Закат окрашивал небо в густой янтарный цвет, словно кто-то пролил мёд на край горизонта. Городок Редвуд, крошечный и будто застывший во времени, утопал в этом тёплом свете. Дома с покосившимися заборами отбрасывали длинные тени, а редкие автомобили лениво ползли по главной улице, где единственный светофор, как всегда, мигал бессмысленно-жёлтым.
На окраине, где асфальт уступал место ухабистой грунтовке, стоял двухэтажный дом семьи Эйрстонов — выкрашенный в белый, с голубыми ставнями, верандой и плетёным креслом-качалкой, которое тихо поскрипывало от лёгкого ветра. По перилам вились цветы, а герань в глиняных горшках источала терпкий аромат, смешиваясь с запахами ужина, доносившимися из кухни.
Внутри царило ощущение домашнего уюта и предвкушения. На плите шипела жареная курица, в духовке золотился яблочный пирог, наполняя дом пряным запахом корицы и тёплых воспоминаний. Миссис Эйрстон, хрупкая женщина лет сорока с мягким голосом и уставшими глазами, в ситцевом переднике помешивала подливку. На лбу у неё блестела испарина, но губы всё равно тронула улыбка.
— Грейс, милая, выгляни-ка, может, они уже на подходе? — сказала она, вытирая руки о вышитое полотенце, от которого пахло лавандой.
Грейс, шестнадцатилетняя брюнетка с очками в толстой оправе и чуть нахмуренными бровями, отложила книгу, закладка легла между страниц с формулами. Она поднялась, прошла к окну и приподняла занавеску.
— Пока пусто. Только старик Уолтер снова выгуливает свою собаку, — с лёгкой усмешкой ответила она.
— Люк! — раздался голос с улицы. Мистер Эйрстон, с футболкой, пропитанной потом и машинным маслом, выглянул из гаража. В его руках блестел ключ, а под ногами скрипел гравий. — Подай-ка мне ключ на десять, сынок!
Люк, семнадцатилетний паренёк с вьющимися тёмными волосами и лицом, в котором упрямство смешивалось с добротой, нехотя отложил гитару. Он сидел на заднем крыльце и бренчал аккорды, пытаясь вспомнить мелодию, что вертелась в голове с утра.
— Пап, может, хватит с машиной? Мы же вроде встречаем гостей, а ты весь в мазуте.
— Всего пять минут. Хочу, чтобы старая кляча не подвела, если вдруг поедем куда-нибудь всей семьёй.
Люк закатил глаза, но всё же подошёл, бросив на ходу:
— Надеюсь, они не решат уехать, увидев, что наш гараж похож на военную зону.
Тем временем в доме Грейс поправляла складки на скатерти. Каждая деталь была выверена: старинный фарфор с синими цветами, унаследованный от бабушки, серебряные приборы, отполированные до блеска, и льняные салфетки, на которых мать вышила инициалы каждого члена семьи. На тарелках уже лежали хлебные корзинки с домашними булочками.
Люк, вернувшись, заглянул в кухню:
— Ты нервничаешь, да?
— А что, по мне видно? — спросила она с усмешкой, но взгляд остался серьёзным. — Просто… это важно для мамы. А если они нас не примут?
— Если им не понравится, — Люк пожал плечами, — значит, у них нет вкуса. А ещё у них будут проблемы со мной — я, как известно, не одобряю скучных людей.
— Люк! — одёрнула его мать, но в голосе прозвучала тёплая нотка.
Он рассмеялся, потянулся за печеньем — и тут же получил лёгкий щелчок половником по пальцам.
— Вот так и живём, — пробормотал он, отступая.
И тут — рокот мотора.
Грейс снова подбежала к окну и замерла.
— Они едут!
Из-за поворота, окутанного пылью, появилась старая синяя «Вольво». Она медленно приближалась, будто не решаясь пересечь невидимую границу между привычным и новым.
— Ну вот, — сказала миссис Эйрстон, снимая передник и торопливо приглаживая волосы. — Встречаем.
На несколько мгновений дом словно задержал дыхание. Птицы затихли. Солнце скользнуло по оконному стеклу, окрасив лица в золотистый свет. Всё, что было прежде — тишина, покой, знакомая рутина — готово было уступить место тому, что везли с собой незнакомцы в старом автомобиле.
Никто ещё не знал, что именно эта встреча навсегда изменит их жизни.
Первой вошла Рейн — и сразу всё затихло, будто воздух в комнате стал плотнее, тяжелее. Её рыжие волосы, собранные в небрежный хвост, пылали, словно в них жил закат — огонь, который одновременно манит и жжёт.
Кожа, едва прикрытая чёрной кожаной курткой, казалась живой, дрожащей. Короткая юбка, дырявые сетчатые колготки и вся эта дерзкая свобода на фоне скромного дома Эйрстонов создавали контраст, словно гром среди ясного неба.
Люк — парень, который только что делал глоток лимонада — внезапно поперхнулся. Его глаза расширились. Мать, Мэри, будто замерла, сжав пальцы у горла, а отец Джон с усилием сжал гаечный ключ, словно этот железный предмет мог защитить его от чуждого хаоса.
— Ну что, я опоздала на похороны? — Рейн усмехнулась и окинула комнату холодным взглядом. — Или у вас тут дресскод на траур?
Она говорила легко, но в её голосе проскальзывала сталь — невысказанное предупреждение и вызов одновременно.
