Ты (не) должна знать о сыне

Глава 1 Егор

Весь день сегодня тихо. Чересчур тихо. Нехорошая примета. А для нашего отделения нейрохирургии это вообще аномалия. На удивление никто не орет в коридоре, не дергает в ординаторскую с «тут срочно!» Я даже успел допить кофе и покурить в удовольствие.

Впервые за последние две недели можно расслабиться. А еще построить планы. Договорился с коллегой на пару часов подменить меня, чтобы выехать пораньше, встретиться с ребятами и выключить голову. Просто вечер в компании близких. Просто релакс.

Я даже успеваю собрать сумку, застегнуть куртку и спуститься в приемный покой, когда раздается громкий крик скоропомощников.

— Срочно! Женщина после ДТП! Без сознания! Беременная! Подозрение на ЧМТ!

В горле пересыхает, а ноги мгновенно прирастают к полу. Мне надо идти. Моя смена закончилась, но я как идиот стою и смотрю на происходящее.

Беременная. Черепно-мозговая травма. Коллега забирает у фельдшера сопроводиловку и увозит девушку на осмотр. Все, можно выдыхать, но отчего-то свербит в груди.

Разворачиваюсь и иду подстраховать Бориса Саныча.

— Егор? Ты чего не ушел? — бросает он небрежно, глядя на меня поверх очков.

— Решил спросить не нужна ли помощь? — подхожу ближе к девушке и бегло осматриваю ее сам.

Все крайне плохо. Просто атас… еще и кровища отовсюду. По ней словно каток проехал.

— Не нужна, — равнодушно роняет Борис и стягивает перчатки. — Слишком тяжелая. Без шансов. Давление падает, пульс нормально не держит, гематома огромная. Я не возьму. Не хочу статистику портить ради трупа рисковать.

Я замираю.

— Что ты сказал? — медленно поворачиваюсь к нему.

Он пожимает плечами:

— Умрет на столе. И всем от этого будет только хуже. Пусть ее в реанимацию, максимум стабилизация. А дальше — как повезет.

У меня внутри гудит, как от взрыва. Сердце бьется. Значит, мы еще в игре. Пока пульс не остановлен — это не труп. Пока хоть одна клетка держится — я работаю. Все остальное — отговорки.

Я не говорю ничего. Просто разворачиваюсь и кидаю коротко медсестре:

— Забираю ее себе. Готовьте первую операционную. Срочно.

— Кровь на анализ и КТ немедленно, — добавляю уже на бегу. — Акушера найдите мне срочно! Где он, черт возьми?!

Ухожу переодеваться, пока девушку готовят к операции. Мы пересекаемся с бригадой у входа в операционную. Девушка на каталке. Молодая. На вид лет двадцать с небольшим. Лицо — в ссадинах, губы синюшные. Глаза закрыты, веки подрагивают. Рядом с головой — запекшаяся кровь. Волосы мокрые, спутанные, прилипли к лицу. Живот под окровавленной тканью — вздутый, тяжелый.

Кладу ладонь на пульсирующую вену у шеи. Сердце бьется. Слабо. Надо стабилизировать, иначе потеряем.

— Зови Аркадича, пусть стабилизирует. Нам нужно время.

Медсестра сбегает за нашим самым опытным анестезиологом. У него волшебные руки и огромное сердце.

Мы делаем КТ в рекордные сроки. Аппарат пищит, я стою за стеклом, глядя, как медики готовят девушку. Снимок появляется на экране — и все становится ясно.

— Внутричерепная гематома. Смещение. Давление нарастает слишком быстро. Мы теряем ее, — говорю. И тут же, не дожидаясь подтверждения: — Экстренное кесарево. И одновременно готовим ее к трепанации.

— Одновременно?! — акушер бросает на меня взгляд. — Мы не успеем!

— Если сдадимся — точно не успеем, — отрезаю. — У нас нет времени на обсуждение.

В операционной пахнет стерильностью и напряжением. Люди двигаются четко, без слов. Все все понимают. Здесь нет зрителей. Здесь играем по-крупному. Я не знаю, кто она, откуда, что за ребенок. Но мне все равно. Главное — это спасти две жизни.

Я стою у головы. Акушерская команда — ниже. Девушку интубировали. Она в наркозе. Черепное давление нарастает и работает против нас. Но я знаю — если шаг в сторону, если пауза, если секунду колебаться — она не вытянет.

— Состояние нестабильное. Давление на минимуме, — сообщает Аркадич.

— Сделай что-нибудь! Мне нужно десять минут. Не больше.

Он кивает и мы начинаем.

Акушеры работают быстро. Хирургия — хронометр, и этот отсчет слышу всем телом. Под пальцами я чувствую, как тело слабеет. Вроде бы живое, но уже отдаляется. Это всегда так. Тишина между мирами.

— Есть! — кричит кто-то. — Мальчик!

Громкий, хриплый писк. Вдох. Он жив.

Секунда. Только секунда на взгляд в сторону. Затем — скальпель. Моя очередь.

Я поднимаюсь к голове. Раскрываю доступ. Работаю быстро. Плавно. Без гнева. Без жалости. Только холодный расчет. Медленно, как по минному полю, чтобы шаг за шагом вывести ее из тьмы.

Я не верю в чудеса. Но я верю в себя. Если я на месте, если я здесь — значит, у нее еще есть шанс. Кто кого на этот раз, Бог? Твоя воля или мои руки?

Через два часа операция заканчивается. Я снимаю перчатки. Внутри все выжжено. Как всегда, после боя. Но я доволен собой. Сохранил девчонке жизнь.

Я выхожу в коридор. Сажусь. Только сейчас чувствую, что дышу.

— Доктор? — подходит медсестра. — Младенца перевели в реанимацию. Он в тяжелом, но стабильном состоянии. А женщина…

Я встаю.

— Она жива. Значит, еще не все потеряно.

Иду дальше. Потому что я — не спасатель. Я — упертый придурок, который не умеет сдаваться.

Сегодня я снова бросил вызов Богу и на этот раз победил. Но так бывает далеко не всегда. Личное кладбище у меня тоже есть и пополняется регулярно, как бы я ни старался.

Я выхожу в коридор, где обычно собираются родственники и друзья пациентов. Кто-то с надеждой, кто-то — с пустыми глазами. Но здесь никого. Я подхожу к посту медсестры.

— Родственники девушки из ДТП уже приехали?

Женщина за стойкой качает головой:

— Нет. Никто не звонил, не приходил. Ни имени, ни телефона. При себе — только одежда. Ни документов, ни украшений. Полный ноль.

Я не сразу отвечаю. Просто стою и думаю над всем этим. Меня это не должно интересовать в любом случае. Свою работу я сделал. Но все же выдавливаю:

Глава 2 Егор

Записываю последние строчки в истории болезни. Почерк скачет. Чернила ложатся неровно, бумага кажется влажной, хотя я точно знаю — в помещении сухо. Просто руки предательски дрожат. Не от усталости, нет. Это что-то другое. Что-то между выбитым из организма адреналином и незавершенной внутренней работой. Как будто операция еще продолжается, только теперь не скальпелем, а чем-то другим — тишиной.

Складываю карту. Автоматически. Мозг предлагает пойти в ординаторскую, закрыться, налить себе кофе, посидеть в кресле, включить свет и попробовать отдохнуть. Но ноги несут в другую сторону. Я поворачиваю направо, по коридору. Там, где неонатология и детская реанимация.

Не должен. Это не моя зона. Не мой пациент. Я нейрохирург, разбираюсь с тканями мозга, дети не мой профиль. Но иду. Не ради отчета. Не ради протокола. Просто, потому что не могу иначе.

Медсестра на посту узнает меня с первого взгляда. Она ничего не говорит. Только слегка кивает, словно понимает. Я прохожу мимо, притормаживая у окна. Там, за стеклом — кувез. Прозрачный, пластмассовый, полный трубок и слабого тепла. А внутри — он. Тот, кого вытащили из живота мертвой девушки. Ну, почти мертвой. Почти.

Подхожу ближе. Замираю.

Он не двигается. Совсем. Только редкое подрагивание грудной клетки говорит, что внутри — есть жизнь. Маленькая. Нестабильная. Почти неосязаемая. Но есть.

Ребенок крошечный. Бледный, кожа почти сливается с белым одеялом. Головка без волос. Глаза закрыты. Рот приоткрыт, а нос морщится едва заметно при вдохе. Он дышит. Сам. Старается. Сильный мальчик.

— Все стабильно, — говорит медсестра, подходя сбоку. Голос ее тихий, как будто боится нарушить хрупкий покой. — Держим его на кислороде. Дыхание слабое, но идет. Сердце пока держится. Пульс скачет, но держится.

— Вес?

— Два триста. Маловато. Сатурация в пределах нормы. Артериальное давление низкое, но стабильное. Показатели пока внушают осторожный оптимизм.

Я молча смотрю на экран. Не вчитываюсь в цифры — я их знаю наизусть. Мне нужно другое — видеть своими глазами. Проверить. Убедиться.

— Родные? — спрашиваю после паузы.

Медсестра качает головой:

— Никого. Ни звонков, ни сообщений. Документов при поступлении не было. Ни имени, ни адреса. Ни даже телефона. Девушка как будто... Брошенная.

«Брошенная» эхом отдается в голове. Интересно…

Это слово остается висеть в воздухе. Я сжимаю челюсти, чувствую, как ноют суставы в пальцах.

