Твои глаза (не) врут

Вторая часть. Продолжение книги «Не смотри в мои глаза»

Пролог

Говори мне что угодно, всё равно твои глаза не соврут.

— В дом не пройдёшь? — он вальяжно облокачивается о бетонную колонну ворот, а я по сторонам озираюсь, будто преступление совершить собираюсь.

Улица пустая. Серая, безжизненная, как мой внутренний мир...

— Не пройду. Говори, что ты хочешь от нас?

— Здесь тебя никто не осудит. Я тебе не чужой.

— Ты бывший...

— Бывших не бывает, Каро, — хмыкает. — Не обманывай себя.

Как сложно держаться холодной и гордой, когда внутри всё кипит от ярости. От жгучей обиды сгораю. Мы не виделись с ним больше пяти лет, и он изменился. Стал ещё мрачнее, чем был. Голос, тело, взгляд — весь ожесточился. Горбинка на переносице загрубела, как и шрамы на его лице. Но не изменилось в нём лишь одно... Его запах. Он пахнет как прежде. Табак и пряности. Его запах как самое яркое воспоминание, которое никогда не забывается. Везде меня преследует. Из-за него я параноиком стала.

Я боюсь. Я ненавижу. Сколько бы лет не прошло, но я завишу от него. Эмир — воплощение моих страхов. Молчаливый, таинственный и неизведанный как Тихий океан. До глубины его души никогда не добраться. У него нет души, нет сострадания, нет ни к кому привязанности. Он проклятый отшельник. И будь проклята я! Потому что до сих пор восхищаюсь тем, что он самый честный из всех, кого я когда-либо знала и знаю. В справедливости ему равных нет.

— Проходи, или торчи тут до самой ночи. Всё равно тебе меня не разжалобить.

Разворачивается и к дому походкой ленивой направляется. Я раскричусь сейчас от боли, что выжигает нутро.

Я не только осуждений остерегаюсь, но и в дом пройти боюсь. Это путь в прошлое. Там я уничтожена, искалечена до безобразия. Там нет меня счастливой, любимой и оберегаемой. Нет, и больше не будет никогда!

Не хочу продолжать! Я не вернусь туда, не испытаю всё заново! Боль... она живая. Оказывается, она не умерла вместе со мной в тот день...

С треском тяну рукава платья ниже, хотя изуродованные запястья плотно скрыты. Напоминаю себе, в тысячный раз за день напоминаю, что я ради сына здесь. Многое ради него вытерпела и разговор с его отцом как-нибудь переживу.

Читая про себя молитву, я перебрасываю длинную ленту белого шарфа через плечо и, неспешно прохожу во двор. Ничего не осматриваю. Есть ощущение, что здесь нет никаких изменений. По фасаду дома ясно, что время здесь застыло ещё пять лет назад.

Забираюсь на ступени, подмечая чистоту капризного шершавого мрамора. Не сомневаюсь, что везде чисто, что в каждой комнате прибрано, свежо, на полу ни пылинки. Эмир больной перфекционист. У него всё должно смотреться идеально до приступа восхищения. Этот мерзавец любит красоту и симметричность. Внешней безупречностью скрывает своё внутреннее уродство.

Пролог 2

— Я заберу у тебя сына.

Его грубый голос эхом гулким от стен отражается. В какой он комнате? Я застываю посреди гостиной, не решаясь сделать глубокий вдох. Как будто за ним должна последовать череда угроз и обвинений, а я ни слова сообразить не успеваю!

— Ты ничего после себя не оставил, чтобы сейчас у меня что-то требовать.

— Я оставил тебе жизнь. Даже две. Этого слишком много. Разве нет?

Знакомый тонкий звон металла прорезает слух. Зажигалка или “бабочка”?

До сих пор звенит в ушах! Оглядываясь по сторонам как обезумевшая, я бегу искать его. Сердце пропускает болезненный удар, когда в дверном проёме нашей бывшей спальни, на стене прорисовывается его тень. Исчезает в ту же секунду. Он проходит вглубь...

Заманивает в свою ловушку!

— Я не собираюсь тебе подчиняться!

Трясущимися руками роюсь в сумочке, пытаясь отыскать его складной нож. Бабочка. Единственное, что от него я себе сохранила. И именно она предрекла нам встречу. Кровью написана наша с ним судьба. Наша первая и последняя ночь... Сойти бы с ума, сколько совпадений можно вспомнить.

