Сегодня мне исполняется восемнадцать.
Эти слова будто сияют огненными буквами в воздухе, стоит только их произнести. Я ждала этого дня, как ждут самой важной премьеры — с дрожью в коленях и нетерпением в сердце.
Я проснулась раньше обычного. Солнце ещё только поднималось, мягко скользя по шторам, а я уже сидела перед зеркалом. Моё отражение смотрело на меня дерзко, почти вызывающе. Большая копна тёмных волнистых кудрей спадала на плечи, в глазах — нетерпение и азарт. Испанская кровь делала меня слишком яркой, слишком живой. Я знала: в этот день на меня будут смотреть. И я не позволю никому усомниться — я взрослая, сильная, красивая.
Моё платье висело на двери шкафа — красное, облегающее, с открытыми плечами. Оно подчёркивало мою узкую талию и широкие бёдра, на которые я всегда обращала внимание в зале, когда занималась у зеркала. Каждый присед, каждый километр на беговой дорожке сегодня должен был оправдаться. Этот вечер — мой.
Программа тоже была продумана мной до мелочей. Сначала я выйду на сцену и спою — я выбрала песню, которая стала для меня символом перемен. Голос — мой главный инструмент, и я знала: он прозвучит так, что гости замолчат. Затем появится ведущий, весёлый и энергичный, он будет развлекать всех конкурсами и шутками. А в конце я сяду за белое пианино. Десять лет музыкальной школы, сотни гамм и этюдов, слёзы и усталость — всё ради того, чтобы однажды сыграть для себя и тех, кто дорог.
Внизу уже кипела жизнь. Мама, сияющая в ярком платье, расставляла блюда на длинном столе. Папа шутил с официантами, проверяя каждую мелочь. Брат Марк всё время улыбался, а его жена Марина, аккуратно держась за округлившийся живот, выглядела так спокойно и светло, что я невольно тоже успокаивалась.
— Ну что, звезда, готова? — подмигнул Марк, заглядывая в мою комнату.
Я поправила локон, который выбился из причёски, и усмехнулась:
— Больше, чем ты думаешь.
Брат подошёл ближе, обнял меня за плечи и чуть прижал к себе. В его объятиях я всегда чувствовала себя маленькой, даже сейчас, когда уже выросла. Марк был старше на десять лет, и для меня он всегда оставался чем-то большим, чем просто брат. Он был моей опорой, защитой, человеком, к которому можно прибежать хоть среди ночи.
— Знаешь, я горжусь тобой, — сказал он серьёзно, и его глаза блеснули так тепло, что мне захотелось улыбаться шире. — Восемнадцать… Уже взрослая. А для меня всё равно та же девчонка, которая гонялась за мной по двору с игрушечным мечом.
— Ну конечно, — закатила я глаза. — И с косичками до пояса, вечно в синяках.
Он рассмеялся, но потом опять стал серьёзен:
— Али, я хочу, чтобы ты знала: у тебя всегда есть я. Что бы ни случилось, какие бы решения ты ни принимала.
Я крепко его обняла.
— Знаю, Марк. И это для меня самое важное.
Он чмокнул меня в висок, а потом отошёл и смерил строгим взглядом.
— Но никаких коротких юбок. Услышала?
Я фыркнула, обернувшись к зеркалу, и дерзко бросила:
— Ой, Марк, всё. Сегодня мне можно всё.
Он рассмеялся, качнув головой:
— Вот знал же, что так ответишь. Ну ладно, звезда. Сегодня — твой день.
Этот день должен стать особенным. Не просто днём рождения, а началом чего-то большего. Моей новой жизни.
Я представляла, как гости будут аплодировать, как мама смахнёт слезу, а папа скажет тост, который я буду помнить всю жизнь. Я представляла, как смогу наконец показать всем — я не ребёнок. Я взрослая женщина.
А главное — он поймёт.
Поймёт, что я изменилась. Что перед ним не девчонка, которая была всего лишь сестрой его друга, маленькая и недосягаемая.
Даниил Демковский.
Имя, от которого у меня до сих пор внутри что-то щемит. Лучший друг моего брата. Его партнёр по бизнесу. Мужчина, на которого я не имела права смотреть так, как смотрела всегда.
Мне было всего пятнадцать, когда я увидела его впервые. Он казался слишком взрослым, слишком красивым, слишком реальным для моих девичьих фантазий. Я ловила каждое его движение, каждую улыбку, и в глубине души мечтала: «Когда я вырасту, у меня будет такой парень. Такой мужчина».