Я жду, пока медсестра уйдет. Остаюсь один. В помещении тихо, даже аппараты гудят как будто глуше. Свет над кувезом мягкий, теплый, почти домашний. Как будто эта коробка — единственное безопасное место в мире. Хотя для этого малыша так и есть.

Я опускаю ладонь на стекло. Малыш не реагирует, но мне все равно. Контакт не для него. Для меня.

— Ты не должен был выжить, — говорю тихо. — Но выжил. Горжусь тобой. Настоящий мужик.

Пауза. Вдох. Выдох.

— Мама твоя тоже боец. В сознание не пришла, но борется. Мы не сдаемся, понял? Мы. Трое.

Молчу. Смотрю на него долго. Он не знает, что родился в неподходящее время и в неподходящем месте.

— Я не отдам тебя в статистику, — говорю я почти шепотом. — Не отдам в чертовы проценты. Не позволю умереть просто потому, что ты не вовремя. Ты вовремя. Именно сейчас. Именно здесь.

Я отступаю на шаг. Смотрю еще секунду. И только тогда ухожу.

За спиной — тонкое шипение воздуха, слабое мигание монитора и сердце, которое еще бьется. Это все, что нам пока нужно.

Выхожу из детской реанимации, чувствую, как ноги гудят от напряжения. Голова тяжелая, будто налита свинцом. Сколько часов я на ногах? Вторые сутки пошли. Организм работает по инерции, как старый мотор, который глохнет, но еще тащит. Я и сам не понимаю, как держусь. Не ел, не пил, не спал. Обычная история. Только сейчас почему-то тянет вниз, будто земля плотнее стала.

Мимо проходит Света, медсестра. Она кидает на меня взгляд, тормозит.

— Ты опять не ел? — спрашивает с мягкой укоризной. — Егор, ты сейчас свалишься. И кому тогда лучше будет?

Я не отвечаю. Просто выдыхаю.

Света оборачивается, понижает голос:

— Если хочешь… я тебе еду разогрею. Еще утром принесла, как знала, что пригодится. Специально, кстати, для тебя. Пойдем?

Не сопротивляюсь. Света бывает очень настырной, но бороться с ней у меня нет сил. Да и поесть и правда не мешает. Не потому что хочется, а потому что иначе отключусь прямо в коридоре.

— Ну пойдем, попробуем, что там у тебя, — говорю я.

Она улыбается, будто ждала этого момента много лет. Ведет меня в ординаторскую, где уже накрыт поднос: пирог и пюре с котлетами, даже чай с лимоном.

Я сажусь, не снимая халат. Просто опускаюсь в кресло и чувствую, как тело тает.

Света включает микроволновку. Говорит что-то — про смену, про ребенка в соседнем боксе, про врачей, про ночь. Я почти не слышу.

Голова падает на грудь. На секунду. Всего на секунду. Но это уже не я — это организм. Я отключаюсь.

Темнота. Полоска сна. Вздрагиваю.

И в эту самую секунду за стеной — резкий сигнал. Короткий, пронзительный, как выстрел.

— Остановка! — раздается голос дежурной. — Бокс три, пациентка после ДТП!

Я мгновенно вскакиваю на ноги, сердце колотится в горле. Никакого сна. Никакого отдыха. Я бегу обратно.

Потому что именно сейчас решается главное.

И я должен успеть.

Глава 3 Егор

— Готово! — выкрикивает медсестра. Голос режет, как скальпель.

Разряд. Сердце дергается. Монитор все еще молчит. Прямая линия.

— Еще раз! — командует Аркадич, и я киваю, даже не глядя.

Второй разряд. Все тело пациентки вздрагивает, будто вырванное из тьмы. Но мониторы упрямо рисуют ровную черту. Время уходит. Мы теряем ее.

Третий. Пауза — бесконечно долгая. И вдруг… пик. Еще один. И еще. Волна на экране дрожит, как жизнь, возвращающаяся по капле.

— Есть! — выдыхаю я. — Пульс пошел!

Я отступаю. Дыхание сбито, ладони мокрые под перчатками. Футболка прилипла к телу. Спина ломит, будто я сам провел эту дефибрилляцию.

Аркадич хлопает меня по плечу. Я не чувствую ни гордости, ни облегчения. Только пустоту и… странное, отстраненное выгорание.

Я сажусь у стены, сползаю вниз. Пол холодный, прохладой пробирает через ткань. Сижу и смотрю в одну точку, как будто там ответ на все.

Мы ее вернули. Опять. Как долго она продержится? И сколько еще таких «опять» я выдержу? Сколько раз я могу вытащить людей из небытия, не разрушив себя по частям?

Глаза закрываются сами. Я не засыпаю — я просто выключаюсь. Как перегоревшая лампа. Опять.

Меня будит легкое, почти материнское прикосновение к плечу.

— Доктор… Егор Алексеевич…

Открываю глаза. Надо мной склонилась Мария Петровна, санитарка. Ее лицо знакомо с первого дня интернатуры: морщины, усталые глаза, седые волосы, собранные в аккуратный пучок. Женщина с руками, которые видели больше боли, чем половина ординаторов вместе взятых.

— Вы всю ночь как на углях. Я думала, свалитесь, — мягко говорит она, укрывая меня взглядом. — Совсем себя не бережете, доктор. А ведь от Бога вы. Уж я на своем веку повидала — и таких, что по бумажкам работают, и таких, что от страха бегут. Но вы — не из них. Вы другой.

Я натягиваю слабую улыбку. Суставы скрипят, спина отзывается тупой болью. Смотрю на часы. 06:43. Солнце уже касается окон. Через полтора часа — обход.

— Спасибо, Мария Петровна, — хрипло говорю. Она кивает, как будто знает, что именно мне сейчас нужно: не слова, а просто присутствие.

Поднимаюсь и плетусь в душ. Холодная вода бьет по плечам, срывает остатки сна и тревоги. Смывает тяжелый день, чтобы начать новый.

Сухой халат, влажные волосы, шаги по пустому коридору. В автомате гудит старая кофемашина, плюет в пластиковый стакан вязкую, горячую смесь. Выпиваю глоток — привычная гадость, но хоть немного бодрит.

— Егор Алексеевич, — подходит медсестра, — вас ждет у себя заведующий. Просил срочно.

Киваю. Сигареты лежат в нагрудном кармане. Выхожу на улицу. Первая — на вдох. Вторая — на попытку выровнять дыхание. С каждой затяжкой в голове чуть больше ясности, хотя легкие режет.

Поднимаюсь к заведующему. Захожу в кабинет. Там не только он. Еще двое. Не в халатах, не в медодежде.

Один в костюме, второй — попроще. Полиция. Угрозыск, наверняка. Один — следователь, другой, по глазам, — опер.

— Доброе утро, Егор Алексеевич, — говорит заведующий с легкой натянутой улыбкой. — Эти господа по поводу пациентки, поступившей вчера. Девушка после ДТП. Хотят прояснить обстоятельства.

Я опускаюсь в кресло, ставлю на стол стакан с кофе.

— Поступила в критическом состоянии. Без сознания. Беременность тридцать три — тридцать четыре недели. Черепно-мозговая травма. Без документов. Ребенок выжил, но сейчас в реанимации, очень слабенький. Девушка — в коме.

Следователь быстро записывает.

— Имя, фамилия? Данные?

— Неизвестна. При поступлении не установлена. При себе — ничего. Ни сумки, ни телефона, ни украшений. Полная анонимность. Никто не пришел. Никто не позвонил.

— Мы проверяем камеры, просим ориентировки. Но пока — тишина, — отзывается опер. — Когда с ней можно будет поговорить?

Я сжимаю губы.

— Неизвестно. Это не перелом ноги. Кома может длиться день, неделю, месяц. Никто не знает.

Мужчины переглядываются. Встают. Благодарят. Я едва киваю и выхожу.

Ординаторская. Тишина. Ноутбук греется на столе, я открываю нужную форму. Заполняю отчет. Сухо, механически, стиснув зубы. Ненавижу это — после всего того, что происходит в реанимации, вот так превращать борьбу в графы и пункты.

Через десять минут набираю номер.

— Илья, привет. Мне нужна помощь. У меня тут ситуация. Поступила девушка. Беременная. Без документов, без имени, без ничего. Я не верю, что полиция будет рвать жилы. Я хочу знать, кто она.

— Присылай все, что есть. Фото, описание, дата и время. Я пробью. — Голос Ильи ровный, уверенный. Я знаю — он не подведет.

Отключаюсь. Упираюсь пальцами в переносицу. Мозг гудит.

В этот момент в дверь стучат. Заходит медсестра. Лицо ее — как перед важной новостью. Что-то между испугом и облегчением.

— Егор Алексеевич… Она очнулась. Пациентка. В сознание пришла.

Я застываю. Сердце замирает на долю секунды, а потом резко срывается с места. И я вместе с ним.

Глава 4 Эва

Свет бьет в глаза.

Резкий, белый, холодный. Он режет, как скальпель, и кажется, будто прожигает насквозь. Я моргаю, но даже от движения век становится больно. Гудит где-то в ушах, тело будто не мое — тяжелое, ватное, затянутое в липкий туман.

Я не сразу понимаю, что это не сон. Это реальность. Слишком резкая, слишком яркая. Без предупреждения.

Но где я?

