Ты- мой любимый цвет

Между химией и хаосом

Город встретил её тишиной. Узкие улочки пахли дождём,окна домов смотрели в неё знакомо, почти узнаваемо, словно когда-то давно они были свидетелями её жизни. Но для Лиз это были лишь очертания — без тепла, без настоящей памяти.

Она поставила последнюю коробку на пол и огляделась. Новая квартира показалась чужой, как и весь город. Белые стены отражали её дыхание, шаги отдавались гулким эхом. Внутри не было ничего, кроме вещей и пустоты.

Среди коробок выделялась одна — старая, с неровной надписью «Личное». Лиз знала, что начнёт с неё. Осторожно разорвала скотч, раскрыла крышку и наткнулась на прошлое. Дневники, тетради, скетчбуки. И среди них — альбом. Потёртая обложка в акварельных пятнах, когда-то слишком значимых, а теперь — просто пятнах.

Лиз взяла альбом в руки. Сердце не дрогнуло. Память молчала. Она знала, что этот альбом был подарком. Его подарком. И знала, что когда-то это значило многое. Но не могла вспомнить, какое это было чувство — получать его, хранить, листать.

Она провела ладонью по обложке, больше по привычке, чем от потребности. Кожа запомнила шероховатость краски и легкую деформацию картона, но сердце не отозвалось ни единой искрой.

Всплыли слова, которые он сказал тогда, в тот день: «Чтобы ты никогда не забывала, что цвет можно найти даже там, где его нет».

Когда-то эти слова, вероятно, имели вес. Сейчас — только фраза, красивая, чужая.

Лиз открыла первую страницу. Бумага хрустнула, почерк встретил её. Немного небрежный, слишком живой. Она узнала его, но не почувствовала ничего. Внутри было пусто.

И всё же альбом начал свою работу — словно за руку он потянул её в прошлое. Не к чувствам,которых она больше не помнила. А к фактам. К историям, которые записало её тело, но больше не знала душа.

Перед глазами ожил тот день, когда машина везла её и родителей в новое место. Лоб прижатый к стеклу, редкие фонари за окном, запах пластика в салоне. Пустая трасса. Голос матери, разрывающий тишину.

— Всё будет хорошо, Лиз, — сказала мама, повернувшись к ней с переднего сиденья.

— Ты это уже говорила, — буркнула девочка, не отводя взгляда от ночной дороги. Дом у озера — старый, скрипучий, пахнущий сосновыми досками и маминым яблочным пирогом — остался далеко позади. У неё забрали дом.

Отец молчал, сосредоточенно глядя на дорогу, но в те редкие секунды, когда он бросал взгляд в зеркало заднего вида, Лиз ловила в его глазах тревогу.

Мужчина знал, что дочери трудно. Знал, что её мир рухнул, даже если внешне она выглядела тихой и спокойной.

Лиз пугал не сам переезд. Не коробки, не новые обои в квартире, не городской шум за окном. Её пугала неизвестность. Пугала школа, полная незнакомцев, учителя с тяжёлыми взглядами, равнодушные лица в коридорах, где она станет «новенькой». Пугало то, что здесь не будет озера, по утрам покрытого туманом, старой лодки у берега, не будет дерева, под которым она читала, птиц, к которым привыкла, и рыжего кота, гулявшего по подоконнику.

— У нас будет новый дом, — повторила мама, словно заклинание.

Лиз молчала.

Она не хотела нового. Ей хватало старого, тёплого, любимого. Переезд казался ей предательством — как будто она изменила самой себе. Но Лиз ничего не могла изменить. Отец получил новую должность, мама поддержала его. И всё... Её жизнь тоже изменилась, хотя никто не спрашивал, готова ли она.

Когда они приехали к новому дому, Лиз не вышла из машины сразу. Она сидела, вцепившись в свой скетчбук, и в голове у неё было только одно: «Я больше не знаю, кто я».

~

Утро после переезда было серым.

Свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, казался чужим, как будто он принадлежал другому миру — более яркому, более лёгкому, не её. Лиз проснулась раньше будильника. Сердце стучало не в груди, а в горле, громко, настойчиво, будто пыталось выбиться наружу. Будто тело заранее знало: этот день не будет обычным. Сегодня всё изменится. Сегодня она больше не ребёнок с озером за окном. Сегодня — начало новой жизни, к которой она не была готова.

Комната казалась временным убежищем: коробки, стоящие у стен, словно охраняли её хрупкий покой. Скетчбук лежал на подоконнике, открытый на пустой странице — немой упрёк. Ей нечего было сказать даже себе.

Лиз подошла к окну. Хлопнула створка — резкий, влажный воздух ударил в лицо. Запах мокрого асфальта, бензина, городской сырости рассекли утро пополам.

