Твой. Без цензуры, маски и совести

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

"СЛОВО ХИРУРГА"

Заранее затарившись пивом, трое студентов третьего курса с самого утра дурачились на крыльце хирургического центра, не торопясь на занятия.

Февраль добегал до конца. На улице стояла промозглая и облачная погода; кое-где на обочинах лежал талый снег. Но это никоим образом не влияло на настроение веселых студентов.

Употребив накануне что-то явно покрепче пива, они вовсю травили анекдоты, хохоча так, что на них с удивлением косились проходившие мимо пациенты и младший медперсонал, не торопясь делать им замечание.

Поделившись алкогольным провиантом с рыжим парнем в очках, полноватый широкоскулый и вихрастый тип с легкой небритостью на щеках подкинул вверх бутылку, и тут же поймав её на лету, смахнул с неё крышку, в два глотка осушая её содержимое под бурные аплодисменты своего соседа — высокого и стройного черноглазого брюнета.

Бросив у обочины свой спортивный велосипед, на котором прибыл в больницу, очень скоро к этой компании примкнул ещё один студент, чей расхлябанный вид и нескладная внешность говорили сами за себя. Но только сейчас обнаружив, что у него была масса времени, и он не опоздал, парень с облегчением вздохнул, сбрасывая с плеча тяжелый ранец.

— Пиво в восемь утра? — удивился он, подходя к одногруппникам и тут же обмениваясь с ними по очереди рукопожатием.

— Фрол уже обо всем договорился, — вскользь бросил ему черноглазый, подмигивая в сторону расплывшегося от счастья соседа.

Не удержавшись, тот протянул прибывшему свою бутылку с недопитым пивом, но не собираясь сегодня напиваться, да ещё в канун занятий, парень тактично отклонил его предложение, неуловимым жестом поправляя на переносице свои очки с затуманившимися от быстрой езды стеклами.

Заняв место рядом с ребятами, он принялся осматриваться по сторонам, изучая обстановку и щурясь по причине собственной близорукости.

С этого дня на территории данного хирургического центра они будут проходить свою первую практику под присмотром опытного куратора. Поэтому пользуясь моментом временной передышки, которая могла нарушиться ровно с того момента, когда они допьют пиво и переступят порог этой больницы, студенты наслаждались отпущенной им свободой, перемывая «косточки» другим однокурсникам.

Особенно в ударе был черноглазый, чей уровень непристойности анекдотов начал слегка зашкаливать, но будучи каждый занят собственными думами, на этот казус обращать внимание никто не спешил.

— Послушайте, парни, а может мы никуда не пойдем? — ухмыльнулся он, обращаясь к одногруппникам, которые были такого же мнения, но не хватало смелости озвучить вслух свои мысли.

— Ты хочешь прогулять первый день практики? — на недоверчивом лице рыжего очкастого сноба мелькнула тень удивления.

Таким шебутным и готовым пойти вразнос с раннего утра он одногруппника ещё не видел. Как знать, чем обернется для них подобная шутка?! Как бы их потом и вовсе не выгнали с занятий. А ведь это его, Глеба Лобова, была идея предложить им всем надраться как следует перед началом практики. В результате он сам едва стоит на ногах, подначивая Рудаковского.

А если им в таком состоянии придется общаться со своими первыми пациентами? Это будет позор! Если их первая практика начиналась в таком духе, ему было сложно представить себе, чем она закончится.

— Рудольф, — похлопав его по плечу с умиротворенным видом этот самый Глеб Лобов удерживая в одной руке бутылку пива, а во второй — косяк: — солнышко светит, мы пьяны и накурены, поэтому не можем просто так прийти на занятия. Нам нужен серьёзный стимул…

— Стимул? — не понял его сосед-толстяк, краем уха прислушиваясь к их разговору. — Но сегодня же первый день практики и ...

— Нет, мы подождем, — поджав губы, проронил Глеб, оставляя в покое рыжего, на которого слабая доза алкоголя повлияла так, что казалось ещё немного и тот свалиться прямо на порог больницы, потеряв равновесие. — Что-то должно подтолкнуть нас к её посещению, верно?

На лице парня появилась диковатая ухмылка, будто он собирался переступить последнюю грань в припадке нахлынувшей на него эйфории.

— Глеб, ты меня пугаешь… — протянул толстяк, допивая свое пиво и тут же сминая пустую жестянку. Когда повернувшись в сторону ворот больницы, где носились время от времени кареты скорой помощи, он внезапно толкнул в бок одногруппника, прибывшего сюда на велосипеде. — Кому-то не мешало бы убрать свой велик…

Тщетно пытаясь согреться от быстрой езды, тот потирал руки, хлопая себя по продрогшим коленям, когда отреагировав на звук голоса толстяка, студент увидел, как во двор въехала черная лада-седан, из чьего салона на всю катушку шпарила музыка:

Лютые моторы, высотки из бетона
Сам себе пилот и штурман,
в режиме турбо.
Пулей в трафик, рикошеток гравий
А все знают трассы асфальтового ралли

Чей это гелик катит по шоссе?
На двадцать три дюймовом колесе.
С обвеса глохнут мусора на вахте
Кто не знает Ваню, Ваню знает все *

Глава 1

Утомленная ожиданием неизвестности, Валерия Чехова, студентка шестой группы пыталась сосредоточиться на чтении конспектов, мысленно абстрагировавшись от окружающей обстановки. Впервые оказавшись в таком месте, её одногруппники травили байки, приправленные изрядной долей цинизма, не в состоянии никак заткнуться.

Одним словом, аудитория гудела так, что в подобных условиях нельзя было настроиться на серьёзный лад. Поэтому оставив вскоре все попытки казаться серьёзнее, чем она была, перехватив сочувствующий взгляд Рудаковского, Валерия просто сидела с конспектами, делая вид, будто что-то читала, а на деле размышляла о весьма далеких от медицины вещах.

Не отставал от неё и Рудольф Новиков, рыжеватый парень в очках, изрядно поднаторевший на лекционном материале. В конце концов, чем он хуже Чеховой?!

Эти двое, можно сказать, были конкурентами. С той разницей, что теперь свои знания им придется доказывать не только в теории, но и на практике. С сегодняшнего дня. Хохот и болтовня одногруппников его тоже отвлекали от чтения, но делать им замечание он не спешил. Все прекратилось, когда порог учебки переступил мужчина в одеянии хирурга, чья сумрачная физиономия некоторым из ребят показалась знакомой.

Застыв в дверях с самодовольным видом, он оценивающе покосился на студентов, после чего молча ринувшись к Виктории Алькович, блондинке группы, рывком выхватил у неё из рук пластиковый стаканчик с недопитым кофе.

— Вам я советую не тратить свое время на знакомство с лекционным материалом, — процедил он, адресуя свои слова всем практикантам. — Половина из вас не пройдет практику после первой же встречи с больным... А вот кофе, — он снова повернулся к безмолвной блондинке, не спускавшей с него ошарашенного взгляда, — можно будет попить в другом месте. И только после занятий. — Замахнувшись рукой, он швырнул стаканчик с содержимым об стенку, так что его брызги разлетелись по всему помещению, попав немного на халат Рудаковского и самой Алькович.

Оторвавшись от своих конспектов, Валерия только тогда соизволила посмотреть на этого типа, составив компанию своим одногруппникам. Она вовсе не осуждала его поступок, но и чересчур правильным его тоже не находила. Чехова была уверена, что её подруге повезло. Ведь этот агрессивный мужчина мог бы запросто вылить кофе прямо ей на голову. А в итоге оказались испорченными только стена аудитории и пару халатов их одногруппников.

— Меня зовут доктор Гордеев… Александр Николаевич, — представился он студентам, возвращаясь к столу. — И с сегодняшнего дня я буду отвечать за вашу практику.

В аудитории воцарилась мертвецкая тишина. Настолько мертвецкая, что Валерия услышала биения собственного пульса в висках.

Восемь пар глаз неотрывно следили за каждым движением этого мужчины. Не на шутку перепугавшись его выходки, деревенского вида студентка в шерстяной юбке боялась даже лишний раз пошевелиться, дабы не навлечь на себя приступ гнева руководителя практики.

Остальные же отнеслись к его заявлению попроще. А Рудаковского и вовсе захлестнула волна ярости при виде этого типа, стоило ему вспомнить, во что он превратил его велосипед, наехав на него своей ладой-седан.

Что же касается других его одногруппников, то признав в будущем кураторе того самого мужика, над которым смеялись сегодня утром, стоя на крыльце, Новиков с Лобовым слегка присмирели, держась теперь ниже травы и тише воды. Парни прекрасно понимали, что если они осмелятся вновь пошутить в его адрес, то следующий стаканчик с кофе полетит уже в них самих, а не в стену.

Быстро протрезвев, Глеб кажется только тогда осознал, как они попали с ребятами, оказавшись не в том месте и не в тот час, но вида старался не подавать, привыкнув в своей жизни справляться и не с такими проблемами.

У Чеховой же был настолько растерянный вид, что умудрившись вдобавок ко всему уронить на пол свою тетрадь, она ещё долго не решалась её поднять, тщетно пытаясь справиться с нахлынувшими на неё против воли эмоциями.

Отодвинув стул, Гордеев уселся за стол, напоминающий старую надгробную плиту, и, положив сверху на него свои руки, снова уставился на практикантов, пытаясь заранее прощупать, кто и чем дышит, прежде чем приступать непосредственно к самому процессу знакомства с каждым из них.

Не привыкший работать с молодежью, он производил на них неоднозначное впечатление. Но любивший гнуть во всем только собственную линию, он никогда не ставил перед собой цель кому-то понравиться.

Внешне бодрый и живой, с простодушным выражением лица, (если пребывал в относительно хорошем настроении), мужчина вполне располагал к себе, если бы не его бесцеремонная манера общения и развязность по отношению к собеседнику, в которой было что-то отталкивающее, несмотря на добротные качества его сложного характера.

С теми же, кого он вовсе не признавал, Гордеев держался отчужденно, разговаривая с такими людьми свысока. И заранее выстраивая дистанцию между собой и собеседником, по мере знакомства регулировал её так, как было выгодно лично ему.

— Надо представиться и что-то рассказать о себе, — скороговоркой пробубнил он себе под нос, и с таким видом, будто взваливал на свои плечи непосильную ношу, устало вздыхая, добавил: — Так я опять начну, Господи…

Глава 2

— В медицине, как и в бизнесе, существует четыре основные концепции, — цитировал по памяти Гордеев, заложив руки за голову и едва прислоняясь к спинке стула. — Скажем так, это будет некая «4Сore», содержащая в себе такие понятия медицины, как «ключевые компетенции», «клиенты» (они же пациенты), продукты, (лекарственные средства), и, в общем, ценности.

Ловя каждое слово куратора, Новиков записывал все его «премудрости» в свой конспект, смакуя каждую услышанную фразу. И когда с чтением первой части лекции было покончено, решив проверить общий уровень знаний студентов, Гордеев обратился к ним со следующим вопросом:

— А теперь пусть кто-то из вас назовет мне главное правило поведения врача в нашей больнице… Если вам, конечно, вообще что-то известно о подобном понятии.

В аудитории вновь установилась тишина, но длилась она недолго.

— «Memento mori»? — сделал предположение Фролов, окончательно придя в себя после пробуждения.

— Ну, если бы ты был патологоанатом, то возможно эта «заповедь» и стала бы краеугольным камнем твоей «философии», — согласился с ним Гордеев. — На деле же правильный ответ звучит латынью как «NOLI NOCERE». Другими словами «Не навреди». Именно так говорил Гиппократ. И вы должны знать об этом ещё с первого курса.

Чтобы слова не расходились с делом, раскрыв какой-то учебник по медицине, «светило» отечественной хирургии долистал его до середины, обращаясь к студентам с очередным вопросом:

— А теперь кто мне скажет, от чего зависит активность антикоагулянтной терапии, в которой принимаются такие препараты, как неодикумарин и фенилин?

Стремясь показать себя перед руководителем практики в лучшем свете, каждый норовил дать ему свой ответ, но ни один из них Гордееву почему-то так и не понравился. Со стороны складывалось впечатление, будто он готов был изматывать их таким образом до бесконечности, пока кто-то не соизволит озвучить вслух то, что давно вертелось у него на языке. И когда его надежда услышать истину угасла окончательно, на всю аудиторию вдруг раздался радостный возглас Капустиной:

— Я знаю, Александр Николаевич!!!

Гордеев чуть со стула не упал, сбитый с толку неподдельным энтузиазмом студентки, а Новиков едва не уронил на пол анатомический атлас.

— Вы хотя бы предупреждайте в следующий раз, а то у меня очень хрупкая нервная система… — сделал ей замечание «светило». — Или вы хотите, чтобы я до конца своей жизни заикался?!

— Извините… — Виновато опустив голову от осознания допущенной ею оплошности, девушка растерялась до такой степени, что казалось, уже и забыть забыла, что хотела сказать, пока куратор лично не напомнил ей об этом, намекая на ограниченность отведенного для занятий времени.