Вокруг — тишина. Плотная, как под водой. Лишь тонкое пиканье где-то рядом. Медленное, регулярное. Писк, как метроном, отмеряющий жизнь. Внутри все напряжено, как перед ударом. Я пытаюсь повернуть голову — не выходит. Пальцы дрожат, едва шевелятся. Паника приходит тихо, как подкрадывающийся зверь.

Что-то не так. Что-то очень не так.

Я чувствую: кто-то рядом. Они смотрят. Они дышат надо мной. Тяжелое дыхание. Запах антисептика. Веки приоткрываются, и в поле зрения всплывает силуэт в белом халате. Лицо размытое, без черт. Но белое. Как стена.

— Все хорошо, — говорит спокойный женский голос. — Вы в больнице. Все позади.

Я не слышу остального. Только этот белый свет, пульсирующий в глазах. Тело сжимается от страха. Паника накатывает волной. Мозг словно кричит: "Опасность! Беги!"

Я рвусь. Дергаюсь. Слабо, неуклюже. Но внутри начинается паника. Крики внутри, хоть снаружи — только сипение. Тело не слушается, но ужас сильнее.

— Эй, спокойно! — руки на моих плечах. — Вы только очнулись! Не надо…

Я срываю катетер. Трубки. Вдох — резкий, как судорога. Пикание учащается. Кто-то суетится. Кто-то хватает меня за запястья. Кто-то говорит «держи». Впрыскивают что-то в вену, а я… я хочу только одного — исчезнуть. Исчезнуть отсюда. Из этого белого, липкого ада.

— Как вас зовут? — спрашивает кто-то. Тихо. Слишком спокойно.

— Я… — губы едва двигаются. Звук не мой. Слова чужие. Я не знаю. Я не помню. Там пусто. Имя… у меня было имя.

— Вы помните, что случилось?

Тишина. Настоящее и какие-то обрывки воспоминаний перемешались. Все наложилось друг на друга: голоса здесь — и крики откуда-то изнутри. Я теряюсь. Не понимаю, где нахожусь. Все кажется чужим. Мягкие стены, мерцание монитора, руки в перчатках — будто из фильма. Это реальность? Или я еще там? Но там — это где? Обрывки. Яркий свет. Шум. Вода? Нет… кровь? Холод. Удары. Хриплый голос. Живот… что-то с животом. Боль. Много боли. Но ничего не складывается в цельную картинку. Только дрожь. И ужас. Леденящий душу.

— Все хорошо, — повторяет женский голос. Снова. И снова. Как заклинание.

Нет. Я не в безопасности. Я не верю ни одному слову. Особенно от тех, кто в белых халатах. Сердце в груди бьется, как пойманная птица. В клетке. Я пытаюсь уйти — хоть мысленно. Пытаюсь сбежать, сама не знаю от кого и почему.

Я отворачиваюсь. К стене. Закрываюсь руками. Я не хочу, чтобы ко мне прикасались. Ни один из них. Даже взгляд — слишком много.

Шум в коридоре. Приглушенные голоса. Один выделяется:

— Доктор Горинов, она пришла в себя. Но… реакция тяжелая. Паника.

Доктор. Шаги. Медленные, но твердые. Дверь скрипит, будто предупреждая. И что-то меняется. Воздух становится другим. Чище. Спокойнее. Словно страх отступает — на секунду.

— Не надо ее держать, — говорит новый голос. Мужской. Низкий, спокойный. Без суеты. — Просто отойдите. Дайте мне минуту.

Меня отпускают. Комната замирает. И тишина… впервые — не пугающая.

Я остаюсь. Затаив дыхание. Жду, не зная чего. Дышу глубоко и частно. Мужчина приближается. Не резко. Мягко, как будто идет к раненому зверю. Как будто не хочет спугнуть.

— Послушайте… — голос все такой же ровный. Тихий. Но в нем есть сила. — Вам ничего не угрожает. Вы в больнице. В нейрохирургическом отделении. Я вас оперировали. Все прошло успешно. Сейчас важно только одно — чтобы вы не навредили себе.

Слушаю его вкрадчивый голос и не слышу слов. Только звук. Все равно не верю никому. Он в белом халате. Он — один из них. Хоть его голос другой, но халат — тот же.

Горинов приближается еще на шаг. Я сжимаюсь сильнее, словно хочу спрятаться в собственной коже.

— Меня зовут Егор Алексеевич Горинов. Я ваш лечащий врач. Вы попали в аварию. У вас была серьезная травма головы. Но сейчас вы в безопасности. Понимаете?

Я не понимаю и не верю. Только качаю головой и зажмуриваюсь, чтобы ничего не видеть. Сердце бьется, как у зверя, загнанного в угол. Я прижимаюсь к кровати, к подушке, к себе. Руки дрожат. Губы беззвучно шепчут: «Не надо…»

Он делает еще один шаг, медленный, с выверенной осторожностью.

— Вам никто не причинит вреда. Клянусь. Мы только хотим помочь. Вы очень слабы. Вам нужно восстановиться. Все остальное — потом.

Я вскидываюсь, как могу. Слезы выходят быстрее слов. Тело отказывается слушаться, но я чувствую: еще чуть-чуть — и я сорвусь. Или потеряю сознание. Или выцарапаю себе горло. Я не знаю, кто он. Но мне страшно. Страшно до тошноты. До рвоты. Меня начинает трясти, колотить, как от судорог.

Доктор кивает кому-то за моей спиной. Я не вижу, кому. Только чувствую, как воздух сдвигается.

— Коли, — говорит он. Голос все такой же мягкий. Но без выбора.

Укол — как жало. Острая вспышка. Тепло разливается по телу. Я пытаюсь сопротивляться, но больше не могу. Все уходит. Голоса — вдали. Слова — обрывками. Тени — за стеклом.

И снова темнота. А говорил в безопасности…

Глава 5 Егор

Я вхожу в палату и прошу всех выйти. Даже не глядя на них. Просто делаю шаг — и все меняется. Остаемся только мы. Я и эта девушка.

Она сжалась в край кровати, будто боится нас. Дышит тяжело, взгляд метается. Пальцы едва держатся за одеяло — но видно, как белеют суставы. Похожа на дикое животное, попавшее в капкан.

— Не надо ее держать, — тихо говорю я. — Просто выйдите. Дайте мне минуту.

Я приближаюсь медленно. Как к мине. Медленно, осторожно, с каждым шагом отслеживая малейшее ее движение. Ее страх передо мной почти физический. Я видел такое. Когда-то. Но не у таких, как она.

Ее глаза смотрят сквозь меня, не видят. Только ждут удара. А я не собираюсь бить. Я собираюсь понять.

— Послушайте… — голос ровный, будто не мой. — Вам ничего не угрожает. Вы в больнице. В нейрохирургическом отделении. Я вас оперировали. Все прошло успешно. Сейчас важно только одно — чтобы вы не навредили себе.

Она не слышит. Или не хочет. Она не верит. Ни мне, ни себе. Она дрожит. Я вижу, как губы шевелятся — но слов нет.

— Меня зовут Егор Алексеевич Горинов. Я ваш лечащий врач. Вы попали в аварию. У вас была серьезная травма головы. Но сейчас вы в безопасности. Понимаете?

Молчание. Она смотрит, как будто я говорю на другом языке.

Я делаю шаг. Она дергается. Тело натягивается, как струна. Я вижу, что она на грани. Еще мгновение — и она выломает себе плечо, лишь бы не находиться рядом со мной.

— Вам никто не причинит вреда. Клянусь. Мы только хотим помочь. Вы очень слабы. Вам нужно восстановиться. Все остальное — потом.

Она смотрит на меня — и я впервые чувствую, что это не просто страх. Это что-то глубже. Страх — как память. Как опыт. Как инстинкт. Ее не учили бояться врачей. Ее заставили.

Я киваю в сторону двери, даже не оборачиваясь.

— Коли, — говорю. — Осторожно.

Сестра с уколом входит быстро, сработано четко. Она даже не успевает снова дернуться. Впрыск — и тело начинает расслабляться. Я вижу, как тяжело она борется с этим. Как ей не хочется снова уйти в темноту. Но выбора нет. Так будет лучше для нее.

Ее веки опускаются. Ее дыхание замедляется.

Я остаюсь.

Я не тороплюсь. Не потому, что устал. Я не имею права на ошибку. Спешка — враг точности. А сейчас мне нужна именно она. Холодная, спокойная, безэмоциональная точность.

Подхожу ближе. Осматриваю девушку внимательно. Медленно, с врачебной точностью.

Следы старых уколов — по внутренней стороне локтей. Слишком много, слишком неаккуратно. Не наши. Не здесь.

Запястья тонкие, обтянутые кожей. Кости выступают. Вес явно ниже нормы. Истощение? Возможно. Хотя по сроку беременности этого быть не должно.

Я отодвигаю край простыни, проверяю зафиксированные повязки. Все заживает, как надо. Но общее состояние организма говорит об обратном. Что-то здесь не складывается.

Девушка не просто попала в аварию. С ней что-то происходило до этого. Что-то долгое, медленное и неправильное.

Сажусь на край стула, который придвигаю ближе.

Смотрю на нее. На запястья, с которых сорваны датчики. На плечи, подрагивающие во сне. На сухие губы, что пытались что-то сказать, но не смогли.

Она не знает, кто она. Она не помнит. Но боится — это совершенно точно. И мне этого достаточно.

Достаю телефон. Делаю снимок лица и следы уколов. Аккуратно, без вспышки. Отправляю Илье. Короткое сообщение: «Вот девушка. История мутная. Очень.»