Никакого озера. Никакой тишины. Только бетон,стекло и гул машин, которые ехали, не замечая её страха.

На кухне пахло кофе. Мама стояла у плиты, спиной к ней, но Лиз знала — мама уже надела улыбку, как надевают пиджак: по привычке, чтобы казаться сильной.

— У тебя всё получится, — сказала она, ставя перед дочерью тарелку с тостом.

— Это просто школа, — пробормотала Лиз, ковыряя хлеб. — Все ходят в школу.

«Но не все теряют себя», — хотела добавить она, но проглотила слова вместе с глотком зеленого чая. Внутри было ощущение, будто её ведут на сцену. Огромный зал, прожекторы, лица в тени. Все смотрят, но никто не хлопает.

Отец уже ушёл. Новый офис, новая работа, новое утро, в котором не было места её прошлому.

Лиз оделась как можно тише: серая толстовка, джинсы, кеды, волосы — в низкий пучок. Без макияжа. Без заметности. Сегодня она хотела стать воздухом: невидимой, пройти сквозь день, не зацепив взглядов, не оставив следа.

Машина подъехала к школе. Здание выросло перед ней, как крепость. Огромное, глухое, чужое. У Лиз дрогнули колени. В животе скопилась холодная пустота.

Хотелось развернуться, побежать обратно, исчезнуть.

— Лиз, давай сфотографируемся на память, — голос миссис Арден прозвучал нарочито бодро. — Как раньше, перед первым учебным днем.

— Мам… как раньше ничего уже не будет, — буркнула Лиз, не отводя взгляда от фасада школы.

Миссис Арден мягко вздохнула, но не стала настаивать. Вместо этого она быстро достала из сумки старенький «Полароид», навела на дочь и щёлкнула, почти не целясь.

Цвет, которого еще нет

Глухой удар грома за окном заставил Лиз вздрогнуть и оторвать взгляд от альбома. Она по-прежнему сидела на полу посреди полураспакованных коробок, скрестив под собой онемевшие ноги. В квартире было тихо, лишь за окном зашуршал усилившийся дождь, заставляя тени на стенах трепетать и двигаться.

Она медленно закрыла альбом, пальцы всё ещё лежали на шероховатой обложке. В груди была та самая знакомая пустота, но теперь её края будто пощипывало странное, почти болезненное любопытство.

Кто была та девушка с напряжёнными плечами и испуганным взглядом, смотревшая на неё с первой страницы? Та, что боялась города, школы, чужих взглядов? Та, что получила этот альбом и, должно быть, засмеялась тогда — настоящим, лёгким смехом, который Лиз уже не могла воспроизвести даже в воображении?

Девушка отложила альбом в сторону и поднялась с пола, разминая затекшие мышцы. Нужно было двигаться дальше, обживать это место. Но вместо того чтобы взяться за следующую коробку, Лиз подошла к окну.

Город под дождём был похож на акварельный рисунок — размытый, серо-синий, без резких линий. Где-то там осталась та школа. Тот самый класс. Тот парень с озорной улыбкой, и редким именем — Винсент — приходило на ум с чёткостью высеченной на камне надписи, но без всякого смысла.

Она повернулась и обвела взглядом комнату. Взгляд снова упал на альбом, лежащий на полу рядом с коробкой «Личное». Он лежал там, словно приглашение. Обещание ответов на вопросы, которые она разучилась задавать.

Лиз глубоко вздохнула, ловя знакомый запах старой бумаги, пыли и влажного воздуха, проникающего в квартиру через неплотно закрытую створку. Она не чувствовала ничего, кроме смутного щемящего ощущения, похожего на то, что испытываешь, проходя мимо двери, за которой когда-то жил кто-то важный, а теперь — лишь пустота.

Но альбом был ключом. И Лиз уже повернула его в замке.

Она не стала сразу же листать его дальше. Вместо этого Лиз подошла к большой коробке, нашла электрический чайник, чтобы заварить себе чаю. Пока чайник закипал, её взгляд снова и снова возвращался к альбому.

Она понимала, что это не просто воспоминания. Это было путешествие. Возвращение в место, где она оставила часть себя, и теперь ей предстояло выяснить, что же именно она потеряла. И почему, забыв, она всё же бессознательно выбрала вернуться именно сюда.

Чайник выключился с тихим щелчком, нарушив тишину. Лиз налила кипяток в чашку, наблюдая, как заварка окрашивает воду в тёплый янтарный цвет. Девушка обхватила ее ладонями, и приятное тепло растеклась по телу.

Лиз твёрдо для себя решила: она будет листать этот альбом страница за страницей. Пока не поймёт. Пока не вспомнит.

Она сделала глоток горячего чая, поставила чашку на полку и снова опустилась на пол перед открытой коробкой. С полной решимостью, Лиз взяла альбом в руки.