— Вы, кажется, что-то хотели сказать, доктор Капустина? Ну-ну, говорите, смелее! — Он сам не заметил, как перешел с ней на «Вы». — Просветите ваших коллег относительно этого вопроса.

Настроившись на победу, Капустина даже поднялась со своего места, и, промямлив в ответ что-то невразумительное, впала в ступор под устремленными на неё отовсюду взорами одногруппников.

Сейчас у неё был вид подстреленного лебедя, который делал отчаянные попытки удрать с перебитым крылом от охотника. Но что именно послужило причиной её внезапного смущения: пронизывающий взгляд руководителя практики, либо пристальное внимание одногруппников, которым ранее она была обделена, сказать было сложно. Особенно огорченным выглядел сам «светило», услышав от неё вместо четкой речи какое-то блеяние в ответ.

— Что за «А» и «Э»? — возмутился он, повышая голос. — Такого ответа от студентов мне слышать ещё не приходилось...

— Я... Я... Забыла. — Капустина с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться перед ним; так сильно он её напугал своей придирчивостью.

— Ну, что ж, тогда садитесь, а я спрошу кого-то другого, — кивнул ей хирург, заглядывая в какой-то медицинский справочник.

— Нет, нет, что вы, Александр Николаевич! — перебив его на полуслове, воскликнула она. — Я вспомнила!

— Молодец, забудьте, — отмахнулся от неё Гордеев, приказывая ей сесть на место.

Но только она, понурившись, выполнила его просьбу, как рискнув тоже «попытать счастья» и проявить себя активным студентом, свой голос подал Фролов, наскребя по сусекам своей памяти частицы того, что когда-то знал, но успел благополучно забыть, отправившись работать на скорую:

— Активность антикоагулянтной терапии, возможно, зависит от содержания в воде бромистоводородных и йодистоводородных солей алкалоидов, куда входят также азотные основания. Кстати, недавно я читал в одном издании по фармакодинамике, что в каплях, содержащих кодеин фосфат, адонизид и натрий бромид, осадок выпадает в виде кодеина гидробромида, а вот сердечные гликозиды образуют осадки с солями, а также в алкалоидах и в тяжелых металлах.

— Ну, что ж, ответ правильный, — согласился с ним «светило», выпрямляясь и снова поворачиваясь к студентам. — Я его вам зачту. А остальные что молчат? Кто-то ещё хочет дополнить коллегу?

Глава 3

Продвигаясь вперед по кладбищу, Валерия словно хотела как можно скорее со всем покончить и вернуться домой. Вокруг высились заброшенные надгробья, а под ногами хлюпал таявший снег.

Она была бы рада повернуть обратно и покинуть это место, но не могла. Сегодня был такой день, что поступить иначе она не могла, подхватив с собой в качестве спутника давнего друга Рудаковского. Спотыкаясь на ходу и петляя по заросшим тропинкам, тот все время оглядывался по сторонам, ощущая каждой клеточкой кожи всю неприветливость окружающей местности.

Все время кутаясь в свое пальто, Чехова на мгновение остановилась, вспоминая месторасположение могил родителей. И едва впереди замаячили силуэты знакомых надгробных плит, прислушиваясь все это время к голосу интуиции, она продолжила свой путь, с трудом превозмогая суеверный страх.

Чего нельзя было сказать о её спутнике, которого вынудила посетить эти места лишь слепая преданность подруге, в упор не замечавшей его ухаживаний, а лишь использующей его безотказность в собственных целях. Если бы не это, его ноги не было б на этом кладбище.

Над их головами кружило воронье, а сама местность выглядела зловещей и таинственной. Накинув на голову капюшон с нелепыми заячьими ушами, (куртку ей одолжила Алькович; ничего не скажешь, «подходящий» наряд для посещения кладбища), Чехова периодически растирала кожу на своих замерзших ладонях, пытаясь вернуть ей чувствительность. И подгоняя постоянно отстававшего от неё Рудаковского, довольно скоро ушла вперед, озябнув так, что долго потом не могла согреться после возвращения домой.

Обернувшись, она попросила приятеля идти быстрее. Возвращаться обратно поздно ночью ей не очень хотелось. Однако как ни старался Рудаковский выполнить её просьбу, близорукость мешала ему справиться с этим заданием. Из-за неё он плохо различал силуэты предметов в надвигающихся сумерках.

А что будет потом, когда совсем стемнеет, он предпочитал не думать, стараясь не выпускать из виду подругу. Тем более сегодня на него была возложена «миссия» — не потерять по дороге захваченный ими в последний момент ананас. В противном случае дух покойных Марии и Петра Чеховых рисковал остаться без поминального обеда.

Удерживая в руках фрукт, чьи листья то и дело лезли ему в лицо, Рудаковский едва удерживался от желания сбагрить его на чужую могилу, и тем самым избавиться от нелепого груза, который мешал его свободному передвижению по кладбищу. Но представляя себе, как обидится на него Чехова, поручившая ему накануне такое задание, закусив удила, был вынужден продолжать свой путь, изредка всматриваясь в таблички мелькавших то тут, то сям надгробий, пока он окончательно не сбился с пути, останавливаясь напротив разлапистой ели.

Теперь Рудаковский понятия не имел, где находился, и чья могила была перед ним. Ничего не скажешь, хорошенькое местечко они выбрали с Чеховой для романтической прогулки! А ведь когда-то он даже хотел признаться ей в своих чувствах в надежде на взаимность! Но не здесь же ему это делать, в конце концов!

Успокоившись и отложив ананас в сторону, чтобы тот ему не мешал, Рудаковский вытянул вперед свои ноги, уставившись в надгробный камень напротив, чья надпись моментально врезалась ему в память, поражая воображение своим скрытым смыслом.

Могила принадлежала некоему Наибадзе Алексею Арушаняновичу. Он оказался почти сверстником родителей Чеховой, умерев задолго до их гибели в какой-то автокатастрофе.

А под его инициалами красовался текст латынью, чей смысл расшифровать Рудаковскому не составило никакого труда. «Here Naibadze Alexei Aruschanyanovich. Born With Nothing, Die With Everything» («Здесь покоится Наибадзе Алексей Арушанянович, не имевший ничего, умерший, имея всё»), — вот что гласила эта загадочная надпись. И стараясь представить себе со скуки как жил, и чем занимался этот тип, Рудаковский уселся на край его могилы, принявшись копаться в карманах своей куртки, пока не вытащил оттуда заранее спрятанный нож.

Не в состоянии больше бороться с чувством снедавшего его голода, он внезапно потянулся к ананасу, и в два счета подавив вспыхнувший в его душе проблеск совести, разрезал фрукт напополам, оставляя одну его половинку на могиле Наибадзе, а вторую — пробуя сам и впиваясь в её холодную мякоть зубами.

Конечно, этот ананас предназначался совсем для другой могилы, но голодному парню было уже на все наплевать. Чехова, конечно, будет ругаться, но какое ему было дело до её проблем? Надо будет, он компенсирует ей все расходы за этот несчастный фрукт!

В конце концов, где это видано, чтобы покойника поминали каким-то подгнившим ананасом? Но скорее всего это было единственное, на что сумела она потратиться в условиях ограниченных финансовых ресурсов, не располагая более крупной суммой денег для повседневных трат.

Проглотив кусок ананаса как сырую картошку и выбросив его кожуру в поросшую сухим бурьяном землю, Вовка с интересом уставился на вторую половинку этого фрукта, одиноко прохлаждавшейся на стенке надгробья. И словно боясь оказаться застигнутым врасплох Чеховой за столь постыдным занятием, (в противном случае ему придется объяснять, куда он подевал это несчастный ананас), он умял и вторую его половинку, с аппетитом обгладывая листья, от которых почему-то так и не успел толком избавиться.

Казалось, парню было все равно, что есть, главное — поскорее набить свое брюхо. И едва ему удалось более-менее утолить первый приступ голода, понюхав воздух вокруг, он задрал вверх свою голову, обреченно уставившись в пасмурное небо.

Глава 4

Вернувшись поздно с кладбища, Валерия так и не поняла, что именно напугало её приятеля во время посещения столь мрачных мест. Жаль, что её допрос ни к чему хорошему так и не привел.

Отмахиваясь, Вовка то и дело переводил разговор в иное русло, утверждая, что с ним все в порядке и ей нечего за него переживать. Так что устав в какой-то момент спорить с ним на эту тему, она и вправду оставила его в покое, надеясь, что правда про его загадочное происшествие рано или поздно всплывет сама.

Задержавшись у калитки дома Лобовых, она ещё долго не хотела заходить во двор, оттягивая этот момент до последнего. Но как не пыталась она разговорить своего приятеля, до сих пор пребывая в странном состоянии после похода на кладбище, Рудаковский отказывался идти у неё на поду, совсем не распознавая её намеков.

Разочарованная собственной неспособностью хоть как-то на него повлиять, спустя время она с ним попрощалась, толкая калитку, и восприняв этот её жест как должное, Рудаковский ответил ей тем же, стремительно покидая это место, находясь мысленно не здесь.

Не придав значения поведению приятеля и собственному ощущению, будто все это время его гложили мысли, которые он не спешил озвучивать, Валерия открыла калитку, и, сделав над собой усилие, прошла во двор, устремляясь к дому, где её встретил приемный отец Олег Викторович Лобов, в который раз напоминая ей о сегодняшнем ужине, устроенном в честь памяти её погибших родителей.

Переодеваясь, она ненадолго зашла к своему брату. Дениска как всегда сидел за своим ноутбуком, играя в компьютерные игры, не обратив никакого внимания на визит сестры.

Переживая за его здоровье, она в очередной раз напомнила ему, что вредно столько времени проводить за компьютером, но как всегда пропустив мимо ушей её слова, подросток с новыми силами погрузился в компьютерную игру, отказываясь внимать её беспокойству, даже если того требовали обстоятельства. Но если бы её проблемой была только болезнь брата…

Первый день практики под руководством хирурга из Москвы, некоего Гордеева Александра Николаевича, прошел на «ура». И зная, что Глеб не особо проникся личностью куратора, как и большинство одногруппников, Валерия заранее предчувствовала бурю, прекрасно осознавая, чего наслушаются сегодня его родители за ужином, когда он соизволит поделиться с ними подробностями их занятий под протекцией Гордеева. О том, сколько грязи выльется на репутацию самого «светилы», она старалась даже не представлять. Но её ожидания, в целом, сбылись.

Не успела вся «семейка Адамс» собраться за одним столом, куда в своем скромном меньшинстве присоединилась позже и сама Чехова с Дениской, как пустившись во все тяжкие, Глеб поведал своим родителям о прохождении практики такое, что от его ненавязчивой болтовни стали дыбом волосы даже на лысине его отца.

Особенно досталось Гордееву, которого он разнес в пух и прах, в красках передавая собравшимся за столом его диалог с санитаркой после ДТП, включая нецензурную брань.

Казалось, он и в самом деле преследовал цель утопить этого «светило» в грязи. И частично ему это удалось. Так что глядя на то, какой огонек негодования разгорается в глазах матери, а позже и у отца, не подозревавшего, что за «фрукт» придет работать на эту должность в его больницу по рекомендации друга Куратова, некоего Якова Витольдовича, парень был рад стараться, выставляя деятельность куратора в самом черном цвете, намеренно игнорируя красноречивые взгляды «сестренки» с просьбой остановиться и внять голосу разума.

— Какой ужас! — качала головой Алла Евгеньевна, тут же сканируя недовольным взглядом побледневшего мужа.

Со слов сына этот Гордеев представлялся ей самым настоящим монстром. У неё был такой вид, будто ещё немного и она хлопнется в обморок, только сейчас узнав, кого именно её супруг назначил куратором группы, где учился её сын и Валерия Чехова.

А когда Глеб, разойдясь не на шутку, упомянул во всеуслышание гордеевское «срань господня», Денис Чехов и вовсе чуть не подавился соком из маракуйи, виновато уставившись на родную сестру, которая всегда была уверена, что он был ещё слишком мал, чтобы слушать подобные слова и использовать их потом в дальнейшем обиходе.

Но самое удивительное в этой ситуации было то, что всякую ерунду Лобов-младший запоминал быстро, чего, к сожалению, нельзя было о нем сказать, едва дело доходило до зазубривания медицинской терминологии.

— Н-да, под руководством такого Гордеева я бы не взялся за лечение пациентов при любом раскладе, — ляпнул Денис, прислушиваясь украдкой к неприличным разговорам.

Не удержавшись, Валерия стукнула брата по макушке, бросив угрожающий взгляд в сторону Глеба. Опустив для видимости глаза, тот по-прежнему продолжал улыбаться, но так, чтобы его веселый вид не сильно бросалось в глаза.

— Лерка, да ты чего? — подросток почесал свой затылок, куда ему только что прилетело от сестры. — Хочешь, чтобы у меня голова окончательно разболелась? Я из-за тебя уже вторую пачку обезболивающих допиваю!