Пости сразу прилетает ответ: «Принято»

Остается только ждать. Илья работает не быстро, но качественно. Нет такого человека, информацию на которого, он бы не собрал. Это его стихия.

Прикрепляю все датчики, проверяю, чтобы все работало и выхожу в коридор. Подзываю дежурную медсестру:

— Кристина, вы сегодня дежурите?

— Да, Егор Алексеевич.

— Следите за этой девушкой очень внимательно. Не отходите ни на шаг. И, как только она придет в себя, сразу мне сообщите. Даже если среди ночи. Поняли?

— Поняла, Егор Алексеевич, — кивает она серьезно. — Все будет под контролем.

— Осторожнее с ней. Она немного не в себе, — предупреждаю я. — Не навредите.

— Я поняла, — кивает медсестра и понимающе улыбается. — Я не подведу.

Иду в сторону ординаторской. Коридор пуст, только лампы мерцают в полумраке. Уже почти у двери, меня ловит Света. Когда-то я позволил себе маленькую слабость — секс с подчиненной. До сих пор расплачиваюсь.

— Егор… — голос с приподнятой интонацией, как будто она давно ждала момента. Быстро сокращает расстояние и обнимает меня за талию. — Ты еще долго? Я закончила смену. Может, поедем ко мне? Отдохнешь. Я приготовила кое-что…

Я отстраняюсь мягко, но твердо. Мне сейчас не до интима. Это точно.

— Нет. У меня еще дела.

Света недовольно морщит губы:

— Ты теперь сутками около нее будешь сидеть? — кивает в сторону реанимации.

— Если потребуется — буду, — отвечаю спокойно.

Разворачиваюсь и иду в ординаторскую, не оборачиваясь. Позади остается ее шумный вздох, духи, тишина. И ощущение, что я что-то упускаю из вида.

Вхожу в ординаторскую. Прикрываю дверь. Наливаю себе чай и только собираюсь включить ноутбук, когда слышу голос за спиной:

— Доктор Горинов?

Оборачиваюсь. Мужчина лет сорока. В штатском. Незнакомый. Внимательно смотрит на меня, будто уже что-то знает.

— У вас есть минута?

Глава 6 Егор

— Слушаю вас, — понимаюсь на ноги.

Мужчина окидывает меня быстрым взглядом, словно прикидывая с кем имеет дело. От него исходит аура превосходства, но меня этим не впечатлить.

— Я по поводу девушки, которую вчера доставили после ДТП, — сухо поясняет мужчина. — Черепно-мозговая травма. Беременная. Без документов…

Его слова лишены эмоций, будто зачитывает сводку, а меня это только сильнее напрягает. Но повода послать его у меня нет.

— Вы ей кто?

Он уверенно приближается и чуть склоняется ко мне.

— Я отец ребенка. Мне сообщили, что мальчик жив. Я хочу убедиться лично.

Только во взгляде этого мужчины не проскакивает радости. Да и особого тепла тоже не видно. Не нравится мне этот пассажир.

Я киваю.

— Конечно, но в начале я хотел бы взглянуть на ваши документы.

— Права подойдут? — усмехается он.

— Вполне…

Он протягивает мне карточку с водительскими правами. Козырь Виктор Михайлович. Чуть усмехаюсь и поднимаю глаза, сверяя фото с оригиналом. Вроде похож. Только старше стал, но почти не изменился.

Возвращаю права и киваю головой, приглашая его за собой:

— Пройдемте.

Пока мы идем по коридору, я пытаюсь понять: как он узнал? Кто сообщил? Откуда такая осведомленность? Почему его интересует только ребенок? А девушка?

Виктор идет спокойно. Не суетится. Ни капли волнения. Ни одной лишней эмоции. Человек, который привык давать распоряжения, а не просить. Внутри все начинает тихо разносить.

Детская реанимация. Приглушенный свет. Тишина, в которой слышно даже, как дышит аппарат. Кувез светится теплым белым, как колыбель. Внутри мальчик. Слишком маленький, слишком рано появившийся в этом мире. Он шевелит пальцами и дергает ножками.

— Мальчик слабенький, но скоро нагонит, — поясняю я, заметив, что Виктор хмурится. Он рассматривает его слишком придирчиво. Молча. Долго. А потом произносит:

— Этот ребенок не должен выжить.

Слова раздаются в тишине, как выстрел. И в первую секунду, мне кажется, я слышу их только в своем воображении. Резко поворачиваю голову и встречаюсь со стальным взглядом. Лицо Виктора спокойное. Равнодушное. Глаза не моргают. Он словно и не человек вовсе, а бездушная машина.

— Вы в своем уме?

— Как — придумайте сами, — продолжает он холодно. — Несчастный случай. Инфекция. Сердечная недостаточность. Мне все равно. Главное — результат.

Он достает пухлый конверт, без капли смущения засовывает его в карман моего халата. Все отработано. Видимо не впервой.

— Вы предлагаете мне… — даже язык не поворачивается продолжить.

— Я предлагаю… сделать так, как будто ничего не было. Никто не узнает. Вы же не первый день работаете. Никто не узнает. А вы получите солидную прибавку к зарплате.

Мои пальцы сжимаются в кулаки. Воздух в грудной клетке становится густым, как сироп. Все тело напрягается, как пружина. Это какой-то сюр...

— А с ней что? С девушкой? — выдыхаю, хотя знаю ответ.

Он оборачивается. На лице только раздражение.
— Мне плевать на нее, — сухо бросает он. — Выживет — молодец. Нет, значит естественный отбор.

Хочется послать этого ублюдка куда подальше. Выкинуть из отделения за шкирку. А лучше вообще написать заявление. Но я прекрасно понимаю, что все это его не остановит. Если не я, он найдет другого, более сговорчивого сотрудника. Нельзя так рисковать. Мне нужно время. Немного больше времени и выдержки.

Он разворачивается. Спокойно. Идет к выходу, как будто мы обсуждали логистику поставки, а не человеческую жизнь. Дверь закрывается за ним беззвучно.

Остается только тишина. И жгучий вес в кармане. Я не могу пошевелиться.

Я врач. Но в первую очередь человек. И выбор, который он мне предлагает, — не просто сделка. Это рубеж. Из-за которого нельзя вернуться.

Позже я сижу в том же кресле. Конверт лежит на столе. Я не притрагивался к нему. Даже не посмотрел, что внутри. Хотя догадываюсь, что деньги. И не малые. Но его вес все еще на мне. Как клеймо. Вижу, как дверь распахивается.

— Ну и где тут генератор проблем? — Илья входит в ординаторскую и осматривается.

Я даже не удивляюсь, что он здесь.

— Зря приехал. Мог просто посмотреть фото.

— Посмотрел. И знаешь, что нашел? — Илья закрывает дверь и бросает папку на стол. — Ни-че-го. Ни медкарты. Ни регистрации. Ни баз. Ее нигде нет, Егор. Понимаешь? Такое ощущение, будто твоя девушка — призрак.

Я киваю и растираю лицо ладонями. Рассказываю все, что произошло в последний час. Сухо. Без лишних деталей. Только факты. Он слушает внимательно, молча. Иногда хмурится. Иногда просто смотрит в одну точку.

Когда я заканчиваю, он откидывается на спинку стула и выдыхает:

— Это не случайность. Ни авария. Ни ее исчезновение. Ни этот урод в костюме. Это кто-то чистит следы. И делает это профессионально.

— Я знаю, — говорю тихо. — Именно поэтому я не могу молчать.

— Тогда начнем с того, что проверим пальчики на этом конверте, — говорит он. — А потом… будем копать. По-своему. Без протоколов и разрешений.

— Он был в перчатках, — вздыхаю я, только сейчас вспомнив этот момент.

— Похер, проверим. Еще нам нужны записи с камер, — добавляет он. — Кто входил в отделение, кто выходил. С кем она пересекалась. Кто первый сообщил о ее поступлении, кто первый узнал о ребенке. Все.

— Думаешь, в больнице уже кто-то в курсе? — спрашиваю.

— Если к тебе пришли так быстро, и с таким предложением — информация утекает. Кто-то слил. Вопрос в том — за деньги или по приказу.

Я молчу. Он прав. Больница большая, людей много. И не все здесь клятву Гиппократа воспринимают как священную.

— Пробью телефоны охраны, — продолжает Илья. — Запрошу фрагменты с главного входа. И еще… нам нужно понять, кто этот тип. Внешность у него характерная. Думаю, пробить его можно через частные базы. Я займусь.

— А мне? — спрашиваю.

— А тебе — продолжай быть рядом с девушкой. И не оставляй ребенка без присмотра. Потому что теперь они точно не успокоятся. И не обязательно будут действовать в открытую.

Глава 7 Егор

Утро начинается, как обычно. Обход, короткие сводки от ночной смены, кофе из автомата, горький, но хотя бы бодрящий. Я хожу по палатам, читаю истории болезней, проверяю назначения. Пациенты говорят что-то, улыбаются, благодарят, жалуются. Все привычно. Автоматизм движений дает иллюзию контроля до тех пор, пока в этот поток не врывается сигнал.

Сообщение приходит неожиданно. Короткое: «Ваша пациентка пришла в себя».

Быстро заканчиваю сложных пациентов, остальных передаю коллеге, а сам иду в реанимацию. Все остальное подождет.