— Тебя и заставлять не надо, Каро. Ты добровольно в плен попала.

Гипнотизирую взглядом ту стену, ожидая его появления.

— Выйди! Я не отдам тебе сына!

Чуть не задыхаюсь от резко возникшей в горле сухости. И бабочку едва не роняю, когда тень его по стене вниз стекает. Сюда идёт!

— Ты с ним не справляешься.

Вдруг смешно мне становится. До истерики.

— Это ты с ним не справишься! Кого ты вообще из себя возомнил?

— Ты растишь копию меня, — насмешливо произносит, выходя навстречу. — И я сейчас не внешность его имею в виду, а сущность. Понимаешь?

— Я понимаю, что из тебя уже человека не сделать, а у Тая... у него есть шанс вырасти нормальным, стать настоящим мужчиной! Я воспитаю его! Без тебя. Понял?

— Нашла уже себе такого? Настоящего, — потемневший взгляд опускается на мои губы, а я с ужасом смотрю на его недокуренную сигарету, которую лениво по пальцам перекатывает, и непроизвольно к стене жмусь.

— Серьёзно? Ты только за это зацепился?!

— Не покажешь мне его? — подкрадывается как зверь хищный. — Интересно увидеть, кого из себя представляет твой настоящий мужчина, Каро.

Мои шрамы от ожогов будто воспламеняются. Спина горит, плотная ткань платья противно к коже влажной липнет. Это невыносимое испытание. Находиться с ним под одной крышей, перед ним обнажать свою боль, смотреть в дьявольские глаза и кроме жестокости ничего в них не видеть.

Пролог 3

— Тебя в наш город месть привела, а не моя личная жизнь. — Не отпускаю его пристальный взгляд, чтобы он не заметил, как завожу руки за спину, — ты опять за старое взялся?

— А я и не бросал, — неожиданно отступает назад, позволяя мне свободно задышать. Еле спину держу ровно, пополам сложиться хочется от накатившей на тело слабости.

— По тебе не скажешь... чистый.

Без крови, без ран, без разбитых кулаков — не верится, что не бросил.

Он ухмыляется, бровь мизинцем трогает задумчиво. Будь ты неладен... этим жестом себя прежнего напоминает. Взъерошенного мальчишку, который смотрел на меня влюблёнными глазами и тихо шептал... ты такая красивая.

Закрываю глаза. Я точно не выйду отсюда живой. Если не он, то воспоминания убьют меня. Они могут оказаться сильнее...

Я обязана быть стойкой. Не сломаюсь. Не буду дрожать, иначе голос на сип сорвётся.

— Эмир, я в последний раз спрашиваю... что тебе от нас нужно?

— Я сказал, что заберу сына. Ты мне не блокада.

— Кто тебе его отдаст? — крепче ухватываюсь за крылья бабочки, настолько гладкие, что скользят по взмокшим ладошкам. Удержать их непросто! Как подумаю, что хочу с Эмиром сделать... сердце кровью обливается.

От чего! О чём я сожалеть могу, когда мой бывший... не муж он больше! Враг мой. Самый главный враг, что угрожает и заставляет испытывать страх потери!

— Булат вместе с тобой его отдать готов, — растягивает рот в кривой улыбке. — но ты мне нахуй не нужна. Я предателей не прощаю.

Резкий прилив отчаянья и злости подбрасывает меня вверх. Осознать происходящее не успеваю, как моя рука, в которой сжата его бабочка, взмывает выше и, упирается в основание его шеи. Застывшее над яремной впадиной тонкое лезвие приковывает мой взгляд. Желание причинить ему боль перерастает в голод, от которого живот в тугой узел скручивает.

Как же давно я не чувствовала спазмы в мышцах, сковывающие каждое моё движение, вызывающие дикую панику. Глотку перекрывает крик, что готов разодрать голосовые связки, если я позволю ему вырваться наружу. Сжимаю зубы так крепко, что челюсть немеет, будто разомкнуть больше не смогу.

— Смелее.

Эмир подаётся вперёд и лезвие под его кожу мягко проникает. Тонкая струйка крови змеёй ползёт по стальному клинку. Я, потрясённая его неожиданным порывом, слежу за тем, как кровь тугими каплями падает ему на грудь и не спешу одёрнуть руку, как будто сама ею напитываюсь.