— Как она ещё не разболелась у тебя от бесконечного просиживания за ноутбуком! — процедила Чехова, неохотно возвращаясь к ненавистному ужину в кругу «семейки Адамс».

Глава 5

Hey come on u lazy, wake up
Hey come on take your drums
Hey come on u lazy, wake up
Hey come on play on nerves

Cheese people — Wake up

Проснувшись от звона будильника, Рудаковский с такой резвостью вскочил с постели, что немного не рассчитав траекторию своих движений, чуть не зацепил головой висевшую над его кроватью книжную полку.

Пошарив рукой по прикроватному столику в поисках своих очков, которые то и дело терял в силу собственной рассеянности, парень покинул свое лежбище, принявшись торопливо одеваться.

До начала занятий времени оставалось предостаточно, но все равно надо было поторапливаться. Ведь с этого дня ему приходилось добираться теперь до больницы не на велосипеде, как раньше, а на общественном транспорте, на который он не всегда успевал.

Очутившись через полчаса сборов на остановке, не раздумывая, Рудаковский вскочил в первый проезжавший мимо автобус, убедившись, что выбрал верный маршрут. И едва набитый пассажирами транспорт сдвинулся с места, ухватившись за ближайший поручень, Вовка тотчас устремился мыслями к незнакомцу, которого встретил недавно на кладбище, раздумывая, как скоро выполнить его просьбу, не привлекая к себе нежелательное внимание очевидцев.

Через двадцать минут перед взором парня замаячил светлый корпус застекленного хирургического центра, куда ему посчастливилось проникнуть, чудом не застряв по пути в дверном проеме.

— Вик, иди ко мне! Думаю, мы поместимся с тобой на одном стуле, — подзывая к себе белокурую одногруппницу, с которой уже успел познакомиться поближе, Анатолий Смертин похлопал себя по коленке, приглашая девушку пересесть к нему.

— А что дальше будет, Толь?! — равнодушно бросила она, тут же охотно перебираясь к нему на колени.

Каждая встреча этих двоих перед началом занятий начиналась обычно с такого вот «обмена любезностями», к чему группа успела привыкнуть, стараясь не обращать внимание на воркование влюбленных.

— Этот Гордеев просто козел, по-другому не скажешь, — возмущался Фролов, проведя очередную бессонную ночь на дежурстве.

Вернувшись домой в четыре часа утра, он собирался прилечь отдохнуть, да не тут-то было. Приехав погостить к своей дочери, теща набросилась на него с выговором, стоило ему переступить порог кухни. Итого, на сон пришлось потратить сорок минут, что в его случае выглядело почти достижением, ведь раньше он мог не спать неделями, и ничего, держался. Не совсем бодрячком, но вполне осознавал окружающую его реальность.

— Согласен, — кивнул Новиков, усаживаясь рядом. — Нам дали в качестве куратора какого-то агрессивного и совершенно асоциального типа!

— Тогда пусть другого дадут! — предложила Маша.

— Кого? — возмутился он, не видя на его место другой кандидатуры. — Если мы при Гордееве ничего не знаем, то с таким как Степанюга тем более ничего не будем знать!

— И все-таки, я думаю, нам надо добиться замены куратора, — настояла на своем Шостко, обычно редко поддерживая инициативу свои одногруппников и предпочитая больше диктовать им свои условия на правах старосты. — Я могу создать петицию, а вы все её подпишите! Идет?

— Ага! Вот возьмут и заменят! — огрызнулся Новиков, считая её идею пропащей.

— Ты хочешь, чтобы Гордеев у нас практику до конца года вел? — возразил Фролов.

— Действительно, и конце каждого занятия мы ещё будем вынуждены аплодировать ему за потраченное на нас время, — напомнил им Глеб о капризном требовании «светилы», которому обычной благодарности практикантов было мало. — Мы разве в кабаре каком-то находимся, а он артист? За что мы должны поощрять его бурными аплодисментами? По-моему, это переходит уже все границы…

— Мне это тоже показалось странным, — согласился с ним Новиков. — Действительно, почему мы должны ему аплодировать? По-моему, этот Гордеев слишком о себе возомнил! Я обеими руками и ногами за создание петиции! Кто со мной?

Стремительно врываясь в аудиторию, опоздавшая Валерия Чехова застала своих одногруппников за обсуждением непростой личности руководителя практики, и, обрадовавшись тому, что она почти успела на занятия, пропустив мимо ушей все, что они говорили о Гордееве, поспешила занять свое место. В этот раз её выбор пал на табуретку, где обычно сидел Рудаковского.

— Эй, осторожнее! — осадил её Глеб, вырывая у неё из рук табуретку, на чью поверхность он предварительно нанес немного клея-герметика, и подсовывая ей взамен другую.

— А с этой что не так? — осведомилась Валерия, не понимая, почему он так печется о ней, когда ранее за ним ничего подобного не наблюдалось.

— Там ножка отваливается, — наигранно вежливым тоном добавил Глеб, уводя её внимание от истинной причины его неожиданной заботы.

Не хватало ещё, чтобы Чехова приклеилась к сидению этой табуретки, когда «светило» вызовет её отвечать на поставленный вопрос по теме занятия!

— Нет, ну если ты так хочешь, мы можем поставить твою табуретку Гордееву, — предложил ей сводный братец, кивая в сторону стола, за которым любил восседать «светило» отечественной хирургии.

ОСНОВНЫЕ ПЕРСОНАЖИ

АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ ГОРДЕЕВ

Мужчина в расцвете сил, привыкший быть в центре внимания. В данный момент работает хирургом. Иногда производит впечатление зацикленного на себе и собственной самореализации эгоиста. При этом под маской самовлюбленного бабника прячется ранимый романтик, надломленный в прошлом из-за связи с одной женщиной, что оставило неизгладимый след в его душе, вынуждая сомневаться в существовании настоящей любви

ГЛЕБ ЛОБОВ

Очень симпатичный, но при этом весьма опасный и скрытный молодой человек. Он хитрый, проницательный, прагматичный, умеет мастерски манипулировать и заметать за собой следы. В достижении поставленных задач не брезгует нечестными способами. И даже близкие не всегда знают, какой он настоящий. Умеет играть чувствами других людей, потому что манипуляции — его главное оружие. Глобальная цель — сколотить капитал и построить жизнь по своим правилам, подразумевающей под собой хороший дом, деньги и красивую жизнь с любимой девушкой

ВАЛЕРИЯ ЧЕХОВА

Привлекательная и порядочная девушка. Верная и преданная, но своего тоже не отдаст. В своей жизни перенесла немало трудностей, что наложило отпечаток на её восприятие мира и окружающих. Мечтает, чтобы у неё была такая же крепкая семья как у её родителей. Верит, что полюбить можно один раз и на всю жизнь

АНАТОЛИЙ СМЕРТИН

Обожает соблазнять девушек и женщин постарше. Его главной козырь — мужское обаяние. Пользуясь своими плюсами, во всем ищет свою выгоду. Без сомнений готов нарушать правила и запреты, лишь бы это было весело и приносило пользу. Ненавидит проигрыши, поэтому всегда старается выиграть любой ценой

ВЛАДИМИР РУДАКОВСКИЙ

Наивный парень с позитивным отношением к жизни. Он уверен, что если ты добрый и справедливый, то можешь надеяться, что жизнь отплатит тебе той же монетой. Всегда выступает за честность. Настоящий магнит для неприятностей. Испытывают тайную привязанность к Валерии Чеховой, но не хватает смелости ей в этом признаться. Довольно импульсивный и рисковый. Готов на все ради любимой девушки

СЕМЕН АРКАДЬЕВИЧ СТЕПАНЮГА

Тот ещё авантюрист и карьерист, который то и дело попадает в различные истории. Уверен, что должность зав. хирургического отделением создана для него, а он создан для этой должности. Его кредо «Вижу цель — не вижу препятствий». Мечтает добиться карьерного успеха, чтобы утереть нос Гордееву

Глава 6

«Александр Николаевич Гордеев творит
нечто абсолютно новое в сфере хирургии.
Он облачает самые сокровенные желания в форму.
Каждая его выходка в стенах больницы — сенсация,
каждое сказанное им слово — резонанс,
каждая его операция — целое событие» (с)

«Может, со временем, я и научусь обращаться со студентами, — с досадой размышлял Гордеев, направляясь в холл с опросными листами, где его поджидали практиканты, — однако возня с ними мне вряд ли когда-нибудь доставит удовольствие».

Только сейчас до него дошло, что это за ответственность — быть руководителем практики у группы, чей уровень знаний в плане медицины находился приблизительно на том же уровне, что и у выпускника циркового училища.

Ступив на территорию провинциального городишка, Гордеев ещё долго не мог свыкнуться к переменившейся за эти годы здешней атмосфере. Жизнь здесь могла бы показаться ему вполне сносной, однако внутреннее чутье мужчине подсказывало, что надолго он здесь не задержится. Нравы, царившие в местном хирургическом центре, были далеко не его по нутру, но мириться с ними по собственной воле он тоже не собирался.

В больнице Гордеев чувствовал себя словно в исправительной колонии, где за пару месяцев ему нужно было вышколить борзых малолетних «койотов», которых деканат мединститута отправил отбывать сюда свой «срок». Да и сам хирургический центр, несмотря на недавний ремонт и приобретенные оборудования для отделения нейрохирургии, чем-то напоминал ему СИЗО, или, по меньшей мере, психушку для юродивых. Поэтому проводя столько времени с враждебно настроенными по отношению к нему пациентами, а теперь ещё и свалившимися на него как снег на голову студентами, Гордеев начал всерьёз переживать за свое психическое здоровье, опасаясь со временем и сам тронуться умом от такой работы.

Поэтому направляясь в тот день к своим подопечным, ему хотелось как можно скорее расправиться с процедурой распределения больных, и заняться наконец своими делами, не сразу признав в толпившихся в холле ребятах группу, у которой ещё относительно недавно проводил занятия, угрожая недопуском до зачета.

— Кто все эти люди? — с обреченным видом указало он на них проходившей мимо Ковалец.

— Александр Николаевич, это же ваши студенты! — насмешливо воскликнула женщина, поражаясь степени его забывчивости.

— Они напоминают мне кучу отморозков, — процедил «светило», отворачиваясь от неё и переводя взгляд уже на молодежь.

— Ну, извините, нормальные практиканты закончились! — завотделением развела руками в ответ, стремительно покидая его общество.

Наблюдая издалека за непосредственной возней практикантов, терпеливо ожидавших его появления в холле, Гордеев ещё раз убедился в том, что истинное призвание этой молодежи — лепка куличей в детской песочнице, а не лечение пациентов. И словно до последнего удерживаясь от соблазна вручить им вместо опросных листов лопатки с пластиковыми ведерками, а после отправить их в песочницу, мужчина развернул перед ним какой-то список, громко восклицая при этом:

— Так, разбираем пациентов…

Мгновенно отвлекшись от своих дел, группа внимательно уставилась на куратора, акцентируя внимание на его выражении лица.

— Ваша задача — опросить больного, поставить диагноз, назначить лечение, вот и, собственно говоря, все, — строго молвил Гордеев, обращаясь к ним, и прежде чем начать зачитывать вслух фамилии пациентов, подозвал к себе одного из практикантов: — Возьмите опросный лист, доктор Новиков. Я называю ваших больных, а вы запоминайте их фамилии. Повторять два раза не буду.

Подойдя к нему, Рудольф сделал все в точности так, как ему говорили. И приготовившись услышать фамилии своих первых больных, с удивлением уставился на Гордеева, который пробежавшись рассеянным взглядом по переданному ему старшей медсестрой списку, невольно побледнел.

Там были указаны такие фамилии, что в какой-то момент ему даже показалось, будто Тертель ему за что-то мстила, навязывая его практикантам весьма странных больных. Правда, когда она вручала ему этот список, то выглядела серьёзной как никогда ещё, даже не подозревая, какую свинью подкладывала своему коллеге.

Резкая смена настроения воинственно настроенного куратора не укрылась от бдительного взора Новикова. Но не до конца понимая, что именно происходило, он решил поинтересоваться, что послужило причиной его секундного замешательства, когда ранее от него нельзя было ожидать чего-то подобного.

Проигнорировав вопрос практиканта, мужчина прочистил свое горло, и ещё раз судорожно сглотнув, зачитал вслух первые фамилии пациентов:

— Западловский Hолемоций Иванович, Бляхер… Мария Сергеевна…

Новикову показалось, будто он ослышался. Парень до последнего не верил, что ему хотели поручить больными именно с такими фамилиями. Но Гордеев даже не думал его разыграть. Среди студентов послышались отдельные смешки. Проигнорировав шум и ещё больше расправив перед собой лист, Гордеев как ни в чем не бывало продолжил, являя собой сегодня пример для подражания по части выдержки:

— Шняга Анна Викторовна…

Не выдержав, Смертин насмешливо переглянулся с Лобовым. Нет, Гордеев над ними точно издевается, назначая таких больных! Либо выпил, не успев до конца протрезветь, хотя не совсем походил на алкоголика.