По дороге к палате шаги звучат глухо, как удары сердца. Не от страха, от сосредоточенности. Я не знаю, что она скажет. Вспомнит ли что-то. Узнает ли того, кто приходил. Или… себя. Но я должен убедиться, что с ней все в порядке.

Я открываю дверь без стука.

Она лежит, приподнятая на подушках. Кожа на лице бледная, почти прозрачная. Губы обветренные, как будто давно не говорила. Глаза широко распахнуты, полны настороженности. Девушка реагирует на каждый шорох, как звереныш в ловушке. Но тело почти не двигается. Седативы еще держат.

— Здравствуй. Это я, — говорю, стараясь, чтобы голос не звучал резко. — Ваш врач. Горинов.

Она щурится, будто пытается различить очертания. Брови сдвинуты. Вижу, как дыхание сбивается, как грудь поднимается и замирает. Я делаю шаг — и тут же останавливаюсь. Медленно снимаю белый халат, складываю на спинку кресла и сажусь чуть поодаль.

— Все хорошо, — говорю ровно. — Я просто хочу поговорить. Вам ничего не угрожает. Честно.

Она немного выдыхает. Плечи остаются напряженными, но в глазах — уже не дикий страх. Скорее, отстраненность. Недоверие. Это легче. С этим можно работать.

— Вы… где я? — голос хриплый, как сквозь ржавчину. Но четкий. Настоящий.

— В больнице, — придется повторить еще раз. — Вас привезли после серьезного ДТП. У вас была тяжелая травма головы. Мы сделали операцию. Состояние стабилизировалось.

Она смотрит на меня, как будто пытается сопоставить слова с реальностью. Я вижу в этом взгляде недоумение. Память ее стерта. Надеюсь временно.

— Я не… не помню, — шепчет девушка. — Вообще. Ничего. Как будто… меня нет.

— Ни имени? Ни лица? — уточняю мягко.

Она качает головой. Лицо искажается от усилия. Влажность в глазах. Но не плачет. Держится. Из последних сил.

— Такое бывает. Потеря памяти — частое последствие черепно-мозговой травмы. Это не навсегда. Мы проведем обследование, ЭЭГ, МРТ, и постепенно — восстановим. Вы справитесь.

Она кивает. Но я вижу: не верит. Ни мне. Ни себе. Ни завтрашнему дню.

— Может быть, хотя бы имя? — пробую аккуратно.

— Нет… Там пусто. Когда закрываю глаза — только серый туман. И страх. Все — будто во сне. Холодно. И ничего не понятно.

Я ненадолго замолкаю. Смотрю на нее. Как врач — фиксирую. Как человек — цепляюсь за малейший намек. Потом решаюсь.

— Козырь Виктор Михайлович. Это имя вам о чем-то говорит?

Она хмурится. Лоб морщится от напряжения. Пальцы цепляются за край простыни. Тишина тянется. Потом медленный, почти безжизненный жест.

— Нет. Ни разу не слышала… наверное.

Я напрягаюсь. Или она говорит правду, или лжет идеально. Но нутро говорит: это не ложь. Это пустота.

В дверь стучат. Голос медсестры:

— Егор Алексеевич, вас ждет главврач.

— Сейчас буду, — бросаю через плечо, не вставая сразу.

Я смотрю на девушку. Тонкая. Упрямая. Беспомощная. И в то же время — что-то в ней крепкое. Стержень. Я делаю шаг к двери.

— Я была беременна? — вдруг раздается за спиной. Голос тихий, как шепот. Но в нем сталь. — Где… где мой ребенок?

Я замираю. Не сразу оборачиваюсь. Сердце сжимается, как в тисках. Плечи напрягаются. Я не знаю, что ответить.

— Пожалуйста, — она пытается подняться, но не может. Только взгляд прямой, полный боли и надежды. — Он жив?

Смотрю ей в глаза. Они ищут правду. Ответ. Смысл. Но у меня его нет. Ни одного слова. Ни простой формулы. Только тишина.

И эта тишина — хуже любого крика.

— Я… скоро зайду снова, — произношу тихо, так и не решившись ничего ответить. — Обещаю.

Она продолжает смотреть, будто пытается вычитать между строк то, что я не сказал. Я отвожу взгляд. Разворачиваюсь и выхожу из палаты.

Мне нужно поговорить с главврачом. Мне нужно подумать. Мне нужно понять, как поступить правильно, если такое вообще возможно.

Кабинет главврача на пятом этаже. Просторный, с деревянной мебелью и запахом табака, въевшимся в стены. Он сидит за столом, листая какие-то бумаги, но, увидев меня, откладывает ручку и жестом приглашает присесть.

— Горинов. Ситуация с вашей пациенткой… непростая, — начинает он. — Вы уже знаете, что интерес к ней проявляют.

Я молча киваю.

— Приходил мужчина. Представился родственником. Вы говорили с ним?

— Да. Он заявил, что отец ребенка, — произношу сдержанно. Рассказывать правду пока нет резона. Я не уверен, что кто-то еще не причастен к этой истории. Не могу никому доверять на сто процентов.

Брови главврача поднимаются, но быстро берет себя в руки.

— Думаете, ему можно верить?

— Это не мне решать, — пожимаю плечами. — Я лишь констатирую факт. Подтвердить может лишь тест ДНК.

Главврач встает, подходит к окну. Молчит несколько секунд.

— Возможно, вы правы. Тест – ДНК будет лучшим выходом. А что девушка?

— Она ничего не помнит. У нее полная амнезия. Даже имя не может назвать. Но боится панически. Кого не знаю.

Главврач смотрит в упор:

— Ты уверен, что справишься?

— Нет, — отвечаю честно. — Но я не собираюсь отступать.

Он медленно кивает.

— Ладно. Действуй, как считаешь нужным. Но аккуратно. Если еще раз придет, предложи сдать тест. И держи меня в курсе. Если понадобится — подключим юристов. И нужно выяснить личность девушки.

— Этим уже занимается полиция, — уклончиво отвечаю я.

— Хорошо, только не лезь на рожон, Горинов. Это может быть не просто семейная драма.

Глава 8 Эва

Он уходит. Дверь мягко захлопывается за его спиной, и комната снова наполняется тишиной. Но теперь она другая. Густая. Вязкая. Как туман, который лезет под кожу.

Я лежу, не двигаясь. Слышу, как бьется мое сердце. Кажется, оно пытается выстучать мне имя, но я не могу разобрать ритм. Ни имя. Ни место. Ни кто я.

Смотрю на свои руки. Тонкие. Пальцы дрожат. Капельница подает ритм, как метроном. Кожа бледная, чужая. Я не узнаю ее. Это тело точно мое? Почему оно такое слабое? Почему я не чувствую в нем себя?

Медленно тяну руку к животу. Кожа натянута. Там что-то было. Кто-то был. Кто-то важный. Глубоко внутри поднимается ощущение, что мне нужно к нему. Немедленно. Но я даже не знаю, где он.

Я закрываю глаза. Внутри все серое. Как будто прошлое погрузили в молоко. Но вспышка. Внезапно. Не образ, а звук. Шаги. Мужской голос. Громкий, приказной. Рука на шее. Я не могу дышать. Я не могу закричать.

Резко открываю глаза. Воздуха мало. Я хочу встать. Хочу доказать себе, что я не в плену. Что я могу выбраться.

Срываю одеяло. Ноги сползают с кровати. Под ногами холодный линолеум. Голова пульсирует. Мир плывет. Но я цепляюсь за тумбочку и встаю. Медленно. Больно. Но стою.

Дверь открывается. Медсестра.

— Девочка, ты куда? Ты чего? — Голос удивленный, но не резкий. Она сразу подходит, берет за плечи.

— Я… — я не знаю, как объяснить. В горле першит. Голос срывается. — Мне нужно… к нему.

— К кому?

Я молчу. Внутри только какое-то ощущение. Оно сильнее слов. Сильнее меня. Я чувствую, как тело вспоминает быстрее, чем память. В груди жжет. Как будто там дыра. И в ней он.

— Где мой ребенок? — спрашиваю почти шепотом. — Сын?

Медсестра мягко ведет меня обратно к кровати. Не отвечает сразу. Только усадив меня на постель продолжает:

— Доктор Горинов скоро зайдет. Он все объяснит. Хорошо?

Я киваю. Мне хочется ей верить. Я запоминаю имя Горинов. Егор. Оно звучит твердо. Уверенно. Как якорь.

Меня укладывают обратно. Укрывают. Я не сопротивляюсь. Сил нет. Только мысли, крутящиеся в голове, как стрелки часов, потерявших время.

Смотрю в окно. Снаружи — солнце. Люди где-то там идут, живут, звонят по телефону, обнимают, возвращаются домой. А я здесь. Без имени. Без прошлого.

Но у меня есть вопрос. Один. Самый важный. Он не дает нормально дышать.

Где мой малыш?

Дверь открывается. На этот раз я слышу шаги и не вздрагиваю. Я уже знаю, кто это. Он идет уверенно, но в его глазах что-то странное.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он. Тихо. Почти по-дружески.

— Мне нужен ответ, — говорю я. — Не уклоняйтесь. Пожалуйста.

Он садится рядом. Не слишком близко. Не тянется за рукой. Только смотрит. Прямо. Глубоко. Как будто ищет во мне опору для своей правды. А мне становится не по себе. Еще больше, хотя казалось, больше уже невозможно.