Но он меня не замечал. Никогда. Для него я оставалась мелкой приставучей сестрёнкой Марка.
И тогда я делала всё, чтобы он посмотрел хоть раз по-другому.
Короткие юбки. Нарочито вызывающие наряды. Слишком громкий смех, слишком дерзкие взгляды. Я будто кричала ему: «Посмотри! Я здесь!»
Но он не смотрел.
Ни разу.
И всё же я ждала этого дня. Моего дня. Моей взрослости. Пусть теперь увидит, кем я стала. Пусть поймёт, что я больше не девочка.
Дом наполнился жизнью задолго до заката.
Испанская кровь не терпела скучных застолий — всё было так, как любила мама: гирлянды из красных и золотых лент, цветы, пёстрые скатерти, музыка, что звенела и переливалась в каждом углу. Соседи, мои друзья, семья, друзья брата — все смеялись, хлопали в ладоши, обнимали меня и желали счастья.
Неделя после моего дня рождения пролетела, как раскалённый ветер. В Испании солнце жгло безжалостно, и казалось, даже каменные стены виллы дрожат от жары. Воздух был густым, напоённым запахом жасмина и горячей плитки под ногами.
На вилле по-прежнему царила жизнь: Марк с Мариной задержались на пару недель, и даже Даня остался… не один, разумеется. Его спутница, Карина, всё ещё держалась рядом, словно отметила на нём право собственности.
Перед зеркалом я долго выбирала, что надеть. И в итоге остановилась на самом дерзком купальнике. Чёрный, с высокими вырезами и тонкими бретелями, он обнажал ровно столько, сколько нужно, чтобы ни у кого не осталось сомнений: я выросла. Десять лет занятий в спортзале, строгая дисциплина, испанская кровь — всё это сливалось в отражении, от которого мне самой стало трудно отвести взгляд.
Я собрала кудри в высокий пучок, позволив нескольким прядям мягко обрамить лицо. На запястье блеснул браслет с ключиком — его подарок. И с ним, будто с амулетом, я вышла во двор.
Шум бассейна встретил меня, как всплеск музыки. Марина плавала в воде, смеясь, а Марк брызгался рядом, как мальчишка. На террасе звенели бокалы, кто-то щёлкал пальцами в такт гитаре, запах жареного мяса смешивался с ароматом цитрусовых.
И среди всего этого — он. Я заметила его сразу.
Даня лежал на шезлонге, вытянувшись лениво и уверенно, как хозяин этого мира. Тёмные солнцезащитные очки скрывали его взгляд, и это раздражало сильнее всего. Я не знала, следит ли он за мной или равнодушно наблюдает облака.
Рядом с ним, словно декоративный аксессуар, расположилась Карина. Слишком яркая, слишком нарочито счастливая. Она улыбалась, будто мне наперекор, и крепче прижималась к его плечу.
Я сделала шаг по раскалённой плитке, потом ещё. Горячие камни обжигали ступни, но я шла медленно, с той самой уверенной походкой, которую отрабатывала перед зеркалом. Я чувствовала, как ткань купальника облегает каждое движение, как браслет с ключиком звенит на запястье.
Мир будто сузился до этого пути — от двери виллы к бассейну, мимо него.
Я обошла бассейн медленно, будто каждая плитка требовала моего внимания. Солнце отражалось в воде, слепило, но я не торопилась — наслаждалась каждым шагом. И села на бортик как раз напротив его шезлонга.
Марина плескалась в воде, Марк рядом нырял и смешно подныривал под неё, заставляя её смеяться. Карина лениво перелистывала журнал и в перерывах между страницами вставляла фразы в разговор.
— Слушай, Марк, — сказал Демковский, поправив очки и чуть приподнявшись на шезлонге, — на следующей неделе надо будет созвониться с партнёрами в Италии. Их условия по кастому тачки меня не очень впечатляют.
Я сделала вид, что лениво опускаю ладонь в воду, но уши мои напряглись.
Марк и Даня были не просто друзьями. Вместе с Романом Вершининым, третьим компаньоном и их лучшим другом, они создали компанию, которая прогремела далеко за пределами Испании и России. Эксклюзивные автомобили — их стихия. Они занимались не просто продажей машин, а превращали каждую из них в произведение искусства.