Глава 7

Гордеев не понимал, каким образом все эти люди попали именно в здешний хирургический центр. Это точно были местные жители? А может они ехали на фестиваль, устроенный в честь ЛГТБ-сообщества, и просто решили здесь остановиться, чтобы отдохнуть и накопить силы для дальнейшего странствования?!

Однако как бы там дело не обстояло на самом деле, врачебная этика вынуждала его хранить невозмутимость перед практикантами. Он должен был оставаться для них примером по части этики и профессионализма. Тем не менее чтение фамилий пациентов ненадолго выбило из колеи даже такого как он, несмотря на все свои попытки сохранить серьёзную мину при плохой игре. А вернуться обратно в привычный образ было не так уже и просто, как это могло показаться на первый взгляд.

— Ку-укарека Андрей Васильевич… — окончательно оконфузившись, «светило» с трудом дочитал первую страницу списка, переводя взгляд на ошеломленного практиканта. У последнего глаза полезли на лоб от услышанного.

Впрочем, последнюю фамилию больного Рудаковский все равно не расслышал: голос куратора утонул в волне очередного приступа оглушительного хохота группы, который уже ничем нельзя было остановить.

«За что мне это все?» — выражение лица практиканта говорило само за себя.

Рудаковский, казалось, был готов провалиться сквозь землю от стыда, когда получив от куратора опросный лист, он вопросительно уставился на мужчину, не решаясь задать ему один «деликатный» вопрос.

— Александр Николаевич…

— Я вас слушаю, — отозвался Гордеев, не ожидая услышать от него ничего нового.

— А как мне заходить в палату к «голубым»?

— Как к обычным больным, — спокойно бросил тот, приступая к чтению новых фамилий, однако успев заметить, с каким испугом взирает на него ошеломленный студент, впервые имея дело с людьми нетрадиционной ориентации, поспешил по-своему его успокоить:— Не беспокойтесь, доктор Рудаковский, содомиты — тоже люди.

Он тоже терпеть не мог извращенцев, но конкретно в данном случае ничего не мог с этим поделать. «Голубые» тоже болели, и их должен был кто-то лечить.

Анатолию Смертину попались Торчок Аркадий Геннадьевич, Стрем Вера Михайловна и Жмурик Василий Иванович. «Подобное» притянулось «подобному», и ничего удивительного в этом не было.

Лобову-младшему, в отличие от других, с пациентами повезло чуть больше. Ему достался всего лишь один Латухин. Это, конечно, не Сукасяна какого-то с Нолемоцием курировать, и уж тем более не Кукареку, но сам факт, что Гордеев доверил ему почему-то только одного больного, когда у других было по несколько штук на рыло, вызывало у парня смутное подозрение.

И если бы знал заранее, с каким неадекватным пациентом ему придется иметь дело, то охотно взял бы себе Нолемоция или того же Западловского, спихнув Латухина на Капустину или другого одногруппника. Не выдержав, он все-таки решил поинтересоваться у руководителя практики подобным положением дел.

— Доктор Глобов, вы для начала вылечите хотя бы этого больного, — пояснил ему «светило», нарочно коверкая его фамилию, как и фамилию Фролова, без конца называя последнего «доктором Хроленко». — А за «добавкой» придете попозже. Когда я воочию удостоверюсь, что с Латухиным все в порядке... И он даже каким-то образом умудрился выжить... После вашего некомпетентного вмешательства в ход его обычного лечения.

На самом деле Гордеев вовсе не хотел назначать ему больных. Но раз сам сын главврача захотел кого-то вылечить, пусть и не совсем был предназначен к подобным деяниям, то кто он, в конце концов, такой, чтобы отказывать ему в подобной просьбе? Пусть лечит этого типа сколько душе угодно!

Тем более кем-кем, а Латухиным пожертвовать ради такого случая было не жалко. И немало наслышавшись от Тертель о крутом нраве этого больного, Гордеев прекрасно понимал скептический настрой старшей медсестры. Такой пациент если и помрет, то его хотя бы будет не жалко потерять в процессе некомпетентного лечения.

— Но если вас что-то не устраивает, — добавил он, перехватывая полный недовольства взгляд практиканта, — я могу забрать парочку больных у ваших коллег и передать их вам.

В ответ парень отрицательно кивнул. Одного пациента ему хватало с головой. Просто он ещё не успел оценить своего более выигрышного на фоне остальных положения. И когда Гордеев, удовлетворенный тем, что ему там быстро удалось угомонить главврачевского сынка, опять перешел к цитированию оставшихся фамилий «бесхозных» пациентов, стоило ему развернуть список, как до его слуха донесся еле слышный, но вполне отчетливый женский голос:

— Александр Николаевич, а как же я?

Оторвавшись от листа бумаги, он увидел перед собой растерянно взиравшую на него девушку, чьи карие глаза показались ему довольно знакомыми.

— Не понял. А вы простите, кто?

— Валерия Чехова, — кивнула она, выступая вперед и отделяясь от общей массы одногруппников. — Я тоже прохожу практику в этой группе.

— Хм, вот как?!

Окончательно растерявшись, Гордеев в замешательстве почесал свой затылок. Складывалось впечатление, будто он только сейчас обнаружил её присутствие, распределив пациентов так, что этой юной девушке совсем ничего не досталось. И всеми силами намереваясь избежать очередного конфуза, собравшись с мыслями, мужчина начал быстро соображать по ходу дела:

Глава 8

«Я настолько некомпетентен по части лечения пациентов,
что когда пытаюсь составить картину их диагноза,
заранее представляю себе,
как буду избавляться от их трупа…» ©

Шагая по коридору, Глеб меньше всего задумывался о судьбе больного, которого назначил ему курировать Гордеев. И даже не задумываясь о том, с каким сложным человеком ему придется иметь дело, очутившись в палате, какое-то время просто равнодушно косился на него, словно изучая со стороны, потом подхватив без лишних слов табуретку, уселся как раз напротив него, устраивая бланк опросного листа на своем колене.

Латухин оказался плотным мужичком невысокого роста. Одет он был в затертую клетчатую рубаху и спортивные штаны, перемещаясь в свободное от уколов и капельниц время по больнице, слегка прихрамывая на одну ногу.

Ему давно перевалило за пятьдесят, но выглядел он так, будто разменял шестой десяток. Косматые усы и кустистые брови придавали ему нелепый вид, а из-под них выглядывали его маленькие глаза, которыми он безжалостно смотрел на мир вокруг себя сквозь тонкую оправу своих очков.

Прежде чем задать пациенту свой первый вопрос, Глеб наверное где-то с минуту визуально его изучал, пока не вспомнил, зачем он, собственно говоря, вообще сюда пришел. Гордеев велел им называть себя во время общения с больными «докторами», но когда он соизволил наконец представиться, недоверчиво на него покосившись, мужчина лишь гнусаво крякнул в ответ:

— Допустим.

Латухин представлял своего лечащего врача по-другому. Он ожидал, что ему направят «эксперта» постарше и поопытнее. А взамен подсунули какого-то смазливого мальчишку, который думал только о том, как бы поскорее отсюда слинять, занимаясь своими делами. Но когда Лобов все же рискнул спросить его имя, чтобы внести эти данные в опросный лист, сплюнув прямо на пол, Латухин грубо отозвался:

— Прежде чем обращаться ко мне с подобными вопросами, молодой человек, вам не мешало бы запомнить, что в силу возраста здесь сначала говорю я, а потом уже разрешается открыть рот и всем остальным.

В его глазах светилось презрение — не лично к практикантам, а вообще ко всем врачам. Помимо этого в нем чувствовалась какая-то непреклонная гордость, не терпящая глупостей.

Привыкнув разговаривать в подобном тоне со своей женой, он общался так со всеми, кто его попадался в поле его зрения, никому не делая спуску.

Некоторые врачи вообще боялись к нему заходить, особенно это касалось медсестры Тонечки Лебедевой, жаловавшейся Тертель на его хамское поведение. Что же касается самой Тертель, то она старалась и вовсе с ним не связываться, считая дни до его выписки из больницы.

«Оберешься ты с ним ещё хлопот, уж можешь мне поверить! Лучше бы тебе Гордеев дал другого пациента» — вспомнил Глеб слова этой женщины, но истинный смысл её предупреждения дошел до него почему-то только сейчас.

Мрачно покосившись на пациента, он вновь перевел взгляд на опросный лист, пытаясь сосредоточиться на его пустоте. Возвращать такой бланк, без записей, было нельзя, — тогда Гордеев его точно прибьет, но и разговорить Латухина у него тоже не получалось.

Если тот так дерзко отреагировал на вполне невинный вопрос, ему страшно было себе представить, что последует дальше, когда он начнет спрашивать, в целом, о его состоянии.

Нет, Лобов, конечно, подозревал, что Гордеев подсунет ему далеко не лучшего кандидата в пациенты, но что им окажется столь самонадеянный старый дурак — это было, пожалуй, слишком даже для «светилы». Тем не менее ему надо было хоть что-то написать в опросном листе. В противном случае Гордеев повесит его прямо напротив дверей ординаторской, придушив тесемками собственного халата.

Тогда Глеб ещё не догадывался, что от степени болтливости старого маразматика будет зависеть не только его успеваемость по части учебы, но и сама жизнь. Мысленно отправляя несговорчивого пациента в преисподнюю, он перевел дух, после чего собравшись заново с мыслями, спокойно отозвался:

— Мне, собственно, безразлично, как вас зовут, но эта информация возможно понадобится тому, кто будет лечить вас в дальнейшем. И вашим лечащим врачом скорее всего буду я.

— Вот как?! — прокудахтал рысеподобный мужчина в очках. — Можешь спрашивать меня о чем угодно, я все равно не буду ничего говорить, пока ко мне не пришлют настоящего врача!

На миг у него сложилось впечатление, будто здешний медперсонал и вправду собирался его прикончить, подослав к нему несведущего практиканта. И возмущенный подобным положением дел, взбунтовавшись, он внезапно выпрямился на постели, демонстративно складывая на груди руки, и нарочно принимая закрытую позу, свидетельствовавшую о его недоверии к этому молодому человеку.

— Позвольте, но если я не буду ничего знать о вашем состоянии здоровья, как мне тогда назначать вам лечение? — возразил Глеб, поражаясь собственной выдержке. Кто-то другой на его месте уже б давно задушил этого Латухина подушкой.

В ответ мужчина передернул усами, показывая всем своим видом, что их диалог окончен, и больше не скажет ни слова, сколько бы раз к нему не обращались. Вот только сам практикант так просто сдаваться не собирался.

И если секунду назад он хотел все бросить и покинуть палату, то теперь решил действовать этому типу назло, словно специально нанявшись помотать ему нервы. Латухин хорошо поддавался на провокации. Выводить таких из равновесия было сплошным удовольствием. Единственный «побочный эффект» подобных практик состоял в том, что в ответ можно было наслушаться о себе немало нелестного, но необязательно же было принимать эти слова на свой счет.

Глава 9

— «От звонка да звонка я свой срок отсидел… Отмотал по таежным делянкам», — доносилось из самой дальней палаты больницы, куда поместили недавно весьма удивительного пациента, не спешившего открывать свое прошлое медперсоналу.

К нему-то как раз и направлялись Новиков с Фроловым и Смертиным, вооружившись бланками опросных листов. Заинтригованным происходящим, парни на всякий случай переглянулись между собой. И едва дверь самой загадочной палаты больницы оказалась прямо у них перед носом, прежде чем туда войти, каждый по очереди приложился ухом к чуть приоткрытой створке, тщетно пытаясь там что-то уловить.

Всем было немного не по себе. Никто не хотел заходить в эту палату первым. Наконец Новиков собрался с духом, и, сделав ребятам знак, чтобы те следовали за ним, осторожно постучался в дверь, так и не услышав ничего в ответ. После повторного жеста вежливости, оставленного без их внимания, парни были вынуждены ворваться в помещение, гонимые самыми дурными предчувствиями.

— Здравствуйте, — бодро обратился Рудольф к пациенту, переступая порог палаты, но все-таки оставаясь предусмотрительно стоять у двери. — Я доктор Новиков…

Фролов со Смертиным подобно двум ангелам-хранителям стали по обе стороны от него, не спуская глаз с подозрительного пациента.

Им оказался человек довольно свирепого нрава, чей язвительный взгляд прожег гостей с головы до ног, заставив их изрядно понервничать. Первым разговоров он никогда не заводил, предпочитая отвечать на вопросы медсестер междометиями. Никто не знал истинной причины его пребывания в этой больнице. Равно как никто не знал, каким образом он сюда угодил.

Ходили слухи, будто этот тип болел какой-то странной болезнью и потому не спешил покидать стены «госпиталя». Для этой цели Гордеев и направил к нему тройку своих практикантов.