— Вам сделали кесарево сечение, — произносит он. — Родился мальчик. Очень слабый. Мы делали все возможное…

Он замирает. Я жду. Пауза тянется. Потом он смотрит в пол. И тихо заканчивает:

— Но он не выжил. Мне очень жаль.

Сначала приходит тишина. Абсолютная. Мир будто сжимается. Потом раздается звук. Не из горла. Изнутри.

Я не верю. Не понимаю. Не хочу.

— Нет… — хриплю. — Нет, нет, нет, нет, НЕТ!

Руки хватаются за простыню, срывают ее. Тело бьется, как в припадке. Я не помню его лица, но я чувствовала его. Он был. Он был во мне! Как он мог исчезнуть?

— Вы лжете! — кричу. — Вы все врете! Это неправда! Это… это сон! Кошмар! Я чувствую, что он жив. Куда вы дели моего сына?

Слезы душат. Голос срывается. Я пытаюсь подняться, ухожу в сторону, падаю. Егор успевает поймать. Держит крепко. Говорит что-то, но я не слышу.

Жить не хочется. Зачем? Ради чего? У меня ничего нет. Я никто. Без имени. Без памяти. Без ребенка.

— За что мне это? — шепчу в его плечо. — Я не смогу…

Он сжимает меня крепче. Не как врач. Как человек. Как мужчина, который может защитить, дать опору под ногами.

Но даже его тепло не греет. Я в ледяной пустоте.

И сердце не хочет дальше биться.

В груди что-то рвется. Как будто я бежала сквозь стены, а теперь пустота. Не просто боль. Не просто шок. Это, как если бы меня развернули наизнанку, вытащили все живое и оставили дышать воздухом без легких.

Я закрываю глаза. И вижу.

Не лицо. Не место. Только движение. Я бегу. Крепко обнимая живот, в котором бьется крохотная жизнь. Это не страх за себя. Это страх за него. Я сбежала. Я знала, что за нами идут. Что кто-то хочет забрать. Я не понимаю, кто. Не помню, откуда. Но знала, что, если не сбегу — он погибнет.

Я пряталась. Не знала даже, мальчик или девочка. Но все нутро кричало — сын. Мой сын. Я хотела его. Единственное, что было моим по-настоящему. Тот, ради кого я дышала. И теперь его нет?

Я хватаю Егора за ворот халата:

— Он точно умер? — шепчу, как безумная. — Ты уверен?

Он смотрит в глаза. И просто кивает. Медленно. Молча.

Я сжимаю зубы, и по щекам катятся новые слезы. Горькие. Соленые. Настоящие.

— Можно… — выдыхаю. — Можно… я хотя бы его увижу?

Молчание. Горинов не сразу отвечает. Это длится вечность.

— Его… уже нет, — тихо произносит он. — Его тело… было передано в морг, как у неопознанного. По протоколу. Мы не знали вашего имени. Не было документов. Не было возможности…

Я не слышу остального. Только глухой звон в ушах. Его даже не осталось. Как будто и не было. Даже попрощаться нельзя. Даже коснуться.

Это не боль. Это невыносимо.

Я открываю рот, но крик застревает в горле. Я бью Егора кулаками в грудь, слабо, бессильно, как ребенок. А потом просто падаю в него, как в бездну.

— Забрали… — шепчу. — Они все забрали…

Я всматриваюсь в его лицо сквозь слезы, через искажение боли, сквозь внутренний крик и холод. И тихо, почти беззвучно, задаю последний вопрос, на который он не сможет ответить:

Глава 9 Егор

Разговор с пациенткой выбивает меня из колеи. Я выхожу из палаты и чувствую, как горло сжимает. Будто наглотался воды и не могу вдохнуть. Воздух в коридоре густой. Свет режет глаза. Я иду в ординаторскую, но шаги раздаются, как по воде. Тяжелые. Глухие.

Я сказал ей, что малыш умер.

И это была ложь. Сознательная. Хладнокровная. Горькая и болезненная. Я никогда раньше не лгал пациентам. Даже детям. Даже когда диагноз звучал, как приговор. А теперь… теперь я не просто соврал. Я унес у нее последнее. Надежду. Ее вопрос: "Зачем жить?" И я ничего не ответил. Потому что не могу. Потому что не имею права пока.

Весь день я провожу на автопилоте. Обход, осмотры, консультации. Говорю правильные слова, даю нужные назначения, но мыслями я в другом месте. В другой палате. Я отменяю две плановые операции. Честно признаюсь, что не готов. Коллеги смотрят с пониманием, но молчат. Знают, лучше не спрашивать.

После обеда появляется Света. Она улыбается, как будто ничего не произошло. Заходит легко, напоминая, что между нами было. Встает за спиной, кладет ладони мне на плечи. Ее прикосновение чужое, липкое, неприятное.

— Устал? — мурлычет она. — Я могла бы тебе помочь расслабиться. У меня выходной. Можем поехать ко мне… ванна, свечи, массаж…

Я встаю. Резко. Ее руки слетают с моих плеч.

— Света, хватит! Не сегодня.

— Ты теперь вообще не человек, а призрак, — раздраженно бросает она. — Все возле этой безымянной! С ума сошел?

Я смотрю на нее. Холодно. Слишком устал, чтобы злиться.

— Света, уйди. Просто оставь меня в покое.

Она уходит. Стук каблуков гремит по коридору, будто молотки. А я снова сажусь. Закрываю глаза. И все внутри замирает.

Я обещал себе не влезать в чужие жизни так глубоко. Но иначе нельзя. Потому что этот ребенок шанс. Ее шанс. И, черт возьми, мой тоже.

Ближе к полуночи появляется Сергей. Высокий, спокойный, в куртке нараспашку. Входит, как всегда тихо и точно, без лишних слов.

— Готов? — спрашивает меня.

Я киваю, но он не двигается. Смотрит.

— Ты выглядишь, как будто тебя катком переехали.

— Так себе комплимент, — сухо улыбаюсь и поясняю. — Не спал. Не ел толком. Не лгал никогда в жизни так, как сегодня.

Он подходит ближе, садится на край стола. Вытаскивает сигарету. Не закуривает, просто крутит в пальцах.

— Она поверила?

— Поверила. И сломалась. Внутри. Но благодаря этому я смогу их спасти.

— А себя? — тихо спрашивает Сергей.

Хороший вопрос. Болезненный.

— Себя потом. Сейчас главное малыш.

Сергей молчит. Потом кивает.

— Хорошо. Тогда делаем. Все как обсудили. Камеры вырублены?

— В нужном секторе да. Полчаса у нас есть.

— Медсестра?

— Спит. Я добавил допинг в чай. Просто на всякий случай. Чтобы не проснулась от шороха.

— Ты ведь понимаешь, что это подсудное дело? — словно между делом интересуется Сергей.

— А убийство ребенка разве нет? — резко отвечаю я.

Он усмехается. Не весело.

— Не спорю. Просто хочу, чтобы ты понимал, во что влезаем.

— Я все понимаю, Серег. И все равно пойду.

Друг кивает. Поднимается.

— Пошли. Время не ждет.

Мы спускаемся в реанимацию. Слышу, как сердце стучит в ушах. Пульсирующий, давящий ритм. Ночная медсестра сидит, уткнувшись в монитор. Дыхание ровное. Спит.

Я открываю кувез. Тепло бьет в лицо. Там он. Малыш. Мой… нет, не мой. Ее. Их. Но сейчас он главное для меня. Моя ответственность.

Он дышит. Шевелит пальчиками. Тихо всхлипывает. Я накрываю его мягким одеялом, осторожно беру на руки. Он почти ничего не весит.

— Все будет хорошо, — шепчу ему.

Мы идем в пустую палату. Там лежит другой. Тихий. Мертвый. Отказник. Мать подписала бумаги. Его никто не ищет. Никто не вспомнит.

Я кладу тело в кувез. Смотрю на него секунду, в последний раз обдумывая свой поступок.

— Пошли, — говорит Сергей и берет малыша. Тот издает слабый звук, как будто чувствует перемену. Но я знаю, что поступаю правильно. Сергей с женой позаботятся о ребенке, как о своем.

Мы идем по коридору. Тени. Тишина. Слышны только наши шаги. Я чувствую, как мир замирает.

У черного входа стоит машина. Фары не включены. Внутри ждет Илья. Строгий, собранный. Видит нас и открывает Сереге заднюю дверь. Без слов.

Сергей садится. Я передаю ему ребенка. Тот укутан. Теплый. Живой.

— Береги его, — говорю.

— Все будет хорошо, — отвечает он.

Машина трогается. Бесшумно. Исчезает в темноте.

А я стою. На крыльце. Один.

И впервые за долгое время дышу.

Но ненадолго.

К утру, когда небо еще только начинало сереть, в ординаторскую снова входит он. Мужчина в идеально сидящем костюме, с тяжелым взглядом, от которого в горле пересыхает. Он не улыбается.

— Доктор Горинов, — произносит с тем самым вежливым хрустом, под которым всегда что-то ломается. — Я зашел узнать… выполнили ли вы мою просьбу?

Я смотрю на него долго. Спокойно. Слишком спокойно для человека, который недавно нарушил закон.

— Все сделано, — говорю. — В лучшем виде.

Он кивает. Ровно один раз. Достает перчатки, неспешно надевает. Но не уходит.

— А Эва? — спрашивает, будто между прочим.

Я хмурюсь.

— Простите, кто?

— Ну девушка. Мать мальчика. Она выжила? Я могу ее увидеть?