Пальцы сами нашли следующую страницу.

И прежде чем она успела её перелистнуть, память — не эмоциональная, а мышечная, память тела — уже отозвалась лёгким спазмом в горле. Словно эхо давнего кашля.

На следующей странице она увидела рисунок, который Лиз сразу же узнала.

~

Перемена в этой школе походила на маленький конец света — правда, всегдаобходилось без паники. Зато был грохот хлопающих дверей, гул голосов и электрические разряды смеха. Стоило прозвенеть сигналу, как коридоры наполнялись гулом голосов, хлопками шкафчиков и сладковато-горьким запахом кофе из автомата в холле, вперемешку с чем-то неопознанноприторным из столовой.

Вин, держа в руках потрёпанную тетрадь с закрученным уголком, прорезал толпу так, будто тренировался к марафону. Мимо промелькнула группа баскетболистов, кто-то из них шутливо окликнул его, но он даже не обернулся. Дверь в класс он распахнул с лёгким драматизмом, словно собирался ворваться в фильм, но внутри было гораздо спокойнее.

Внутри был свой, камерный хаос. За первой партой кто-то торопливо переписывал конспекты, выводя буквы так, будто каждая могла спасти жизнь; две ученицы рядом спорили над заметками в планшете, то хмурясь, то кивая; а у окна парень в наушниках постукивал по клавишам ноутбука в ритм какой-то своей, невидимой музыки.

Виншвырнул рюкзак на ближайший свободный стол и схватил маркер у доски. Он уже собирался вывести на доске что-то, возможно, абсолютно бесполезное, но эффектное… как вдруг замер. Боковым зрением уловил — лёгкое движение, штрих карандаша по бумаге.

В углу, на своём привычном месте, сидела Лиз Арден. Волосы чуть спадали на лицо, карандаш в пальцах двигался быстро, но легко — как будто она не рисовала, а ловила ветер.

Вин медленно опустил руку с маркером. План, который он собирался воплотить на доске, растворился, как сахар в его утреннем кофе. Он направился к девушке, не замечая, как ноги сами выбрали этот путь.

— Знаешь, я тут подумал… — начал он, присев на край её парты и чуть наклонив голову, пытаясь заглянуть в скетчбук. — Мы с тобой, если так разобраться, в одной лодке. В этой… гонке на выживание, — он сделал неопределённый жест в сторону класса и школы в целом. — Так почему бы нам… не стать напарниками? Ну… или друзьями?

Он улыбнулся — фирменно, с ноткой дерзости, но в глазах все, же мелькнула честная, почти уязвимая искра.

Лиз не посмотрела. Резинка скетчбука щёлкнула, рисунок исчез под обложкой. Она встала, закинула рюкзак на плечо и, не сказав ни слова, прошла к двери.

Ни жеста, ни взгляда. Только шаги, которые стихли в шуме перемены за порогом.

В звучании дождя

Воскресное утро было серым. Небо будто завалилось на землю, тяжелое, свинцовое, и дождь лил, как из ведра. Лиз стояла у окна, глядя на стекло, по которому медленно стекали капли. Раньше она любила дождь. Он казался уютным, почти успокаивающим. Но здесь он был другим – навязчивым, холодным, будто кто-то вылил весь накопившийся в мире холод прямо на город.

Она спустилась на первый этаж, дом встретил ее тишиной. На кухне пахло сладко: панкейки теплые, чуть влажные от сиропа, стояли прикрытые салфеткой. На столе, рядом с тарелкой лежала записка: «Папа уехал в командировку, я к бабушке, ей нужно помочь с садом. Обязательно позавтракай. Обед и ужин я приготовила, все стоит в холодильнике, тебе просто нужно разогреть. Вернусь завтра утром. Не забудь закрыть окно в своей комнате – передавали сильный ветер. Целую, мама. Не скучай».

Миссис Арден звала Лиз с собой, но она отказалась. Сказала, что завалена уроками, хотя в голове у нее был только один план – чай, тишина и, может быть, пара рисунков, которые никто не увидит.

Лиз положила на тарелку несколько панкейков, налила себе зеленого чая, и, прижимая чашку к ладоням, уже собиралась вернуться в комнату.

Но ее остановил резкий стук в дверь.

Лиз замерла. Один стук. Потом другой, чуть громче. Лиз нахмурилась, поставила тарелку и чашку с чаем на ступеньку и направилась к входу.

— Кто там? — спросила она, не открывая.

— Это я, колючка. Промок, замёрз, остро нуждаюсь в чае и человеческом участии, — за дверью послышался знакомый голос.

Девушка закрыла глаза и чуть скривилась. Только не сейчас.

— Вин? Что ты здесь делаешь?

