Ты мой свет

Глава 1. Лариса

Я проснулась раньше, чем хотела. Даже немного обидно - суббота всё-таки, законное право спать, сколько влезет. Не нужно было куда-то бежать или что-то срочно делать. Просто организм, кажется, сжился с тревогой, которая живёт во мне уже давно. Она не орёт сиреной — она жужжит как комар под ухом. Но это навязчивое жужжание, продолжающееся изо дня в день, становится громче любого крика. Именно она заставляет меня вставать пораньше, чтобы приготовить завтрак.

Я вышла на кухню босиком, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мужа и сохранить для себя эти минуты в тишине. Раньше я любила нашу квартиру. Она казалась мне островком спокойствия в безумном мире. А теперь ступаю как по минному полю.

Наша. Я до сих пор так говорю: «наша», хотя всё чаще ловлю себя на мысли, что больше не чувствую это место своим. Его диван, его любимая кружка, его телек. Я в этом интерьере — как декор, к которому привыкли, но который давно никто не замечает.

Сковорода разогревается, яичница шкворчит в масле, и это звучит как навязчивый шёпот. Я готовлю завтраки каждый день - то ли по привычке, то ли чтобы показать заботу. Но это нужно скорее мне, чем Николаю. Для него не проблема позавтракать в офисе или по пути зайти в кофейню. И не потому что он такой понимающий и чуткий партнёр. Просто ему безразлично.

— Хочешь кофе? — спрашиваю в сторону гостиной, когда откуда доносятся звуки включённого телевизора.

Не успел проснуться и сразу врубил новости. Как всегда.

— Угу, — отвечает он, наверняка даже не отрывая взгляд от экрана.

Я беру поднос и ставлю на него две кружки, тарелку с яичницей и бутерброды. Завтрак с доставкой. Молча. Всё молча. Кажется, я чаще разговариваю сама с собой и с кастрюлями, чем с собственным мужем.

Он сидит на диване в домашних шортах, с телефоном в одной руке и пультом — в другой. Новости мелькают за его плечом: курс доллара, пожары, выборы, какая-то авария. Всё, что его интересует — по ту сторону экрана, не здесь.

Я ставлю поднос на журнальный столик. Он кивает, не глядя.

— Слушай, я хотела напомнить… — начинаю я, и чуть пугаюсь звука собственного голоса. Он звучит, как несмазанные дверные петли. Чуть откашливаюсь и продолжаю. — У нас на вечер столик забронирован. Помнишь, тот новый ресторан на Никитской? Ты говорил что хотелось бы сходить.

Вижу, как он морщится. Это не раздражение, а скорее досада. Словно я ляпнула что то неуместное.

— Слушай, Лар… Ну я устал. Реально. Давай останемся дома? Мне на работе мозг выели, не хочется никого видеть.

— Я бронировала за две недели, — говорю спокойно, хотя внутри что-то обрывается и падает, как в бездонный колодец. — Специально на сегодня подгадывала...

— Ну так сходи с подружками, если так хочется, — отмахивается, уже снова утыкаясь в телефон.

Я киваю, чтобы не сказать чего-то, за что потом будет стыдно. Чтобы не звучать как «королева драмы», как он как-то назвал меня в шутку, когда я сказала, что мы давно не разговаривали по-настоящему. Просто киваю. Улыбнуться не получается.

Мы едим молча. Он смотрит в экран телефона — телевизор продолжает бубнить фоном, а он уже переключился на какой то подкаст. Кто-то что-то рассказывает с важным видом. Николай кивает, улыбается экрану. Я пью свой кофе, почти не ощущая вкуса.

Наша семейная лодка не разбилась о быт. Она увязла в непроглядном тумане, когда даже не видно лица рядом. В сером, тяжёлом равнодушии. Когда это началось? Я не могла вспомнить.

Я всё же переоделась к вечеру. Не в платье, которое заранее приготовила для ресторана, а в симпатичный домашний костюм. У меня не было надежды что он внезапно передумает и внезапно скажет: «Лорик, поехали, я передумал». Просто хотелось, пусть и дома, выглядеть наряднее, чем в обычный день. Годовщина всё-таки, пусть и не юбилей. Не для него, не ради «оценит — не оценит». А для себя.