Я медлю с ответом. Не моргаю. Не шевелюсь. А потом медленно качаю головой.

— Она в тяжелом состоянии. Послеоперационное осложнение. Кома, — вру уверенно, даже не моргнув глазом.

— Плохо, — сухо говорит он. — Очень жаль. Я рассчитывал, что смогу… забрать ее.

— О выписке говорить слишком рано, — добавляю, глядя прямо ему в глаза. — Девушка еще не пришла в себя.

Он щурится. Как будто читает между строк. Но ничего не говорит. Разворачивается и уходит.

А я остаюсь. Наедине с собой. С тяжестью на груди и глухим знанием, что теперь назад пути точно нет. И только новое имя появляется в моем сознании. Эва… Ей идет.

Глава 10 Эва

Я открываю глаза. Или не закрывала? Кажется, я просто лежала в этом странном полусне, где ни звука, ни движения, только гул в голове и боль в теле.

Мир вокруг не меняется. Та же белая палата. Те же ровные линии штор. Те же звуки капельницы. Только внутри что-то другое. Словно пустота наполнилась свинцом. Я чувствую вес. Не физический, другой. Внутренний. Как будто на меня что-то навалилось, и я не могу выпрямиться.

Дышать тяжело. Не от боли. От того, что не знаю, зачем вообще продолжаю дышать.

Он сказал, что ребенок умер.

Эти слова крутятся в голове, как заклинание. Я вспоминаю, как шептала: «Как мне жить?.. Зачем?..» И теперь сама себе удивляюсь. Потому что живу. Значит, что-то меня все же держит. Или кто-то.

Я медленно приподнимаюсь, опираясь на локти. Все тело протестует. Швы тянет. Жжение внутри. Каждое движение причиняет дискомфорт. Но я двигаюсь. Значит, могу.

Дверь приоткрывается. Медсестра. Молодая, аккуратная, с голосом, словно у няни из старых фильмов.

— Доброе утро, солнышко, — говорит она. — Вы уже встали? Какая вы у нас упорная. Но сейчас нужно лежать. Врач скоро придет, и все обсудите.

— Я хочу знать… — начинаю, но она перебивает:

— Вам нельзя волноваться. Все постепенно. Вы еще очень слабы. Может, водички? Или бульончика?

Я смотрю ей в глаза. Они теплые. Чересчур. Слишком мягкие. Как будто она боится, что я начну кричать. Или спрашивать то, что нельзя.

— Мой ребенок… — выдыхаю. — Мне кажется, что он не умер.

Она опускает взгляд. Долго роется в подносе, поправляет салфетки, как будто ищет правильный ответ.

— Доктор Горинов все расскажет. Он скоро зайдет. Потерпите чуть-чуть.

Она выходит. Я слышу, как закрывается дверь. Тихо. Почти по-кошачьи. А мне в лицо будто холодом ударило. Это ощущение… Как будто что-то не так. Как будто все слишком гладко. Слишком аккуратно. А значит фальшиво.

Слышу шорох в коридоре. Голоса. Женский старший, грубоватый. Похоже, санитарка. И еще чей-то смех.

— Та, из четвертой, — говорит кто-то. — Уж больно за ней врач бегает. Горинов. Даже не уходит домой. Будто боится, что ее украдут.

Смех. Щелчок двери. Я замираю.

Что значит боится, что украдут?

Почему он здесь все время? Почему никто мне ничего не объясняет? Почему я… ничего не помню, но внутри все сжимается каждый раз, когда заходит разговор о нем? О ребенке? О прошлом?

Я зажмуриваюсь. И тогда вспышка. Резкая. Короткая. Мужчина. Костюм. Холодные глаза. Голос низкий, ровный, жесткий:

«Она не должна знать. Ни о чем.»

Я вскидываю голову. Пот капает со лба. Сердце бьется, как после бега. Кто это? Откуда он? Почему я боюсь, только вспоминая этот голос?

Что-то происходит. Что-то страшное. И все, что я знаю точно — мне не говорят правду.

Я не знаю, кто я. Но я точно знаю, что была готова на все, чтобы защитить своего ребенка.

И если у меня осталась хоть капля воли я выясню все.

Что случилось. Кто я.

И где мой сын.

Потому что он жив. Я чувствую это. Не головой, а душой. Сердцем. Материнским нутром. И никакие слова, никакие "он не выжил" не заставят меня поверить в обратное.

Он где-то есть. Он дышит. И ждет меня. Я не знаю, как, но найду его. Я доберусь до правды. Пусть тело мое слабеет, пусть память молчит, но я вырву эту истину у всех, кто ее прячет.

Никто меня не остановит.

Ни ложь. Ни страх.

Дверь снова приоткрывается. На этот раз медленно. Осторожно. Я сразу узнаю его шаги. Он входит без слов, но с тем выражением, от которого внутри начинает дрожать что-то непонятное. Егор Горинов.

Он опускается на стул рядом с кроватью, кладет папку на колени, смотрит на меня. Тихо. Как будто ждал этого взгляда.

— Правда… что вы не уходите домой из-за меня? — спрашиваю вдруг. Сама от себя не ожидала. Но мне нужно знать.

Он не отводит взгляда. Не придумывает отговорок.

— Правда, — отвечает просто и так же спокойно. — Не ухожу.

— Почему? — шепчу. — Что во мне такого? Я ведь даже не знаю, кто я.

Егор опускает глаза на свои ладони, будто ищет ответ между пальцами. Потом поднимает взгляд. Он серьезен. Очень. Без тени флирта, без желания обнадежить.

— Потому что ты находишься в опасности. А я пока не знаю, как тебе помочь.

Мое горло сжимается. Я не знаю, как реагировать. Эти слова… Я не заслужила их. Или заслужила, но давно. Когда еще помнила, кто я.

— Но я же… никто. Пустое место. У меня даже имени нет.

— Эва, — говорит он. Тихо. Уверенно. Как будто отдает мне что-то, что я потеряла.

Имя входит в меня, как капля в сухую землю. Не больно. Мягко. Но с потрясением. Я моргаю. И вспышка, как искра.

Банка с вареньем. Маленькая комната. Девочка на подоконнике. Женский голос:

— Эва, ты опять все раскидала! Иди сюда!

Сердце резко сжимается. Я хватаю Егора за руку.

— Меня звали Эва? Я была… девочкой? На кухне. Там… был подоконник, и банка… варенья?

Он кивает. Осторожно, чтобы не спугнуть.

— Значит, память возвращается. Это хорошо.

Я хватаюсь за это чувство. Как за канат в темноте. Впервые с момента пробуждения мне не просто страшно. Мне интересно. Мне важно.

— Егор… если я вспомню больше, вы мне скажете правду? Всю?

Он смотрит на меня долго. А потом тихо отвечает:

— Если ты будешь готова. И если я пойму, что это не навредит тебе.

Я хочу возразить. Кричать, что мне уже хуже не будет. Но не могу. Его голос спокоен. В нем нет страха. Только… боль. Как будто он сам что-то потерял. Или кого-то.

Я откидываюсь на подушку. Но внутри что-то меняется. Я больше не пустая. Я — Эва.

И кто бы ни был этот человек рядом, он не боится моей боли. А значит, я смогу выжить. И вернуть себе все, что отняли.

Глава 11 Егор

Она снова смотрит мне в глаза. Я чувствую, как внутри поднимается знакомая тяжесть. Та, от которой никуда не деться. Не страх, не вина. Скорее, невозможность. Невозможность сказать ей правду, не разломав ее.

Эва.

Я называю ее по имени, и это звучит правильно. Как будто это имя давно жило во мне, просто я ждал момента, чтобы отдать его обратно. Она вслушивается. Как в музыку. И я вижу, что в ней что-то сдвинулось.

Я не спал полноценно уже несколько суток. Тело просит отдыха, но я не позволяю. Мозг работает на износ. Все держится на автоматизме, как на костылях. Но только не рядом с ней. Рядом с ней все становится острее. Честнее. Неизбежнее.

Я хочу сказать больше. Хочу рассказать, что ребенок жив, что он в безопасности, что я лгал ей, потому что иначе нас бы не отпустили. Но не могу. Пока не могу. Еще не время.

Потому что каждое ее слово, как шаг на тонком льду. Одно неверное движение, и все провалится. И я с ней. У нас нет выбора. Эва еще не знает, но мы уже крепко связаны. Намертво.

Я встаю, поправляю простыню на ее плече. Она не отводит взгляда. Пристально смотрит мне в глаза, словно хочет что-то сказать, но не решается.

— Я буду рядом, — говорю тихо. — Пока ты не вспомнишь все. Пока ты не вернешь себе себя.

И, возможно, тогда я тоже верну себе хоть что-то.

Выхожу из палаты. За дверью привычный свет коридора, запах антисептика, голоса медперсонала. Но все это приглушенное. Фоновое. Главное за дверью. Главное — Эва.

А я на грани. Но еще держусь. Не могу рисковать. Ее состояние нестабильное. Я боюсь оставлять Эву надолго. Медперсонал не уследит, слишком большая загруженность. А если с ней что-то случится, я себе никогда не прощу.

Илья приходит под вечер. Не звонит заранее, а пишет сообщение. Он знает: если я свободен, сам выйду к нему. Если не выйду, значит, пока некогда. На этот раз я выхожу.

Мы садимся в маленький кабинет, который мы называем "морг для разговоров". Окно заклеено старыми рентгеновскими пленками, стол облезлый, чай кипяток с привкусом труб.