Чувствует ли он боль? Что чувствую я? Странную жажду.

Всевышний, в кого он меня превратил...

— Думаешь, избавишься от меня и вас эти суки в покое оставят?

— Это у тебя есть кровные враги, а не у нас.

— Наивная. Ты не вынесла урок из прошлого. Так и осталась дурой.

— Замолчи! — осознанно вдавливаю лезвие глубже, кровь перестаёт сочиться. — Папа как оберегал нас, так и будет оберегать. Кто ты такой, чтобы угрожать мне? Я в последний раз тебя предупреждаю! Сына я тебе не отдам! Убью, но не отдам!

— Это второй.

От злости дыхание обрывается.

— Что? — глухо рычу.

— Второй раз как в последний. Ты забываешься.

Специально запутывает мысли. Подонок бездушный!

— Ты виновата в том, что сын вчера пострадал. Признай уже это.

Холод по спине проносится. Я отшатываюсь, давление руки у его шеи слабеет. Он резко перехватывает нож! Теряюсь в пространстве. Глаза выкалывает темнота. В себя прийти не удаётся. Он нанёс удар больнее телесного.

— Как ты смеешь обвинять меня в случившемся...

— Рот закрой.

Приближение его чувствую. Видеть не обязательно. Тело замирает в ожидании грубого обхвата. В следующую секунду он вжимает меня к себе спиной, а после... приставляет к горлу лезвие, испачканное его кровью.

— Потерпи ещё немного. Скоро ты получишь то, на что сама согласишься, Каро.

Глава 1

За день до их встречи

Карина.

— Этого крысёныша в клетку надо посадить! Мать его где?! Я натравлю на неё органы опеки! Она давно напрашивается!

— Марал, успокойся! Не пугай детей! Обошлось ведь всё...

— Что обошлось?! Что?! Он чуть не убил мою дочь!

— Ана*, не преувеличивайте, прошу вас...

Разгневанная женщина затыкает свою старшую дочь истошным криком.

— Ты вообще не возникай, негодница! За одним ребёнком уследить не смогла! Я тебе что говорила?! Без присмотра её не оставляй!

Стоять под дверью и слушать чью-то истерику — неприятно. Как будто злорадствуешь чужому несчастью. Быть невольным свидетелем такой ситуации — ещё хуже. Не понимаешь куда податься, что предпринять. Молча наблюдать за происходящим? В моём случае — вдвойне тяжело. Я знакома с этой женщиной. И отношусь к ней с сопереживанием, несмотря на её ненависть ко мне. Необоснованным её чувство назвать невозможно. У неё есть причины ненавидеть меня. И увы, они неисправны. Что бы я ни сделала, как бы ни просила прощения... всё равно в её глазах останусь женой их кровного врага.

Он клеймо на моей репутации оставил, как и рубцы на спине от пепла своей сигареты. Запятнал на всю оставшуюся жизнь.

Прохожу в танцевальный зал, пока мысли не поглотили меня с головой. Столпотворение около зеркальной стены сбивает с толку, поэтому я неосознанно ляпаю...

— Добрый день.

Все разом оборачиваются. Повисшая в пространстве тишина давит на мои плечи. Скованность оплетает тело ледяными прутьями. Не решаюсь пройти вглубь. Как будто волна их напряжения отбросит меня назад, размажет по стенке.

— Карина! — первым от цепной реакции отрывается тренер моего сына. — Почему вы на звонки не отвечаете?

Перепуганный до жути. Они все выглядят странно. Меня прошивает дрожь.

— Адиль Асланович, я...

Слов не нахожу. Молча достаю из сумки телефон. Хочется ударить себя по лбу. На беззвучном оставила. Что-то сегодня нашло на меня. Отдалилась от всех, побыла в одиночестве. В отключке. Очнулась только в пятом часу и то вынуждено. Чтобы сына домой привезти.

— Простите, не услышала, — чувствуя укол вины, нервно оглядываю все встревоженные лица. — А где... Тамик? Где мой сын? Что случилось?

— Карина, послушайте... — избегает прямого взгляда.

Подступающая к горлу тревога начинает душить.

— Вы ещё оправдываться перед ней собираетесь? — снова проявляет свою вспыльчивость Марал. — Я сама покажу тебе, что надо!