Он не сказал ни слова, когда я вышла из спальни. Только взглянул мельком, даже не фокусируя взгляда. Всё. Ни комплимента, ни насмешки. Просто листал что-то в телефоне.

— Я всё-таки съездила бы в этот ресторан… — попробовала ещё раз. Голос звучал почти жалобно, и я себя за это тут же возненавидела. На что я надеялась?

— Я же сказал: давай без этого, Лар. У меня была очень тяжёлая неделя. Я просто хочу отдохнуть. Пиццу закажем, если ты готовить не хочешь, посмотрим что-нибудь. Ты же любишь эти мелодрамы.

Я не мелодрамы люблю. Я люблю фильмы, где люди взаимодействуют. Где они хотя бы смотрят друг на друга. Раз уж из моей жизни это исчезло

— Закажи сам, — бросаю коротко, и иду на кухню.

Мне не хочется злиться, правда. Я не из тех, кто устраивает сцены, бьёт посуду, швыряет пульт об стену. Просто внутри — пустота, такая звонкая, что даже ложка в кружке стучит невыносимо громко.

Он заказывает, потом зовёт: «Лар, я там два соуса взял, как ты любишь». Я молчу. Это не обида, я просто устала притворяться, что всё хорошо.

Мы едим на диване. Я машинально смотрю на экран — какой-то сериал, сюжет скользит мимо, как шум проезжающих машин. Николай смеётся над какой-то репликой, а я ловлю себя на том, что считаю, сколько раз он посмотрел в телефон за последние десять минут. Пять. Потом шесть. Потом я перестаю считать.

— Кто пишет? — спрашиваю небрежно, глядя в сторону.

Он смотрит на меня с долей раздражения.

— Работа. Да перестань, ты же знаешь.

Работа. Удобное слово. Как ширма, за которую можно спрятать всё, что угодно.

Ночью, когда он засыпает первым, я долго лежу с открытыми глазами. Слушаю, как он дышит. В темноте его лицо кажется незнакомым. Слишком гладкое, слишком спокойное. Будто он сейчас там, где ему хорошо.

А я осталась здесь. Среди ночи. С собой. С вопросами, на которые знаю ответы, но боюсь произнести их вслух.

Может, мы всё ещё вместе просто потому, что лень расставаться и искать новые отношения? И теперь просто лежим рядом, как два огурца в банке, которую забыли в холодильнике. Лежим и тухнем.

Глава 2. Николай

Утро началось тяжело, подниматься с постели страшно не хотелось. Не из-за усталости — я спал нормально. Просто каждое утро начиналось одинаково: с мысли «опять». Опять этот офис, опять эти цифры, опять кофе из автомата, который давно стал на вкус как пластик. И опять — вечер дома, с этим напряжённым молчанием, которое как трещина на стекле: ещё чуть-чуть — и всё пойдёт к чертям.

Я стою у кофемашины на работе, слушаю, как она громко фыркает, и думаю: вот так и я. Вечно шумлю, киплю, чтобы в итоге выдать что-то слабенькое, вяло тёплое, почти безвкусное.

— У тебя затраханный вид, — говорит Саня, коллега с отдела продаж. У него талант появляться там, где его меньше всего ждут. И шутить не к месту. Он всегда тут, когда мне не надо, и шутит, когда шутить — последнее, что хочется.

— У меня просто утро, — бурчу.

— Угу. И, судя по лицу, оно у тебя длится уже месяц.

Он встаёт рядом, берёт свою кружку.

— Чё, дома тишь да гладь? — усмехается.

— Не твоё дело, — говорю, но не зло. Просто… он прав.

Всё настолько тихо и гладко, что уже напоминает озеро, затянутое ряской. Или даже болото.

— Я вот что думаю, — продолжает Саня, — у нас как принято: построил дом, родил сына — и вроде всё, план выполнил. А потом что? Что делать дальше?