Хотя на самом деле туда следовало отправлять как раз Рудаковского. Тот бы сразу признал в нем того самого незнакомца, которому носил на кладбище харчи и подпилок, и благодаря чьим усилиям этот мужчина находился теперь здесь, по-прежнему продолжая от кого-то скрываться. Звали его Федор Ильич Анкушев. Но для Рудаковского он так и остался Незнакомцом, правда, теперь уже с большой буквы.

— Зачем вы пришли? — с подозрением уставился мужчина на студентов, не очень обрадовавшись их появлению в палате.

— С этого дня мы будет вас курировать, — доложил ему Фролов. — Но для начала нам придется вас обследовать, чтобы поставить вам диагноз, а то Галина Алексеевна ругается, почему в больнице лежит неоформленный пациент. Так что если вдруг окажется, что вы вовсе не больны и во врачебной помощи не нуждаетесь, мы можем потребовать вас собрать свои вещи и покинуть палату…

Внимательно выслушав практиканта, мужчина не проронил ни слова в ответ. В его сумрачном лице было что-то такое, что держало людей от него на расстоянии. Тертель в свое время тоже пыталась выудить из него информацию, но все оказалось тщетно. Еще ни разу в жизни ей не приходилось иметь дело со столь скрытным типом, который, несмотря на свой немощный вид, похоже только прикидывался больным, не собираясь так скоро покидать стены хирургического центра.

— Так, парни, вы конечно, крутые, но давайте для разминки, — проанализировав услышанную информацию и сделав для себя определенные выводы, выдал он, по очереди указывая на каждого пальцем. — Ты, ты и ты. Оба пошли нахер. Так, на всякий случай. Предварительно.

— А можно коллективно? — смеха ради попросил его Смертин, предчувствуя очередное шоу. — Повторите, пожалуйста. Вы можете нас ещё раз послать?

— Я не повторяю два раза, — отрезал Анкушев, окидывая его недоверчивым взглядом.

— Потому что забываю, что сказал первый... — закончил за него Фролов, догадываясь, к чему тот клонит.

Ему ещё ни разу в жизни не приходилось видеть столь вредного и хамоватого пациента. Но как знать, возможно это было началом его словесных над ними издевательств. И сегодня им только за одно посещение этого типа посчастливиться услышать в свой адрес столько, чего они наверное не слышали о себе за всю свою жизнь.

Смертин был настроен по отношению к Анкушеву попроще, хотя тоже не совсем одобрял его методы. Он сам был не прочь над ним подшутить, четко при этом понимая, что его юмор может не понравиться мужчине. — Повторите, куда это мы с доктором Фроловым должны пойти, — словно подначивая его, Толик снова обратился к пациенту, похлопав по плечу своего коллегу.

— Че это ты его под свое крылышко взял? — буркнул Анкушев, невольно прищуриваясь.

— Мы коллективно собрались, — виновато бросил Фрол, намеренно кося под дурачка. — Чтобы вы нас ещё раз послали.

— Если это возможно, — подтвердил его просьбу Смертин, продолжая улыбаться.

— А первый раз не услышали? — удивился Анкушев, поднимаясь с постели и спуская вниз свои ноги. Парни отрицательно кивнули, обняв друг друга за плечи прямо на глазах у изумленного Новикова.

— Глухих е#али вчера… В шестой палате, — пробубнил себе под нос ворчливый бандит, поражаясь глухоте этих двоих.

Он не любил, когда его постоянно переспрашивали, а то и вовсе заставляли что-либо делать по два раза. В чем успел убедиться Рудаковский ещё на кладбище, заранее набрав в пакеты необходимой еды, чтобы не делать дополнительной ходки.

— Кого? Что? — поворачиваясь к ребятам, уточнил Смертин, делая вид, будто он не понял его неслучайной оговорки. — Вы вчера к себе кого-то затащили?

Глава 10

«Умный и состоявшийся мужчина ищет девушку 20-35 лет, с буйной фантазией, для приятного времяпровождения. Делаю профессиональный и эротический массаж. Желательны постоянные встречи раз в неделю"

Впившись жадным взглядом в экран компьютера, в отсутствии посторонних Семен Аркадьевич Степанюга занимался своим любимым делом, сочиняя анкету для сайта знакомств.

Заполнив все графы, изощряясь в фантазировании вокруг своей персоны и приписывая себе качества, коими не обладал, он нажал наконец кнопку «Разместить», когда сам сайт, за создания аккакунта к которому пришлось выложить немало денег, внезапно куда-то исчез, а вместо него на весь экран высветилось сообщение о невозможности возобновления данной функции.

— Нет, ну ты скажи! Безобразие! — не на шутку разъярившись, мужчина стукнул кулаком по клавиатуре, но едва на экране всплыло новое сообщение о «заморозке» его аккаунта за «распространение порнографии», возмущению хирурга не было предела.

— ШТА? — поправив очки, Степанюга уставился в монитор так, словно перед ним было табло самолета, чью посадку на правах пилота он должен был совершить в срочном порядке. — За что меня «замораживать»?

Не в силах справиться с возникшей проблемой самостоятельно, он попытался связаться с сайтом администрации, однако стоило ему зайти на свою электронную почту, чтобы отправить с неё наскоро составленную жалобу, как дверь в кабинет резко распахнулась, и на пороге появился сам Гордеев.

Подпрыгнув на месте от столь неожиданной встречи, Семен Аркадьевич обернулся, чтобы отчитать неизвестного за вторжение в эти «хоромы» без предварительного стука в дверь, но узрев позади себя сияющую физиономию «светилы», несколько опешил от его вторжения, и закусив удила, был таков.

Заметив перепуганный вид коллеги, хирург невольно ухмыльнулся, закрывая ногой створку и устремляясь к его столу.

— Ты так энергично открываешь дверь, что можешь когда-то и убить, — сделал ему замечание Семен Аркадьевич, вновь поворачиваясь к монитору.

— Здорово Сеня, как дела? — похлопав коллегу по плечу, Гордеев искоса заглянул в экран монитора. — Работаем?

— Как видишь, — пожал плечами Степанюга, будучи не совсем рад его вторжению. — Я всегда на рабочем месте.
Застигнутый врасплох, он мгновенно удалил свою анкету, сворачивая окно сайта знакомств.

— Да ты, я вижу, Сеня, всегда на рабочем месте! — устремившись к дивану, бросил «светило». — Вот если бы ты хоть иногда с него вставал, тебе бы цены не было!

— Ты мне льстишь, Гордеев.

За то недолгое время, что они успели проработать вдвоем на поприще хирургии, Степанюга до такой степени устал от его выходок, что с некоторых пор начал всерьёз задумываться о переезде в отдельный кабинет, неоднократно намекая на это завотделением.

Тонкая душевная организация Семена Аркадьевича требовала более закрытого пространства, где уединившись от вездесущего и любознательного «светилы» отечественной хирургии, он мог бы спокойно наладить процесс негласного «рэкета» среди пациентов, с которыми давно перешел на рыночные отношения, ненавязчиво требуя от них авторучки, тетради и блокноты.

Только на прошлой неделе ему удалось выцыганить у одного больного электрика лампочки по сто ватт и выше, которые он тут же повкручивал у себя дома, раздумывая теперь над тем, как бы наладить подобное освещение и в этом кабинете.

Был у него пациент алкоголик, по медтехнике инженер. Так заранее узнав о его специализации, после выписки Степанюга заставил его в знак благодарности перечинить в своей квартире все розетки и сделать там даже новую проводку; в электричестве Семен Аркадьевич разбирался похуже, чем в построении «коррупционных» схем, не привыкший довольствоваться малым. Поэтому не совсем понимая мотивации поведения коллеги, Гордеев любил над ним подшучивать: «Ну, скажи мне, Сеня, зачем тебе это надо? Капиталистом хочешь стать?!», на что Степанюга отвечал, мол, это не его дело.

Гордеев не обижался, но продолжая наблюдать за тем, с каким трепетом тот относиться к подобным больным, едва до его слуха доходила информация о неограниченных финансовых возможностях «объекта», «светило» не переставал подзадоривать коллегу, переходя порой все границы.

Однажды в качестве больного Степанюге попался депутат местного созыва. Так Семен Аркадьевич настолько рьяно взялся за его «лечение», что втюхивая ему то одну, то другую процедуры наряду с дорогостоящим лекарственными средствами, он продержал этого бедолагу в стенах больницы, пока тот не соизволил расщедриться для него на канцтовары и чашки с эмблемами партии. Чуть позже у него даже дома коты ели из мисочек с лозунгами всяких партий, враждебно настроенных по отношению друг к другу.

Прижившись рядом с ним и переняв часть его опыта, Гордеев научился извлекать пользу из союза с этим аферистом. Лишь позже догадавшись о предпринятой «светилом» тактике, Степанюга начал потихоньку дистанцироваться от него, но окончательно избавиться от влияния коллеги у него так и не получилось.

Какой-то козел додумался поставить их столы в кабинете друг напротив друга, так что за время их совместной работы Гордеев успел до такой степени задолбать его своей манерой поведения, что он автоматически рассчитывал после смерти попасть сразу в рай, ведь свой персональный ад он проживал уже здесь, пребывая в обществе самоуверенного коллеги.

Глава 11

Уличные ангелы следят за тобой
надо срочно интернет, узы прочны
надписи на теле напоминают о том,
кто же ты на самом деле
ночью...

CREAM SODA — Радуга

— Руку! Ногу! Давай, Пинцет! — строгие командные вопли Шостко доносились до самого дальнего корпуса больницы.

Замучившись исполнять танец, больше напоминавший со стороны какие-то гимнастические движения, Рудаковский изошелся десятью потами, пытаясь угодить старосте, но поставив перед собой задачу подготовить мероприятие ко дню толерантности, приуроченного к приезду Джеймса Уитсона из Чикаго, Шостко выжимала из одногруппника все, что можно, надеясь на результат.

Однако, как тот не прыгал из стороны в сторону, одетый в костюм радужного цвета, как не топтался на месте, стремясь попасть своими движениям в такт музыки, по части хореографии он оказался ещё более деревянным, чем можно было от него ожидать.

— Куда? Включи! Дай нам ещё один шанс! — накричала староста на Смертина, который наблюдая за происходящим со стороны, уже несколько раз подходил к магнитофону, пытаясь его выключить, и предложить ребятам взамен другую идею номера вместо дурацкого танца.

— Подожди, я понял! — останавливаясь на миг, чтобы перевести дух и немного отдышаться, взмолился Рудаковский, забыв дальнейшую последовательность движений, хотя много раз тренировал этот танец.

Не в состоянии больше терпеть подобный позор, Шостко сама подошла к магнитофону и выключила музыка, и, не совсем понимая, над чем хохотали Фролов со Смертиным, обоих одарил испепеляющим взглядом.

Их увеселительный номер оказывался на грани провала, а эти просто стояли и ржали над танцем, не предлагая никаких нормальных номеров взамен! Так продолжаться больше не могло. Если Рудаковский не справится с танцем и опозорит их перед Джеймсом, этот номер придется снять и в ускоренном порядке взяться за подготовку другого.

Согнав после окончания занятий одногруппников в подсобку, Шостко делилась с ними своими размышлениями о подготовке мероприятия к приезду чернокожего американского хирурга в больницу. В подсобке собрались все, кроме Чеховой и Лобова.

Первая, бегая по больнице, который день подряд не могла найти палату, где лежала её больная Ахулия Дедюшкина. Второй как обычно возился с Латухиным, жаловавшимся практиканту на все подряд — начиная с обслуживания его персоны медперсоналом, заканчивая правительственными реформами.

— Народ, у кого есть ещё какие идеи? — Ей надо было на всякий случай перестраховаться, если их «толерантный» танец окажется на грани провала. — Пока что у нас имеются только четыре номера, и те мне не очень нравятся. — Подытожив наработки, Шостко вынула из кармана своего халата записную книжку, что-то отмечая в ней карандашом. — «Дрессировщики» есть… Дурацкие стихи про медицину тоже есть… «Загадочный диалог» между больным и врачом имеется…

— А давайте, устроим что-то по типу «Ледникового периода»?! — предложил Новиков, которому радужный наряд Рудаковского тоже не очень понравился.

— «Ледниковый период»? — подхватил его идею Смертин. — А что? Отличная идея! Тогда я буду белочкой, а Фролов — мастодонтом. У меня кажется даже где-то дома новогодний костюм завалялся… Надо поискать. Валь, записывай нас с Фроловым!

— Я не про мультик! — перебил его Новиков, поправляя очки. — А про передачу «Танцы на льду».

— А-а-а… — протянул Анатолий, рассеянно почесывая макушку.

— И где мы коньки возьмем, ребят? — задала вопрос Алькович, заранее представляя себя в паре со Смертиным во время фигурного катания. — И где мы будем кататься? В центре двора хирургического центра? Кто нам сделает каток?

Прислушавшись к её словам, ребята переглянулись между собой. И в самом деле! Какой бы оригинальной не была идея фигурным катанием, а все-таки им сложно было представить танцы на льду вне наличия этого самого катка.

— Рудик, а может ты тогда номер с дрессированной собачкой покажешь Джеймсу, как обещал? — напомнила ему Маша.

