Ты - моя ошибка

Глава 1. Оля

Кабинет Романа Дмитриевича напоминал скорее дорогие апартаменты, чем рабочее пространство.

Просторный, минималистичный, с видом на центр Москвы — с высоты двадцатого этажа город казался игрушечным, почти нереальным.

Стеклянные стены, матовые перегородки, массивный стол из тёмного дерева, на котором всегда царил пугающий порядок. Ни одного лишнего предмета. Даже ручки лежали идеально параллельно. Большой кожаный диван в углу, дизайнерское кресло у камина, шкаф с коллекцией алкоголя и редких книг — всё говорило о вкусе, деньгах и внутреннем контроле.

Отдельная зона — гардеробная и душевая. Да, у него был собственный душ. У босса, у которого время расписано по минутам, не было роскоши бегать в общий санузел. Всё под рукой, всё подчинено логике. Даже персональная рубашка — свежая, выглаженная, с идеально жестким воротом — должна была быть доставлена точно в нужный момент.

И я её принесла.

Стояла у его вешалки, аккуратно расправляя ткань. Белая. Безупречная. Я знала, как он носит рубашки: так, будто это вторая кожа. Запах крахмала, едва уловимый шлейф парфюма, ещё не впитавшийся, но уже готовый смешаться с его теплом. Я не должна была думать об этом. Но думала. Постоянно. Каждый раз, когда он подходил близко. Каждый раз, когда его рука случайно касалась моего плеча, чтобы взять документы.

Я услышала, как открылась дверь. Не резко, а с той самой привычной, тяжёлой неторопливостью. И сразу — щёлчок замка. Он всегда закрывает кабинет. Привычка. Контроль. Территория.

— Косыгина, — раздался за спиной его голос.

Глухой. Низкий. Абсолютно спокойный, но от этого только хуже. У меня внутри, как всегда, всё сжалось. Не от страха. От напряжения. От желания быть рядом и невозможности позволить себе даже думать об этом.

Я обернулась.

Он вошёл.

Роман Дмитриевич Вершинин.

Высокий, как тень в дверном проёме. На нём были тёмные брюки, серый, плотно сидящий свитер с высоким воротом и тёплое пальто, перекинутое через руку. Волосы, как всегда, зачесаны назад, ни одной выбившейся пряди. Скулы чёткие, будто вырезанные из камня. Подбородок с ямочкой, взгляд — ледяной. У него глаза цвета свинцового неба перед грозой, в которых невозможно прочитать хоть что-то живое. Но я всё равно смотрела. Пыталась найти хотя бы тень слабости. Себя.

— Вы просили рубашку, — выдохнула я. Голос звучал ровно. Я давно научилась держать себя в его присутствии. Хотя руки дрожали.

Он не ответил.

Просто подошёл ближе, прошёл мимо — так близко, что я почувствовала, как тёплый воздух с его кожи коснулся моей щеки. Снял свитер. Бросил его на кресло, не глядя. Под ним — чёрная футболка, обтягивающая мышцы, которые я никогда не позволяла себе разглядывать. До этого момента.

Он взял рубашку с моей руки.

Пальцы коснулись запястья. Мгновенно. Случайно. Но этого прикосновения было достаточно, чтобы сердце подпрыгнуло в груди и замерло.

— Останься здесь, — сказал он глухо. Не смотрел на меня. Даже не поднял глаз. — Ещё раз пройдемся по пунктам договора.

Он снял свитер, затем футболку — одним движением, будто кожу с себя стягивал. Я услышала, как молния на брюках расстёгивается.

— Свяжись с "ТехноПромом", — его голос прозвучал отстранённо, будто между нами не стояло абсолютно ничего. Ни воздуха, ни тела, ни взгляда.

— С поставкой что-то не так?

— Сроки сдвигаются. Они тянут. Надо их прижать. И... — он бросил взгляд на меня, быстрый, ленивый. — Передай, что если в понедельник не будет отгрузки, я вычеркну их из реестра.

Он остался в чёрных боксерах, как будто это — привычный рабочий дресс-код. Взял рубашку, повесил её на крючок у двери душевой. Вошёл внутрь, и через секунду я услышала, как за ним захлопнулась стеклянная перегородка.

Шум воды прорезал тишину. Ровный, уверенный. Как и всё в нём.

Я всё ещё стояла на месте, с телефоном в руке и комом в горле.

Почему он раздевается при мне так, будто меня нет?

— Косыгина, — его голос прорвался сквозь шум воды, приглушённый, но всё равно холодный. — Я просил: не стой. Работай.

Я вздрогнула.

— Да, Роман Дмитриевич.

Пальцы дрожали, когда я набирала номер поставщиков. Он был в душе, всего в нескольких метрах от меня. И я знала, что должна думать о логистике, сроках, штрафах и отгрузках.

Но всё, о чём я могла думать — это капли воды, стекающие по его спине.