— Что происходит, Адиль Асланович? — пытаюсь проигнорировать её выпад, но она так внезапно кидается вперёд и хватает меня за руку, что воспротивиться не успеваю.

— Марал, с вами всё в порядке? — только из жалости к её дочери сдерживаюсь, не вырываюсь из хватки.

— Ана! Что ты делаешь, — увязывается за нами девочка, размазывая по щекам слёзы. — Хватит позориться!

— Кудас, уведи её отсюда! Чтоб глаза мои не видели! — взбешённая женщина толкает дочь в толпу, а меня тащит в сторону раздевалки.

Сердце от страха проламывает рёбра. В голове просто смерч, мысли беспокойные вьются. Тай что-то натворил? Она о моём сыне так ужасно отзывалась? Мой ребёнок со странностями, я этого не отрицаю! Но он бы вреда никому не причинил! Чтобы вывести его из себя — нужно хорошо постараться. Привлечь внимание нелегко. Часто в себе замыкается, молчит подолгу... до трёх лет он вообще не разговаривал. Я не знала, как звучит его голос. Нарушений со слухом у него нет. В этом мы убедились лишь тогда, когда Тай впервые заговорил со мной... Сам! Без усердия близких, без моей мольбы, ясно так произнёс.

Больше не плакать. Я буду говорить сколько надо.

Как вспомню, слёзы наворачиваются.

Мамой он меня не называет. И ни к кому по имени не обращается. В его диалекте почти отсутствуют местоимения, но если ненавязчиво напоминать ему о них, то он не упрямится, каждое обращение проговаривает вдумчиво, с расстановкой. Чудной мой мальчишка... Сколько бы мы ни старались помочь тебе найти место в обществе, ты остаёшься в своём мире. Как на необитаемом острове живёшь.

— Полюбуешься сейчас на проделки своего крысёныша!

Женщина опомниться не даёт, одним толчком в спину заталкивает в раздевалку.

— Мама!

Поток моего внутреннего возмущения перекрывает сиплый голосок. Это не он...

— Татым, я здесь доченька! Мама здесь!

Удивительно, как при виде своего ребёнка смягчается эта неотёсанная женщина. В глазах, в которых всего минуту назад свирепствовала ненависть ко мне, блестят слёзы. Её забота даже в жестах чувствуется. Перестаёт гневно дергать меня из стороны в сторону.

— Отойдите все от неё! — бежит в толпу...

Я теряюсь на мгновение. И здесь людей полно! Осознание происходящего заставляет за голову схватиться.

Плотный запах крови и спирта оседает тяжестью в лёгких. Тут дышать нечем!

Ана* - мама на карачаево-балкарском языке.

Глава 2

Вздрагиваю как после резкого пробуждения, будто приснилось падение с высоты, и я в холодном поту подскочила с постели. Ощущение пустоты под ногами сводит мышцы судорогами, отпускает не сразу. Я не могу прорваться сквозь толпу быстрее, отказываюсь верить в действительность произошедшего. От непонимания голова трещит, пульсация в висках усиливается.

Где мой сын? Почему никто ничего не объясняет? Как их тренеры могли допустить такой беспредел... Тамик поранился? Подрался с дочерью Марал? Бред. Не поверю! Не поднял бы он руку на девочку. Не защищаю своего сына. И обвинять ни в чём не собираюсь. Если смолчит — значит не виноват. Правда всегда кроется в его молчании. В глаза не посмотрит, если в чём-то провинился...

— Таймураз...

Голос мой тонет в ударах сердца, резко подскочившего к горлу. Я начинаю задыхаться, перед глазами плывут тёмные круги. Меркнут лица, стихают голоса, когда чувствую на себе взгляд своего мальчика. Лежит на скамейке неподвижно. Около него суетится медсестра.

Я будто срываюсь в темноту, а не бегу к нему. Не понимаю, в какой момент оказываюсь рядом и падаю на колени. Всё тело покалывает тёплыми иглами. Всегда так. Стоит только прикоснуться к сыну, как моя внутренняя холодная пустота наполняется теплом.

— Тай, мальчик мой, что с тобой сделали?

Обуревающий меня страх заставляет замолчать. Руки трясутся, еле дотрагиваюсь до его бледного круглого личика. Он с таким испугом прижимает к щеке скомканное полотенце, что мне приходится отодвинуться. Глазки светло-серые лихорадочно блестят.