Он не ждёт ответа. Он просто кидает это в воздух, как камешек в лужу. А у меня внутри — будто что-то отозвалось. Потому что, правда, я не знаю, что дальше. У нас с Ларисой было много «надо». Надо ремонт, надо отпуск, надо ипотеку закрыть. А потом стало просто «надо держаться». И вот мы держимся. За что — уже не ясно. С ребёнком вот не сложилось, но это уже как будто к лучшему.

Вечером я зашёл в подъезд с тяжестью в груди. Даже не от бесконенчного рабочего дня, а от мысли, что сейчас открою дверь, и всё будет… как всегда. Она на кухне. Я с телефоном.

— Привет, — сказала она, когда я вошёл. Тихо, почти нейтрально.

— Привет, — ответил я, снимая куртку. — Что у нас?

— Курица с картошкой. В духовке. Скоро будет.

Я киваю. Не знаю, почему, но в этот момент хочется что-нибудь сломать. Не потому, что курица. А потому, что всё это — будто чья-то чужая жизнь, в которую я зачем-то вписался.

— Я, кстати, на выходные к Лере собираюсь, — говорит она небрежно. — Помнишь, я говорила? Мы хотели погулять, поболтать. К понедельнику вернусь.

Я чувствую, как раздражение медленно поднимается внутри. Вот оно, знакомое чувство: когда хочется, чтобы всё просто исчезло. Чтобы не надо было ни объяснять, ни спорить. Чтобы тебя не трогали.

— Ага. Конечно, — говорю я. — Куда ж без Леры. А я, значит, опять один в этой квартире, да?

Она молчит. Я слышу, как таймер на духовке щёлкает.

— Ну а что? Нормально, да? Ты тусишь, развлекаешься, а я тут. Работаю, вкалываю. О своих хотелках даже подумать некогда.

Она продолжает молчать. И это молчание как будто глухая стена. И это злит меня ещё больше.

— Ты вообще замечаешь, что всё держится на мне? Что если я хоть чуть-чуть отпущу — всё рухнет?

Она смотрит на меня спокойно, без упрёка. Как будто что-то внутри давно умерло, и теперь уже неважно — говорить или нет.

Я отворачиваюсь. Не потому что стыдно. А потому что в её взгляде — что-то страшное. Отчуждение. Та самая пустота, о которой я сам боюсь подумать.

В комнате становится душно. Или это я сам себя разогреваю изнутри — мыслями, упрёками, обидой. Как будто каждое слово, которое я не сказал раньше, теперь копится в горле и пытается вырваться сразу, и всё мимо кассы.

Я иду в ванную, закрываю дверь, чтобы побыть в одиночестве. Смотрю на своё отражение в зеркале. Усталые глаза, пробившаяся за день щетина, привычная складка на лбу. Я выгляжу, как человек, который живёт не свою жизнь.

Иногда мне кажется, что мы с Ларисой просто привыкли. Привыкли быть рядом. Как старые соседи по коммуналке, которые уже давно не ругаются — просто не разговаривают. Стираем вещи в одной машинке, пьём чай на одной кухне, спим в одной кровати. И снаружи будто бы «как у всех».

Но внутри лишь скука. Я чувствую, что глохну. Как будто весь этот быт, эти ужины, «как прошёл день» — это не про меня. Как будто я играю роль хорошего мужа, но роль давно уже не по душе. А выхода — нет.

Я возвращаюсь в кухню. Она уже накрыла. Всё аккуратно, как всегда. Лариса — вообще человек аккуратный. Её порядок — это способ справляться с хаосом внутри. Я это понимаю. И всё равно — злюсь. Потому что в этом порядке нет меня.

— Садись, — говорит она тихо.

— Спасибо, — бурчу. Начинаем есть.

Минуты идут. Мы жуем. Смотрим каждый в свою точку. Радио играет на фоне — старый хит, кажется, "Scorpions". Она чуть заметно кивает в такт. Я ловлю себя на том, что не помню, когда в последний раз мы вместе слушали музыку. Просто музыку, не фоном.