Дверь душевой открылась с мягким щелчком, и он вышел, обнажённый до талии, с полотенцем, перекинутым через плечо. Волосы влажные, тёмные пряди тяжело ложились назад, кое-где ещё капала вода. Капли скатывались по его ключицам, по грудной клетке, пересекали плоский живот и исчезали под краем полотенца, обмотанного вокруг бёдер.

Полотенце, небрежно завязанное на бедрах, подчеркивало каждую линию его тела: узкие бедра, напряженные мышцы живота, ту самую внушающих размеров выпуклость, которая заставляла мое горло пересыхать.

Я прикусила губу, чувствуя, как тепло разливается по низу живота. Ткань трусиков мгновенно стала влажной, едва ощутимое трение при каждом движении выдавало мою реакцию лучше любых слов. Я почувствовала, как краснеют щеки. Но не могла отвести взгляда. Не хотела. И это пугало.

Глава 2. Оля

На кухне пахло клубникой, кофе и чем-то терпко-травяным — скорее всего, Камилла снова заварила свой «чай для внутреннего баланса», который на вкус был как согретая кора дерева, но она клялась, что именно он помогает ей переживать клиентов без нервных срывов.

Я сидела за деревянным столом с лёгкими царапинами на поверхности и обхватила ладонями стакан со смузи. Банан, шпинат, финики и немного арахисовой пасты. Слишком густой, чуть сладкий, но почему-то любимый — как утренний ритуал, без которого день начинал разваливаться.

— …и если я скажу заказчице, что её ткань — это визуальное преступление против моды, меня, конечно, уволят, — Камилла махала ножницами, как дирижёр. — Но я же не могу всерьёз сшить это. Она хочет стразы. На фланелевой рубашке.

— Ты это уже рассказывала, Ками, — хмыкнул Ёся из-за своего мольберта, загораживающего полгостиной. — Я бы нарисовал её портрет. В слезах и боли.

Ками и Ёся — мои соседи. Почти семья.

Мы сняли эту трёхкомнатную квартиру вместе больше года назад, когда резко подорожала аренда, а у всех троих одновременно закончился срок договоров. Нас познакомила общая подруга. Камилла только начала работать дизайнером одежды на фрилансе, Ёся продавал свои картины через онлайн-платформу, а я… я была единственной, у кого была стабильная работа и график.

Ками выглядела как героиня модного лукбука — вечно в какой-нибудь блузе из сетки, с неоновыми тенями, грубыми ботинками и идеально уложенным хаосом из медных кудрей. Её стиль был дерзким и вдохновляющим, как и она сама — дизайнер одежды, со страстью к авангарду и страстью к провокациям.

Ёся был противоположностью — растрёпанный, вечно в краске, с вьющимися волосами до плеч и глазами, как у потерянного ангела. Он рисовал абстрактные картины, продавал их через онлайн-галереи и называл нас своими музами. В шутку, но я подозревала, что частичка правды в этом была.

Я – секретарь. Они – творцы. Я с блокнотом и планером, они — с красками и тканями. Странное сочетание. И при этом – идеальное. У каждого была своя спальня и собственный санузел, но кухня и гостиная — общие. Мы разделяли расходы и пространство, но не вмешивались в личное. Почти никогда.

— Хочешь попробовать? — я подтолкнула свой стакан к Камилле.

— Ты хочешь моей смерти? — она закатила глаза. — Прямо на ковре? Ёсь, нарисуешь?

— Уже рисую, — отозвался он.

Я улыбнулась. Не потому что было очень смешно — просто потому что не могла иначе. В этом доме, несмотря на хаос, скандальные принты, запах растворителя и фразы вроде «я не спала двое суток, но это гениально», мне было... спокойно.

— Ками, ты опять оставила булавки в диване, — я осторожно вытянула одну из подушки и положила рядом с её журналом выкроек. — Мне задница чуть не стала жертвой высокой моды.

— Ты не понимаешь, это концепция, — Камилла уселась на кухонный стол, закинув ногу на ногу, и отпила, всё-таки, мой смузи, смешно кривляясь. — Дом должен чувствовать творца. Пусть даже через боль.

— Тогда пусть дом чувствует Ёсину живопись, — я усмехнулась, — она хотя бы не колется.

— А ты просто боишься стать музой. Мода требует жертв, Оль.

Я фыркнула, убирая за ухо выбившуюся светлую прядь. Волосы были прямыми, блестящими — я не делала с ними ничего особенного, просто мыла и сушила. Иногда — вытягивала утюжком. Камилла вечно говорила, что у меня слишком приличная внешность для офисного мира, как будто я в любой момент могу свернуть в бьюти-блог.

Да и фигура у меня — без преувеличений — была классической: тонкая талия, округлые бёдра, стройные ноги. Платья садились хорошо. Юбки — ещё лучше.