Роман был мозгом и стратегом: переговоры, сделки, партнёрства, контракты — всё это было его территорией.
Марк был одним из первых основателей компании и отвечал за связи с клиентами — он мог очаровать кого угодно, от миллиардера из Дубая до коллекционера из Токио.
А Даня был художником в их бизнесе. Он отвечал за дизайн и кастомизацию: интерьеры, редкие материалы, уникальные детали, которые делали машину единственной в своём роде. Его идеи ценили так же, как руки мастеров, воплощавших их в жизнь.
Их компания росла, превращаясь в бренд с мировым именем. И каждый раз, когда я слышала о них, внутри щемило от гордости.
— Они снова пытаются продать нам кожу низшего качества по цене премиума, — продолжил Даня, откинувшись на спинку. — А клиенты не простят. Когда они берут «эксклюзив», они хотят видеть «эксклюзив».
— Ну, тогда поставим условие, — отозвался Марк, выходя из воды и встряхивая волосы. — Или играют по нашим правилам, или мы ищем других.
Я закатила глаза. Машины, переговоры, условия… Для них это было жизнью. Для меня — шумным фоном.
Но тут, Карина, подтянувшись к краю бассейна, перевела тему:
— Девчонки, вы видели новые скидки в бутиках на набережной? Я вчера проходила мимо — до пятидесяти процентов на летние коллекции.
— Алисия, — повернулась ко мне Марина, — ты ведь тоже любишь обновки. Пойдём с нами?
Я улыбнулась.
— Может быть. Но у меня немного другие мысли сейчас.
— Какие же? —прозвучал голос напротив.
Я встретилась с его взглядом — даже сквозь очки я чувствовала, что он смотрит прямо на меня.
— Думаю об университете.
— Алисия, куда будешь поступать в Испании? — сладко пропела Карина, склонив голову набок.
— Я не буду поступать в Испании, — я выдержала паузу и посмотрела на брата. — Поеду в Россию.
На лице Марка отразилось удивление. Ну конечно — я три года твердила ему, что не уеду отсюда. Но у меня был свой план. И он требовал перемен.
Город Буньоль, что находится в Валенсии, встретил нас оглушительной, радостной вакханалией. Воздух, густой и сладковатый от запаха миллионов раздавленных помидоров, въедался в кожу, волосы, лёгкие. Крики, смех, хлюпающие под ногами брызги - всё это сливалось в единый, безумный симфонический оркестр бесшабашного веселья.
Я стояла на краю эпицентра, прислонившись к заботливо укрытому брезентом фасаду нашего старого семейного дома, и наблюдала. В душе я всё же была дочерью этой жаркой, страстной земли — мне нравился сам дух фиесты, её дикий, первобытный ритм. Но вот быть мишенью для килограммов перезрелых томатов… Это было не для меня. Я предпочитала наблюдать за этим безумием со стороны, сохраняя хоть каплю достоинства и чистоты.
Мои белые льняные шорты и просторная рубашка на завязках - пока что оставались нетронутыми. Я вдохнула густой воздух, чувствуя, как по коже бегут мурашки от всеобщего азарта.
Кухня в нашем доме всегда была моим святилищем. Здесь пахло не помидорами, а свежей выпечкой, травами, которые мама добавляла во все блюда, и сладким испанским кофе. После томатного безумия эта прохлада и знакомые запахи были бальзамом для души.
Мама стояла у огромной мраморной столешницы, ловкими движениями начиняя перец сыром и анчоусами. Её русская белоснежная кожа, унаследованная мной, казалась ещё светлее на фоне яркой зелени перца. Она улыбнулась, увидев меня.
— Ну что, дочка, неужели не один помидор в тебя не попал? — в её голосе звучала тёплая усмешка.
—Этот праздник не для меня, — вздохнула я, плюхнувшись на стул и обхватив чашку с уже налитым кофе. — Никогда не понимала эту традицию. Сплошное безумие.
— Безумие? — мама подняла бровь, не прекращая работать. — Это праздник жизни, Алисия. Безудержный, немного глупый, но такой искренний. Как и вся Испания.
— Люблю наблюдать со стороны, — поправила я, с наслаждением делая глоток горьковатого напитка. — А быть мишенью... не совсем
Мы помолчали несколько минут, наполненных только звуком ножа и тихим гулом холодильника. Солнечный зайчик играл на медной кастрюле, и в этой тишине было что-то ностальгическое.