Как не нервничать, видя кровь и на лице, и на пальчиках, и на его кофточке белой.

— Порезы у него неглубокие, — над головой звучит голос медсестры, — кровотечение мы остановили, не переживайте.

Не переживайте? Что?

— Какие порезы? — вскакиваю на ноги, — Что вы несёте?

— Вам не сообщили разве? — девушка накрывает рот ладонью, — простите, я...

— Смотри сюда! — взбешённая Марал толкает её в сторону, возникая передо мной. — Смотри, что твой крысёныш наделал!

Она заставляет свою дочь отнять руку от щеки, к которой, точно как и Тай, прижимает стерильное полотенце, а после тычет пальцем в её кровоточащую рану. Больно ей делает, девочка слёзы не сдерживает, плачет навзрыд.

Меня душит злость на её мать. Я пыталась не терять контроль, но эта грубиянка стёрла моё терпение в порошок. Смело подаюсь к ней, хватая за шею. Опомниться ей не позволяю, сквозь платок вцепляюсь в корни волос и, наклонившись к уху, холодно цежу.

— Если не перестанешь вести себя как мразь, то я всем расскажу, как ты издеваешься над своим бедным мужем. Начнём с его отца. Что скажешь?

Истеричка перестаёт гневно сопеть мне в лицо. Клянусь, я слышу все мысли, что сейчас вопят в её больной голове. Судорожно вспоминает, где могла так проколоться, что даже я узнала о её самом грязном секрете. Меньше с женой дяди Бекболата общаться надо. Пригрела на груди змею, глупая женщина. Повелась на её сладкие речи, не ожидая, что однажды и она выпустит свой гнилой яд.

— Кто ты такая, чтобы мне угрожать? — понижает противный голос до шипения. — Я тебя вместе с твоим...

— Ещё раз, — усиливаю хватку у корней, отчего она невольно голову запрокидывает. — Хоть ещё раз ты назовёшь моего сына крысёнышем, то я добьюсь того, что тебя не только с позором на улицу выставят, но и посадят в тюрьму. Поняла?

Брезгливо отталкиваю её от себя. Не оглядываю лица притихших людей. Все ждут, чем же окончится наша внезапная стычка. Любопытство какое вызвали!

Опускаю взгляд на малышку Татым, и сердце заходится от жалости. Сажусь на корточки, а она испуганно вжимает голову в худенькие плечики.

— Не трогай её, — пресекаю попытку матери спрятать от меня дочь. — Тати, сможешь рассказать, что между вами произошло? Кто первый начал...

Малышка отворачивается. Я закрываю глаза, молю Всевышнего дать мне сил не разреветься вместе с ней. Как она терпит эту боль! А мой мальчик... Кто из-за кого пострадал? Почему они молчат?

— Лучше бы вы так внимательно за детьми следили! — впервые повышаю голос, — Уволить вас всех мало! Скорая где? Почему не вызвали?

— Ваш брат запретил, — подходит ко мне медсестра, — сказал, не бить тревогу до его приезда.

— Это Касым сказал? — от растерянности падаю на скамейку.

— Я не знаю который из них...

Скорее всего Касым. Он напрямую связан с правоохранительными органами и мог с лёгкостью перекрыть всем доступ. Это событие ещё не разнеслось за пределами школы искусств. И вряд ли он это допустит. Зная нашего отца, и свёкра истерички Марал, брат сделает всё возможное, чтобы не поднялся на уши весь город. Здесь и сегодня решится этот конфликт. Противостоять брату бессмысленно. Добьётся своего.

Мужчинам плевать на наши чувства, на переживания и на страх за детей. На чём строилась их династия? На чужой боли и на женских слезах. Ни о какой человечности речи быть не может, если дело касается имущества и власти. Мы всего лишь исполнители. Да, и я в числе этих безвольных женщин, которые обязаны жить по правилам мужчин. Когда-то я променяла свою свободу на существование взаперти. Назад пути у меня нет. Был один выход сбежать из этой жизни... но меня силком вернули обратно.

— Бабочка, — охрипший от долгого молчания голос сына переворачивает мой внутренний мир. — Это я взял.

— Что ты взял?

— Нашёл в моей комнате.