Я всегда любила яркие цвета. Не те, что режут глаз, нет — скорее те, которые тянут взгляд. Бархатный синий. Спелый вишнёвый. Горчица, изумруд, карамель. Цвета с характером, цвета, у которых есть вкус.

Они будто подчёркивали во мне что-то важное, настоящее — то, что невозможно загнать в серый дресс-код.

Я знала, что мне идёт. Я умела сочетать цвета так, чтобы это не выглядело пошло. В моих нарядах никогда не было вульгарности, даже если юбка чуть выше колена, а губы — с оттенком красного вина. Это было элегантно, дерзко, с огоньком. По-женски. По-настоящему.

Но офис... офис не прощал индивидуальности. Особенно совещания.

Особенно он.

На важных встречах с партнёрами я всегда держалась в тени. Вроде бы рядом, но чуть позади. С блокнотом, планшетом, готовая подать кофе, включить проектор, передать документы. В светло-сером жакете и чёрной юбке-карандаше. Невыразимая. Правильная. Удобная.

Я и сама иногда не могла на себя смотреть.

В такие дни я ловила на себе взгляды коллег — мужчины подмечали талию, женщины — оттенок лака. Иногда иронично, иногда с завистью. А он…

Роман Дмитриевич не поднимал глаз от экрана.

Будто меня вообще не было. Будто я — часть мебели, просто двигающаяся. Его голос звучал ровно, сухо, вежливо. Без пауз. Без акцентов. Даже если я специально надевала что-то чуть ярче — блузку с открытым воротом, туфли на высоком каблуке, — он лишь кивал и говорил:

— Документы у вас?

Никаких эмоций. Ни раздражения, ни интереса. Ничего.

Глава 3. Роман

Усадьба Вершининых возвышалась на отдалённом холме за городом — как напоминание о том, что традиции живы, пока живёт фамилия. Камень, доставленный из старинного карьера во Франции, медно-золотая кровля, окна с коваными рамами, своды, расписанные вручную. Каждый зал — как музей. Каждый предмет — как история.

Старинные портреты на стенах смотрели сверху вниз с лёгким осуждением: здесь всё было про статус, про честь, про кровное достоинство. Род Вершининых веками держал за собой вес — не столько в бумагах, сколько в людях. Когда-то прадед держал текстильную мануфактуру, потом был уголь, потом металл. Они выживали в любую эпоху — царскую, советскую, «новую русскую».

Отец, Дмитрий Викторович, привёл всё это к новой форме: семейный холдинг с интересами в логистике, стройке и сырьевом секторе. Он не любил рисковать и считал, что бизнес — это кровь рода. А род нужно защищать. В том числе — правильными браками.

Я же ушёл в своё. Автомобильный бизнес. Он фыркал. Но терпел. Потому что я приносил деньги. И не срывал фамильного ритма.

Сегодня я вновь оказался в родовом доме. Ужин по инициативе родителей не предвещал ничего лёгкого.

Сервировка была безупречной: стол в малиновой столовой — ручная резьба по ореху, салфетки с вышивкой герба семьи, вино из их частного погреба в Бордо.

— Рома, — сдержанно кивнула мать, когда я вошёл в столовую. — Рада, что ты приехал. Мы как раз пригласили сегодня гостей, — произнесла Ирина Олеговна, отставляя бокал. — Семья Любимовых.

—Любимовы? — я взглянул на отца.

— Они ведут стратегические переговоры с рядом правительственных структур. Очень перспективное укрепление партнёрства, — сухо подтвердил он. — И семья, достойная уважения.

В этот момент двери распахнулись, и в комнату вошли те самые Любимовы. Всё в них кричало о статусе: костюмы, осанка, манера говорить. И вместе с ними — она.

Анастасия Любимова. Светловолосая, грациозная, в лаконичном тёмно-синем платье, будто с обложки глянцевого журнала для политических наследниц. Не переигрывала, не заискивала — просто роскошная дива. И сразу стало ясно: вечер устроен не ради фарфора и салатов с телячьим языком.

— Роман, — Анастасия улыбнулась. — Рада наконец познакомиться.

— Взаимно, — я кивнул, ловя на себе мамино одобрение.

— У Романа насыщенный график, — сказала мать, обращаясь к чете прибывших. — Управление цепочками поставок, логистика, партнёрства — он всё держит в руках.

— Ответственный подход к бизнесу всегда передаётся в крови, — заметил господин Любимов обращаясь к моему отцу. — Мои поздравления, Дмитрий Викторович.

— Мы гордимся им, — отозвался отец, отпивая вино. — И считаем, что рядом с таким мужчиной должна быть женщина, умеющая понимать и поддерживать.

Я знал, к чему клонят. Слова завуалированы, но суть предельно ясна.

Не женитьба, а союз. Не чувства, а расчёт.