— Она сдохла, — развел он руками, вновь погружаясь в свой учебник.

— А давайте тогда вместо собачки мы лучше с Алькович рок-н-рол станцуем?! — предложил Смертин, не теряя надежды устроить танцы, но уже не на льду.

— Хорошо, один танец у нас уже есть, — заверила его Шостко, покосившись на оторопевшего Рудаковского, и тут же записав что-то в своем блокноте, остановила взгляд на опять слегка кимарнувшего Фролова. — Коль, а ты не хочешь поучаствовать? Или у тебя снова дежурства?

Продрав глаза, чтобы разогнать навязчивую сонливость, фельдшер лишь пожал плечами в ответ.

— Если жена отпустит, то может и возьмусь за это дело, но ничего не могу обещать.

— У тебя вообще какие-то таланты есть?

— Не знаю.

— Вот, скажи, например, что ты любишь?

— Что я люблю? — переспросил Фролов, уставившись куда-то в потолок. — Есть люблю… Спать люблю…

Глава 12

Валерия Чехова не была заядлым фанатом медицины. Просто занятия у Гордеева предоставляли ей возможность отвлечься от собственных мыслей (!), внося в её жизнь хоть какое-то разнообразие. А поскольку куратор изначально дал группе понять, что многого он от них не ожидает, то и свои обязанности она тоже исполняла без особого энтузиазма.

Ежели какие-то процедуры казались ей и вовсе однотипными, в такие моменты она умудрялась «отключаться» до такой степени, что опрашивая однажды больную, поймала себя на мысли, что только делала вид, будто внимательно её слушает, — на деле же она продолжала думать о своем.

Так что перечитывая порой то, что вносила в опросный лист, Гордеев порой не находил подходящих матерных слов, оценивая проделанную «доктором Чеховой» работу.

И когда во время проверки других её опросных листов он снова натыкался на те же ошибки, что были и в предыдущих её работах, попросив как-то девушку остаться в аудитории после занятий, Гордеев ненавязчиво ей намекнул, что если она не научится вычитывать текст перед сдачей ему опросного листа, в следующий раз он собственноручно выбросит её из окна.

Валерия ещё ни разу не видела, чтобы куратор выкидывал студентов через окно из-за допущенной ими ошибки, но в тот день «светило» держался так убедительно, что поверив на миг в серьёзность его намерений, она заранее представила себе, каково это — падать вниз тормашками с такой высоты.

Спасало её пока то, что в своей беде она была далеко не одинока.

Владимир Рудаковский страдал такой же патологической рассеянностью, недалеко уйдя от неё в данном плане. Но если у него скорее всего был такой характер, то у Чеховой это была приобретенная привычка.

На занятиях она частенько размышляла о судьбе Дениски, зачете, посещении различных бутиков, куда они с Алькович наведывались по выходным, тратя все свое свободное время непонятно на что.

Словом, думала о чем угодно, только не о медицине, порой так глубоко погружаясь в свои мысли, что в реальность она возвращалась только благодаря грозным окрикам Гордеева.

Иногда он так орал на неё и Рудаковского, что покидая больницу, у обоих ещё долго звенело в ушах. Такими же методами «светило» боролся и с периодически впадающим в спячку Фроловым.

Решив однажды проверить, насколько внимательно слушает его «доктор Чехова», Гордеев как-то прервал на середине свою лекцию, задавая ей встречный вопрос. Но поздно обнаружив, что куратор обращался именно к ней, Валерия лишь беспомощно улыбнулась в ответ, не в состоянии вспомнить его вопроса.

«Доктор Чехова, я уже пятый раз обращаюсь к вам, а вы мне так ничего и не ответили! — ворчал «светило», не зная, как ещё вовлечь эту девушку в учебный процесс, давно махнув рукой на более рассеянного Рудаковского. — Когда вы уже включитесь в работу?!»

Собравшись с силами, она попыталась ему возразить, оправдываясь перед ним за свои действия, когда прервав её на полуслове, куратор попросил девушку заткнуться.

«Почему на моих лекциях не засыпает доктор Новиков? — привел он в качестве примера будущего кандидата медицинских наук. — Доктор Смертин или доктор Шостко?! Почему они меня слышат, а вы — нет?! Или хотите составить компанию доктору Хроленко и тоже постоять посреди аудитории, пока я не дочитаю лекцию до конца?! А ведь я могу вам это вполне устроить!… Не знаю, о чем вы постоянно думаете, но у меня складывается впечатление, будто медицина вам неинтересна и вы только зря тратите свое время на посещение моих занятий»

Будучи зол тогда как черт, он попросил её стремительно покинуть аудиторию, не собираясь выслушивать от неё извинения. Не пререкаясь с куратором, Чехова молча собрала свои вещи и покинула помещение, сопровождаемая взглядами притихшей аудитории. Гордеев не стал её останавливать, ничуть не жалея о её уходе.

На улице был ясный день. Абстрагировавшись от насущных проблем подобно заядлому буддисту, Валерия прогуливалась в парке, наслаждаясь весенними деньками. А там, добравшись до какого-то ларька, купила себе сладкой ваты, после чего усевшись на ближайшие качели, принялась проверять на наличие ошибок опросный лист своей больной Ахулии Дедюшкиной, до такой степени сосредоточившись на своем занятии, что вскоре перестала замечать все вокруг себя.

Предоставленная сама себе, она наслаждалась свободой, ничуть не скучая без общества одногруппников. Единственное, что смущало её долгожданную радость от уединения, так это осознание того, что такая «идиллия» продлиться недолго, и очень скоро ей придется покинуть парк и вернуться обратно в больницу. Возможность дальнейшего столкновения с руководителем практики приводила её в ужас, но деваться было некуда.

Покинув качели и набросив сумку на плечо после того, как подошло к концу отпущенное ей на размышления время, Чехова устремилась в сторону ненавистного хирургического центра, умудрившись подружиться по дороге с каким-то бобиком, который увязался за ней в надежде, что она бросит ему вслед что-нибудь съестное.

Валерия не хотела сталкиваться с куратором, но раз уж он сам попросил её вручить бланк лично ему, поступить иначе и проигнорировать его просьбу она не могла. Да, Гордеев прогнал её с лекции, но это ещё не значило, что он не будет спрашивать с неё как с остальных.

Глава 13

«Я не фанат рыбалки, — делился своими размышлениями с одногруппниками Фролов. — Она для меня скорее способ освободить голову от проблем и просто отдохнуть душой».

Он давно предлагал Толику и Вовке порыбачить. Жаль, выбраться на озеро получилось лишь ближе к концу выходных. Это были единственный день, когда Николаю не нужно было оставаться на дежурстве в больнице.

Заранее договорившись о встрече, парни захватили с собою снасти с удочками и надувную лодку, которую туда и обратно по барханам песка пришлось тащить Рудаковскому. Их путь пролегал к водохранилищу, расположенному вблизи АЭС, куда местная станция сливала переработанное радиоактивное топливо. Здесь скромная компания и собиралась порыбачить, надеясь на хороший улов мутагенных пираний.

Опасность радиоактивного излучения их как будто не пугала. Терять им было нечего, а жить до старости никто не планировал. Можно было, конечно, выбрать и другое озеро, но ближайший отсюда водоем располагался на расстоянии ста километров. А так как преодолевать его пешком совсем не хотелось, ребятам пришлось довольствоваться тем, что есть.

С самого утра над озером стоял непроницаемый туман. За это время рыба в водохранилище мутировала так, что кто-то даже начал говорить, будто видел там самых настоящих пираний. Но действительно ли это было так или молва лгала, вооруженные удочками ребята хотели проверить данный факт лично.

Сначала компания не хотела брать с собой Рудаковского, прекрасно запомнив, чем закончился их прошлый поход на природу в честь окончания второго курса. Захватив тогда фотоаппарат, Вовка забрался в такие дебри, что отправившись позже на его поиски, одногруппники обнаружили его возле какого-то каньона, напав на его след после того, как им попался на глаза его потерянный шлепанец.

Отмахав накануне приличное расстояние по лесам и болотам, Вовка так далеко ушел от базы, что когда группа принялась звать его на ужин, приготовленный на костре, он ни разу не отозвался на зов Шостко, не слыша её на таком расстоянии.

А дальше выбравшись на шоссейную дорогу, Рудаковский чуть не угодил под колеса автофургона, надеясь остановить попутку. Но после рокового столкновения с грузовиком с той поры на шоссе так и не появилось ни одной машины. И продолжая изнемогать от донимавшей его жары, остановившись, он вскоре был вынужден прислониться к ближайшему телеграфному столбу, чтобы перевести дух и с новыми силами продолжить путь.

Прочесав все пущи и каменные ущелья, Шостко наткнулась на него, когда вышла на шоссе. Она горела желанием найти одногруппника не потому, что так сильно переживала за его судьбу, а потому что он прихватил с собой её фотоаппарат, и она не хотела, чтобы с её техникой приключилась какая-то беда. На одногруппника ей было наплевать.

«Это не Рудаковский, а ходячая катастрофа!» — такой вердикт вынесла она ему после всех его злоключений.

Натаскав ночью хвороста для костра и рассевшись позже вокруг пламени, разведенного Глебом, компания делилась впечатлениями о прошедшем дне, стараясь больше не упоминать вслух подробности данного инцидента.

А чтобы их одногруппник не намылился сдуру в очередное «путешествие», староста была вынуждена примотать его к дереву скотчем, не собираясь потом гоняться за ним по лесам, чтобы в один прекрасный момент обнаружить парня в пасти у медведя, да ещё и с её фотоаппаратом наперевес. Так что прихватив с собой на рыбалку Рудаковского, ребята надеялись, что хотя бы в этот раз все обойдется и им не придется отвлекаться на выходки одногруппника, спасая его от новой напасти.

— Сначала ловим на жмых, — предупредил одногруппников Фролов, едва их резиновая лодка остановилась посреди водохранилища, (на веслах сидел Смертин), — а потом плавно переходим на другие виды ловли. На блесну, например, динамит, электроудочку…

Толик только сейчас вспомнил, что как раз забыл прихватить с собой динамит, позже отказавшись от этой идеи, чтобы не спровоцировать аварию на местной АЭС.

Так за болтовней, (Фролов делился с ребятами последними сведениями в области рыбалки), прошло сначала два, потом три часа, но ни одна из заброшенных ими накануне в воду удочек за это время так и не пошевелилась. Они ловили рыбу на кукурузу, полбатона, зерно, но ни пиранья, ни обыкновенная плотва, почему-то не удосужились соблазниться столь незамысловатым «кормом».

Тогда воспользовавшись старым «дедовским» способом, Толик набрал на берегу гальки и принялся глушить рыбу камнями, кидая их прямо в воду. Оставив в покое свою удочку, Рудаковский бросился ему помогать. Наблюдая за действиями ребят со стороны, Фролов лишь крутил пальцем у виска, насмехаясь над ними вместе с той самой рыбой.

Как только же галька закончилась и глушить плотву стало нечем, перед ребятами появилась новая задача. Теперь убитую рыбу нужно было как-то достать со дна и забросить в ведра.

— Вот теперь сам за ней ныряй! — предложил Толику Рудаковский, вновь занимая место на краю лодки и хватаясь за удочку.

Смертин с недоверием посмотрел на воду. Нет, нырять туда он был категорически против. Во всяком случае делать это в одежде было глупо, а костюм аквалангиста он с собой не брал.

Разместившись в центре лодки, он принялся грести в обратную сторону. Забросив снасти в воду в последний раз, Толик попытался убедить народ, что сегодня с рыбалкой им вряд повезет и надо перебираться в другое место, однако стоило ему это сказать, как по берегу водохранилища прошелся кот, в чьих зубах трепыхался полуживой подлещик.
— Значит, рыба есть, — заключил Фролов, провожая это животное недоумевающим взглядом. — Надо просто больше проявить усердия, авось что-нибудь и поймаем.

Глава 14

С самого утра Глеб околачивался напротив кабинета зав хирургическим отделением Ковалец. Да-да, того самого, где ранее возился со сварочным аппаратом Гордеев, рассказывая студентам похабные истории из прошлого своего приятеля.

И едва женщина, сделав обход больницы с целью уточнения некоторых вопросов, показалась из-за угла, поздоровавшись с ней по привычке, парень тотчас приступил к диалогу, не откладывая задуманное на потом.

Завидев перед собой сына главврача, который, вместо того, чтобы быть на занятиях, почему-то торчал здесь, завотделением немного удивилась, но виду не подала. В какое-то мгновение ей показалось, будто он пришел нажаловаться на Гордеева, но стоило ей услышать его просьбу, как она моментально изменила о нем свое мнение. В худшую сторону, недооценив полета фантазии практиканта.

— Ирина Васильевна, я хочу обратиться к вам сугубо по деловому вопросу, — начал он сыздали, стараясь расположить к себе эту женщину, как это с ним бывало, когда надо было заполучить что-то такое, от чего зависела его судьба.