— Не покажешь маме, что ты нашёл? — хочу сесть перед ним на колени, но... Тамик неожиданно подскакивает со скамейки и бросается мне на шею. Обнимает так крепко, что я вдох сделать боюсь.

Глава 3

— Будет ругаться, — садится на мои колени сын, сердито повторяя. — Будет ругаться!

— Кто будет?

— Дадэ. (дедушка)

— А почему дадэ должен ругаться? — осторожно приглаживаю его упрямый вихорок на макушке. — Он тебе что-то сказал?

Тамик задумчиво кивает. Бровки красивые хмурит.

— Скажешь мне по секрету?

На этот раз кивает увереннее, и меня немного отпускает. Не откликаюсь на обращения воспитателей, перестаю оглядывать их беспокойные лица, сосредотачивая внимание на сыне. Он всё ещё доверчиво прижимается к моей груди. Всполохи тепла и заботы внутри тлеют. Я очень надеюсь, что сын это чувствует... У нас такие тесные, искренние объятия — большая редкость. Мой мальчик в них не нуждается. Я давно с этим смирилась.

Ещё до его рождения.

— Здесь шум. Я домой хочу.

— Сыночек, мы пока не можем...

Не дослушав, резво спрыгивает на пол и поворачивается ко мне.

— Если кровь наша смешается, то мы сможем дружить.

Всполохи тепла внутри будто ледяной водой опрыскивают. Я застываю. И мозг замораживается! Мысли покрывают сознание кристалликами льда. Не могу понять суть его фразы. Очень странно выразился!

— Сыночек, ты о чём? Что смешается?

— Сказать, что мы враги, — он бросает под ноги скомканное полотенце, а я испугано тянусь к его щеке, порезы ладошкой прикрываю. — Поэтому не дружит со мной.

— Тати не дружит? — осторожно беру за подбородок, и вперёд наклоняюсь. — Она тебе сказала, что вы... что мы враги?

Прибить бы её мать! Что ребёнку с самого детства внушает! Совсем ослепла от своей ненависти.

— Клянусь, я не буду тебя ругать.

Тамик мотает головой. Хочет назад отступить, но я удерживаю. Если не проявить настойчивость, то он замкнётся в себе, и больше слова из него не вытрясти!

— Я хочу выйти.

— Тогда расскажешь?

Кивает.

Еле поднимаюсь на ноги. Скованность в теле лишает возможности передвигаться быстрее. Сын сам берёт меня за руку и ведёт к выходу.

— Карина Булатовна, куда вы? — сопровождает нас взволнованная медсестра. — Мы ещё перевязку не сделали! Позвольте...

— Мы ненадолго, — перебиваю, раздражает она меня. Пусть все исчезнут! Связываться ни с кем не хочу. Как их Касым накажет, кого уволит, кого оставит — плевать. Сына в другую школу переведу. Как бы ему здесь ни нравилось, как бы ни был привязан к своему тренеру, но доверия они больше не вызывают. Охрана, камеры, куча воспитателей им на что? За что им платят? За невнимательность? Сегодня мой сын пострадал, а завтра... Нет, такой осечке оправдания не будет!

Тамик приводит меня в игровой зал. Здесь никого нет. Хоть напряжение из груди вытолкнуть можно. Устало опускаю плечи.

— Я вчера дадэ спросил, почему не дружит со мной, — первый заговаривает мой смелый мальчик. — Сказал, мы кровные враги, а потом я ушёл в комнату, а потом ночью нашёл там бабочку...

— Погоди, ты о какой бабочке говоришь? — падаю на колени, и за руки его беру. — Тамик, не торопись!

В голове стрелой проносится догадка! Он, что...

— Я знаю, как называется. Это не ты говорила.

— Мамочки! — встряхнуть его хочется, едва порыв сдерживаю. — Где ты её нашёл?

— В шифоньере спряталась.

Расшиби ты лоб об стену, Карина!

Резко вскакиваю и за голову хватаюсь. Пульс в висках больно стреляет, затылок от этой боли немеет. Так паршиво чувствовать себя злой и в то же время виноватой. Ни накричать на него, ни себя ударить при нём не могу. Сдержанность во стократ хлеще ярости. Я разучилась выплёскивать эмоции. Радость. Гнев. Боль. Всё разъедает меня изнутри. Порой до такого опустошения разъедает, что остатки себя выскабливать приходится, как подгоревшую еду со дна кастрюли. Настолько никчёмной я бываю. Возьми и в мусор выкинь! Не пожалеешь.