Семья Любимовых расположилась напротив. Отец — человек с лицом, словно вырезанным из льда и титановым взглядом. Мать — в жемчуге, неизменная гостья на всех приёмах Ирины Олеговны. Анастасия села рядом со мной.

Она красива. Объективно, в лоб. Красиво уложенные русые волосы, ухоженные руки, сдержанная манера речи. Женщина, которую можно представить на светской афише, в колонке «бракосочетание двух влиятельных семей».

— Ты выглядишь, как будто мыслями в другом месте, — проговорила она, наклоняясь чуть ближе. Голос у неё был низкий, обволакивающий. Приятный, как бокал выдержанного вина.

— Я просто слушаю, — ответил, слегка повернув голову. — Семейные разговоры, увы, никогда не были моим хобби.

Она усмехнулась. Честно говоря, в ней не было пустоты.

— Я изучаю международный менеджмент, — сказала она немного позже, глядя в бокал. — Между Лондоном и Парижем. Но в этом году решила взять паузу. Устала от аэропортов. Папа хочет, чтобы я пошла в политику. Мама — чтобы я занялась благотворительным фондом. А я просто хочу...завести семью.

Я кивнул. Не потому что было интересно, а потому что знал — так надо. Понял уже, к чему это всё идет.

— А ты чем занимаешься, Роман?

— Управляю людьми, цифрами и машинами, — ответил я, чуть улыбнувшись.

— Неужели это всё? — она отложила вилку. — Серьёзно?

— Этого достаточно. Остальное — излишки.

Анастасия смотрела внимательно.

— А любовь? Семья? Или это тоже в графе «излишки»?

Я отвёл взгляд. За её плечом — портрет моих предков. Все они, судя по лицам, тоже предпочитали точность чувствам.

— Любовь — понятие условное. Семья — обязательство. Я с детства знал, что всё должно быть выверено. Подобрано. Одобрено.

— Значит, ты не веришь, что человек может просто… появиться и изменить всё?

— Появиться — может. Изменить — нет, — сказал я холодно.

Она замолчала, будто что-то обдумывая.

Но за всем этим блеском витало напряжение.

— Ты и Анастасия хорошо смотритесь вместе, — заметила мать, когда гости удалились. — Умница. Воспитана. У неё хорошая репутация. И мы договорились: Любимовы станут нашими партнёрами. Через союз ваш с ней союз. Это решено.

Глава 4. Оля

Заявление на увольнение я всё же написала. Аккуратно, сдержанно, без лишних эмоций — как и положено в таких случаях. Чёрные строчки на белом листе бумаги выглядели пугающе решительно. “Прошу уволить меня по собственному желанию…” — сухо, формально, будто речь шла не обо мне, а о каком-то случайном человеке.

Я перечитывала эту строчку много раз, каждый раз будто надеясь, что слова поменяют свой смысл. Что они вдруг станут не такими окончательными, не такими безвозвратными. Но нет.

Лист уже третий день лежал в нижнем ящике моего стола, сложенный вдвое, с аккуратным сгибом. Каждый раз, когда я тянулась за ним, чтобы отнести в кабинет Романа Дмитриевича, внутри что-то сжималось так сильно, будто дыхание прерывалось на полпути.

Я ведь понимала, что подать заявление — значит признать: всё. Больше никаких поводов находиться рядом с ним. Больше никаких утренних встреч у кофемашины, коротких взглядов на совещаниях, шагов за спиной, от которых моё сердце всегда билось чуть быстрее.

Уйти — значило вырвать его из своей жизни, как занозу, что сидела глубоко под кожей. Больно, с кровью. Но — насовсем.

Я сто раз повторяла себе, что так будет лучше. Честнее. Спокойнее. Но всё во мне сопротивлялось.

Он не любил меня. Не замечал. Не хотел.

Он был прямолинеен, почти жесток в своём отказе.

Но даже после его холодных слов, после того, как он отбросил меня, как неуместную идею — я всё ещё приходила на работу пораньше, делала его кофе, сортировала бумаги, расставляла его папки на столе, и — да, поливала тот самый фикус.

Я вбивала данные в таблицу, механически нажимая на клавиши, когда в правом верхнем углу экрана вспыхнуло уведомление о новом письме. Я открыла почту — ничего необычного. Но отправитель выбивался из общего фона.

"Агентство частных расследований 'Скиф'. Срочно. Вопрос личного характера."

Брови сами собой поднялись.

Что? Какое ещё агентство?

Я прочитала сообщение ещё раз.

Уважаемая Ольга Павловна,

Просим вас связаться с нами и обозначить удобное для вас время для личной встречи. Речь идёт о вашей семье.

Под письмом — подпись, телефон, адрес, всё официально.

Я напряглась. Сердце будто встрепенулось.

— Косыгина.

Голос за спиной, резкий, как щелчок. Я вздрогнула, мгновенно закрыв почту.