— У тебя на работе всё нормально? — спрашивает она вдруг. Осторожно. Как будто боится задеть.

— Да. Всё как всегда.

Ответ сухой. Как и всё между нами. И я сам себе надоел уже с этим. Но изменить что-то? Не знаю. Не уверен, что хочу. Или что могу.

— Если хочешь, я не поеду к Лере, — говорит она неожиданно мягко. — Проведём время вместе.

Я почти смеюсь. Не потому что смешно. А потому что поздно. Или глупо. Или… уже всё равно.

— Да поезжай, — говорю, откладывая вилку. — Чего мне. У тебя своя жизнь, у меня — своя.

Её плечи чуть сжимаются. Она опускает взгляд. Говорить больше не хочет.

И я тоже.

Мы доедаем в тишине. Потом я включаю телевизор, громко, чтобы заглушить мысли. Сажусь на диван. Пролистываю ленту в телефоне. Не читаю, просто листаю. Как будто ищу что-то — спасительное, новое, живое. Но всё одинаково. Фото, посты, новости. Лица. Чужие жизни. Одно и то же.

Лариса моет посуду. Ни упрёка, ни истерики, на даже резких движений. Просто выполняет привычные действия, как робот.

И я понимаю: вот мы, два взрослых человека, у которых вроде бы есть всё для комфортной жизни. И при этом ни тепла, ни желания, ни настоящей человеческой близости.

Глава 3. Лариса

Я вышла из дома с одной сумкой. Минимум вещей: свитер, зарядка, смена белья. И книга, которую я вряд ли открою. Настоящий груз был не в вещах — в голове. И в сердце.

На перроне пахло гарью и железом. Поезд немного опаздывал, и это заставляло нервничать. Мне некуда было спешить, просто хотелось окунуться в умиротворяющую атмосферу плацкарта. Мерное покачивание, стук колёс и мелькающие за окном пейзажи. Это, как ни странно, давало ощущение, что я не совсем застряла. Что стоит только подождать, и я смогу выйти из душного вагона в новую жизнь, и, возможно, сама стану немного другой.

Я села у окна. Поезд тронулся. Мир за стеклом пополз назад — деревья, дома, светофоры. А я, казалось, наконец смогла остаться наедине с собой.

Мы с Николаем ездили вместе в последний раз, наверное, пару лет назад. Точно не вспомню — всё как-то слилось. Тогда мы ехали к его родителям, и я помню, как он спал почти всю дорогу, а я смотрела в окно и думала: «Почему он больше не держит меня за руку?» Сейчас я ехала одна — и рука лежала свободно, но ощущение потери было сильнее, чем тогда.

Я вспомнила, как мы мечтали. Это были такие простые, наивные мечты — путешествовать, купить велосипеды, взять отпуск не «на дачу», а просто в город, где мы никогда не были. Он говорил: «А давай просто купим билеты и поедем». Я смеялась, говорила: «Ну ты же не спонтанный». А он отвечал: «С тобой — всё, что угодно».

А потом началась жизнь. Работа, ипотека, усталость. Мы всё откладывали — поездки, разговоры, даже фильмы. Казалось, что впереди — вечность. Что всё успеется.

А может всё разрушилось безуспешными попытками забеременеть? Наверное Николай ждал, что всё случится само собой. Но само собой не получилось, а клиники и обследования его, видимо, пугали.

Попытки объяснить, что нам нужно пройти это вдвоём, успехом не увенчались — он от раза в раз продолжал саботировать мои начинания. Не приходил по записи, демонстративно отстранялся, когда я намекала на близость в «подходящие дни».

А теперь я еду к Лере, потому что не могу больше быть дома. Не из-за того, что Николай сделал что-то ужасное. А потому что он не сделал ничего. И я не знаю, что хуже.

Лера встретила меня на вокзале. В коротенькой куртке цвета красного вина и с бумажными стаканчиками кофе в руках.