— Да? И что же это за вопрос? — с недоумением переспросила Ковалец, смерив парня строгим взглядом.

— Вы знаете, мы тут с группой хотим снять клип к приезду Джеймса Уитсона, — с загадочным видом доложил Глеб.

— Смелое решение, — иронично хмыкнула она. — Особенно если учесть, что в нашей больнице никогда не было режиссеров. А что хоть за клип?

— Это будет обычная короткометражка. Особая режиссура так и не нужна.

«Обычное «авторское кино», которое скорее «авторское», чем «кино», — подумал про себя Глеб, решив не озвучивать до конца свои мысли.

— И о чем же она будет? — поинтересовалась Ковалец, не имея ничего против подобного рода самодеятельности.

— О жизни выдающегося хирурга нашей больницы.

— Вот как? И кто же он? Хотя можешь не говорить, — на миг женщина о чем-то задумалась, перебирая по памяти лица. — Кажется, я начинаю догадываться, о ком пойдет речь.

Восторженная и окрыленная тем, что её заслуги на медицинском поприще наконец начали признавать, да так, что о ней даже собираются снять серьёзное автобиографическое кино, она приготовилась услышать собственную фамилию.

— Этот будет клип о нашем руководителе практики. Александре Николаевиче… Гордееве, — набравшись духу, Глеб произнес «позывные» «светилы» почти без запинки, следя за тем, как эта женщина отреагирует на подобное заявление.

При одном упоминании имени своего выскочки-подчиненного с лица Ковалец словно стерли улыбку и сама она заметно помрачнела.

Несколько расстроившись, что этой «личностью» оказалась не она, женщина, тем не менее, постаралась взять себя в руки, быстро переведя разговор в иное русло. Надо же, Гордеев и здесь сорвал лавры славы, работая в этой больнице каких-то пару месяцев! Того и гляди, скоро займет и её место! А там недалеко было и до должности главврача… Какое стремительное продвижение карьеры!

— Ну, с тем, что Александр Николаевич личность у нас выдающаяся, я, конечно, спорить не буду, — кивнула она, придавая своему лицо наигранно бодрый вид, — но что-то я не припомню, чтобы твой отец отдавал мне какие-либо распоряжения насчет съемок, — с подозрением уставилась она на парня.

Предвидев, что у неё могут возникнуть к нему подобного плана вопросы, Глеб заранее к ним подготовился. И не став дожидаться, когда Ковалец начнет его расспрашивать, уточняя детали съемок и прочее, с заботливо-настороженным видом переключил её внимание на другие вещи, намекая на беспочвенность её подозрений:

— Видите ли, в последнее время на моего отца навалилось столько забот, что он не всегда вовремя успевает донести до сведения своих подчиненных определенную часть распоряжений. А поскольку завтра, как вы знаете, к нам в больницу должна приехать комиссия из облздрава…

— Да-да, я что-то такое припоминаю, — кивнула Ковалец, выловив из его пространной речи слово «облздрав».

— Он попросил меня лично передать вам просьбу насчет съемок.

— Все это, конечно, хорошо. Такой персонаж как Гордеев, несомненно, нуждается в экранизации… Но что это будут за съемки?

— Это будет автобиографический мувик, — отозвался Глеб, стараясь говорить как можно искренне. — И чтобы впоследствии его было не стыдно продемонстрировать самому Гордееву, нам понадобится серьёзная аппаратура для съемок, павильон и прочая бутафория на медицинскую тематику. В общем, вы сами все понимаете.

— Нет, ну если ваша группа с такой ответственностью подошла к съемкам биографии Александра Николаевича, я не вижу ничего плохого в том, чтобы предоставить вам нужную бутафорию. Правда, в нашей больнице ещё никто клипов не снимал, но если ты так настаиваешь…

— Ирина Васильевна, постарайтесь, чтобы все приготовления к съемочному процессу произошли как можно скорее. Актеры долго ждать не будут.

— Я все понимаю, но вышеперечисленное будет готово не раньше, чем через неделю.

Глеб нахмурился. Такой расклад дела его совсем не устраивал.

Глава 15

Тоскуй лишь обо мне
Я в твоей голове, руками по воде
Призываю
Будешь ты только мой, украду твой покой
Ловлю я красотой, заклинаю

VSN7 — Приворот

Гильдия уборщиц таки нанесла удар в спину озабоченной части их похотливого коллектива. По периметру не слишком просторного помещения возвышались стеллажи, и без того сокращая до минимума свободное место. Так что не зная, каким образом вообще выйти из нарисовавшейся ситуации, Алькович в отчаянии уставилась на невозмутимого спутника.

Тот был решительно настроен на продолжение совместного уединения и общая теснота помещения его не смущала. Оба стояли лицом к лицу, почти соприкасаясь телами; Вике было приятно чувствовать его на таком близком от себя расстоянии, о чем она поспешила ему сообщить.

— Что ты делаешь? — неожиданно осведомилась она, пытаясь настроиться на романтический лад в условиях далеко не самой подходящей для этого обстановки.

— Просто хочу тебя, — прошептал ей в губы Толик, усаживая её на стиральную машинку и лихорадочно расстегивая её белоснежного цвета халат.

— Ну, что ж, тогда целуй, — выдохнула она, покоряясь его напору.

Утопая в потемневших глазах парня, казавшихся ей двумя бездонными серыми омутами, Вика покорно обхватила его за плечи, становясь совсем ручной в его объятиях, и молча притянув парня к себе, тут же его поцеловала, выбросив из головы всякое понятие о прежних принципах.

Ощущая жаркие прикосновения Толика к своему телу, в какой-то момент она перестала отдавать отчет собственным действиям. Её мозги словно находились в отключке, а разум витал где-то далеко за пределами кладовой. Все, что имело для неё значение сейчас — это наличие рядом Смертина, с учетом того, что отпущенного для совместных шалостей времени у них оставалось не так уже и много.

Находясь под влиянием неконтролируемого возбуждения, он вдавил её в стену чересчур откровенным, как ей показалось, и весьма неприличным движением, стаскивая с неё бордового оттенка хирургический костюм. Инстинктивно вцепившись в его крепкие плечи, Алькович закрыла глаза, позволяя ему целовать ей локоны и виски.

— Подними свои руки, — попросила она Толика, подбираясь к его футболке. И едва Смертин остался перед ней обнаженным по пояс, отшвырнув прочь ставшую ненужной часть его одежды, Вика положила свою ладонь ему на грудь.

— Ты сегодня какая-то нервная… — еле слышно добавил он, глядя на её лицо.

— … и напряженная? — уточнила Алькович, встречаясь с ним взглядом.

— Напряженной ты была всю последнюю неделю, — негромко бросил Смертин. — А сейчас, наоборот, стала непривычно мягкой и уравновешенной, что на тебя совсем не похоже.

— Ну, знаешь, — презрительно фыркнув, она ударила его в «солнечное сплетение» и тут же перехватив её ладонь, Толик завернул кисть за спину и принялся её раздевать.

Впрочем, сколько помнила себя Алькович, у них все происходило только так — едва они начинали о чем-то разговаривать, как забыв обо всем, в следующую минуту уже сдирали друг с друга одежду, настраиваясь на спонтанную интимную близость.

— Кстати, я тут недавно новое белье прикупила, — продемонстрировала она ему свой новый бюстгальтер, подчеркивающий её соблазнительные формы. — Что скажешь?..

— Пока что неплохо, — прищурившись, Толик с задумчивым видом подцепил пальцами одну из его бретелек. — А дальше покажешь?

— Если хорошо попросишь, — отрезала Вика, уже не просто заигрывая с ним, а откровенно провоцируя на решительные действия.

— Тогда тебе лучше его снять, — жарким шепотом пригрозил ей Смертин, отрываясь от её губ, — иначе придется возвращаться к своим больным совсем голой.

Сокрушаясь в глубине души, что предоставила возможность этому проходимцу превзойти её в плане непристойного поведения, с возгласом: «Дай, хоть дверь закрою на замок!», Вика спрыгнула со стиральной машинки, и, забаррикадировав помещение изнутри, вернулась к нему снова, охреневая от напора этого парня.

Через пару секунд остальная её одежда тоже полетела на пол, и оставшись перед ним в одном нижнем белье, Алькович снова оказалась припечатанной к стене Толиком, которому нетерпелось перейти к более серьезному этапу их взаимодействия. Впечатленный увиденным, с громким возгласом, «Ух, ты бля!», он буквально вынес её собственным телом к стене, везде касаясь её руками.

— Охуительно выглядишь, — пробормотал Смертин, пытаясь стянуть с неё нижнее белье, и моментально отстранившись от него, Алькович гневно кивнула в сторону его отброшенного в сторону халата, где в одном из карманов лежала запечатанная пачка презервативов.

— И с кем ты, — задыхаясь, прошипела она, ревностно припечатывая парня к стене, едва обнаруженная находка оказалась в её руках, — собрался здесь трахаться?!! С Капустиной?

И представив себе на миг, как соблазняя их одногруппницу, он тоже затягивает её в эту кладовую, куда наверняка таскал ещё молоденьких и симпатичных пациенток, Алькович как-то странно зарычала, цепляясь одной рукой в его подбородок, а второй — обхватывая его за плечо.

Пребывая во власти ослепительной ярости, Вика казалось была готова свернуть ему шею за подобного рода провокацию и, словно заразившись от неё таким же инстинктом собственницы, резко выдохнув, Толик просто закрыл глаза, не спеша ей ничего объяснять.

Глава 16

«Однажды ты проснёшься и поймёшь,
что твоя жизнь больше никогда не будет прежней.
Пустив в неё мужчину,
ты распахиваешь двери и перед всеми,
кто был с ним до тебя.
Ты должна принимать его победы и разочарования,
его друзей и его врагов,
его привычки его интересы…
И женщин, которых он когда-то любил» (с)

Отворив с утра дверь в кабинет, чтобы по привычке передать «светиле» завтрак, состоящий из кофе и сэндвичей, Нина Старкова, терапевт больницы, была несколько удивлена, обнаружив там спящую молодую незнакомку.

Вытянувшись вдоль небольшого дивана, там лежала одетая Валерия Чехова, устроив под головой руки, чтобы компенсировать, таким образом, отсутствие подушки. Состояние сна придавало её лицу в обрамлении разметавшихся темных локонов некое подобие умиротворенности, что не могло не вызвать у ворвавшейся сюда спозаранку женщины легкой неприязни.

Наказав Чехову за потерянный опросный лист, Гордеев заставил её перепечатать от руки до сотни историй болезни, и напрочь забыв после этого о существовании студентки, так и ушел вечером домой, нечаянно заперев её в кабинете.

Покончив с восемьдесят девятой по счету историей болезни, девушку держалась до последнего, стараясь не думать об ужине, несмотря на позднее время. Но чем дольше продолжались муки столь непонятного ожидания, тем сложнее ей было настроиться на порученную Гордеевым работу.

По происшествию ещё пару часов приступ голода окончательно взял вверх над её гордостью, и, в два счета покинув свое рабочее место с недопечатанной историей болезни, она принялась расхаживать по кабинету, стараясь удержаться от опрометчивого желания заглянуть в холодильник и поискать там что-нибудь съестное.

Конечно, будь у неё возможность покинуть это помещение, она бы давно отправилась к Лобовым, но поскольку дверь оказалась запертой, а терпеть позывы голода становилось все сложнее, наплевав на все условности, она таки открыла холодильник, обнаружив на одной из его полок бумажный сверток с начатой бутылкой коньяка.

Вытащив его оттуда и развернув бумагу, она обнаружила там пару сандвичей с сухой колбасой, после чего спрятав его обратно в холодильник, принялась вновь расхаживать по кабинету, мысленно негодуя, что позволила себе так быстро «сдаться», так и не прикоснувшись к чужим харчам.

Увы, чем больше жалела она о собственной опрометчивости, тем сильнее переполняло её желание вернуться к холодильнику и снова достать оттуда этот пакет с едой, принадлежащий Степанюге.

Запах еды, особенно когда с момента завтрака прошло уже свыше десяти часов, сводил её с ума, а ненавязчивая мысль о сэндвичах, состоящих из гренок с поджаристой корочкой и нарезанной сверху тонкими ломтиками сухой колбасы вызывала у неё такое обильное слюноотделение, что она была уже не в состоянии держать себя в руках. Гордеев на её месте уж точно бы не стал мучить себя напрасными муками совести. И накинувшись на чужой завтрак, уже б давно его поглотил. Вместе с бумагой.

Пересилив себя, Валерия вновь подошла к холодильнику, и, повторно распахнув его дверцу, аккуратно вынула оттуда бумажный пакет, после чего устроившись прямо за столом, где до сих пор валялись незаконченные истории болезней, принялась медленно его разворачивать, словно наслаждаясь данным процессом.

В воздухе витал запах копченостей и гренок, приятно щекочущий её тонкие ноздри. Судорожно сглотнув, Валерия едва сдержалась, чтобы опять не сложить все это в холодильник, акцентируя внимание на содержимом пакета.