— Бабочка...

Воспоминания надвигаются как цунами. Я задохнусь сейчас. Почему так сердце колотится!

Давно умер для меня обладатель этой бабочки! Его. Просто. НЕТ. Не будет никогда!

— У кого сейчас бабочка?

— Вернёшь бабочку? Мне её тренер не отдал.

Будь он неладен!

— Ты сам поранился... или это Тати?

Долго и очень внимательно на меня смотрит. Этот взгляд выжигает душу... Не представляю, что бы со мной творилось, если бы глаза сына были похожи на его...

— Наша кровь смешалась, мы будем с ней дружить?

— Нет.

Затыкаюсь. Не могу продолжать!

Всевышний, молю тебя о терпении. Как отвечать на такие вопросы, как подбирать ответы! Он слишком мал, чтобы объяснить ему значение кровной мести, наше причастие к чужой многолетней вражде. Я не готова открыть завесу прошлого, позволить своему мальчику оказаться в центре тех страшных событий. Ни за что не позволю!

— Сыночек, послушай, — заставляю себя снова сесть перед ним на колени и спокойно произнести. — Дело не в вашей крови. Ни мама Тати, ни я не смогу разрешить тебе с ней подружиться.

— Почему? — глазки как блестят... Обиду за любопытством прячет.

— Ну, ты же у нас мужчина, верно?

Он распрямляет плечики. Гордо кивает. Как сходу преображается!

— Разве мужчины дружат с девушками? –прищуриваюсь я.

— Защищают и уважают. А ещё встречаются.

Жучок ты хитренький! За ушко его шутливо дёргаю.

— Только по любви и согласию! А ещё что? Чего нельзя делать с девочками?

— Обижать и трогать... — Тай недовольно поджимает пухленькие губы. — Я больше так не буду. Я не знал, что болеть будет. Я не заплакал, а эта заплакала.

Осторожно обнимаю сына, опасаясь отторжения. Снова принимает в объятия... Кто бы знал, как не хочется его отпускать. Запахом родным не насладиться. Для меня он пахнет моим детством. Цветами, солнцем, и любимыми конфетами. Каждый раз вдыхаю с жадностью. Потому что знаю, что отдалиться может надолго. И причина совсем не в доверии, а в его восприятии.

Родители часто упрекают, что балую его, любой его каприз исполняю, но я их не слушаю. Плевать мне на мнение родных, чужих, дальних! Воспитываю своего мальчика, как считаю нужным. Я стараюсь подстраиваться под его ритм жизни.

Глава 4

Папа приедет. Скоро папа приедет. Куда и зачем? Кто он такой, чтобы приезжать к нам?!

Голова гудит от этой вести. Вой вопросов сводит с ума. Я от злости просто слепну. Пока не оказываемся дома, меня не перестаёт колотить. Без объяснений оставляю сына перепуганной Гаше и несусь искать отца. С Тамиком ни словом не обмениваюсь. Даже брата взглядом не удостаиваю. За спасение не благодарю! Я сгораю от мысли, что вынуждена о нём заговорить... Это разъедает внутренности. Больно мне. Ужасно больно! Где и как от прошлого спрятаться? Что годами долгими избегала, то настигло меня за несколько несчастных секунд.

За пару. Несчастных. Секунд.

Мне дышать трудно. В груди саднит от нехватки воздуха. Еле стискиваю в кулаке ледяную рукоять ножа. Хоть и огнём полыхаю, но металл не нагревается. Бабочка навечно закована холодом, как и нутро её обладателя.

К чёрту тебя! К чёрту! Исчезни из моей памяти!

Озноб в теле перерастает в сильный мандраж, когда врываюсь в спальню к родителям и с тем же порывом громыхаю дверью.

Отец, сидевший в кресле у окна, слегка поворачивает голову. Едва ли реагирует на моё наглое появление. Как будто знал, с каким настроем к нему наведаюсь!

— Душа моя?

Мгновенно цепенею. Лесть наигранная. По его взгляду понимаю, насколько холоден и решителен он сейчас. Обвинения мои как стекло об стену разобьются. Поэтому придерживаю язык за зубами. Травлюсь собственным гневом. Во рту горько, как будто таблетку разжевала, а запить её нечем. В горле шипеть начинает.