— Боже, ты выглядишь как потерявшийся котёнок, так и хочется завернуть тебя в плед и налить горяченького, — сказала она, обнимая.

Я усмехнулась.

— Ни от того, ни от другого не откажусь.

В её машине играл старый альбом «Ночных снайперов». Мы обе когда-то их слушали в универе. И сейчас, спустя годы, голос Дианы Арбениной вдруг напомнил, что у меня внутри всё ещё что-то живое. Что-то, что помнит, кем я была до замужества. До этой странной пустоты и одиночества вдвоём.

— Что случилось? — спросила Лера, не глядя на меня.

Я пожала плечами, глядя в окно.

— Да ничего случилось. Мы живём, как соседи. Словно в двух разных реальностях. Подозреваю, что одинаково унылых, но не пересекающихся. Па-рал-лель-но.

— А ты говорила с ним?

— А о чём? Он устаёт. Он всегда устаёт. Или смотрит телик. Или залипает в телефон. А я задолбалась быть просто мебелью.

Лера медленно кивнула.

— Хреново, наверное. Каждый сам по себе. Хотя вы вдвоём.

Я кивнула.

— Я начинаю думать что лучше быть одной, чем вот так.

Дом у Леры всегда пах какими-то тёплыми вещами — корицей, книгами, шерстяным пледом, по которому явно трётся кошка, пока хозяйка на работе.

Здесь не было идеального порядка, но в этом лёгком хаосе чувствовалась жизнь. Место, где можно позволить себе быть просто собой. Не подбирать слова, не прятать эмоции. Раньше я была очень эмоциональной, но со временем научилась гасить любые вспышки и эта привычка вросла в меня. Прятаться от проблем и не провоцировать конфликты.

Мы сидели на кухне, за маленьким столом, застеленным яркой жёлтой скатертью. Лера заварила было чай, но посмотрела мне в глаза и налила нам по бокалу. Я была только за — хотелось, чтобы этот вечер хоть немного распутал всё то, что за годы завязалось в тугой узел.

— Ты знаешь, — начала я, глядя на танец свечи в стеклянной банке, — раньше я думала, что любовь заканчивается, когда приходят ссоры, крики. А оказалось — она заканчивается тишиной.

Лера молчала. Я видела, как она пытается ничего не говорить — просто быть рядом. И от этого становилось немного легче.

— Мы не ругаемся, — продолжала я. — Мы не спорим. Мы даже не разговариваем. У нас просто... день за днём. Всё привычно. Всё «нормально». Только мне кажется, что я растворяюсь. Становлюсь никем. Женщина, которая делает кофе и молчит.

Лера потянулась к сигарете. Она бросала уже раз пятнадцать, но в такие вечера позволяла себе.

— Ты хочешь уйти? — спросила она.

Я замерла. Не то, чтобы я не задавала этот вопрос сама себе, но сейчас он прозвучал вслух. Что делало его весомее.

— Не знаю, — выдохнула я, машинально собирая в кучку крошки от печенья на столе. — Мне иногда кажется, что я растворилась. Не принадлежу себе, ничего не решаю. Всё время что-то делаю, но настоящего стремления уже давно нет. И меня самой больше нет.

Лера подошла ближе, обняла одной рукой. У неё это получается — быть рядом, не залезая в душу с сапогами.

— Лорик, солнышко, ты это всё ещё ты. Даже если забыла. Просто ты сейчас не в форме, так сказать. Но ты приехала. А это уже твоё решение. Не все решения должны быть глобальными.

Мы замолчали. Окно было чуть приоткрыто, и в него тянуло вечерним воздухом — таким, каким пахнет в начале осени: сухая листва, чуть прохлады. И запах чьего-то ужина — Лерины соседи явно жарили картошку с салом. Этот запах был живым и настоящим, и куда более реальным, чем всё, что я ощущала дома последние месяцы.

Я смотрела на тюль, который шевелился от сквозняка, и вдруг почувствовала — у меня внутри тоже что-то двинулось, будто лёд треснул. Или отвалилась корка старой краски, а под ней — гладкая чистая поверхность.