За ней, почти незаметно, словно тень, шагнула Элис — полная противоположность: нежная, почти хрупкая, с бледно-голубым платьем, собранными волосами и взглядами, полными застенчивости и стыда.
— Спасибо, что пригласили нас, — тихо сказала она, опуская глаза и сжимая руки в легком нервном жесте.
Грейс, дочь Эйрстонов, почувствовала, как внутри неё вспыхнуло что-то — смесь волнения и недоверия. Она сделала шаг вперёд, голос её дрожал:
— П-привет. Я Грейс.
— Элис, — тихо ответила та, протягивая руку. — А это Рейн.
— Да уж, все уже поняли, кто тут Рейн, — фыркнула рыжая, с нескрываемым пренебрежением рассматривая старые иконы на стенах. — Ого, целая коллекция. У вас тут что, музей средневековья?
— Это наша вера, молодая леди, — нахмурился отец Джон, вставая с места. Его голос стал холодным, и в нём дрожала обида.
— Вера? — Рейн уставилась на распятие, — Ага, точно. Этот парень тоже был бунтарём. Носил длинные волосы, ходил босиком и говорил о любви. Но в итоге… Она издевательски улыбнулась. — В итоге его распяли. Как и меня, наверное, если бы вы знали меня получше.
Мэри ахнула и перекрестилась. Люк с трудом сдерживал усмешку.
---
Ужин. Стол — ловушка из слов и взглядов.
Стол был накрыт идеально: жареная курица, картофельное пюре, соленья — всё пахло домашним уютом и заботой. Но атмосфера была натянутой, словно тонкая нить, готовая порваться в любой момент.
— Так вы… из Чикаго? — робко спросила Мэри, глядя на Рейн, пытаясь понять, кто она такая и зачем пришла сюда.
— Да, — кивнула Рейн, не поднимая глаз от тарелки, — а Элис — из Миннесоты.
— Э-элис, — поправила та, едва заметно покраснев.
— Ой, извини, забыла. Ты же наша ангел-хранитель, святая простота, — саркастично протянула Рейн.
Люк, сидевший напротив, наконец осмелился:
— А тебе нравится Metallica?
Рейн, не спеша, подняла на него глаза — взгляд был острый и холодный, как лезвие ножа.
— Если хочешь поговорить со мной, найди тему поинтереснее, малыш.
Грейс, под столом, ткнула брата коленом. Она чувствовала, что их миры слишком далеки друг от друга, и эта стена — из неприязни, непонимания и тайных страхов — вот-вот рухнет.
— Вы учитесь вместе? — спросил отец Джон, с подозрением смотря на Рейн.
— Да, — усмехнулась та, — я — плохое влияние, а она — моя нянька.
— Мы просто друзья, — тихо добавила Элис.
— Ну да, как кот и мышь, — пробурчала Рейн.
Мэри тихо перекрестилась, глаза её блестели слезами, но ни одна из них не упала.
---
После ужина, на кухне — пространство, где можно дышать.
Грейс осторожно дотронулась до рукава Элис:
— Можешь помочь мне с посудой?
— Конечно, — ответила та и улыбнулась — такой улыбкой, что мир на секунду стал чуть добрее.
В гостиной Рейн села на диван, развалившись и закинув ноги на стол. Люк не мог оторвать взгляд от её сапог — чёрных, обтянутых кожей и будто пропитанных бунтарством.
— Тебе понравилось? — спросила она, слегка шевельнув пальцами ног.
— Я…
— Не отвечай. Я вижу всё по лицу.
Отец Джон хлопнул дверью, уходя в гараж, а на кухне между Грейс и Элис повисла тихая, но ощутимая пауза — воздух звенел от невысказанного.
— Ты… не такая, как она, правда? — робко спросила Грейс.
Элис взглянула на неё и улыбнулась — загадочной, как ночь, когда она только начинает свой рассказ.
— А какая я, по-твоему?
Грейс молчала, потому что ответа у неё не было. Но сердце подсказало: ей очень хочется узнать.
Грейс с видимым усилием приоткрыла дверь в дальнем конце коридора. Она выглядела так, будто неуверенность вплетена в само её дыхание: кончики пальцев дрожали, голос едва не сорвался.
— Вот... здесь вы будете жить до конца года, — сказала она, словно извиняясь за каждую пылинку, что осела на старом книжном шкафу. — Если... если что-то понадобится, просто скажите. Я рядом. Почти всегда.
Её тонкие пальцы на секунду прижались к дужке очков, и она быстро поправила их на носу — не столько от необходимости, сколько в надежде скрыть волнение.
Комната была почти стерильной в своей простоте:
две узкие кровати с выцветшими лоскутными покрывалами, будто прошедшими десятки рук и времён, стояли у противоположных стен; между ними — круглый ковер, цвета выгоревшего вина, с заплатками и распущенными нитями.
У окна — стол, покрытый следами от чашек и чернильными кляксами.
На подоконнике, несмотря на пыль, стояла крошечная фарфоровая кошка.
Окно пропускало мягкий, ускользающий свет заката, и занавески цвета выцветшего ситца качались от легкого сквозняка.
— О… мило! — Элис замерла на пороге, как будто боялась войти и испортить хрупкое равновесие этой комнаты. — Правда. Очень уютно.
Она прижала руки к груди, словно обнимала в себе благодарность, и улыбнулась — тепло, искренне. Её голубые глаза сияли, как капли дождя в лучах солнца.
Рейн, стоявшая позади, лишь фыркнула, бросив взгляд на покрывало с оборванным краем.