— Ворвалась сюда бурей и стихла, — правую часть его лица искажает ухмылка, левая остаётся неподвижной. Последствия инсульта излечить не удалось. — Что такое, душа моя?

— Я имею право знать, — произношу с нажимом, не позволяя внутренней дрожи просочиться в голос. — Что ты наговорил моему сыну?

— И птичка в своём гнезде хозяйка. Вижу, как ты о сыне своём заботишься, Карина. Тебе только волю дай, осрамишь весь род.

Жестокостью раздавить меня попытается. Я не пячусь, и голову не опускаю. В глаза бесцветные смотрю упрямо. Хватит обращаться со мной, как с полоумной!

— Я просила тебя не впутывать моего сына в эти грязные дела. И не говори пожалуйста, что от тебя ничего не зависит. Ты меня не обманешь, папа.

Ухмылка на жестоком лице превращается в злобный оскал. Отец берёт костыль, что был прислонён к подлокотнику кресла, и неспешно поднимается. Он и ходит прихрамывая. Первые два года на инвалидной коляске провёл... Думали, что больше не встанет на ноги, но отец сумел воспрянуть не только духом. Оказался сильнее нас, всех вместе взятых.

— Как быстро ты забыла, что мой внук носит фамилию своего отца. Ни я, ни ты, ни тем более закон не запретит ему видеться с ним. Я тебе говорил, что настанет день и ты пожалеешь обо всём, что по своей глупости натворила. Расплачиваться тебе нечем будет.

Внутренности словно поджигают. Глаза режет как от едкого дыма. Проклятые слёзы. Не хочу их смаргивать. И не отворачиваюсь! Не дождётся!

— А тебе, папа, нечем меня шантажировать! Ты знаешь из-за чего моя жизнь разрушилась, так что перестань искать во мне причины! — заламываю руки за спину, до жжения в пальцах прокручиваю бабочку. Пораниться бы. В жилах кровь кипит, как хочется боль ядовитую выплеснуть наружу. Я устала притворяться равнодушной... Никто меня не понимает. Никто не спрашивает, что у меня внутри творится. Погибаю я, или пытаюсь выжить!

— Мне искать не пришлось бы. Если бы ты сама во всём не созналась, это бы сделал за тебя...

С ужасом выкрикиваю.

— Папа, хватит! Слышать о нём не хочу!

— Придётся. И гордость свою тебе сломать придётся, — улыбается, а в глазах льдистых равнодушие сверкает. — У тебя нет выбора, душа моя. Тут даже я бессилен. Помощи от меня не жди.

— Можешь убить меня, но не разрешу, — порываюсь взять его за руку, но вспоминаю о бабочке, и плотно скрещиваю запястья. — Он не увидит сына! Я не позволю, папа. Так ему и передай.

— Сына своего спасти захочешь, и не только увидеться позволишь.

Нож выскальзывает из онемевших от холода пальцев. Возникшая в теле слабость заставляет назад отшатнуться.

— Папа, как ты можешь...

Затыкает меня резким взмахом руки.

— Я твоё нытьё выслушивать не собираюсь. Ты должна понимать, что просто так бы он не объявился.

— Что ему от нас понадобилось? — шепчу стыдливо. От чего это мне стыдно становится!

— Нет ему смысла приносить в дом выброшенную золу — теплее от неё не станет. Верно ведь?

Он меня с золой сравнивает...

— Тогда чего он добивается?

Крепко хватаюсь за горло, боюсь повысить голос. Сын услышит! Он и так столько всего узнал... Теперь думать об этом не перестанет! Постоянно будет задавать вопросы. Меня вгонять в безысходность. Я не выдержу такого давления! Долго врать не смогу. Отец непременно воспользуется этим!

— Вот при встрече и спросишь, — разворачивается, обратно к креслу проходит. — У тебя есть сутки, чтобы привести себя и свои мысли в порядок, Карина. Только попробуй осрамить свою честь, на этот раз я сам лишу тебя сына. Останешься ни с чем. Всё запомнила? А теперь ступай.

Сердце врезается в рёбра с такой мощью, что вся грудная клетка болезненно ноет. Я начинаю скулить как щенок, которого ни за что пнули по животу. Беспощадно, бесчеловечно! Просто наказали его за присутствие, за существование в этом насквозь прогнившем мире...