Роман Дмитриевич стоял прямо за мной, как всегда безупречный: графитовый костюм сидел на нём как влитой, на запястье — дорогие часы, взгляд холодный, сосредоточенный.

— У меня для вас поручение, — сказал он, сухо, без намёка на личное. Но в голосе, как всегда, была эта едва уловимая хрипотца, будто в нём пряталась какая-то… опасность.

Я поднялась.

— Конечно, Роман Дмитриевич.

Он развернулся, не дожидаясь ответа — как и всегда, уверенный, что за ним пойдут. Я пошла. Кабинет захлопнулся за моей спиной.

Босс подошёл к окну, на секунду повернувшись боком — так, что луч света скользнул по его щеке и скуле. Карие глаза смотрели куда-то вдаль, но его голос всё равно был направлен ко мне:

— Я хочу, чтобы вы подготовили мне материалы к встрече с советом директоров на пятницу. Также удостоверьтесь, что список гостей на благотворительный вечер утверждён. И... через неделю не забудьте про новогодний корпоратив.

Я кивала, запоминая, хотя он и не смотрел на меня. Но потом… он всё же повернулся. Его взгляд зацепил мой — и, хоть и мимолётно, в нём вспыхнуло что-то острое, почти искрящее. Он задержал паузу. Долю секунды. Может, чуть больше.

И этого оказалось достаточно, чтобы в моей груди что-то больно толкнулось.

— Вас что-то… беспокоит? — я сама удивилась, как тихо это прозвучало.

Он молчал пару секунд, затем резко развернулся.

— А тебя?

Его голос не был грубым. Но в нём было напряжение. Сталь, укрытая бархатом.

Я сжала в руках папку, которую держала как щит. В груди стучало так сильно, что я испугалась, он это услышит.

— Я... —сглотнула. — Я просто хотела сказать, что…

Роман смотрел внимательно. Так, будто пытался разобрать по глазам мои мысли до того, как я их произнесу.

И тут слова сами вырвались.

— У меня заявление об уходе.

Он замер. Мельчайшее движение подбородка, еле заметный вдох.

— Что? — произнёс он глухо.

Я опустила глаза. Пальцы сжали папку сильнее, чем нужно.

— Я написала его. Несколько дней назад. Просто… не решалась отдать.

Он медленно подошёл. Встал напротив.

— Почему? — спросил он, внимательно глядя на меня. Голос низкий, ровный, но с той самой напряжённой интонацией, которую я научилась ловить.

Моё сердце било тревогу, и я знала — не выдержу ещё одного удара. Не смогу снова поставить себя под его ледяной взгляд. Поэтому я солгала. Почти без паузы, почти легко:

Глава 5. Оля

Я шла по улице в сторону дома, держа в руках ту самую папку с заявлением, которое он всё-таки подписал. В груди было тихо. Не больно — ещё нет. Просто пусто, будто выключили свет и забыли снова щёлкнуть выключателем.

Иногда, когда мне становилось особенно тоскливо, я мысленно возвращалась в маленький деревенский домик с обшарпанными ставнями, пахнущий свежим хлебом, ромашками и чем-то тёплым — как объятия. Там я выросла. Там меня воспитала баба Люда. Не бабушка по крови, нет. Просто женщина, которая когда-то приютила крошечную девочку из детского дома и не отдала обратно. И никто не стал её за это осуждать. Наоборот — посочувствовали.

Мои родители… я ничего о них не знала. Ни имен, ни фотографий, ни причин. И фамилия Косыгина — тоже не по наследству. Мне её дали в доме малютки. С ней я и выросла.

Баба Люда была доброй, крепкой и тихой. Она научила меня печь хлеб, вышивать, любить книги и никогда не ныть. Мы жили бедно, но я никогда не чувствовала себя ущербной.

Когда она умерла, я уже училась в университете. Осталась совсем одна, в чужом городе, без денег, без связей. Но я держалась. Потому что знала, что слабость — роскошь, которую я не могу себе позволить.

На первом курсе института я познакомилась с Мариной Левицкой. Мы подружились быстро. Смеялись над преподавателями, таскались по кафешкам с одним на двоих латте, помогали друг другу с курсовыми. Марина была из более обеспеченной семьи, но никогда не кичилась этим. Она умела быть рядом — искренне.

Потом нас взяли стажироваться в одну и ту же компанию. Мы работали, как проклятые. Знали, что если хотим чего-то, надо брать, а не ждать. Именно на одной из таких стажировок я впервые мельком увидела Романа Вершинина. Тогда он только начал входить в холдинг, и я даже не представляла, что однажды стану его тенью — его голосом в приемной, его кофе, его расписанием, его безмолвной надеждой.

С тех пор прошло почти три года. Сейчас Марина Левицкая — жена Марка Морено, и они недавно сыграли свадьбу и отправились на Мальдивы. Так её сейчас не хватает. Не пишу ей подробности своей жизни, чтобы не отвлекать от медового месяца.