— Время летит так быстро, — вдруг тихо произнесла мама, глядя куда-то в окно, на залитые солнцем кипарисы. — Кажется, только вчера ты бегала по этому двору с бантами по плечи и в платьице в горошек. А сегодня... — она обернулась ко мне, и в её глазах светилась и гордость, и лёгкая грусть. — Сегодня ты уже взрослая женщина. Совсем.
Я почувствовала, как в горле запершило. Её слова нашли отклик в моей душе, такой же растерянной между прошлым и будущим.
— Мам... У меня есть новость.
Она сразу насторожилась, её взгляд стал пристальным, материнским
— Какая новость? Что-то случилось?
— Всё хорошо. Всё отлично, — поспешила я успокоить её. Я глубоко вдохнула, собираясь с духом. — Я подала документы. В университет. В Москву.
Тишина повисла густая, как испанские сливки. Мама замерла, её широко распахнутые голубые глаза изучали моё лицо, будто пытаясь прочитать между строк.
— В Москву? — наконец выдохнула она. — Но... мы же говорили, что ты можешь поступить здесь, в Валенсии. Или в Мадриде. Твои оценки...
— Я знаю. Но я хочу в Россию. — Мой голос прозвучал твёрже, чем я ожидала. — Я хочу стать переводчиком. И я хочу учиться там. Меня... меня взяли. Без проблем. Сказали, с моим-то образованием и знанием языков...
Мама медленно вытерла руки о полотенце, её движения стали задумчивыми. Она подошла ко мне, взяла моё лицо в свои тёплые ладони.
— Москва... это так далеко, солнышко.
— Я знаю, — прошептала я, глядя в её глаза, такие же, как у меня. — Но я должна попробовать.
Она смотрела на меня долго-долго, и я видела, как в её взгляде борются переживания и желание меня поддержать. И, как всегда, побеждала любовь.
— Переводчик... — она наконец улыбнулась, и в уголках её глаз собрались лучики морщинок. — Это же прекрасно. Ты всегда была такой способной к языкам. Помнишь, как в десять лет ты учила меня неправильным глаголам, а я всё путалась?
Я рассмеялась, чувствуя, как камень с души падает.
— Помню. Ты говорила, что у них нет логики.
— И до сих пор нет! — она фыркнула и притянула меня к себе, обняла крепко-крепко, пахнущее мукой и лавандой. — Я так горжусь тобой, моя девочка. Моя уже такая взрослая девочка.
Мы стояли так, обнявшись, на кухне, залитой испанским солнцем. И я знала, что несмотря на все расстояния, на все новые жизни, этот запах — запах мамы, дома и безопасности — всегда будет со мной. Он будет моим якорем. Моей тихой гаванью перед лицом всех бурь, которые я сама же и вызвала на себя.
Дверь на кухню с шумом распахнулась, впустив вместе с порцией жаркого воздуха, человека, от которого сердце стучало в разы быстрее.
Даня был в белой майке и таких же светлых шортах. Ну, как белых... Теперь они были щедро разукрашены алыми брызгами и размазанными пятнами. Он с недоумением оглядел себя, потом нас.
— Что это вообще было? — он провёл рукой по волосам, смахнув капли томатного сока. — Я шёл мимо, и на меня с двух сторон начали швыряться помидорами.
Чёрт возьми, какая духота. Я рванул дверцу арендованного красного внедорожника так, что та чуть не отлетела. Испанское пекло вломилось внутрь, горячим одеялом накрыв салон. Кондиционер, блять, скорее.
— Ты с ним полегче, — бросил Марк, уже усаживаясь за руль своего бежевого внедорожника. — Это тебе не твой полированный конь на колёсах.
— Разберусь, — буркнул я, нажимая на кнопку климат-контроля.
Марина, сидящая рядом с Марком, помахала мне через стекло.
— Дань, ты там с Алисией не гони, у нас всё равно маршрут один! — крикнула она.
Я кивнул. Вот именно. «С Алисией». Полный пиздец. Марк с Мариной поедут на своём авто, а мне впарили его сестрёнку. Мол, места мало, вещей много, ты поезжай на арендованной, Алисия тебе составит компанию.
Дверца пассажирской стороны как раз открылась, впустив новую порцию жары. И её.