Неужели она действительно такая слабачка, что не может подождать до утра, и позавтракать в другом месте? Надо обязательно поужинать всухомятку, поглощая чужие сэндвичи? Вроде непритязательная, на первый взгляд, еда, но выбирать ей не приходилось.

Не удержавшись, в конце концов, она поступила наперекор своим принципам, и заново раскрыв пакет, достала оттуда один сандвич, уставившись на него так, словно утратила последние крупицы собственного благоразумия. Нет, она не могла быть выше этого. Десять часов голода — это было слишком даже для неё!

Понюхав жареный хлеб, Чехова откусила от него кусочек, жадно впиваясь в него своими зубами, и не успев даже толком его прожевать, тут же проглотила, ничуть не жалея о своем поступке.

Конечно, если она съест один сэндвич, Степанюга, быть может, ничего не заметит, списав это происшествие на проделки Гордеева. Но если она сорвется и, съест все остальное, тогда скрыть пропажу еды будет невозможно.

В таком случае ей придется во всем ему сознаться, либо переложить всю вину на мышей и крыс, которые в этом кабинете, возможно, даже не водились, и тем самым причислить себя к разряду пациентов вроде этой «сумасшедшей» Вараксиной, которую курировал Рудаковский, так и не поставивший диагноз бедной женщины.

Так, размышляя о ней, Чехова настолько увлеклась чужим ужином, что вскоре от степанюгинских сэндвичей осталось одно лишь воспоминание. Когда ты голоден — время летит со скоростью торпеды. Но только сейчас осознав, что натворила, Валерия невольно вздрогнула, но прятать пустой сверток обратно в холодильник не стала.

Конечно, за такую выходку её по голове точно не погладят, но бороться с приступом голода она уже не могла. С другой стороны, лазить по холодильникам, воруя чужую еду, выглядело тоже не очень красиво.

Такое мог позволить себе разве что беспардонный Гордеев. Но если ему как талантливому хирургу подобную выходку ещё могло простить окружение, то что будет в данном случае с ней самой, этого старалась она себе даже не представлять.

Глава 17

Сhipi-chipi, chapa-chapa
Dubi-dubi, daba-daba
Magico mi dubi-dubi
boom, boom, boom, boom!

Сhristell — Dubidubidu (Сhipi chipi chapa chapa)

Отвечая на звонки, донимающих приемную чуть ли не с самого утра, Тертель едва успевала уделять внимание порученным ей другим обязанностям. Лишь ближе к полудню ей удалось наконец перевести дух и вспомнить о существовании обеденного перерыва.

Когда бросив все, чтобы нагреть себе чаю, после возращения на рабочее место она обнаружила возле стойки какую-то эффектную дама, чья холеная внешность, дизайнерское одеяние, прическа и высокомерная манера держаться выдавали в ней столичную «штучку», невесть что забывшей в этом провинциальном городишке.

Поставив чашку с кипятком на стол, старшая медсестра смерила незнакомку изучающим взглядом.

— Вам кого? — скорчив кислую мину, строго осведомилась она у неё.

— Здесь работает некий Александр Николаевич Гордеев, — улыбаясь, промолвила женщина, — Мне надо с ним срочно увидеться.

— Он сейчас занят, — отмахнулась от неё Тертель, приняв её за очередную фанатку местной «знаменитости», — но если вам так нетерпиться с ним пообщаться, предлагаю заранее записаться к нему на прием.

Куда ни глянь, всем нужен этот Гордеев! Прямо напасть какая-то, а не хирург!

— Но мне всего лишь надо… — взмолилась незнакомка, впервые сталкиваясь с подобным непониманием со стороны младшего персонала. Как же её бесили эти непробиваемые провинциальные бабы! Эта женщина разве не видит, с кем общается?!

— Не думайте, что я сделаю для вас исключение, — отрезала Тертель, принимаясь за чай и поражаясь упрямству этой столичной фифы.

— Но я не могу к нему записаться! Мне он нужен прямо сейчас!

— Ничего не могу поделать, — развела руками старшая медсестра, утыкаясь в какие-то справки. — Ждите.

Заметив, что её просьбу не спешат откликаться, незнакомка окинула её испепеляющим взглядом, но не собираясь ждать, когда «светило» самостоятельно соизволит выйти в приемную, решила и здесь проявить собственную инициативу.

И прежде чем Тертель успела её хватиться, чтобы удержать от попытки проникновения в больницу без разрешения, со словами: «Ладно, я сама его найду», оттолкнувшись от стойки, женщина быстро пошагала куда-то по коридору, оглашая стуком своих каблуков своды помещения.

Бросив ей вслед недоумевающий взгляд, Тертель лишь вздохнула в ответ, частично догадываясь, чем мог закончиться для этой женщины столь неожиданный визит к «светиле».

***

Поудобнее устроившись на кушетке и склонившись над листом картонной бумаги, Смертин объяснял Анечке, (дочке одной больной, которую не спешили выписывать из-за осложнений), как надо правильно рисовать, окуная пальцы в зеленую краску.

Вика попросила его чем-то занять эту девочку, чтобы отвлечь её от мыслей о матери. И не в состоянии отказать своей возлюбленной, Толик довольно быстро оседлал науку воспитателя, вспомнив, как проводили с ним в подобном возрасте время родители.

Пододвинув к ребенку набор самых разнообразных красок, он водил пальцами по бумаге, рисуя различных зверей. Хлопая глазами, Анечка наблюдала за его действиями, пытаясь повторить рисунки, но сколько бы она не прилагала усилий, оставляя где попало свои отпечатки, (и на стенах больницы, в том числе), её рисунки больше напоминали какую-то абстракцию, в чей смысл Толик даже не пытался вникнуть.

— Это пальчиковые краски, — пояснил он ей, касаясь рукой емкости с акварелью. — Водишь и рисуешь. Вот тебе бумага, — Смертин подсунул ей кусок белого картона, который они так и не успели раскрасить до конца. — Смотри, короче, берешь и х*ячишь, поняла? — Опомнившись, Толик поднес ко рту ладонь, пообещав накануне Вике не материться при ребенке. Но пока что у него это не сильно получилось. Теперь словарный запас девочки пополнился на ещё одно нехорошее слово. И он сам тому был виной.

Снова окунув пальцы, на этот раз в желтую краску, Толик провел ими по бумаге, оставляя на ней сплошную линию. Обычно общаясь с детьми, он старался контролировать свою речь, но в этот раз он до такой степени увлекся своим новым занятием, что сболтнув лишнее, не сразу осознал, что произошло. А когда спохватился, уже поздно было что-то менять.

Судя по всему, девочка не поняла, что он сказал, либо просто-напросто не услышала матерного слова. И едва в состоянии отличить мат от нормального слова, Анечка как ни в чем не бывало продолжила рисовать, расходуя пальчиковые краски не только на бумагу, но и на все те же стены больницы, от чего вряд ли будет в восторге главврач.

Оторвавшись от разрисованного картона, Смертин приготовился похвалить девочку за смелую импровизацию, скользнув взглядом по стене, испещренной в хаотическом порядке отпечатками её ладоней, когда мимо него проскочил на всех скоростях сначала Глеб, а потом безусый Латухин.

«Уже обрили…», — только и успел подумать о бойком пациенте Смертин, боясь его как огня.

Однако, как ни старался Латухин оправдать собственные надежды в плане наказания дерзкого практиканта, а возраст все-таки давал свое.

А между тем, следившему за его передвижениями по больнице Толику было странно видеть его таким. Жалуясь на постоянные боли в брюшной полости, Латухин старался не слишком часто перемещаться по коридорам. А тут прямо забегал!

Глава 18

— Ох, и хитрец же этот Гордеев! — вместо того чтобы спокойно сидеть в своем кабинете и беседовать по телефону с поставщиками об оборудования для нового кабинета нейрохирургии, Олег Викторович Лобов где-то с полчаса носился по больнице в поисках знаменитого хирурга. — Каждый раз, как только к нам приезжает комиссия, он тут же куда-то исчезает! — Замыкало это безумное шествие начальство из облздрава.

Прибыв без предупреждения, эти люди надеялись встретиться и познакомиться с талантливым «светилом» отечественной хирургии, слава о котором давно вышла за пределы этой больницы, но словно заранее предугадав появление здесь комиссии, последний предпочел исчезнуть, не соизволив поставить об этом в известность даже высшее начальство.

Олег Викторович был уверен, что если бы ему удалось натравить на Гордеева собственного сына, Глеб нашел бы этого «светилу» в два счета, но поскольку родное чадо, тоже где-то затаившись, предпочитало не особо отсвечивать, мужчине не оставалось ничего другого, кроме как пустив все дела, отправиться на поиски хирурга самостоятельно.

Робко постучавшись в дверь кабинета, куда накануне загнала «светило» собственная жена, однако так и дождавшись никакого сигнала в ответ, Валерия Чехова переступила порог помещения, надеясь застать здесь куратора.

Врываясь сюда, чтобы отчитаться ему о проделанной работе, (дверь оказалась незапертой), она была слегка удивлена, так никого и не обнаружив в помещении. И когда ей показалось, что ловить здесь больше нечего, и она попусту теряет время, так как может оказаться, что Гордеев сидел сейчас у больного, Валерия собиралась покинуть кабинет и тоже отправиться на его поиски, когда со стороны шкафа послышался легкий шорох, а затем там кто-то громко чихнул, сморкаясь.

Застигнутая врасплох, девушка испуганно уставилась на эту мебель, словно оттуда должна была выпорхнуть какая-то нежить или призрак. Как в фильмах ужасов. У неё вся душа ушла в пятки от воображаемого страха.

Через минуту дверцы этого шкафа действительно распахнулись. Вот только оттуда, кряхтя и ругаясь на чем свет стоит, выбрался отнюдь не персонаж ужастиков, а лично Гордеев. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, мужчина резко обернулся, снимая с головы вешалку.

— Тьфу ты, а я уже подумал, что это моя жен… Куратов! — вырвалось у него, стоило ему заметить свою студентку. — Доктор Чехова, а вы что здесь забыли?!

Застав куратора в столь неприглядном виде, девушка непроизвольно попятилась назад.

— А… Александр Николаевич… — рассеянно пробормотала она, не сводя с него испуганного взгляда.

— Да, это я! — продекламировал он, с трудом подавляя охватившую его вспышку гнева. — Вы о чем-то хотели меня спросить? У вас ко мне какая-то просьба или как?

— А зачем вы туда спрятались? — Это было все, о чем рискнула она у него спросить, кивая в сторону шкафа.

Точнее ей хотелось узнать, от кого именно он там прятался, куда-то исчезнув без предупреждения, но посчитав подобный вопрос несколько оскорбительным по отношению к такому человеку, чей образ она всячески боготворила, несмотря на его пренебрежительное, а зачастую и вовсе оскорбительное поведение по отношению к ней самой, ей пришлось довольствоваться тем, что позволил бы узнать о себе он сам.

— Сказать, что я высиживал там цыплят или просто отдыхал, будет неправильно, — иронично заключил Гордеев, стараясь угадать, зачем она пожаловала сюда на самом деле. — А вот версия, что я мог прятаться в шкафу от комиссии, выглядит куда правдоподобнее, не находите?

— То есть сегодня вы не на работе?

— Я работаю всегда, доктор Чехова, — отрезал «светило», утаивая от неё истинную причину своего здесь пребывания. — Даже когда отдыхаю, либо от кого-то прячусь. Как в данном случае.

«Игра в прятки» тоже в какой-то степени являлась его работой. Особенно если дело касалось проверок, либо встреч с комиссией из облздрава, с которой он не всегда мог найти общий язык.

— Я решил сегодня не мельтешить перед глазами вашего «папаши», потому и спрятался в этом шкафу, — отрезал мужчина. — Да, в последнее время я стал таким добряжкой, потому что почти никому не делаю операций… Сижу целыми днями в ординаторской и починяю с коллегами примусА.

Все-таки не сумел удержаться, чтобы не приплести к своей ситуации Степанюгу!

— Так что если у вас появилось желание восстановить справедливость, можете пойти и сдать меня с потрохами Олегу Викторовичу, доложив о моем местонахождении, пока за вас это не сделал ваш «ненаглядный» братец, — ядовито добавил он.

Выслушав его едко-насмешливую тираду, Валерия так и не сдвинулась с места, и никуда не побежала. Присмотревшись к напитку, что он заваривал накануне, оставив на столе чашку, она заметила, что это был далеко не чай, а какой-то порошок. Наподобие того, что обычно пьют от простудных недомоганий.

— А что вы пьете? — поинтересовалась она, указывая на чашку.

— Степанюга мне порошок какой-то подсунул… От простуды, — махнул рукой Гордеев, насыпая в емкость прозрачные кристаллики из пакетика, а после помешивая образовавшуюся смесь чайной ложечкой.

— А антибиотиками лечиться не пробовали?

— Какие антибиотики? — иронично отозвался он. — Я переболел простудой пять лет назад, поэтому другое лекарство мне уже вряд ли поможет.