Квартира встретила меня привычным полумраком и запахом кофе — вероятно, Ёся снова варил что-то на своей турке из барахолки, утверждая, что так делают «в лучших кварталах Флоренции».

Сегодняшний день тянул изнутри, как серая вата — липкая, вязкая, душная. Хотелось одного: хоть на миг отключить голову.

Камила вышла из комнаты как раз в этот момент — в спортивных штанах, майке с пучком на голове и маской на лице.

— У тебя вид как у побитого щенка, — сказала она, садясь на подлокотник дивана.

— Уволилась, — выдохнула я.

— Серьёзно? — она сдернула маску. — Прямо вот совсем?

— Почти. Ещё неделя осталась. И знаешь… — я уселась на пол, подтянув колени к груди. — Я не хочу провести эту неделю как дохлый омар в раковине.

Камила молча ждала продолжения.

— Пошли в бар? — бросила я, чуть громче. — Утонем в текиле.

— Прекрасно. Я как раз купила свои «шальные» серёжки, которые надеваю только под катастрофы.

Мы переглянулись и рассмеялись.

В дверях показался Ёся, держа в руках свою чашку:

— Надеюсь, я не слышал фразу «утонем в текиле»?

— Ты слышал именно это, — ответила Камила, уже убирая маску с лица. — Пойдёшь с нами?

—Не смогу, сеньориты. У меня сегодня выставка, — пробормотал он и исчез обратно в свою комнату, словно растворился в творческом тумане.

Я встала, направляясь в комнату переодеваться.

Сегодня мне не хотелось быть хорошей девочкой, примерной ассистенткой, «незаметной» Олей.

Сегодня я хотела быть живой.

Ошеломляюще живой.

Я распахнула дверцу шкафа и уставилась вглубь, словно в бездну — а та, в ответ, уставилась на меня унылыми пальто, рубашками и «деловыми» юбками, каждая из которых была немым укором моим желаниям.

— Где же ты, сучий наряд? — пробормотала я, начиная рыться как взбешённая археологиня в слое текстильной эпохи офисного гнета.

Через пару минут оттуда вылетели: чёрные колготки с дыркой, базовая водолазка, невнятное платье «на вырост» и, наконец — она.

Моя маленькая чёрная победа.

Слишком короткое, чтобы сидеть в нём спокойно.

Слишком обтягивающее, чтобы дышать.

Слишком дерзкое, чтобы его когда-то кто-нибудь увидел.

— Вот ты где, — прошептала я с мрачным триумфом, прижимая платье к груди.

Камила заглянула в комнату и оценивающе прищурилась:

— Ого. Ты глянь на неё, Ёся. Ты планируешь не только напиться, но и охмурить весь бар?

— Может быть, — отозвалась я, уже вытаскивая туфли с самым убийственным каблуком из всех, что когда-либо калечили мои ноги.

— Боже, ты собираешься танцевать или соблазнять барную стойку?

— Планирую оба пункта.

В ванной я наводила макияж с особым тщанием — сегодня каждая деталь имела значение. Красная помада ложилась ровно, броско, как вызов. Чёрные стрелки подчёркивали глаза, придавая взгляду хищную мягкость. Я поправила белокурые пряди, оставив их слегка растрёпанными — этот беспорядок был нарочитым, соблазнительным.

Глава 6. Роман

VIP-зона, как обычно, держалась на контрасте: полумрак, музыка чуть тише, чем в общем зале, пахло дорогими сигарами и амбициями. Я откинулся в кожаном кресле, поворачивая в руке бокал виски. Напротив меня — Даня Демковский, расслабленно развалившийся, с ухмылкой на пол-лица и глазами, вечно выискивающими добычу.

— А ведь Марк всё, — говорит он, качая головой. — Помер наш брат по холостяцкому цеху.

— Погребён под завалами шёлкового белья, — усмехнулся я, глядя, как на сцене извиваются тела. — Хотя знаешь, он выглядит довольным.

— Доволен, потому что не осознаёт, куда влип, — хмыкнул Даня. — Пока медовый месяц, всё сладко. А потом — режим тёщиного обеда и милые пижамы в цветочек.

Я усмехнулся, потянувшись за бутылкой.

— Марина — не из тех, кто пижамы в цветочек носит. Она умеет держать Марка в тонусе.

— Ну да, у неё хватка, — признал он. — Хищница. Но если честно… скучаю. Без него как-то… пусто. Ты, я, он — были тройкой, которую боялись. А теперь ты — начальник, я — развратник, а Марк — женатик. Всё, конец эпохи.

Я не стал спорить. Не потому что соглашался, просто… в этом что-то было. Всё вокруг двигалось — бизнес, связи, стратегии. А личное? Оно всегда было побочным эффектом. Секс, игра, да, но ничего глубже.