Алисия запрыгнула на сиденье, хлопнув дверью. В каких-то крошечных шортах, которые задрались так, что видно было полбедра, и в просторной майке, сползшей с одного плеча. Волосы собраны в небрежный пучок. На шее — черный чокер.
— Ну что, шофёр, погнали? — она щёлкнула ремнём, и тот прочертил чёткую линию между её грудями, выгодно подчеркнув то, что под майкой.
— Пристегнись нормально, — проворчал я, утыкаясь взглядом в дорогу. — Если не хочешь вылететь на первом же повороте.
— Ой, как страшно, — она фыркнула, но ремень защёлкнулся. — Марк с Мариной уже уезжают, кстати.
Глянул в зеркало. Их внедорожник действительно уже выруливал на трассу. Значит, несколько часов вперёд. Наедине. В замкнутом пространстве. С этой ведьмой, от которой вся кровь сразу куда-то неправильно приливает.
Я резко тронулся с места, стараясь думать о дороге, о сделке, о чём угодно, только не о том, как пахнет её кожа — сладко, по-летнему, как спелый персик.
— Музыку можно? — не дожидаясь ответа, она потянулась к панели. Её рука прошла в сантиметре от моего колена, и всё моё тело напряглось, как струна. — О, а что это у тебя тут? Испанское радио? Скучно.
Она начала листать плейлисты на моём телефоне, подключённом к магнитоле. Её пальцы скользили по экрану, и я поймал себя на мысли, что слежу за их движением.
— Нашла! — она включила какую-то огненную испанскую песню с быстрым ритмом и начала тихо подпевать, покачивая головой.
Я стиснул руль так, что костяшки побелели. Ещё несколько часов этого ада. Определённо, кто-то на небесах меня ненавидит.
— Слушай, Даня, — она обернулась ко мне, отложив телефон. — А правда, что ты в кемпингах никогда не был?
— Правда, — коротко бросил я. — Предпочитаю цивилизацию.
— А я обожаю, — она мечтательно откинулась на сиденье, и майка натянулась на её грудь. Я резко перевёл взгляд на дорогу. — Костёр, палатка, звёзды... Романтика.
— Романтика, — я фыркнул. — Это когда комар в жопу кусает, а поссать ночью в кусты идти.
Она фыркнула в ответ, но уже через секунду её тон стал подкалывающим.
— Говоришь как законченный старикашка. Тебе не тридцать три, а все сто. У тебя в молодости, наверное, и романтики-то не было. Одни... ну, знаешь.
— Девки? — ухмыльнулся я, глядя на дорогу. — Были, есть и будут, куда без них. Но романтика... это не про меня.
— А про что тогда про тебя? — она подтянула ноги к себе, обхватив колени. Шорты задрались ещё выше. Чёрт. — Одноразовый секс?
— Эмм, что плохого в одноразовом сексе? Никто никому ничего не должен, — парировал я. — А твоя романтика с комарами — это геморрой.
Она помолчала, а потом спросила с внезапным любопытством:
— А татуировки? Вот та, на ребре... руль. А ещё есть?
Вопрос был невинный, но что-то ёкнуло у меня внутри. Есть, мелкая ведьма. Есть. Но не для твоих глаз.
— Несколько штук, — коротко бросил я.
— И где? — она оживилась, повернувшись ко мне всем корпусом.
Я мельком глянул на неё. Глаза горят, губы приоткрыты от интереса. Каждая клеточка кричала о том, что она хочет знать. Всё.
— Тебе это знать не обязательно, — сказал я твёрже, чем планировал.
Она надула губы.
— Ну вот, опять секреты. А я вот очень хочу татуировку. Мама, конечно, убьёт, но я уже придумала, где и что.
Ну конечно, хочет. Естественно. Восемнадцать лет, хочется бунтовать, оставлять следы. Я промолчал, просто кивнув: «Круто».
Но не удержался. Глаза сами потянулись к зеркалу заднего вида. Она сидела, поджав губы, смотрела в своё окно на пролетающие оливковые рощи. Солнце играло в её тёмных волосах, ложилось на щёку, на длинные ресницы. Она была чертовски красивой.
И в этот момент она подняла взгляд и поймала меня в зеркале.
Секундная пауза. Её зрачки расширились, она резко отвернулась, уткнувшись лбом в стекло, но я успел заметить, как по её шее разлился румянец.
Вот блять, — мысленно выругался я, утыкаясь взглядом в асфальт. Смотришь, как последний кретин.