распаляя грудь его, и в то же время беленя лицо страхом.

- Я пойду внутрь, проверю. - Вызвался Ульрих, крепко зажав в одной ладони факел, а в другой - тупые вилы. После недолгого раздумья, он обернулся к бородатому Бреди - Быть может, плечом к плечу пойдем?