— Не хочешь себе кого-нибудь найти? — спросил Даня с наигранной серьёзностью. — Тут, например, целый зал будущих ошибок. Выбирай.

— Похоже, мне тоже скоро конец. Женюсь.

Демковский поперхнулся виски и уставился на меня, будто я только что заявил, что ухожу в монастырь.

— Чё, серьёзно? — Он выпрямился. — Не думал, что ты пойдёшь по стопам Марка так быстро.

— Это не по его стопам. Просто… союз. Выгодный.

Он долго смотрел на меня, покачивая головой.

— Да уж, брат. Ты влип.

Я только пожал плечами, будто это не имело значения.

— Мне всё равно. Анастасия подходящая. Умна, родовита.

—Ну да, ну да… — повторил Даня с усмешкой. — Нахер, я никогда не женюсь. Мне и холостяком намного лучше. Ладно, — вздохнул он. — Тогда я заказываю тебе последний глоток свободы. Потому что скоро ты проснёшься с титулованной женой, и однажды на семейном вечере тебе придётся сидеть рядом с тестем, обсуждая фондовый рынок вместо того, чтобы пялиться вот так, — он кивнул на танцпол, — на раскалённую девчонку в мини.

Я откинулся на спинку дивана, скользнул взглядом по танцполу. Стробоскопы метались по толпе, резали светом, выхватывая лица, тела, движение.

И вдруг я её увидел.

Чёрное мини. Невыносимо короткое. Ткань обтягивала её как вторая кожа, подчёркивая изгибы, что от одного взгляда стало тесно в брюках.

Высокие каблуки. Идеально выстроенная осанка. Спина прямая, бёдра движутся с той опасной грацией, которая сводит с ума любого, у кого в жилах течёт хоть капля крови.

А эти ноги… Длинные, стройные, бесстыдно обнажённые. Не женщина, в воплощение греха. Блондинка с ангельским лицом и телом, созданным для самых тёмных фантазий.

Моя челюсть сжалась. Виски обжигал горло, но его вкус теперь был вторичным.

Косыгина.

Та самая Оля, что каждый день приносит мне кофе и документы с безупречной выдержкой. Та, чьё тело я научился не замечать. Точнее — делать вид, что не замечаю.

Она двигалась под музыку так, будто танцует для чьего-то удовольствия.

Бёдра описывали медленные, гипнотизирующие восьмёрки. Тонкая линия шеи, распущенные светлые волосы, красная помада, взгляд с вызовом.

Я буквально чувствовал, как нарастающее возбуждение сжирает изнутри.

— Кто бы мог подумать… — пробормотал я себе под нос, не отрывая взгляда.

Даня засёк мой взгляд.

— Ну ни хрена себе… — протянул он. — Кто это?

Я не ответил. Просто сделал глоток и медленно ослабил галстук.

— Понял, — кивнул Даня, уже вставая. — Сейчас схожу и узнаем, кто она.

Я повернулся к нему. Спокойно. Холодно. Взгляд — резче лезвия.

Он остановился на полуслове. Прочитал мой настрой без подсказок. Мы слишком давно знали друг друга, чтобы не понимать таких вещей.

— Ты слишком много говоришь, — тихо бросил я, возвращая взгляд к танцполу.

Демковский рассмеялся, коротко, с хрипотцой, откинулся на спинку и поднял бокал.

— А ты, брат, слишком палишься, — сказал с усмешкой. — Ладно, ладно, понял тебя.

Он развернулся, уже переключив внимание на каких-то двух темноволосых девушек у стойки. Его лёгкость меня всегда раздражала. Но сегодня — особенно.

Я снова посмотрел на неё.

Танцует, как будто знает, что я здесь. Или, чёрт побери, хочет, чтобы я сгорел в этом кресле. Ни одной лишней детали — всё, что нужно, чтобы заставить мужчину потерять контроль. И она не делает этого нарочно. Это у неё в крови. Или в чёртовом ДНК.

Соблазн в каждом движении, в каждом повороте головы, в этом прикушенном губами смехе, который я слышу сквозь музыку, будто он предназначен только мне.

Глава 7. Оля

Голова трещала, будто внутри поселился маленький барабанщик с личной вендеттой против моего черепа. Я застонала и прижала ладонь ко лбу, перекатившись на спину. Свет пробивался сквозь щели жалюзи, беспощадно ударяя по глазам, и я сразу поняла — текилы было слишком много. Намного.

— Камиии… — протянула я с хрипотцой, почти не узнавая свой голос.

— Живая... но не факт, что надолго, — донеслось из соседней комнаты, где Камилла, судя по звукам, тоже пыталась воскреснуть с мертвецки-бодунного состояния.

Я прикрыла глаза рукой, пытаясь собрать разбросанные по памяти фрагменты вчерашнего вечера. Музыка, танцы, бар… стопка за стопкой. Я помню, как смеялась. Как дышала свободой, будто уже уволилась и больше ничто меня не держит.