— Провожу эксперимент. Проверяю, сколько в тебе от человека. Пока показатели тревожные.

— Ты мокрый?

— Как свежий миф о Нептуне. Откроешь?

Лиз вздохнула и приоткрыла дверь. На пороге стоял Вин, волосы прилипли ко лбу, с куртки стекала вода. В руке — рюкзак, на лице — довольная улыбка.

— Ты не думаешь, что это выглядит как вероломное вторжение? — спросила Лиз, глядя на него сверху вниз.

— Думаю. Но мой энтузиазм победил вежливость. К тому же, если бы ты была занята, ты бы не открыла.

— У тебя слишком много теорий, — пробормотала она и отступила от двери. — Проходи. Только не вздумай капать на пол.

— Я принёс мир и мармелад, — сообщил он, проходя внутрь. — Можно считать, что я дипломат.

Он снял обувь, поставил рюкзак у стены и направился в сторону кухни, словно был уже тут не раз.

— Ух ты. Панкейки? Ты готовила?

— Мама. Я пока не на том уровне, чтобы печь по утрам.

— Ну, тогда мы обязаны отдать ей должное. Иначе это будет кулинарное преступление.

Вин уселся на свободный стул, прихватив один панкейк без разрешения. Лиз села напротив него, наблюдая, как парень запихивает его целиком в рот.

— Это правда твой план? Просто прийти и… есть?

— Мой план был простой: по максимуму завоевать твоё расположение и не быть выгнанным на улицу. Панкейки не входили в него, но они стали приятным бонусом.

— В твой план, наверное, еще входило «промочить пол и нарушить тишину».

— Это входит в стандартный пакет «Вин». У тебя есть чай?

— Был. До твоего появления, но резко закончился.

Он протянул руку.

— Раз уж ты человек, прояви милосердие. Холодно, ты не представляешь как.

— Я представляю. Ты выглядишь, как мокрая куртка в депрессии.

— Ого. Это уже почти забота? Или сарказм?

— Это стандартный пакет «Лиз».

Лиз все же налила ему чаю, поставив перед ним пузатую чашку. Вин, недолго думая, взял ее и осторожно сделал глоток.

— Знаешь, тут уютно. По-настоящему. Даже дождь звучит как саундтрек к чему-то важному. Например, к моему героическому визиту.

— Я бы все-таки назвала это вероломное вторжение.

— Пусть будет экспедиция. К замкнутой и молчаливой художнице, охраняющей чай и панкейки.

Лиз приподняла бровь.

— Ты переоцениваешь драматизм происходящего. Я просто хотела тишины.

— А я просто принёс немного шума. Баланс. Вечный конфликт света и тени, Лиз и Вина.

Она немного усмехнулась — не из удовольствия, а потому что Вин был слишком нелеп, чтобы на него злиться всерьёз.

— Что ты на самом деле хотел?

Он замолчал на секунду. Серьёзность на лице появилась неожиданно.

— Не знаю. Просто… ты мне кажешься интересной.

Лиз откинулась на спинку стула и посмотрела в окно. Дождь шёл тише, почти перестал.

— Ладно, — сказала она наконец. — Можешь остаться. Но не долго. И без философии.

— Обещаю. Только чай, панкейки и немного шума.

— И мармеладных червяков, — напомнила она, откусывая кусочек от панкейка. — Ты ведь дипломат.

— Лучший в своём роде, — улыбнулся он.

Панкейки были почти доедены, чай остыл, но Лиз не торопилась вставать. Вин лениво откинулся на спинку стула, размазывая по скуле каплю сиропа.

— Ты всё ещё выглядишь как человек, которого постирала жизнь, — заметила Лиз, кивая на его промокшую рубашку.

— Это мой новый образ. «Утомлённый романтик». Думаю, сработает, если я решу писать песни.

— Только не начинай петь.

— Даже не подумаю. Разве что ты попросишь.

— Никогда.

Он хмыкнул, встал и подошёл к двери кухни, ведущей в гостиную.

— У вас есть камин?

— Не настоящий. Электрический. Но тепло даёт.

— Тогда пошли туда. Я хочу почувствовать себя дедом, который рассказывает страшилки внукам.

Лиз взяла свою чашку и молча пошла за ним.

Гостиная встретила их мягким светом и полутёмным уютом. Из приоткрытого окна доносился тот особый запах сырости и прелой листвы, что приходит только осенью. Лиз закрыла окно и нажала кнопку на пульте — камин вспыхнул тёплым, оранжевым светом.

— Садись. Только не раскидывайся. Это не поезд дальнего следования, — сказала она и устроилась на одном из кресел, поджав под себя ноги.

Вин плюхнулся на диван, как будто и правда ехал вторым классом и вымотался.