Илья молчит, пока наливает себе в пластиковый стакан. Только когда ставит его на стол, говорит:

— Что у тебя?

— Пока ничего интересного, — пожимаю плечами и киваю на его планшет.

— Лучше скажи, что у тебя.

Он открывает устройство, быстро пролистывает несколько экранов, потом разворачивает его ко мне.

— Про Эву — почти ничего. Такое ощущение, что ее никогда не существовало. Ни медстраховки, ни соцрегистраций, ни трудовой. Ни прописки, ни образования. Ничего.

Я смотрю на экран, и в груди поднимается тугой клубок. Не страх. Злость. Она же живая. Настоящая. И не может быть никем.

— Ее не было? — спрашиваю тише, чем хотел.

— Была, — уверенно отвечает Илья, — но как будто подчищали. И не на коленке, а профессионально. Стерто по всем каналам. Удалены следы. Очень грамотно работали. А вот Козырь совсем другая история.

Илья делает паузу, включает другое окно.

— Его имя всплывает в связке с частной клиникой. Репродуктивные технологии. Суррогатное материнство, донорство, все по верхам. Внешне все легально. Но я нашел пару жалоб от анонимов. Пропадали девушки. Все были одинокими. Без семей, без родственников, никто их не искал. Понимаешь, к чему я?

Я откидываюсь на спинку стула. Стены будто сжимаются. Кабинет маленький, душный. Или это я задыхаюсь?

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спрашиваю, глядя в глаза.

— Я думаю, что эта девочка могла быть сурмамой, — отвечает он. — Ее не искали, потому что она изначально была "вне системы". Удобная. А теперь вышла из-под контроля.

— Тогда почему ребенок оказался не нужным? — мой голос шершавый. Пальцы сжимаются в замок.

Илья пожимает плечами:

— Может, заказчик отказался. Может, что-то пошло не так. А может, ребенок не тот. Мы не знаем. Пока.

Я киваю. Слишком медленно. Слишком глухо. Голова гудит, как после удара. Сердце рвется вперед, но я держу его, чтобы не сорваться. Сейчас не время.

— Ладно. Спасибо тебе, — говорю я и протягиваю другу руку.

Он смотрит внимательно и все же пожимает.

— Ты выглядишь паршиво.

— Спасибо за комплимент, — хриплю и пытаюсь усмехнуться. — Как там мальчишка-то?

Улыбка Ильи едва заметная, но настоящая.

— Аленка назвала его Егором.

Я замираю. Сердце на секунду спотыкается. Как будто это имя сказано впервые. Не мной. А кем-то, кто имеет право на нежность.

— Почему именно так? — едва слышно спрашиваю.

— Традиция, — хмыкает Илья. — У Сереги сын Сергей. У меня — Илюшка. У тебя, значит, будет Егор Егорыч.

На губах появляется улыбка. Первый раз за день.

— Поможешь с документами?

— Все будет в лучшем виде, — кивает Илья. — С таким папашей, как ты, у малого будет броня потолще, чем у бронетранспортера.

Я смеюсь. Тихо. Почти по-настоящему. И впервые не чувствую себя преступником. Все на благо. Надеюсь ненадолго.

— Нужен будет твой паспорт.

— Ну это без проблем, — кивнул я, хотя внутри все обрывается. Слово "папаша" до сих пор гудит в голове, как удар по металлу. Но мальцу нельзя быть без документов. Мало ли что случится, нужно перестраховаться.

— Тебя может домой отвезти? Поешь и поспишь по-человечески, — предлагает Илья.

Я смотрю в пол, потом на свои руки — вены вздуты, кожа сереет. Все внутри трещит по швам.

— Да не могу я, — говорю глухо. — Если этот Козырь придет к ней?

— Ты что, охранник теперь? — хмуро бросает он, но без злости.

Я поднимаю глаза. В голосе почти нет эмоций. Только усталость и упрямство.

— Я уже не знаю, кто я. Но эту девочку я в обиду не дам. Как и ее малыша. Это теперь не обсуждается.

Илья смотрит с секунду. Потом выдыхает, как будто сдавшись.

— Ладно. Дело твое. Только держись, слышишь?

Я молча киваю. Понимаю. Все понимаю. Только не уверен, сколько еще выдержу.

— Я поехал. Если появится инфа — наберу, — говорит он и встает. На выходе задерживается в дверях. — Береги себя, Горин.

Глава 12 Эва

Плач.

Я слышу его снова. Не громкий, едва уловимый, будто за стенкой. Детский. Такой тонкий, будто его приносит сквозняком изнутри моей головы. Я просыпаюсь в холодном поту. В груди стучит сердце, как молоток. Руки сжаты в кулаки, ногти впиваются в ладони.

Где он?

В голове ни одного образа. Только звук. Словно память оживает не картинками, а эхом. Я тянусь к кнопке вызова, нажимаю, но никто не приходит. Комната такая же, как была: бледные стены, капельница, тумбочка с кружкой. Но теперь она будто вдвое меньше. Я как зверь в клетке. Не могу отдышаться.

Тревога не уходит. Она поселилась где-то под ребрами и ноет, как зубная боль. Вчера я почти поверила, что все позади. Что можно просто закрыть глаза и отключиться. А сегодня не получается. Сегодня все снова, как в первый день: паника, крики внутри, и этот ребенок… Мой ребенок. Он где-то рядом. Он плачет. Я знаю, я чувствую его.

Позже, уже днем, приходит медсестра. Та, что всегда улыбается слишком мягко. Словно боится, что я взорвусь от резкого слова. И, может быть, права.

— Эва, у вас посетитель, — говорит она, опуская глаза. — Мужчина. Представился… Виктором. Сказал, что он вам близкий.

Я сжимаюсь. Тело откликается быстрее разума. Сердце падает. Виктор. Я не помню его, но где-то внутри генерируется тревога. Она поднимается, как волна. Меня начинает трясти.

— Я никого не ждала, — шепчу. — Я не знаю никакого Виктора.

— Он очень настаивал… — медсестра мнется. — Я… не смогла отказать. Он уже в коридоре.

Дверь открывается.

Он входит медленно. Высокий. Костюм безупречный, как из рекламы дорогих часов. Руки спрятаны в черные перчатки. Глаза темные. Без выражения. Он улыбается губами, но не глазами. И я понимаю, что панически его боюсь.

Мгновенно. Без причины. Без воспоминаний. Только по тому, как напряглись плечи. Как выпрямилась спина. Как сжались пальцы.

— Ты плохо выглядишь, Эва, — говорит он с натянутой вежливостью. — Тебе бы домой. Где тебя ждут.

— Простите… вы… кто?

Он чуть склоняет голову, будто это игра. Садится на стул, слишком близко, и кладет руку на край моей простыни.

— Виктор. Я всегда был с тобой рядом. И заберу тебя отсюда, когда ты поправишься. Я знаю, что тебе нужно. Помнишь меня?

Я качаю головой. Горло сжимается.

— Нет. Не помню.

— Память вещь ненадежная, — его улыбка становится похожа на опасный оскал. — Но я уверен, ты вспомнишь. Главное кто рядом. А я буду рядом, Эва. Как всегда.

Мне хочется вжаться в подушку и исчезнуть. Его голос мягкий, почти заботливый, но в нем что-то не так. Он знает обо мне больше, чем я. Он говорит уверенно, как хозяин.

— Вы… знали о ребенке? — спрашиваю дрожащим голосом.

Он откидывается на спинку, скрещивает ноги.

— Конечно. Ты его носила, но он был не твой. Мы это обсуждали. Много раз. Ты согласилась. Добровольно. Или… почти.

Голова гудит. Вспышка. Я лежу. Свет в глаза. Кто-то держит. Маска на лицо. Холодная игла в вену. Голос:

— Успокой ее. Сделайте укол. Нам нужен ребенок, а не истерика.

Я вскидываюсь. Дыхание сбивается. Слезы на глазах. Меня начинает трясти.

— Это ложь. Я не могла… Я пыталась сбежать. Я хотела его спрятать!

Он улыбается. Гадко. Хищно.

— Мы просто дали тебе шанс быть полезной. Ты справилась. Спасибо за сына. Он был хорошим проектом. Жаль, не доносила.

— Он жив… — шепчу я. — Он плачет. Я его слышу.

— Привычка, — пожимает Виктор плечами. — Мозг так устроен. Он обманывает. Ты просто тоскуешь. Твоя материнская часть не понимает, что ребенка больше нет. Но ничего, скоро ты вновь будешь беременна.

— Уйдите! — кричу в ужасе. — Я не хочу вас видеть!

— Подумай, Эва. Куда ты пойдешь? Без имени. Без паспорта. Без дома. Ты никто. Я тебя создал, и я все, что у тебя есть.

Он встает. Медленно. И, прежде чем выйти, наклоняется к самому моему уху:

— Я вернусь. И ты поедешь со мной. Потому что никто не спросит твоего согласия.

Он уходит. А я остаюсь, дрожа, как в лихорадке. Медсестра вбегает через минуту, видит мое состояние, но я не могу даже объяснить. Проваливаюсь в воспоминания.

Вижу лицо женщины в маске. Ее глаза. Зеленые. Спокойные. И ужасно пустые.

— Она нестабильна, — говорит кто-то. — Главное сохранить ребенка.

А я… я мать. Я знаю это. Я чувствую это.

Он где-то есть. Он дышит.

И я найду его.