А потом… Взгляд.

Тот самый — тяжёлый, обжигающий. Его.

В груди что-то щёлкнуло, будто в замке повернули ключ. Роман Вершинин. Мой босс. Мой проклятый холодный, недостижимый, вечно сдержанный Вершинин, сидящий в VIP-зоне и смотрящий на меня так, будто я — его. Снова, перед глазами всплыло: мягкий кожаный диван, приглушённый свет, бутылка виски в его руке, а потом… я рядом. Слишком близко. Его голос — низкий, хриплый. Его взгляд — на моих губах. Его пальцы на моём плече.

Я резко открыла глаза.

— Чёрт…

Я чуть не поцеловала его. Как глупая девчонка, напившаяся в клубе, вешается на босса, который завтра будет подписывать ей трудовую книжку. Меня передёрнуло от стыда.

Я закрыла лицо руками. Почему? Почему я себя так повела? Я же решила уйти. Дать себе новую жизнь. Не быть больше тенью в его офисе, незаметной женщиной, смотрящей на него украдкой. А вместо этого — чуть не потеряла над собой контроль.

В офисе витал запах мандаринов, кофе и мятного шоколада. По коридорам бегали ассистенты, развешивая гирлянды, кто-то включал "Let It Snow" в колонках, кто-то приносил бумажные снежинки и ставил их на окна. Атмосфера была почти сказочной — как будто все, включая даже вечно строгую Ларису Петровну из бухгалтерии, вдруг начали улыбаться и говорить тёплые вещи.

А у меня внутри всё было наоборот.

Последняя неделя. Ещё немного — и я больше не увижу этого офиса. Не услышу шагов Вершинина за дверью. Не почувствую, как замирает всё внутри от одного его взгляда.

Я всё чаще ловила себя на том, что медленно прощаюсь — с каждым столом, каждым перекрёстком в коридоре, даже с автоматом, где всегда брала латте с ванилью.

Корпоратив назначен на пятницу. Формат — вечер в нашем офисе. Я слышала, как девушки в курилке обсуждали свои платья и прически, будто собирались на бал. Я же ещё не решила, пойду ли вообще.

Но одно знала точно: хотела оставить след. Небольшой. Личный.

В один из обедов я поехала в центр. Долго выбирала, перебирала коробочки, перебрасывалась фразами с продавцом. И в конце — выбрала то, что казалось идеальным.

Гравированная перьевая ручка, чёрный лак, тонкий золотой кант, с его инициалами. В коробку я положила маленькую записку:

"На память. Чтобы всё, что вы подпишете — приносило только победу. Спасибо за всё. О."

Это был жест прощания. И одновременно — единственное признание, которое я могла себе позволить.

С того самого вечера в баре, когда я, пьяная, чуть не поцеловала его… что-то изменилось. Резко. Холодно. Бесстрастно.

Роман Вершинин стал вести себя так, будто меня не существовало.

Нет, не грубо. Не демонстративно. Но — отстранённо, сухо, сдержанно.

Теперь он здоровался коротким, почти машинальным кивком, даже не глядя в глаза.

Не звал больше в кабинет. Не пил кофе, которое я ему оставляла на его столе.

Он даже не передавал поручения лично, через других работников, обходя меня стороной.

Мне хотелось убедить себя, что это к лучшему. Что теперь всё будет проще. Что отстранённость — это нужная дистанция. Правильная. Защитная.

Но пустота, которую он оставлял за собой в воздухе — била по мне не хуже его взгляда в тот вечер.

В четверг я лежала на диване, укутавшись в плед, с чашкой несладкого латте в руках. За окном метель лепила узоры на стекле, в комнате пахло корицей и чуть-чуть грустью.

Телефон на подушке завибрировал, и я тут же ухмыльнулась, увидев имя на экране: Марина Левицкая. Моя лучшая подруга.

— Ну здравствуй, новоиспечённая миссис Морено, — я улыбнулась в трубку, услышав знакомое «Олечка!» на фоне звуков моря.

— О-о-о-ля-а-а! Боже, как же я соскучилась! — голос Марины был звеняще-радостным, на фоне слышался шум волн и чей-то смех.

— Господи, ты не представляешь, как я рада тебя слышать! — воскликнула она. — Как там Испания? Марк носит тебя на руках?

— Если честно, да, — хихикнула она. — Он с утра делает мне кофе с корицей, таскает фрукты и даже читает вслух. Превратился в романтического психопата. Это страшно.

— Звучит , — поддакнула я с усмешкой. — Срочно вызывай скорую. А лучше — меня. Чтобы тебя спасли от избыточной любви.

— Вот! Именно это я и хотела предложить! — Марина чуть повысила голос. — Приезжай, Оля. Серьёзно. Брось всё и прилетай ко мне. У нас ещё почти две недели праздников впереди. Почему бы не сменить обстановку?